Грозный -город детства..

 Г ГРОЗНЫЙ  УЛ  МИРА  72  КВАРТИРА  37  ДОМАШНИЙ  АДРЕС  КОНШИНОЙ  ЛЮСИ...КОНШИНА  ВАЛЯ  -СЕСТРА .  ПАПА КОНШИН  ТРОФИМ  АЛЕКСАНДРОВИЧ -ЗАМ  УПРАВЛЯЮЩИЙ  ГОС  БАНКОМ.  МАМА -ДИРЕКТОР  И  УЧИТЕЛЬ  ШКОЛЫ  № 13.город  детского  беззаботного  счастья  -город  радости ..И кто бы  мог  подумать  какая  страшная  судьба  ожидает  мой  любимый  город.   
    НА ФОТО -  НАШ ДОМ   МИРА  72  У ГЛАВ  ПОЧТЫ  ЦЕНТР  ГОРОДА .ТЕПЕРЬ  ОСТАЛАСЬ  ТОЛЬКО  СВЕТЛАЯ  ПАМЯТЬ  И  СТИХИ  ПОСВЯЩЁННЫЕ  ГОРОДУ   ГРОЗНОМУ

Чечня - Будем помнить!

Людмила  Кичигина

http://stihi.ru/2018/02/28/9259

*************LK

Голуби нахохлившись сидят
У развалин перья согревают
Двое  рыжих, худеньких  котят
В амбразуре чёрной исчезают!


Cнег подтаял,нынче снегопад
Солнце,снова лужи заблестели
Вспоминаю.. души тех  солдат
Что и повзрослеть то, не успели!



Ах... какая ж им дана  судьба
Чей приказ  и кто за всё ответит
Эшелон , предательство, стрельба
Враг кругом, который в сердце метит!



Cтонами ..пробита .. тишина
Cнег-кроваво чёрная  " водица."
Жизнь кричит-так чья же, чья вина
Чтобы  вновь  войне не возвратится!



Птицы на ветвях " больных" сидят
Тишина.. в ней души отлетают...
С высоты  их ангелы  глядят
А тела ,всё снеги  заметают!


Догорает розовый  закат...
Над Чечнёю месяц  серебрится
Вспоминайте люди ,тех  солдат
Даже если... их не знали лица!


© Copyright: Людмила Кичигина, 2018
Свидетельство о публикации №118022809259

________________________________________

Ещё весна таинственная млела...

Людмила  Кичигина

http://stihi.ru/2017/04/28/88


**************LK

Ещё весна таинственная млела
Ручьи бежали с белоснежных  гор
Но  жизнь в горах, как -будто онемела
Не  слышен был ни смех ни разговор!


Секрет хранили всем большим аулом
Мальчишка и старейший  аксакал
И если б время,время  повернуло
И раненый  опять  здоровым  стал!


Был трудный бой,где брат врагом на брата
Ушли разбив.... российские  войска
Рыданье ,слёзы, воинов  утрата...
Беда,как пропасть в скалах глубока!


Вот начались  обряды  погребения
Гармошки  слышен  похоронный  звук
Контуженный солдат дошёл в селение
Упал в крови у самых  женских  рук!



Блондин,юнец глазища  голубые
В сарае месяц  - к Богу  отходил
И люди тайно, может быть впервые
Несли поесть и что он там просил



А летом...в дождь и горы  онемели
Никто ни мог "Прощай" - произнести
Но жизнь и тайну сохранить сумели
Врага,нет парня  русского спасти!


© Copyright: Людмила Кичигина, 2017
Свидетельство о публикации №117042800088


___________________________________________


Девочка из Грозного...

Людмила  Кичигина

http://stihi.ru/2018/02/10/9663

**************LK

Как с яблонь диких белый  цвет
С весенним ветром облетает
Далёкой  юности  обет...
В Московских улицах  летает!


Рукою нежною взмахни
И подари  свою улыбку
Как вспомню я былые дни
Разлуки  глупую ошибку!


Где город Грозный до войны
Пропитан чистою  любовью
Там нашей  не  было  вины
Где расставание  смыто  кровью!

Рукою нежною взмахни
И подари  свою улыбку
Как вспомню я былые дни
Разлуки  глупую ошибку!


Ах где ж ты  девочка  моя
В коротком  платьице  из  ситца
Тебя  ищу  по  свету  я...
Чтобы  опять в тебя  влюбится!

Рукою нежною взмахни
И подари  свою улыбку
Как вспомню я былые дни
Разлуки  глупую ошибку!

Седых  волос густая  прядь
Бальзамом душу  наполняет
Дай знак  ну где  тебя  искать
Ведь  ветер  не нежности  летает!


© Copyright: Людмила Кичигина, 2018
Свидетельство о публикации №118021009




АВТОР  МЕМУАРОВ  О  ГРОЗНОМ  Федосеев С. М.

Федосеев С. М.


Федосеев Станислав Михайлович

"Память о прошлом" - Грозный: каким он был

(мои воспоминания о Грозном на форуме МОСТа - www.moct.org)

"В медленной речке вода как стекло.

Где-то есть город, в котором тепло -

Наше далёкое детство там прошло..."

2 мая 2003
ГНИ, Грозненский нефтяной институт, Грозный... Перефразируя Александра Сергеевича Пушкина, можно сказать: "ГНИ...как много в этом звуке для сердца нашего слилось, как много в нём отозвалось..."
Вы все, конечно, знаете, что наш институт (в то время Высший нефтяной техникум, с 1929 года нефтяной институт) был открыт 31 августа 1920 года, и на другой день начались занятия у первых студентов. За выдающиеся успехи в деле подготовки квалифицированных кадров для неф­тяной промышленности 27 ноября 1945 г. Указом Президиума Верховного Совета СССР институт был награждён орденом Трудового Красного Знамени. Летом 1940 г. был открыт геологоразведочный факультет. Студенты (юноши и девушки) геологоразведочного факультета с 1950г. носили красивую форму из тонкого тёмносинего сукна, за которую платили лишь часть стоимости. В зимнее время полагалась форменная шинель. На двубортных мундирах были погоны с надписью "ГНИ", на фуражке кокарда в виде скрещённых молотков.
Наш ин­ститут закончили будущие академики Миллионщиков и Дородницын, крупные деятели науки о нефти, многие из которых были в разное время руководителями научно-исследовательских ин­ститутов, а также крупные производственники, возглавлявшие нефтеперерабатывающие заводы, нефтедобывающие управления и объединения, геологические и геофизические тресты по всей стране. Некоторые наши выпускники становились руководителями государственного уровня.
С двумя из них я был хорошо знаком. Первый - Лёва Чурилов, Лев Дмитриевич, выпускник неф­тепромыслового факультета. С ним я знаком с раннего детства, наши родители дружили между собой. Лев Дмитриевич был на два года старше меня, учился в школе на Первомайской улице (не в конце её, а в середине, школа №12, бывшая школа №4, где я родился - об этом в своё время), бле­стяще закончил факультет, осваивал Тюменьскую нефть в Сургуте, стал начальником Сургут­нефти, а конце 80-х годов стал министром нефтяной промышленности СССР (после Виктора Степановича Фёдорова, выпускника технологического факультета, которым в то время, сам ещё учившийся на последних курсах, читал лекции по высшей математике М.Миллионщиков; кстати, вспомним, что раньше, до конца 1938 года, институт носил имя Г.И.Ломова, о чём я прочитал в дипломе отца, выпускника 1935 года).
Другим министром - нефтехимической промышленности - стал выпускник технологического фа­культета Саламбек (Саламбек Наибович) Хаджиев. Он учился двумя курсами позже нас (я посту­пил в институт в 1956 году), стал доктором наук, руководил институтом ГрозНИИ (в начале 80-х годов я, к тому времени давно ставший профессиональным системным - и прикладным тоже - программистом, работал по совместительству в ГрозНИИ, в лаборатории Бориса Александровича Сучкова, в составе которой была ЭВМ Минск-22), а затем, в одно время с Львом Дмитриевичем Чуриловым, стал министром нефтеперерабатывающей и нефтехимической промышленности СССР. Они руководили министерствами до 1991 года, до печально известного ГКЧП, когда после подавления "путча" весь кабинет министров "ушли" в отставку. Я подозреваю, что многие мини­стры поддержали ГКЧП.
Долгое время на высоком и ответственном посту начальника Госплана СССР (в здании которого сейчас работает Госдума, но по эффективности работы ей очень далеко до Госплана) работал наш же грозненец Байбаков, бывший директор крекинг-завода (или 420-го завода, точно не вспомню). И вообще, специалисты любого уровня и любой из отраслей нефтяной промышленности очень высоко ценились в стране. Тщеславно думаю, что даже больше выпускников Бакинского нефтя­ного института. Это были большие специалисты-практики нефтяного дела. Что касается выпуск­ников московского института имени Губкина, то это больше частью теоретики, работавшие в науке - такое у нас было мнение. Думаю, мы были правы.
Институт наш находился на площади Орджоникидзе, в конце проспекта Орджоникидзе, начинав­шегося от привокзальной площади и как-то плавно переходящего в Первомайскую улицу, бывшую Александровскую, названную в честь императора Александра II. В том месте, где её пересекала Кабардинская улица, на которую сворачивал ходивший некогда по Первомайской улице трамвай, перенесённый на параллельную Краснознамённую улицу и освободивший место для троллейбуса, которого так и не пустили вместо трамвая, я помню ещё остатки красных кирпичных ворот в виде арки. С этой улицей связаны всё моё детство, юность и молодость.
Раньше, во времена моего детства, проспекта Орджоникидзе как такового не было. Была улица Первомайская, тянувшаяся от самого вокзала до школы №7. У дома, в котором я жил в детстве, был адрес Первомайская №117/24. Дом был на углу улиц Первомайской (117) и Октябрьской (24) - так раньше нумеровались угловые дома. Позже, когда часть улицы от площади, на которой располагался институт, и до вокзала переименовали в проспект Орджоникидзе, то адрес института стал проспект Орджоникидзе, 100, а от номеров домов по Первомайской улице отняли сотню, и мой дом стал домом №15 по Первомайской улице.
Довольно долгое время здание института было трёхэтажным, в плане в виде буквы V со скошен­ным углом. Одно крыло выходило на площадь и кинотеатр имени Челюскинцев (наш любимый кинотеатр, куда мы иногда убегали с лекций), другое на большой Чеховский сквер, тогда ещё ок­ружённый кованой металлической оградой и вход в который был
платный. Вы, конечно, помните, что на скошенном углу здания была довольно неприметная дверь, вечно закрытая, с облупившейся краской, утопленная в небольшой нише с двумя колоннами. За дверью был небольшой холл с по­крытым плитками полом, по одну сторону которого была дверь в институтскую библиотеку, а по другую в читальный зал. Холл этот выходил в коридор прямо на лестницу, ведущую на третий этаж к институтскому клубу. Эта неприметная дверь и была главным входом в институт и естест­венна была в этом месте парадная лестница.
Ворота в институтский двор, выходившие на Комсомольскую улицу, на чеховский сквер, отделяли собственно институт от нефтяного техникума - трёхэтажного же здания, так естественно продол­жавшего здание института. Здание техникума, "повернув" за угол на улицу Красных Фронтовиков (бывшую Михайловскую, а некоторое время после революции улицу Троцкого), примыкало к школе №2, в которой я учился. А между этой школой (бывшим реальным училищем, о котором я расскажу позже) и институтом было пустое место, маленький скверик, на месте которого и было позже (в 1938 году) построено четырёхэтажное здание с полукруглым фасадом, так хорошо всем нам знакомое.
На этом полукруглом фасаде было, по-моему, пять дверей. Самая правая вечно была закрыта, вто­рая справа была основным входом, за третьей дверью был когда-то (когда мы учились в школе и потом уже поступили в институт) небольшой, тесный магазинчик, где можно было купить учеб­ники, общие тетради для лекций, письменные принадлежности и прочее. Там я и купил 21 декабря 1956 года "Справочник по математике" Бронштейна и Семендяева, которым я пользуюсь по сей день. За последней дверью, самой левой, была также маленькая, тесная, но уютная парикмахер­ская с одним креслом для клиента. Она была всегда в тени деревьев, растущих вдоль здания по направлению к старому входу, к окнам читального зала. Пару раз, в жаркие летние дни, я там стригся в приятном прохладном полусумраке.
Новое 4-этажное здание было состыковано со старым 3-этажным с небольшим сдвигом по высоте, отчего в коридорах всех этажей были "странные" ступени лестниц. Коридор как бы разломился, образовался "грабен", как его называют мои коллеги геологи. Видимо, потому, что в цокольном этаже новой пристройки был спортивный зал (и раздевалка для студентов), а спортивные залы всегда с высоким потолком, выше, чем в цокольном этаже старого здания.
3 мая 2003
Я получил ещё несколько отзывов о моих воспоминаниях. В одном, на самом форуме, было пред­ложение написать о студенческих вечерах в нашем институтском клубе, о сборе винограда каж­дую осень (на виноградники стали ездить в последнее время, когда наша республика стала "вино­градарской", а в моё время нас посылали на другие сельхозработы - но это мало интересная тема и я не планировал писать об этом), о производственных и учебных летних практиках, которые были особенно интересны у нас на геологоразведочном факультете. Об этом я, пожалуй, напишу в своё время, при случае...
Ещё раз обращаю ваше внимание, что пишу в ассоциативной последовательности, как и что сию минуту вспомнится.
Итак, я упоминал ранее, что проспект Орджоникидзе "плавно" переходил в Первомайскую улицу, на которой я прожил до 1969 года. Это моя родная улица, улица моего детства, юности и молодо­сти. Я писал, что родился в 4-й школе. На самом деле родился я, как и большинство грозненцев, в старом роддоме в Радио переулке (кажется, именно так он назывался), наискосок от нового здания института "ГрозГИПРОнефтехим". Тогда этого здания не было, не было здания треста "Грознеф­тегеофизика", не было большого жилого дома напротив треста, на той же стороне улицы Красных Фронтовиков. Было только здание Главпочтамта, за которым было большое пустое пространство, соток 12 или даже 18, окружённое штакетником, а внутри стоял симпатичный двухэтажный дом "немецкой" архитектуры, фольварк, с деревянными планками в наружных стенах (как в сказках братьев Гримм).
Мама моя работала копировщицей в "Грознефтепроекте", который позже стал называться "ГИПРОгрознефть", а ещё позже уже назывался "ГрозГИПРОнефтехим". Я тогда учился в начальных классах и часто после уроков ходил к ней на работу мимо этого старого фольварка. "Грознефтепроект" распола­гался в те времена в здании, где была библиотека ЦНТБ, занимал весь третий этаж, а на первом этаже долгое время была ГРК, геологоразведочная контора. С одной из геологических партий этой конторы мы были на производственной практике в Малгобеке летом 1958 года, партия проводила детальную разведку четвертичных отложений (самых верхних слоёв) и мы на этой практике ещё и подрабатывали, устроившись на рабочих местах и копая полутора-двухметровые шурфы, что-то вроде могилок, и потом вместе с геологом описывали вскрытые слои.
Мы - это я, ваш покорный слуга, мои одноклассники и однокурсники Вадик Данилов и Валера Шароварин (Валерий Дмитриевич, позже ставший деканом геологоразведочного факультета после Валентина Васильевича Рыжикова, читавшего нам курс топографии, и Шатиеля Семёновича Абрамова) и ещё несколько наших студентов. Да, мы с Шаровариным не только учились в одной подгруппе НИ-56-1, но и в одной школе номер 2, примыкающей к институту, и более того, росли в одной группе детского сада №111, что позади магазина "Детский мир" на Августовской улице (позже проспект Победы). Так что мы с ним, по меткому определению Валерия Дмитриевича, од­ногоршечники - он вставал с горшка, а я садился...
Почему я родился в школе? Мы жили там до войны с немцами. Дело в том, что старшая сестра отца была директором этой школы, а с дореволюционных времён при школах были квартиры ди­ректоров. В такой квартире и жила моя тётушка с братом, моим отцом и мамой, моей бабушкой. Позже там стала жить и моя мама, туда я и прибыл из роддома.
мять моя сохранила воспоминания о той поре. Школа была старая, построенная при царе, с большим двором, в углу которого был тётушкин огород с помидорами, огурцами и укропом, а также миниатюрный цветник, который благоухал душистым табаком - удивительно душистый цветок, особенно ароматный летними вечерами, когда спадала дневная жара и мы ходили поли­вать огород. До сих пор слышу звон струи из крана, ударяющей в дно пустого ведра. (Такие же цветы росли на клумбах цветника возле фонтана в Чеховском сквере, фонтана в виде звезды, по­строенного после Победы над Германией, и мы с мамой по вечерам ходили сюда погулять и от­дохнуть от жары в прохладных брызгах сильных фонтанных струй). В этой школе, кстати, учился Лев Дмитриевич Чурилов, о котором я писал. Помню, что я снова жил в этой квартире полтора года в 1949-50 годах у тёти, потому что отец с мамой были в командировке в Албании. Окна од­ной из комнат выходили на школьный двор, и я наблюдал, как на переменах Лёва Чурилов играл в футбол с пацанами.

