Паталогоанатом

Сегодня
Выплыв.
Строились рядами. Выдавали им хирургические ножи. Книги – зачитывать раны, если вдруг старики или старухи не захотят спасаться. Такого и не бывало вовсе, но наставники учили всему.
Форма сопротивления власти есть признак отсталости. Оракул ведра каждый вечер лечил. Спрашивая. Сам ли ты что подумал и похулил наставника, надоумил ли кто?
И последний месяц изнурительно – шли и шли занятия, как спасать, как резать, фиксировать члены, как их доставлять обратно в халупий, в центр – туда, где оракул, где и наставники принимали.
Главное – спасти старика или старуху.
Брызги были желтыми и серыми и впивались в тела и лица. Они стояли, Тарий и соратники, с мешками за плечами, готовые, решительные.
Рядом с Тарем стояли вчерашние соседи по новой халупе – Акр и Герт.
Акр был крепче, нежнее – резал быстро и сразу, отсекая на макетах одним ударом, он рвался в поход – спасать и реанимировать. Тарий и Герт примерно одного роста, Герт был почти как Тарий – иногда вдруг останавливался, прежде чем отдать мед, когда назначался соратник, мог и поговорить. Но он с Тарием не шил вместе, на тренировках работал в других парах.
Да и не хотел Тарий напарника. Он все думал о своем старике, который уже ждал его в назначенном месте. И о том, что не сможет того спасти, чтобы не говорили наставники, чему бы их не учили.
Ворота в клетчатых дырах закрылись и они рядами пошли из халуп вначале по вытоптанным улицам. А после и в берег, чтобы затем ехать через песок, который уже плескал вдалеке и по нему прыгали машины, которые их повезут – там стояли возчики с копьями в руках – копья заканчивались широкими плоскими столами, чтобы ехать сквозь песок.
Отдельно стоял автобус для наставников. Там было много кормчих – правда наставники доезжали до доострова стариков и потом ехали обратно. На остров высаживали лишь их – и через три дня забирать должны были со спасенными стариками, или частями их тел.


Не сегодня
День охоты.
Выехали с утра, пока еще Солнце не появилось, как должное случиться. Автобус качало. Это волны – успокоил наставник Тит Хар. Они бьют в автобус и ощущение, что вы будто не по земле плывете. Но окна все были чёрные – замазаны – это жидкость, которая била из земли в разных местах острова и они её возили в больших серебряных стаканах. Поднять один не мог и обычно тащили их несколько союзников.
Нельзя знать, где остров стариков. Потом узнаете – те, кто сам поедет на задание.
А пока лишь тренировка – так называлось испытание на силу.
Каждый юноша должен был на острове стариков поймать своего и прочитать его.
Читали бутылки, читали стариков. Читали по вечерам введро для счетчиков. Тит терялся иногда, потому что ему казалось, что разные вещи должны принадлежать разным словам. Но все вопросы, которые могли привести к ответу – считались меткой. И много вопросов приводило к временному изгнанию из халупы.
Вы должны отвечать, а не спрашивать, говорили наставники. А ответы, это когда ты повторял сказанное наставником.
Настоящие мужчины, те, которые читали своих стариков и всегда отвечали – вот кто ваше будущее.
И поэтому когда они оказались на острове и их выпустили из автобуса, Тит увидел длинную как снег жёлтую плоскость, а потом она прерывалась и начиналось много деревьев. И там прятались старики.
Им выдали скальпели, скальпель был длинным, с руку мальчика.
Скальпель и нож были одним  и тем же, но нож мог еще быть и для еды, и для затачивания. Скальпель же – только для стариков. Только для спасения.
На их острове наставники учили, как читать с помощью скальпеля – привозили тела уже неживых или просто части чего-то. И выкладывали по улицам на столы – длинные деревянные, спиленными похожими скальпелями, которые можно называть ножами. Только с зубами, мелкими, как у их еды с хвостами.
В это испытание не надо было читать стариков, надо было поймать и взять у них часть тела – ухо или ладонь или ступню. Чтобы наставники поняли – готов ли ты к настоящей охоте.


Он шел среди растений, стволов, переплетенных ветвей. Шел прорываясь как будто сквозь тьму сова и слова и понятия тоже стали деревьями и стволами, листьями и колючками.
Отсекал их руки, пальцы, острым большим ножом, и все время звучал в нем голос старика – люди говорят, что стоит жить для наслаждения, что наслаждение – цель нашей жизни. Нет, Тит, боль- вот цель и смысл жизни. Мир соткан из боли – боль между мужчиной и женщиной, боль между двумя мужчинами, между двумя женщинами, боль втроем, боль между матерью и сыном, отцом и дочерью. Боль между человеком и его халупой, между людьми и между халупами. Мы стремимся к боли -  и Тарий отсекал новые ветки-тела, - старик будто предвидел этот день и готовил нему Тита – и куда бы мы не шли, что бы не находили, даже когда подумаем, что это счастье – будет снова боль.
Поэтому не бойся, когда тебе скажут – тут пронеслась сверху птица, теперь Тит знал, что это – птица, а не ветер, как говорили наставники – и бутылка – не бутылка, а книга, и метка – не метка, а наказание, а союз – не союз, совсем не правда. И что, когда у него замирало сердце при виде рыжеволосой Агнии, это было нормально, а не преступление.



Вчера
Глава 1
1 шиндряя ОТ
Громадные ящеры на задних лапах, широкоплечие, широкоскулые, с острыми ребристыми спинами и гребнями вдоль позвоночника, тыкались черными маленькими носами в его ладонь. Он был громаден и мал одновременно. И боялся их, и ласкал.
Как будто надзиратель в сей-жизни ругал когда, и они вжимались плечами в головы, а потом шли к корзине, поклоняться богу ведра.
Страх въелся как ящеры в свои позвонки и даже во сне не оставлял Тита, хотя иногда он бывал без страха. Это случалось, когда удавалось пролезть под сеткой и углубиться в лес. Там жил старик, который на дереве. Никто о старике не знал, да никто и не интересовался лесом, потому что с момента возникновения слов лес и смерть значили одно.
Но старик жил на дереве и плевал налес-смерть. Причем плевал прямо вниз. Так его и нашел Тарий, а попал он в лес, когда был впервые водворен из защиты от нее.
Изгнали его за странность – он любит с детства пить из разных бутылок и большую часть времени проводил в винных магазинах. Часами он стоял у длинных полок завороженный и ласкал корешки бутылок, гладил их по мягких кожаным поверхностям. Бутылки пьянили, одни легко – и от них кружилась голова. Другие пились долго, день за днем, и тогда уже не только кружилась от мгновенных глотков счастья, но и от необходимого напряжения ума вся его стать.
Пить детям не запрещали. До 12 лет в год разрешали не более двух бутылок. Но на странных пьяниц смотрели искоса, бутылки стояли рядами, да и кому они были нужны. Все знали, что пьянство приводит к меткам. К изгнанию в. Что вино пьянит и разрушает память и трезвую устремленность к ведру. Но уж если ребенок пил, его брали на контроль.
Вот читать книги – это поощрялось, хотя книги на разные возрасты были разными.
В детстве с цветными картинками на глянцевых боках, потом появлялись книги покрепче, а в 14 разрешалось прочитать первую взрослую книгу. От которой кружилась голова и силы приливали к малому тазу.
В книжных магазинах продавались многие сорта книг: от легких до крепких. Читать до 21 года воспрещалось, чтобы союз получался правильный, когда наступал день собирания мёда. Мёд собирали только до 21 года, считалось, что он пока не испорчен и может быть передан производителям.
Были выдержанные книги, марочные, столовые. Для детей собирали детские книги – в них отсутствовала сила безумия. Старик называл ее алкоголь.

