Мы и наши животные

                Наше с сёстрами детство проходило в подмосковном селе Никоновское. Другой жизни, кроме деревенской, мы в то время не знали. Проживала семья на окраине, удалённо от «удобств» цивилизации – за исключением электричества никаких коммунальных благ не предлагалось. Отапливались дровяными печами, долгое время обходились без газа, поначалу воду брали из колонки, а позднее папа провёл водопровод в дом и на участок. Зато уж раздолья не занимать! Живая природа, недалеко живописная и чистейшая речка Северка, деревню окружали грибные леса.
                А домов у нас было целых два. Старенький домик являл собою настоящую крестьянскую избу со столетней историей. Он считался, а потом полноправно стал бабушкиным. Наш же дом стоял совсем рядом, через бабушкин огород, и его строительство происходило на моих глазах. К активной фазе приступили после рождения сестрички Лены, разница в возрасте с которой почти тютелька-в-тютельку 2 года. Между нашими днями рождения всего 11 дней, и оба праздника в разгар лета!
                В 3 года, когда мои волосы отросли до самых плеч и красиво завивались внизу локонами, дом отделывали изнутри, и конечно я ежедневно «проводила там ревизию». Помню, как бегала по особо ароматному свежеоструганному полу, заглядывала в широкие трёхстворчатые окна. Хорошо запомнились лохматые клочки пакли в пазах деревянных стен. Я опасалась, что эти лохмотья останутся навсегда, чтобы пугать своим непонятным происхождением. Внимательно наблюдала за работой мастера, конопатившего стены и превращающего страшную паклю в аккуратные шовчики между брёвнами сруба.  Я знала, что скоро мы переберёмся в этот светлый простор из тесного домика с узенькими окошками, и вертелась среди строителей. Строители разговаривали со мной, шутили, казалось, что ребёнок им не мешает. На время стройки они тут же и жили, спали прямо на полу, такой бродячий образ жизни был им привычен – где работают, там и питаются, там же спят.
                Однажды мама обнаружила меня спящей среди прилёгших на отдых мужчин и конечно забрала домой, тогда ведь мы ещё жили у бабушки. А через некоторое время я начала чесаться и оказалось, что в моих роскошных волосах появились вши. Мама была в ужасе, и шебутного ребёнка обрили наголо. Остаться без волос это обидно, и вопиющая несправедливость вызвала много слёз. Утешали тем, что папа тоже лысый, даже бреет голову сам, ему так нравится, и я привыкну. Но уже в том возрасте я понимала, что есть отличие между лысым папой и лысой девочкой. Приходилось прятать голову под панамкой и даже под шапочкой с завязочками. После отрастания волос, красивые локоны больше не появились, волосы навсегда стали прямыми, и мама заплетала их в косички.

                В нашем деревенском доме не нашлось места ни аквариумам, ни клеткам с попугаями или канарейками, но под крышей на солнечной стороне каждое лето оживало гнездо ласточек. Мы считали их своими питомцами, хотя всего лишь любовались этими небольшими красивыми птицами с длинными раздвоенными хвостами, следили за их полётами, слушали их пение, ожидали появления птенцов в глиняном гнёздышке. Когда однажды ласточки не вернулись на родину, было очень печально. Что случилось с ними в период миграции, мы конечно так и не узнали.

                Птицы, которые считались у нас домашними, служили не для красоты и ублажения слуха, а для вполне практичной цели – в качестве нашей будущей пищи. Мама предпочитала выращивать именно птицу, а не свиней, которых откармливали почти в каждой семье. Ежегодно в летний сезон на птичьем дворе наливались телом куры, утки, гуси. Кур-несушек высиживала наседка, а потом выгуливала их, квохтала, привлекая спешащую вослед ей стайку цыпляток к червячкам, жучкам, зёрнышкам. Она же зорко охраняла свой выводок не только от крупных хищных птиц, котов, собак, но и от проходящих рядом людей. Завидев поблизости воображаемую угрозу, она напыщенно раздувалась, казалось, что перья торчком, и противно клокоча, без разбега налетала на идущие ноги, норовя больно клюнуть и запугать их владельца. Мы с Леной дружно боялись наседок!
                Но нам и самим приходилось быть «наседками» для купленных цыплят мясных пород и утят. Цыплята принимали меня за свою маму, кучкуясь у ног и прижимаясь к ним, угнёздываясь на стопе, и поначалу это очень смешило. Крошечные птенчики клевали на моих ногах все пятнышки – от укусов комаров и круглую родинку возле колена. Но когда птенцы подрастали, такое внимание казалось уже не приятным, а назойливым и порой болезненным.
                Питомцы ходили за мной по пятам, но стоило отлучиться в дом или к подружкам, как они принимались вызывать меня нестройным писклявым хором. Надоедали за лето, ужас как! Не могла дождаться, когда они подрастут и станут самостоятельными. Приходилось присматривать и за утятами, но не так хлопотно – те гуляли не вольно, а внутри невысоких прямоугольных вольеров с защитной сеткой сверху от мелких хищников. Через пару лет в таких же низких клетках стали подращивать и мясных цыплят, что весьма радовало. Служба «наседкой» оставила неизгладимый и не самый приятный след в памяти. Вот гусей мы никогда не «пасли», сначала за ними приглядывала высидевшая их из гусиных яиц курица, а вырастая, гуси сами никого к себе не подпускали, вытягивая шеи и устрашающе шипя.

