В. Федотов. Человек-фрагмент. Вторая книга

                2015 год

Я был не прав. Счастье – не в том, что «тебя любят». Хотя, конечно, когда тебя любят, тебе приятно. Это повышает твою самооценку, придает уверенность в своих силах, способностях. Но это не полное, не настоящее счастье.
Настоящее счастье – это когда близкий, родной тебе человек счастлив. И ты знаешь, что это счастье подарил ему ты. Вот как сегодня утром.
Анастасия собиралась в баню. Ходила из одной комнаты в другую. То одевалась, то раздевалась. Была немножко возбуждена.
Я делал зарядку. И одновременно наблюдал за ее нелогичными, как мне казалось, перемещениями по квартире.
А потом все это отошло на второй план. Мы закрылись в спальне (от Заки) и какое-то время были недоступны для внешнего мира…
…Наша собака не любит, когда мы от нее закрываемся. Сидит перед  дверью и не уходит. Потом начинает карябать. Привыкла спать около моей кровати. Приходится ее впускать. Но Анастасия иногда бывает непреклонной…
Когда, наконец, Заку впустили… Анастасия еще больше повеселела. Еще активней стала собираться в баню.
А я, умиротворенный, смотрел на нее и радовался… Мне было хорошо. Потому что было хорошо ей.
                (утро Нового года. 4.01.15)

P. S. Так вот мы и живем. То «жарко», то «холодно». А в промежутках, из которых,  собственно, и состоит большая часть нашей жизни, у нас – «36.6;» – средняя температура по больнице.

                * * *
Как важно знать, что ты кому-то нужен. Что кто-то заинтересован в результатах твоего труда.
Сегодня позвонила директор издательства Гришина В.В. Спросила, буду ли я издавать в этом году «Литературные заметки…». Включать их в план издательства или не включать?
«Конечно, буду, – сразу оживился я. – Обязательно. У меня уже и материал готов. Просто я жду, когда распродадут предыдущий выпуск».
И сразу что-то изменилось в моей жизни. Я в это время проводил скучное, как мне казалось, занятие с заочниками. А после этого звонка я словно проснулся. Появилось желание говорить, искать, спорить. И занятие вдруг перестало быть скучным. Оно словно обрело второе дыхание.
                (23.01.14)   

                * * *
Как слаб и беззащитен бывает пожилой мужчина перед молодой симпатичной женщиной. Каким он выглядит растерянным и даже жалким в такие моменты своей жизни.   
Достаточно ей (женщине) случайно (или неслучайно) дотронуться до него, или  ненароком прижаться к нему во время разговора на темной улице, и он уже начинает думать и воображать Бог знает что…
А женщине и надо-то было просто договориться с ним о предстоящей сдаче экзамена.
«Вы поймите, – взволнованным голосом говорила она, – мы заочники. И мы боимся Вас. Ну, будьте снисходительны. Пойдите нам навстречу».
                (после разговора со студенткой-заочницей, 30.01.15)

                * * *
Не знаю, выдержит ли Россия то давление, которое оказывают  на нее страны Запада во главе с США. С каждым днем это давление становится все сильнее. Экономические санкции не ослабевают, а усиливаются. Нам уже грозят Гаагским трибуналом. Америка собирается поставлять «летальное» оружие Украине. Бомбежки Донецка становятся все разрушительнее. Нас называют агрессором. Обвиняют в том, что мы захватили Крым и помогаем сепаратистам на юго-востоке Украины. Когда мы говорим, что они, т. е. натовцы, то же самое сделали в Косово, нам отвечают, что там  был особый случай и вообще, это не наше дело. Все наши доводы и аргументы просто игнорируются.
Они действуют против нас сплоченно и целенаправленно. Так им легче и безопасней. Похоже на то, как свора собак, понукаемая охотником, нападает на большого, сильного, но одинокого медведя.
А самое страшное заключается в том, что на Украине  воспитывают детей в духе ненависти к России.
                (5.02.15)    

                * * *
Я не был на последней «кафедре». И вот на днях узнаю, что уволилась Елизарова. Ее должны были избирать на должность доцента. Вместо этого она принесла заявление об уходе. Мотивировала тем, что в ее нагрузке нет ни одного историко-литературного курса, и ей приходится читать много второстепенного, непрофильного, необязательного.
Наши женщины стали уговаривать ее остаться, но она не согласилась. Все заметили, что Григорьев не удерживал ее. Говорят, он уже взял на ее место Диму Коровина, своего любимца по аспирантуре.
 «Вот так у нас дорожат сотрудниками», – сказала Асафьева, которая и рассказала мне эту историю.
  Вчера спрашиваю Григорьева: почему уволилась Елизарова? Он отвечает: «Наверное, трудно стало работать, 900 часов. Она хочет докторскую закончить. А тут такая нагрузка. Мы ей столько раз давали отпуск для завершения диссертации. Сколько можно».
«Не знаете, она уже устроилась куда-нибудь?», – поинтересовался я.   
«Нет, скорее всего она будет завершать докторскую. Материальное положение позволяет. У нее папа военный пенсионер, пенсия, наверное, хорошая. И мама тоже. Мы звонили ей домой. Нам сказали: она ушла в библиотеку.  Т. е. она продолжает работать».
                (19.02.15)   

                * * *
Бог как будто нарочно ставит человека в такие положения, когда он, то ли по недомыслию, то ли по глупости, или по малодушию, совершает что-то нехорошее, постыдное, может, даже жестокое, приносящее  вред другим людям.   
Человеку как будто специально «подсовывается» дурной поступок,  чтобы потом он всю жизнь помнил о нем, мучился и просил прощения за него.
                (думая о себе, 27.02.15)   
                * * * *
Вчера в Москве убили Бориса Немцова. Самого яркого, по словам западных наблюдателей, оппозиционного политика.
Убили ночью, недалеко от Кремля. Рядом  с ним была девушка. Украинка по национальности. На тридцать лет моложе него. Девушка говорит, что никого не видела.
Почти сразу это убийство было воспринято всеми, и «левыми», и «правыми», как вызов власти, как плевок в ее сторону.
                (1.03.15)      

                * * *
Григорьев рассказывал о предварительных итогах аттестации. О том, что проверяющий из Ставрополя был очень эмоционален, субъективен, но по существу серьезных замечаний не сделал.
«Мы еще легко отделались. Правда, Анна Александровна?», – обратился он к Козловской. 
Сказал еще, что проводилось анкетирование на пятом курсе. И пятый курс написал, в частности, что им было неинтересно слушать спецкурс по «опавшим листьям», т. е. мой спецкурс.
«Возьмите себе на заметку, Виктор Александрович», – сказал Григорьев.
«У меня с ними был конфликт, – ответил я, – Они не ходили на занятия. Не знали материала. Я им троек понаставил. Вот они мне и отомстили».
«Не надо конфликтовать со студентами. Тем более, перед проверкой», – назидательно посоветовал Григорьев.
Одна Ольга Калиновская попыталась защитить меня: «У Виктора Александровича интересный спецкурс…».
Когда первые эмоции прошли, я подумал: «Наверное, им было неинтересно потому, что неинтересно было мне, Вот в чем причина. Я – успокоился, и это плохо. Во мне уже нет того огонька, который бы зажег их».
                (5.03.15)    

                * * *
Два дня назад прилетел из Америки Алеша. Уверенный, красивый, сильный. Мы с ним обнялись. Он похлопал меня по спине. А я почему-то подумал: «Вот так, наверное, американские президенты и госсекретари похлопывают по спине своих менее значительных партнеров из других стран во время официальных встреч». Дурацкая ассоциация.
…Сели ужинать. Анастасия заканчивала делать еду для Заки. Алеша  посмотрел на собачью чашку с кашей и срезками и сказал: «Какой резкий запах. Даже перебивает этот», – и показал на свою тарелку.
А я еще до этого почувствовал, что от него самого пахнет чем-то … то ли потом, то ли еще чем.
Говорю ему: «Алеша, а что это у тебя за футболка? Чем-то пахнет…».
«Это не футболка, – ответил он. – Это спальное белье». И тут же поспешно встал, и со словами: «Я ее могу поменять», – ушел в свою комнату. Вернулся он уже в другой футболке.
«Ну вот, теперь другое дело, – сказал я, хотя запах не исчез окончательно.
«Как ты мог такое сказать, – возмущалась потом Анастасия, – Я бы никогда не посмела».
«Но он первый сказал, что Закина еда пахнет плохо».
«Так ты что, отомстил ему за это?».
«Да нет. От него, действительно, чем-то пахнет».
«Ой, перестань. – махнула она на меня рукой. – Он с дороги. Еще не помылся. Зачем ты это сказал?».

