Там, где все кончается

Рано утром мы выехали на дальний приход. Доехали до Шарагола, казалось в этом месте земля и должна была кончиться, но мы поехали дальше. Дальше все еще что-то было и кто-то там жил.

- Я думала, что в Кудара-Сомоне мир заканчивается, а оказывается - нет.
От Кудара-Сомона мы ехали полтора часа и, наконец, приехали туда, где мир все-таки кончался.

Нужно было попасть в конец деревни, там когда-то располагался храм, а теперь был клуб. У большинства домов были плотно закрыты ставни, некоторые глядели на нас пустыми печальными окнами. Иногда встречались дома радостные, живые, но это было очень иногда.
По дороге нам не встретился ни один человек, ни машина, ни животина. Кругом царила тягостная, плотная, тягучая тишина. Эта тишина вынимала из меня душу, как здесь жили люди, было не понятно.

Старый клуб был открыт, но людей там не было, нас никто не ждал. Накрапывал дождь, по высокой мокрой пахучей полыни, сквозь заросли крапивы мы обошли бывший храм вокруг.

В пристрое, похожем на притвор, была заманчивая низкая дверь, заглянули и туда - там был мусор.
Наконец пришла заведующая клубом.
Они сели с батюшкой в машину, а мы остались на широком крыльце, покрытом навесом.
Машина медленно поехала по улице, громко сигналя. Через время они вернулись, высадив нескольких женщин возле клуба, и поехали дальше, продолжая сигналить.

Женщины, Галина и Татьяна, сели возле нас на добротную доску, лежавшую вместо скамейки.

- А зачем это они сигналят?
- Телефоны не ловят, людей предупредить, что молебен скоро.
- Здесь совсем не ловит сеть?
- Если надо позвонить, мы ходим, ищем, где телефон словит сигнал.

Галина - женщина лет пятидесяти, с крупным носом, красивыми крупными глазами, сливовыми блестящими волосами - закинула ногу на ногу и достала видавшую виды маску из кармана:

- Живонтиха съест, надо маску надеть.
- Да не надо, мы же на улице.
- Неее, Живонтиха съест. Увидит, что я без маски и скорей рванет жаловаться в Шарагол. Я бы вперед ее рванула бытуда жаловаться, дык мужика на месте нет. А у нее на месте, так что она вперед рванет.

Все дружно засмеялись.
Галина говорила метко, едко и громко. Я не успевала удивляться сказанному, потому что свою речь она невзначай пересыпала шутками до того, что было непонятно, где правда, а где нет.

- У вас администрация в Шараголе. Школа же там тоже? А что есть? Библиотека есть? Фельдшерский пункт?
- Какая библиотека! - Галина махнула рукой. - Ничего нет.
- Ну магазин-то есть?
- Нету магазина, ни одного нету.
- А где же вы все покупаете?
- В Шарагол заказываем.
Я ахнула: до него ехать 20 километров.

- Вот клуб у нас есть. А то избирательный пункт где будет иначе....

Я окинула взглядом клуб, Галину и поняла, что это уже знакомый мне деревенский типаж, неизвестно откуда берущийся в почти мертвых деревнях: великан, открытый, решительный, смеющийся над неурядицами человек.

К концу разговора приехал батюшка, привез еще несколько женщин.
Мы было уже стали входить в клуб, как увидели еле стоящего на ногах мужика, идущего в храм. Перед собой на вытянутых руках он нес небольшую иконку.

Забравшись на крыльцо, он прижал иконку к груди, широко заулыбался и начал говорить, обращаясь попеременно к каждой женщине:
- Давай я тебя поцелую!
Женщины уворачивались и заходили в клуб. Мужик пошел за ними, но остановился, оперся на косяк и стал стряхивать сапог, балансируя на одной ноге.

Все расселись на скамейках, батюшка уговорил всех встать. Молебен начался.
Служили молебен пророку Илие: храм носил его имя.
Мужик подошел к местному мальчишке, наклонился над ним и начал громко советовать, когда тому следует креститься. Потом вслушался в пение и решил исправить ошибки певчей. Каждый раз, когда раздавалось:
- Господипомилуй!
Он громко вопиял:
- Нас.
Потом помогал пацану наклонить голову. Женщина, видимо это и была Живонтиха, не выдержала, подошла и громко врезала ему кулаком и матернулась. Мужик не ожидал, повернулся к ней и на весь маленький храм крикнул, грозя пальцем:
- Бог тебя накажет! На-ка-жет!
Батюшка повернулся и ласково показал жестом, что нужно быть тихо.
Молебен продолжился.
Пока я с трудом сдерживала смех, сзади меня стала трясти сидевшая пожилая женщина:
- Отойдите, вы загородили мою свечу, а я на нее смотрю!

В один момент певчая замешкалась, получилась пауза. Вдруг мужик запел тонким дребезжащим козлиным голосом:
-Гооооосподи пооомилуууууй наааас!

Со словами проповеди мужчина активно соглашался, кивал головой, после подошел к батюшке, поцеловал сначала одну руку, потом другую, потом поклонился и, довольный своим успехом, пошел домой.

Я села на скамейку, умиленная этим представлением, гордая всеми этими людьми, красивыми в своей непохожести на серых обывателей, неспособными слиться с толпой и стать толпой, этими исполинами, большими людьми.
И я смутно стала понимать, почему эти люди могут здесь жить и как они здесь живут.

После крестного хода нас пригласили пить чай в один из домов. Мы вошли в чисто подметенную просторную ограду, прошли в дом по свежевыкрашенным полам, устеленным картонками.

Стол был богато заставлен разнообразными блюдами. Я ахнула. Хозяйка скромно сказала, что накрыть стол помогли соседи.
Разговаривали долго, несколько раз кипятили чайник. Батюшка откинулся на стул:
- А все-таки здесь время по-другому течет, который раз приезжаю сюда и каждый раз удивляюсь, что здесь все-таки время еще не ускорилось, время не ускользает сквозь пальцы...
Мы с Любой, хозяйкой, вошли в спальню.
- Тебе здесь не тягостно? Тебе нравится здесь? - спросила я ее.
Люба посмотрела на меня и показала в  окно:
- Ты посмотри какая красота! Посмотри! Вон туда бы тебя свозить, там речка, утесы какие, красота необыкновенная! Это же мамкин-папкин дом, я здесь выросла! Нету места лучше, чем здесь!