Траектория 1 глава продолжение

                2. Весна-красна
Хата Буранов с сараями и дровниками, огородом и картофельным участком находились совсем рядом с речушкой, названия которой никто не знал, да и не пытался узнавать. Просто речка, и всё. Но не было более занимательного места у преображенского населения.
В степи тоже хорошо, особенно весной, когда пробивается свежая трава, просыпаются суслики, наполняя всё вокруг своим пересвистом, жаворонки где-то высоко-высоко воспевают весну, начинают раскрываться первые бутоны степных тюльпанов, воздух наполняется ароматом дикого лука и чеснока, весенней прелью и ещё чем-то, отчего дышится так легко и свободно.
Но речка - совсем другое дело. В начале апреля старики и родители всё чаще посматривая на бурановскую гору (была там раньше деревня Бурановка), в ту сторону, откуда текла безымянная речка, начинают свои беседы о том, какая будет нынче вода, снега много было или мало…
В апреле солнце поднималось всё выше и красовалось над миром всё дольше, начиналось время таяния снегов, начиналась весенняя лихорадка после зимней спячки  под снегом, заносившим хаты вровень с крышами.  Думали  о посевной, о домашней и колхозной живности, вообще о жизни, о том, что ещё одну зиму перезимовали и что наступает безмятежно-радостная для детей и трудовая для взрослых пора весны и лета.
К середине апреля гора с вершины начинала темнеть, снег всё более интенсивно под жаркими апрельскими лучами превращался в воду, ручейки, потоки, заполнялись балки вешней водой, наступало бездорожье.
Речка превращалась в реку, и в одну из ночей на ней лопался лёд под могучим напором воды. Звук ломаемого льда будил людей и с рассветом все устремлялись на берег полюбоваться половодьем и сделать всё для того, чтобы сохранить гребли и плотины. На гребли вывозились мешки с песком, как по тревоге с обеих сторон реки возникали бульдозеры, просто люди с лопатами, прорывали отводы, препятствуя разрушению гребли. Вода с шумом, с рёвом крутилась у запруды, создавая заторы из льдин, и тогда наиболее отчаянные мужики и парни с жердями в руках бросались на эти льдины, направляя их в отводы. Нередко льдина под ногами уходила в сторону. Смельчак, теряя равновесие, прыгал на соседнюю, если такая оказывалась рядом, или нелепо взмахнув руками, валился в ледяную купель, наполненную кашей из мелкого льда. Взвизгивали бабы, кричали мужики, подавая конец жерди, подхватывали неудачника, кто за что, и выволакивали на берег. Для этих случаев всегда припасалась водка. Стуча зубами о стакан, пострадавший нервными глотками вливал в себя спасительную жидкость и начинал стаскивать с себя прилипшую одежду.
Чувствовал он при этом себя отнюдь не пострадавшим, а героем дня. Выливал из сапог воду, насухо отжимал штаны и рубаху, раскладывал сушить на солнце и, только потом, в одних трусах сверкая пятками, бежал домой за сухой одеждой и вскоре появлялся опять в общей кутерьме, блестя глазами от выпитого ещё одного стакана водки или самогонки.
Мало-помалу шум воды утихал, освобождённые от ледяных заторов отводы получали возможность пропускать всю массу воды. Люди, облегчённо вздыхая и утираясь рукавами фуфаек и пиджаков, принимались за укрепление гребли веткам талы, лучше укладывая заготовленные мешки с песком.
Гребля спасена, можно подумать и остальных делах, например о своих чадах, которые возбуждены не менее взрослых, которым тоже хочется внести свою лепту в спасение гребли. У многих в сапогах чавкает вода, штаны все в грязи и мокры чуть не до пупка. Вся эта искупавшаяся компания незамедлительно получает по подзатыльнику и с рёвом устремляется к своим хатам, не испытывая ни малейшего желания продолжения воспитательной работы разгорячённого бати или мамки.
Через день-два речка покидает огороды, оставляя кое-где на них хрустальные острова ноздреватого льда, ярко переливающегося на солнце, уходит в свои берега  и уже можно, надев высокие резиновые сапоги с отворотами, перейти через отводы на греблю и с неё на ту сторону.
На том берегу находятся базы с колхозным скотом, там уже четвёртые-пятые сутки находится смена доярок и скотников. Ладятся деревянные мостки, и вот потянулись цепочки  людей с одного берега на другой.  И, конечно же, пацаны, эта вездесущая гвардия в возрасте от пяти до пятнадцати. 
На том берегу широкая поляна, на которой с утра до вечера не умолкают детские голоса, на которой  играют в лапту, бегая босиком по уже чуть прогретой земле, роют и лакомятся сладкими луковичками подснежников, досыта с хлебом и солью наедаются картошкой, испечённой здесь же на костре, приправляя свою трапезу диким луком и чесноком, произрастающими на склонах балок в изобилии.
Уже темнеет, и из-за речки начинают нестись беспокойные голоса матерей: «Лёнька-а-а! Сейчас же домой, пока я с палкой до тебя не добралась!». Или: «Колька! Иди до дому! Забыл, зачем я тебя посылала?»
Колька Буран, услышав голос матери, вспомнил, что ещё утром мама ему сказала, чтобы он отнёс на другой конец Преображенки к Яцукам семенной лук для посадки, в прошлом году брали, долг надо отдавать. Сунула в руки узелок, а он, решив, что отнесёт вечером после гулянья, припрятал его за сараем. Вдруг мама нашла этот узелок, тогда взбучки  не миновать.
- Толь, быстро беги к нам, там за сараем на стене висит узелок с луком, ты его возьми и дуй к Яцукам, а я догоню. Если на стене нету, свистни два раза, – сказал он дружку своему Тольке Мордвину и стал натягивать засохшие за день сапоги. Только после этого подал голос матери: «Я сча-ас!»
От гребли до Колькиной хаты было недалеко, вот-вот должен подать сигнал Толька, но свиста не слышно, значит всё в порядке. Колька не спеша перебрался по мосткам и гребле на свой берег, мама подходила потихоньку, в руке её подрагивал тальниковый гибкий прут…
- Мам! Я ещё утром отнёс лук Яцукам, правда!, - захныкал Колька.
- А почему домой не зашел, не сказал?
- Я забы-ыл!
- Вот тебе, чтоб не забывал и вовремя домой являлся! Мыс-
лимо ли, целый день прогулять, вся посуда немытая, грязь…, - так приговаривая, мама всё же потянула разок-другой по Колькиному мягкому месту, несмотря на его предохранительные скачки в сторону. Гнаться за ним она не стала, особой причины вроде не было…  Все они так, без пригляда, ладно хоть живые, да здоровые. Отбежав от матери на безопасное расстояние, Колька остановился и спросил:
- Мам! Можно я до Вальки Бондаренко сбегаю, узнаю уроки, я ж вчера в школе не был.
- Вспомнил про  уроки! Уже спать надо ложиться, а он про уроки вспомнил, их же ещё учить надо! Вот балбес! Да беги же скорее, пока папа с работы не пришел…
Не помня себя от радости за благополучный исход, полетел Колька, не разбирая дороги догонять Тольку Мордвина, так здорово выручившего из беды.
Речка много значила не только для детского населения. Как только начинала просыхать освобождённая от воды земля, вдоль её берегов с обеих сторон начиналась горячая пора посадки огородов. Рано утром, вечером после работы, в воскресные дни у речки кипела работа. Копали землю под грядки, высаживали лук, чеснок, редиску и другие огородные культуры, обсуждали вопросы о помидорной и капустной рассаде, готовили к посадке огурцы.
