ОДНА НОЧЬ

Ровная тончайшая двухметровая каменистая коса, уходящая далеко в море, разделила водное полотно пополам — необыкновенное место для ценителей природных красот, южных пейзажей, закатов, искателей тишины и одиночества, а также активных видов морских развлечений, для которых здесь неумолимая стихия щедро создала оазис могучих волн, беспощадно обрушивающихся на косу грозной силой.

Манящий тайной неведомого горизонта закат теплит надеждой неизведанных граней жизни, скользит по морю, искрящейся надеждой согревает белеющие контуры городка, в последний раз любовно ласкает цветущие аллеи. Но там за манящим горизонтом тускнеет лишь градус моей скупой, но глубинной надежды, которая стихийно возникает в ответ на малейшие, хотя и обыденные движения души или малейший лёгкий жест природы. Всё ярче видится горизонт — под 40;. Вечные круги мирского бытия совершают свое обычное движение, нелепо сводя на “нет” все отвеченные вызовы и маня небывалой надеждой и ставя новые, мучительные вопросы: “Кто ты?”, ”Для чего?”, ”Зачем?”.

Всё прежнее тишина, безмолвно подводит линию заката мучительного монолога, градус под 40 смещает ориентиры столь реалистичного и четкого некогда самосознания. Прощальные лучи скользящего за горизонт усталого светила рисуют на равнодушной морской пустыне конечные итоги продолжающихся сомнений: “Кто? — Не знаю”; “С кем? Зачем? Почему? — Одиночество”; “Что дальше? — Не знаю. Безмолвие, неизвестность, пустота”.

Как найти дорогу к уходящему светилу, счастью, ускользающему времени — щемящее безмолвие, тишина…

Совсем молодой кайт-серфер, не справившись с лихой волной и сильным ветром, несется прямо на меня, но невероятно с необыкновенной скоростью в секунду принимает единственно возможное правильное решение и, оттолкнувшись от волны, на бешеной скорости со свистом, прорываясь сквозь мелкий кустарник и возмущенно визжащий воздух, пролетает над моей головой с застывшим от ужаса выражением на лице, облаченном в маску отчаянной скорости. Порой в жизни уместен риск, иногда рисковать решительно необходимо.

Но как увидеть, понять ту грань, за которой риск оправдан? когда, возможно, уместен? как альтернатива сложившейся обыденности? а когда он просто необходим? Жизнь была меняющейся сценой борьбы, наградой за которую стали — повзрослевшая и начавшая свою жизнь сестра, воспитанная единолично мной без родителей, которых не было, свой небольшой, но успешный бизнес, свобода, независимость, устоявшийся образ жизни… и, одиночество, дразнящее свободой и изредка тревожащее смутной тоской при виде гуляющих счастливых пар, радостном визге неуклюжей и дерзкой детворы, — без видимых причин —  при грустной развязке любовного фильма или романа, а иногда и попросту совсем по мелочам — при первом снеге, дожде или сейчас — в час прощального созерцания последних увядающих красок нисходящего солнца. Глупость или действительно что-то важное упущено?

За плечами длительные и не очень отношения, которые не оставили после себя ничего, ни эмоций, ни чувств, ни радостных воспоминаний. Лежат в копилке как запечатлённое и запечатанное временем статус-кво, не вызывающее ни ностальгии, ни грусти, ни радости. Может быть, мы слишком много строили дерзких планов, пытаясь опередить течение жизни, спешили жить и чувствовать с той страстью, что сейчас кажется больше спешить, чем жить и чувствовать. Мы не хотели детей, лишних обязанностей, запланированной предсказуемости, возможно мы не хотели признавать своих слабостей. Пыл безудержной молодости и страсти без сомненья интриговал, завораживал и тайно шептал — это любовь, чувства, неведомая сила и глубина особой связи. Интимное удовольствие манило красками таинственного наслаждения. Но было ли удовольствие, в том смысле, которое просит всё внутреннее существо, весь глубинный эмоционально-ментальный мир, чувства и ум в своем взаимосогласованном общем единении с потребностями души, сердца и сознания.

