Серая папка с завязками

СЕРАЯ ПАПКА С ЗАВЯЗКАМИ


ПОВЕСТЬ


ГЛАВА ПЕРВАЯ. В ЛЕЧЕБНИЦЕ

I. ВАРЛАМОВ

           Нельзя сказать, что день сегодня выдался совсем уж беззаботным. После обычных, мало загруженных будней, Мартыну Егоровичу Варламову работалось неплохо. Уютный, небольшой, но в меру солидный кабинет, а в нём – неполированный стол внушительных размеров, интимная лампа, умеющая глядеть туда, куда требовал повернуться её хозяин, мягкий ковёр серого, немного влажного цвета, укрывающий пол, да две стопки исписанной и чистой бумаги, – всё нравилось сегодня Мартыну Егоровичу. Даже полосатые красно-зелёные шторы, закрывающие окно слева, своей претензией на романтичность портившие настроение хозяину кабинета, теперь просто не замечались. Мозг работал, и работал успешно,– несмотря на приближение полночи.
           Мартын Егорович недавно отметил сорок лет своей жизни, и только теперь смог приступить к обобщению долголетнего опыта – к диссертации.
           Род избранной деятельности требовал многолетних наблюдений. Мартын Егорович понимал это всегда, поэтому не роптал, спокойно трудился и молил Бога только об одном – о долголетии и здоровье, а остальное как-нибудь приложится.
           Шариковая ручка летала по бумаге почти безостановочно. Обильно потевшую лысину и шею приходилось поминутно промокать носовым платком, на этот случай находившимся в левой, свободной руке.
           На дворе стоял душный август. Мартыну Егоровичу хотелось распахнуть окно, и удерживала его только боязнь жуков и бабочек, во множестве налетающих на свет.
           Только один раз, на несколько секунд, Мартын Егорович оторвался от работы и поднял голову: ему показалось, что за окном обозначилась чья-то тень. Впрочем, кабинет находился на первом этаже, и кто-нибудь из сотрудников мог выйти на свежий воздух, скажем, покурить, а заодно и обратить внимание на свет в окне. Через полминуты Мартын Егорович снова углубился в обдумывание прерванной фразы, поймал мысль, и продолжил писать.


II. ГОСТЬ

           Шариковая ручка летала по бумаге и тогда, когда неслышно отворилась дверь, и в кабинет не вошёл, а форменным образом просочился мужчина, одетый в обычный лёгкий халат. Посетитель был невысок, плотен, и вдобавок обладал вполне благообразным лицом, впрочем, довольно обычным. Взъерошенные волосы с лёгкой проседью указывали на средний возраст, и на то, что человек недавно встал с постели. Для полноты картины укажем, что обут он в комнатные шлёпанцы. Мужчина в мягких белых руках держал серую папку со светлыми тесёмками, завязанными бантиком.
           Некоторое время вошедший стоял молча. Убедившись, что хозяин кабинета не обращает на него ни малейшего внимания, он тихонько кашлянул и придал лицу просительное выражение.
           Мартын Егорович вздрогнул, поднял голову, и вперил в посетителя немигающий взгляд, явно пытаясь определить, кто же перед ним. Человек покорно молчал, опустив глаза.
           Варламов осторожно положил на стол шариковую ручку. Его правая рука непроизвольно потянулась к тыльной стороне крышки стола. Мужчина заметил это движение и умоляюще сдвинул брови. Рука на полпути остановилась.
           – Что случилось, Нестор, э-э-э… Макарович? – вспомнил Мартын Егорович имя посетителя.
           Мужчина судорожно вздохнул.
           – Можно мне присесть? – сказал он, пытаясь унять предательскую дрожь в голосе.
           Варламов подумал и кивнул.
           Мужчина осторожно сел на стул, стоящий у стены, и положил папку на колени.
           – Как Вы сюда попали? – спросил Варламов как можно ласковее.
           – Умоляю Вас, Мартын Егорович, не спрашивайте меня об этом, – подался вперёд посетитель. – Я долго выбирал время, чтобы попасть к Вам. Я тотчас уйду. Мне бы только передать Вам эту папку.
           Он встал, чуть ли не на цыпочках подошёл к столу, – при этом Варламов отодвинулся подальше, – и положил папку прямо на рукопись хозяина кабинета. Затем отошёл, и снова сел на стул.
           – Что это? – спросил Мартын Егорович, указывая глазами на папку.
           – Не спрашивайте, пожалуйста, – вздохнул Нестор Макарович. – Я только об одном прошу Вас: прочтите рукопись до конца. Я писал ночами, писал и днём, но так, чтобы никто не видел, – и сегодня наконец закончил. Очень прошу Вас прочесть, Мартын Егорович. Очень прошу.
           И посетитель удалился так же бесшумно, как и вошёл.


III. СОМНЕНИЯ

           Правая рука Варламова снова потянулась к тыльной стороне крышки стола, и снова остановила движение на полпути: Мартыну Егоровичу вдруг показалось, что за окном кто-то стоит.
           Варламов встал, отодвинул штору и начал всматриваться в опускавшиеся на город сумерки. Показалось, что кто-то невидимый скрылся за кустами, окружавшими дом. Неужели нервы? Мартын Егорович на здоровье никогда не жаловался: профессия не позволяла. Он выключил настольную лампу и ещё несколько минут всматривался в пространство двора, но никого не обнаружил. Варламов зашторил окно и снова включил свет. Нажал на клавишу.
           – Анна Максимовна, проверьте, пожалуйста, всё ли в порядке.
           Голос Варламова казался ровным и бесстрастным.
           – Что-то случилось, Мартын Егорович? – послышался из динамика низкий женский голос.
           – Нет, ничего. Проверьте ещё раз и доложите.
           – Хорошо, – отозвался из динамика тот же голос.
           Для верности Варламов закрыл дверь на ключ, с минуту ходил в раздумье по комнате, затем сел. Развязал тесёмки   и открыл папку. Внутри оказалась стопка исписанной бумаги. Почерк не совсем ровный, но что-то в нём указывало на то, что человек, водивший пером по бумаге, имел в этом занятии немалую сноровку.
           На первом листе ясно читалось название рукописи: «Моё последнее дело».
           – Мартын Егорович, – раздался голос из динамика, – всё в порядке.
           – Вы всё хорошо проверили?
           – Конечно, Мартын Егорович.
           В голосе Анны Максимовны ясно читалась обида.
           – Спасибо, – сухо ответил Варламов.
           Он попытался успокоиться. Однако намерение снова приступить к прерванной работе успеха не имело.
           Серая папка поневоле притягивала к себе, подстёгивала естественное любопытство исследователя. В конце концов Мартын Егорович сдался, ладонью распрямил первый лист ломкой бумаги, и начал читать.


ГЛАВА ВТОРАЯ. РУКОПИСЬ

I. ВСТУПЛЕНИЕ

           «Уважаемый Мартын Егорович! – писал автор рукописи. – Быть может, я напрасно беспокою Вас, отрываю от срочных дел, но иначе не могу. Нет больше сил держать в себе то, что занимает и жжёт меня на протяжении длительного времени.
           Не смею долго томить Вас, и сразу приступаю к сути.
           Как Вам известно, ещё недавно я, Чашкин Нестор Макарович, работал следователем прокуратуры, пользовался уважением коллег и даже преступников, с которыми имел дело по долгу службы.
           Последнее моё расследование связано с убийством, а точнее – с убийствами. Но начну по порядку.
           Мне поручили вести дело об убийстве гражданина Ворожейкина Сергея Артёмовича, двадцати восьми лет, электрослесаря подземного шахты номер 5-5бис. Убит он был шестнадцатого июня, около двадцати одного часа, на остановке автобуса «Восемьдесят третий квартал». Экспертиза показала, что к Ворожейкину сзади подошёл мужчина среднего роста, и коротким ударом нанёс ножевую рану в область левой лопатки. Смерть наступила мгновенно вследствие проникающего ранения прямо в сердце.
           В это время окрестности места, где произошло преступление, обычно безлюдны, и свидетелей поначалу не оказалось. Однако инспектор уголовного розыска Никитин всё же отыскал женщину, случайно видевшую, как происходило убийство. Печёнова Софья Павловна, шестидесяти семи лет, заботясь о своём здоровье, вечерами совершала прогулки вокруг квартала. Для прояснения картины преступления считаю необходимым привести здесь тексты устных, записанных в ходе дознания, показаний. Кстати, имея неплохую память, натренированную годами работы следователем, я передаю рассказы всех задействованных лиц почти дословно.


II. ПЕРВЫЙ СВИДЕТЕЛЬ
    
           Вот что сообщила Печёнова:
           – Я никогда не тороплюсь, гуляю медленно. Бегать в моём возрасте невозможно, хотя иногда очень хочется. Хорошо, я постараюсь покороче. В тот вечер я немного задержалась, – поговорила с соседкой, – и вышла на прогулку на полчаса позже, чем обычно. Не случись этой задержки, Вы никогда бы не имели такого ценного свидетеля, как я. Хорошо, я могу ещё короче. Значит, мимо остановки автобуса я прошла около девяти. От моего маршрута прогулки павильон остановки стоит по другую сторону улицы. Меня скрывали кусты жасмина и сирени, но в просветах между ветвями я могла видеть и остановку, и стоящего там молодого мужчину. Сейчас июнь, и в это время ещё светло. Нет, его я прежде никогда не видела. Почему обратила на него внимание? Да не обращала я на него никакого внимания. Просто шла. Вдруг вижу: из двора на остановку вышел ещё один мужчина, тоже молодой, но постарше. Как он выглядел? Крупный нос, чёрные волосы, пиджак в клеточку – тёмно-коричневый с белым. Брюки тёмные, почти чёрные. Обут в коричневые босоножки. Носки? А вот носков не помню. То есть они, конечно, имелись, но какие именно – не помню. Да, он был в очках, причём стёкла выпуклые. Уши? – уши обычные. Бритый. Плотный. Он подошёл к остановке, но не под навес, а стал рядом с молодым человеком. Посмотрел, не едет ли автобус. Нет, руки в карманах не держал. Друг с другом они не разговаривали. Да, наверно были незнакомы, – во всяком случае, у меня сложилось такое мнение. Затем, ни слова не говоря, в полной тишине, этот второй мужчина полез правой рукой в левый внутренний боковой карман пиджака, что-то оттуда достал – наверно, нож, и несильно ударил молодого человека в спину. Тот покачнулся и сразу упал. Убийца наклонился и быстро вытер нож о брюки лежащего ничком человека, оглянулся по сторонам, и обычной походкой вернулся в тот двор, откуда вышел. Вот и всё. Почему не подбежала к убитому? Испугалась, и решила побыстрее уйти.
           Софья Печёнова – старуха ещё моложавая, и довольно наблюдательная. По её описанию мы составили фоторобот убийцы, и размножили его. В общем, дело обычное.
           Через полчаса убитого обнаружили жильцы дома, стоящего недалеко от остановки. К сожалению, никто из них преступника не видел.
           Мы начали искать вероятного убийцу среди рецидивистов, но манера удара, рост, и некоторые другие особенности, указывающие на индивидуальность «почерка» убийцы, не принадлежали ни одному из них. Не срабатывал и фоторобот. Убийство грозило стать нераскрытым, если бы не счастливая случайность, которая иногда так необходима для успешного завершения следствия.