Для пацанов всё это представляло меньший интерес по сравнению с возможностью полазать по вербам, уже начинавшим покрываться яркозелёными перьями листьев, или, что ещё более заманчиво, испробовать воду, первому окунуться в ещё мутную от весеннего половодья воду и стать героем, открывшим купальный сезон. Разумеется, это геройство не проходило незамеченным ни среди пацанвы, ни среди старшего поколения.
Зная горький опыт прошлых лет, герой старался незаметно проскользнуть в хату, зарыться под одеяла, иногда нырнуть под кровать и затаиться  там. Чаще за весенними заботами родителям было не до воспитательной работы, но уж если попадался Сашка или Ванька под горячую руку, то долго потом помнилось открытие купального сезона.

                3. Мамина работа
В летнее время, когда взрослое преображенское население занято колхозными делами, потому что много надо успеть сделать за короткое лето, детишки посещали детский садик, расположенный за магазином на третьем, когда-то существовавшем порядке. Обыкновенная саманная хата, разгороженная на кухню-столовую  и спальную комнату, в которой вдоль стенок устроены самодельные шкафчики для раздевания, а поперёк комнаты – полтора десятка железных кроваток.
Работали в садике выбранные на колхозном собрании колхозницы, ответственные и грамотные, которым можно доверить уход и воспитание маленьких преображенцев. Такого доверия удостоилась Прасковья Буран, воспитывавшая троих детей и имевшая четырёхклассное  образование, по тем временам бывшее редкостью. Старший сын Колька разнаряжался на работу в колхозе, а Толя с Валей ходили в садик, в котором работала мама с двумя помощницами.
Продуктами питания садик обеспечивался колхозной кладовой. Уже на подходе к нему ребятишки улавливали вкусные запахи и стремились быстрее занять места за длинным дожелта выскобленным столом, на котором рядами красовались эмалированные миски с деревянными ложками и эмалированными кружками для компота, очень любимого и выдаваемого в последнюю очередь.
После завтрака дети выходили во двор и приступали к играм под руководством воспитателей. Когда игры надоедали, или прерывались из-за того, что кто-то кого-то стукнул или нечаянно или нарочно, и надо было разбираться, выносить справедливое наказание, переходили к чтению книжек, которые Прасковья брала в клубе. Книжки были интересные: про маленького Мука с волшебными сандалиями, про сапоги-скороходы, про Ивана-царевича и серого волка, конька-горбунка и ещё про многое-многое.
Незаметно подходило время обеда, очень вкусного, а потому поедаемого так, что  миски оставались практически чистыми, потому что подчищались кусочками хлебушка (остатки сладки). А потом по кружкам разливался сладкий чай…
Иногда после завтрака мама, оставив на попечение помощниц самых маленьких, отправлялась в поход. Выстраивался босоногий отряд, в сумку укладывались бутылки с водой, кусочки хлеба и после назидательной беседы трогались в путь, проходивший сначала по проулку через посёлок, мимо кузни, через греблю, мимо фермы и дальше, свернув направо вдоль балки в степь к дальнему колодцу.
Скорость передвижения была небольшой. Шли медленно, потому что мама  рассказывала воспитанникам обо всём интересном, что попадалось на пути. Про железяки возле кузни, из которой доносился кузнечный перезвон, про греблю (для чего нужна труба посередине плотины), про ветряк, возвышавшийся около речки, про пустовавшие базы молочно-товарной фермы потому что летом колхозное стадо находилось на отгонных стойбищах (летних лагерях). Туда три раза в день в кузовах грузовиков возили доярок по пыльным грунтовым дорогам с неизменными песнями и шутками.
Ребятишки слушали, переспрашивали, делились своими впечатлениями, иногда начинали выяснять отношения. И нужно было внимательно выслушивать, отвечать на бесконечные вопросы, своевременно гасить возникающие перебранки. Кому-то вдруг захотелось сходить по маленькой нужде, кому-то - по большой…
 Мама замыкала отряд, держа за руку Толю. За другую его руку держалась Валя. Иногда мама брала Валю на руки, которой это очень нравилось.
Километрах в двух от посёлка начиналась широкая бурановская балка, лощина, заросшая густой травой, среди которой кое-где краснели ягодки степной клубнички (полевнички), такой душистой и вкусной. Попадались полянки со степным щавелем, приятно кислым на вкус. И полевые цветы: фиолетовый шалфей, тёмно-коричневые «кукушкины слёзки», белые шапочки тысячелистника, степные ромашки.  Чуть повыше – белые султаны ковыля. Всё это издавало свои запахи, и лёгкий степной ветерок разносил по округе дурманящий букет разнотравья.
Здесь мама устраивала привал. Уставшие детишки усаживались на траве, кое-кто ложился, но ложиться было нельзя;  земля сырая, можно заболеть. Розданные  кусочки хлеба тут же исчезали, запиваемые водой из бутылок.
С полчасика отдохнув, поднимались. До колодца остава-лось недалеко, и через час отряд уже подходил к серому от ветра, дождей и солнца дощатому сооружению – колодцу. Колодец этот вырыт был очень давно, когда переселенцы только обживались на новых местах. Вода была на глубине пяти-шести метров, холодная и непередаваемо вкусная. Колодец был выложен традиционным серо-зелёным камнем из скал. Кладка на метр выступала из земли и была обшита толстыми досками. В;рота для доставания воды не было. К верху сруба толстым гвоздём была прибита железная цепь, на нижнем конце которой приковано было небольшое ведро. Закрывался сруб крышкой на железных петлях. Колодец устроен был на пригорке, чтобы вешние воды не затопляли его, с которого видна была Преображенка. О рас-полагавшейся когда-то недалеко отсюда Бурановке свидетельствовали одинокий карагач и кусты одичавшей смородины.
Мама откинула крышку, потянула за цепь. Перехватывая её, потихоньку вытащила ведро с блеснувшей на полуденном солнце водой и поставила его на край сруба. Кружкой зачерпнула водички и поднесла к губам. Сделав пару глотков, отвела кружку в сторону: «Очень холодная. Вам сразу пить не нельзя, горлышки заболят. Пусть постоит, погреется на солнышке».
Вдоволь напившись, засобирались домой, потому что солнце уже начало садиться. Обратный путь проделали быстрее, и  как только миновали плотину, ребятишки потянулись к свом хатам самостоятельно. От похода, вызвавшего столько приятных впечатлений, осталась усталость, да и проголодались путешественники изрядно. Толя с сестрёнкой Валей тоже побежали к своей хате, а мама направилась в садик за двухлетней сестрёнкой Олей. Да ещё надо было сделать уборку, подготовиться к завтрашнему дню,  распределить продукты, натаскать воды, полить огурцы с помидорами  на огороде при садике.

                4. На баштане
Дедушка Яша в колхозе занимал должность сторожа. Зимой и весной на ферме или машинном дворе, а ближе к уборке урожая на колхозные огороды или бахчи, по украински – на баштан. На баштане этом самом колхоз выращивал арбузы (кавуны) и дыни. Земля для баштана должна быть полегче, без глинистой составляющей. Так что подходящая для бахчевых  культур земля была довольно-таки удалённой от посёлка, за железной дорогой, за которой были Майстренковы озёра. В общем, ехали туда на быках чуть не целый день.