Бутылки можно использовать в любом возрасте. Для детей есть бутылки с детскими напитками: на бутылках картинки, прилагаются другие бутылки с иллюстрациями. Существуют нормы выпивки – не больше бутылки в день.

А второе – Тит с детства стремился подглядеть за девочками, которые учились отдельно и жили отдельно и не должны были привлекать мужское внимание.
Сегменты первый, где обитали украшения и сегмент два, где производители, равно привлекали Тита и его с детства стали подозревать в извращении. К мальчикам его не тянуло вовсе, и он вряд ли мог составить союз с каким-то гражданином системы.
И теперь, когда начались зимние занятия и наставник отпустил ребят, потому что жара стала изнурять и даже союз не получался, во всяком случае у Тария, а пекло так, что песок прогревал сетку насквозь и спадал горящими ручейками вниз, в канаву, предстоящую сетке.
Отдыхали по несколько месяцев, и тогда ходить к наставникам было обязанностью. Днем – наставники и занятия, вечером – союз или свободное время. Потом – исповедь в оракул ведра.
Ты наклонялся и шептал все, что сделал и подумал. Там, с другой стороны, как объяснили им, сидят счетчики и все, содеянное за день, бросают в самое главное черное или белое ведро. И потом выдают метку, по которой ты определяешь свой завтрашний день.
Храм ведра стоял в самом центре поселка, к нему сходились все улицы. По обеим сторонам стояли халупы. Улицы отличались цветом стен и раз в месяц улица сносилась. График сноса тоже зависел от исповеди в храме ведра. Исповеди складывались, так говорили наставники. И общая куча исповедей и давала решение им.
Чем больше хороших дел ты делал, ты и твои союзники, тем раньше сносилась твоя улица и ты получал новый цвет.
Каждый день в одно и тоже время (когда звучат часы, а звучат они в то время, которое назначает надзиратель) выдавалась Метка на сон  и союз. Метка зависела от суммы дел правильных и неправильных в течение дня.
Место в спальной, тип кровати, союзник – все зависело от метки.
Халупа этого месяца была у Тита фиолетовой. Кровать – сено на полу, которое он собрал сам во время одного из изгнаний в.
Как раз того, которое помогло ему услышать старика.

Глава 2
Пристрастия Тария

Тит Тарий любил шить с детства. Нить входила в иголку, иголка – в кожу. Многие мальчики шили, будто их кто-то заставлял изнутри, а все больше заглядывались, как девочки бегают по песку с гирями.
Это когда возили в их сегменты.
Тит же смеялся над этим девичьим занятием. Шить было куда сложнее, иголка едва помещалась в пальцах, выскальзывала, а гири легко ложились в девичьи ладошки.
Каждая следующая зима казалась длиннее предыдущей. Сперва бросались на сетку, учителя давали все больше заданий и Тарий почти не выходил из мастерской. Сетки ставили, чтобы зимнее море не било в глаза во время сильного штиля.
Песок был колючим, как кончики игл, Тит с тоской смотрел на море, желтое и скрипящее под ногами, и на соленый песок. Ждал лета, когда жара спадала и разрешали кататься на ножах.
Но жить нужно было здесь. Это приказывали. Жить во времени, так говорили наставники. А что за время? спрашивал когда Тарий – Это время реальности, отвечали наставники.
А в ночь мы объявим время сна.
И тогда нужно будет спать, и не видеть снов. Сны – неправильность времени и пространства. И их суммируют, а потом могут не дать метки, и ты останешься без жилья и союзника.
На Тита и так смотрели как на старика. Он любил пить. А вот теперь ему приходили сны. И он к ним.
Он помнил, что ему снились птицы. Птицы над морем и утром он полетел.
Посёлок в желтом снегу остался внизу, но сетка была везде. Будто он плескался в воздушной корзине, в которую в день чистоты бросали устаревшую одежду.
Все корзины были детьми Ведра, из которого говорили наставники и слушали счётчики.

Вчера
Путь к острову
Когда старика поймали, он был водворен из их острова и леса-смерти. Он был уже как сама смерть, но успел накануне сказать мальчику: Когда меня не станет я буду. И когда тебя не станет – ты придешь ко мне и будешь.
Потому что спасение придет от того, кого не станет и кто будет.
И ты таков.
И когда ты придешь, я скажу тебе, кого ты должен найти. Не найдя того, кого надо найти, ты не станешь тем, кем ты есть, но стать должен.
Тит слова не понял, как всегда ничего не понимал у старика. Но в словах его было трепетание. Он ему названия не знал – но оно отличалось от любого говора, исходившего от мира внутри сетки.
Счетчики, надзиратели, врачи, все говорили так, как должны были, а старик говорил как мог.
И Тарию внутри было хорошо как  ни с кем. И он понимал, что растет сумма его неправильностей и когда-нибудь счетчики все сложат и он не получит метки.
А значит, негде жить будет ему. Ни халупы, ни союзника. Ни игл для шитья.
Но пока он грустил и снова пил.
Старик сказал ему о старой винотеке, самой старой внутри сетки.
Там были древние вина. И многие пьянили, особенно написанные разной длины строчками.
И весь вечер Тит пил эти строчки, пока ему не стало легче, как будто старик снова был рядом.
Он впервые отказал союзнику, не то, чтобы отказал. Не смог. Не возбудился.
И вино настолько опьянило его, что ночью во сне он видел девушку из последней бутылки – самую красивую, недоступную, из-за которой начали когда-то мир эллианцы. И разрушили древний город ДО. Может, та война и стала основой их мира?
Или все войны оказались похожей на ту?
И все они велись не из-за союзников, пусть самых красивых, а из-за презренных и бегающих ныне с гирями или не пускаемых внутрь блаженной сетки девушками?