Вероятно чувства, ведущие к пустым воспоминаниям, щедрым на скупые и серые эмоции, таковыми не являлись, вероятно чувств не было. Вероятно…

С усмешкой и грустью в мыслях возник образ устоявшегося клише — нежелательные сексуальные связи. Но больше с грустью.

Грустно подводить печальный итог, но что делать — окончание отношений никогда не бывает романтичным. Это чистая правда, никогда.

Солнце ушло, коса опустела. Занавес пришедшей на побережье прохлады и темноты закрыл поток собой столь не кстати нежданно нахлынувших тревожных мыслей и смутных чувств. Глупая женская мечтательность не обещает ничего хорошего. Впереди новые планы, амбиции, рабочие проекты, реализуемые совместно с давним бизнес-партнером и непритязательным, можно сказать во всех отношениях “удобным” любовником, который скоро возвращается из-за границы. К чему эти бесплодные, бессмысленные опасные мечтания?

Ютясь в отрезвляющей прохладе под покровом согревающего шерстяного манто, я решительно направилась в сторону отеля.

Спокойный уют номера нарушала только доносившаяся музыка из прибрежных кафе, яркие краски огней набережной, вдруг наполнившейся людьми, уютным светом гуляющих улочек и переулков, полнящихся людьми в ярких, пестрых лавочках, магазинчиках, ресторанах, кафе, спускающихся по пристани от причаливших с морской прогулки кораблей.

Манящее радушие беззаботного гуляния и огней вечернего городка звало и дразнило. А от чего не поужинать в одном из этих миловидных, уютных ресторанчиков? Быть может богатая морским изобилием здешняя кухня, хорошее вино и красота южной ночи развеют глупые мечтания, проводят новым смыслом и эмоциями закат этого дня?

Отдыхающий городок торжествует бушующую молодость, — дерзкую, здоровую, красивую и смелую. А что же я? Блеск седины, напряженная осанка, бледность и лёгкая сеточка морщин на красивом, строгом и серьёзном лице, уже безвозвратно утратившем былую привлекательность нежной молодой кожи, дикое, манящее, ведомое лишь безудержной молодости озорство лучистого взгляда. В этом счастливом мире торжества юности — нет места благородному старению, робости, скуке. Предательски зеркало рисует образ стареющей, обремененной обязанностями не очень счастливой женщины. Разве что попробовать обмануть его? Немного блеска и красок, всяких хитрых известных женских штучек, секретов и фантазии. Завораживающие переливы шелкового платья, деликатно обрамляющего бронзовый загар всё ещё красивых плеч, рук, ног, — совсем неплохо, отметила я, с удивлением замечая, как осанка сама собой выправилась, вся я преобразилась и в глазах засверкал давно забытый огонёк авантюрного веселья.

“Почти модель!” — с удовлетворением отметила я.
“Не слишком? Нет!” — уверенно отодвинула я тревоги и сомнения.

За всеми этими хлопотами по убранству и не заметила, как время приблизилось к полуночи. Уютный ресторанчик на углу набережной и моего отеля оказался почти пуст, по улице расходились по домам последние пары. “Всё к лучшему”, — подумала я, инстинктивно перебирая фалдами, закрывая разрезы не в меру выставляющие на показ всю длину загорелых ног под заинтересованными взглядами проходящих мимо мужчин.

Заказав лёгкий ужин и бокал красного вина, я предалась созерцанию волшебства тишины, пустоты и красоты засыпающего под тихий гул моря и лёгкий бриз городка — его старинных улочек, красивых витрин, таинственных теней резных изгородей, неизвестных одиноких прохожих и ищущих ночное пристанище бродячих собак.

Вероятно лучший вечер здесь. Южная ночь, лёгкий алкоголь распалили тлеющий огонёк полноты жизни. Одиночество бывает счастливым, его минорные нотки — лишь отдельные редкие отблески многогранного интересного бытия, увлекающегося, ищущего человека.

— Вы не против к нам присоединиться? — прозвучало по-английски.

Трое брутальных мачо, увесистой комплекции сначала меня смутили, что, правда, тут же сменилось живым интересом и внезапной нахлынувшей жаждой непринужденного приятельского общения и компании.