Надо сказать, что в ту пору не было совместного обучения, школы были мужскими и женскими. Наша с Шаровариным школа была МСШ №2 Молотовского района (потом он стал называться Ленинским районом). Совместное обучение началось в 1955 году, всех разбросало по разным школам. Мы перешли в 9-й класс и два года проучились с девочками. Образовался, наверное, са­мый дружный класс, 10-й Б, тесная дружба продолжается до сих пор - в прошлом году часть на­шего класса собралась в Питере, где живут пятеро одноклассников, в этом году планируем со­браться в ещё большем составе...
В конце улицы Красных Фронтовиков, где она упиралась в здание авиаучилища, двухэтажные здания его учебных корпусов и казарм курсантов тянулись чуть ли не до железнодорожной стан­ции "Грознефтяная", от которой бегали небольшие пассажирские поезда, что называется, "дач­ные", до "Старогрознефти" и далее, а в другую сторону до пруда в Сталинском районе (ныне За­водской). Летом на этот пруд съезжалось много народа отдыхать и купаться. Ездили этим "дач­ным" поездом с паровозом-"кукушкой" или трамваем маршрута 3. Пляжи были обустроены, с раздевалками, буфетами, берег окружали удобные деревянные настилы-тротуары с деревянными лесенками, спускавшимися в воду. На берегу пруда (он был очень большой по площади) был хо­роший дом отдыха объединения "Грознефть", где часто отдыхали мои родители - отец работал в объединении. Потом эта зона отдыха горожан пришла в запустение, так как перегородили дамбой маленькую речушку в районе Черноречья и образовалось Грозненское море, куда и переместилась зона летнего отдыха.
Названия водоёмов были впечатляющие - Сталинский пруд и Грозненское море, а на сухом офи­циальном языке они носили весьма прозаическое "имя" - резервуары технической воды для неф­теперерабатывающих заводов, которых было пять, два из которых - крекинг-завод и 420-й - объе­динились в завод имени Ленина. Позже в здании заводоуправления разместился Вычислительный Центр объединения "Грознефтеоргсинтез", в нём я работал два предвоенных года при Дудаеве. Раньше центр был оснащён очень интересными большими ЭВМ Урал-14Д и ЕС ЭВМ модели 1045. Я уже упоминал, что начал программировать обработку геофизических данных, ещё работая в тресте, в 1967 году, а в начале 1969 годе перевёлся в институт СевКавНИИ и стал профессиональ­ным программистом. Дело в том, что вычислительная техника в Грозном развивалась на моих гла­зах, я видел в ГрозНИИ такого монстра, как Урал-1. Сейчас и я перешёл на персональные компью­теры, а ранее работал на больших. Каких только ЭВМ я не видел на своём веку...
Выше я писал об авиаучилище в конце улицы Красных Фронтовиков. Часть его территории город "реквизировал" и на этом месте было построено новое здание нашего драмтеатра имени Лермон­това, перед фасадом которого били два фонтана с музыкой, подсвеченные цветными лампами. Красивое зрелище, мама часто приходила сюда посидеть, отдохнуть на лавочках у фонтанов.
 