Алеша принципиально не смотрит наш телевизор. Хотя сейчас идет хороший фильм Павла Лунгина «Родина».
Где-то он прочитал, что американская версия этого фильма лучше, чем наша, и даже не пытается проверить, так ли это на самом деле.
Он постоянно занят своим ноутбуком. Озабочен налаживанием связи с Америкой (с женой). Читает какую-то книгу на английском языке.
А я вожусь с Закой, с деревьями за домом. Вечером смотрю последние известия по телевизору.
Алеша делает вид, что его не интересуют наши новости. И вообще – что говорят и показывают наши СМИ. А я делаю вид, что меня не интересует его незаинтересованность.
Так и сидим молча на одном диване. Он с ноутбуком, я с телевизором.
Положение спасает Анастасия. «Ты бы поговорил с сыном, – говорит она мне, – Спросил бы, как дети, что у них нового».

«Я демократ, – сказал как-то раз Алеша. – Я голосовал за Обаму. И наш штат тоже демократический».
Мне было непривычно слышать такое от своего сына. Я бы, наверное, никогда не сказал о себе, что я «демократ», или вообще «такой-то». Есть в этом что-то унизительное для человека, обедняющее и сужающее его человеческое пространство.
Во всем остальном, если не касаться политики и финансов, наш сын остается прежним Алешей: сосредоточенным, целеустремленным, добрым.
                (24.03.15)    
               
                * * *
 «А мне все равно, где меня похоронят», – сказал Алеша когда мы  стояли на кладбище у могилы моей мамы (его бабушки),
Вид у него при этом был какой-то отстраненный.
Минутой раньше я сказал, что хотел бы быть похороненным здесь, рядом с матерью.
«Может, это потому, что ты еще молодой», – заметил я.
«Может быть», – безучастно отозвался он.
                (23.03.15)    

                * * *
«Давайте выпьем за понимание», – предложил Алеша во время обеда.
«Хороший тост, – поддержал я. – Только не всегда удается это понимание достичь».
«Ну, хотя бы надо стремиться к этому», – рассудительно изрек Алеша. 
«Вот у нас с Анастасией, – продолжал я, – очень часто нет понимания».
«Что ты такое говоришь, Витя», – встрепенулась Анастасия, которая после выпитой рюмочки расслабилась и настроилась на благодушный лад.
                (24.03.15)       

                * * *
 «Дело не в министре, – с досадой сказала Соловьева, – Как вы не понимаете. Не он решает».
«А кто решает? – спросил я. – Кто?». 
И тут она сказала то, чего я никак от нее не ожидал услышать.
«Виктор Александрович! – проговорила она, смущаясь и улыбаясь одновременно, – Вы только не пишите ничего об этом. Ладно? Я Вас очень прошу. Виктор Александрович! Не пишите, пожалуйста».
Это было так неожиданно, что я не нашел, что ответить. Потом уже я подумал: может быть, она прочитала в «Человеке-фрагменте» какую-то заметку и нашла там что-то о себе. Может, обиделась.
А сейчас я подумал о другом. Ее могло напугать то. что я запомню, а потом напишу и опубликую в своей книжке то, что она сейчас скажет о «министре» или еще о каком-нибудь члене правительства. А может, и о самом президенте. И это ей может как-то повредить.
Если это так… Неужели наши люди  опять стали бояться? Не случайно ведь та же Соловьева попросила выключить микрофон, когда кафедра закончилась. Тот самый микрофон, который с недавних пор стали включать перед началом каждого заседания. А запись потом сдают в «особый отдел» университета.
                (после заседания кафедры; 2.04.15)

                * * *
Жизнь так коротка, и заканчивается так печально, трагично. Для всех без исключения. А мы тратим ее на споры, выяснения отношений, скандалы. И не с кем-нибудь, а с самыми близкими людьми, с родными. И  никуда от этого не деться.
Видно, так устроен человек. Не может он жить спокойно.
                (утром, застилая постель и вспоминая вчерашний вечер; 5.04.15)

                * * *
Анастасия все больше становится похожей на меня. Делается  такой же обидчивой, нетерпимой, мнительной. Так же замыкается в себя после ссоры. Может не разговаривать часами, днями.
Как они (женщины) не понимают, что чем «сильнее» и «независимее» они становятся, тем больше отталкивают нас от себя.
Когда я вижу, что она, моя жена, превращается в такую же, как я, что она соревнуется со мной и хочет быть такой же сильной, ловкой и успешной, я начинаю относиться к ней по-другому.
Я уже не вижу в ней женщину, слабую, беззащитную, ранимую. А вижу соперника, вступившего со мной в единоборство, Соперника, которого не надо жалеть, быть к нему снисходительным, великодушным. А наоборот, его надо повалить,  дожать, сделать ему больно, чтобы он попросил пощады.
                (после очередного «единоборства»; 15.04.15)

                * * *
Вчера на кафедре избирали Григорьева на должность заведующего на очередной пятилетний срок.
Кольцова, с каменным лицом, высказала пожелание, чтобы заведующий внимательнее относился к своим сотрудникам.
«Я имею в виду Елизарову, – сказала она. – Невосполнимая потеря. Нельзя было допустить, чтобы она уволилась. Преподавателей такого уровня надо всячески удерживать, создавать им условия для нормальной работы».   
За Григорьева вступилась Гордеева: «Я хочу отметить хорошую организацию работы кафедры. К Павлу Петровичу можно всегда подойти  с любым вопросом. Он всегда поможет, подскажет, направит. Для нас всех было неожиданностью увольнение Людмилы Викторовны. Мы собирались ее избирать на должность доцента, уговаривали. Но она поступила так, как захотела».
Как всегда витиевато и замысловато выступила Ивашова. «У меня – одна десятая ставки, – начала она. – Меньше некуда. На кафедру надо привлекать молодых специалистов. Сейчас есть интересные выпускники…».
Ей не дали договорить. Гордеева, переглянувшись с Козловской, возразила ей:
«Лидия Леонидовна, тогда нам всем надо увольняться. Где вы возьмете ставки для молодых? Ставок-то нет».
Малинина пришла на кафедру впервые за последние восемь месяцев и сидела с напряженным, опущенными лицом. В какой-то момент мне показалось, что она выступит и скажет о Григорьеве все, что думает. Но она промолчала.
Я тоже говорил о необходимости защиты и помощи со стороны заведующего. Сказал о своем конфликте с диспетчерской службой, которая засчитала мне срыв занятия на 4 курсе.
«Как мне теперь доказать, что я провел это занятие?» – обратился я к собравшимся».
Я рассчитывал на серьезный разговор. А вышло как-то комично.
В общем, Григорьева выбрали единогласно. Кузьмина, которая вела это заседание, осталась недовольна дисциплиной на кафедре. Ее слушали невнимательно, разговаривали друг с другом.
«У вас всегда так проходит кафедра?», – спросила она Грушеву.
Та ответила: «А что вы хотите – филологи».
                (1.05.15)   