III. ВТОРОЙ СВИДЕТЕЛЬ

           Мы нашли второго свидетеля. Точнее, он отыскался сам. Им оказался некто Мироненко Юрий Михайлович, мастер телеателье. Он пришёл к нам через неделю после совершения убийства. Передаю здесь его показания почти дословно:
            – Я ожидал, что меня вызовут. В детективных романах пишут, что ни одно причастное лицо не остаётся без внимания, потому что следователи у нас самые умные, и достают свидетелей чуть ли не из-под земли. Время идёт, а меня не вызывают. Поэтому я решил прийти самолично. Понимаю, что нужно рассказывать только факты. Как было дело? Я возвращался после вызова: отремонтировал телевизор и шёл домой, так как живу недалеко от остановки автобуса, где убили того парня, – улица Тютчева, девяносто три. Да, свой дом. Чтобы сократить путь, пошёл дворами, и чуть не столкнулся с мужчиной. Он шёл очень быстро, часто срывался на бег, и появился как раз оттуда, со стороны остановки. В его правой руке что-то блеснуло. Теперь я уверен, что видел нож. Мужчина как раз засовывал его в карман. Нет, на меня он внимания не обратил. Шёл этот тип к речке. На том берегу высажены акации, почти что лес. Там он и скрылся. Утром я узнал, что накануне произошло убийство, и сразу подумал, что тот мужик вполне мог оказаться убийцей. Как выглядел? Лысый, среднего роста, возрастом около сорока лет, плотный. Впрочем, не совсем лысый – по бокам черепа ещё сохранились рыжие волосы. Пиджак синий, брюки чёрные, обут в босоножки – по-моему, красного цвета. Нет, пиджак не в клеточку, ткань однотонная. Нос? Обычный, широкий, небольшой. Уши оттопырены. Нет, очков не заметил. Нет, глаза не близорукие – острые такие глазки. Да, усы! Усы почему-то чёрные, они сразу бросились в глаза. Нет, больше ничего не запомнил. Рубашку не разобрал – он прошёл ко мне правым боком, затем повернулся спиной. Вот и всё.


IV. ФОТОРОБОТ

           Итак, в показаниях Печёновой и Мироненко описания предполагаемого убийцы отличались разительно. Пришлось Печёнову вызвать ещё раз. Старуха плакала, однако настаивала на своём.
           Учитывая, что возраст женщины вполне мог повлиять на объективность восприятия окружающей действительности ввиду подверженности старческим фантазиям, а также принимая во внимание тот факт, что убийцу Печёнова видела сквозь ветки сирени, мои сотрудники составили фоторобот согласно описаниям Мироненко, и снова размножили.
           Этот фоторобот показывали множеству людей по всему городу, и наконец нам улыбнулась удача. На шахте №1-2 «Киевская» в изображённом лице признали сторожа автостоянки, пенсионера Лукинца Петра Васильевича, пятидесяти семи лет. Признаюсь, нас смутила разница в возрасте. Мироненко мы негласно доставили к автостоянке шахты таким образом, что его не мог видеть Лукинец, и свидетель признал в стороже того самого мужчину, что прошёл рядом с ним невдалеке от места совершения убийства.
           Мы прекрасно понимали, что Мироненко не видел, как Лукинец совершал преступление и, следовательно, его показания не могут служить основанием для ареста, и даже для задержания. Естественно, мы решили выяснить, что делал Лукинец в тот вечер. Оказалось, что прочного алиби он не имел, так как вернулся в общежитие, где проживал как холостяк, лишь в двадцать один час пятьдесят минут. И тогда мы решились. Наверняка на кармане пиджака, куда убийца положил нож, и на самом ноже – если он ещё там находился – остались следы крови убитого и кусочки ткани: если верить показаниям Печёновой, убийца вытер нож о брюки Ворожейкина.
           Здесь опущу события нескольких дней, ушедших на кропотливую работу нашего отдела. Скажу только, что предположения подтвердились, и Лукинца всё-таки арестовали по подозрению в убийстве.
           Сторож отпирался недолго: слишком неопровержимы оказались улики. Однако о мотивах преступления Лукинец пока молчал, и вообще попытался прикинуться сумасшедшим. Тогда мы решили повезти его на обследование к психиатру, чтобы тот подтвердил симуляцию. Казалось, что дело близится к благополучному завершению.


V. ТАИНСТВЕННЫЙ МОТОЦИКЛИСТ

           Однако вышло иначе. Вскоре мне сообщили, что Пётр Лукинец убит. Я немедленно выехал на место происшествия.
           Лукинец лежал в луже собственной крови у порога психиатрической лечебницы. Удивительным оказался тот факт, что хотя свидетелей и набралось много, но их опрос ничего не дал. Дюжие парни, охранявшие подсудимого при выходе из спецмашины, не успели ахнуть, как их подопечного сбил мотоциклист, выскочивший на тротуар на бешеной скорости. После наезда он лихо вырулил на дорогу, домчался до ближайшего перекрёстка, и скрылся в подворотне.
           Мы тут же поспешили на место преступления и обнаружили брошенный мотоцикл марки «Ява», украденный у владельца этим же утром. Очевидцев заезда мотоцикла в подворотню поначалу не нашлось, но через час, обходя кварталы близлежащих домов, мы отыскали человека, ставшего единственным свидетелем. К нашей досаде, им оказалась уже известная нам Софья Павловна Печёнова. Волей случая, мотоциклист въехал в тот двор, где она проживала. Пришлось снова выслушать её рассказ:
           – С вами не соскучишься, – начала она сурово. – А Вас, товарищ следователь, с прошлого раза я просто боюсь. Обидели Вы старуху недоверием. Что ж, ладно. А этого парня на мотоцикле я почти что и не видела. Глаза мои быстро устают, в особенности – если что-то двигается слишком быстро. Заметила только, что мужчина был высокий, молодой, черноволосый.
           Впрочем, в дальнейшем разговоре старуха несколько раз добавляла что-то к своим воспоминаниям, и набросала нам довольно подробный портрет мотоциклиста, по которому сотрудники смогли составить фоторобот. Работа эта велась без меня. Когда я взял в руки ещё влажную фотокарточку, то у меня на голове самым натуральным образом зашевелились волосы. Чёрт возьми! С фотографии смотрел никто иной, как убитый Лукинцом Сергей Ворожейкин! Я тут же предположил, что старуха просто посмеялась над нами. Однако странными оказались показания охраны Лукинца. Все четверо заявили, что парень, изображённый на фотороботе, здорово похож на злополучного мотоциклиста. Ещё трое случайных свидетелей, находившихся во время наезда неподалёку от места происшествия, также отметили большое сходство между фотороботом и мотоциклистом. Было от чего приуныть.
           Братьев у Ворожейкина не оказалось, родители давно умерли. Более далёких родственников тоже не обнаружили. Неужели преступник, дабы замести следы, загримировался под Ворожейкина нарочно, и тем ввёл свидетелей в заблуждение? В моей практике такого не случалось, но некоторые старшие товарищи припомнили несколько случаев, когда преступники действовали подобным образом. Следовательно, нужно искать другие нити и терпеливо ждать, пока одна из них не приведёт к разгадке этого запутанного преступления.
           Время шло, а дело, к сожалению, не становилось яснее.


VI. НА КЛАДБИЩЕ

           И всё-таки нечто полезное мы проделали.
           Так, сама собой напрашивалась мысль: не темнит ли старуха Печёнова. Составляя фоторобот мотоциклиста, и давая довольно точные подробности его лица, она никак не связывала эту личность с убитым Ворожейкиным, а ведь старуха оказалась свидетельницей обоих преступлений, и не могла не заметить сходства между жертвой первого и виновником второго.
           Многие наши сотрудники вообще отказывались верить в то, что Печёнова оказалась случайной и, как назло, почти единственной свидетельницей, заметившей характерные особенности внешности непосредственных действующих лиц преступлений.
           Я не спешил доверяться пылу молодых коллег, и предпочёл действовать наверняка: в частности – установил за Печёновой скрытое наблюдение.
           После того, как один из наших ребят опрометчиво упрекнул старуху в том, что она могла бы сразу отметить сходство между убитым Ворожейкиным и фотороботом убийцы Лукинца, она изменила своё поведение.
           Наблюдение установило, что Печёнова зачастила на кладбище. Учитывая немалый возраст старухи, поначалу мы сочли её походы туда как нечто естественное, но всё же решили проверить, что к чему.
           Не покидала мысль, что мы близки к чему-то важному и полезному для следствия, поэтому я принял решение в тот день, – а дело было девятого июля, – вести наблюдение лично.
           На кладбище меня подстраховывали четверо смышлёных ребят. В их сопровождении я направился к воротам одного из городских погостов. Ворота, конечно, чисто символические. Никаких сторожей на кладбище нет, за могилами никто не смотрит. Зелени много, в основном – ивы, берёзы и акации.
           У дальних, самых свежих по времени могил, я опытным глазом сразу заметил Софью Павловну. Старуха оказалась не одна. Рядом с ней столбом стоял мужчина. Печёнова не то обнимала его, не то руками постукивала по бокам.
           Внезапно, словно что-то почуяв, женщина повернулась и окинула меня долгим взглядом. Я почувствовал, будто что-то тёплое поднялось изнутри, откуда-то из-под сердца, – и затопило мозг.
           Очнулся я далеко от кладбища. За мной едва поспевали встревоженные сотрудники.
           – Что с Вами, Нестор Макарович? – тихим шёпотом спросил один из них, лишь только я остановился.
           Я едва смог вспомнить его имя.
           – Не знаю, Алёша, – прошамкал мой одеревеневший рот.