А старый театр располагался напротив 2-й школы. Уютный зал, уютные фойе, в цокольном этаже непременный буфет. В нашем театре, именно в этом здании, начинали когда-то работать Иннокен­тий Смоктуновский, Леонид Броневой, Георгий Гладких и некоторые другие, выпавшие сию ми­нуту из памяти. Приезжали к нам с гастролями кумир начала 50-х Михаил Александрович, обла­датель чудесного, прямо итальянского голоса, в 1954 году, летом, приезжал Александр Вертин­ский и я был на его концерте. Зал был, конечно, полон - ещё бы, Вертинский! Помню, его попро­сили исполнить популярных в то время "Журавлей", на что Вертинский, прочитав вслух записку с просьбой, извинился и отказался, сказав: "это продукт господина Лещенко". По-моему, Пётр Ле­щенко был тогда ещё жив, хотя умер именно в 1954 году в Румынии.
Что касается отказа Вертинского исполнить "Журавлей" Лещенко на этом концерте, то мы все по­няли, как нам казалось, причину. Дело в том, что Вертинскому незадолго до этого разрешили вер­нуться в СССР, а Пётр Лещенко был тогда "под запретом" - видимо, Вертинский боялся скомпро­метировать себя, вот и всё. Вертинский и Лещенко выступали в разных жанрах эстрады. Лещенко исполнял танго (для него специально писал "король" танго Оскар Строк), бытовые и городские романсы и "цыганщину". Когда в 1944 году советские войска вошли в Румынию, Лещенко давал концерты в госпиталях, воинских гарнизонах и офицерских клубах. Умер он в 1954 году в Румы­нии. Вертинский же пел печальные и меланхолические, грациозные песенки, выбрав на долгое время имидж Пьеро с набелённым лицом, ярко накрашенными губами и кружевным жабо.
4 мая 2003
Память моя вернула сейчас меня к людям, с которыми пересеклось моё существование в одном месте планеты и в одно время. Напишу я и о преподавателях нашего института, о тех, которые были до вас, более молодого поколения (конечно, больше о преподавателях геологоразведочного факультета, это мои наставники, они, как все в институте, дали нам, как говорится, путёвку в жизнь, специальность, которая кормила нас и наши семьи; а также о преподавателях, общих для всех студентов - с кафедр высшей математики, физики, общей химии, философии и истории пар­тии).
Но сейчас начну о людях, с которыми жизнь свела меня ещё в школьные годы. Одно из самых до­рогих моих воспоминаний - о семье одного из моих друзей детства, Валентина Лещенко, о его маме, Нине Николаевне и отце, Александре Терентьевиче. Именно Александр Терентьевич был кладезем знаний о Грозном. Это была семья интеллигентов "старого" образца, каких было не­много. Последним интеллигентом считается, и я полностью разделяю это мнение, академик Дмит­рий Лихачёв.
Александр Терентьевич был инженером-нефтяником. Работал на Новых промыслах ещё до войны (с немцами, конечно), расположенных в нынешнем Октябрьском районе, наверху, над городом - эти две горы (на одной из которых стояла телевизионная передающая антенна) назывались Гай­рак-Корт и Гойтен-Корт (не путать с Гойт-Кортом).
Трамвая ещё не было, и он часто ездил на промысла на конной "линейке". Я хорошо помню такие линейки, которые бегали по улицам до конца 40-х годов прошлого теперь уже века. Это была лёг­кая конная повозка, по бокам которой были подножки, переходящие в крылья над колёсами. Она мягко и бесшумно передвигалась по улицам, часто ещё не асфальтированным, а замощённым бу­лыжником, как моя Первомайская улица, покачиваясь на рессорах и колёсах на "резиновом ходу", только подковы кобылы цокали по булыжникам, высекая искры. Седоки сидели боком, ставя ноги на подножки. Седоков было трое, четвёртым на левой стороне был кучер. Было "шиком" заказать линейку от вокзала до дома. Линеек было довольно много (все они остались с дореволюционного времени), седоки сидели в чинных позах, не обращая внимания на выпадающий, к великой радо­сти городских воробьёв, из-под задранного хвоста кобылы "конского каштана".
Позже Александр Терентьевич преподавал в нефтяном техникуме студентам-промысловикам, и я несколько раз видел его через окно аудитории на первом этаже, почти около трамвайной линии улицы Красных Фронтовиков, стоящего за кафедрой. Обычно это было тогда, когда я в 1959 году торопился на свидание к музыкальному училищу, красивому двухэтажному, тёмно-красного кир­пича, зданию, которое стояло на берегу Сунжи за старым мостом. Здание построено было ещё при царе, и это была тогда синагога. После войны 1994-96 годов от него, как и от многих зданий, не осталось даже следа - я видел ещё развалины высотой не более метра.
...Если кто помнит здание республиканского архива на улице Чехова (раньше она называлась Дет­ской), в двух шагах от нашего института, если идти мимо чеховского сквера в сторону Сунжи к парку Кирова - необычная архитектура, напоминавшая католический собор в миниатюре с двумя шпилями по бокам фронтона - так это, скажу я вам, был прежде польский костёл. А на месте школы №3, что на Комсомольской улице, ведущей к вокзалу (бывшая Шоссейная, позже Во­кзальная улица) стоял большой красивый белокаменный собор, построенный терскими казаками. На Первомайской же улице, на месте, где находилась 3-я больница и поликлиника, в которой я лечился большую часть своей жизни (позже больница скорой медицинской помощи), стоял По­кровский собор - его застал ещё мой отец, когда он, ещё школьник, приехал со старшей сестрой, закончившей педагогические курсы (та, что директорствовала в разных школах, в том числе в той, где я родился) из Вольска в Грозный...
А помнит ли кто, что было на месте нового корпуса ГНИ - ничем не примечательного (и внешне, и внутри) бетонного сооружения? Расскажу и об этом...
Удивительно, что я, как и Александр Терентьевич, помню себя с очень раннего детства. Когда я расспрашивал родителей о том, что вдруг вспоминалось, они говорили, что событие это было до войны. Война началась, когда мне было два с половиной года - значит, помню я кое-что с полу­тора-двух лет, поэтому жизнь кажется такой долгой.
Александр Терентьевич был необычайным, разносторонне одарённым человеком. Инженер-неф­тяник старой формации (которым почти не требовались справочники - они всё знали и помнили), он довольно хорошо играл на скрипке и гитаре, занимался фотографией и киносъёмкой с по­мощью практически полукустарной кинокамеры и сам готовил растворы для обработки кино- и фотоплёнок, вырезал лобзиком из специальной фанеры прелестные вещи, украшавшие их дом - чем только он ни занимался и как ему хватало времени на его увлечения. Он собрал (в 60-х годах) настоящий 6-дюймовый телескоп-рефрактор, который устанавливался на треногу и был так хо­рошо сбалансирован, что мог находиться в любом положении по горизонтали и вертикали. Этот телескоп был потом передан в ту самую школу, где я родился и где учился Валентин Лещенко. Судьба телескопа неизвестна.
Нина Николаевна Лещенко, дочь царского генерала, красивая, всегда весёлая хохотушка, была пианисткой и работала концертмейстером в старом здании драмтеатра. По понедельникам у них дома собирались друзья, преподаватели музучилища, и они музицировали. Эти годы детства и юности сохранились в памяти, да и у всех у вас годы вашего детства, как доброе, ласковое и без­заботное время, когда жива была мама, и жизни, казалось, не будет конца никогда.
Валентин был весь в папу, знал и умел всё. Всё. Играл на пианино и скрипке, занимался радиолю­бительством и ремонтировал и собирал ламповые (в то время) радиоприёмники (радиодетали по­купались на "развалах" в районе кладбища по выходным дням и родители не отказывали ему в деньгах), занимался фотографией и киносъёмкой 16-мм камерой, мог починить всё (как-то мы с ним купили в комиссионном магазине на Августовской улице в доме, где жил Шароварин, рядом с универмагом, подержанный магнитофон "Днепр" с погнутым тонвалом, так он его выпрямил и отполировал заново и качество записей даже улучшилось - радиолюбители поймут, что значит погнутый тонвал), чинил фотоаппараты и прочую прецизионную технику, был мастером на все руки. И знал, казалось, всё - от него я заразился на всю жизнь любовью к точным наукам - мате­матике и физике.
5 мая 2003
Александр Терентьевич хорошо знал и любил наш город и много рассказывал мне о нём.
...В молодости, будучи ещё школьником, я находился под впечатлением рассказов о Шерлоке Холмсе, в которых Конан Дойл часто упоминал разные районы Лондона - Сити, Кенсингтон, Пад­дингтон, Уайт-Чепел и множество других. И я тогда решил сам нарисовать план города и, воз­можно, выделить отдельные его районы - Бароновка, Щебелиновка, Еврейская слободка...
Почти целое лето я потратил на эту "адскую" работу. Я обошёл пешком огромную территорию города - от Заводского района (ДК Ленина) до конца "бароновки", от консервного завода в конце Первомайской улицы до Щебелиновки (район позади вокзала, за ДК Крупской и за мостом через Сунжу). По пути я рисовал кроки улиц и делал заметки для памяти. Приходилось ходить туда-сюда по всем приле­гающим улицам. В результате последующей длительной обработки этих схематических зарисовок я всё же построил на листе ватмана достаточно подробную "карту" города и очень гордился этой работой. Теперь я жалею, что эта карта не сохранилась, хотя можно бы постараться восстановить её по памяти...
Давайте пройдёмся "по волнам памяти" по ближайшим к институту улицам города.
Как это было давно... Жизнь наша проходит так быстро, как будто ей с нами не интересно. Ста­реть, конечно, неприятно, но это ведь единственный способ прожить долго. Время - великолепный учитель, но, к сожалению, оно убивает своих учеников (Г.Берлиоз). Куда, в какую невозвратную даль оно уходит? И есть ли оно, время, что ещё не доказано наукой. Детей занимает вопрос - откуда всё берётся, нас, взрослых - куда всё девается...
О старом театре, что напротив 2-й школы, я упоминал уже ранее. Напротив театра, через трам­вайную линию, располагалось 3-этажное здание Дворца пионеров. В довоенное время (с немцами) здание было деревянным, до революции в нём размещалось дворянское собрание, а после револю­ции его передали пионерам. На новый год там устраивали праздник для детей, устанавливали, как нам казалось, огромную ёлку - потолки были высокие. Помню, было очень весело, самым млад­шим дед-мороз раздавал подарки прямо из мешка, дети постарше получали их в окошке кассы в нижнем фойе.
днажды от ёлки случился пожар, здание сильно пострадало и было отстроено уже каменным, в том виде, которое помните и вы.
К зданию примыкал довольно большой сквер, тянувшийся до проспекта Революции (бывшей Дун­дуковской, названной именем князя Дундукова, одно время бывшего наместником на Кавказе). В моё время площади с памятником Ленину не было, проспект был одной ширины во всю свою длину. Сквер был большим, с тенистыми аллеями, довольно заросший. Весной и осенью нас, школьников 2-й школы, посылали на субботник чистить аллеи от опавших листьев и мусора. Площади не было вплоть до моего поступления в институт.
До революции в этом сквере устроили кинозал (синематограф, как его называли). Фильмы были немые, и к билету прилагался листок с описанием сюжета фильма. Я видел такой билет и листок, которые сохранил Александр Терентьевич. Эта летняя киноплощадка сохранялась до наших дней. В 1956 или 57 году (не помню точно) сквер разделили пополам, деревья выкорчевали и соорудили площадь. Много позже "добили" остатки сквера, соорудив какой-то водоём и мостик, место это стало голым, без тени деревьев и каким-то чужим.
Дальше от Дворца пионеров, вдоль трамвайной линии, сразу после здания бывших райкомов пар­тии и ВЛКСМ, на углу улицы Красных Фронтовиков и улицы Полежаева (одной из самых старых в городе, бывшей Окружной, затем Советской, а в 1949 году, в связи с юбилеем А.И.Полежаева, стала носить имя поэта), до сих пор стоит (и почти не пострадал во время войны) красивый особ­няк с тёмной входной дверью, на которой была большая медная ручка и узкие переплёты рам с цветными стёклами. Старое здание, которое я помню с детства. В нём очень долгое время распо­лагался Облсовпроф. Сюда во время войны с немцами мы с мамой ходили получать американскую гуманитарную помощь. Я помню, это было сухое молоко, жёлтый яичный порошок в довольно больших жестяных банках, одежда. Я, например, обзавёлся там комбинезончиком из кожи (или заменителя кожи) и тонким шерстяным свитером цвета хаки. В этом свитере и комбинезоне я за­печатлён на фотографии выпуска из детского сада нашей группы. Сижу я рядом с Шаровариным, а между заведующей и нашей воспитательницей Голованзюк сидит моя кузина Света Богомолова (может, её помнит кто - она училась годом позже в группе НИ-57), а в ряду перед ними сидит кра­сивая девочка Грета Вейсман (помнится, её отец был известным гинекологом), в которую я был "безумно" влюблён. Позже, когда обучение в школах стало совместным, в наш 10-й Б поступили девочки, учившиеся с ней в 1-й женской школе (тоже в прошлом реальном училище).
Так вот, этот самый Облсовпроф был когда-то особняком грозненского миллионера Нахимова. Прошлое нам только кажется таким далёким. Судите сами - с 1986 года до конца войны, до на­шего отъезда в Волгоград, я жил на улице Трудовой, в доме рядом с углом проспекта Ленина (бывшей Дворянской улицы) и Пионерской. Под нами, на 3-ем этаже, жила старушка, в больших годах, но очень бойкая, Варвара Петровна. Этой Варваре Петровне в давние дни её молодости Нахимов сделал предложение, а она ему отказала (!).
Улица Пионерская раньше называлась Поселянской. Я видел на стене очень старого одноэтажного дома в одном квартале от проспекта Ленина сохранившуюся с незапамятных времён табличку с названием "ул. Поселянская". Было это в 1995 году, ранней весной, когда мы уже вышли из под­валов, и я, сделав дома "буржуйку" из обычной выварки и выведя в форточку из неё простую во­досточную трубу, ходил по этой улице в поисках дров (лучше всего горели оконные рамы, кото­рые мы собирали среди руин и частного сектора, и больших зданий). Эта "буржуйка" очень нас выручила - было тепло, грелась вода (которую мы черпали из пожарных водоёмов в окрестностях - сколько этих водоёмов было вычерпано людьми до дна!), что позволяло нам регулярно мыться, готовилась еда из гуманитарной помощи (опять, как в раннем детстве, через столько лет).