                * * *
Самое сильное впечатление от военного парада – это вынос знамени победы под песню «Вставай, страна огромная…». В который раз слушаю эту музыку и эти слова, и все равно не могу оставаться спокойным.  В горле встает комок, глаза увлажняются, и только усилием воли, крепко сжав губы, я не позволяю себе  расплакаться.
Все, что показывали потом – марширующие колонны военных, новейшая техника – было интересно, но такого душевного подъема не вызвало.
А самое главное случилось после парада. Такого я еще не видел.  Сотни тысяч людей в Москве и Петербурге прошли по Тверской улице и Невскому проспекту, неся в руках фотографии и портреты своих отцов, матерей, дедушек, бабушек, дядей, тетей, погибших в годы Великой Отечественной войны.
Они шли огромной молчаливой толпой, иногда что-то говорили журналистам, обменивались друг с другом своими воспоминаниями.
Журналисты назвали эту «народную акцию» – «Бессмертный полк».
Я помню массовые демонстрации советских времен. Тогда тоже несли портреты, но это были портреты членов Политбюро. И несли их по принуждению. А здесь люди показывали самое родное, личное, то, что не забывается. Несли, прижав к груди, к сердцу. Шли с детьми, семьями. Это был настоящий народный порыв, всеобщая скорбь и память.
Если организаторы этого шествия и скопировали что-то на Западе, все равно они молодцы. Так все это совпало с желанием людей общаться, делиться памятью, гордиться своими героями.
И сам Путин шел с портретом своего отца-фронтовика по Красной площади.
Первый раз за многие года я почти весь день провел у телевизора.
                (День Победы, 9.05.15)

                * * *
Правильно говорят: если хочешь узнать человека, посмотри на него в ситуации невыгодной, неудобной для него. И чтобы эта ситуация касалась вас обоих, его  и тебя.
И тогда поймешь, какой он: сдержанный или истеричный, великодушный или мелочный, умеющий договариваться или занимающий непримиримую, враждебную  позицию.
На днях еду на работу в маршрутке. Звонит телефон. «Виктор Александрович, – раздается голос в трубке, –  Сейчас идет сессия. У меня группа “КЯ”. Я пришла читать “серебряный век”, а они говорят, что вы им его уже вычитали.  Как это понимать? Ведь “серебряный век” всегда я читала?».
Я даже не сразу сообразил, что это звонит Гордеева. Голос  был раздраженный, обиженный, грубый. Как будто не было до этого многих лет добрых, дружеских, уважительных  отношений.
Я стал объяснять, что в сентябре прошлого года оказался в такой же ситуации. Прихожу на занятие в эту же группу. Собираюсь читать свой курс, историю русской литературы 1920–1950-х годов. И вдруг узнаю, что они еще не слушали предшествующий курс, литературу конца ХIХ – начала ХХ века. 
Что делать? Впереди четыре часа лекций. «Срывать» занятия нельзя.  Спросить не у кого. Пришлось как-то выходить из положения.
Хотя до этого я обращался и в деканат, и к заведующему кафедрой, пытаясь выяснить, что же скрывается за этой обобщающей строкой нагрузки «История отечественной литературы». Никто ничего толком объяснить мне не мог.
«Вы плохо пытались, Виктор Александрович, – сердитым голосом  отвечала Гордеева, – Недостаточно пытались…».
Куда делась ее мягкая, участливая интонация. Мне показалось, что она еще сдерживала себя, чтобы не говорить еще резче, грубее, обиднее.
На этом разговор закончился. Но история имела продолжение.
Вчера на кафедре все та же Гордеева обратилась к Григорьеву с предложением обсуждать нагрузку преподавателей на заочном отделении в начале учебного года, потому что… И она рассказала то, что случилось с ней в тот роковой день.
«Когда я узнала, что мне надо читать 20-е годы, мне стало плохо. Я читала этот курс лет пятнадцать назад. А тут сразу четыре часа. Первые полтора часа я еще что-то говорила. Но потом… Если бы не помощь Анны Александровны… А мой курс им, оказывается, вычитал Виктор Александрович. Причем, выяснилось, что они не знают основные персоналии…».
Это уже был камешек в мой огород. Намек на то, какие плохие знания я им дал. Не надо было ей этого говорить. Это  запрещенный прием. Самое уязвимое место любого преподавателя. Кому из нас незнакомо чувство разочарования и растерянности, когда после целого семестра учебы, вдруг обнаруживаешь, что все твое «учение» забывается студентами на следующий день после экзамена. 
 
Примечание к написанному. У Розанова по этому поводу есть интересная запись: «“Ты тронь кожу его”, – искушал сатана Господа об Иове…
Эта “кожа” есть у всякого, у всех, но только она не одинаковая. У писателей, таких великодушных и готовых “умереть за человека” (человечество), вы попробуйте задеть их авторство, сказав: “Плохо пишите, господа, и скучно вас читать”, – и они с вас кожу сдерут. Филантропы, кажется, очень не любят “отчета о деньгах”. Что касается “духовного лица”, то оно, конечно, “все в благодати”: но вы затроньте его со стороны “рубля” и наград – к празднику – “палицей”, крестом или камилавкой: и “лицо” начнет так ругаться, как бы русские никогда не были крещены при Владимире…».

P. S. Вот и с меня чуть «кожу не содрали», когда я задел чье-то «авторство». Начали так «ругаться», что и ожидать было нельзя. 
                (29.05.15) 

                * * *
Вчера все утро звонил Григорьев. А я не мог подойти к телефону. То в ванной был, то в поликлинику ходил. А когда нас все-таки соединили, он стал говорить о словаре, затеянном кафедрой культурологии, и какие статьи я мог бы для него написать.
А в конце разговора, как бы мимоходом спросил: «Как у вас дела на заочном отделении?». 
«Да вроде ничего…», – неуверенно ответил я.
«Будьте осторожны, там готовятся провокации», – предупредил он.
Вот оно что. Теперь мне кое-что стало ясно. Накануне позвонила студентка-заочница с отделения журналистики и как-то невнятно просила о встрече. Намекала на то, что надо о чем-то «поговорить». И студентка-то слабая, из тех, что считает себя обиженными и сдают экзамены с третьего  раза. Но никогда до этого она с такими предложениями ко мне не обращалась.
Состоявшийся на следующий день разговор подтвердил мои опасения. Она по-прежнему не очень внятно (может, самой было стыдно от такого «задания») то ли о чем-то просила, то ли что-то предлагала, или на что-то намекала.
Я не дослушал ее и коротко и недвусмысленно сказал: «Нет. Приходите сдавать экзамен».
Тогда она вновь стала прежней «Асей». Слабо и  незащищенно проговорила: «А если я с первого раза опять не сдам?».
Я ее успокоил: «Сдадите со второго».
Чувствую себя в этой ситуации, как «зверь в загоне». Как будто устроили охоту на меня, и травят, как волка или зайца. Скорее, как зайца.
А может, я все преувеличиваю. И никакой «охоты» нет. Надо было выслушать эту студентку до конца. Может, она о другом говорила.
                (4.06.15)   

                * * *
«Какие мужики глупые», – философски заметила женщина, стоящая  в очереди в процедурный кабинет.
А «мужик», о котором шла речь, находился тут же, чуть поодаль, и доказывал всем, что сейчас его очередь, и что «эта женщина тут не стояла»», и он ее не пропустит. 
                (в очереди на «общие» уколы, 23.06.15)

                * * *
Вчера состоялась последняя кафедра в этом году. Быстро познакомились с нагрузкой на будущий год (надо было внимательней знакомиться) и сели за стол.
Григорьева принесла свой фирменный таджикский плов. (Не могу понять, зачем она это делает. Два раза в году, зимой  и летом. Не верится в бескорыстие таких поступков. А какая здесь может быть корысть?).
«Только попробуйте уйти», – сказала она мне тихо, заметив мое движение к двери. На столе появился коньяк, шампанское. Григорьев руководил  этим процессом.
Когда накладывали плов Наташе, лаборанту  кафедры,  она попросила положить ей поменьше, потому что она –   «дюймовочка», Она действительно вся какая-то тоненькая, худенькая, хотя  и высокая,
Григорьев на это заметил: «Ничего себе, дюймовочка. Метр девяносто ростом».
После этих слов Наташа перестала улыбаться. А я постарался обратить все в шутку:
«Павел Петрович, за вами надо записывать. Что ни слово, то афоризм. Просто какие–то крылатые слова и выражения».
А девушку стало жалко. 
                (30.06.15)   