К слову сказать, мужчины выглядели очень солидно, уверенно и отвечали всем признанным канонам испанского “мачо”, что я сразу же про себя отметила. Раззадоренная креплёным вином и приподнятым настроением я с необыкновенной для себя лёгкостью “перепорхнула” за соседский столик.

Худое знание английского моих собеседников, состоящее из общих фраз и жестов, дало лишь знать скупую информацию: имена, их общую “болезнь” морскими увлечениями — серфингом, кайтингом, и неизменную любовь, разделяемую всеми к этому небольшому старинному городку, в котором они прожили свои жизни с детства, обзавелись семьями и детьми, и, объединённые общей мечтой, создали этот ресторанчик, ставший их любимым детищем, воплощением их страсти, мечтаний, любви к жизни и вкусной пище.

Скупость разговора была щедро вознаграждена богатством торжества, умело организованном по поводу нашего знакомства. Забыв о времени, условностях, об узком крое облегающего шелка, я предалась греху чревоугодия. Поистине богатое гастрономическое изобилие блюд сменилось добротным креплённым хозяйским вином, настойками собственного приготовления, авторскими коктейлями. Хладящие объятья глубокой ночи, пьянящая усталость говорили, что пора возвращаться.

Не задумываясь, без каких-либо ожиданий я скромно шепнула сидящему рядом Ромео:
— Проводи меня.
— Si.
Мы вышли.
— Тебе холодно? — спросил он, и наши руки коснулись.

Он снял рубашку, оставшись в одних брюках, и деликатно, подвинув растрёпанные на ветру локоны волос, накинул её на плечи внимательным, осторожным и почти нежным движением. Тёплые сильные руки, нерешительно ищущие контакта, опять коснулись, почти невзначай, совсем неловко, но не случайно, — или показалось?  Он наклонился и я увидела его взгляд, горящий, с ярким огнем мощи, лишенный хоть сколько-нибудь примитивно выраженной сексуальности, но с особой красотой южной натуры, крепкого духа, решительности, как само воплощение неведомой и манящей глубины зрелой жизни, её первозданной природной любви, страсти, почти первобытной мужской силы. Ранящий, обезоруживающий уверенной самодостаточностью, и вместе с тем бархатный нежный взгляд смотрел мне прямо в глаза.

 — Согрелась? — Он снова коснулся меня, и словно неведомый священный хрупкий редкий цветок заботливо, трепетно с осторожностью заключил мою руку в свою, легко сжав, едва касаясь.

— Тепло. — Неуверенно ответила я, ощущая, как волшебным образом меня окутал тёплый вкус, аромат его тела, передался жар мощной сильной груди, незнакомый холодок, бегущий по коже, растекался обжигающим пламенем по телу.

Показалось, я почувствовала под этой мощной грудью пульсацию бушующего горячего сердца, — сердца, способного согреть, растопить, забрать в свой сжигающий плен, никогда не прекращая пламенеть, не губящего и сжигающего, а бьющегося со всей возможной степенью силы человеческой воли, чтобы гореть открыто, ярко и искренне ради любви, столько — сколько даруют ему биться на этой земле эти горы, скалы, море, небесное светило.

Влекомая лишь этим таинственным теплом, манящим запахом, едва ли понимая саму себя, забыв реальный мир, не видя ничего перед собой в поглотившем улицы, здания, время тумане, не чувствуя почвы под ногами, не в силах более противиться некой неизвестности, внезапно хлынувшей и опаляющей багровым румянцем пылающее лицо волне тёплого загадочного южного ветра, который унес в море последнюю тщетную попытку разума ухватиться за ускользающую реальность — “Быть может вино?..”, — тут же бесследно безответно исчезнувшую. Сердце готово вырваться наружу, в глазах последней половины жизни — слёзы, ни слова, ни мысли — лишь горящее внутри красноречивое безмолвие этой щемящей сердце неизвестно откуда пришедшей мучительной страстной неизвестности. Обездвиженная, лишенная воли я прижалась к его плечу, уже не принадлежащие мне руки, безутешно с безумством ищущие намека встречного движения, чувственно робко с болезненной надеждой скользят по его пальцам, ели сдерживаемые познать это крепкое жаркое тело, грудь, спину, торс… Дышать сложно, почти невозможно, я не дышу. Предательские слёзы текут, всё плывет… Время остановилось, лишь сердце учащенно отсчитывает  — раз стук! два! Было?! Что сейчас?! — Что дальше?!.. Сердце замерло и сжалось. Три! Четыре!..  От боли, страдания длящегося ожидания я зажмурилась. Секунды не идут, лишь импульс по венам и пустота…