К особняку Нахимова примыкало двухэтажное здание конюшен миллионера, в котором при совет­ской власти разместилось Статуправление, а рядом с ним, фасадом на скверик, примыкающий к проспекту Революции, было построен жилой дом "сталинской" архитектуры, на первом этаже ко­торого была детская библиотека имени Гайдара. На углу этого дома, выходящим на улицу Поле­жаева, можно было видеть "мраморную" доску: "На этом месте находился дом, в котором оста­навливался великий русский писатель Л.Н.Толстой". Этот старый деревянный дом поблекшего синего цвета ещё стоял, когда мы учились в школе и даже поступили на первый курс ГНИ, и таб­личка на нём гласила, что "в этом доме останавливался...".
А прямо напротив, на другой стороне проспекта Революции, стоит 2-этажный дом, в котором на первом этаже располагался "новый аракеловский" магазин (по имени директора Аракелова; "ста­рый" же магазин был рядом с объединением Грознефть). А в моё время, до середины 50-х годов, первый этаж занимала типография газеты "Грозненский рабоий". Это здание было реликвией царских времён - отель "Франция". А "Гранд-отель" располагался в 3-этажном здании напротив "старого" моста через Сунжу. На первом этаже его был до середины 60-х годов очень хороший, большой гастроном, а позже новый магазин "Детский мир", называвшийся, помнится, "Бура­тино". Старый же магазин "Детский мир" находился в старом доме (простите за случайный ка­ламбур) на углу проспекта Орджоникидзе и Августовской улицы (проспект Победы для меня так и не стал привычным). Это был любимый магазин детворы, у входа по бокам двери были скульп­туры сказочных персонажей - Медведя и Волка с Красной Шапочкой, а на стенах внутри магазина было множество рельефных изображений множества других персонажей детских сказок, всех не перечесть.
Этот дом, как и два следующих за ним в сторону Грознефтяной вплоть до 2-этажного здания Уни­вермага, построены были до войны 1941-45 годов американцами по своим проектам для американских же специалистов, которые помогали налаживать нефтеперерабатывающую промышленность Грозного (до последнего времени на заводе имени Ленина, где я работал на вычислительном центре при Дудаеве, можно было видеть задвижки на внутризаводских трубопроводах с названиями американских компаний). Здания эти заметно выделялись, если вы замечали и помните, своей архитектурой от отечествен­ных строений. В последнем из них, напротив Универмага, всю свою жизнь, до отъезда из Грозного в 1992 году, прожил наш (геофака) декан В.Д.Шароварин, мой, как помните, одногоршечник.
Несомненно, Грозный имел "своё лицо". В отличие от полностью разрушенного и заново восста­новленного Сталинграда, который стал совсем другим городом, "новеньким", в Грозном сохрани­лось множество старых зданий с царских времён. Вы наверняка замечали на фасадах старых кир­пичных домов, как правило, наверху, под крышей, выдолбленные на кирпичах даты - 1912, 1910, 1908, 1904. Они встречались во всей центральной части Грозного, надо было только присмот­реться к старым домам "нестандартного" внешнего вида. Они бросались в глаза, особенно тем, кто родился в Грозном и беззаветно любил этот город.
Я писал уже, что с младенчества жил в 4-й школе. Когда немцы подошли к Малгобеку и нависла угроза оккупации, многие эвакуировались, а квартиры находились под надзором домоуправлений и НКВД. Немцев ждали с севера, а Первомайская улица вела на север от ГНИ, и школа стала уз­лом обороны. Мама с тётушкой и моей бабушкой остались в Грозном и нас переселили в дом на­против школы, в пустующую квартиру. Через полгода мама получила ордер на "нашу" уже квар­тиру на той же Первомайской улице в 2-этажном доме, где на первом этаже была аптека номер 3 (это почти вплотную к саду имени Первого мая). Аптека была тоже старая, с высокими тёмными шкафами с микстурами, пузырьками, клизмами, порошками (таблеток в то время не было и прови­зоры готовили по рецепту порошки, заворачивая их в пакетики, из которых порошки высыпали на высунутый лопаточкой язык и запивали водой) и термометрами, со старой же грудастой металли­ческой кассой "Националь" с ручкой сбоку, которую надо было повернуть, как заводили раньше патефон, чтобы выбить чек. Я это вспоминаю в связи со "своим лицом" города.
Дом старый, построен был ещё при царе, весь второй этаж занимала квартира хозяина аптеки, при советах разделённая на несколько изолированных, не коммунальных, квартир. Одна из них доста­лась нам с мамой (отец тогда ещё был на фронте) и с другой моей бабушкой, маминой мамой, вы­бравшихся к нам в Грозный из разрушенного Сталинграда, когда уже там шли уличные бои. Двор нашего дома был очень маленький, замкнутый со всех сторон - против нашего 2-этажного дома (буквой П в плане) был одноэтажный (тоже буквой П), с крылечком, выходящим на улицу Ок­тябрьскую, идущую к стадиону "Динамо", на узорной кованой металлической крыше которого были видны цифры из металла - 1888. Почтенный возраст!
Город сохранил лицо, потому что немцы его не бомбили. Не бомбили они и заводы, только лишь уничтожили резервуары с нефтью в 1942 году. Всё небо заволокло чёрным дымом на три дня, и люди знали только по часам, что наступил день. Разрушили немцы лишь лётное училище за вокза­лом, за полотном железной дороги и за Боевой улицей, которая вела в ГрозНИИ. Училище распо­лагалось в старом (как часто я употребляю это слово), Голубинском, сквере (по имени фабриканта Голубинского) на углу улиц Боевой и Спартака. Потом в этом здании был ДК имени Крупской, прекрасный, большой дом культуры железнодорожников с кино- и танцевальным залами. Сюда зимой 1960/61 годов, после последней сессии, я часто ходил на танцы с Толиком Кисельманом, моим однокурсником.
6 мая 2003
Если пройти мимо особняка Нахимова в сторону Главпочтамта, то за углом улицы Чернышевского (бывшей Ермоловской улицы) обнаружим, что здесь была землянка генерала Ермолова. Напротив неё увидим большое здание Политпросвета. На этом месте было здание офицерского собрания Куринского егерского пехотного полка - невзрачное, ничем не примечательное одноэтажное зда­ние. В нём были буфетная и карточная комнаты и библиотека с читальным залом. Генерал Нико­лай Николаевич Муравьёв, двоюродный брат декабриста С.И.Муравьёва-Апостола, создал при офицерском собрании шахматный, литературный и музыкальный кружки. В 1840 году здесь неод­нократно бывал М.Ю.Лермонтов. С 1921 года в этом здании размещался рабочий клуб имени Лепке союза металлистов завода "Красный молот". В сентябре 1929 года в клубе выступил писа­тель А.С.Серафимович. Здание снесли в 1953 году, но я хорошо его помню.
Справа, чуть дальше по улице Чернышевского (поперёк улицы Красных Фронтовиков), перехо­дившую, после пересечения с улицей Пушкина, в Красноармейскую (бывшую Офицерскую), ко­торая через два квартала упиралась в Первомайскую, на самом углу улиц Чернышевского и Пуш­кина стоял небольшой дом, похожий на коттедж, с башенкой и шпилем на крыше. В последние годы тут размещался Союз писателей, а раньше райком ВЛКСМ, где меня и моих одноклассников принимали в комсомол. А до революции это был, как рассказывал Александр Терентьевич, дом бухгалтера нефтепромыслов (Старогрознефти) Куша.
Дальше по улице Красных Фронтовиков, уже по ту сторону трамвайной линии, которая сворачи­вала влево к рынку и вправо в сторону консервного завода (маршруты 3 и 5, 1 и 6 соответст­венно)...
Кстати, мало кто помнит или знает, что давным-давно, в мои студенческие годы, по городу "бе­гали" деревянные вагоны трамвая. Окна вагонов в жаркие дни можно было поднять по пазам и закрепить щеколдой, а вдоль вагона на высоте поднятой руки тянулся поручень, с которого на ко­жаных ремешках свисали рукоятки, за которые мы держались. Снаружи вагонов, над лобовым стеклом, под крышей, горели два разноцветных фонаря. Каждый цвет обозначал конечный пункт, что было особенно удобно ночью и вечером (темнело-то у нас, как в любом южном городе, рано - в 20.30 летом вечера уже была ночь). Помню, красный и зелёный фонари были на маршруте 3, си­ний и белый - трамвай от консервного завода до вокзала и т.д. Издалека уже было видно маршрут трамвая. Такие трамваи ходили по нашим улицам и после окончания мной института, когда я уже работал в тресте "Грознефтегеофизика".
...слева стояло (казалось, что с сотворения мира) большое 4-этажное здание, в плане квадратное, примыкавшее к скверу Полежаева около объединения Грознефть (в этом сквере во время войны хоронили погибших жителей этого дома). Это был целый комплекс - в нём располагались ГРК (геологоразведочная контора), Грознефтепроект, ЦНТБ (полностью сгоревшая во время войны), в полуподвале под ЦНТБ была типография газеты "Нефтяник", гостиница для командированных в объединение нефтяников и жилые дома. Здесь жили семьи моих одноклассников ещё по мужской школе Володи Апряткина (его отец был в то время начальником объединения) и Лёни Тюленева, отец которого был главным геологом объединения. В этом же доме жил и Борис Залманович Лаб­ковскис, образованнейший геофизик - уж некоторые геофаковцы должны его помнить.
А ещё далее раньше ничего не было - ни треста, ни жилого дома с городским шахматным клубом на первом этаже, ни ГрозГИПРОнефтехима - конец улицы со старыми непримечательными строе­ниями, а прямо в конце её, на её середине, против того места, где построили новый роддом, была заправочная станция - стояла маленькая деревянная будка, а в землю были закопаны цистерны с бензином. Заправка просуществовала довольно долго, если мне не изменяет память, пока я не за­кончил начальные классы.
Вернёмся снова к площади Орджоникидзе, к нашему институту, ко 2-й школе. Эта школа (бывшее реальное училище) была заложена летом 1910 года на углу улиц Михайловской и Александров­ской (Красных Фронтовиков и Первомайской), строительство велось по проекту Павла Павловича Шмидта. В том же году, 19 ноября, городской голова П.Г.Котров решил работу подрядчика Иса­ковича забраковать и переделать. В новом здании училища занятия начались 1 сентября 1912 года, директором училища назначен Н.Н.Закоменный, инспектором - В.Д.Родионов. Александр Терен­тьевич Лещенко, о котором я упоминал не раз уже, тоже учился в ней (тогда реальном училище), в одном классе с Асланбеком Шериповым. Александр Терентьевич рассказывал, как "реалисты" ходили на "бальные" вечера в женскую классическую гимназию, на этой же площади. Гимназия эта - будущий кинотеатр Челюскинцев. Гимназию, конечно, всю переделали под кинотеатр, но на втором этаже сохранился бывший рекреационный зал гимназии (место прогулок гимназисток на переменах) - фойе, где зрители, если кто из вас помнит, ожидали окончания предыдущего сеанса. Окна фойе выходили на наш институт.
В последний раз я побывал в любимом кинотеатре в марте 1978 года, когда я вместе с моим одно­курсником Геной Беленко проходил 30-дневные сборы по линии военкомата на территории одной из пожарных частей Заводского района (10-я ВПЧ) и наш руководитель, молодой капитан Гераси­мов привёл в кинотеатр (это было "культурное мероприятие") в солдатских шинелях, сапогах и пилотках, но с офицерскими погонами. Меня и Гену, да и других жителей города, отпускали на выходные домой. Жил я тогда за вокзалом, рядом с ДК Крупской, а на вокзале чаще, чем в другом месте, можно было встретить военный патруль - я и наткнулся на него. Офицер патруля схватился за голову и махнул рукой - иди с глаз долой: я же был не по форме одет - солдатская шинель и не по сезону пилотка, а погоны офицера, но он понимал, в чём дело.
Уместно здесь вспомнить и вот что ещё из рассказа Александра Терентьевича.
Грозный наш был не последним уж городом Российской империи. Директором реального училища (именно того, ставшего впоследствии 2-й школой) был действительный статский советник, граж­данский генерал, обязательной принадлежностью парадного мундира которого была шпага. Его знали в Петербурге профессора Горного института, куда Александр Терентьевич уехал учиться в 1916 году.