Сегодня
Из дневника Тария
Остров плыл ко мне. Он становился ближе, потому что мой плот стоял, а остров двигался. Когда-то старик так и сказал, что физика везде одна. Что-то двигается, а что-то покоится.
Но и то, и другое всегда в движении.
Остров плыл, потому что на нем были старики и они гребли мыслями к плоту, где сидел мальчик.
Когда-то они тоже были мальчиками и их тоже за что-то изгоняли из-за сетки мира.


Вопросы Ария

Зачем подумал он. Зачем наставник. зачем вопрос. зачемответ. Зачем жизнь, которая жизнь? Взломать бы ее. Выйти бы за сетку, кожу, воздух. Стать бы сразу и здесь и там.
Ему не нужен союзник. Ему нужен старик как отец и старуха как мать.
Эти слова вылетели сами собой. Их нельзя было говорить вслух. Нельзя было. Нельзя.
Это были слова из До. А все, что было в До – было собственностью наставником и счетчиков. Ведра и разрушенной халупы.
Но они тянули Тария. Как и украшения, которых он не видел. Но это невидел было как видел. Потому что то, что он видел, было чужим, а то, что влекло его и волновало, и было тем, что он невидел, потому что хотел увидеть.
Им наставники запрещали употреблять как. За как не давали кашу. Потому что все было тем, что есть или тем, чем было. Ничто ни с чем недолжно было сравниваться.
На исповеди всегда вопрошали – ты называл то, чтоестькакесть или иначе? И потом наставники решали, поощрять или наказывать тебя.
Добрые дела были: давать мёд, красить халупы и подметать. Очень важным считалась сила веры в наставника и ведро.
Вера определялась исповедью и поступком. И мыслью.
Затем, когда ты учился простым делам и правильным мыслям и крепкой вере, и видел все как есть, и думал так, как надо, и верил всерьез, тебя могли перевести в другую часть сетки. Там уже производили не только мед, но и как-то материалы и продукты.

Тело Тария

Рука Тария
Она была длинной и одновременно короткой. Длинной чтобы взять себя за нос или соты, и короткой, чтобы сквозь сетку черпнуть песка с той стороны неубранного.
Песок был холодным и жег, но только когда сам прилетал сквозь сетку.
Она была белой и в ней кто-то синий жил. Постепенно на ней росли волосы, они тоже были белыми и низенькими. пальцы слушались руки, но Тарий не мог понять, кто отдает им приказы слушаться и приказы действовать.
Приказы приходят из одного места – как их храма ведра в поселке? Или у каждого действия пальцев и руки есть свой маленький храм и приказы идут оттуда.
И сам Тарий какое отношение имеет к этим приказам.
Вот Тарий захотел руку вытянуть, но она есть как есть инее вытягивается за сетку. А когда он смотрит, то глаз у него за сетку выходит и видит там.
Значит, приказы руке и глазам разные Тарии дают?
И где у него в нем храм, отдающий приказы?

Нога Тария
Она была длиннее руки и сильная. Обе рядом были, ближе чем руки друг к другу. Почти близнецы. Она состояла из двух частей и шара посредине. Наставник сказал им, что этот шар – пустой внутри как и остров на котором они живут. И поэтому нужно беречь и шар и остров. Не бить по нему сильно. Когда Тит хотел сесть, кто-то в нем приказывал ноге согнуться, когда он бежал, нога слушалась и отталкивалась.
Однажды он пил взрослую бутылку и там увидел, что ноги девушек были самым красивым, что было в этой бутылке.
Тарий не видел таких ног, но содержимое бутылки его вспьянило и всю ночь ему мерещился остров красивых ног.

АГНИЯ АРА

Агния Ара стеснялась выбора.
Она знала, что настанет день и оракул ведра предрешит ее будущее. Или украшение, или производство.
Но в голове ее одно другому не противоречило И не совпадало. Она сразу видела несколько вариантов и скрывала свой грех от врачей и надзирателей.
Она смотрела на свое тело и хотела его. Она не знала, что значит хотеть – им сказали, что хотеть будут украшения, а производства будут приносить детей.
Но это хотение внутри жгло, как будто из нее смотрел на ее тело кто-то другой и этот другой был не ею и не девушкой вообще.
И это ее тело и тот, кто как будто внутри него – не она, они смотрели иногда друг на друга. И тогда внутри живота, ниже к пещерке жгло ожиданием и радостью.
А так, в обычные дни – они учились носить гирьки. И потом надзирательницы смотрели, что происходит с пещеркой и когда оттуда шла кровь – их отправляли на суд Ведру – судить и думать, кто они в дальнейшем – на этом же месте производства или таинственные украшения с другого острова, куда никто из ее подруг как  и она еще не добирались.

Времени нет – говорила наставница. И это было правда. Не потому, что это было правда, а потому, что это говорила наставница. И звали ее Кофу Дустер
Ара записывала веткой – на снегу. Дул ветер и желтый снег тонким слоем уходил в это самое несуществующее время.
Даже слова такого нет - Ара записала и почему-то е что-то, что было в ней и думало – не могло принять.
Если нет слова – думала эта Ара-в-Аре – что мы слышим? Конечно, может слово – это халупа, снег, наставница, - тогда да.
Тогдада, соседка, видимость, то – что есть. И слово-имя – которого нет, но оно есть в том, как Аре можно записать мысль части-Ары.
Производства пишут-не-думая.
Украшения – не думая-пишут.
Думают наставники, хирурги, судьи.
Производства производят. Из мёда, собранного у мужчин с другого острова.
Украшения украшают жизнь тех, кто думает и проверяет, считает и лечит.
Скоро вы будете проверены – кого мы возьмём куда.

Каждая должна прочитать одну старуху, прооперировав ее. То есть спасти.





ОСТРОВА

Всегда
Остров стариков
Когда волосы желтели – человек старел. У старика волосы были красными. Он говорил – от стыда. Что такое стыд, Тит не знал. Когда он в союзе добывал жидкость для жизни из сосуда союзника, он должен был испытывать радость от выполнения долга. Так говорили надзиратели. Но он испытывал странное неприятное чувство, и когда описал его подробно старику, тот так и сказал – это стыд. Но волосы у Тария были серыми.