                * * *
Анастасия опять улетела в Америку. А я в очередной раз остался один со своей собакой.
Живу, как заведенный часовой механизм. Монотонно  и однообразно. Подъем в 5.30, потом – прогулка с Закой, уборка помещения, зарядка, приготовление пищи, мытье посуды, опять выгул собаки, опять уборка, поздний ужин и, наконец, сон в 23.00.. Нет времени посмотреть телевизор. И так день за днем. Как на конвейере.
Не могу понять, зачем нужно уезжать так надолго. Она мне говорит: «Из-за  двух недель не стоит ехать в такую даль».
А по-моему, стоит.  Поехала же Галина Васильевна (мать Людмилы) на две недели. Повидала внуков, отдохнула на берегу Атлантического океана, посмотрела концерт местной   самодеятельности, возглавляемой ее дочерью, и назад, домой, к мужу. Мне кажется, это нормально.
Наверное, Анастасия просто не любит меня, не дорожит мной, поэтому так и поступает.
Иногда она вспоминает прошлое: «Ты же уезжал в Москву на месяцы, оставлял нас одних, и ничего».
«Тогда мы были молодыми, – говорю я в ответ. – И рядом с тобой были родные люди, моя  мать, твоя  мать, Алеша. А сейчас я один».
Еще раз убеждаюсь в мудрости Бога, создавшего в помощь человеку (мужчине) женщину. Но кто вложил в головы этих женщин страсть к путешествиям? Почему они все хотят куда-то уехать?
                (4.07.15)   

                * * *
Позвонила из Америки Тамара Могилевская, родственница Анастасии по материнской линии. Еще во времена Советского Союза она вышла замуж за поляка и уехала жить за границу. Она внимательно следит за тем, что происходит в России, и иногда мы с ней обмениваемся мнениями по вопросам текущей политики.
«Ты почему не приедешь к сыну? – спросила она меня. – Неужели тебе не интересно посмотреть, как он живет? Страну посмотреть*».
«Не могу, – полушутя-полусерьезно ответил я. – Я ввел свои, личные санкции против Америки. В ответ на ее санкции. Конечно, ей от этого ни холодно, ни жарко. Но для меня это важно. Кто-то ведь должен ей ответить. Слишком уж бесцеремонно она ведет себя последнее время по отношению к России, да и не только к России».
«Да, мне тоже не нравится…», – сдержанно сказала Тамара.
«А если говорить серьезно, то главное, что меня останавливает, это моя собака. На кого я ее оставлю? Потом, у меня плохое зрение. А там надо что-то читать. что-то подписывать. И вообще, очень длительный перелет. Да еще в страну такую недружественную. Вот я и придумал эти санкции».
«Ты русофил, – сказал Тамара. – Да, ты русофил».
«Можно и так сказать», – согласился я. А про себя подумал: «Да, я русофил, когда разговариваю с такими, как вы, западниками, поборниками североамериканских и европейских ценностей.
Но могу быть и русофобом, когда вижу, как мои любимые соотечественники ругаются, хамят и обкрадывают свою страну. Когда мой пьяный сосед хочет «зарезать» меня и мою собаку за то, что, как ему кажется, я выгуливаю ее без намордника.
Тогда во мне что-то переворачивается, и я начинаю ненавидеть русских. Русофил  уступает место русофобу.
Вот так и живу: то  в одном облике, то в другом.
Запомнилась последняя фраза Тамары. «Я молюсь за Россию».
                (5.07.15)   

                * * *
Закончился еще один учебный год. Понемногу прихожу в себя после летней сессии. Разбираю бумаги. Перечитываю студенческие заметки.
Студентка-заочница 5-го курса, Азалия К., написала после последнего экзамена: 
«Виктор Александрович! Признаюсь честно, я вас не люблю! Потому что у вас очень сложно сдать экзамены и зачеты. Сложно не только потому, что нужно много читать, учить, запоминать. А сложно – уж слишком творческая работа. А мы ее делать не умеем.
Что значит написать дневник??? Нужно покопаться у себя в душе, в мыслях, чувствах. Во-первых, это как-то неприлично, слишком личное. Во-вторых, мы настолько привыкли, что наша “сложная” жизнь никого не интересует.
Но я благодарна за то, что вы даете нам возможность пооткровенничать».
А вот другое мнение. Его высказала студентка 4-го курса очного отделения Елизавета Т..
«Виктор Александрович, вы хороший человек. Любите нас, студентов. Вы еще и с девчатами работаете (т. е. с нами), не обижайтесь на нас. Что с нас, куриц, взять? Иногда, когда одна из нас ляпнет очередную глупость, вы замираете, смотрите вдаль (или на провинившегося студента), немного жуете во рту язык и наверняка думаете: «Господи, да какие же они глупые, как пробки!». «С каждым годом все хуже, ни одной толковой головы». Вы тогда хороши, вы тогда настоящий.
Мне кажется, вы очень одиноки, внуков бы вам. Не бросайте работу. Учите курс за курсом.
Я часто стала обращаться к вам в своей голове. Я уже очень много вам рассказала, с вами поделилась. Вы стали моим другом – в моих мыслях. Вы оказались идеальным собеседником – молчаливо слушающим.
Напишите работу по методике. Ведь вами все-таки выведен новый метод преподавания литературы. Отличный метод. Включает в себя практическую значимость, помноженную на самостоятельную деятельность. Только вот над оцениванием стоит подумать. Неоднозначности наука не любит».
Вот такие записи. Разные, неравнодушные. Думаю, это главное, что мне удалось сделать в прошедшем семестре. Стать для кого-то «другом» (хотя бы только в мыслях). Побудить кого-то к откровенности (хотя бы только на бумаге).               
        (июнь 2015)

                * * *
Всю жизнь я старался жить тихо, мирно, никого не трогая и не обижая. И я надеялся, что если я так буду жить всегда, то и люди по отношению ко мне будут придерживаться таких же правил.  Но нет…
Еще в отрочестве, когда мы жили на Ярославской, и я стал много читать и вести дневник (а еще у меня была собака, Барсик, который на всех бросался и всех пугал), перестал играть с мальчишками в футбол и вообще отошел от них, мой друг Петька Панюшкин подошел как-то раз ко мне и сказал: «Витя, пацаны хотят тебя побить».
«За что?, – удивился я. – Ведь я никого не трогаю, никому ничего не сделал плохого?».
«Говорят, ты зазнался, ни с кем не общаешься, с собачкой гуляешь. Но ты не беспокойся, – успокоил он меня, – Я им сказал, чтобы они тебя не трогали».
Это было в отрочестве. Но потом такие ситуации повторялись и в другие, более зрелые годы моей жизни.
                (16.07.15)      

                * * *
Недавно услышал по радио современную версию ответа на  вопрос: «Откуда берутся дети?».
«Как откуда? Из мамы», – бойко ответил один из участников разговора.
Удовлетворит ли такой ответ любознательного ребенка? Думаю, что нет. Будь я на его месте, я бы обязательно спросил: «А как они попадают в маму?»
Что ответить? Если быть честным и последовательным до конца, следовало бы ответить: «Из папы».
Но ребенок и на этом не остановится. Он спросит: «А как они попадают в папу?».
И вот тут начинаются настоящие трудности. Можно, конечно,  попробовать предложить такой вариант: «Из его мамы (или – папы).
А если он опять спросит: «А как они попали в его маму (или папу)?».
                (19.07.15)      

                * * * 
Когда я смотрю на некоторых русских, я думаю: лучше бы их вообще не было. Они только загрязняют нашу и без того неприглядную жизнь. Самоуверенные, грубые, агрессивные.
                (приступ русофобских настроений, 31.07.15)

Примечание читателя. «Такие русские люди называются ватниками. Ватники – это псевдопатриоты, которые кричат о том, как любят они Россию, а сами-то и гимна своего не знают, даже не встают, когда он звучит на мероприятиях.
Ватниками я могу назвать родителей некоторых детей, которые у меня занимались. На параде открытия и закрытия наших соревнований всегда звучит гимн России. И некоторые люди в зале не встают со своих мест. Среди них я замечала родителей моих детей. Почему-то мне было стыдно и досадно, хотя их дети не были непослушными и всегда выполняли те упражнения, которые я им задавала».
                (Валентина П., май 2018),

       Примечание читателя. «Я немного не согласна с данной
цитатой,  сказанной, скорее всего, со злости. Каждый человек
бывает иногда тем «некоторым русским». Главное – это
отношение к жизни, внутреннее состояние. А на пустяки можно
не обращать внимания».
                (Вероника Р., ноябрь 2018)

