Обман

    Жизнь Степана Андреевича поломалась… От него ушла жена. Не «ушла», а подло сбежала с телеграфистом Машковым. Степан Андреевич вернулся со службы, а на столе небрежная записка-письмо: «Не ищи! И не суди! Я устала от пошлости нашей жизни…» И прочее не менее гнусное.
Дрянь! Дрянь! Неблагодарная похотливая дрянь!
Изорвав записку, Степан Андреевич несколько поостыл. И зажмурил глаза – а вдруг это сон?
Нет, не сон. Клочки бумаги валялись на полу.
А как же я?! Что мне теперь делать?
Понятно, что разница в летах, темпераментах, умственном развитии. Понятно, что жениться в сорок лет - своеобразный риск. И этот… Машков с внешностью опереточного гусара. Но, чтобы вот так обухом в самое темя-с?! Когда еще накануне жмурилась, как кошка и улыбалась за чаем. И так жеманно:
- Степа, угостись мармеладом. Клубничным.
«Клубничным»…  А ведь это был знак! Надо было в туже ночь изрезать весь ее гардероб! Включая халаты и обувь! Ну-ка, сбеги в однех подштанниках! И чулках на босу ногу… Да тебя первый же городовой. Господи, как мне плохо…
 А клятва?! Господу во время венчания! Или нет никакого страха перед Создателем и Судией? Как там говорят в народе? Мужик хоть и дремуч, но горазд в постижении сути. Как там у него? Взялся за гуж - не говори, что не дюж! Или уж не берись. Не искушай без нужды. Шесть лет! Две поездки в Баден-Баден! В Киев на поклонение! Шубу новую прошлой зимой. Норковую. К черту шубу! Душа разбита, сердце поругано в самом святом – доверии к человеку женского пола. Не даром его называют противоположный. Господи, за что?
Степан Андреевич неделю молчал, почти не ел и не пил. По ночам грыз ногти, стонал и вынюхивал по две табакерки.  На службу в департамент он появился слабой тенью себя самого. Ходил понур, бледен, согбен. Бакенбарды его были взъерошены. И с Войцеховским он не шутил. А тот все поглядывал. Так хитро. Должно, прознал шельма, дай только повод.
 Но самое страшное – Степан Андреевич делал несносные ошибки в наиважнейших бумагах.
- Что это вы, Степан Андреевич? – спрашивало Его Превосходительство. – Разучились дательный падеж от родительного отличать? При вашем-то безупречном знании орфографии.  Что с вами?
- Болен.
- Хм!
Его Превосходительство заметило вдруг ужасный вид Степана Андреевича.
- Хм! Так возьмите больничный.
Степан Андреевич так и сделал, сказав участковому что отравился грибами. Дескать, сейчас температуры уж нет, но по-прежнему «слабит» после каждого приема пищи.  Зеленоватым, пардон.
После ухода врача полдня он лежал. В кабинете на диване. На спине, неподвижно гладя в потолок; казавшийся нему медленно опускающейся бетонной плитой; на боку, сквозь решетку ресниц рассматривая находящуюся в дюйме от них медную заклепку на бурой диванной коже; на животе, засунув клокочущую мыслями голову под подушку. Ему грезилась жена в объятиях Машкова. Она уже полураздета и «дышит». Машков дрожащими пальцами пытается расшнуровать ее корсет. И облизывает свои губы. Как пишут в дешевых романах – «сочные». Черт!
Степан Андреевич вскочил! Поняв, что дома он находиться не может. Еще чуть-чуть, и он выбросится из окна. Или начнет орать. Крайне неприличными словами.
Накинув пальто, он (без шляпы и кашне) выбежал из квартиры. И направился в трактир «Три товарища», который прежде обходил с презрительной усмешкой человека, ведущего трезвую жизнь. И семейную, черт! Господи, метни в них молнию!
В трактире было прохладно и, как показалось Степану Андреевичу, малолюдно. Несколько мгновений он стоял, приучая глаза, к различению мелких деталей, тонувших в полуподвальном, пахнущим спиртом сумраке. На одном из столбов, подпирающем кирпичные своды висел монитор, беззвучно показывающий какой-то футбольный матч. Под монитором табличка «У насъ не курятъ!»
За стойкой бородатый, похожий на цыгана («Сие сходство обязательно!» - подумал Степан Андреевич, скривившись) трактирщик протирал стаканы. Его медленные лапы отражались в диковинных размеров самоваре.
Оказалось, что все столы были заняты. Парами, тройками и квартетами неопрятно одетых пьяниц фабричного сословия. Свободным оказался лишь один двуместный столик в углу, где светился и булькал аквариум. Но на столе, окружая пустой графин и высокую бутыль, стояла посуда с объедками.
Распознав в вошедшем Степане Андреевиче человека благородного звания, бородач изобразил подобострастную улыбку. И кивнул слуге, чтобы тот очистил стол в углу. 
- Прошу-с, ваше благородие-с! – через миг пригласил Степана Андреевича слуга и даже выдвинул стул. Так что отступать было поздно.
- Что угодно-с?
- Водки! Самой крепкой. Ш-штоф! – выдохнул Степан Андреевич плюхнувшись.
- Обязательно-с! Засим?
- Что значит «засим»?
- Что изволите на закуску-с?
- А что у вас есть?
- Расстегаи «по-черниговски», сосиски «Московские», шашлык с кари, снеток коп…
- Огурец! – резко перебил полового Степан Андреевич. – Соленый! И хлеба. Пока все.
«Буду, как доктор из «Шестой палаты» - сказал он себе. И брезгливо сморщился, увидев на столе прилипший к нему червячок вермишели.