Вчера
Остров производств и украшений
Когда их первый раз повезли проверяться на остров производств и украшений, Тит не знал, что будет. Везли в закрытых темных кораблях, плеск земли и волн отдавался в ушах.
Наставники сказали. что будут проверять, кто готов выходит на охоту.
Там, перед прозрачной стеной, все сказали раздеться. И смотреть сквозь стену на жизнь производств. Если вдруг у кого-то из мальчиков происходил мёд, его отзывали что-то отмечали в своих малых ведрах наставники.
Производства были желтые, красные. синие. Тарию казалось, что они с другого мира, острова. Хотелось прикоснуться, потрогать, спереди  у них было что-то теплое  и мягкое. И Титу казалось, что если этого коснуться, то будет хорошо и спокойно.
И мёд струился по его телу и достигал указателя. И тот твердел и твердел, было сладко, как-то совсем не так, когда подходил союзник за освобождением.
И среди производств особенно одна удивляла Тария. В основном все производства имели впереди много теплого тела,  а эта была огненной как солнце и почему-то лишь чуть-чуть грудь ее была не как у Тита или союзников.
И почему-то это показалось Тарию особенно трогательно. Мёд потёк и его отозвали к наставнику.
Наставник сразу сказал, что такое бывает, но что это неправильно и теперь Титу будут давать лекарство. Что все производства – очень опасны и если вдруг их коснуться, они могут прокусить шею и выпить всю кровь.
А украшения – спросил Тит.
Эти еще хуже, с ними могут общаться только наставники и мудрецы.  Они не могут давать будущее и только утомляют своей красотой. Из производств их выбирают, тех, кто должен не будущее проявлять из мёда мужчин, а собой опасность представлять. И лишь справедливость их мира не позволяет спасти – вот их и вывозят на остров украшений, и наставники и мудрецы присматривают за ними и учат их.
А когда все вернулись, Тит и еще несколько союзников.  У кого мёд протёк от вида производств, лишили халуп и они спали на улицах.
Сверху висело тяжелое и черное небо, оно давило всегда, даже когда было свободным от наростов. Острые огни спускались в них и кололи Тита и ему неуютно было лежать на земле.
Но самое грустное. что он вспоминал то производство – нелепое и тощее, без большого тела впереди тела, она была рыжей, так называли цвет солнца – так потом скажет старик - и почему-то на ее лице лежали стеклышки… И глаза сквозь них казались большими и о чём-то вроде просили кося. Стёкла бывали и на лицах наставников, а уж мудрецы многие их носили – чтение множества бутылок делало это необходимым – говорили наставники. А старик просто смеялся и говорил, что раньше в стёклах ребят и девчонок называли очкариками. Очкарка почему-то не уходила из памяти и совсем не мёд в нём вызывали. а какую-то странную боль между животом и головой.
Живот болел и раньше, когда снег комками забивался в рот и ноздри и падал вглубь тела, и голова иногда болела после долгой работы или чтения бутылок, но вот посреди между ними никогда ничего не болело и там ничего не было, кроме мотора.
А моторы не болят, они двигают тело.
Но теперь, лежа между халупами в пыли, глядя как касается небо иголками всего, что было на его уровне жизни, он ворочался и не мог заснуть – а утром ждала работа и боль усиливалась.
Уровень у них был плоский, никаких взлетов и падений – все они в работе равняли и наставники заставляли их равнять каждый день, чтобы земля была как надлежит – плоской, а если другой будет – то не на их острове.
Но боль не спускалась и не поднималась и Тарий молчал о ней, хотя наставники спрашивали каждый день. что он помнит из того экзамена и не собирается ли снова в нём от этой памяти мёд?
Самое странное, что эта рыжая, так он потом станет её называть, совсем не вызывала мёд, но именно боль.
И Тит боялся расскажу и тогда совсем не дадут халупы уже никогда или сделают стариком и отправят на их остров.
Она была странной – не больной совсем. Просто что-то упиралось  внутри в него и жгло. Как когда они держали руки над огнём или когда огонь сверху от солнца падал на голое тело в работе

Завтра
Остров переименований
Майнкамф смотрел на Лето. Это был остров переименований. Сюда отправляли тех, кто задает вопросы. Каждый день имя менялось, и тебя впускали только с новым именем. Наставник Бох сказал, что ему следует побыть на таком острове, чтобы понять, что вопросы мешают жизни.
- Когда ты потеряешь имя, ты поймешь, что ты никто. И захочешь помощи.
Так сказал Бох, и Лунц, тогда еще Лунц, испугался.
А потом их плыли по песку, и он был с несколькими такими же испуганными соратниками, все молчали, потому что за вопросы их и слали терять имена.
А вот сейчас песок шумел под ногами, голубой, красивый, и Лето сидело свесив ноги. И оно было прекрасно. Вчера его звали Осень, майнкамфа звали Иосиф, и вчера Иосиф смотрел на Осень.
Разговаривать было нельзя, вернее, можно, но нельзя без разрешения. А разрешение мог дать только наставник. Но наставники жили отдельно на другом острове, острове Разрешений, и оттуда приезжали на Безымянный остров их давать.
Если кто-то из них, потерявших имя, понимал, что больше вопросов задавать не стоит, он подходил к наставнику, становился перед ним на колени и целовал большой палец правой ноги. Если же вопросы оставались, то целовали мизинец левой ноги.
- Как понять, понял ли я, что нельзя задавать вопросы, спросил на следующий день Курица, вчера Майнкамф.
- Ты уже его задал, - сказал наставник Бок, сменивший Боха.
И снова Курица смотрел на сидящего ногами в плещущемся песке Зону.
- Говорят, что производства где-то на острове рядом, их тоже лишают имен, забирают халупы. Но совсем за другое, - вдруг сказало Зона.
- Курица вздрогнул, ему стало интересно, но он боялся задать вопрос. Он просто смотрел на Зону, как перед отправкой на остров смотрел на своего соратника – Тария. Тот готовился к охоте и отказался отдать ему мед.
Курица знал, что за такое наказывают, но Тарий был вообще странный, совсем странный. Он не только не боялся задавать вопросы. Он иногда давал ответы. Откуда он их знал, Тарий молчал.
Курица, тогда Лунц, даже собрался идти к Наставнику или Оракулу, но ошибся, и вместо того чтобы сказать все про Тария, спросил – почему кто-то знает ответы?
И попал на остров. Ночью, во время сна, к нему придёт новое имя, и утром проснется не он, хотя и он.
Зона сбросило с себя одежду и уже плавало в песке, радостно вытягивая красивую шею из ряби. Песок вылетал изо рта Зоны капельками, будто они были свободны.
Представляешь, иногда производства получают мед сами и потом у них появляются мы -  и тогда производства как-то сильно награждают – операцией или охотой или лишают имени навсегда. Я слышало такое.


Остров тел
нет  у нас имен. мы тела. Все, что живет в нас – это наши тела.
Из земли вы вышли и в землю войдем и потому мы из всего выходим и во все входим. нет границ между тем, кто я или ты и твоим или моим телом. если хочешь и можешь – войди в меня и я войду в тебя.
Или войду в это дерево, этот песок, эту птицу. Или тигр войдет в меня.
Я вхожу когда хочу и во что хочу, если могу войти.
Сегодня я был в черепахе и смог войти в нее, а вчера черепаха пыталась войти в меня, но я не хотел и убежал от черепахи.