                Наверное, я в какой-то степени чёрствая, но не помню никаких страданий из-за того, что мы ели выпестованных нами животных. Родители не заостряли внимание на их забое и как-то сумели внушить, что домашний скот и птицу выращивают для того, чтобы их есть, чтобы жили мы.

                Из животных в доме всегда присутствовали кошки. С детского времени мне запомнилось, что кошек звали Мурками, даже когда их одновременно стало две, а мальчиков называли Мурзиками и Барсиками. Мурзики и Барсики у нас надолго не задерживались, находились для них новые хозяева. А вот на кошечек спроса не было, хотя по факту они оказывались более усидчивыми охотниками на мышей и даже крыс, чем коты. Старшая Мурка, короткошерстная серо-коричневая с чёрными полосами, удивляла крупными и умными глазами. Сейчас я вспоминаю её, как очень красивую, хотя определённо беспородную. Особенностью Мурки, как мне казалось, являлось то, что каким бы цветом шкурки не обладал отец котят, они все перенимали окрас матери. Когда дочь Мурки выросла, различить их можно было лишь интуитивно, чувствуя «мудрость» старой кошки на каком-то мистическом уровне. На самом деле мама топила новорожденных котят, чтобы они не слишком расплодились, и кошачья генетика наделяла их разными окрасами, но я не знала об этом до поры до времени и считала Мурку особенной.

                Мурка была аккуратной и достаточно умной, чтобы не подвергаться наказаниям за туалет в неположенном месте. Но у неё имелась одна пагубная страсть, за которую её наказывали неоднократно, но так и не смогли полностью искоренить – зависимость от свежих огурцов. Огурцы кошка любила до умопомрачения. Летом она знала, где они растут и лакомилась непосредственно на грядках. Хорошо, что её потребность в огурцах не была настолько критичной, чтобы скрипя сердце не мириться с ней. Как бы не спешили собрать свежий урожай, обязательно попадались слегка покусанные или прилично погрызанные огурчики. Свою страсть Мурка сумела передать и Мурке-дочке. Это летом, со скрипом, но можно было смириться, а вот зимой такая тяга к семейству мелких тыквенных заставляла кошку по нескольку дней прятаться от гнева хозяев. Я помню всего один такой случай, когда мама похвалилась, что в магазин к 8 марта завезли тепличные длинноплодные огурцы, и она успела купить парочку к празднику. Уж поверьте, в 60-х годах в деревне овощной свежак был дефицитным товаром.  На улице в ту весну не морозило, температура как в камере холодильника, которого у нас тогда ещё не было, и мама оставила огурцы завёрнутыми в газету в сенях (неотапливаемое помещение). Но когда собралась готовить праздничный оливье, оказалось, что в порванной газете вместо двух длинных огурцов сиротливо лежали два обгрызанных кончика с хвостиками от огуречных плетей.