Водка, действительно оказалась самой крепкой. После двух рюмок Степан Андреевич был пьян. Сильно и дьявольски волшебно – на душе отлегло, жену и Машкова он почти простил, их «поняв»; перед глазами все приятно плыло. И трактир с его обитателями перестал казаться недостойной внимания приличного человека клоакой.
Любой человек нуждается в счастье, любой. Даже эти ничтожества. Надо было сюда заглядывать раньше. И почаще. Это маскулинно. И повод для самоуважения. И способ для самодостаточности. Вещь в себе! А истина в вине. Отличное место!
- Вы позволите, сударь?
Перед Степаном Андреевичем стоял светловолосый субтильного вида молодой (по сравнению со Степаном Андреевичем) человек. В пальто нараспашку, из-под которого был виден серый преподавательский сюртук.
- М-милости прошу! К моему шалашу хе-хе.
- Благодарствуйте, - молодой человек аккуратно сел напротив Степана Андреевича. - А то, знаете, сейчас у меня такое состояние, что ежели я буду один, то ей Богу, удавлюсь. Или брошусь в Мойку. Или даже в Неву с Литейного моста. Я вам не помешаю?
- Мне, молодой человек в данные минуты никто и ничто помешать не может! В принципе-с. Ни одна, пардон, сволочь! Включая, Машкова.
- Киноактера?
- Если бы! Телеграфистик с напомаженными усами и глазками горностая. Но и он! Не в состоянии поколебать море моего благодушия. Хотите выпить? Прошу! Водка великолепная! Пьянит так, что и ни в какой рай уже не надобно. Угощайтесь, душа моя.
- Да я… Мне сейчас принесут пива. И вообще я…
- И слушать не буду, пока не выпьем. Ну!
Они выпили.
- А от меня ушла жена… - тихо произнес светловолосый юноша, прекратив давиться выпитой водкой.
- Ин-те-ресс-но… - изумился Степан Андреевич, перестав жевать огурец. – Извольте продолжать, милый мой. Тема актуальная. Весьма актуальная тема-с. И?
- Даже не ушла, а подло сбежала. С купцом Куевым. Письмо мне оставила. Возвращаюсь из университета – я читаю лекции по электротехнике - и нахожу на столе конверт.  Так, мол, и так, устала от бедности и скуки. Хочу волжского простора и итальянского солнца. У него, у Куева на Волге два парохода «Вихрь» и «Стриж». А в Италии коттедж. Не ищи, это напрасно. Ни «прости», ни «поминай лихом!»…
Молодой человек всхлипнул:
- Он же старик! – повысил он голос. - Пузатый пятидесятилетний старик! Глуп, как… как пенопласт! Зачем он ей? Неужели все в этом мире измеряется деньгами? А естественный порядок вещей? А возрастное соответствие? А союз общих интересов?
- Не имею чести…
- Евгений.
- А я Степан. Для тебя Степан. И ты меня на «ты». Так вот, Женя. Не «он ей»!  А «она» - «ему»! Что этим купчишкам надо? Кроме барыша? Отвечаю. Шелковый жилет, «Казанскую» в серебряном окладе, золотую цепочку для часов и бабенку, в дочери годящуюся. Чтобы другие купчишки от зависти чесались! Ну и самому лестно – жена моложе дочери.
- Лотов комплекс?
- И он в том числе. Но! – Степан Андреевич вздохнул. – Но, Женя-Женечка-Катюша, а ведь, и я тоже брошен!  Такое вот совпадение наших попранных судеб. А это, я считаю неспроста. Брошен старый наивный дурень! Подло, внезапно, разрушительно. Дрянь! Но здесь уже аспект другой. Здесь, мой юный друг… А мы с тобой друзья?
- Друзья.
- Тогда выпьем! Можешь занюхать моим хлебом.
- Здесь, мой юный друг, - продолжил Степан Андреевич, когда они выпили, - открывается другая сторона женской изнанки. Конкретно – потребности буйной плоти, разжигаемой сладким и праздностью. Вопреки долгу и клятве. Когда…
Степан Андреевич не договорил – половой принес бутылку пива.
- Еще одну! – приказал Степан Андреевич. – И водочки повторить. С огурцом и хлебом. И чего-нибудь мясного. Мне и моему лучшему другу!
Через два-три часа Степан Андреевич и Евгений еле вылезли из трактира.
- Ко мне? – промямлил Степан Андреевич, держась за Евгения.
- К тебе… –промямлил Евгений, держась за Степана Андреевича.  – А я там пальто забыл.
- Хер-то с ним! Я тебе свое отдам.
                ***
Теперь эти, обиженные дамами господа  живут вместе. У Степана Андреевича. Квартирку Евгения сдали белорусам-строителям.
«Живут вместе» значит - неспешно гуляют в парке, ходят в музеи, Филармонию, ужинают, покупают еду в магазинах. Любят играть в шахматы и рассуждать о русской литературе и таинственной природе электричества и магнетизма. Иногда Степан Андреевич встречает Евгения после его вечерних лекций в университете. Степан Андреевич обустроился и почивает у себя в кабинете, Евгений занял комнату его жены.
 По субботам из лечебно-гигиенических целей они ходят в баню. Обязательно вдвоем – надо же, чтобы кто-то, кому доверяешь, потер тебе спину.
А люди (соседи, сослуживцы, остальные граждане) косятся и шепчут презрительно и ядовито:
- Пидоры. Мерзость какая! Развелось этих пидоров. Куда смотрят околоточный и Священный Синод. Пидоры…
Но это, милостивые государи, обман впечатления.