Аллея героев
Алея героев – лежал длинный сморщенный иссине-черный стручок. – Каждый день его владелец подвешивал себя на свой хобот к пальме. Чтобы войти в  самого себя. И когда растянул свой шланг, чтобы войти в себя, шланг уже не хотел никуда входить, вис и чернел. И герой вхождения всебясамогоумер. А стручок как признак геройства – уложили на алею.

А этот кусочек – это от героя, который решил войти в  хобот слона. Слон принял героя и стал его ломать хоботом и ногами и всем своим слоновьим телом. И герой вошел в слона так, что на алее теперь лежал лишь его не вошедший в слона кусочек.

Остров средних

Это обман, потому что всё, что называется не своим именем – это обман.
Имя мужчины – мужчина, женщины – женщина.
И что средним делать?
Жалеть себя.

АРИЯ И ТАРИЙ

Тоска
Он не знал слова тоска, не знал, что, оставаясь без – он получает – с. И это –с: небом, Землей, правильными вещами. Он не знал, что такое правильные вещи и верные слова. Но откуда-то это слово пришло и захватило. Как вино, которое вдруг открылось ему после взгляда на Агнию.
Эта тоска охватыла по телу и проникала вглубь – наставник говорил. Что глуби нет. Есть кожа и мышцы и есть приказ. И есть то, что производит мед и те, кто его собирает. И есть халупа, поселок, песок белый и секущий глаза и остров стариков и остров старух. Есть то, что ты можешь взять и оно станет твоим. Но нет того, что останется с тобой, когда его нельзя будет взять.
И вот теперь Тарий ощущал Агнию везде: она сквозь ячейки сквозила собой. Ее рыжий стеклянный взгляд волосы улыбка тонкая скользящая – так влекли и показывали что он для черной метки. Что не быть ему среди мудрых и спасения старика – не его…
И безумный пряный сок старухи и ее ласковые руки вокруг, все это было не его – и только тоска охватывала и влекла куда-то.
Старик сказал – если ты хочешь вырасти – ты должен спасти меня. То есть это будет убийство, но они назовут его спасением. Операцией, теперь ты знаешь настоящие слова, и знаешь, что книга – это вино, а вино – это книга. И что пьют жидкость, а едят твёрдое.
И что остров – это земля, вокруг которой – земля.






Любовь
Ты войдешь в мир, как говорил старик и как никто в никого в твоей ограде не входил, сказала Ара.
Снег будет самым желтым и твои слезы тоже буду как снег колючими и сладкими.
Лицо Агнии тоже было сладким, и почему-то Тит подумал, что если его коснуться, то будет больно. И он коснулся ее лица. Они стояли и ее волосы были желтыми. И лицо желтым. И снег желтым. И Тарий понимал, что до сих пор не собирал мед, а только отдавал его чужим. И это было ложью. Старик учил, что то, что плохо – нужно называть ложью. А что такое хорошо, спрашивал Тит. И Ара отвечала вместо старика. Собой и своим лицом, а потом и телом.
Нас кто-то создал, шептала она, кто-то знающий, что такое сладость. И что такое прикосновение сердца к сердцу.
Они стоялилежалисидели. Дерево нависало краткими листьями. Висел над плодами жук во множестве своих крыльев. По их лицам текли слезы. И боли у Ары, и счастья у Ары. И страха у Тита, и радости Тита.
Ара подняла руку к листьям, и ее тело распахнулось как бутон. Жук навис над веткой тяжелый как двадцать халуп. Жаждущий, как десять Титов, а может, Тит и был жуком. И тоже висел над над бутоном. И пил пил его сок.
Ара была старухой, которая знала. И Тит был стариком. Который знал.
Пока они были собою, они не знали, что они – есть они. Их водили – украшения к мудрым, производства – к оградам парней. А парней толкали друг ко другу, чтобы они не знали. Что они парни.
И Ара плакала от того, что стала миром для Тита и он вошел в этот мир. И Тит плакал от того, что Ара ему открыла жизнь. Кто-то их так создал, и кто-то заставил забыть об этом.

Полевое исследование боли
У меня болит тут – сказала Арья – показала на грудь. Острый стоял сосок. Узкий, похожий на стебель трилистника. Колючий.
Тит коснулся его губами. Они как соски – улыбнулась Арья. Мне уже не болит.
А у  меня болит тут – сказал Тит – указывая на рощицу в паху и между трав стоящий корень. Меня тянет в них и жжет вокруг. И тут – добавил он, прижимая ладонь к груди.
Губы Арьи были везде –и на груди и в паху, и в роще, где пели птицы, и у корня, прорастающего вглубь.
А сейчас больно, Тит? Ее пальцы тоже были губами и как губы были везде. И они входили под грудь в сердце и Тит слышал, как из него выходил мёд с кровью. Болью и блаженством.

Однажды соратник его ласкал. Или бил – как сказал бы старик, сказал бы так, как говорили До. Не важен звук слов, важно, что ты услышал, что почувствовал…
И была боль в Тите, или радость, как говорил Наставник. И тогда не хотелось Тарию быть битымласканнымсоратничать. В нем стояло непонимание и всюду болело.
Ария же ласкала не так, Наставник всегда говорил, что производства просто приходят  и уходят. Как песок снег вода. А не хотелось Тарию ухода Агнии но  и рядом с нею он не знал как. Потому что он понимал, что она везде вокруг и это то ли боль то ли так устроен мир. Не Наставником названный. Но этой самой болью.

НАСТАВНИК

Наставник Тит Хар

задание дал. Тело увидеть своё и понять.

Каждый должен открыть своего старика. Или старуху. Но путь к старухе – через остров стариков.
Старик открывается постепенно. Вначале он должен узнать, что его выбрали. И попытаться убежать или спрятаться. Или открыть тебя самого.
Из этой дружбы выйдет один. Тот, кто будет следующего цикла. Из дружбы всегда выходит один.
Отовсюду выходит один. Один плюс один – снова один. Иначе мир увеличится, и снова будет время ДО.

Открыть старика нужно через разговоры, через чувство. Чувство – то, что обманывает. Когда вы поймёте – что чувствуете – старик должен быть убит. И чувство тоже.
Открыть – и есть убить

И когда старик закроет глаза, его нужно будет прочитать – вынуть сердце.
Бутылка пуста, когда вынуто сердце.