                Не знаю, как у нас появилась Жулька, помню только, что я уже готовилась к поступлению в 1-й класс. То ли она приблудилась, то ли кто-то предложил папе взять эту собаку для охраны недавно построенного дома. Если второй вариант, то папу жестоко обманули. Жулька так никогда и не стала прилежной охранницей. Жила она в сарае для сена, под которым был выкопан так необходимый в безхолодильниковом хозяйстве погреб. Внизу стены для Жульки прорезали полукруглое отверстие, и она считала сарай своим домом. Правда, никогда не препятствовала заходить в него. А вот ей иногда приходилось терпеть трёпку от Мурки, если её котёнок подходил к отверстию на опасную близость. Не важно, что собака не собиралась его трогать! Для острастки на будущее кошка разъярённой тигрицей с боевым воплем набрасывалась на спокойно выглядывавшую из отверстия Жульку, впиваясь в её морду всеми когтями. Пары таких наездов хватило, чтобы при появлении на подворье кошки Жулька мгновенно пряталась внутри своего жилища, иногда подтягивая лапой вынырнувшего на волю щенка.

                Бродячая натура Жульки способствовала тому, что у неё постоянно появлялся приплод. Я не помню её без щенков. Папа пытался держать собаку на цепи, но тогда все деревенские кобели, которых выпускали погулять, вертелись возле неё, а вот они уже вполне могли не впустить законных хозяев не только в сарай, но и на крыльцо дома, охраняя подходы к своей подруге. Попутно они вытаптывали огород из-за недостроенного забора, выли ночами под окнами и причиняли не только дискомфорт, но и серьёзный ущерб. Лучшим вариантом было предоставить Жульке свободу, что и сделали. Она носила ошейник, не прикованный к цепи, уходила гулять, появляясь дома для того, чтобы поесть и покормить щенков, пока те были маленькими.

                Всех щенков оделяли кличками мы с Леной, поэтому их имена дублировали прозвища книжных собачек – Тузик, Шарик, Бобик, несмотря на то, что нарисованные Шарики и Бобики были мелкими дворняжками, а наши собаки вырастали в крупных псов, в которых ощущалось родство с немецкими овчарками. Благодаря такому экстерьеру, щенков охотно разбирали по соседям сторожить двор. Кто-то переименовывал подрастающих собак, а кто-то из соседей так и продолжал называть Шариком свирепого стража. Одного из щенков взял отец моей подружки-одноклассницы Люси, забрал он его совсем маленьким, наверное, специально из-за дочки, чтобы та нянчила щеночка. Таким образом прививали ей любовь к животным. Судя по прозвищу – Барсик – назвала его, конечно, тоже дочка. Когда я об этом узнала, то страшно удивилась, у меня уже устоялось убеждение, что Барсик – кошачье имя. Но Люсин папа переубедил, что собаке вполне подходит такая кличка, ведь Барсик это уменьшительное от «барс». Барс же – крупное и свирепое животное семейства тигриных.
                Не удивительно, что в следующем помёте Жульки наряду с Тузиком и Шариком у нас появился Барсик, которого вскоре забрал себе наш дедушка, проживавший на другом конце села. Но мы с Леной лопухнулись – Барсик оказался сучкой... Было незаметно, чтобы дедушка огорчился, но он слегка изменил кличку, называя свою собаку Баской. Вместе с ней он ходил на рыбалку и за грибами, без поводка. Но не позволял ей бегать по деревне одной и не привечал «женихов». Забор у него хоть и не был крепостным укреплением, но его прочности хватало, чтобы похотливые кобельки не разломали штакетины. От сарая к дому дедушка протянул проволоку, на которую надевалось кольцо с цепью, позволявшее Баске бегать по двору почти без препятствий и не пойти по стопам своей легкомысленной родительницы. Казалось, что она вполне довольна своей собачьей жизнью.

                А первого Барсика застрелили... Родители Люси задумали переезд в город, и собака была лишней. Я не могла понять, зачем они так поступили. Люсин отец совершил это убийство, наверное, из гуманных соображений, чтобы по деревне не бродила брошенная собака, но я не могла смириться с радикальным решением. Невообразимо жалела милого и радушного Барсика! И долго потом переживала. Зачем мне тогда сказали правду? Может быть, я слишком настойчиво выспрашивала, кому они отдадут собаку, а, может быть, мужчине не хватило деликатности не расстраивать чужого ребёнка, для своей-то дочки наверняка придумали трогательную историю о пропаже её любимой собачки. Трагедия очернила последние минуты общения с подругой, как будто она тоже была виновата в злодеянии. Но моей деликатности хватило ничего ей не сказать, и после её отъезда я часто тосковала по ней.
                Наверное, нашу Жульку тоже застрелили, но догадалась я об этом, когда уже была взрослой. А так – потерялась и потерялась, погрустили и забыли. Через какое-то время папа, наконец, достроил забор вокруг участка, и уличные собаки больше не вытаптывали огород. А у нас подрастал Тузик, который на всю жизнь остался не столько охранником, сколько ласковым псом, который мог вытерпеть от детей любую шалость, даже несправедливую, но с щенячьего возраста до дрожи боялся кошек.