                * * *
Зака опять заболела. Опять хромает, опять у нее выделения из петли, опять плохо ест. Все то же самое, что и в прошлом году.
Ветеринарный врач Сергей отказался приехать и посмотреть ее. Сказал, что много работы в клинике.
Анастасия стала колоть ей антибиотики.
                (1.07.15)    

                * * *
Мой старший внук Славик устроился на работу в магазин. На время летних каникул. В его обязанности входит брать из примерочной вещи, приводить их в порядок и развешивать на прежние места. Работает он четыре дня в неделю, с 4-х дня до 9-ти вчера. Получает минимальную в Америке зарплату – 9 долларов в час. Т. е. в день он получает 45 долларов.
Я работаю в университете на полставки и получаю в месяц 6000 рублей. Что в пересчете на доллары по нынешнему курсу составляет 100 долларов. Если бы я работал на полную ставку, я бы получал 200 долларов  (ставка доцента – 13000 рублей).
Таковы факты. Комментировать их мне что-то не хочется.
                (6.08.15)      

                * * *
Зака, кажется, умирает. Если не случится чуда, она не проживет и трех дней. Она уже почти не встает, с трудом стоит на ногах. На улицу не выходит. Ничего не ест и почти не пьет.
Второй день мы живем, как будто похоронили кого-то. Прошлую ночь я почти не спал, а сегодня долго не мог заснуть. Вспоминал все хорошее, что было у нас с ней. Как она бегала за игрушкой, которую я ей бросал, как стояла на задних лапах, выпрашивая сыр, как лаяла на меня, когда хотела гулять.
А сейчас она лежит неподвижно на полу, на нас почти не реагирует и тихо умирает. На нее  тяжело смотреть.
Ветеринарный врач (другой, не Сергей), когда услышал, что она болеет уже две недели, чуть не закричал на меня: «Да что же вы раньше думали! Ее надо было давно оперировать. А теперь время упущено. Шансов почти никаких».
А мы думали, что она выживет, что нам повезет, как в прошлом году. Стали делать уколы. Думали, она поправится. Но, оказывается, это был рецидив, который уже не лечится.
Сегодня ночью я думал о том, чтобы ее усыпить. Мне казалось, что я   устал, что нет больше сил. Хотелось, чтобы все скорей закончилось.
Некоторые знакомые говорят нам: «Почему вы ее не усыпите? Мучаете собаку».
А мне кажется, они жалеют не собаку, а себя. Это им не хочется возиться со всем этим, ухаживать за ней, подмывать, убирать, терпеть неприятный запах.
Я вспоминаю слова одного врача, который говорил мне год назад: «Только не усыпляйте. Потом всю жизнь будете вспоминать».
                (12.08.15)    
               
                * * *
Сегодня утром умерла Зака. Всю ночь она мучилась, не спала, металась по полу в прихожей. То поднимала голову, замирала на какое-то время, то тяжело опускалась вместе с ней на пол. Тяжело дышала, стонала, скулила, временами переходила на какой-то придавленный, болезненный крик.
 Так продолжалось до семи утра. Потом она затихла, казалось, уснула. Три часа пролежала молча, иногда тихо поскуливая. Я ей дал немного каши с молоком. Она ее съела. Потом я положил на ладонь немного творога и дал ей понюхать. Она и его слизала, но как-то слабо, без аппетита.
Это было последнее, что она съела в своей жизни. Не успел я сесть за стол, чтобы самому позавтракать, как услышал за спиной какой-то шорох. Обернулся…
 Она вытянула вверх свою похудевшую шею, выгнулась всем телом, ее морда исказилась в мучительном, почти беззвучном крике и в следующую секунду упала на пол. Голова ее стукнулась о половую плитку, уже как неживая.
Я даже испугаться не успел. Все это длилось несколько секунд. Наверное, у нее разорвалось сердце.
                (16.08.15)   
         
                * * *
Зачем мы пошли на эту операцию! Зачем не оставили все, как есть! Она бы сама умерла. Силы уже оставляли ее. Надо было только подождать немного, набраться терпения. И я готов был терпеть. Но…
Не было сил смотреть, как она медленно угасает. Не ясно было, как долго продлится этот процесс. И тогда я позвонил Сергею и сказал, что мы решились на операцию. 
Погрузили Заку в багажник старенькой «Нивы» (сосед помог) и повезли в клинику. По дороге она вдруг подняла голову, села и, высунув язык, стала смотреть, куда ее везут. Наверное, чувствовала, что-то.
                (17.08.15)

                * * *
Теперь я свободен. Могу пойти, куда хочу. Могу поехать, куда хочу. Хоть в Москву, хоть в Америку. И не думать о том, что меня ждет Зака, и с ней надо идти гулять. 
Но почему же я не радуюсь этой свободе? Почему у меня так тяжело на душе? 
Зачем мне такая свобода.
В квартире стало пусто. Как будто какая-то часть жизни ушла из нее. И заполнить ее нечем. 
Не могу без Заки! Мне хочется кричать, плакать, стучать кулаками по столу. Не могу больше сдерживать эту боль в душе.
                (18.08.15)   

                * * *
Утром, за два часа до операции я в последний раз вывел ее на улицу. Она вышла на нетвердых уже ногах на лужайку перед домом, пописала, и неожиданно пошла дальше, как раньше, когда мы ходили с ней гулять. Зайдя за дом, она покакала и прошла еще несколько шагов вперед. Потом остановилась прямо под нашими окнами и села, высунув язык и подставив морду легкому ветерку.  Потом легла на землю.
Я растерялся. Не знал, что делать. Сел на корточки рядом с ней. Казалось, она прощалась со всем тем, что почти десять лет выдела перед собой каждый день и к чему так привыкла. Смотрела на деревья, кустарники, на машины, проезжавшие мимо.
Так мы просидели несколько минут. Потом из-за угла показалась Анастасия. Надо было возвращаться в квартиру. С большим трудом я поднял ее, мою любимую Заку, и потащил, натягивая поводок, сдавливая шею цепочкой-удавкой. Я боялся, что она упадет прямо здесь, перед домом, не дойдя до подъезда. И она шла, через силу, задыхаясь, привыкшая повиноваться хозяину, веря, что так надо.
                (19.08.15)      

* * *
В какую комнату ни войду, везде мне чудится она. Прошло уже шесть дней после ее смерти, а я хожу по квартире, как будто потерял что-то. Мне все кажется, что она где-то рядом. 
Ночью, пробираясь впотьмах к своей кровати, я, как и раньше, осторожно ступаю, словно боюсь наступить на нее, на ее ухо или лапу. И только опустившись на кровать, вспоминаю, что ее уже нет.
                (20.08.15)

                * * *
 «Нельзя так привязываться к собаке», – сказала Анастасия, когда я в очередной раз заговорил о Заке.
А я вспомнил слова одного из героев Еврипида: «Нельзя, чтобы люди так сильно друг друга любили».
А почему нельзя? Может быть, потому что такая любовь, точнее, смерть одного из любящих, лишает оставшегося в живых воли к жизни. Отбивает у него  желание жить. 