В одно утро родители разбудили Толю и велели быстренько завтракать и собираться в дорогу, к дедушке на баштан. Уже начали спеть кавуны с дынями. «Поможешь дедушке воров отгонять, ты быстро бегаешь. И кавунов вволю поешь…», - на прощание сказала мама. Одела она его, как на праздник – новые шаровары, клетчатая рубашка, а на голову, чтобы солнце не жарило новую фуражку. Чтобы не стыдно было дедушке, да и другим людям показаться. «Конечно,  когда будешь по баштану бегать, всё это скинешь, сховаешь в шалаше дедовом», - приговаривала она, одевая сыночка.
Солнце уже перевалило свою верхнюю точку, засобиралось на ночёвку где-то там за морями - океанами, когда бричка, запряжённая бычком–двухлетком, приближалась к  месту назначения.   
За время длительной поездки Толя вдоволь набегался впереди неспешно движущейся повозки. То за сусликами, столбиками торчащими возле своих норок и пересвистывающимися, то вдруг на глаза попадалось перепелиное гнездо с серенькой яичной скорлупой, из которого весной вышли маленькие перепелята, то кузнечики с яркой окраской привлекут внимание маленького исследователя. Богата степь  ковыльная в августовскую пору разными чудесами, но усталость взяла своё, и Толя забрался в бричку к папе, сидевшему на доске, игравшей роль скамей-ки, погоняя мерно идущего бычка.  Какие-то думки бродили в его голове, при этом какая-то грустная песня без слов слетала с его губ. «Ну шо, заморився? Лягай на сино, отдыхай. Уже скоро доидым»,- потрепав сынка по русым кудряшкам, проговорил он. И уже к бычку: «Цоб - цоб, швыдче, швыдче..»
Дедушка Яша давно уже заметил повозку, спускавшуюся с пригорка. А Рудько – цветом между оранжевым и коричневымпёсик неизвестной породы уже путался под ногами бычка, помахивая в кольцо свёрнутым хвостом. Дедушкин помощник со звонким лаем встретил гостей. Толя, задремавший на пахучем сене, заслышав собачий лай, спрыгнул с брички и побежал навстречу дедушке.
На таганке в чугунке булькал наваристый кулеш, а в шалаше в тенёчке в большой сковородке под миской  гостей дожидались жареные караси, которых на рассвете достал из «морды» - плетёной из талы ловушки для рыбы, брошенной у берега с вечера с большой краюхой хлеба в качестве приманки.
Добре повечеряли с хорошей закуской под бутылочку, привезённую папой вместе с продуктами, переданными заботливой бабушкой Дуней. Самым вкусным угощением для Толи был нарезанный большими скибками арбуз, такой сочный, сахаристый, мякоть которого состояла из мельчайших сладких пузырьков-крупинок, тающих во рту.
После ужина походили между рядами арбузных плетей, простиравшихся на полкилометра, в которых между резными листьями и сорной травой густо виднелись и тёмно-зелёные и светлые полосатые, разные по размерам арбузы. Папа складывал в мешки, сорванные дедушкой спелые экземпляры, и носил их к повозке, чтобы на восходе солнца отправиться в Преображенку. Как определялась спелость кавунов: стучанием по нему костяшкой согнутого указательного пальца, сжимание в ладонях, чтобы услышать хруст или рассматриванием спирального отростка перед плодоножкой, Толя этих тонкостей арбузного дела знать не мог, это знали взрослые. Он только знал, что после разреза-ния арбуз трескался и разваливался на две половинки, ярко красные с рядами чёрных семечек, истекающие розовым соком. Правда, иногда половинки оказывались белыми, с такими же белыми семечками.
Уже стемнело, когда бричка, нагруженная доверху, была готова двигаться обратно. Повечеряли и улеглись: дедушка с внуком в шалаше, а папа – под бричкой. Бычок отдыхал лёжа поодаль у копны сена. Наевшись вдоволь, он теперь жевал свою бесконечную жвачку, изредка взмахивал хвостом, отгоняя донимавших мух. Рудько свернулся кольцом на своём постоянном месте чуть в сторонке от хода в шалаш. Ночная прохлада мягко обволокла всё в округе…
Разбудил Толю солнечный луч, проникший внутрь через неплотности сухой травы, которой был обложен шалаш. Вы-бравшись наружу, не увидел ни брички с арбузами, ни бычка и ни папы. Дедушка сидел за столом с перекрещенными ножками, собираясь завтракать. Он уже наварил картошки в мундире, нарезал сала, хлеба. В глиняной миске виднелись  малосольные огурцы.
- Ну что, хлопчик, выспался? Иди, умывайся, вон в тазике вода, и будем снидать, - обратился он к внуку. И к Рудьку вертевшемуся у стола, - счас и тебе положу в твою посуду.
Всё было так вкусно, но особенно вкусным был кавун, от которого по щекам тёк сок, капал на голое тело, оставляя на нём неровные потёки. С улыбкой смотрел дед Яша на внука, думая о своём далёком детстве, из которого мало что помнилось. Но ведь он тоже когда-то был таким же вот хлопцем.
По договорённости за Толей через три дня должен  был заехать дядя Вася, мамин брат на колхозной машине. Так что целых три дня было в его распоряжении. Вволю набегаться вдоль баштана в сопровождении Рудька, в озере накупаться под наблюдением деда и всё того же Рудька, вволю поесть нехитрой еды, проголодавшись от активной жизни. Конечно же, вволю наесться кавунов. А ещё паслёна.
Паслён – это такая дикорастущая кустарниковая ягода с гроздочками фиолетовых ягод-плодов. Рос паслён, ни кем не саженый где попало на вспаханной земле, на огородах. Его замечали во время прополки, оставляли по краям, чтобы он не заглушал основную культуру и к осени вдоль рядов картошки поднимались паслёновые кусты, усыпанные тёмно-фиолетовыми крупными ягодами, такими нежными и очень сладкими. Конечно, эта богом данная ягода была очень важным подспорьем в питании не только детей, но и взрослых. Пирожки, вареники с начинкой из паслёна были всеми любимым десертом.
Надо сказать, что на баштане было изобилие этого растения, вытянувшегося на просторе почти на высоту Толиного роста, и ягод на кустах было видимо-невидимо. Оторваться от них не было никакой возможности. На второй день пребывания внука на баштане дедушка Яша, озабоченный тем, что иногда наведывались гости, которых никто не приглашал, кто пешком, кто на велосипедах, поймал себя на том, что внучок  потерялся из виду.
Покричав для начала и не услышав ответа, двинулся вокруг арбузного поля в сопровождении верного Рудька, повесив на плечо старую одностволку, заряженную патроном с пыжами без дроби. Был уже полдень, солнце палило нещадно, земля накалилась так, что босыми ногами на неё трудно было наступать. Дедушка был обут в яловые сапоги, позволявшими свободно идти без дороги, по кустарникам, пашне и по острым камням кое-где росшими из земли в предгорной местности. По небритым щекам стекали струйки пота, сказывалось ещё лёгкое волнение за внука, потому что уже край баштана был близок.
Однако через пару минут волнение сменилось противоположным чувством, потому что удержаться от смеха было трудно. Заплаканный Толя сидел под большим паслёновым кустом, ещё всхлипывал, размазывая слёзы по лбу и щекам. Так как руки были перепачканы паслёном и пылью, то можно представить картину, представившуюся дедушке.