В Чеховском сквере, в мои студенческие года окружённого решётчатой железной оградой с тремя "калитками" - против окон институтского клуба, на выходе на улицу Чехова, ведущую к парку Кирова и на выходе на улицу Красных Фронтовиков, где стоял памятник Чехову - здания библио­теки Чехова с его классической греческой колоннадой парадного входа тогда ещё не было. Сквер был большой, заросший, с множеством "интимных" аллей и тропинок. Он полностью потерял прежний облик уже в середине 70-х. Ограду сквера огибала улица Чехова. По другую её сторону, против того места, где потом появится библиотека, располагалось одноэтажное пожарное депо с конными экипажами, конными насосными повозками и т.д. Эта "пожарная команда" сама сгорела дотла, и на её месте потом были обкомовские гаражи.
Это депо (гаражи) примыкало к мосту через Сунжу, которая образовала здесь большую петлю, огибая последнюю треть улицы Чехова и весь парк Кирова (кое-что интересного есть и о нём...). За этим мостом, выходившим на улицу Обороны Кавказа, справа располагалась воинская часть, а дальше, слева, чуть в стороне, госпиталь инвалидов ВОВ.
Вся эта заречная часть Грозного называлась "бароновкой", потому что до революции здесь была фабрика барона, фамилию которого точно назвать затрудняюсь (подводит всё же память), но она похожа на Штайнгель (звучит как-то так) и здесь же барон строил бараки для своих рабочих. Знаете ли вы, что именно этот наш грозненский барон построил в Крыму для жены или, кажется, своей "пассии" знаменитое "Ласточкино гнездо".
О парке Кирова. Улица Чехова, начинаясь на площади Орджоникидзе, тянулась вдоль ограды че­ховского сквера, огибала его сзади и снова сворачивала влево до самого парка. На этой улице я жил несколько месяцев со своей кузиной Светой Богомоловой у другой моей тёти, сестры отца, когда он был с мамой в Албании и до того, как меня взяла к себе в мою родную 4-ю школу стар­шая тётя. Жил я в квартире в бывшем старинном особняке в немецком стиле (кто-то его обяза­тельно вспомнит - слева, как идти в парк Кирова). Против особняка находилось (и осталось после войны 94-96 годов) белого кирпича здание бывшего пивзавода (впоследствии молзавода), принад­лежавшего хозяину особняка (из обрусевших немцев). Завод миниатюрный. Вы могли бы заме­тить, приглядевшись к нему глазами коренного грозненца, влюблённого в свой город, на его фа­саде, от цоколя до крыши, чуть выступавшие на стене, на половину кирпича, рельефное изображе­ние большой банки и, рядом, пивной бутылки, похожей на кефирную.
На той же стороне, где пивзавод, ближе к парку, старом 2-этажном доме жила моя первая учи­тельница, Мария Николаевна Шаблинская, заслуженный учитель РСФСР, а может быть, даже СССР. По торжественным дням она всегда прикрепляла к чёрной нарядной кофте орден. В этом же дворе жили и две мои одноклассницы уже по совместному обучению.
Улица упирается в парк, вход в который долгое время был платным, и который старожилы назы­вали "треком". Когда-то в нём, в дальнем углу на берегу Сунжи, был велотрек, потом на его месте был заросший травой, жёсткой в жаркие летние дни, пустырь. Часто в этом месте устраивали фейерверк, и я, младший школьник, сидел на этой траве рядом с мамой и папой, испытывая вос­торг от красивого зрелища. Позже здесь выкопали плавательный бассейн с заасфальтированным дном, а в последние годы был водоём, где мы брали на прокат лодки. Раньше лодки брали на дру­гом пруду, недалеко от входа в парк, пруду с двумя островками, густо засаженными по окружно­сти пирамидальными тополями.
Кстати, в одном из угловых дворов на Первомайской улице, наискосок от угловой же моей 4-й школы, рос единственный на Северном Кавказе пирамидальный дуб, о котором мне рассказал всё тот же Александр Терентьевич. Не задолго до войны, в те времена (кто помнит), когда ветеранам войны и труда (и моему отцу, в частности) выдавали пайки и я их получал в прикреплённых мага­зинах, мы с Таней собрали несколько желудей этого дуба, думая рассадить их и поддержать эту реликвию, но они оказались порченными.

От этого пруда с островками шла одна из аллей парка, тянувшаяся вдоль берега Сунжи, который был густо засажен раскидистыми, белыми тополями, превратившимися в огромные, до тройного обхвата, деревья. Множество толстых ветвей этих тополей склонялись к воде и мы часто сидели на них над рекой. Параллельно этой "диковатой" аллеи тянулась ухоженная старинная аллея со скамейками для отдыха под тенистыми большими деревьями, со старинным летним павильоном с двумя залами - читальным (с довольно хорошей библиотечкой) и игральным (бильярд и большой стол для шахматистов-любителей). Позже павильон как-то разрушился от старости и неухоженно­сти, и старички-шахматисты переместились на скамейки аллеи. Аллея эта упиралась в тоже ста­ринное здание, стоявшее почти на самом берегу Сунжи у железного мостика, где был второй, "чёрный" выход из парка. Это здание было театром с хорошим залом, который был выстроен не­задолго до революции грозненскими купцами и фабрикантами для Шаляпина, но Фёдор Иванович так и не приехал в Грозный. В моё время в нём был очень неплохой кинотеатр, последний раз я был в нём студентом второго курса и смотрел фильм "Последний дюйм" (какое пророческое ока­залось название).
Парк всегда был любимейшим местом отдыха грозненцев и моим любимым парком. Так как я часто бывал в гостях у моей тёти и кузины, живших в особняке пивного фабриканта в двух шагах от парка, понятно, что мы с сестрой были его постоянными посетителями и знали наизусть все уголки и закоулки старого "трека".
В парке был и "Зелёный театр", летний открытый зал, в котором однажды мы с Валентином Ле­щенко, старшеклассники, были на концерте джаз-оркестра Эдди Рознера. Особенно запомнилась нам джазовая пьеса "В джунглях Пенджаба", которую оркестр исполнял в полумраке, освещае­мый цветными прожекторами, лучи которых перемещались по сцене. Помню, что когда мы уже были зачислены студентами и вернулись из первой же (не проучившись и недели) поездки в кол­хоз, к нам на переменах несколько раз подходил средних лет мужчина, такой несколько богемной внешности, всегда под шафе, но слегка, и искал среди нас тех, кто владел каким-либо музыкаль­ным инструментом, чтобы собрать джазовый студенческий оркестр. Позже мы узнали, что это был хороший трубач в оркестре Эдди Рознера, которого Рознер выгнал за пристрастие в выпивке.
Студенческий джаз-оркестр создать не удалось, но зато какой был у нас СТЭМ! Как любили мы его выступления на сцене нашего клуба - в зале некуда упасть яблоку. Помню, в 1958 году со СТЭМом работал режиссёр театра Лермонтова Рошаль, и студенты сыграли "На дне" Горького на сцене театра, и великолепно, прямо профессионально сыграли. Сатина играл Юра Панибратов, студент стройфака (поправьте меня, если подвела моя память), Луку - Игорь Ривкинзон, с кото­рым я был близко знаком в студенческие годы.
Вот мы и вернулись к нашему институту.
Я знаком с его коридорами, аудиториями и лабораториями со школьной скамьи и даже раньше. Во время войны 41-45 годов в нашей 2-й школе, как, впрочем, и в других (например, в 3-й школе на Комсомольской улице), располагался военный госпиталь. В госпитале работала нянечкой моя ста­линградская бабушка и иногда брала меня с собой. Как-то раз в госпитале не было света, и мы с бабушкой шли по коридору к выходу со свечой. Я уговорил бабушку не тушить свечу на улице, и держал её, прикрывая ладошкой, чтобы не погасла. Мы шли вдоль здания ГНИ к площади и около входа в него к нам подошёл военный и, шутливо приложив руку к козырьку, попросил прикурить от свечи. Он что-то сказал бабушке и мы зашли в институт - так я впервые оказался там. Надо ска­зать, что институт в годы войны был эвакуирован из Грозного, и что размещалось в здании, не помню.
Позже, школьником, я много раз бывал в институте. На кафедре общей химии работала Евгения Ивановна Онанова, тётя моего закадычного друга с первого класса и по сей день Валеры Блиску­нова (Валерия Георгиевича). Его могут вспомнить однокурсники - он вместе с другим моим одно­классником Володей Бурдуковым (Владимиром Михайловичем) был первым выпускником строй­фака.
Строительный факультет ровно на 10 лет моложе геофака. Он был образован в 1957 году и эти мои одноклассники перешли на него из нефтепромыслового факультета.
Часто мы с Валерой приходили в институт (вахтёры его хорошо знали) и шли по пустым коридо­рам, иногда взрывающимся звонком и шумом голосов и топотом студентов, выпархивающих из аудиторий, на второй этаж. Там, между 86-й аудиторией (наш амфитеатр) и 84-й, где обычно чи­тались лекции по курсу общей химии, находилось служебное помещение кафедры (где студенты не бывали, по-моему, никогда). Это было царство Евгении Ивановны, старшего лаборанта ка­федры - настоящая, как мне казалось, лаборатория алхимика.
Огромные, тёмного дерева, шкафы, два стола, множество колб, реторт, пробирок, горелок (чуть ли не старинные бунзеновские горелки), банок с химикатами, кислотами, щелочами... Окна этой ла­боратории смотрели на кинотеатр Челюскинцев. Заведовал кафедрой (и читал нам курс общей хи­мии) Полякин, крупный специалист по катализу, которому посылались на рецензию научные ра­боты и диссертации. Главной целью наших посещений лаборатории было раздобыть химикаты. Например, мы "доставали" таким образом азотнокислое железо, прозрачный бесцветный раствор, который при соприкосновении с железом (лезвием перочинного ножа) окрашивался в алый крова­вый цвет. Однажды на уроке (мы были в 6 классе) Валера закатал до локтя рукав, смазал себе руку этим раствором и провёл лезвием ножика. Учительница в ужасе отправила его в медпункт и меня в помощь (мы сидели за одной партой). Выйдя из класса, мы ладонью стёрли "кровь" и спокойно пошли на улицу. За этот прогул нам здорово влетело от директора, Александра Айрапетовича.
В 86-ю аудиторию наш 10-й Б несколько раз приводил Аскольд Александрович Ионат. Он препо­давал на кафедре физики и по совместительству вёл уроки физики в старших классах нашей школы. В институтской аудитории он прочёл нам несколько "показательных" лекций, готовя к выпускным и последующим вступительным экзаменам и знакомя нас с институтом. И каждый раз меня, можно сказать, охватывал трепет - мне чудилось, что здесь поселилась Наука; а эти тёмные двери и такие же тёмные, узкие переплёты оконных рам, паркет, какая-то особая атмосфера при­частности к науке, к знаниям рисовали в моём воображении Кембридж или Оксфорд - не менее. А теперь от всего этого великолепия, знакомого с самого детства, не осталось камня на камне...
8 мая 2003
Я решил сейчас сделать небольшое отступление от темы ГНИ и его преподавателях, которую было начал продолжать в своих воспоминаниях. Отступление по горячим следам ваших отзывов, которые я получаю на свою почту. Благодарю всех, кто присылает и ещё, надеюсь, будет присы­лать мне отклики на мой рассказ. Я рад, что мой рассказ привлёк ваше внимание. Отвечать буду всем, кто пишет мне, но на это нужно время.
Сегодня утром я получил сразу два письма - от Альберта (Amer Khan Mamak), и Ани Поправко. Анна прислала мне несколько фотографий Грозного из её коллекции (одна из них - дореволюци­онная открытка с фотографией реального училища, ныне 1-й школы, что на улице Комсомольской против Госбанка). В своём письме Аня приводит некоторые подробности о Грозном. Например, что на фасаде здания старого пивзавода на улице Чехова было две "бутылки", горлышко одной из них переходило в трубу, а "банка" - это пивная кружка. Всё правильно.
Передо мною дилемма - хочется привести множество "мелких" подробностей, но я чувствую стеснённость рамками форума, желание рассказать больше, но и покороче. Как писал Игорь Ржев­ский в своей новой теме ("Вопросы к администрации МОСТа"), может быть имеет смысл выде­лить "мою" тему особо, разбить на страницы и дополнить фотографиями? Создать летопись исто­рии нашего города, его мемориал - это особенно интересно коренным грозненцам и "старожилам" города. Это, так сказать, информация к размышлению.
Воспоминания о Грозном, о том, каким он был, о детстве и юности постоянно преследуют меня. Я как бы устремлён в прошлое. Грозный снится мне иногда, таким, каким он был и мне очень тя­жело вспоминать, каким он стал в 1995 году. Эти воспоминания притупляют постоянную боль не­заживающей раны утерянного навсегда именно "того" Грозного - города, в котором прошла вся моя жизнь, жизнь моих предков. Города, в котором остались их могилы, могилы моих родителей, рядом с которыми было место и для меня.
Память - это единственный рай, из которого никто не может нас изгнать...