Заряд тока как грома ударяет в голову, режет, бьет в спинной мозг — его рука крепко сжимает мою, движимые безудержным напором, неутомимые ищущие пальцы врезаются в мои с ненасытной и осторожной дрожью скользят по влажным ладоням. Пять! Шесть! — ещё медленно отсчитывает смущенное и смятенное запуганное — сжавшееся как в клетке птица. И происходящее настигает полной волной исступления и роковой безысходности — его рука горячо обнимает мой стан, горячая щека обжигает мою, нетерпеливое смелое движение устраняет последние препятствия непослушных волос — его губы жадно впиваются в мои. Неизвестные грани безудержной плоти врезаются в дрожащие холодом и жаром мои губы. Опустелая хладная гавань, жаждущая прилива, полнится теплом с той стремительной безудержной страстью, с которой морская стихия обрушивается и точит привыкшие к тиши и безмолвию прибрежные скалы. Скалы и внутренние преграды рухнули в небытие, горячая кровь бросилась в голову, не находя сил противится, я полностью отдалась, растворилась в горячем, влажном, страстном поцелуе. И никакой борьбы — казалось, его, этот поцелуй я ждала всю жизнь. Никаких сомнений, робости в движении этих — моих, столь чувственных, столь дорогих и родных губ, без сомнений страдающих, жаждущих, зовущих и ждущих меня здесь не известно как долго на чужой стороне света — столь искренних, страстных, любимых, столь родных, столь моих…

Странно, именно родных, не безутешно, интуитивно ищущих ответное тепло тоскующих по родному гнезду юнцов, а родных как возросшее, годами ждущее бережно заботливо возделываемое крепкое гармоничное вино, с тонким бархатным ароматом, янтарными нотками лучистой лозы, глубиной чуть колющего, терпкого, горько-сладкого вкуса, разливающегося благородным теплом и охватывающего всё тело, в котором растворяешься весь, решительно без остатка.

Лишь чуть разъединившись, мы пересекли просторный зал, поздоровавшись с девушками службы приема гостей и стали подниматься по лестнице.

Провожающий нас вслед внимательный изучающий взгляд загадочным незнакомым образом обернулся поднимающимся чувством покоя, уверенности, какой-то глубокой истинной женской гордости: я здесь с ним не потому что так случилось, как бывает случается с каждым или многими и случалось со мной, а потому что ничего не смущается, ничего не мечется  — внутри покой, уют, теплота и твёрдая уверенность — так есть, так должно быть, так было задумано этим странным городом, этой чужой землей много лет назад, как заклинание, как необратимость, неизбежная предопределенность встречи в океана жизни бушующем безумном течении корабля и его единственной верно ждущей гавани.

Почему, зачем — возможно то знание безмолвно покоится в бездне подводных течений этого молчаливого сурового океана, — но так было предопределено, написано на неведомых скрижалях исчезнувших и скрываемых в темных глубинах островов любви, так надо, не потому что иначе не возможно, а потому что без этого никогда не будет меня, поднявшийся на мгновение остров на всегда погрузится в пропасть, открывая безгранично плоскую и бесконечную ровную гладь безразличия, предсказуемого течения правильной определенности.

Бытие более не определяемо, превратясь в сцену равнодушного уничтожения любых преград, звенящий звон мавританской вазы, бра, статуя античной девы, занавески, старинное трюмо, покрывало. Движенья замерли, молча, в безмолвии вдумчивым взглядом он проводил тонкую бретель, осторожным движением коснулся её, едва касаясь изгибов загорелого плеча, шеи, груди. Под его спокойным наблюдением во мне появилось отрешение перед роковой пропастью неизвестности, но что-то иное… мучительно не поддающееся пониманию, почти мистическое, однако неведомо интуитивно понятное, болезненно вторгающееся в плоть, во все нервные узлы дрожащего под этим дерзким взглядом беспомощного слабого женского организма, но достаточно сильного противостоять этому испепеляющему взгляду.