- Оце шо за чёрт тут сыдыть, та мычить як бычок, - обратился к внучку, на перемазанном лице которого выделялись лишь белки глаз.
- Я фуражку-у-у потеря-я-л, - продолжая всхлипывать, выдавил из себя Толя, - шукав, шукав, нэ можу найты…
- Да, горе вылыкэ, дэ ж ты ии посияв, ту фуражку, - посо-чувствовал дедушка Яша, - ну не плачь, вместе пошукаем.
Горе у Толи действительно было большое. Мама, собирая его в поездку, говорила, чтобы он одежду оставлял в шалаше, когда будет бегать по полю. Он так и делал, а фуражку, новую фуражку,  купленную на базаре в городе, одел по настоянию дедушки. «Сонце пыче, голову нада накрывать, а то вдаре…». А теперь вот фуражки, или как ещё называли этот головной убор, картуза не было. Где-то он лежит, а сказать не может, и надо облазить полтора гектара, чтобы найти пропажу, или, совсем случайно на него наткнуться. Но это когда ещё будет…  Поэтому не мог Толя успокоиться и продолжал всхлипывать. Было очень обидно. А ещё как подумаешь, что дома над ним будут смеяться, как это он зачем-то снял картуз, чтобы он не мешал лакомиться паслёном, да и не вспомнил, пока был рядом, а потом от куста  к кусту, совсем  про него забыл.  А когда палящее солнце дало о себе знать обнаружилось, что фуражки нет. Долго ходил по полю, хотел найти, и, убедившись в  бесполезности поисков, уселся под большим кустом и горько заплакал. За этим печальным занятием его и застал обеспокоенный дедушка Яша.
-Та ны плачь, найдэться твий картуз, - поднимая внука из под куста, - проговорил он, думая о том как привести его в божеский вид. До шалаша, а тем более, до озера было далеко, умыть было нечем. И придумал.
Нагнулся за лежащим на земле небольшим арбузом из последней завязи, наверняка ещё не спелым, оторвал плодоножку. Нарвал большой пучок травы, расстелил на земле, положил на него арбуз и легонько стукнул по нему кулаком. От удара арбуз раскололся, потёк сок.
- Щас мы тэбэ умыем, а ну пидставляй свою карточку, - с этими словами дедушка разломил арбуз и, придерживая за затылок начал водить одной из половинок по щекам, лбу, в общем, по всему Толиному лицу, - тикэ глаза закрый, оны у тэбэ чисти осталысь, хоть и красни от слёз и пота…
После процедуры умывания кавуном они долго ещё бродили по краю поля, и посерёдке, там, где виднелись паслёновые кусты, но фуражки нигде не было.
Когда вернулись к шалашу, Толя забрался внутрь и не выходил до сумерек, пока дедушка не упросил его вылезть и повечерять. «А то ще помреш за отого картуза, шо я потом папки с мамкой скажу»… Поев без обычно присущего ему аппетита, он залез опять в шалаш и не вылезал до утра.
Утром фуражка нашлась. Дедушка Яша, прихватив ружьё, в компании с Рудьком направился к дальнему краю баштана. Ближе к середине Рудько у паслёнового куста остановился, подняв правую ногу справить малую нужду. И чуть было этого не сделал прямо на Толину фуражку. Дедушка вовремя увидел её и отогнал помощника.
Закончив обход, поспешил обрадовать внучка. Издали увидел Толя свою фуражку на стволе ружья и побежал навстречу…
- От, Рудьку спасиба скажи, вин твою пропажу нашов, - проговорил дедушка подбегающему повеселевшему Толе, - правда, чуть ны обписяв ии.
После обеда на колхозной полуторке приехал дядя Вася. Конечно, не обошлось без смеха над приключением племяша. Толе было немножко стыдно и вместе с тем радостно, что всё благополучно обошлось, и они скоро поедут домой в кабинке и дядя Вася разрешит придерживаться за руль на поворотах и попипикать на въезде в Преображенку.
Эта история надолго осталась в памяти Толи, и уже во взрослой жизни он иногда  при случае рассказывал о ней. Это от того, что в детстве его умывали арбузом, у него розовый цвет лица.
                5. Пора в школу
Сентябрь 1953 года. Берег знакомой речки, прибрежные камыши, заросли веничной полыни, укропоподобные белые венчики дурно пахнущей мухоморной травы. Над этими зарослями возвышаются громадные вербы с узкими листьями, тронутыми первым дыханием зимы. За вербами частоколы огородов с протоптанными в бурьяне тропинками к речке, оканчивающиеся незамысловатыми мостками для набирания воды. На таком мостке сидит Толя, за ним куча грудок (ссохшихся комков земли), которыми он бомбардирует несметных жаб, таращащих из воды свои булькастые глаза.
- Ось де вин ховается! - раздаётся звонкий голос Вальки Середы, соседской девчонки. Толя испуганно оборачивается, но Валька уже подбежала, явно намереваясь столкнуть его с мостка. Толя инстинктивно отклоняется в сторону, Валька с разбегу летит  в воду, успев таки ухватиться за Толю, и оба они валятся в прибрежную грязь, подняв фонтан воды с тиной и лягушками. Вода обжигает, они быстро поднимаются и начинают реветь как по команде, не забывая оглядывать друг друга. От того, что зрелище они представляют незаурядное, очень скоро сквозь слёзы прорывается смех, Толя для порядку хлыскает Вальку по голове  за нарушенный покой, они стаскивают с себя немудрящую одёжку, бултыхают её в воде и развешивают на бурьяне. Мир восстановлен, и Валя сообщает причину своего появления.
- Меня ж за тобой послал Иван Павлович! Ты чё в школу не ходишь?
Толя отрицательно мотает головой. У него старший брат Колька учится в школе, и он видит, сколько неприятностей у брата из-за этой школы. Нет, в школу он не хочет. Но, несмотря на то, что ему весной, в мае исполнилось только шесть лет, в школу идти пришлось.
Потому что вечером того же сентябрьского дня к ним домой пришел школьный учитель, вернее приехал на своём «Москвиче». Этого «Москвича» довольно часто толкали ребячьей оравой по пыльной деревенской дороге.
После переговоров мама (тётя Параня для Толиных сверстников) достала из сундука чёрные лоскуты, из них сшила сумку с длинной лямкой, такой, что накинутая на плечо она болталась у колена.
Потом они пошли к бабушке Дуне, жившей на самом краю соседней деревни Григорьевки, имевшей второе название – казахское – Ащелисай. С мамой идти безопасно, а вот, если одному, то боязно, потому что гусиные стада у мостика нападают со змеиным шипением и страшным хлопаньем крыльев. Однажды Толя не успел пролететь мимо, и большой гусак уцепился за штаны и больно и страшно хлопал крыльями. Хорошо, что бабушка оказалась недалеко и отбила своего незадачливого внука.
У бабушки Дуни Толю обмеряли вдоль и поперёк, предварительно угостив сдобнушками.  Потом он убежал на бабушкин огород, где было видимо-невидимо паслёна, неповторимо вкусной чёрно-фиолетовой огородной ягоды. Когда уже стемнело так, что кусты превратились в пугающе-непроглядную склонённую массу, перепачканный с ног до головы Толя заявился в хату.
- Паранька, кто это к нам зашел? – насмешливо спросила бабушка, - якыйсь-то чортяка!