«Я хочу сдохнуть, – сказала знакомая женщина после смерти мужа. – Мне не хочется жить».
                (22.07.15) 

                * * *
Никто меня теперь не встречает на пороге нашей квартиры, когда я возвращаюсь домой с работы. Не виляет хвостом, не тычется в мои колени мокрым носом и не смотрит мне в лицо преданными  и ждущими глазами.
                (20.08.15)   

* * *
Кому-нибудь может показаться странным, что я так переживаю смерть собаки.
Но дело ведь не только в собаке. То, что произошло с Закой, может случиться с каждым человеком.
И он, этот человек, тоже может мучиться перед смертью. И перед его родными тоже может встать такая проблема. Сделать ему смертельный укол, согласиться на  операцию, от которой он уже не оправится. Или ничего не делать и с болью в сердце ждать медленного и мучительного конца. 
Проблема-то общечеловеческая, экзистенциальная. И не важно, животное это или человек. Умирать всем тяжело. И тяжело смотреть на это, 
                (21.08.15)    

                * * *
Пошли мы как-то раз с Закой гулять на пустырь. Людей и собак поблизости не было. Поэтому я отстегнул ее от поводка и пустил на все четыре стороны. Она отбежала метров на десять и стала что-то искать на земле, нюхать. Про меня, казалось, забыла.
И тогда я решил спрятаться от нее. Хотел посмотреть, как она поведет себя в этой ситуации. Присел на корточки за кустами лебеды и стал ждать.
Секунд через десять она подняла голову и стала осматриваться. То  в одну сторону голову повернет, то в другую. Ищет меня и не видит. А я сижу за кустами и наблюдаю. Примерно через минуту, так и не найдя меня, она перестала нюхать и побежала в ту сторону, откуда мы пришли.
Тогда я встал из-за кустов и позвал: «Зака! Зака!». Она остановилась, посмотрела на меня и повернула обратно. Но побежала не быстро, как я ожидал, а медленно, опустив голову и, как мне показалось, с обидой на меня. Как будто хотела сказать: «Что же ты, хозяин…».
Когда она, наконец, подошла ко мне, я обнял ее за шею, прижался к ней всем телом и сказал: «Зака! Зака! Прости меня. Я дурак. Никогда больше не буду так делать. Прости».
Не знаю, поняла она меня или нет. И вообще, могут ли собаки прощать человеку его глупые, а порой и жестокие поступки? Об этом  ничего не известно. Зака просто встала около меня, дождалась, пока я ее пристегну к поводку, и послушно пошла рядом.
                (22.08.15)    

Примечание читателя. «Могу чуть успокоить Вас. Ответив на вопрос, «могут ли собаки прощать человеку его глупые, а порой и жестокие поступки». Об этом теперь известно. У них кратковременная оперативная память обновляется каждые 27 секунд, как установили учёные. Т.е. они устроены так, что очень быстро забывают всё плохое. Наверное, в этом секрет собачьей преданности. Но, если честно, я всё равно не верю в такое банальное объяснение».
                (Елена З., февраль 2018)

                * * *
Когда я умру, после меня останутся книги, которые я написал,  и деревья, которые посадил перед домом.
Но вот о чем я подумал. Книги мои будут пылиться где-нибудь на антресолях. Это в лучшем случае. В худшем – их просто выбросят. А деревья могут засохнуть, потому что их некому будет поливать.
Что же тогда останется после меня?
У меня есть сын и два внука. Будут ли они помнить меня? Не знаю. Это сложный вопрос. Они живут в Америке, в другой стране. В Россию приезжают редко. А если и приезжают, то только в Москву. У них не будет даже возможности прийти хотя бы раз в год на кладбище и постоять несколько минут на могиле…
А так хочется, чтобы приходили, помнили.
                (24.08.15)      

                * * *
Почему так получается… Когда мы теряем кого-то дорогого, любимого, близкого нам, в нашем сердце остается незаживающая рана. Как будто мы виноваты в том, что случилось. Как будто сделали что-то не так или не успели сделать. И болит эта рана, не переставая, то затихая, то усиливаясь. И не отпускает.
             (думая о Заке, 3.09.15 )               

                * * *
Зака умерла, и я вдруг остро осознал, что больше не могу завести собаку. Не могу взять еще одного щенка. Мне просто не хватит времени, чтобы его вырастить и довести до конца. Я могу умереть раньше, чем он станет взрослым и проживет свой собачий век. И тогда он останется один, без хозяина. Что с ним будет?   
Эта мысль впервые с такой очевидностью встала передо мной. И я вдруг понял, что подошел к последнему, завершающему отрезку своей жизни. И что в этом отрезке я буду больше терять, и почти ничего не приобретать. И никто уже не порадует меня своим лаем, лизанием, прыжками и преданностью. 
«Живите для себя», – сказал мне Григорьев, когда я рассказал на кафедре о своем горе.
Умом я согласился с ним. Да, теперь надо жить для себя. Ни на что другое сил уже не хватает. Но как же не хочется жить только для себя. Как этого мало…
                (6.09.15)

                * * *
Говорили на кафедре о предстоящих Хлебниковских чтениях. О том, что доклады уже написаны, и на днях выйдет сборник.
«Как не хочется доклад читать», – вздохнула Асафьева.
Мне уже не раз приходилось слышать такие слова от наших преподавателей. Почему-то многим не хочется читать на конференциях ими же написанные статьи. А если их все-таки и читают, то делают это  с большой неохотой, как будто стыдятся чего-то.
Раньше, когда я был молодой и дерзкий и писал каждую свою статью  как литературное произведение, я выступал… Не скажу, что с удовольствием, но мне было интересно, у меня был азарт. Хотелось доказать и себе, и слушателям, что я чего-то стою.
Теперь азарта поубавилось. Я приблизительно знаю, чего я стою. И мне уже не очень удобно читать текст, который опубликован и который может прочитать каждый, кто присутствует на заседании. Поэтому в последние годы я пишу к конференции два текста. Один – для публикации. Другой – для чтения. Что-то вроде второй статьи на ту же или близкую тему. Чтобы выступить с новым, никому не известным сообщением.
                (8.09.15)      

                * * *
Я соскучился по научным конференциям. По атмосфере, которая царит на них, по всеобщему оживлению, которое охватывает всех, кто в них участвует. Чувствуешь себя причастным к некоему братству людей, объединенных одним общим, творческим делом. Людей, приехавших из разных городов и даже из-за границы. Соскучился по духу, по запаху таких собраний.
           (во время пленарного заседания Хлебниковских чтений, 10.09.15)
 
                * * *
Собака для меня – это спасение от одиночества. Я это понял сегодня утром, когда в очередной раз поругался с Анастасией. Поругался  еще вчера вечером. А сегодня все утро мы с ней не разговариваем. 
У нее в таких случаях всегда находится какое-то реальнее дело. Вот и сейчас, она собралась и поехала к подружкам на дачу (договаривалась заранее).
А что делать мне? Сижу за компьютером и пишу эти заметки, никому не нужные, кроме меня.
А была бы собака… Я бы подошел к ней, погладил, сказал что-нибудь. Она бы тоже мне как-то ответила, повиляла хвостом, приподняла уши. Потом мы бы пошли гулять. Дышать свежим воздухом. Играть с мячиком или палочкой. А когда бы  вернулись, я бы стал ее мыть, убирать после нее. Так бы время и прошло. И настроение бы улучшилось.
                (12.09.15)   

                * * *
Вчера в перерыве между заседаниями секций зашел в читальный зал университета. Разговорился с библиотекарем. В это время к ней подошла знакомая преподаватель с кафедры русского языка. Подошла, чтобы сдать книгу. Краем глаза я заметил, что она положила книгу  не как обычно, обложкой вверх, а наоборот, так, чтобы ее не было видно. А когда библиотекарь перевернула ее и сказала, обращаясь уже ко мне: «Вот, Вас читают» (книжка называлась «Человек-фрагмент»), женщина смущенно улыбнулась, сказала что-то неразборчиво и быстро ушла.
«Вот как, – подумал я в ту минуту, – значит, меня читают. И не только студенты…».
Единственное, что меня немного расстроило, это то, что женщина  как будто устыдилась, что читала мою книгу. Как будто она сделала что-то недостойное, несоответствующее ее положению.
                (в библиотеке, 12.09.15)      

                * * *
Сегодня ночью мне приснилась Зака. Уже не в первый раз. Мы с ней гуляли в соседнем дворе. Она почему-то оказалась без поводка. Села, прижавшись задом к двери какого-то гаража. Тут подошел хозяин и пнул ее ногой, чтобы она освободила проход. Зака зарычала и еще больше прижалась к металлической двери. В это время подбежал я и увел ее от этого места.
Потом выяснилось, что у нее нет ошейника, она его где-то потеряла. Пошли искать ошейник.
Потом оказалось, что это уже не Зака, а другая собака. Такая же черная, как она, только поменьше. Может быть, щенок. Что было дальше, не помню.
Все время думаю  о ней. И днем, и ночью. 
                (13.09.15)    