Легким движением сильных рук бретели соскальзывают и падают вниз.

Жадно сглатывая слюну, с животным исступлением его глаза с застывшим нерешительным вопросом, с последней какой-то преградой ребяческой робости пронзают меня насквозь, не смелясь спросить — “Можно?”.

И тут в тусклом свете я впервые рассмотрела его. Загорелое мужественное лицо, в котором было красиво без исключения всё — смуглый высокий лоб, ясный, решительный, почти дикий, но вместе с тем сдержанный, умный, в какой-то мере даже интеллигентный взор, тайную, животную страсть которого нежно приглушала полутень красивых бархатных ресниц. В меру широкие, со жгучим чёрным блеском брови, выдающиеся немного надменным изгибом, подчеркивающие красивый рельеф ярких форм брутального, решительного, фактурного лица. В меру широкий овал и волевой выдающийся квадрат упрямого непоколебимого подбородка грубо обрамляла лёгкая небритость. Весь образ покрывала лёгкая печать какой-то тяжелеющей, суровой, измученной усталости непростого мужского физического труда. Каждодневные усилия легли лёгким оттиском тёмного загара, суровым и усталым обликом, но не обременительным давящим грузом, а тем редким счастьем совершаемого человеком свободного выбора борьбы за выживание, достижений, преодолений, живой искрящейся энергии, выражающихся в счастливом взгляде согревающего надеждой и теплотой человека поистине сильного.

Интересно, подумала я, необычное красивое мужское лицо, совсем не поддающееся каким-либо клише и шаблонным описаниям. Странное открытие неожиданно поразило — оказывается по-настоящему красивое и мужественное лицо нельзя разместить на поверхности мужской рекламы или пачке сигарет “Malboro” или “Camel”, — неформатный образ не создан для этих рамок  —  оно слишком живое, открытое, мощное, настоящее, вне времени, вне ценностей мира потребления — как вечный бушующий  океан неподдельно природной энергии. Это решительно совершенно невозможно.

Стоя друг напротив друга какое-то время, почувствовала мучительную боль близости и последней преграды недоступности, отстраненности, запретного, манящего, отдаленного барьера перед… Вся его мужская фигура почти по-детски осторожно, внимательно и робко сжалась в словно нерешительном мучительном ожидании запретного ответа — “Можно?”.

Неловко, дрожа, чувствуя перед собой сильную грудь, я прикоснулась к лёгкой льняной полурасстегнутой рубашке, из-под которой исходил сжигающий жар, иступленное биение горячего сердца. Ощущая её шероховатость, влажность, безумный аромат тела, инстинктивно закусила губу, на миг застыв, но непослушные руки скользнули вниз. Время сорвалось и упало в бездну безумия, учащенно отсчитывая последние секунды падающего рокового затмения, необратимого смятения. Пальцы ускоренно перебирали расстёгивающиеся пуговицы. Он больно сжал меня за талию, лишённая дыхания, я бросила умоляюще вопрошающий взгляд. С безмолвным холодом жестокий властный холодящий взгляд, выпивая жадно без остатка последний вздох гибнущей жертвы, трясущейся от страсти и страха, нечеловечным диким леденящим прицелом обнажающий, испытывающий, изучающий, истребляющий наслаждался её болью и трепетом. Резким сильным движением он сорвал с меня платье. Грубо ловя губами спасительные вздохи, не давая вдохнуть, оттолкнуть, противостоять, убежать, резким, бесцеремонным варварским напором, сдавив, сковав всё беззащитное обездвиженное тело, словно превращённое рукой беспощадного деспота в литой чугун с лишь еле слышно дрожащим от страха и страсти маленьким сердцем, схватил и бросил на кровать.

Сильное тело всей тяжестью и мощью надвинулось, сжало, сдавило обессилившую, бездыханную хрупкую женскую плоть, захватив в свой безысходный сжигающий губительный плен. Безумная мощь бескомпромиссно и окончательно сокрушила, подчинила и поглотила, задавив всю — волю, естество, рассудок.

Близость страстного, неутомимого, голодного тела проникла дрожью по телу, вскипающей кровью потекла по венам, прокатилась от пальчиков ног до головы воспламеняющей волной забвения полного, губительного, нестерпимо безумного и разрушающего.