Мама, не в силах сдержать себя от смеха, сквозь силу проговорила: «Самый настоящий чёрт, даже с рогами!», потому что на курчавой Толиной голове застряли клубки колючек. Вдвоём с бабушкой они посадили его в глубокое корыто с тёплой водой, оттёрли, отмыли, вытерли насухо и нарядили в новую белую рубашку и новые черные шаровары.
На другое утро мама разбудила Толю пораньше, ещё не уехал на колхозной легковушке возить председателя колхоза папа, он завтракал со старшим сыном Колей, обсуждая домашние дела. Толя босиком пробежал в сарай, справил свою нужду и бегом к папе с просьбой прокатить на машине.
- Ты, сынок сёдня в школу пойдёшь. Будешь хорошо учиться, буду катать.
А Колька добавил: «За двойки и колы – лозиной…
- Нет, Толя у нас будет хорошим учеником, - подвела итог мама.
Папа, позавтракав, уехал, Колька убежал с соседским Колькой Середой, а мама начала собирать Толю в школу: надела штаны, рубашку, причесала роговым гребешком, таким частым, что волосы, кудрявые Толины волосы, стали напоминать белобрысое облачко. В сумку положила тетрадку и карандаш.
Толя смотрел, не дыша, как на его вечно покрытые цыпками ноги мама надела короткие чулки, и на них (о чудо!), блестящие чёрные полуботинки. Толя не мог шевельнуть руками или ногами, боясь испачкать, изорвать ненароком всей этой надетой на него красоты.
Красный и потный от волнения и напряжения переступил он школьный порог. В первый день, глядя на доску непослушными руками чертил он косые палочки по письму и арифметике. Иван Павлович поставил ему оценки: два и три с минусом. Уж больно неказистыми показались ему эти первые Толины палочки.
Школа была расположена в середине Преображенки, на углу проулка, пересекавшего посёлок. Таких проулков, нужных для въезда со стороны было несколько через десять хат. На другом углу проулка напротив школы была поселковая лавка, в которой продавались сахар, соль, мыло, фуфайки, сапоги и другие необходимые товары. В этой же длинной хате с другой стороны был поселковый клуб, в котором проходили разные собрания, редкие концерты заезжих гастролёров, иногда там показывали кино.
Школа – самое почитаемое место в посёлке. Школьное здание в отличие от других сооружений имело не плоскую, а четырёхскатную с железной кровлей крышу, на окнах были узорные наличники. Чтобы зайти в школу, нужно было подняться  по ступенькам высокого крыльца. Учительствовал там Иван Павлович Б;хало, очень уважаемый в посёлке человек, владелец единственного в округе личного автомобиля. Классная комната была одна, просторная с четырьмя рядами парт. Крыши парт покрашены были чёрной краской, чтобы не так заметны были чернильные пятна, как классная доска, а сиденья – коричневой, как деревянный пол. Занятия были организованы в две смены: до обеда первый и третий классы, после обеда – второй и четвёртый. Вторая комната, отгороженная печкой-голландкой и дощатой перегородкой с классной доской, была учительской, библиотекой и архивом одновременно. Печка, обогревавшая одновременно и класс и учительскую в высоком, с подвалом, здании требовала в морозные с ветрами дни много топлива – дров, угля, кизяков, которыми привычно пользовались преображенцы. Поэтому очень рано приходилось вставать сторожу-истопнику жившему при школе в своей коморке, выгребать ещё не успевшую остыть золу, растапливать печку, чтобы к приходу учеников в классе была нормальная температура.
Толю Иван Павлович посадил на пустовавшее место на третьей парте первого ряда с Султаном Бетиевым, мальчиком- чеченцем из семьи чеченцев. Ещё в первый класс были записаны Валя Середа, Валя Орышич, Толя Клинк, Вовка Каспер, Толя Чернышов, Коля Демченко, Валя Яцук, казашка Камида, чеченка Тухигова Ашов.
После звонка, которым сторож известил об окончании занятий с помощью бронзового зеленовато-желтого колокольчика Толя с соседской Валей Середой, Толей Клинком, Вовкой Каспером  и казашкой Камидой направились в свою сторону Преображенки, обсуждая разные вопросы, включая заданные на дом уроки.
Да, теперь надо каждый день ходить в школу, а после школы учить уроки по письму, арифметике и чтению. Но в школе интересно, туда ходят все друзья-товарищи, вместе учат буквы, считают на палочках, сделанных из чилиги. И так интересно рассказывает Иван Палка (так короче и так больше подходит это имя строгому учителю). А на уроках физкультуры они бегают, прыгают, смеются над неудачниками, завидуют тем, у кого всё получается.
6. Чаушка
Чаушка – это речка, скорее речушка, протекавшая в двенадцати километрах к югу от Преображенки. Это один из многочисленных притоков Урала, питаемый родниками. Добраться до неё можно пешком, если выйти из Ащелисая на Солёное озеро, пройти вдоль него до самой высокой горы, одной из вершин гор Мугоджар. Там начинались скалы, ущелье, круто уходившее в глубину метров на двадцать-тридцать. Эти скалы были местом привлекавшим население  Ащелисая и Преображенки, особенно детское. Пойти в скалы для пацанвы означало проявить некий героизм, потому что путешествие туда было связано с довольно рискованным спуском на дно ущелья, если учесть, что никакого специального снаряжения для скалолазания никто с собой не брал. Единственный непременный атрибут экипировки – обувка, желательно ботинки на шнурках, потому что босиком по острым камням далеко не уйдёшь.
По дну ущелья протекает ручей шириной мера полтора-два с такой прозрачной водой, что видны все камешки на метровой глубине. Но такая глубина не по всему протяжению ручья - начинающейся речки. В основном обжигающая вода редко доходит до колен. Под донными камнями, плоскими сине-зеленоватыми можно найти зеленовато-коричневых, под цвет водорослей, раков. Как же больно щипают они своими клешнями, если при попытке схватить их ухватишься не за туловище, а за гибкий хвост или голову. Набросав на берег десятка два раков, где их ловили помощники, на камнях разводили костёр, для этого собирали сухие ветки, и жарили их, наблюдая, как под действием огня изменялся цвет с коричневато-зелёного на красный.
Полакомившись нежным белым рачьим мясом, извлекае-мым из клешней, туловища и хвоста, а заодно перекусив кусочками из узелков, выбирались из ущелья, подстраховывая друг дружку протягиванием палок. Дальнейший путь пролегал вдоль скалистого ущелья  с уходившими вглубь серо-зелёными каменными плитами с рыжими пятнами мха. Из расщелин тянулись деревца, поселившиеся на отвесных скалах благодаря ветрам, занёсшим семена. Постепенно глубина ущелья уменьшалась и скоро скалы исчезали вовсе, местность переходила в равнинную, по которой протекала Чаушка, окаймлённая кустами густо разросшегося тальника, или талы, как его называли местные жители. Здесь Чаушка резко поворачивала влево и на её левом берегу расположилась Лушниковка, посёлок в котором проживали колхозники из второй бригады, протянувшийся на полкилометра. Месторасположение Лушниковки очень красивое. На берегу речки с чистейшей водой, всё в кустарниках и деревьях, на улочке из хат, сложенных из плоских сине-зелёных камней ковром стелется спорыш-трава. За хатами в речку упирались огороды, которые поражали урожайностью; земля была настоящая чернозёмная и вдоволь чистейшей воды для полива.