VII. ЭКСГУМАЦИЯ

           Хотя память и координация движений постепенно восстановились, меня всё же поместили в больницу. Лёжа на койке, я припомнил всё, что произошло на кладбище.
           Когда меня навестил непосредственный начальник, Михаил Александрович Рысаков, я попросил в целях дополнительной экспертизы произвести эксгумацию трупа Лукинца. Рысаков – добрейший мужик. Оп понял, что я что-то нащупал в этом деле, и разрешение дал.
           К моменту эксгумации я уже выписался из больницы, и на мероприятии смог присутствовать лично.
           Собственно, никакой эксгумации делать не пришлось. В гробу, который мы выкопали и вытащили из могилы, тело Лукинца отсутствовало. Всё на месте, даже гвозди заколочены, а тела не было. 
           Трудно передать состояние недоумения и плохо скрываемого ужаса, отразившиеся на лицах присутствующих. 
           В мозгу вызревала дикая мысль. Чтобы не дать ей исчезнуть, и, кроме того, по-настоящему опасаясь, как бы она не оказалась правдой, – что оказалось бы ещё ужаснее, – я попросил Рысакова дать согласие на эксгумацию трупа Сергея Ворожейкина, благо могила его находилась неподалёку.
           Рысаков сначала ошалело уставился на меня, но затем подумал и, поколебавшись, всё-таки согласие дал. Очевидно, им овладел азарт. В более спокойной обстановке, он, конечно, двадцать раз прикинул бы, что к чему, и обязательно испросил мнение начальства.
           Я тут же приступил к работе. Наградой мне стали вытянувшиеся лица всех причастных к процессу эксгумации, так как второй гроб тоже оказался пустым.
           К этому зрелищу я более-менее подготовился, но, признаюсь, даже на меня повеяло каким-то нездешним холодком. Созерцающие всё происходящее непроизвольно широко расступились, даже отпрянули, – словно внутренняя обивка гроба, ещё недавно имевшая белый цвет, а теперь ставшая грязно-серой, оказалась окном в потусторонние миры.


VIII. В КАБИНЕТЕ НАЧАЛЬНИКА

           На следующий день я сидел у Рысакова. Михаил Александрович много курил, медленно ходил по кабинету, наклонив голову к левому плечу, и слушал мой доклад.
           – Что ты думаешь делать с Софьей Печёновой? – вставил он свой вопрос.
           – Думаю, что пока её трогать не стоит, – отвечал я, – а вот наблюдение за ней вести необходимо и днём, и ночью. А брать нужно только тогда, когда застукаем за выкапыванием ещё хотя бы одного трупа, или того, кем он является теперь.
           – Да, – покачал головой Рысаков. – Представь себе: все эксперты, все врачи признали, что и тот, и другой были мертвы. Ты хоть что-нибудь смыслишь в этой чертовщине? Я – нет.
           – Так ты уверен, что эта баба стряхивала с трупа землю? – в который раз спрашивал Рысаков.
           – Он стоял перед ней как неживой, – повторил я свой рассказ, – и эта ведьма отряхивала его одежду. Что меня тогда поразило, так это то, что у истукана были открыты глаза, и они двигались!
           Я даже вздрогнул от омерзения, вспоминая ту картину на кладбище, и особенно – взгляд Печёновой, после которого зашаталась и ненадолго вышла из строя моя психика.
           – Ну, это тебе могло и померещиться, – вставил реплику Рысаков. – Вот если бы тогда рядом с тобой находился кто-нибудь из наших ребят, и он рассказал то же, что и ты, вот тогда другое дело… Понимаешь, Чашкин, я не имею права рассуждать иначе. Свидетельство одного человека, даже такого опытного работника, вроде тебя, ещё не имеет силы факта. Так что, Нестор Макарович, пойми меня правильно…
           – Понимаю, – вздохнул я.
           – Вот если ты возьмёшь Печёнову, а вместе с ней тех двоих, и они окажутся живыми, – тогда это будут уже не домыслы и впечатления, а факты.
           Он замолчал.
           – Я могу идти? – спросил я осторожно.
           – Конечно, – кивнул он. – И не тяни с этим делом. По городу уже поползли нездоровые слухи. Бабки шепчутся, люди в церковь повалили, а это уже – социальные последствия. Дело важное, особое. Ты понял?
           – Понял.