                Хотя Тузик вёл классический образ жизни дворовой собаки – спал в построенной для него будке, пристёгнутый ошейником к цепи, и охранял дом от нежданных пришельцев, – мы с Леной помнили его тёмным пушистым косолапым комочком, который рос вместе с нами, с которым мы играли, которого брали на прогулки.
                Крайний ряд домов напротив нашего дома задними фасадами выходил на уходящее вверх по склону совхозное поле, но сначала слегка под уклон шли хозяйские картофельные участки. А на границе частного и государственного полей пролегал умеренно широкий овражек, названный Репенкой. Дети с нашей и соседней улиц с удовольствием играли в нём, в том числе и мы с Леной. Летом на склонах Репенки и поверху расстилалась ковром трава с луговыми цветами, стрекотали кузнечики – чудесное место и для спокойных, и для активных игр. Зимой в овраге было интереснее и проще строить снежные домики, чем на поверхности. А вот весной Репенка становилась опасным местом – снег с поля и частных участков, растаивая, стекал водой со склонов, заполняя овраг до краёв и выше, вода стремительно неслась к реке, которая тоже выходила из берегов. Разлив Репенки частично захватывал огородные пашни и совхозное поле. Дети знали о серьёзной глубине ручья, но всё равно играли неподалёку.
                Какое удовольствие было наблюдать за пенящимся потоком, пускать вплавь пластины остекленевшего снежного наста, следя за тем, как они подплывают к бурлящей середине ручья и, подхваченные стремниной, несутся дальше! Чем не кораблики? Тузик бегал на Репенку вместе с нами и однажды потерялся. Мы с Леной страшно испугались за него, боялись, как бы он не утонул, высматривали – вдруг он плывёт в ледяной воде и не может выбраться. Я побежала за папой, чтобы собрать спасательную экспедицию. Папа поругал Жульку, что та не следит за детёнышем. Но даже с папой Тузика мы так и не нашли. Вечером дома нас придавило горе. А утром неизвестно откуда щенка привела непутёвая Жулька!

                Коты и собаки были не единственными нашими животными. Кроме птичника обеспечивал семье питание домашний скот. В хлеву бабушкиного подворья круглый год жили корова и отара овец. Время от времени у коровы появлялся телёночек, которого можно было гладить и кормить хлебушком или травкой. Телёночек рос и превращался в почти взрослую корову или бычка, и его продавали. Овцы тоже плодились и размножались – рядом с кудрявыми ярками и баранами бегали на тонких ножках симпатичные ягнятки. Я с ними знакомилась ещё зимой – после рождения их приносили в дом. На бабушкиной кухне за печкой был огороженный калиткой закуток, к которому мы с сестричкой постоянно липли, наблюдая первые расползающиеся шаги ягнят и их уверенные прыжки через несколько дней. Кормили невесть откуда появившихся зверюшек молоком из соски, гладили мягкую шёрстку, разговаривали с ними, пока у них не укреплялись ножки для жизни рядом с родителями в хлеву. Ненавязчиво я постепенно узнавала, откуда же появляются ягнятки, котятки, щенятки, не проводя аналогии с людьми. Насколько помню, интерес к тому, откуда берутся дети, появился только в 1 классе после подслушанных разговоров мальчишек-одноклассников. До этого даже чья-то замеченная беременность не вызывала скрупулёзных расспросов. Так и должно быть, ведь и у животных родятся маленькие детки.

                Хлев не отапливался, но особо морозно там никогда не было. Толстая соломенная подстилка сдерживала холод от земли, а животные согревали овчарник своим дыханием. Младшее поколение прижималось к обросшему густой шерстью старшему и согревалось от него.
                С наступлением летнего тепла взрослых овец стригли, как для спасения от жары, так и для последующей продажи шерстяного руна, одного из способов заработка в деревне. Бабушка и сама пряла пряжу, а после обвязывала семейство носками и варежками. Стрижка для любопытных детей была не менее интересна, чем игры, хотя мы только наблюдали и при необходимости пытались успокаивать голосом испуганных страдалиц. По очереди овцам связывали ноги, и они начинали блеять и нервно подрагивать из-за непривычной позы и страха. Овцу клали на бок поверх специального покрывала и особыми ножницами срезали прядями полоски шерсти. После стрижки овечки казались худенькими и полосатыми, пока у них не удлинялся новый мех. 