Если от здания "Гранд-отеля" пройти мимо сквера Лермонтова и пересечь по старому мосту Сунжу, мы попадём на улицу Ленина, бывшую Дворянскую. Минуем гостиницу "Чайка" (маме предлагали должность директора, но она отказалась. Она работала в то время комендантом инсти­тутского 2-го общежития, что рядом с Дворцом спорта ГНИ и знала многих моих однокурсников), и, перейдя улицу Дзержинского (долгое время она называлась улицей Крафта) и улицу Партизан­скую, увидим старинное здание, на первом этаже которого был "Чеченский" гастроном. Здесь раньше была Городская дума, после революции в нём размещались различные учреждения, в том числе ЗАГС, в котором 27 апреля 1937 года был зарегистрирован брак моих родителей, что через год, семь месяцев и восемь дней привело к моему появлению на свет.
Давайте надеяться, что появлению на свет каждого из нас предшествовала история любви...
За этим зданием пролегла Пролетарская (бывшая Купеческая) улица. На её углу на противопо­ложной стороне улицы Ленина стояло здание Филармонии, в давние времена моего детства кино­театр "Комсомолец", в котором я был один раз году в 1944 или 45 со своим сталинградским дядей, маминым братом (всего на 10 лет старше меня). Мы смотрели кино "Красные дьяволята" - блокбастер эпохи раннего синематографа.
Напротив филармонии был ресторан "Дарьял" - большой уютный зал с дубовым буфетом почти во всю стену, из которого официантки доставали посуду, ложки и вилки и раскладывали на столе перед посетителем. В студенческую пору мы изредка заходили сюда (днём дешевле) выпить пива. К большому сожалению, его снесли и построили жилой дом в 5 этажей, разместив на первом мага­зин "Спутник". К этому дому примыкало одноэтажное строение (на углу улицы Субботников, бывшей Беликовской, ведущей к Беликовскому мосту через Сунжу) - помнится, дом муллы Али Гусейнова (рядом когда-то стояла мечеть). Примечателен он зеркальным потолком в бывшем при­ёмном зале муллы. Обломы потолочного карниза и розетка для люстры состоят из небольших зер­калец разной геометрической формы. До последнего времени ни одно из тысяч зеркалец не было повреждено и не потускнело. Второго такого потолка нет на всём Северном Кавказе. В этом доме в 1992-94 годах находился департамент полиции.
Хорошо помню кварталы частных домиков слева от улицы Ленина, если идти в сторону Минутки, по улице Московской, так называемая "еврейская слободка". Действительно, довольно крими­нальный район, в котором, как и на Щебелиновке (район "самозахвата" за мостом через Сунжу, что был далее улиц Боевой и Коммуны, своего рода волгоградская "нахаловка") чужакам появ­ляться поздно вечером было опасно. На этой Московской улице жил в детские и студенческие годы (и, кажется, там родился) мой однокурсник Боря Селиванов (группа НГ-56-1).
По диагонали, через перекрёсток улиц Ленина и Субботников, располагался 2-этажный жилой дом - первый жилой дом, построенный после революции. В детстве в нём жил мой однокурсник Гера Дулерайн. То, что было напротив его, вы всё хорошо помните - поликлиника МВД, институтское общежитие и Дворец спорта, который мы, студенты, помогали строить в 1958/59 году. Далее жи­лой дом с телефонной станцией на первом этаже, и, наконец, три 12-этажных дома на углу Пио­нерской, на том месте, где были частные домики и где сворачивал на Пионерскую трамвай, когда-то ходивший по улице Ленина. Позже трамвай "переселили" на параллельную улицу Асланбека Шерипова, бывшую улицу Менделеева (а ещё ранее Графо-Евдокимовскую), таблички с назва­нием которой долго ещё сохранялись на старых домах.
Здесь, справа за углом Пионерской, совсем рядом с железнодорожным мостом через Сунжу, в длинном 5-тиэтажном доме, в последнем подъезде я прожил с 1986 по 1996 годы. Здесь я "встре­тил" войну, убежав от неё на сначала на Берёзку, а потом на Фасадную, что позади ДК имени Ле­нина в Заводском районе. Здание ДК сгорело, парк сильно пострадал. Все скверы в центре города сильно пострадали от войны.
Пора вернуться к нашему институту...
11 мая 2003
...Пора бы вернуться, но вновь новые вести отвлекли меня от самого института и вернули к рас­сказу о городе...
Я вчера посетил два сайта. Один - это прекрасно оформленный Аней Белоусовой (Поправко) сайт www.members.shaw.ca/ostrovok/grozny/grozny.htm с моим рассказом из нашего форума, хорошо иллюстрированным фотографиями. Другой - "Грозный виртуальный" (www.grozny.narod.ru), великолепный мемориал нашему городу и республике (после войны 41-45 годов - Грозненской области) с экскурсом в его историю и историю грозненской нефтяной про­мышленности. Последняя, может быть, стоит отдельного большого рассказа.
В этом сайте я прочитал, что в марте 2000 года ушёл из жизни Лёша (Алексей) Еськов. В детстве мы с Еськовыми жили на одной улице (дом наш был на углу Первомайской и Октябрьской, ворота в наш двор выходили на Октябрьскую, ведущую в стадиону "Динамо", а двор Еськовых напро­тив). Моим ровесником был Игорь Еськов, Лёшка был гораздо младше нас, и мы, тогда пацаны послевоенных лет, прогоняли его из нашей компании как "мальца". Это был лобастый круглого­ловый крепыш, в меру озорной, в меру "приставучий" к нам.
Приходилось нам в ту пору играть рядом с домом, на бульваре Первомайской улицы, в те времена густо заросшим деревьями, кустами и травой, чтобы не прозевать "хлебную" полуторку и занять очередь в магазине, в полминуты ходьбы от наших ворот. Как мы любили срывать сладкие кисти цветущей акации и отправлять их в рот, мы, евшие мамалыгу из кукурузной крупы, которую я сам молол самодельной ручной мельницей-крупорушкой, купленной на рынке мамой. Ели мы, дети, и подсолнечный жмых - отходы маслозавода, что был в районе Минутки - твёрдые тёмно-коричне­вые плитки, похожие на шоколад. Один раз я съел маленький кусочек хозяйственного мыла, по­хожий на шоколадную конфету "Мишка на севере" и, плача, пускал мыльные пузыри изо рта, а мама смеялась и плакала тоже. А в детском саду нам, в эти военные голодные годы, давали белый хлеб, какого я не ел с тех пор - белый, пшеничный, "ноздреватый", с крупными "дырками" (как сейчас мой любимый сыр "Масдам"). Дома же не хватало обычного чёрного ржаного хлеба, и часто я ложился спать голодным, потому что хлеба оставалось чуть-чуть, на завтра, вдруг не при­везут в магазин, что иногда бывало.
Игорь Еськов стал одним из первых игроков грозненской гандбольной команды, одерживавшей внушительные победы и стоял, можно сказать, у истоков гандбола в стране. Тренировались они очень часто в спортзале тогда ещё пединститута. Это была спортивная семья - Еськовы старшие всегда были при спорте, при стадионе "Динамо". Когда институт Грознефтепроект был эвакуиро­ван, а мама осталась в Грозном, она стала работать на стадионе "Динамо" - так я и "приобщился" к спортсменам Грозного. Дядя Игоря и Лёшки, с которым мой отец часто играл на улице у ворот в домино, работал шофёром в Облсовпрофе (в особняке Нахимова).

На сайте "Грозный виртуальный" много фотографий Грозного, и довоенных, и послевоенных. Там есть фотография разрушенного войной "Барского дома". На самом деле это здание 5-го Жил­строительства (под таким именем его знают все старожилы города - это был действительно 5-й по счёту жилой дом, строившийся после революции), на первом этаже которого, на углу, был книж­ный магазин - все называли его Когиз. Название произошло от сокращения "Книжного объеди­нённого государственного издательства". Хорошо помню этот магазин, как будто это было вчера, его подписной отдел справа, такой солидный, куда я стал заходить уже студентом, а не школьни­ком и где впервые подписался на 30-томное собрание Диккенса.

А сам "барский дом" находился в конце проспекта Революции и Августовской улицы, напротив нового здания театра - старомодный, оригинального внешнего вида, добротный двухэтажный дом в плане в виде квадрата с одними воротами, выходящими на Августовскую улицу, с двумя подъез­дами. Один на проспект Революции, другой на Дагестанскую улицу, тянувшуюся до улицы Поповича. В этом доме жили работ­ники обкома партии и их семьи, а назвали так его во время войны 41-45 годов. Во двор дома при­езжала полуторка с продуктами обкомовского пайка (с доставкой на дом), когда все люди стояли в очередях за продуктами по карточкам. Я сам, ещё не ходивший в школу, стоял в очередях за хлебом по карточкам. Почему-то иногда я ходил за хлебом в подвальный магазин в доме напротив Главпочты, в котором была ЦНТБ и ГРК. Помню, как продавщица резала буханку на положенные по карточке куски ножом с таким широким лезвием и тщательно взвешивала на рычажных весах (на таких весах много-много позже продавали только картошку на базаре, стандартом, единицей измерения был "вес" - 2 кг). В этом подвале в последние годы находилось кернохранилище (кто не геолог, знайте: керн - это цилиндрик породы, извлечённый из пласта при бурении скважины, по нему геолог определяет, какие пласты проходит бур и не пора ли простреливать буровую ко­лонну для доступа к нефти в нефтеносных пластах).
Оглядываясь, я замечаю, что очень много личного в моём рассказе. От личного мне трудно уйти, оно переплетено клубком с нашим городом и институтом.
Я обещал как-то напомнить о том, что было на месте нового здания института. А была там рос­кошная тенистая липовая аллея, по обеим сторонам которой росли огромные, густые липы. Какой сладкий, медовый, дурманящий аромат разливался по скверу в начале лета, ранним июнем. Аллея тянулась от входа в сквер со стороны трамвайной линии до проспекта Революции. Если идти по аллее в таком направлении, то справа можно было увидеть большую оранжерею, метров 50 дли­ной, чуть углублённую в землю, со стеклянной крышей. Посередине её располагался вход - стек­лянная дверь, к которой вело несколько ступенек вниз. Каких только цветов там не выращивали! Мы всегда покупали в этой оранжерее букеты цветов - домой или в подарок. Такая же оранжерея долгое время, в мои студенческие годы, была в парке Кирова, на треке, сразу возле входа, справа. Около неё часто паслась белая лошадь с головой, уткнутой в торбу с овсом. На ней рабочий оран­жереи привозил навоз и чернозём для растений.
Давайте, наконец, вернёмся к институту.
Вот мы и закончили школу. В нашем классе, помнится, было 10 или 11 медалистов, в том числе, по-моему, три или четыре золотых (у моей двоюродной сестры Светы Богомоловой, будущей сту­дентке НИ-57-1). Сдали выпускные экзамены, побродили несколько раз, прощаясь со школьными годами, по городу и скверам, фотографировались на память и стали готовиться к вступительным экзаменам.
Письменный экзамен по математике мы (мои одноклассники, нас было семеро в группе) сдавали Пробсту. Небольшого роста, крепкий, уже лысый, плотный мужчина, бывший балтийский моряк, "делавший" революцию. Лекции он читал старшему потоку, старше нас года на три. От них мы слышали, как он рассказывал о революции и балтийских моряках. Они говорили, что иногда, ко­гда на лекции "к слову" вспоминалось что-то, связанное с революцией, то Пробст, по просьбе сту­дентов, опять что-нибудь рассказывал, прерывая лекцию. Думаю, что это приходилось "к слову" по инициативе студентов.
Нам курс высшей математики читал Анатолий Александрович Шнейдер, который был нашим лю­бимцем (как, впрочем, и многие другие преподаватели), пользовавшимся почтительным уваже­нием. Читал строго, педантично, но материал в его изложении легко усваивался. Трудно было на первой сессии - ведь в школе мы готовились к каждому уроку, могли вызвать к доске в любой день, держали "форму", а тут лекции да лекции, изредка практические занятия. Отсутствие "жёст­кого" контроля над усвоением материала как-то расслабляло. Шнейдер уважал принцип. Так, на­пример, с нами учился на первом семестре Сёма Маримонт, который на вступительных экзаменах недобрал одного балла и был принят "условно", до результатов первой сессии. И вот это самое "расслабление" подвело - Шнейдер поставил ему "неуд" и, сколько мы не просили его "натянуть" тройку, не согласился, хотя мы его упрашивали. Сёму, конечно, отчислили, но нашего уважения Шнейдер не потерял.
Научным интересом Анатолия Александровича была теория функций комплексных переменных и конформные отображения. Помню, он читал факультативный курс по этой теории и я, вместе с Юрой Скоповым, нашим "математиком", знания которого мы "эксплуатировали" во время подго­товки к сессиям, посещали этот курс - Юра по своей склонности к математике, а я больше из поч­тения к Шнейдеру. Нам, геофизикам, читался чуть ли не университетский курс - четыре семестра - потому что вся геофизическая практика основана на выводах математических теорем, и позже, когда я стал программистом и работал на ту же геофизику, моей настольной книгой были спра­вочники по математике и численным методам.
Шнейдер уехал из Грозного вскоре после того, как мы защитили диплом. Уехал в Волгоград, на родину своей жены. Каждый год, будучи старшеклассником и студентом и несколько лет уже ра­ботая, я прилетал и приплывал теплоходом по Волге от Астрахани (или трое суток от Ростова по Волго-Донскому каналу) в Волгоград к бабушке и дяде, маминой маме и её младшему брату. И однажды встретился с Анатолием Александровичем на улице Ленина около аллеи Героев. Он пре­подавал в политехническом институте и, думаю, был так же уважаем и любим волгоградскими студентами, как и нами. Не знаю, узнал он меня или нет, но я остановил его и мы несколько минут поговорили. Он спрашивал, чем я занимаюсь, почему в Волгограде - ну, простые "светские" во­просы в такой ситуации. Прощаясь, он спросил: "А в Грозном так же подванивает?".
Да, у нас раньше были частые выбросы, особенно сброс в Сунжу, протекающую через весь центр города, и иногда запах был невыносим, просто тошнотворен (хорошо, что не очень часто), прихо­дилось, несмотря на жару, наглухо закрывать все окна. В жару-то испарение интенсивное, зимой было легче. Но вскоре, где-то в конце 60-х начале 70-х мой дружок и одноклассник Валера Бли­скунов (из первых строителей нашего института) построил комплекс очистных сооружений и воз­дух стал чистым, Сунжа без нефтяных пятен, временами прозрачная даже, хотя обычно мутная из-за ила, как всякая горная река в равнинной глинистой своей части, с медленным течением.
После того, как война ушла из города в сёла, и мы вернулись домой, летом 1995 года, я впервые, пожалуй, после многих лет увидел дно Сунжи, каменистое с водорослями - такая была прозрачная наша река. На железнодорожном мосту через неё, в полуминуте ходьбы от нашего подъезда, и на самом берегу рядом с мостом появились рыбаки с удочками. Мой племянник Саша Алоев, сын моей свояченицы Томы Алоевой, тогда ещё школьник, часто крутился рядом с ними и даже завёл себе удочку. Помнится, так ничего и не поймали.