IX. ЧЕРТОВЩИНА

           Домой я шёл с твёрдым намерением раскрыть это надоевшее дело и выследить старуху вместе с её шайкой. Ералаш вокруг Печёновой и странных убийств действовал на меня раздражающе. Я чувствовал себя круглым идиотом, которого водят за нос, да ещё и смеются в лицо.
           Моя жена собрала детей и уехала с ними отдыхать на юг. Квартира стояла холодной и неубранной, да вдобавок ещё и голодной, – поэтому пришлось зайти в гастроном, купить немного хлеба, молока и колбасы на ужин. Мысли в голове прыгали, голод мешал сосредоточиться.
           Дома я наскоро переоделся, набросил на плечи любимый махровый халат, и только тогда сообразил, что в гостиной кто-то есть. Чувство присутствия в квартире чужого человека – самое премерзкое в жизни. Я немного поколебался, но быстро взял себя в руки, вошёл в гостиную, и резким движением повернул выключатель.
           Хорошо, что рядом стояло кресло. Не будь его, я упал бы на пол.
           Вокруг стола, на стульях лицом ко мне сидели Печёнова, Лукинец и Ворожейкин.
           – Телефон мы отключили, – сообщил Лукинец скрипучим голосом.
           – Сидите спокойно, – улыбнулся Ворожейкин. – К тому же мы позаботились, чтобы у Вас недостало сил совершить глупость и удрать от нас на лестничную площадку.
           – Во-первых, здравствуйте, Нестор Макарович, – сказала Печёнова каким-то новым, очень твёрдым голосом. 
           Женщина показалась мне главой их компании. Во всяком случае, пока она говорила, все остальные, почтительно наклонив головы, внимательно слушали. В этот вечер она казалась особенно моложавой. Стройная для своих лет, с бледной кожей породистого лица, и умными, стального цвета, глазами, Софья Павловна не могла не заставить себя слушать.
           Я поздоровался и замолчал, ожидая, что последует дальше.
           Печёнова смотрела прямо на меня. Выдержать это испытание оказалось довольно сложно, но я изо всех сил старался сохранять независимость, и свой взгляд сосредоточил на маленьких кистях её рук, спокойно лежащих на поверхности стола.
           – Как Вы, наверно, уже догадались, мы пришли сюда неспроста, – продолжала Софья Павловна. – Дело в том, что события начали выходить из-под нашего контроля. Такой поворот в их развитии мы допустить не хотим, и, конечно же, не допустим.
           – Я не совсем Вас понимаю, – попытался я возразить, косясь на Лукинца и Ворожейкина, сидящих по обе стороны от Печёновой. 
           Живые они, или нет, – вот вопрос, который занимал меня тогда, и без ответа на него я не мог себя чувствовать спокойно.
           Печёнова словно причитала мои мысли.
           – Я Вас понимаю, Нестор Макарович, и поэтому заявляю: мои друзья вполне здоровы и полны жизненных сил, – сказала она улыбаясь. – Это сбивает Вас с толку, не правда ли? Но я постараюсь всё объяснить.
           Несколько секунд она молчала, видимо, обдумывая, с чего начать, и заговорила снова, стараясь взвешивать каждое слово.   
           – Кроме всего прочего, я поясню, почему именно Вас мы посвящаем в детали, знать о которых не имеет права никто. А теперь об этих деталях. Во-первых, по некоторым причинам, о которых Вам знать необязательно, мы принуждены жить очень долго, несравнимо долго, если за единицу отсчёта времени принять человеческую жизнь. Во-вторых, наша внешняя оболочка: тело, которое Вы видите, никаким изменениям не подвергается. Для меня это не очень удобно, а вот, к примеру, Сергею – нравится.
           Печёнова слабо улыбнулась, но тут же снова стала серьёзной.
           – Однако время течёт, – продолжала она, – люди вокруг стареют, и данные наших паспортов становятся проблемой. Поэтому сейчас мы кажемся значительно моложе возраста, указанного в документах. Поверьте, это обременяет. Поэтому, в-третьих, поневоле приходится покидать те места, где на протяжении некоторого времени проживали. Мы вечные кочевники, бесприютные странники, и в прошлые времена просто уходили в другие страны, и там начинали жить с чистого листа. Но относительно недавно произошла, так сказать, осечка. На новом месте нас случайно обнаружили вскоре после переселения. Пришлось переезжать, причём спешно. Отсюда в-четвёртых: мы долго думали, и решили умирать. Но так как покончить счёты с жизнью по-настоящему никто из нас не может, а притворяться мёртвым ещё никому не удавалось, то мы выбрали насильственную смерть. В этом случае организм испытывает шок довольно долго, и это пограничное состояние действительно напоминает настоящую смерть. При отсутствии настоящих убийц лишать жизни друг друга приходится нам самим. Те два убийства, которыми Вы занимались – это наш, как говорится, дебют. Однако, в-пятых: теперь стало абсолютно ясно, что дебют оказался неудачным. Вы нас почти раскрыли. Поэтому, в-шестых: мы надеемся на Вашу совесть и Вашу дальновидность. Именно по этой причине мы и приняли решение посвятить Вас в нашу тайну.
           – Спасибо за доверие. Но, Софья Павловна, в вашем рассказе постоянно звучит местоимение «мы». Кто же эти «мы»? – спросил я, не надеясь, впрочем, услышать правду.
           И я её не услышал. Во всяком случае, мне так кажется.
           – Мы и сами этого не знаем, – сказал Лукинец раздумчиво. – Помним только имена, с которыми появились на свет. Дата рождения забыта. Иногда память достаёт из своих глубин воспоминания о событиях, произошедших шесть или семь веков назад.               
           – А я помню о событиях гораздо более древних, – добавила Печёнова. – Намного более древних.
           – Но почему же вы не откроетесь людям? – воскликнул я.
           Моему тогдашнему состоянию не позавидуешь. Здравый смысл восставал против рассказанной истории, но удивительные события, свидетелем которых я стал, заставляли относиться к рассказу, поведанному непрошеными гостями, более терпимо. 
           – Открыться? – удивился «молодой» Ворожейкин. – И всю жизнь, сколько бы её ни оставалось, провести под колпаком учёных? Кроме того, как станут относиться к нам обычные, мало живущие люди, зная, что есть иные, чей срок жизни неизмеримо длиннее, и это притом, что они понимают, как скоро, в отличие от нас, им придётся сойти в могилу? Не примет ли мир наше существование как непрерывное издевательство над смертным большинством? Нет, мы не хотим стать предметом ненависти. Ненависть к себе выносить трудно, тем более – выносить вечно.   
           – Но объясните мне, – настаивал я, – какое удовольствие вы получаете, работая в шахте, или сторожем на автостоянке, тем более – прозябая в холостяцкой квартире? Ведь вы, прожившие столько жизней, можете и должны знать и уметь столько, чтобы заняться чем-нибудь значительнее?
           – Мы должны, извините, кушать, – сказала Печёнова, пожав плечами. – Голод влияет на нас дурно. Чтобы питаться, нужны деньги, а их нужно зарабатывать. Находиться на виду мы не можем, поэтому с деятельностью, предполагающей более или менее личную популярность, мы стараемся не связываться. Наш удел – безвестность. В этом и спасение и, увы, наш крест. Мы его стараемся нести незаметно, добросовестно и с достоинством.
           – Хорошо, пусть даже я поверю в рассказанную мне историю, войду в ваше положение, – продолжал я, – но каким образом в таком случае вы предлагаете действовать лично мне?
           – Подумайте сами, – парировал Лукинец. – Нам стало известно, что Вы своими соображениями насчёт нас уже поделились с Рысаковым.
           – Вы подслушивали? – возмутился я.
           – Это несущественно, – отмахнулся Лукинец. – После случая на кладбище мы посчитали, что необходимо за Вами установить наблюдение. Так вот, учитывая возможные последствия Вашего разговора с Рысаковым, у нас сложилось мнение, что Вы хотите, и, главное, можете помешать нам уйти из этих мест. Во всяком случае, от Ваших намерений именно Софье Павловне ничего хорошего ждать не приходится. Поэтому хотим предостеречь Вас от опрометчивых шагов. Кроме того, у нас к Вам один вопрос.
           – Говорите, – сказал я и непроизвольно облизал пересохшие губы.
           Всё больше и больше разговор между мной и этой троицей приобретал характер потусторонней чертовщины.
           – Формулирую. Если кому-либо придёт в голову после возможной мнимой смерти Софьи Павловны эксгумировать её тело, и в итоге ничего внутри гроба не найдут, да ещё сопоставят этот случай с предыдущими раскапываниями могил, производимыми Вами, Нестор Макарович, то какой ожидается реакция следственных органов и общественного мнения?
           – Не знаю, – честно признался я, – но думаю, что все случаи будут действительно сопоставлены.
           Вся троица переглянулась и перебросилась несколькими словами. Я непроизвольно вслушался, и мне показалось, будто Печёнова сказала что-то вроде фразы: «Если есть хоть малейший намёк на то, что о нас узнают…» Ей ответом послужили кивки мужчин, причём на меня не смотрел никто. Их лица стали задумчивы, а Лукинец неслышно выдохнул слово, которое я впоследствии истолковал как «провал».
           Печёнова встала первой. Вслед за ней поспешно вскочили мужчины. Все трое прошли мимо меня так, словно я для них не существовал. Уходя, Печёнова придержала дверь и сказала:
           – Прощайте. Не провожайте нас. Будьте как можно более спокойны. Вы всё забудете, забудете и нас. Мы так решили. Иначе не получается. Жаль, но не получается, Нестор Макарович.


X. ПИДЖАК

           Я не вскочил и не выбежал на улицу вслед за ними, – я ждал обещанного: что начну забывать всё, что касалось Печёновой и её дружков. Затем заснул, но спал плохо. Утром почувствовал себя разбитым и почему-то взвинченным. Глаза покраснели и болели, движения стали какими-то суматошными, что ли. Но главное: я ничего не забыл. Этот факт я осознал не сразу, а когда понял, то немедленно бросился к Рысакову – всё рассказать, пока память оставалась послушной.
           Рысаков меня выслушал молча. Я говорил быстро, захлёбываясь, – всё боялся, что угроза Печёновой о потере памяти всё же сработает. Выпалил на одном дыхании и случай с вчерашним посещением, и моё мнение обо всей этой истории с погибающими и воскресающими мертвецами.
           Когда, наконец, закончил, и, тяжело дыша, перевёл дух, Рысаков неожиданно мягко сказал, осторожно прикоснувшись к моей руке:
           – Дорогой Нестор Макарович, ты успокойся, сядь.
           Я сел в кресло, недоумевая, почему реакция начальника такая бесстрастная. Между тем Рысаков, почему-то глядя мне куда-то в район груди, подчёркнуто спокойным голосом осведомился о моём здоровье.
           – Не жалуюсь, – пожал я плечами, ожидая ответ по существу. 
           Так как Рысаков продолжал созерцать мою грудь, я тоже опустил взгляд.
           Моему ужасу не было предела. Впопыхах я забыл надеть сорочку, и набросил пиджак на голое тело!


XI. ПАДЕНИЕ

           Так началось моё падение.
           На службе я ещё три дня имел некоторую свободу действий, пытался  выяснить хоть что-то об истории с убийствами Ворожейкина и Лукинца, но неожиданно столкнулся с пассивностью и равнодушием следствия. Когда же я спрашивал о проводившейся мной при свидетелях эксгумации трупов, которых в могилах не обнаружили, то оказалось, что о подобном процессуальном действии не только никто не имеет понятия, но и документов никаких не сохранилось. Свидетели же эксгумации, которых я на этой процедуре видел лично, только сочувственно вздыхали и крутили пальцем у виска, когда я напоминал им об их роли в проводимых мной раскопках захоронений.
           После этого состояние моей психики резко ухудшилось, и я оказался здесь.
           Думаю, что именно благодаря некоторой затуманенности сознания, наступившей  вследствие шокировавшей мозг встречи с бессмертной троицей, я всё-таки сохранил воспоминания обо всём объёме расследования моего последнего дела. Считая необходимым сберечь перипетии всех выше изложенных событий, я записал их на бумаге. Не знаю, что Вы с ними сделаете, но уже то, что кроме меня ещё хотя бы один человек узнает о произошедшей истории, наполняет меня чувством исполненного долга. Сберегите эту рукопись, Мартын Егорович. Если я, Бог даст, верну себе прежнее душевное здоровье, Вы мне её, пожалуйста, верните. Скорее всего, по выздоровлении я всё забуду, – так пусть хоть эти строки помогут вспомнить о том, что происходило прежде.
           На этом заканчиваю.  Вас искренне уважающий Н.М. Чашкин.

P.S. Старуха Печёнова съехала с квартиры, и отбыла, как сказали соседи, в Кострому.
Проверить этот факт я уже не успел».