                С расцветающей весны до предзимья скотину выгоняли на выпас. По дороге мимо наших домов ежедневно проходило стадо, казавшееся мне огромным. Утром я не часто наблюдала выгон скота, слишком он был ранним, а вот по вечерам, завидев подходящее к околице стадо, мы с подружками спешили укрыться в чьём-нибудь дворе и через заборы наблюдали, как сытая скотина проходила мимо. Коровы мычали, овцы блеяли, река животных текла, обдавая нас запахом травы, молока и свежего навоза.
                Наверное, ни разу я по доброй воле не пропустила встречу возвращающегося по своим домам стада, радостно узнавала нашу Милку, привычно пугалась коров с длинными рогами. Рога нашей коровы страшными не казались. 
                После переселения в новый дом, участок, к нему примыкающий, был огорожен лишь столбами и двумя рядами поперечных перекладин. Полноценный забор папа строил очень медленно, другие дела отвлекали. А меня такая загородка тревожила – как бы овцы не забрели в наш огород через пространство между слегами! А вдруг коровы перепрыгнут невысокий для них барьер? А вдруг это будут не коровы, а страшный бык, движения которого идущий за стадом пастух регулировал длиннющим хлыстом?
                Мне в то время частенько снились однообразные сны-ужастики, как я удираю от быка или коров, перепрыгнувших символический заборчик и несущихся за мной по саду-огороду, но всегда на моём пути возникало спасительное окно, и я успевала запрыгнуть на завалинку и перелезть через открытые створки в дом, радуясь очередному облому для свирепых животных, какими они казались во сне.

                Стадо паслось вблизи леса и в самом лесу, при этом земля среди растущих берёзок превращалась в месиво, неприятно пахнущее. Но в этом месиве оставалось много островков сухой поверхности, на которых трава была вся съедена, но обильно росли грибы. Когда мы специально ходили за грибами, то обязательно сворачивали на пастбище. Тётя Вера, бабушкина сестра, которая, приезжая по выходным, всегда брала меня с собой в лес, обычно предвещала приближение пастбища прибауткой: «Хорошо в краю родном, пахнет сеном и говном». Сама при этом смеялась и конечно ни разу не ошиблась. Коровы, оказывается, лопали сырые белые грибы, но только шляпки, и на «островках» мы порой находили немало мясистых ножек от беленьких. Но белый гриб и ножкой ценен.

                Лет с четырёх я иногда ходила с бабушкой на дойку. Она брала с собой подойник – специально предназначенное для молока ведро, – и мы отправлялись на место отдыха коров, которое пастух организовывал в определённое время для дневной дойки. Пока мы шли к лесу и потом обратно к дому, разговаривали на разные темы, пели песни. У бабушки был слегка надтреснутый, негромкий, но чувственный голос, пела она старинные песни, которых я в тот период нигде больше не слышала. Потом узнала, что эти песни в основном из репертуара Лидии Руслановой. Рассказывала бабушка и о самой певице, о её трудной судьбе, но конечно такие беседы были не в 4 года, а позднее. Бабушка любила поговорить о дореволюционной жизни в деревне, об организованном при советской власти колхозе, о своих и, значит, моих тоже, предках. Иногда пересказывала прочитанные книги. Я, наверное, чувствовала усталость, всё-таки целый километр однообразной ходьбы, ни попрыгать, ни подурачиться, но раз не отказывалась от следующих походов, значит, интерес к ним превышал усталость.

                По окончании школы уже не я наблюдала за жизнью наших животных. Постепенно появились другие кошки, после смерти Тузика – другие собаки. Выращивали на еду не только птицу, но ещё и кроликов, на которых было забавно смотреть. Когда не стало коровы, не только в нашем доме – пастух перестал гонять на выгул стадо – пришлось отказаться и от овец. Ушли из жизни папа и бабушка. А мама увлеклась козами, сама их пасла за Репенкой, вернее привязывала на верёвках к колышкам. Ей помогала подросшая младшая сестрёнка Оля.



На фотографии Лена, дедушка, я и Баска. Кажется, что разница между мной и сестрой больше 2-х лет, но это я была такая высокая и крупная в 8 лет.