Он сжал в замок мои руки, захватил, исследуя поцелуями смелыми, нежными, дерзкими все уголки моего трепещущего, содрогающегося мелкой дрожью тела, сдавшегося в хищный, дикий, необратимый плен неизбежности. Опять обездвиженный, подавляющий убивающий любую надежду живого взгляд безумного зверя встретил мой, — полный исступленного мучения, безразличной покорности, последнего избавления идущей в бездну, пропасть, за последнюю грань безвременья жертвы, уже не молящей о пощаде, лишь той немногой доли последней жалости.

Ничуть не ослабевая безудержной силы, он яростно дико сдавил мою шею. Вены зазвенели гулом тупой боли. Другой решительно расколол инстинктивно сжатые коленки надвое. Мощный жаркий торс с ничуть не сдерживаемым рвением, движимый прямо, напролом проник, разрушая последние тески ещё сдавливаемых борющихся бедер.

Он отпустил шею, нежно, трепетно, ласково, с волнующей осторожностью и страстью поцеловал в губы, внимательно вдумчиво любяще глубоко посмотрел в глаза, и последний раз скользя поглощающим по белеющей беззащитной гладкой плоти взглядом, нежно проник в меня. Любовно, заботливо разглаживая слезы по лицу, не переставая целовать, окружая и покрывая неожиданным приступом глубокой нежности, чувственной проникновенности, трепетной, трепещущей заботы и бережной, какой-то особенной, несомненно любовной теплоты, таящейся в таинственных глубинах горячего сердца, богатого чувственного мира, скрываясь и выжидая, кажется, всю вечность этого мига вырваться наружу, сорваться, обрушиться откровенностью неизведанных открытий бесконечного слияния и погружения. Горячее, плавящееся, бурлящее, кипящее, раскаленное как вулканическая лава, словно ожидающее выплеснуться наружу в неприступную холодную живительную чашу океана, растопив его до дна, до основания… Дрожащим от волнения, нежным голосом он спросил: “Тебе хорошо?”.  И утолив беснующееся, уже не способное ждать пламя, отдав ему весь нестерпимый жар адского огня горячей, мучающейся, тлеющей в заточении души, насытившись, упали, обессиленные, на безмолвный берег выпитой чаши, найдя в пространствах испитого океана утешение, освобождение, пленительный покой кроткой, тихой, безбрежной, безгрешной, безропотной и безграничной любви.

— Я люблю тебя, — слетело с языка, я тут же поджала губы.
— Я люблю тебя, — он прижал меня к себе.

***
Утром, подойдя к комоду с зеркалом поправить прическу, я увидела лежащий открытый кошелёк со вложенной фотографией двух милых детей, — на вид не более пяти лет. Наскоро и сухо попрощавшись, сказав, что занята и мне нужно идти, я собрала вещи, выехала из отеля и поспешила в аэропорт. Как я могла так ошибиться. То и дело я поглядывала в сторону покидаемого города, ставшего на одну роковую ночь и навсегда особенным. Жуткая ошибка отдавала колкой режущей болью в сердце. Но как такое возможно, ночь, перевернувшая мой мир, не могла не быть, а просто казаться таковой. Не могла… В круговороте мрачных мыслей время как-то незаметно пролетело, и приятный женский голос пригласил на посадку. Я ещё раз оглянулась назад и увидела его, с букетом алых роз.

Борясь со сбивчивым из-за спешки дыханием, дрожащим голосом он произнес:
— Не уезжай, я не могу без тебя ни дышать, ни жить, ты мне нужна, я люблю тебя.
— А как же дети, те, что у тебя на фотографии?
— Это дети моего брата. — Лицо его стало ещё более красным от волнения, глаза увлажнились.

Лепесткам букета передался трепет его дрожащих рук, с коими он не мог от волнения никак совладать, перекладывая букет из руки в руку. — Это тебе. — он протянул с надеждой во взгляде букет.

На глазах у обоих навернулись слезы. И неспособные больше ждать, мы обнялись, поцеловались и пошли к выходу в этот странный старинный морской городок, ставший навсегда моим.