ГЛАВА ТРЕТЬЯ. В ЛЕЧЕБНИЦЕ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

I. ИЗЪЯТИЕ

           Мартын Егорович закончил читать и улыбнулся, сладко потягиваясь в удобном кресле. В нём поселилась удовлетворённость врача, получившего очередное подтверждение диагноза трудного больного.
           Небрежным движением руки он закрыл папку, не спеша завязал тесёмки бантиком, и встал. Мелькнула мысль, что ещё утром, во время обхода, он нашёл состояние душевного здоровья Чашкина вполне хорошим и даже внушающим надежду на выздоровление в недалёком будущем. Как видно, поторопился. Не изолировать ли? Ненадолго, только чтобы из головы пациента дать схлынуть навязчивым идеям.
           Мартын Егорович размышлял подобным образом, и в глубокой задумчивости непрерывно мерил шагами кабинет, заложив руки за спину и глядя на пол.
           Доктор находился в состоянии полной отрешённости от всего, что могло помешать думать, поэтому изумление, появившееся на лице, как только он поднял, наконец, взгляд, оказалось столь сильным, что Мартын Егорович застыл на месте. Покосившись на дверь, он увидел, что та по-прежнему заперта, а из замочной скважины торчал ключ.
           Между тем в комнате находилась женщина. В её взгляде светились доброта и приветливость. Она чуть ли не улыбалась – во всяком случае, её глаза, казалось, искрили. Одета в простое серенькое платье до колен, скрывающее крепкие ноги, твёрдо и уверенно стоящие на паркете кабинета. Казалось, что на вид ей немногим более сорока, а властный взгляд ещё сильнее молодил посетительницу. Удивительно! – несмотря на искорки в глазах и приветливое выражение лица, взгляд незнакомки говорил о присущих ей силе и властности. Мартын Егорович поймал себя на том, что перед этой женщиной ему поневоле захотелось вытянуться, привести себя в порядок, – что, впрочем, Варламов и сделал. 
           – Будем знакомы, – сказала незнакомка, садясь без приглашения в кресло у стола, и царственным движением руки указала Мартыну Егоровичу на его кресло. – Меня зовут Печёнова, Софья Павловна.
           – Очень приятно, – солгал Мартын Егорович, подумывая, не нажать ли кнопку вызова. – Чем могу, так сказать?
           Его била дрожь.
           – Кнопка обесточена, – сообщила Печёнова. – И успокойтесь, пожалуйста, Вы ведь мужчина всё-таки.
           Мартын Егорович жалобно улыбнулся.
           – Я пришла вот за этим, – Софья Павловна указала на серую папку с рукописью Чашкина. – Надеюсь, Вы не станете возражать, если я её изыму?
           Мартын Егорович возражать оказался неспособен. Он только следил взглядом за рукой Софьи Павловны.
           Женщина спокойно взяла папку и положила себе на колени.
           – Послушайте, – Варламов наконец обрёл дар речи. – Надеюсь, вы объясните, что всё это значит?
           – Вы прочли? – Печёнова подняла папку.
           – Да. И что же?
           – Во-первых, жаль, что прочли, – вздохнула Софья Павловна, – а во-вторых, скажу, что Чашкин все события описал верно. Как Вы, наверно, заметили, я являюсь едва ли не главной героиней его повествования.
           Варламов кивнул.
           – Но зачем Вам папка?
           Мартын Егорович старался взять себя в руки и мыслить логически, наперекор напоминанию мозга о невозможности и абсурдности положения, в котором оказался его владелец.
           – Если, как Вы утверждаете, всё написанное – правда, и нуждаетесь в том, чтобы записи о Вас и Ваших знакомых исчезли, то выбрали не самый лучший путь для этого. Чашкин просто восстановит написанное. Завтра же.
           – Не восстановит, – спокойно возразила Печёнова. – Завтра Чашкин будет здоров. Я сделала всё возможное и невозможное, чтобы излечить его. Но главное состоит в том, что я и мои друзья наконец избавимся от угрызений совести, что, мол, отчасти и по нашей вине мозг Чашкина пришёл в расстройство.
           – И поэтому не забыл то, что должен был забыть?
           – Да, и это тоже немаловажно, конечно.


II. РАССКАЗ ПЕЧЁНОВОЙ

           – Что ж, – задумчиво произнёс Варламов, – тогда, будьте добры, объясните хотя бы мне, кто вы такие. Или это невозможно для вас?
           Несколько секунд Печёнова пристально всматривалась в лицо Мартына Егоровича и, как видно, колебалась. 
           – Зачем Вам эти знания? – сказала она наконец. – Вы ведь всё позабудете, лишь только я уйду.
           – Чёрт возьми, вы, я вижу, обладаете какой-то чудовищной властью над простыми людьми, и хотите, чтобы я этим не заинтересовался? Пусть я даже забуду через минуту обо всём, что Вы сочтёте нужным, – пусть, я согласен. Но я учёный, и для меня главное – познание.
           Мартын Егорович горячился. Лицо и лысина от волнения покрылись красными пятнами.
           – Может быть, вы – черти, – проворчал он, остывая.
           – Хорошо, – согласилась Печёнова, – я расскажу о нас, в нескольких словах. И помните: Вам суждено о нашей встрече забыть.
           Мартын Егорович устроился в кресле поудобнее, и приготовился слушать.   
           – Я расскажу правду, а Вы можете или верить, или нет, – начала Софья Павловна. Дело в том, что я те и несколько человек, с которыми связана дружбой и общей судьбой, сами не знаем, кто такие и зачем находимся на Земле. Известно только, что с людьми, кроме внешности, у нас общего очень мало. Себя помню с момента, от которого до настоящего времени прошло чуть больше восьмисот лет. Внешне я всегда оставалась такой, как и сейчас. Детства не знаю.
           Мартын Егорович побелевшими, чуть подрагивавшими пальцами, вцепился в крышку стола, и молчал.
           Печёнова задумалась. На её лице отразилась борьба, на лоб наплыла тень сомнения.
           – Я и сама не раз задавалась вопросом о смысле такой долгой жизни нашего маленького коллектива. Сравнивала, анализировала. И вот что пришло в голову совсем недавно. Один раз в несколько лет, в одно и то же время, мы собираемся в месте, где впервые осознали себя, и отмечаем дату маленьким пиром. Прежде ничего особенного в этом я не находила, но теперь неожиданно задумалась о том, почему наши сходки происходят не через пять, десять или пятьдесят лет, как принято у людей, а через двадцать три года, что для землян нехарактерно и даже странно. Конечно, мы и раньше знали, что у остальных людей юбилейные даты кратны пяти или десяти годам, и то, что наша «круглая» дата, кратная простому числу двадцать три, противоестественна, – но это несоответствие не вызывало противодействия. Ассоциативная связь отсутствовала в наших мозгах, словно существовал некий тормоз, исправно работаюший на продолжении столетий. Недавно, и только у меня одной, этот тормоз испортился. Я начала сравнивать, анализировать, и многое потрясло меня. Среди товарищей мои открытия не произвели ничего, кроме недоумения и насмешек. Это означало, что их тормоз работал, а мой – нет.
           – Где же находится место ваших сборов? – спросил заинтригованный Мартын Егорович.
           – Нет, – покачала головой Печёнова, – этого я Вам не скажу. Кроме того, мне самой нужно во всём разобраться.
           – А о чём вы говорили на юбилеях? – не отставал Мартын Егорович.
           – Обо всём, что произошло важного за прошедшие двадцать три года, и чему оказались свидетелями лично. Рассказывали поочерёдно, неторопливо, с указанием подробностей. Теперь-то я понимаю, что наши речи кем-то записывались, а кем именно и для чего – не знаю.
           – Поразительно, – потряс головой Мартын Егорович, и тут же ущипнул себя за руку, да так, что появилась гематома. – Что же Вы намерены предпринять, чтобы разобраться во всём? И к чему может привести это разбирательство? Да и зачем оно Вам?
           – Вы задаёте лишние вопросы, – холодно ответила Печёнова. – К тому же пришло время исполнить то, что предписано каждому из нас.
           – Погодите, – запротестовал Мартын Егорович. – Кем предписано, объясните мне. Допустим, Вами предписано мне забыть этот вечер и всё, на нём прозвучавшее, а также то, что изложено Чашкиным. Но кто Вам предписал изъять эту злополучную папку? Согласно чьему желанию действуете Вы? Не механизм ли Вы, которым кто-то управляет, как ему заблагорассудится?
           – Довольно! – оборвала его Софья Павловна, схватившись за голову.
           – Один вопрос! – взмолился пунцовый от волнения Варламов.
           – Хорошо, – поколебавшись, согласилась Печёнова. – Но только один.
           – Чашкин пишет, что ваш товарищ Ворожейкин – так, кажется, его зовут? – сказал, что причин отказа открыться людям две, и они довольно безобидны: нежелание попасть «под колпак» учёным, и опасение вызвать зависть простых людей своим долгожительством. Я верно передаю его слова?
           – Да, – кивнула Печёнова.
           – Тогда тот самый, последний вопрос. Может быть, это объяснение – только ширма? Как на самом деле станете действовать, если ваше существование всё-таки раскроется? – голос Варламова звучал всё громче. – Что вы совершите тогда в первую очередь? Не убьёте ли тех, кому выпадет несчастье раскрыть вашу шайку?      
           – Хватит, – прошептала Печёнова. – Сейчас Вы всё позабудете. Сейчас, сейчас…


III. СПЕЦОПЕРАЦИЯ

           За дверью послышались шаги. Чей-то голос произнёс:
           – Ты понял, кто звонил?
           Второй голос тихо ответил:
           – Конечно. Профессор Александров предупредил, что… – дальнейшие слова разобрать было невозможно.
           Кто-то навалился на дверь и начал стучать: сначала осторожно, а потом всё настойчивее.
           Печёнова быстро и внимательно посмотрела на Варламова. Из её глаз вырвались голубоватые молнии-малютки, и Софья Павловна в тот же миг исчезла.
           Взломав дверь, в кабинет главного врача клиники для душевнобольных ворвались медсестра и трое парней, умевших успокаивать самых буйных пациентов. Из-за их спин в кабинет Мартына Егоровича с опаской заглядывали два молодых врача.
           Хозяин кабинета, ошарашенный от неожиданного натиска своих сотрудников и подчинённых, багровый по причине внезапно повысившегося артериального давления, пытался что-то сказать, отступал назад, но не мог вымолвить слова. В ответ на попытку одного из санитаров, подошедшего слишком близко, схватить главного врача за руку, Варламов мастерски ударил другой рукой под дых так, что тот согнулся и боком завалился на пол.
           Молодые врачи кивнули друг другу и подали знак медсестре. Она этот кивок передала двоим оставшимся на ногах санитарам, и те вмиг утихомирили Мартына Егоровича. Уже через несколько секунд главный врач мирно спал.
           – Вредная у нас работа, – пожаловался один молодой врач другому. – С «психами» работать может не всякий нормальный человек. Вот и Мартын Егорович не выдержал.
           – Да, профессор Александров тоже об этом говорил, – глубокомысленно кивнул второй врач.
           Он посмотрел на спящего Варламова, и в его взгляде ясно читалось обычное человеческое сострадание.


ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. В НЕИЗВЕСТНОМ МЕСТЕ НА ПЛАНЕТЕ ЗЕМЛЯ

I. ЛИКВИДАЦИЯ

           Пустыня простиралась до самого горизонта. Сквозь песок прорезалось множество острых шпилей красноватых скал. Солнце уже опустилось, и в наступивших безлунных сумерках поднялся всё ещё горячий ветер.          
           В условленном месте, в середине каменистого пространства, ограниченного со всех сторон невысокими скалами, Печёнову ожидали двое. В наступающей темноте они были едва заметны, однако Софья Павловна знала и видела каждого из них прекрасно.
           – Давай папку, Анита, – обратился один из них.
           – Зачем? – удивилась женщина. – Я и сама в силах её нести.
           – Сомневаюсь, – с неожиданным металлом в голосе произнёс второй.
           – Ты что, Алехандро? – повернулась к нему Печёнова-Анита. – Я что-то не так сделала?
           – Ты рассказала о нас много лишнего, – сказал тот, которого она назвала Алехандро. – А это не входит в наши функции.
           – Функции? – вскинулась Анита. – Какие функции? Кто вам сказал, что мы должны выполнять какие-то функции? Скажи, что ты об этом знаешь, Гильберто?
           – Я и не знаю, – сказал тот, кого она назвала Гильберто. – Я тоже удивлён тем, что сказал Алехандро. – Скажи, что ты имел в виду?
           – Я в точности не знаю, – ответил Алехандро, – но твёрдо уверен в том, что мы ничем не должны выдавать  себя. Даже мысль об этом не имеет права возникать в голове каждого из нас. Иначе…
           – Что: «иначе»? – подняла голову Анита. – Договаривай. С чьего голоса ты завёл этот разговор? В твоей голове прежде такие мысли не водились. Ну, так что: «иначе»?
           – Иначе мы должны будем избавиться от тебя, – сказал Алехандро, запнувшись на середине фразы.
           Гильберто ахнул.
           – Хорошо ещё, что ты не выболтала, где находится это место, – Алехандро обвёл рукой вокруг.
           – А зачем нам держать в секрете нахождение этого места? Что здесь происходит такого важного и секретного, ты можешь объяснить?
           – Нет, – с усилием над собой сказал Алехандро. – Анита, ты зарождаешь сомнение во мне, а это нехорошо. Твои вольности должны быть наказаны.
           – Боишься меня? – усмехнулась Анита. – Или меня боятся те, на кого мы работаем?
           Алехандро не сказал ничего. Он сделал неуловимое движение, и Анита вдруг осела на песок. Алехандро попятился, качая головой. Он ещё не верил в то, что только что совершил.


II. МИКАЭЛЕ

           На том месте, где упала Анита, голубым пламенем зажёгся воздух, затем собрался в каплю величиной с человеческую голову, и голубой молнией взметнулся в небо. Запахло озоном.
           Гильберто и Алехандро мгновенно забыли свою подругу, словно и не помнили восьмисот лет совместных скитаний. Они забыли её потому, что им так предписано. Забыли они и о папке, одиноко лежащей на чуть оплавившемся песке у их ног. Расходясь в разные стороны, Гильберто даже наступил на неё, но не услышал хруста подгоревшего картона под ногами. Они думали только о том, что в условленном месте их ждёт новый напарник. Они уже знали его имя – Микаэле, хотя ни Гильберто, ни Алехандро минуту назад и понятия не имели о том, что этот Микаэле существует на белом свете.
           Над пустыней вставало солнце.


ГЛАВА ПЯТАЯ. В ЛЕЧЕБНИЦЕ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

I. РАЗМЫШЛЕНИЯ В ПАЛАТЕ

           – Ты знаешь, что мне снилось сегодня? – спросил новый больной у Нестора Макаровича Чашкина.   
           – Что же? – сдержанно спросил Чашкин.
           Он сегодня должен проходить перекомиссию, и заранее волновался.
           – Мне снилась папка, твоя папка, – значительно произнёс новый больной. – Она лежала посреди пустыни, а её тесёмки развязаны. Ты понимаешь: развязаны!
           Чашкин опасливо покосился на него и отодвинулся.
           – Какая такая «моя папка»? – спросил он. – О чём это Вы говорите, Мартын Егорович?
           – А, понимаю, – приставил палец к губам Мартын Егорович. – Ты стал здоровеньким, и обо всём забыл. Ха-ха-ха, как же я раньше об этом не догадался?
           И Варламов надолго замолчал. Он едва ли не впервые понял, что ненормален, что его психика не в порядке, что, наконец, ему очень хочется, до слюнотечения хочется показать Чашкину язык, покрутить пальцем у виска, и громко сказать: «Му!»
           И тут же, какой-то малой частью мозга, ещё не затронутой болезнью, он сообразил, что знает страшную тайну, и тайна эта велика, реальна, и во всём мире известна только ему одному.
           Варламов понял, что чары Софьи Павловны не подействовали на него лишь потому, что ему выпало сойти с ума. Он помнил всё, буквально всё, и страшился оттого, что в нынешнем состоянии не может воспользоваться своим знанием и открыть тайну людям.
           Мартын Егорович даже не знал, где именно лежит папка с записями Чашкина, которую неспроста – ох, неспроста! – он видел во сне. Он понял, что нужно затаиться, и всеми ещё оставшимися силами, во-первых, не дать болезни прогрессировать, и, во-вторых, попытаться воспроизвести текст, написанный Чашкиным.
           Как действовать, Варламов представлял слабо, но твёрдо решил не сдаваться.


II. ПРЕОБРАЖЕНИЕ

           Тем временем консилиум врачей решил выписать Чашкина из лечебницы, признав в нём абсолютно здорового человека. Испытания на трезвость сознания были длительными и нелёгкими.
           Наступил день прощания. Мартын Егорович ждал его, едва сдерживая нетерпение. Варламовым овладела необычная возбуждённость, грозившая перерасти в припадок. Мартын Егорович опасался, что после приступа последние отдушины, через которые в его воспалённый мозг прорывались здравые мысли, окончательно закроются, и тогда наверняка он как личность перестанет существовать.
           Варламов всячески успокаивал себя, и, несмотря на безумную ухмылку, пытающуюся овладеть лицом, пытался думать о чём-то постороннем.
           Причиной гримасы стало происшествие, случившееся прошлой ночью. 
           Мартын Егорович не спал, поэтому сразу заметил, что спавший рядом с ним Чашкин неожиданно выпрямился, сел на кровати и открыл глаза. Его словно бы окружил тонкий туман, формы тела расплылись, а затем снова обозначились. Особенным блеском разгорелись глаза. Всё это происходило в полной тишине.
           Варламову стало жутко, его затрясло мелкой дрожью, но оторваться от того, что происходило с соседом, не мог.
           Тем временем Чашкин успокоился. Он молча лёг, и только глаза, горевшие в темноте, ещё долго оставались открытыми, и их свет освещал потолок. Они закрылись только после того, как Нестор Макарович шёпотом произнёс какое-то слово. Мартыну Егоровичу показалось, что это – имя, причём не русское: что-то вроде «Микаэле» или «Михаэле». И ещё привиделось Варламову, что в последний момент между зрачками Чашкина проскочила голубая молния, и запахло озоном. Всё вместе заставило Варламова вспомнить Софью Павловну Печёнову. Больному мозгу этого оказалось достаточно для потери сознания.


III. ПОБЕГ

           Время, остававшееся перед последним посещением Чашкиным своей палаты, Мартын Егорович использовал плодотворно. Сделал всё, что считал необходимым. Все воспоминания главного врача уложил в дальнем уголке мозга. Во дворе лечебницы, в укромном месте, поджидала заранее уложенная гражданская одежда. Место для побега присмотрено и даже опробовано. 
           Варламов почувствовал себя лучше, каким бы странным ни казалось это обстоятельство, – и при всём при этом Мартын Егорович ничего не забыл из того, что надлежало помнить.
           Часы в коридоре пробили три часа пополудни.
           Чашкин зашёл в палату, протянул Мартыну Егоровичу руку, улыбнулся – обычно, равнодушно. Значит, подозрений нет. Мартын Егорович вымучил улыбку и ответил на пожатие.
           После ухода Чашкина Варламов немного подождал. Пользуясь относительной свободой, заслуженной примерным поведением, Мартын Егорович несколько минут гулял на свежем воздухе, стараясь оставаться на виду. В нужном месте чуть-чуть изменил маршрут, отработанным движением подхватил свёрток с одеждой, мастерски спрятал его под пижамой, и продолжил прогулку прежним путём.
           Варламов знал, что за Чашкиным пришлют автомашину, знал ещё утром. Остальное, как говорится, дело техники.


ГЛАВА ШЕСТАЯ. В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

I. ВСЛЕД ЗА АВТОМОБИЛЕМ

           Из багажника Мартын Егорович выбрался только после того, как убедился, что все пассажиры и водитель покинули автомобиль и отошли на безопасное расстояние. К счастью, машина остановилась именно там, где и рассчитывал Варламов, – в мрачном дворе многоэтажного дома, безлюдном, и поэтому особенно удобном. В этом здании когда-то работал Чашкин. Автомобиль прислали бывшие сотрудники отставного следователя.
           Мартын Егорович долго ждал в соседнем дворе. Наконец Чашкин появился, на этот раз сам, сел за руль и уехал.
           Вслед за ним на предусмотрительно вызванном такси умчался и Варламов. Он чувствовал себя превосходно. Душа словно освободилась от болезни, мозг радовал ясностью и спокойствием. Мартын Егорович улыбался.
           Как Варламов и предполагал, домой Чашкин не поехал. Его автомобиль остановился у гостиницы. Нестор Макарович захлопнул дверцу и скрылся в вестибюле.
           Сквозь большие стёкла вестибюля Варламов увидел, что Чашкин заказал номер. Мартын Егорович убедился, что следователь взял от номера ключи, и отпустил такси.