Далее по течению Чаушки в получасе ходьбы располагался колхозный сад с изгородью из колючей проволоки. Вдоль изгороди кусты чёрной смородины. Вишни, яблони-ранетки, поляны клубники: всё это было  необычно для степной местности подобно оазису в пустыне, поэтому привлекало внимание жителей близлежащих деревень и посёлков. А пасека со страшно гудящими ульями вообще была местным чудом, потому что продукцию её по окончании сезона давали колхозникам в соответствии с заработанными трудоднями. Главным на пасеке и в саду был дед Дышкант. Под его началом была маленькая бригада, состоявшая преимущественно из лушничан, задачей которой являлось проводение необходимых агротехнических действий, которых в течение всего сезона было немало.
За садом Чаушка петляла между выступающих из земли каменных гряд и была то нешироким ручьём, а то вдруг пре-вращалась в озеро, в глубине которого метались стайки окуней, краснопёрок и щук. И налимы водились в прозрачной Чаушке. В отличие от окуней и, тем более юрких щучек, налимы были медлительными, и их можно было на отмелях ловить на остро отточенные пики-шила, воткнутые в палки-копьеца. Надо только резко взмахнув им точно воткнуть в широкую чёрную спинку усатой рыбины.
                7. Преображенские чеченцы
Преображенка с Григорьевкой располагались вблизи от границы Казахстана с Россией. Понятие граница было услов-ным, так как пересекалась она без каких-либо ограничений. Просто в трёхстах метрах от дороги- соединявшей российский город Орск с казахстанским Актюбинском был вкопан ничем не примечательный столб без каких-либо надписей и знаков в человеческий рост. Также незаметно пересекала границу и железная дорога, построенная ещё при царской власти.
На 304-й разъезд этой дороги глубокой осенью 1944 года прибыли теплушки с депортированным по приказу вождя революции- Иосифа Сталина населением из Чечено-ингушской республики. Что явилось причиной депортации, жителям Преображенки не объясняли. Просто Григорьевскому сельскому совету предписано было на его территории разместить 50 семей. Время было военное, приказы не обсуждались, а беспрекословно выполнялись. Пешим порядком, сложив то, что удалось взять с собой и довезти в арбы запряженные быками двинулись вынуж-денные переселенцы по ковылю в видневшееся поселение.
Толя Буран, родившийся в послевоенном 1947 году этого видеть не мог, потому что тогда его ещё не было на белом свете. Зато часто с пацанами прибегал он к «кузне» (кузнице), находившейся у гребли-плотины, перегораживающей речку, привлекавшей перезвоном молота и кузнечного молотка. Вокруг кузни были навалены разные железяки: прутья, полоски, проволока, бороны и прочее.
В закопчённом нутре кузни стоял кузнецкий горн со сшитыми из кожи мехами, которые плавно сжимались и разжимались вручную подручным с помощью приделанной проволочной ручки. Меха раздували малиново-красные угли, в которые кузнец чеченец Исмаил Бетиев закладывал железки. Выждав определённое время, щипцами с длинными ручками выхватывал он раскалённую добела железку, клал на наковальню, удерживая щипцами в левой руке, правой рукой часто постукивал маленьким молотком, показывая  молотобойцу, куда надо бить молотом.
- Динь, динь, динь!.. – выговаривал молоток.
- Бум…, бум… - размеренно глухо вторил ему молот.
С раннего утра до вечера доносилась до ближайших хат эта немудрёная мелодия. Работы было много, особенно в посевную, когда надо готовить бороны, штельваги и восьмёрки к ним, отковывать заготовки для валов, оттягивать лемеха плугов и много кое-чего другого для колхозного хозяйства и для жителей Преображенки и окрестных посёлков. Помощниками кузнеца в летнее время, когда не надо ходить в школу, были его сыновья: Ризван – ровесник Толиного брата Кольки и Султан – Толин ровесник. Султан командовал мехами – гигантской гармошкой, подвешенной к потолку кузни, а Ризван – коренастый смуглый крепыш размахивал молотом. Часто Султану и Ризвану помогали друзья одноклассники. Занятие это было интересное: шипел воздух, нагнетаемый мехами, гудело пламя в углях, становились малиновыми, потом бело-желтыми нагреваемые железки. Потом под ударами молота металл менял свою форму: из круглого становился плоским, и наоборот, менял цвет от белого до фиолетового, сине-серого. Откованные изделия отец Бетиев окунал в железную полубочку с чёрной водой. Резкое охлаждение сопровождалось шипением, вода вокруг железки вскипала, выбрасывая на поверхность лёгкое облачко пара.
От горна шел жар. Кузнец в надетом на голые мускулистые плечи кожаном фартуке, закрывавшим тело от шеи до ног, размеренно двигался от горна к наковальне, выполнял свою горячую работу, сопровождая её звучными командами на чеченском языке. Когда жара становилась нестерпимой, пот заливал глаза, бросив очередное изделие в воду, кузнец клал щипцы на горн в сторонку, туда же молот с молотком и другими инструментами и выходил на свет божий.
Пока он отдыхал в тенёчке, обдуваемый прохладным ветерком друзья-помощники бежали к воде, на ходу стягивая с себя рубашки, шаровары. Чуть  в сторонке на берегу насыпана была глиняная горка-трамплин, с которой бухались пацаны в воду, поднимая фонтаны брызг. Первым делом надо было переплыть на другой берег к ветряку – ветряному двигателю на высокой (метров двадцать) железной башне, с помощью которого в ветреную погоду (ветра дули почти постоянно) подавалась вода на МТФ (молочно-товарную ферму), расположенную метрах в трёхстах от речки.
Переплыв на свою сторону, купальщики устраивали шумные игры в «салки». По палке, перехватываемой кулакам по очереди, определялся первый мающийся, затем все бросались в разные стороны, ныряли, уплывали подальше и дразнились на безопасном расстоянии. Передать другому «сало» означало догнать кого-нибудь и дотронуться до плеча. Было весело, время летело незаметно.
Зычный гортанный голос отдохнувшего кузнеца возвращал сыновей в чёрное лоно кузни. Побарахтавшись  в речке ещё некоторое время, бежали пацаны к своим хатам выполнять свои домашние обязанности, которых было немало.
Довольно быстро прижившись в Преображенке, чеченцы трудолюбием в местном колхозе «Передовик» не отличались. Немногие, в том числе семья Бетиевых, трудились добросовестно. Кузнец Бетиев был лидером преображенских чеченцев, был даже секретарём партийной ячейки, у него на кузне часто решались важные вопросы колхозной жизни. Остальные же предпочитали более лёгкий путь, не обременяя себя крестьянским трудом, который был рабству сродни. Сбиваясь в группы, промышляли они в близлежащих сёлах. Предметом внимания их были поросята, бычки, тёлочки, а то и коровы, которые свободно ходили в окрестностях сёл, паслись, набирали вес. Что стоило при всеобщей занятости загнать скотину в глубокую балку и превратить в говядину или свинину.