                * * *
Когда говорят об Иисусе Христе, то часто говорят о нем, как о Спасителе. А кого и от чего он спас?
У церковников, наверное, есть ответ на этот вопрос. Они люди начитанные, подготовленные. Но что могу ответить на него я – простой человек, который и Евангелие-то толком не читал. 
Мне кажется, главное, что сделал Христос, это то, что он сказал людям, что есть Царствие Небесное. И человек там  будет жить вечно и счастливо.
Для таких людей, как я, которые боятся смерти и не могут разгадать ее тайну, это действительно спасение. Если в это поверить, то, может быть, и умирать будет не так страшно. Но как в это поверить?
                (14.09.15)

                * * *
Сколько с Закой было проблем! Как трудно было порой с ней управляться. Конфликты с соседями из-за ее агрессивности. Неупорядоченные течки через два-три месяца, держащие меня в постоянном напряжении. Неприятный запах, который иногда шел от нее. Волосы на полу и даже на столе, когда она линяла. Всего не перечесть. Казалось бы, надо вздохнуть с облегчением, что все это кончилось.
Но облегчения нет. Сегодня месяц, как ее не стало, а боль от ее потери не проходит. Тоска и чувство вины не оставляют меня. Особенно ночью, когда ложусь спать.
Даже Анастасия сегодня сказала: «Я соскучилась по ней».
                (16.09.15)      

                * * *
Недавно услышал по радио, что лица, получающие американское гражданство, дают присягу, что-то вроде клятвы, в которой есть положение, обязывающее их отказываться от любых обязательств и обещаний в пользу другого государства.
На днях смотрел по телевизору беседу с российским музыкантом, саксофонистом Игорем Бутманом, имеющим двойне гражданство. Ведущая передачу его спросила: «А если Америка начнет воевать с Россией, что вы будете делать?». Музыкант ответил не очень уверенно: «В моем военном билете записано: “Годен к нестроевой службе”».
А если бы там было написано: «Годен к строевой службе»? Что бы он тогда сказал? Ведущая  его об этом не спросила. Наверное, пожалела.
Мне тоже трудно задать этот вопрос своему сыну Алеше. Не знаю, задавал ли он его себе сам.
                (трудный вопрос, 17.09.15)      

                * * *
«Раньше ты хоть иногда улыбался, – сказала Анастасия, – А теперь, после смерти Заки, совсем перестал улыбаться».
                (19.09.15)

                * * *
Вчера со мной случилась беда. Или несчастный случай. Не знаю, как точнее сказать.
 Я копал ямку для саженца дерева. Наткнулся на корень от старого спиленного тополя. Стал его рубить, пилить, ломать. Согнулся в три погибели. Напрягся. И вдруг почувствовал острую боль в области сердца.
Хотел встать, и не смог. Сел на землю. Стал прислушиваться к себе. Боль не проходила. А вокруг – никого. И кричать нельзя – что-то мешает внутри, да  и неудобно как-то. Смотрю на окна нашей спальни, и не знаю, что делать.
Опять попытался встать – и опять  боль в груди усадила меня на землю. Мимо прошла какая-то девушка. Не обратила на меня внимания. Может, подумала, что я отдыхаю. А может, вообще не заметила.
И тогда я впервые подумал, что могу прямо здесь   умереть. Рядом с ямкой, которую выкопал. Получалось почти как у Олега Григорьева: «Яму копал? / Копал. / В яму упал? / Упал. / В яме сидишь? / Сижу. / Лестницу ждешь? / Жду…» и т. д. И смешно, и грустно. От жалости к самому себе, от страха, от одиночества мне хотелось плакать.
В какой-то момент своего сидения на земле я посмотрел на небо. Он было ясное и голубое. В голове мелькнула мысль: «Совсем как князь Андрей Болконский на поле Аустерлица». Выругал себя за эту литературщину. Вернулся к реальности. Еще раз попробовал приподняться. Боль ощущалась не такой острой, но совсем не ушла.
Я уже собирался звать кого-нибудь на помощь. Но, как нарочно, никто больше мимо не проходил.
Вот так и умирают люди на улице, подумал я. Сядут на скамейку, или опустятся, сползут на землю и больше не встают. А прохожие думают, пьяный или еще какой-нибудь подозрительный тип.
Минут через десять-пятнадцать я все-таки встал с земли и медленно, как ушибленный, пошел домой.
 Когда рассказал Анастасии, она удивилась. «Мне казалось, тебя не было всего несколько минут. Ты только что ушел и уже возвращаешься».
А для меня это время показалось долгим…
                (предупреждение,, 23.10.15)    

                * * *
Сегодня видел во сне Заку. Наверное, думал о ней накануне, вот и приснилась.
…Мы с ней гуляли. Потом она убежала от меня. А когда я ее нашел, она ела большой кусок хлеба, брошенный кем-то на землю. Заметив, что я наблюдаю за ней, она по привычке сделала виноватые глаза  и пригнула голову, словно боялась, что я ее ударю.
У меня на секунду сжалось сердце. Я ведь и вправду бил ее иногда. Запрещал подбирать с земли кусочки. Боялся, что ее могут отравить. Но бил, слава Богу, несильно. Так, шлепну раз-другой по заднице. Этим все и ограничивалось. Настоящие «дрессировщики» бьют так, что собака запоминает на всю жизнь. Поэтому Зака и не избавилась от этой дурной привычки до конца своих дней.

А если говорить откровенно, то я ее бил, и сильно бил. Не часто, раза три. Но все-таки… По спине, по морде, куда попало, намордником, поводком. Она, бедная, прижималась всем телом к земле, взвизгивала, иногда глухо рычала от боли. Но никогда не пыталась укусить или наброситься на меня. Принимала как должное. Подчинялась беспрекословно.
Вечным укором будут для меня слова Есенина: «И зверьё, как братьев наших меньших, / Никогда не бил по голове».
                (горестные воспоминания, 24.10.15)

                * * *
«Витя, а ты уступаешь дорогу женщинам?» – спросила меня  Анастасия. Уж не помню, по какому поводу.
«Да, – ответил сказал я. – Уступаю… Правда, был один случай…». И я рассказал.
Дело было на автобусной остановке. Я торопился в больницу. Вокруг толпились другие люди. Когда подошел автобус, все полезли вперед. И я полез.
Вдруг чувствую, кто-то крепко взял меня за руку и остановил. Я оглянулся – какой-то  молодой человек довольно грубо и решительно преградил мне дорогу. Рядом стояла женщина, которую я не заметил.
Было досадно, что меня, пожилого мужчину, остановил  человек, годящийся мне в сыновья. Это я должен был показывать пример. Уступать дорогу слабым, пропускать вперед женщин  и детей.
Но,  с другой стороны, если всем уступать дорогу (а время, напомню, – «час пик», толкучка), то можно вообще никуда не попасть, ни в больницу, ни в какое другое место.
Вот и решай, что важнее: быть вежливым, культурным, внимательным, или доехать вовремя, куда тебе надо.
Все торопятся, опаздывают. Какие тут приличия. Должен быть порядок. А порядка нет.
                (на остановке, 26.10.15)    

                * * *
Моя бедная мать, когда у нее болело сердце или кружилась голова, жаловалась мне:
«Витя, – говорила она, – мне плохо».
«А что тебе плохо?», – устало спрашивал я.
«Сердце колет. Я, наверное, умру».
«Мама, – говорил я ей, – выпей лекарство. Пройдет. Ты не умрешь».
А если у меня было плохое настроение, я добавлял: «А если умрешь, похороним. Тебе сколько лет? В твоем возрасте многие уже на том свете».