Наставник читает
Наставник сидел на пеньке. Перед ним стояла книга, полупрочитанная. Странный похожий на рыбу предмет с раскрывшимся вовне ртом в решетку пел. Наставник плакал и Титу стало неловко. Он остановился у входа. Бамбуковые палочки упали сверху, отгородив его от выхода  и не пустив во вход. Так он и стоял посредине, а наставник снова снова отчитывал книгу, опустошая ее вдох за входом. Музыка из рыбы-ящика была сразу обо всем. О печали и потери. О б обретении и смерти. Теперь мальчик знал эти слова – после спасения старика и после встречи со старухой. И в нем тоже текла эта нить – красная, больная и возвышающая. Зовущая и проклинающая. Мальчик долен был отдать руку старика – показать, что операция прошла успешно, но наставник его не видел и не видел вообще ничего.
Наставник глотал книгу  и снова  и слеза вместе с книгой глотал слезы.   
В мешке у Тария мокла рука старика. Та. Которую старик сам ему подарил, когда Тарий сказал – я не могу тебя спасти, наверное, я тебя, люблю, хотя и ты говорил, что такого слова нет, потому что нет того, что его наполняет.
Но ты, старик. Лукавил, - ты же помог мне, иначе бы я сам оказался на острове наказанных, или сам был бы назначен стариком. Но вот у меня в мешке твоя рука. Старик,  а ты говорил, что нет того, что заполняет слово любить.
ЭХ, почитать бы книгу вместе с наставником. Он странный – его прислали недавно, и Тит впервые видел. Чтобы наставник ронял соленый песок. Или слезы – так назвал этот песок из глаз старик и Тарий теперь знал о том, что делает наставник – он плачет и пьет из бутылки. Но сказать вслух такое Тарий боялся.

НАСТАВНИЦА

Кофу Дустер

СТАРИК
Всегда
Старик сказал
Если звучит не, то есть
Если нет, то – нет.
Между мыслью и звуком есть только ты.
Ты – больше любого промежутка.
От парадокса до афоризма тянется нить слабости.
Сила в наличии силы.
Сильный не всегда сильный.
Данность себя не есть ты.

Человек растет, пока задает вопросы.
Дерево – пока не задает.

Никогда не думай, что ты лучше других. Или хуже.
Ты – другой.
И каждый – другой.

Забудь, что есть желтое.
Забудь, что есть синее.
Есть ты.
А все остальное – лишь случается.


Учись говорить сложно.
Так, как говорит мир.

Дерево.
Растет.
Дерево растет.
Дерево растет потому, что оно растет.
Я не знаю. Почему растет дерево, но оно растет.
Не понимаю, почему все говорят, что дерево растет, потому что есть закон роста дерева.
Дерево росло  и я  смотрел на это и не видел, что оно растет, но видел, что оно вырастает, хотя если считать, что рост – это увеличение размеров, то камень и море – не растут или растут не так как дерево и я, хотя и имеют свои размеры,  и получается, что есть разные варианты роста, но нет роста, как того, что есть и к чему можно каждый девать метку.

Все устойчивые понятия должны быть утрачены: родина семья церковь, - потому что они заслоняют то, что за ними.
Нельзя поклоняться понятиям.

Старик сказал, когда ты найдешь любовь, ты найдешь мать. Но для этого ты вначале должен найти мать и  она тебе даст любовь, которая поможет найти мать.
И еще сказал, что тут ничего не понять, потому что главное тут – поиск,  а не результат.
Но и поиск не главное.

А как узнать мать? Спросил я? Я боюсь старух.
Ее не надо узнавать, ее узнает твоя любовь
Так ты  и узнаешь в старухе мать. – сказал старик. И когда она подойдет, ты заплачешь. Не так как вас учили – от гордости. А от слабости и отчаяния.
А как она узнает меня спросил я. Она же меня не видела.
Матери никогда не надо узнавать ребенка. Сказал старик. Она его всегда знает.

Как тебя зовут, спросил я старика. Не знаю, ответил он. Меня зовут так, как ты меня назовешь.
Но разве тебе не давали имя? Давали, но оно ушло от меня. И теперь у меня такое имя, как меня называют.

Старик сказал – раньше ученые – те, кто задавал вопросы.
Теперь те - кто дает ответы.
мальчик – а кто отдает приказы?

телесность могла быть подарком, а стала должностью

Старик сказал – мёд мог собираться твоими страстью и любовью, а насыщен приказом.
Но без приказа нет мёда, сказал мальчик.
Неправда, сказал старик, когда появятся соты место, в которые ты возжелаешь войти, мёд забурлит в тебе сам.
Где эти соты - спросил мальчик? На твоем острове или острове старух, или  в Городе знаний?.. Или в нашем  поселке.
Они там, где тебя ждет встреча, - сказал старик. Но встреча бывает лишь после бунта.
Что такое бунт – спросил мальчик. дул сильный ветер и белый колючий песок сжигал их лица.
Старик запахнул меха. И поправил мальчику тряпку, чтобы закрыть его голову.
Когда-то его называли снегом, а бунт – честностью. ты почувствуешь. что больше не можешь находиться в изменчивом. ты захочешь единственного.
И оно тебе приведет и к матери, и к сотам.


Не называй вещи, не давай им имена.
А откуда тогда берется имя?
Имя травы берется из ее шелеста, имя птицы – из ее полета, суть вещей дает имя своей сути.
Как же я узнаю, как суть сама себе дает имя?
Ты должен научиться ждать, когда вещь даст тебе право знать ее имя.
А все, чем мы говорим? Это имена?
Посмотри, что ты видишь мальчик. Только прежде чем назовешь что-то, подумай внутри себя, сказалось ли уже имя тобою увиденнего?
Услышал ли ты его, унюхал? Уразумел?
Мальчик смотрел и видел дерево. Оно росло. Видел человека в тряпках, он сидел под деревом и был то выше дерева ростом, то ниже.
И видел колючий желтый песок, который старик назвал снегом и сказал, что он белый.
Но ни снегпесок, ни старикдерево ничего не говорили.
Была такая тишина, которая сама себя называла тишиной.
И мальчик впервые услышал, что эта тишина так и себя  и назвала.


Старки сказал: чтобы стать собой, ты не должен быть собой.
Как это – спросил мальчик.
если этот камень не камень  – и он взял в руки искомый камень – то кто или что он?
- Если ты стал собой, ты стал камнем.
А если ты оставишь в себе не себя – ты сможешь стать собой,  анне камнем.
Нельзя быть собой, не зная. что есть не ты? - спросил мальчик.
Старик улыбнулся.


----

Каждый день ты начинаешь заново. Нет больше времени и пространства.
Есть ты -  и твоя жизнь. И она каждый день заново.
Вчера – ты был собирается пыль.
Сегодня – поиск старика.
Завтра – ты мальчик с меткой.
А теперь перетасуй и скажи.
Вчера я- мальчик без метки.
Сегодня – понявший старика.
Завтра – несущий пыль к ветру.
***

Мы называли это – любовь.
Они – собирание мёда.
Ты отдача мёда.
Но как ты можешь отдать себя другому.
Ты отдаешь себя себе.
И берешь себя у  себя.
И другой – это ты сам.
Нет в отдаче мёда отдачи. Ты же отдавая и собираешь.
А любовь – это когда теряешь отдавая.