Ничего не находили в хатах-лабиринтах приезжавшие по жалобам пострадавших милиционеры, хотя выпотрошенные кишки где-нибудь за базами свидетельствовали об агрессии. Зайдя во входную дверь, в сенцах обнаруживали они две-три двери. Войдя в одну из них, опять натыкались на разные хода. Не запутаться в многочисленных клетушках было невозможно, поэтому бесполезно потолкавшись час-полтора, просили они хозяев вывести на свет божий. Как пряталось или сбывалось мясо, шкуры было большой тайной. Одним из вариантов, выведанным детворой было хранение на дне речки, где били родники. Мясо складывалось в мешок, завязывалось и бросалось в речку, а конец верёвки привязанной к мешку, искусно прятался на берегу. Через несколько дней, когда улегался шум, мясо вы-нималось из своеобразного холодильника и шло на переработку или реализацию. Преображенцам приходилось мириться с таким положением, потому что связываться  с горячими и жестокими чеченскими парнями, очень сильными и выносливыми, а главное – злопамятными  было опасно.
Жестокость чеченцев поражала. Представьте себе такую картину. Зима. Замёрзшая речка у гребли. Толщина льда около полуметра. Чуть далее кузницы вморожен шестирёберный бетонный каток для прикатывания посевов. На его ось сверху одето тележное колесо. К колесу привязана длинная жердь. Метров шесть-восемь. К концу жерди на длинной верёвке  привязаны санки таким образом, что верёвка с санками образуют прямой угол. На санки животом ложится очередной любитель острых ощущений. Все остальные – человек десять начинают крутить колесо с жердью. Санки начинают двигаться сначала по  малому кругу, когда верёвка тянется за концом жерди. Потом, по мере увеличения скорости, верёвка постепенно изменяет угол по отношению к жерди, круг увеличивается и достигает максимума, когда натянувшаяся верёвка становится продолжением жерди. Санки летят по кругу с огромной скоростью. Теперь надо очень сильно держаться, и не дай Бог, если на траектории движения появится посторонний предмет. Бывали случаи, когда верёвка обрывалась и тогда летели санки вдоль речки, если повезёт. Хуже, если в берег…  А уж крутили чеченские пацаны, будь здоров! Поэтому редкие местные парнишки отваживались лечь на снаряд, чаще катались чеченцы. Единственным, кто не боялся, был Толин брат Колька Буран – сорвиголова, каких поискать. Пальму первенства во всём он старался не упускать, что сердило и даже злило чеченских друзей. И вот после очередной раскрутки, убедившись, что Колька не слетит с санок, уставшие крутильщики бросили жердь и кинулись к берегу, чтобы выбежать за пределы круга до того, как пронесутся санки. Проехав ещё круга два, Колька соскочил с потерявших скорость санок и, крикнув  победное: «Ура!», побежал на другой берег к ветряку. Ещё какая-то озорная мысль пришла в его голову.
Минут через пять он уже был на лестнице ветряка. А когда спустился, поорав с площадки обслуживания, в руке у него был стальной пруток около метра длиной с загнутыми концами, какая-то деталь от ветродвигателя, которым он вызывающе размахивал. Требование чеченцев отдать им добычу, было демонстративно проигнорировано. Это было каплей, переполнившей чашу терпения кавказцев. Погонявшись за юрким смельчаком, поймали его, подтащили к проруби, из которой брали воду для поения скотины, воткнули пруток в ушко правого сапога, ногу с прутком засунули в прорубь, пруток повернули так, чтобы нельзя было вытащить ногу, и сказали, что будут держать, пока не замёрзнет вода в проруби.
Еле вырвался Толя из рук державшего его чеченца и побежал домой за папой выручать старшего брата. Завидев подбегавшего дядю Василия, чеченцы разбежались. Сапог с прутком утонул, потому что подбежавший папа потянул сына из проруби и вытащил без сапога. Конечно, Кольке досталось. Здорово отлупил его папа. Но досталось и обидчикам. Крутой разговор был
на чеченском собрании, где Исмаил Бетиев по своему наказал соотечественников. Разумеется, на другой день признавшиеся виновники приходили извиняться и принесли Кольке новые сапоги.
Много ещё можно привести примеров жестокости чечен-цев. Один раз Толя пришел в школу и не узнал Султана, за одной партой с которым сидел. Обычно подвижный и разговорчивый, сидел Султан молча, и не шевелясь. На вопрос, что с ним, открыл рот и показал язык с отрезанным кончиком. И пояснил, что отец, тот самый кузнец Бетиев наказал сына за разглашение какой-то семейной тайны.
Через два года после смерти Иосифа Виссарионовича Сталина вышло постановление правительства СССР об окончании ссылки чеченцев и они постепенно перебрались в свою родную Чечено-Ингушетию, оставив в Казахстане воспоминания о себе.

8. Начало трудовой деятельности
После утомительной надоевшей зимы наступала весна. Колхозники готовились к посевной, от которой зависело очень многое. Посеять надо в сжатые сроки, потому что весенние ветра вытягивали влагу, а дождями погода не баловала. Вот почему в посевную нельзя терять ни одной минуты. Люди, техника, горючее, семена, питание – всё обсуждалась в клубе на предпосевном собрании колхозников, затягивавшемся почти до петухов. И когда бригадир с агрономом давали команду начинать, всё приходило в организованное, чёткое движение, не прекра-щавшееся по ночам. При свете фар двигались посевные агрегаты. Коля был полноправным участником посевной, был прицепщиком, как и неразлучные друзья: Колька Середа, Толька Мордвин, Ленька Малюк,  Митька Барг, Толька и Лёнька Яцуки. Они уже закончили школу-семилетку, учились на трактористов и на них возлагались большие надежды. Двумя-тремя годами раньше они заняты были  на подвозке семян к агрегатам на быках и лошадях, запряжённых в брички. А теперь им доверялась техника. Младшее поколение, рождённое уже  после войны, к посевным делам не привлекалось. Им надо было заканчивать учёбу в школе, с нетерпением дожидаясь каникул. Да и на их детские плечи ложились домашние обязанности  - уход за скотиной, поддержание порядка в доме и во дворе, помощь маме во всех делах.
Но вот звенит последний звонок, вручаются школьные табеля и вот они – каникулы.   Свобода.  Проходит неделя, другая. И вот после домашних маминых бесед возникает мнение, что нечего лётать по степи, лазить по деревьям, сараям, где попало, рвать обувку и немудрящую одежонку. Хотя большей частью бегала пацанва босиком, отчего кожа на подошвах так загрубевала, что не ощущались колючки и мелкие грудки окаменевшей суглинистой грязи.
Ясно, что после каникул нужно будет снова идти в школу, а для этого хотелось на ноги обуть новые сандалии, на обветренное бронзовое тело новые штаны и рубашку. А ещё нужны учебники, тетради, альбом для рисования, карандаши, краски и многое другое, необходимое для школьных дел. Поэтому в одно утро во время завтрака Толе было объявлено, что папа договорился с завфермой и ему надо собираться на работу пасти телят, за что будут начисляться трудодни. На трудодни будут выделяться деньги и зерно.
Пасти телят это значит следить за ними, за этими глупыми коровьими детками, чтобы они не разбрелись по всей степи, не лазили по огородным грядкам, да не дай бог не наелись чего-нибудь такого, отчего и подохнуть могут. Много наставлений родительских, да ещё и старшего брата выслушать пришлось девятилетнему колхознику. Прихватив собранный мамой узелок с едой, отправился он на ферму…
Телята после утреннего поения обратом толпились в загородке. Тётя Маруся, работавшая старшей дояркой, завидев не очень-то спешащего племянника, крикнула: «Быстрей, быстрей, пастушок, а то они счас загородку поломают!»