Курс физики нам на факультете читал Сергей Сергеевич Козловский. Научный интерес его, пом­нится, - капиллярные явления. Блестящий лектор, замеча­тельный человек, обожаемый (если так можно сказать о мужчине) всеми студентами педагог. Чи­тал всегда громко, ясно, с хорошей дикцией и левитановским тембром голоса - даже на переменах в пустой аудитории казалось, что в воздухе остались колебания от его голоса. Лекции по физике всегда проходили в 86-й аудитории, что амфитеатром, над длинной доской в которой была укреп­лена большая, стеклянная таблица Менделеева. Эту таблицу сделал отец нашего с Валерой Бли­скуновым друга детства Гены Кучугурина, который сейчас живёт в Георгиевске, где и Валерий Дмитриевич Шароварин. Сергей Сергеевич жил в доме напротив студенческого общежития на улице Ленина. Во время войны он много дней провёл в подвалах общежития, в бомбоубежище. Я видел его около общежития в марте 1995 года, когда за ним приехал из Краснодара Миша забрать его и маму с собой. Он был рад, что жив, что приехал сын за ними, но какой же он был чёрный лицом, с въевшейся в поры грязью и пылью многих дней в бомбоубежище.
Видел я его в тот день в последний раз.
12-14 мая 2003
...У Валентина Катаева в его романе "Трава забвения" есть такие строки: "Человеческая память обладает пока ещё необъяснимым свойством навсегда запечатлевать всякие пустяки, в то время как самые важные события оставляют еле заметный след, а иногда и совсем ничего не оставляют, кроме какого-то общего, трудно выразимого душевного ощущения, может быть даже какого-то таинственного звука. Они навсегда остаются лежать в страшной глубине на дне памяти, как пото­нувшие корабли, обрастая от киля до мачт фантастическими ракушками домыслов"...
Моими "домыслами" будут только рассказы о событиях, свидетелем которых сам я не был, но слышал из рассказов моих близких знакомых и друзей, а также студентов, учившихся в те же годы, но старше на 2-3 курса.
Хорошо помню профессора, заведующего кафедрой теоретической механики Георгия Борисовича Пыхачёва. Очень интеллигентный человек, строгий педагог, автор многих публикаций, среди ко­торых (в соавторстве с Щелкачёвым) фундаментальный учебник "Гидравлика нефтяного пласта". К моему сожалению, курс теоретической механики геофизикам читал Севастьянов. Георгий Бори­сович с женой "дружили семьями" с Евгенией Ивановной Онановой (я рассказывал о ней ранее). Евгения Ивановна вместе с сестрой, мамой моего одноклассника Валеры Блискунова Зоей Ива­новной - в доме у них я бывал очень часто - жили в одноэтажном коттедже на улице 2-я Горяче­водская (параллельно Первомайской, ближе к Сунже). Вся сторона этой улицы была застроена такими коттеджами (как и коттеджи на Первомайской напротив "моей" 4-й школы), предназна­ченными для преподавателей института. Пыхачёвы часто приходили в гости к Евгении Ивановне и почти каждый раз играли дома или в садике у дома (дворы всех коттеджей были размером соток шесть, с фруктовыми деревьями и ягодниками) в преферанс, классический, с четырьмя играю­щими. Карточные колоды были, помнится, какие-то необычные, с красивыми рубашками, а пульки расписывали на развороте большой амбарной тетради.
...Помню, как в детстве, когда я учился ещё в мужской школе, в начале 50-х, мы, дети, играли в карты очень необычной колодой (не помню, кому она принадлежала). Колода была явно европей­ской, даже немецкой (видимо, кто-то привёз её из Германии после войны). Вместо привычных для нас рисунков карточных мастей там были дубовые жёлуди, дубовые листья и зелёные шары (ри­сунок четвёртой масти не помню). Это были обычные игральные карты, а не карты таро...
Иногда мы с Валерой наблюдали игру - нам разрешали только смотреть, учиться, "мотать на ус" стратегию игры и правила записи результатов. Позже, уже будучи студентами, мы сами играли в преферанс, иногда до глубокой ночи, а одно время было повальное увлечение покером (довольно упрощённым) на "интерес".
Я многим обязан Евгении Ивановне, многому научился от неё. Это была высоко образованная женщина, окончившая Бестужевские курсы в самый канун революции. Это обстоятельство поме­шало ей получить полагающийся документ, что и сказалось (при активной "помощи" Севастья­нова) на её статусе при кафедре общей химии.
Севастьянов был одним из тех преподавателей, которых не любили все поколения студентов. Рас­сказы о нём передавались от старших курсов младшим. Запомнилась одна характерная для Сева­стьянова деталь. Лекцию он читал, казалось, как и другие преподаватели, то поворачиваясь к доске, на которой выводил формулы по ходу лекции, то к аудитории, читал без пауз, быстро - но минут через десять, всегда неожиданно (особенно неожиданно для нас на первых двух-трёх лек­циях, потом мы уже привыкли) поворачивался к аудитории и говорил: "Старосты групп, отметьте пятерых отсутствующих". Когда он успевал посчитать количество присутствующих на лекции студентов, оставалось вечной загадкой. Магия!
Старшекурсники предупреждали нас и о том, что Севастьянов не любит слабую активность на практических занятиях. Теоретическая механика - предмет сухой и серьёзный, желающих у доски решать непростые задачи было немного. Уж совсем не активные попадали в "чёрный" список. В нём к началу сессии оказались я, ваш покорный слуга, мой одноклассник Володя Холодилов (сей­час он главный геолог Дагестанского Управления геофизических работ), Гера Фёдоров и ещё 3-4 студента. Перед началом экзамена нам были розданы по три задачи (о чём и предупреждали стар­шекурсники) и мы должны были их решить (в одной из пустых аудиторий). "Цензом" на допуск к экзамену были минимум две правильно решённые задачи. Хорошо, что нам удалось прорваться через эти барьеры. Моего одноклассника Володю Бурдукова, первого выпускника стройфака, он "мучил" со второго по четвёртый курс.
Другим, также всеми нелюбимым, был Большаков с кафедры высшей математики. Я слыхал, что он одно время был ректором института, но не ручаюсь за достоверность. Большаков был высоким (ровно на голову выше низенького Пробста, что однажды спасло его) мужчиной с каким-то всегда строгим лицом с поджатыми губами. Не любили его студенты. И вот такая легенда о нём от стар­шекурсников (может быть, вспомнит этот случай Лев Дмитриевич Чурилов, студент НР-53-7). Как-то вечером, уже в сумерках тёплого ещё дня, Большаков с Пробстом вышли из института и направились мимо 2-й школы. Дойдя до трамвайной линии (на этом углу была остановка), они остановились прямо перед тронувшимся с остановки трамваем - ещё тем старым, деревянным, о котором я рассказывал, двери которого автоматически (какая там автоматика в то время) не за­крывались. Вдруг...
...это "вдруг" - как в приключенческом романе, но нет (ja, aber nicht, как говорят немцы), на са­мом деле...

...из задней двери второго вагона высунулась рука с засученными до локтя рукавами и сжатыми в кулак пальцами. "Просвистев" над головой низенького Пробста, кулак попал в ухо Большакову, и оба от неожиданности упали. Фигуранта по этому делу расследование не выявило.
Зато как любили многих наших преподавателей, наших наставников. Профессор Павел Петрович Забаринский, умница, душка, всегда в хорошем расположении духа и настроении (что есть верный признак истинно мудрого человека), всегда благожелательно и уважительно относившийся к нам, своим студентам. Его знали во всём, наверное, мире. Он читал за границей лекции по линии ЮНЕСКО, у него много опубликованных работ, много учеников.
Запомнился один случай (всегда запоминаются пустяки, я привёл это замечание Катаева в самом начале этой части рассказа), который произошёл во время сельхозработ. (Кто-то просил меня рас­сказать и о таких работах, и о летней практике, и о вечерах в нашем институтском клубе - вот один случай, о других позже). Работали мы за Тереком, кажется, около станицы Николаевской (может Шароварин уточнит) на колхозном току, где и жили посреди степи. Там было много длин­ных "барханов" пшеницы, снизу начавшей преть. Колхозники пропускали пшеницу через веялку днём, а мы ночью - работа шла круглые сутки. Днём мы были свободны и, чаще всего, играли в карты в тени стогов сена, передвигаясь вокруг стога вслед за тенью. Готовили нам наши девчата, а нам, ребятам, приходилось отлавливать петухов, которых колхоз оставил нам колхоз на прокорм (петушки были молодые, но "раздобрели" на пшенице, как индюки).
За месяц работ у нас сменились четверо преподавателей, среди которых был с нами неделю и Па­вел Петрович. Как-то сидим мы, человек шесть, в халупе, в которой жили, и играем в покер. По­середине большая кучка фишек. Вдруг заходит Павел Петрович. Мы оторопели на некоторое время, но как-то вяло, не азартно продолжили игру - а что делать, мы уже были "застуканы" за азартной игрой. Забаринский понаблюдал за игрой несколько минут и говорит: "Ребята, если вы играете по рублю за фишку, то вы здорово играете". Наше напряжение сразу спало - "Ну, что вы, Павел Петрович, по копейке". На самом же деле мы играли по 10 копеек за фишку. Инцидент по­следствий не имел, но как-то раз в коридоре второго этажа ("царстве" геологии в крыле, примы­кающем ко 2-й школе), Павел Петрович, остановив кого-то из нас, спросил, продолжаем ли мы играть.