- А что такое естественно?
- Это то, что тебе надо.
- Значит, естественно – не плохо?
- Оно – никак. Оно – дано.
А вот когда ты начнёшь этим что-то делать, появишься ты.
- А мёд собирать – естественно?
- естественно.
-А отдавать соратникам?
- Естественно. Но смотря каким.
- А как я определю – каким?
- Так же, как мать, как меня, как настоящее слово.
Это будет отличаться от всего!
Оно тебя захватит!

Старик сказал: ты еще не понял, что не жил. Жизнь – это кровь из носа, соль в горле. Это волны, которые вы называете песком и песок под ногтями любимой.
Пока ты задохнулся, ты не понял, что не понимаешь.
Пока твои ноги не упали  в сторону, когда ты бежал за врагом, пока ты не скорчился от боли, когда потерял смысл способа и способ смысла.
Пока не потёк пот, столь же долгий как смерть небо – ты не понял, что не понимаешь.
Убей меня - и будешь жить. Откажись от убийства – и станешь собой.
Собой – то есть надеждой на себя.

Нож

Это но, он должен войти в меня (сказал старик) – что такое нож (сказал Тарий) – это нож, он должен войти в старика (сказал наставник) – это нож, он в моей руке – это нож он в моём животе – это нож он в животе старика
У него были неровные края коричневатоострые. Он уже бывал в руках на экзаменах спасении операции и теперь он лежал на столе. Их, ножей, было несколько, разных. И наставник позволял самим выбрать свой нож. По руке и удобности веса.
Потому что когда вы будете спасать стариков – им (ножам) должно быть легко входить в старые тела. А там одни кости да кожа. И нож может пораниться, утонуть в крови.
Ножи надо беречь – наставник был непреклонен.
Введи его в меня, мое тело – сказал старик. Он сидел на корточках, и его корточки были частью снегапеска. Нет больше снега сказал старик, я скажу перед операцией и спасением – нет операции  и спасения.
Есть песок -  и он желтый и есть снег и он белый и есть я старик и я живой,  а когда ты введешь  в  меня нож,  я буду мертвый, чтобы ты мог быть живым. Мы называли это убийством – мальчик не слыхал такого слова и таких слов не слыхал, хотя уже понимал, что все, что говорят наставники и что говорит старик – это разные разговоры, хотя кирпичи в них одни.
Говори о словах, что они слова. Старик улыбнулся, и его улыбка была рядом с корточками. Говори словами о словах и делами о делах. Вас запутали и вы стали деталями слов. А у нас до поры детали были частью слов. Слова были тем. Что делало нас нами – мужчин мужчинами и женщин женщинами, и людей людьми,  а снег снегом  и убийство убийством а спасение спасением.
А зачем мы стали другими и я должен тебя спасти, то есть убить – спросил мальчик. Зачем я должен собирать мед с соратниками, когда хочу отдать его Аре, девочке, у которой есть имя  и которая должна спасти, то есть убить старуху?
Ты ничего не должен – сказал старик. Ты можешь. Или не можешь. И когда ты в этом можешь находишься – ты и есть ты. Ты можешь поднять нож -  и тогда ты нож. А можешь выбросить нож – и тогда ты полет ножа в сторону.
Я не могу тебя спасти, то есть убить - сказал мальчик  и заплакал. Внутри него было горько и больно. Будто он глотал  и глотал соль из воды. Которая была перед снегом. То есть песком.

Перед операцией старика
Любовь она всюду сказал старик и она пронизывает всё песок рыб небо твоё тело мое старое тело которое ты заберешь с собой и ты даже сам не зная что такое эта любовь поймёшь что она есть потому что она пронзит или уже пронзила тебя и ты не сможешь провести границу что такое граница спросил мальчик это некая наша выдумка старых людей потому что граница это всего лишь правило о словах что ты можешь сказать или что пока еще не можешь
Я люблю сказал мальчик потому что это люблю пронзает меня как ремень Наставника и мне даже больнее от этого чем, когда меня наказывали

А потом или до того, или во время старика и Тария Тарию снилась быль. Она была небылью, но так ее именовали. Старик сказал, что теперь не именуют, потому что имена ушли вместе со смыслом. Теперь просто дают клички. Но быль или сон – то, что видел Тарий, было. А то, что есть, то и есть я. Так бы сказал старик, Тит улыбнулся в были. Завтра он должен будет оперировать и спасать старика. И потом того не станет. Не станет морщинок под глазами, дряблой серой кожи, голубого луча из глаз.
Тарий не хотел этого, а должен был. Старик сказал – если ты чего-то сильно не хочешь, значит то, что внутри тебя, стало больше тебя. Выпусти его.
Но как в этой были было выпустить того, кто ее видел.
А виде Тарий чудесный город, потому что он уже узнал от старика, что город и есть то, что теперь называли зона. И река в том городе – именно река, а не гладь. И вода, не песок – и песок, а не вода, и небо - вверху, а не земля. Все смешалось: и вода была небом, земля водой, песок снегом и снег слезами. И этот чудный город стоял на реке и внутри не река текла. И дома, а не халупы, Тарий улыбался во сне, и улыбка становилась округ него пространством, тем, чего нет – сказал старик, потому что пространство – то и есть твой взгляд, населенный памятью.
И теперь память Тария стала городом, каменным, с колонами, портиками, шпилями, аллеями каштанов, запахом соленого полета неведомых птиц.  И у птиц есть имена, подумал Тария во сне – и этих зовут чайками, а тех голубями. От имен было хорошо и город и река и сам Тарий были счастливы.
Тарий уже чувствовал, что не будет спасать старика и его выгонят из зоны на какой-то остров или сделают операцию ему тоже.



СТАРУХА


Старуха подумала
Иногда они отправлялись собирать пшено. Для этого шли высоко в поле. Там росли стебли – большие, крепкие, выше человеческого роста и с их ветвей собирали зерна.
Старуха помнила, что в детстве они назывались иначе, стебли – деревьями, зерна – яблоками. Но думать так запретили, и она забыла прежние имена.
Путь пах травами, пряными и желтыми. Внизу, у реки,  и она когда-то называлась – море, а потом морей не стало и гор не стало, их так запретили называть, стояли халупы старух. И каждая должна была убираться в халупе соседки. Им сказали, что так они обретут дух семьи. Но слова семья нельзя было произносить, и надзиратели говорили – союза.
Тут старухи путались.
Союзом называли время, когда юноши встречались и собирали друг у друга мёд.
Раньше он вливался в молодых старух и зачинал там жизнь. И.
И старуха так зачала своего первенца.
Но потом всех старух собрали и отвезли на остров. И сказали, что раньше все было неправильно и это привело к большому взрыву.
И чтобы больше взрывов не было, старухи в дальнейшем не станут открывать свои чрева мужчинам. И рожать из них.