Выслушав ещё несколько тётиных наставлений в отношении пастьбы Толя сняв крючок, закрывавший калитку, выпустил застоявшихся телят на волю.
«Тридцать четыре головы, чтобы всех обратно пригнал, когда солнце начнёт садиться», - этими словами проводила стадо с новоиспечённым пастушком тётя Маруся, любимая его тётя, которая шефствовала над детьми Буранов во время отсутствия родителей. Солнце ещё пока поднималось над горизонтом, ещё покачивались кусты бурьянов, высоко растущая трава от утреннего свежего ветерка.
Телята это телята. Одни, смешно взбрыкивая ногами, по-неслись к балке, пролегающей за фермой, другие к речке, а некоторых надо выгонять из-за загородки. Но Толя парень сообразительный, в первую очередь метнулся к речке, нельзя пускать к воде. Уже от самой воды завернул чёрного бычка, отчаянно лупя его толстой палкой по бокам… Примерно через полчаса телячье стадо уже потихоньку двигалось вдоль широкой лощины с густой, ещё пока невыжаренной нещадными лучами палящего солнца.
Нащипавшись сытной травы телята двигались к речке на водопой.  Солнце уже перевалило  точку зенита, пора и полежать в тенёчке, напившись водички из безымянной речки, питаемой родниками. Да и пастуху пора пообедать.
И потянулись денёчки. Ранние подъёмы, долгие часы маневрирования телячьего стада, чтобы травы было побольше, вовремя пригнать на водопой, уследить, чтобы ни один телёнок не отбился. Иногда к нему на подмогу приходили друзья Черныш, Клинк, Демченко, но это было не часто, потому что их родители тоже приспосабливали к какому-нибудь занятию с той же целью, чтобы детвора была при деле.
За пару недель до школы, когда телята незаметно превратились в молодняк - бычков и тёлочек и за ними трудно было угнаться пешком, да и гонять надо было подальше, Толю освободили от пастушества, а стадо принял колхозный пастух, пасший на гнедом жеребце, да ещё и собаки ему помогали. Правда, стадо уже стало  в три-четыре раза побольше, со всех ферм.
Наградой за летний труд была поездка в город Орск в кузове грузовой машины на мешках с зерном и мукой вместе со старшим братом Колей и сестрёнками Валей и Олей. Там после торговли на базаре и посещения мотогонки в большущей бочке, по стенкам которой  с огромной скоростью носились диковинные мотоциклы, страшно рыча и извергая копоть из выхлопных труб, папа с мамой и детворой отправились за покупками. В магазины даже страшновато было заходить, сколько там всего было, а ещё больше народу. А в толпе по рассказам некоторых од-носельчан прогуливались воры, которые могли просто из кармана вытащить деньги у незадачливого колхозника, или острой бритвой разрезать карман или сумку.
К счастью в такую историю семья Буранов пока не попадала и ближе к вечеру, нагрузившись материей, одеждой, обувкой, а также ещё и сладостями и колбасой, так вкусно пахнущей, а ещё
вкуснейшими пирожками с ливером тронулись в обратный путь.
Правда, выехав за Орь, речку вдоль которой расположился Орск, сделали остановку, чтобы пообедать в компании с односельчанами. Дети запивали еду лимонадом, остро ударявшим в нос газом, а взрослые перед едой в стаканчики наливали напитки покрепче. Мужики угощались водкой, бабы наливали вина, чёкались, выпивали, шутили, делились впечатлениями от прожитого дня, от трудного лета, говорили о предстоящей уборке урожая и вообще о жизни, пока кто-нибудь из авторитетных мужиков не произносил: « Ну, наверно уже надо ехать, а то дома нас уже потеряли»

                9. Юные механизаторы
Время двигалось вперёд. Сменялись времена года. После суровых зим наступало  лето. Долгожданное лето после утомительной учёбы. Хоть и утомительными, но и очень интересными были школьные годы. После Преображенской четырёхлетки в пятый класс надо было ходить в Ащелисайскую школу, располагавшуюся на другом краю большого села с четырьмя улицами. Конечно, много новых одноклассников, самых разных,  и вместе с тем таких одинаковых сельских мальчишек и девчонок.
Учился Толя прилежно. Не отказывал, когда одноклассники просили списать решение премудрых примеров  и задач, упражнений по русскому языку. Приходили к нему за помощью преображенские пацаны после школы, когда надо было делать уроки, которым предприимчивый папа иногда находил работу: то лёд поколоть у колодезя, то дров попилить или ещё чего-нибудь.
Но наступало долгожданное лето, и надо было устраиваться в колхозную бригаду № 2, бригадиром которой долгие годы был неизменный дядя Саша, Александр Порфирьевич Синица. Из Толиных ровесников формировался сенокосный агрегат, с пятью зацепленными друг за дружку сенокосилками с приводом шатуна  с косой от ребристых колёс. Старшими в агрегате были тракторист и старший косильщик. В Толином агрегате эту должность занимал Сашка Цыц, долговязый парень из немцев, поселившихся в Преображенке в послевоенные годы.
 На стану, месте, где ночевали агрегаты, сенокосилки готовились к работе. Надо было разъединить шатун с косой, вытащить её из полотна сенокоски, отнести её на заточку к дяде Густаву, а после заточки вновь вставить её в полотно так, чтобы она вошла между острыми пальцами и прижимными планками. Поначалу процедура замена косы выполнялась с большими затруднениями, но через два-три дня руки выполняли все движения заученно, как-бы автоматически. После установки коса должна быть смазана из маслёнки с длинным клювом, наполненную густым нигролом. Потом полотна поднимались, ставились в транспортное положение, фиксировались в вертикальном положении специальной тягой с гайкой-барашком, так названной за свои рожки. Когда все пять полотен занимали нужное положение, тракторист сигналил прогазовками дизеля, пацаны занимали свои места на железных дырчатых сидениях, и агрегат направлялся на поле.
Косить приходилось и многолетний сеяный житняк, и естественные степные травы с серебристыми султанами ковыля, иногда попадал и чилижник, доставлявший серьёзное испытание сегментам косы, которые зачастую в таких случаях срывались с заклёпок и требовался срочный ремонт.
По прибытии на место косовицы косильщики  быстро освобождали полотна от тяг, опускали их в горизонтальное положение, специальным рычагом включали муфты приводов. На первой или второй скорости, в зависимости от травостоя, тракторист направлял трактор вдоль загонки, многочисленные острые сегменты кос начинали свою привычную работу срезать попадающиеся стебли травы. Десятиметровая полоса свежескошенной травы оставалась после прохода агрегата, наполняя степь густым неповторимым ароматом. Случалось, что прямо из-под пальцев полотна, шумно хлопая крыльями, вылетали перепёлки, высиживавшие в гнёздах пернатое потомство.
После очередного круга на длинной загонке тракторист останавливал агрегат для кратковременного отдыха. Надо было справить нужду малую, иногда большую, утолить жажду из деревянного бочонка, закреплённого горизонтально со вставленной медной трубкой. Во время  перекура (это касалось взрослых) Сашка Цыц устраивал нечто вроде разминки, провоцируя своих подопечных на борьбу меду собой, не скрывая блаженства от наблюдения за происходящим.
Скошенное сено граблями сгребалось в валки, просушивалось в них, чтобы потом с помощью волокуш превратиться в копны, а затем в скирды. Но эта работа выполнялась взрослым колхозным населением, так как требовала значительных физических усилий.