Теперь такие слова говорят в мой адрес. А если не говорят, то наверняка так думают. Врачи в поликлинике, родственники, как с одной, так и с другой стороны, просто знакомые.  О молодых незнакомых людях я уже не говорю. И скорая помощь, наверное, не будет приезжать по первому вызову.
Сегодня ночью у меня болело сердце. Рядом спала Анастасия. Я не стал ее будить. Как когда-то не будила меня моя мать, в одиночку справляясь со своей ночной болью. Жалела, наверное. Или боялась меня рассердить  вызвать мое недовольство.
Теперь в таком положении оказался я. Прошедшая ночь напугала меня. До четырех часов я не спал. Переворачивался с бока на бок, тяжело дышал, мне не хватало воздуха. И никто мне не мог помочь. Я был один со своей болью.
                (после тяжелой ночи, 8.11.15)    

                * * *
 «Анастасия, как я тоскую по Заке…», – сказал я, вставая с постели.
«Ну вот еще… Так можно и умереть от тоски. – отозвалась она. – Можно подумать, ты больше тоскуешь по Заке, чем по мне».
                (10.11.15)    

                * * *
Большинство моих критиков-читателей обращают внимание на то, какой я (точнее, мой герой, которого они отождествляют со мной) «плохой», «закрытый», «пессимистичный», «нерешительный», «неинициативный».
Одна читательница (мама моего студента) написала: «Думаю, что названию книги больше бы соответствовало “Человек-футляр”».
Но разве в моей книге есть только это? Разве там только пессимизм, нерешительность и закрытость?
А если даже и так… Откуда у моих соотечественников такая тяга к оптимизму, решительности, инициативности? Или это отличительное свойство всех молодых людей? Видеть в жизни только все позитивное, зовущее вперед, обещающее успех и благополучие? А жизнь, она ведь состоит не только из успехов и побед. Недаром кто-то из древних сказал: «Полезно упражнять душу горем, а желудок голодом».
                (16.11.15)      

                * * *
Человек – существо иррациональное. Часто мыслит и действует вопреки здравому смыслу.
Взять хотя бы меня. Когда Зака заболела, и у нее начались первые выделения, ее надо было срочно везти к ветеринару и начинать полноценное лечение. А что делали мы? Мы стали колоть ей антибиотики, как в прошлом году. Надеялись, что  этого будет достаточно. 
Когда же ей стало совсем плохо, и видно было, что она умирает, мы вдруг повезли ее на операцию. Хотя врачи говорили, и мы сами догадывались, что шансов на выздоровление почти нет. Заплатили большие деньги (7 тыс. руб.), измучили бедную собаку… А через два дня она умерла.
Где тут логика?
А логика есть. Я повез Заку в больницу не только для того, чтобы ее вылечить. К тому времени было уже ясно, что она обречена. Надежда  на выздоровление оставалась самая слабая. совсем небольшая.
Если ей суждено умереть, думали мы,  то пусть лучше она умрет на операционном столе, а не у нас дома.
Анастасия не могла больше выносить запаха ее выделений. Я не мог видеть ее поникшего вида, немощного тела.
Поэтому и повезли ее на операцию. Не хотелось расстраиваться, не было сил видеть все это и переживать.

Вот так же, в свое время, мы отвезли в больницу мою мать, которая сломала шейку бедра. За ней надо было ухаживать, переворачивать, поднимать…
А я только что перенес инсульт, сам еле держался на ногах, Анастасия в это же время ухаживала за своей парализованной матерью, которая лежала в таком положении уже пятнадцать лет. Положение было отчаянное.
И ни один врач не захотел прийти и посмотреть, что же случилось с моей несчастной матерью.
А она просила о помощи, хотела врача. Вот мы и дали ей врача…
                (22.11.15)   

                * * *
Опять видел во сне Заку. Только что прошел дождь. Дороги развезло. Грязь везде. А я веду ее на поводке, ищу место посуше  и потверже, и не нахожу. Она смотрит на меня своими большими умными глазами и словно спрашивает: «Куда идти? По какой тропинке?».
А я и сам не знаю.
                (29.11.15)   

                * * *
Незадолго до того, как нам ехать в ветеринарную клинику, Зака попросилась на улицу. Я уже об этом писал. Прошла несколько шагов вдоль задней стены дома и легла прямо под нашими окнами.
То ли от слабости, то ли потому, что решила подышать свежим воздухом. А может, не хотела возвращаться домой. Она словно чувствовала, что сейчас ее повезут на операцию, которая  плохо для нее закончится.
Анатолий, наш сосед по дому, который помогал перевозить ее в клинику, говорил, что в глазах у нее были слезы.
                (16.12.15)

                * * *
Мы с Анастасией стали спать в разных комнатах. Оказалось, что это не такое уж плохое дело. Сразу вспомнилась героиня романа Чернышевского «Что делать?» Вера Павловна. Она еще перед свадьбой сказала своему будущему мужу, что спать они будут в разных комнатах. Чтобы он не видел ее растрепанной, неумытой, непричесанной. А когда ей захочется, она будет приходить к нему. А потом – уходить к себе.

У нас все началось с ремонта, который мы затеяли в спальне. На какое-то время пришлось перебраться в большую комнату, в «гостиную». Когда же ремонт был закончен и надо было  снова возвращаться в спальню, выяснилось, что в этой новой, отремонтированной комнате мне спать почему-то не хочется, не нравится. Как-то неуютно неудобно и нехорошо.
Причем, со стороны спальни тоже чувствовалось какое-то отчуждение. Как будто она не принимала меня. Так же, как и я ее. Мистика какая-то.
Новые обои, новые полы, новая мебель. Все новое. А чего-то не хватает. Может быть, тепла, уюта.
Сегодня Анастасия сказала мне: «Я уже стала отвыкать от тебя. С тех пор, как ты не спишь со мной в одной комнате».
                (17.12.15)      

                * * *
Лиза Т., студентка пятого курса, подошла ко мне перед началом конференции по педпрактике и спросила: «Виктор Александрович, мы с вами на 4 курсе разбирали рассказ Казакова «Адам и Ева». А почему он так называется?».
Я не успел удивиться. Вопрос был неожиданным. И сразу стал отвечать. «Во-первых, – сказал я, – Агеев сам говорит своей девушке, что они, как Адам и Ева на этом острове…».
«Это понятно, – подхватила Лиза, – А вот вы говорили...».
«А я вам говорил, что герои Казакова, как библейские Адам и Ева. Их Бог изгнал из Рая… Они несчастные, бездомные, неприкаянные. Они ищут свое счастье и не находят… Такая версия».
«Поняла. Спасибо», – поблагодарила Лиза  и довольная ушла на свое место.
Мне тоже было приятно. Студенты не часто обращаются ко мне с  такими вопросами. Тем более, после того, как курс уже прочитан и оценки выставлены.
Зачем ей понадобилось это спрашивать? Я так и не поинтересовался. Мне было достаточно того, что она подошла. 
                (19.12.15)    

                * * *
 Услышал по радио фразу: «Талант – дело темное. Никто не знает, что это такое».
Фраза запомнилась.
А есть другое определение таланта. Чем талант отличается от гения? 
«Талант попадает в цель, в которую никто не может попасть. Гений попадает в цель, которую никто не видит».
По такой классификации, Маяковский – талант, а Хлебников –  гений.
А где – я? И есть ли у меня «цель»?
Николай Глазков называл себя гением. Кажется, серьезно.
Ирина Одоевцева, еще будучи в России, написала: «Ни Гумилев, ни злая пресса / Не назовут меня талантом./ Я маленькая поэтесса / С огромным бантом».
Что-то подобное мог бы написать о себе и я. Только без банта.
                (21.12.15)   

                * * *
Хочется любви. Тоскую по любви. По той любви, которая была  у меня в 17 лет. Когда я был неопытен  и стыдлив. И каждая новая встреча обещала что-то неизведанное и манящее. А все девушки казались загадочными и желанными.
Наверное, прав был И. Бунин, когда говорил, что «в семнадцать и  семьдесят лет любят одинаково». Я бы только немного изменил это его высказывание: не «любят одинаково», а «хотят любить» одинаково.
Жажда любви с годами не иссякает, а может быть, даже усиливается.
                (23.12.15)   

                * * *               
По крайней мере, один раз в год я влюбляюсь в молодую женщину. Но так как шансов на ответную любовь у меня практически нет (да и побаиваюсь я такой любви), я терпеливо жду, когда все это пройдет, и я снова заживу нормальной, соответствующей моему возрасту жизнью.
                (24.12.15)

                * * *
Без собаки жить стало спокойней. Меньше забот. Больше свободного времени.
Но меньше стало и радости. Точнее, ее совсем не стало. А времени как  не хватало, так и теперь не хватает.
                (25.12.15)