Она иногда помнила. Когда-то она была такой, что была собой. Молодой и сильной, гибкой и горячей. И его помнила. Того, кто наполни ее рот слюной, а тело – несобранным медом.
Она помнила ту слюну – во рту. Горячую и заставляющую захлебываться.
Из его рта шла она и она ничего не помнила. но помнила лишь этот соленый вкус и сладкую ноющую боль внизу завершенного тела.
там она знала – будет новая жизнь и это сочеталось с невозможным чувством сладкой дрожи. Сладкой как его мед.
Мышцы были словно ветки и листья пальмы, белого дерева под окном их постели.
А теперь тело стало глиной, растрескавшейся коричневой глиной. Оно просило жидкости, но жидкости не было и не было мира в теле. И мира с телом.
Старуха знала, вернее, чуяла, как животное чует вокруг – где-то жил выскользнувшийся из нее комок.
Тогда он был криклив и склизок. Он не был ею и был ею. И его забрали. А затем жизнь стала ожиданием и расставанием – ожиданием встречи с ее комком и расставанием прежде встречи.
Старухи ходили по острову в печали, раскинув седые волосы. Они были глиной, но без дождя. И остров назвали дождем.
Дождь, халупа, соседка, союз, зерна, висящие высоко над морем.
Евгения Тар
Вначале была трясина. Ей казалось, что это поле. бабочки растут и расцветают крыльями. Разных запахов. А в небе – цвета снега, планируют цветы с лепестками. Лепестки –ь живые. Они излучают свет и жизнь.
Её не выбрали в украшения, и когда она убила ребенка, его отвезли на остров роста, а её – ещё раз отправили в ульи – убивать второго. Но второго не убила и его не было.
Всё  в ней разрывалось с пор первого убийства. И она хотела увидеть убитого ребёнка. Он был мальчиком и должен был как раз где-то об эту пору проходить охоту на старика, живя в союзе.
Евгенья и другие старухи собирались вечерами и говорили об убитых детях.
Дети, как бабочки, росли из земли и как цветы, парили в небе. Их незримые голоса и тела заполняли воздух и старухи ходили медленно.
В детстве тайком ей рассказала подруга сказку о сердце.
Мол, есть у старух сердце матери, и когда старуха увидит убитого ею ребёнка, оно встрепенётся.
Их учили пока они не стали то ли украшением то ли производством, что слёзы – признаки лжи. Ложь – это неправильная картина мира. Правильная – речь наставника и остров.
Но в сказке слёзы помогали узнать ребёнка, пусть и убитого.
Ребёнок приплывал на остров и перед тем, как уйти, старуха по этому трёпу сердца – его узнавала.


Халупа старухи
В чашке дымился раствор пахло травой травами полем и входом в хижину ветхой материей падающей вокруг сухих палок – хижина была кверху острой и внизу широкой и  в ней стояли стул и лежанка и стол на котором  и готовила старуха. Пахло солнцем  и пылью и дурманило травяным туманом от чашки и кружилась голова и в Тите просыпалось странное сильное и становилось внизу такой же палкой деревом крепкой ногой жалило царапало мучило и рвалось наружу…

Строчка побежала вниз, в траву, змейкой, извиваясь. Она была живой и спускалась по ножке стула. Он сидел прямо перед входом в хижину и в груди все жгло, как когда он увидел Агнию или когда старик сказал ему, что есть ради чего жить или когда старуха впервые взяла его внизу живота и он ощутил освобождение и брызнул мед кровь сказала она тогда.
И когда старуха открыла ему глаза на рождение и его тайну.
А теперь она спала внутри хижины ветхой как сама старуха  и она была хижиной и лежанка ее была хижиной и он был хижиной в которую он входил и входил в старуху  и она говорила что когда он научится входить в нее он войдет в производство и потом появится жизнь и того кто родится заберут от производства и заберут от него и так оно  и бывает – тот кто рождается не знает ни мать и отца (старуха не говорила этих слов она боялась) а старик говорил он ему открыл тайну на то почему мы появляемся то не сказал как а старуха показала как но не назвала это
И внутри так жгло так пекло что нужно было это выплеснуть и  ему хотелось все это как-то оставить как мед в  старухе как надежду в старике он хотел если бы знал как это назвать и как это сделать – чтобы слова которые в нем мысли которые в нем стали вдруг снаружи  стали как бы отдельно от него брызнули как мед или как эта странная влага в уголках глаз
Его руки сжимались и пальцы ка к будто тоже сжимали что-то что могло бы помочь ему создать бутылку старик тогда сказал что раньше пили из книг а писали бутылки или наоборот – потому что раньше можно было все называть как есть и писать книги и пить бутылки и входить в производства и украшения если они звали тебя  и говорили люблю
Вот он освободился от чего-то мучительно жаркого и чистого и грязного  в себе и был пустым но так хотелось снова наполнить этот мир словами и тем что внутри и снова хотелось освободиться и мир был как когда старуха раздвинула перед ним ноги и ввела его в себя и как мир когда он увидел сквозь квадратики Агнию среди производств и вдруг в нем что-то стала собой
 И когда он пришел на остров спасать старика и тот сам ему сказал когда надо будет ты сделаешь мне операцию а раньше это называли – убьёшь
Но убить жить умереть любить родить войти – кто придумал и поменял все слова и кто знает какие из них правильные и есть ли такие слова чтобы они стекли вниз и проскользнули по сухой земле извиваясь и уползи  в мир жалить или прятаться от жары или греться на камен или вползать по шероховатой коре по стволу до неба
Он не был болью. Но боль была им. Она вошла в него, то ли боль, то ли старуха. Или он вошел в ее, то ли  в боль, то ли  в старуху. И понял. Что боль  и радость одно, когда они не ты  и ты. И когда кто-то на тебе и  в тебе. Но потом это уйдет. А останется – операция и наставник, который скажет, принеси мне часть старика. Или старухи. Потому что только так ты спасешь их – причинив боль. Боль – это радость, скажет наставник, но сейчас они понимает. Что старуха н а нем  ион в  старухе – не радость, но  и не боль.
Старик это называл жизнью и говорил, что жизнь больше. Чем слова о ней.
А сейчас старик спасен – он сам взял нож и отрезал тебя о себя. А потом Тит пошел к старухе и на сказала – ты не спас, ты убил старика. Но он так хотел – он хотел, чтобы ты остался. Теперь ты постепенно станешь стариком. Не сейчас и не со мной. Но чтобы познать Арию. Ты познаешь меня. Боль и радость, вход и выход. И она села на него.