II. ПРИГОТОВЛЕНИЯ

           Весь оставшийся день и вечер Варламов потратил на составление как можно более кратких записей о событиях, ставших известными недавно, а также тех, о которых догадывался. Впрочем, записи составили объёмистую тетрадь.
           В подъезде, где устроился Мартын Егорович, едва ли имелись условия для ведения записей, но что делать, если только там ярко светили лампочки?! Влюблённые парочки стояли и ждали, пока Варламов покинет подъезд, и одна за другой уходили прочь, досадуя на неожиданную помеху. Жильцы дома, выбранного Мартыном Егоровичем для срочной работы, опасливо обходили человека, сидящего на полу парадного с тетрадью и ручкой в руках. Странный блеск в глазах, неподвижность взгляда, – всё вместе порождало недоумение, даже отвращение добропорядочных жильцов, но, вместе с тем, – и жалость, так характерную для наших людей по отношению к разного рода дурачкам и полоумным. Быть может, именно поэтому никто не позвонил куда следует, не вызвал карету скорой помощи и даже милицию.
           Закончив, Мартын Егорович переписал свой труд ещё раз, в другую тетрадь. Затем отнёс их по знакомым адресам, положил у входных дверей, ведущих в жилища людей, выбранных им для завтрашнего дела.
           Мартын Егорович уверял себя, что акция, намеченная им, произойдёт завтра. Об источнике этой уверенности он едва ли мог внятно рассказать, потому что сам не знал его, но чувствовал: то, что должно статься, случится обязательно, и именно завтра.
           Телефонные звонки разбудили поочерёдно двоих очень уважаемых в городе людей. Монолог, выслушанный ими, разнообразием не отличался:
           – Здравствуйте. Моя фамилия Варламов. Извините, но дело настолько важное и срочное, что приходится будить Вас в такое неудобное время. Я настоятельно прошу Вас взять тетрадь, лежащую перед дверьми Вашей квартиры, и немедленно прочесть. После этого Вы всё поймёте. Я ещё раз позвоню Вам: утром, на работу. Приготовьтесь к действию. Умоляю Вас мои слова воспринять серьёзно. Дело, ради которого я звоню, стоит того.
           Мартын Егорович не знал, как отнесутся к его звонкам те, кого он избрал, но твёрдо знал одно: если даже никто из них не воспримет его информацию всерьёз, то и тогда он не откажется от исполнения задуманного, и ему придётся бороться в одиночку.
           Рассвет застал Варламова на лавочке напротив гостиницы.
           «Хорошо, что Чашкин оставил автомашину под окнами, – думал Мартын Егорович. – Иначе всё намного осложнилось бы».
           Эта мысль стала последней, которую он запомнил.
           Далее наступил провал в памяти.
          

III. ПРОБУЖДЕНИЕ

           Пробудился Варламов в неизвестном помещении без окон. Впрочем, комната, довольно большая, освещалась неплохо. Мартын Егорович осознал себя лежащим на узкой кровати с никелированными дужками и скрипучей сеткой, издававшей противные скрежещущие звуки при каждом движении тела. Постель состояла из матраца и накинутой на него простыни со штампом какого-то учреждения, очень знакомым. Одеяла не было вовсе, но в нём и не имелось необходимости: в помещении поддерживалась комфортная температура воздуха.            
           Мартын Егорович повернулся на бок, затем ощупал голову – болей или каких-либо недомоганий не заметил. Он поймал себя на мысли, что рассуждать стал легко и спокойно, а истеричность, так мучившая в последнее время, и вовсе исчезла.
           Мартын Егорович вспомнил, что он – главный врач клиники, чей профиль состоял в излечении душевнобольных.
           Штамп! – вдруг пришло понимание. На простыне проставлен штамп его клиники.
           – Что я здесь делаю? – прошептал Варламов.
           – С пробуждением Вас, дорогой Мартын Егорович, – раздался знакомый голос.
           Варламов сел. Скрипучая сетка кровати просела под тяжестью тела.               
           Напротив него стоял одетый в белый халат профессор Александров, и добродушно улыбался.
           – Гурий Никодимович? – произнёс Варламов с явным облегчением в голосе. – Скажите, пожалуйста, где я, и что со мной.
           – Дорогой Мартын Егорович, Вы, должно быть, забыли, как выглядит подвал вверенной Вам клиники. Не правда ли, здесь неплохо? Скажите спасибо, дорогой мой, что я всё-таки прочёл вашу тетрадь, и поспешил на помощь, а иначе вполне могло случиться непоправимое.
           – Какую тетрадь? – поднял брови Варламов.
           Гурий Никодимович внимательно посмотрел ему в глаза, немного помолчал, и сказал:
           – Вот оно что. Что ж, это меняет дело.
           – Какое дело? – насторожился Варламов. – Да скажите же, наконец, что происходит!
           – Хорошо, скажу, – кивнул профессор. – Поведайте мне, дорогой Мартын Егорович, на чём заканчиваются Ваши воспоминания?
           Варламов наморщил лоб.
           – В моём кабинете произошёл необычный разговор, – начал он.
           – Дальше, дальше, – поощрил его Александров, лукаво усмехаясь.
           – Да чушь какая-то, – поморщился Мартын Егорович. – Дело в том, что один сумасшедший принёс мне на прочтение свою рукопись…
           – Продолжайте, продолжайте, – настаивал профессор.
           – Да стоит ли? – колебался Варламов.
           – Дорогой Мартын Егорович, – ласково проговорил профессор Александров, – Вы же врач, и должны понимать, что главное в установлении диагноза и назначении лечения – беседа с пациентом, выявление всех нюансов состояния. А Вы ведь теперь мой пациент, коллега.
           – Я болен? – удивился Варламов. – Я Ваш пациент?
           – А как же, – подтвердил Александров. – Позвольте, я расскажу то, чего нет в Вашей повреждённой болезнью памяти.
           – Болезнь?
           – Да, милый мой, самая настоящая болезнь. Началось с того, что мне вечером позвонил мужчина. Он не представился. С его слов я понял, что Вы в своём кабинете устроили дебош, и даже с улицы была слышна Ваша, коллега, бессвязная речь, сопровождаемая криками. Я попросил дежурных врачей пойти к Вам и разобраться, что же произошло на самом деле. Они увидели Вас, голубчик, неадекватно себя ведущего в абсолютно пустом кабинете. Что оставалось делать? Естественно, я решил, что Вы надорвали своё здоровье, а в нашей работе подобные случаи всё же происходят. Я верно излагаю цепь событий, Мартын Егорович?
           – Со стороны, наверно, так и выглядело, – хмуро подтвердил Варламов.
           – Я продолжу, – кивнул Александров. – Вас поместили в Вашу же лечебницу. И что же Вы отчебучили? Совершили побег, милый мой, побег. Вы исчезли, а потом позвонили мне и сообщили, что у моих дверей лежит собственноручно Вами исписанная тетрадь с описанием некоей истории. Я верно излагаю?
           – Гурий Никодимович, то, что Вы рассказываете, в моей памяти не отложилось.
           – Нет, не так, дорогой Мартын Егорович. Эти воспоминания у Вас имелись, но почему-то не сохранились. Были, но теперь их нет. Я полагаю, что они исчезли сразу после выздоровления.
           – Выздоровления? Так я здоров?
           – Полностью, друг мой, полностью. Даю Вам в этом полную гарантию.
           – Гурий Никодимович, а какие события произошли перед моим выздоровлением?
           Профессор пожевал губами. Взгляд его сделался колючим.
           – Об этом после, Мартын Егорович. Начнём с того, что Вам принесли некую рукопись. Кто принёс, помните?
           – Конечно. Чашкин, до помешательства работавший следователем.
           – И Вы эту рукопись прочли?
           – Прочёл.
           – Что было в ней, помните?
           Варламов напряг память, но она молчала.
           – Нет, Гурий Никодимович, не могу вспомнить.
           Профессор облегчённо вздохнул.
           – Ну, и Бог с ней, с рукописью. Главное, что Вы здоровы, а то, что произошло во время болезни, забудьте.
           – Профессор, – несмело произнёс Варламов – а что было в той тетради, которую я, как Вы говорите, положил у Ваших дверей?
           – Бред! – вздохнул Александров. – Типичный бред больного человека. Чтобы Вас не компрометировать, я её сразу же сжёг. Главное состояло в том, чтобы спасать Вас, милый мой. Вот этим делом я и занялся. А теперь отдыхайте. Поспите пока здесь, а завтра – домой. У нас впереди много работы.


ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ИСТИНА ВО МРАКЕ

I. СОВЕЩАНИЕ

           Гурий Никодимович Александров проследил за тем, чтобы Варламов уснул, и пробормотал:
           – Восемь часов здорового сна. Это немало. Да больше и не нужно.
           Позвонил по внутреннему телефону и, дождавшись ответа, сказал:
           – Анна Максимовна, он уснул. У нас впереди восемь часов. Жду Вас у себя.
           – Хорошо, Гурий Никодимович, – отозвался низкий женский голос. – Всё поняла. Буду.
           Через полчаса Александров вошёл в свой просторный кабинет, находившийся на третьем этаже большого, с претензией на античную архитектуру, здания медицинского института. Войдя, повернул выключатель. Мягкий свет залил помещение, в дальнем конце которого стояли два огромных стола: двухтумбовый хозяина кабинета, и перпендикулярно к нему приставленный – для заседаний. Профессор сел в уютное кресло, оглядел все четыре телефонных аппарата, и на одном из них нажал кнопку вызова.
           – Да, Гурий Никодимович, – ответила дежурная телефонистка.
           – Ирочка, соедините меня, пожалуйста, с центральным постом охраны.
           – Соединяю, – юным голоском почти пропела девушка. 
           Раздался щелчок.
           – Дежурный поста номер один у телефона, – раздался знакомый голос. 
           – Михалыч, это я. Будь здоров, дорогой. Как дети?
           – Шалят, негодники. Здравствуйте, Гурий Никодимович. Слушаю Вас.
           – Михалыч, минут через пять или семь к посту подойдут два человека: мужчина и женщина. Это ко мне. Пропусти, пожалуйста, да так, чтобы на экране не засветились. Понял?
           – Понял, Гурий Никодимович. Будет сделано.
           – Давай, Михалыч. А с детьми нужно построже.
           В трубке раздался короткий смешок, и абонент отключился.
           «Ну, вроде бы, всё» – удовлетворённо подумал профессор.
           Через несколько минут в кабинет зашли двое: строгая сорокалетняя женщина, элегантно одетая, с претензией на европейскую моду, и мужчина чуть постарше, в котором без труда можно было узнать большого начальника из прокуратуры, уже знакомого нам, – Михаила Александровича Рысакова.
           Гурий Никодимович кивком головы предложил им садиться, и сказал:
           – Друзья, вы не должны меня укорять за вызов сюда в столь неурочное время. Вы все знаете, как нелегко нам дались последние несколько дней. Особенно Михаилу Александровичу. Это и понятно: мы впервые столкнулись с группой индивидов, направленных сюда восемьсот лет назад. Глубоко законспирированная ячейка конкурирующей системы основывала свою работу на постулате – быть незаметными, но эффективными сборщиками необходимой информации. Естественно, мы не могли допустить проникновения на Землю ещё одного чужеродного разума. Поэтому, друзья, позвольте от лица руководства, и от себя лично – поблагодарить вас за срыв этого наглого воздействия на ставшую нам родной территорию.
           Ответом Александрову служили короткие кивки и довольные улыбки приглашенных лиц.
           – Друзья мои! – улыбнулся профессор. – Позвольте мне показать вам, против кого мы боролись.
           – Интересно было бы взглянуть, – проговорила высокая статная дама. – Похожи ли они на нас?
           – Сейчас увидите,– усмехнулся Гурий Никодимович. – Минутку терпения.
           Одна из стен кабинета раздвинулась, и показались три вертикально стоящих саркофага с прозрачными крышками.
           – Ох! – вскрикнула дама. – Это же наш бывший пациент, следователь Чашкин. – Он что, тоже восемьсот лет жил?
           – Нет, не думаю, – ответил Александров. – Михаил Александрович говорит, что именно Чашкин пытался раскрыть эту группу. Кстати, в её составе должна была присутствовать женщина…
           – Некто Печёнова, – кивнул Рысаков, – но среди пленённых её не оказалось. Что случилось с этой дамой, мы пока не знаем. Смею предположить, что именно вместо неё рекрутировали в состав группы Чашкина. Кстати, наибольшее сопротивление задержанию оказал именно он. Весь арсенал сил, использовавшихся группой, оказался присущ и ему. Скорее всего, их руководство посчитало, что, будучи членом их команды, Чашкин никогда не предаст гласности действия наших конкурентов.
           – Да, они глубоко законспирировались, – произнесла Анна Максимовна. – Похоже на то, что эта стратегия сработала. Их подвела чистая случайность. Не загляни Чашкин на кладбище, мы бы так и не узнали об их существовании.
           – Сколько ниточке ни виться, а концу быть, – усмехнулся профессор. – Не соглашусь с Вашим, Анна Максимовна, тезисом, о верности пути наших конкурентов. Вот мы, например, входим в элиту здешней интеллигенции. И будем продолжать двигаться вперёд. В отличие от ушедшей в небытие группы наблюдателей, мы не станем ограничиваться только наблюдением. Через месяц Михаил Александрович возглавит прокуратуру страны, а меня изберут в Академию наук, действительным членом. Вы, Анна Максимовна, через год возглавите медицину нашей области, и Варламов окажется в Вашем подчинении. Кстати, о нём: не привлечь ли нашего уважаемого Мартына Егоровича к нашему делу? Какие будут мнения?
           – Я несколько лет с ним работала. Серьёзный человек. У него есть карьерное будущее: почти готова к защите диссертация. Лично я – за.
           – А Вы, уважаемый Михаил Александрович?
           Рысаков не отрываясь глядел на застывшее лицо Чашкина за стеклом саркофага, и молчал. 
           – Сомневаетесь? – ещё раз спросил Александров.
           Будущий Генеральный прокурор пожал плечами.
           – Можно попробовать, – наконец произнёс Рысаков, – но мне не даёт покоя тетрадь, которую он положил перед дверью и в мой дом. Гурий Никодимович, только тот факт, что Вы лично пообещали абсолютную стерильность его памяти, позволяет мне поддержать предложение о приёме его в состав группы. 
           – Ну, вот и хорошо, – кивнул профессор. – Привлечь Варламова в нашу группу поручаю Анне Максимовне. На этом совещание считаю успешно завершённым. Впрочем, напоминаю, что через неделю, в пятницу, мы должны будем собраться на очередную, семнадцатилетнюю годовщину нашей деятельности. Прошу прибыть в известное вам место без опозданий.
 

II. МИССИЯ БЕРЕСТОВОЙ

           Лучи утреннего солнца скользнули по лицу Мартына Егоровича. «Солнце? – пронеслась мысль в голове. – Значит, я не в подвале?»
           Он открыл глаза, и понял, что находится в своём кабинете, сидит в любимом кресле, а на столе – раскрытая рукопись диссертации.
           – Доброе утро, Мартын Егорович, – раздался рядом знакомый голос.
           В кресле напротив расположилась Анна Максимовна Берестова, его заместитель по общим вопросам, и по совместительству – начальник охраны лечебницы.
           – Я Вас вызывал? – спросил Варламов.
           Обычно она являлась только по требованию главного врача. Но после известных событий многое изменилось.
           – Нет, Мартын Егорович, не вызывали.
           – Что же Вам нужно от меня? – спросил Варламов, окончательно отбросив остатки сна.
           «Она видела меня спящим. Это нехорошо. Но как я здесь оказался?»
           Последний вопрос Варламов неожиданно произнёс вслух. Берестова улыбнулась.
           – Вот поэтому я и пришла сюда, – сказала Анна Максимовна. – Вы не могли меня вызвать, потому что это именно благодаря мне Вас переместили из нашего подвала в свой кабинет.
           – Вы и одевали меня? Ведь в подвале на мне, извините, было надето нечто иное.
           – Естественно, Мартын Егорович, – улыбнулась Берестова. – Разве мы могли поручить такую важную работу посторонним людям?
           – Мы? – насторожился Варламов. – Кто это: «вы»?
           – «Мы» это мы, – уклонилась женщина от прямого ответа. – Но и Вы можете стать одним из нас. Главное то, что мы Ваши друзья, и желаем Вам только добра.
           – Одним из вас?
           – Да, Мартын Егорович, одним из нас. А это большая честь. Вы – первый, кому мы делаем это предложение.
           – Первый? А кто же делал такое предложение вам?
           – Вы умнее, чем я думала.
           – Вы мне дерзите, Анна Максимовна. Не забывайтесь…
           Ответом Варламову послужила молния ярко-жёлтого цвета, пробежавшая между глазами Берестовой. Мартын Егорович вспомнил, что где-то уже видел похожее явление, только голубого цвета. Но где?
           – Мартын Егорович, советую выслушать меня внимательно, и принять решение, – продолжала Анна Максимовна, словно ничего не произошло.
           По мере того, как Варламов слушал совершенно невероятный рассказ Берестовой о её друзьях и общей для них миссии на планете, ему казалось, что и она, и профессор Александров, и некто третий, чьё имя не произносилось, вполне могли стать пациентами его клиники.
           – Вы мне не верите, – вздохнула Берестова. – Что ж, прочтите вот это.
           И она достала из портфеля, всё это время лежавшего у неё на коленях, невзрачную серую папку с завязками. Варламову она показалась очень знакомой.
           – Это папка Чашкина, – сказала Анна Максимовна, – точнее, её копия, снятая одним из наших людей, а лица, в ней упомянутые, уже нами обезврежены. Прочтите, и завтра утром, ровно в девять, дайте ответ. Очень советую  ответить согласием.


III. МОЛНИЕНОСНЫЙ ОТВЕТ

           Мартын Егорович пришёл на работу вовремя, по-хозяйски окинул взглядом кабинет. Всё на месте, ни одна вещь за ночь не изменила своё местоположение. Варламов не поверил взгляду: сосредоточился, и между его глазами пробежал разряд – тонкая молния ярко-голубого цвета.
           – Я здесь, – раздалось рядом. – Меня никто не увидит, а моё присутствие почувствовать невозможно.
           Варламов недоверчиво покачал головой, но всё же сел в кресло за письменным столом, и приготовился ждать.
           Ровно в девять дверь кабинета открылась, и в помещение вошла Берестова. Она улыбнулась Мартыну Егоровичу, закрыла за собой дверь, и без приглашения села в кресло напротив. Не говоря ни слова, посмотрела Мартыну Егоровичу прямо в глаза. Варламов оказался готов к такому воздействию, и Берестовой не удалось ничего прочесть в мозгу главного врача клиники. Женщине это не понравилась, и она вся напряглась, ожидая худшего. Мартын Егорович прикрыл глаза, и начал:
           – Понимаю Ваш немой вопрос, Анна Максимовна. Вы ждёте ответ, и я не замедлю его дать.
           После небольшой паузы Варламов сказал:
           – Я согласен.
           – Мартын Егорович, Вы сняли камень с моей души, – просияла она. – Вы даже не представляете, каким огромным он был.
           Варламов сделал удивлённые глаза. Он уже знал, какой могла оказаться его участь в случае отказа.
           – Подхожу к самому важному – продолжала Анна Максимовна. – Сегодня вечером у Гурия Никодимовича состоится важная встреча. Вы тоже приглашены. Придёте?
           – Конечно, Анна Максимовна. С превеликим удовольствием.
           Мартын Егорович говорил вполне искренне, и Берестова это поняла.
           – Вот и хорошо, – сказала она. – Итак, в семь вечера у Гурия Никодимовича.
           Она встала и ушла, напоследок одарив главного врача очаровательной улыбкой.
           – Я всё слышала, – раздался голос из ниоткуда.
           – Жаль, что у Вас теперь нет тела, Анита, – посетовал Мартын Егорович.
           – Ничего, это ненадолго. А теперь продемонстрируйте Ваше умение. Хочу оценить, прилежный ли Вы ученик.
           В тот же миг между глазами Варламова пробежал разряд: яркая голубая молния. Он поднапрягся, и молния постепенно приобрела цвет благородного золота.
           – Хорошо – из воздуха произнёс мелодичный женский голос. – Очень хорошо. 


16 октября 1982 г. – 28 июля 2021 г. 

ВАСИЛИЙ ТОЛСТОУС

Рисунок Владимира Ивановича Оберемченко, г. Макеевка