Валентин Васильевич Рыжиков, декан геофака, читавший нам курс геодезии в своей необычной манере, которую трудно передать словами. Жил он, помнится, в старом двухэтажном доме, по­строенном ещё до революции, на углу улицы Партизанской и Асланбека Шерипова, на которую выходили ворота двора и дверь парадного входа, за которой на второй этаж вела лестница с длин­ными пролётами. Здесь же жила дамская портниха, у которой шила платья моя знакомая тех лет, студентка музыкального училища, сестра моей одноклассницы. Я провожал её до этого дома и ждал на улице, пока она была у портнихи на примерке.
Секретарём у Рыжикова была Дзенджа, наша вечная мать-заступница. С её внуком, Вовкой Дзенджа, я не раз отдыхал в пионерском лагере детей нефтяников в Октябрьском районе, на самой горе, озорным огненно-рыжем мальчиком, из отчаянного озорства ловившем мух и отправлявшим их в рот. Но редко, по-моему, на спор.
Курс гравиметрической разведки читала Татьяна Васильевна Яковлева (баба Таня, как её называли студенты). Я отдаю ей особую дань памяти, тат как с ней связаны все мои восемь лет работы в тресте "Грознефтегеофизика" до моего перевода, уже в качестве программиста, в институт СевКавНИИ. Дело в том, что я и моя одноклассница Алла (Алла Павловна) Любченко были, на­верное, единственными в 15-летней (к 1961 году) истории геофака выпускниками, специализиро­вавшимися по гравиметрической разведке (но первыми, это уж точно). До сих пор не знаю, кто был инициатором этого "эксперимента". Может быть, сама Татьяна Васильевна, хотя сильно по­дозреваю, что это был трест "Грознефтегеофизика". Руководство треста (управляющим тогда в течение нескольких лет был Георгий Николаевич Строцкий) решило создать в тресте гравиметри­ческую партию. Трест даже обратился в институт с просьбой "откомандировать" нас с Аллой на месяц в январе 1961 года, за полгода до защиты дипломного проекта, провести гравиметрическую разведку на нескольких профилях в районе Горагорска и обработать затем результаты проведён­ных исследований, что мы и сделали. Но решение о нашей специализации было принято, веро­ятно, ещё за год до нашего выпуска, потому что летом 1960 года я проходил преддипломную практику по морской (!) гравиразведке в лермонтовской Тамани. Там я проходил практику с не­сколькими студентами московского нефтяного института.
...Тамань мне очень понравилась и много лет спустя, в 70-х годах, мы несколько лет подряд ез­дили туда в летний отпуск. В те годы там велись археологические раскопки древней Тмутаракани и древнегреческого города Гермонасса. На противоположном берегу неширокого Керченского пролива была видна Керчь, куда мы не раз ездили пассажирским катером и взбирались на леген­дарную гору Митридат. Довольно узкие старые улицы Керчи разительно напоминали театральные декорации ...
Темой моего дипломного проекта была, конечно же, методика детальных высокоточных морских гравиметрических исследований Восточного Предкавказья. На защите дипломного проекта мне задавались, в основном, вопросы о самой методике работ, о геодезической привязке точек наблю­дения, о расчёте сметы на затраты и прочее. Мне даже показалось, что не с целью проверки знаний и готовности к профессии, а с целью выяснения для кафедры "кухни" этих работ и обработки ре­зультатов, так что защита прошла гладко и просто, к моему облегчению.
Первое время, три года, я работал в полевой партии (нас было всего четверо). Партии был придан УАЗик, а главный инженер треста Анатолий Александрович Борисевич отдал нам своего шофера, молодого, как и я сам в то время, Женю (Заинды) Умарова. Но весь день мне приходилось ходить с прибором пешком, и я практически обошёл пешком всю Чечню от Итум-Кале на юге до Терека и Брагунского и Гудермесского хребтов на севере. Проходил я по старым профилям сейсмораз­ведки. Жили мы на базах сейсморазведочных партий, где всегда было много народу, домики, па­латки на "выносных" лагерях, свои повара. Один сезон мы отработали на базе сейсмопартии Бо­риса Залмановича Лабковскиса в станице Орджоникидзевской (Слепцовской), где местная казачка, повариха, готовила, помню, очень вкусные, домашние борщи.
Помню очень жаркое лето 1962 года. Работал я в притеречной равнине, профиль пересекал узкой, протоптанной полосой пшеничное поле, выросшей в ту пору мне до пояса. Над полем, поперёк моего движения, летал "кукурузник" и опрыскивал раствором медного купороса пшеницу. Пока я пройду 100 метров (через каждые 100 метров был забит колышек, геодезический пикет, на кото­ром я должен был "взять" замер по гравиметру), пилот успевал развернуться в конце поля и на обратном ходу снова опрыскивал меня вместе с пшеницей. Часа через полтора мы уже махали друг другу рукой, когда он пролетал у меня над головой.
Мучила жажда, люди, встречавшиеся мне по пути и занятые полевыми сельхозработами, думали, что я иду с водой (гравиметр похож на цилиндрическое ведро), но я лишь разводил руками. Са­мому приходилось пить из арыка, зачерпнув крышкой прибора мутную воду и ждать, когда осядет ил. В то же лето, помню, как однажды, закончив работу при заходящем солнце (это было на Бра­гунском хребте, в районе Калауса и Эльдарово), я сел на склоне хребта, у водораздела, ждать Женю Умарова, шофера. Где-то он задержался. Сначала я терпеливо ждал, было ещё светло, и на­блюдал за тремя большими орлами, парившими недалеко в поисках тушканчиков. Было инте­ресно, но когда орлы приблизились и сузили круги, стало не по себе. Я уже стал изрядно беспоко­иться, быстро темнело, а Женьки всё нет. Стемнело совсем, появились звёзды, волнение возросло, но в глубине души я полагался на Женьку. Наконец, я увидел далеко фары машины, понял, что Женя ищет меня по горам. Тогда я выкрутил из гравиметра лампочку (маленькую, как на электри­ческом фонарике) и стал мигать ею, зная, что огонь ночью видно издалека. Через 20 минут мы с Женей уже ехали на базу.
Раза два за это лето меня окружала на пикете свора волкодавов, охранявших стадо овец на другом склоне хребта. Они молча ложились вокруг, но стоило мне подняться, чтобы идти к следующему пикету, как они вскакивали и заливались недобрым лаем. Я сяду, и они ложатся. Приходилось изо всех сил кричать чабану - он им крикнет что-то, и собаки убегали обратно, заливаясь на этот раз весёлым лаем.
В 1964 году Татьяна Васильевна ушла из института в трест и возглавила тематическую гравимет­рическую партию, где я и стал работать под её началом. В поле выезжал только на время отпуска Аллы Любченко, подменять её в полевой партии, где она по-прежнему работала и занималась об­работкой наблюдений. Это была трудоёмкая работа, которую вскоре мне удалось переложить на плечи первой в моей жизни ЭВМ "Проминь", полученную трестом в 1966 или 67 году. Тематиче­ская партия была новым подразделением, места нам ещё не выделили, и мы сидели в большой комнате архивного фонда треста. Часто там работали, в тишине, начальники сейсмических партий, составляя отчёт в конце года или смету в начале. Работал с нами иногда Ростислав Иосифович Шпак, интересный человек, отец которого был крупным фабрикантом до революции. Ростислав Иосифович тоже много рассказывал о Грозном и прежних временах. Он окончил наш институт (вместе с Борисом Николаевичем Башиловым), и, не помню уже точно, с его слов или из рассказов о нём, я узнал, что у него был диплом номер 1 нашего инсти­тута.
16 мая 2003
Мне вдруг показалось, что было ошибкой назвать тему "...до века нынешнего". Нет желания вспоминать наш город, каким он стал в веке нынешнем. Это город, которого уже нет. Мне стано­вится грустно, когда я ухожу "по волнам моей памяти" в Грозный середины 80-х. Ушла из жизни моя мама, началась "перестройка" с её неприятными, мягко выражаясь, событиями. Изменился весь уклад жизни. И сейчас, вспоминая то время, мне кажется, что уже была видна зловещая "аура" надвигающейся на город непоправимой беды, было предчувствие ужасных перемен. Отец мой, уже больной и не выходивший, в середине 90-х, из дома, не раз говорил мне: "Вот умру, и ничего этого не будет...". Его не стало в октябре 1994 года, накануне войны, и как прав он ока­зался!
В реальной жизни то, что в физике называется временем, только безвозвратно проходит. В памяти же мы в силах возвращать его назад, заново переживая события своей жизни. "И сладко, и гру­стно" возвращаться в город детства, когда жива была мама, и жизнь, казалось, никогда не закон­чится. И в школе учиться ещё невообразимо долго, и "будущее" придёт очень не скоро, и можно ещё долго наслаждаться беззаботной жизнью под родительским кровом.
Что же касается века позапрошлого, так он же буквально рядом, рукой подать. Наш старый город ведёт своё начало от крепости Грозная, построенной в 1818 году на том месте, где появилось но­вое здание библиотеки имени Чехова, на территории одноимённого сквера, в двух шагах от на­шего института. Поселение вокруг крепости стало городом в 1870 году (в год рождения Ленина). В крепости не раз бывали декабристы Лихарев, Беляев, Бестужев-Марлинский, Лорер. В Москов­ском полку крепости служил опальный поэт Полежаев (сквер его имени, с памятником, находится рядом со зданием объединения Грознефть), в Тенгинском полку служил Михаил Лермонтов. В крепости был Грибоедов, читавший здесь первые акты "Горя от ума". В городе нашем бывал ве­ликий Лев Толстой.
...Да и я сам всё детство, юность и молодость, до 1976 года, прожил в доме, построенном в 1888 году...
Коренные грозненцы помнят 1-ю горбольницу, корпуса которой находились на густо заросшей большими деревьями территории, похожей на парк, между кинотеатром Челюскинцев и Госпи­тальной улицей, и простиравшейся до Сунжи, выходя на улицу Чехова рядом с бывшим польским костёлом (республиканским архивом). Хирургический корпус этой больницы в 1946 году был моим "домом" два (или даже три) месяца. Туда я попал осенью, едва поступив в 1-й класс, и где замечательный хирург того времени Несмеянов спас мне жизнь, сделав сложную операцию бук­вально, по его словам, за полчаса до летального исхода. По аллеям этого больничного парка я снова учился ходить после долгого пребывания на койке (и мама ночами была рядом).
Я так привык к палате, к детям, лежавшим со мной, к нянечкам (таких сейчас нет, и трудно себе представить, какой заботой были окружены больные в те времена), что не хотел идти домой и со­гласился вернуться только тогда, когда папина сестра, тётя Таня, купила мне игрушечный автомат ППШ с круглым диском, и этот автомат "строчил" с помощью маленькой рукоятки, которую надо было крутить, как заводят патефон.
Патефон был у тёти Тани, и мы с двоюродной сестрой Светой Богомоловой крутили на нём пла­стинки (помню, патефон был цел до 1955 года) - прекрасные скрипичные миниатюры в исполне­нии Фрица Крейслера "Радость любви" и "Муки любви" (и по сей день я люблю их и часто слу­шаю, вспоминая детство, и даже храню их на своём компьютере, и они звучат сейчас, когда я пишу эти строки), сцены из спектакля "Егор Булычёв и другие" в исполнении Качалова, танце­вальную музыку 30-40х годов ("Смеющийся саксофон" Руди Видефта, знаменитое танго "Цыган" оркестра Марека Вебера, которые, конечно же, тоже записаны на диск моего компьютера).
Простите мне это лирическое отступление, но о больнице я вспомнил потому, что на её террито­рии стоял одноэтажный кирпичный корпус постройки позапрошлого века, выбеленный извёсткой, в котором когда-то работал великий хирург Николай Иванович Пирогов, участник обороны Сева­стополя, "резавший" раненых моряков Нахимова, основатель военно-полевой хирургии. Я любил побродить по территории больничного парка, где когда-то лежал я, и моя мама, и отец. Последний раз я был на его территории ранней осенью 1994 года, тогда-то я и заметил памятную доску на этом старинном здании, извещавшую, что "в этом здании работал Пирогов..." в 40-х годах XIX столетия.
Город наш, как видите, был не из последних городов в Российской империи...
Нефтяная промышленность тоже ведёт летоисчисление с позапрошлого века (ну, это всем из­вестно). Первый фонтан из скважины 1А на Старых Промыслах был получен 6 октября 1893 года (19-го по новому стилю) и началась кустарная добыча нефти Товариществом "Ахвердов и К°". На месте этой скважины стоит памятный обелиск "Здесь 6(19) октября 1893 года получен первый фонтан нефти из пробуренной скважины №1А, положивший начало грозненской нефтедобываю­щей промышленности".
Вы все, конечно, помните красивое трёхэтажное здание старого обкома партии на углу проспектов Революции и Орджоникидзе, похожее на Дворец дожей в Венеции, только в миниатюре (хорошо, что при надстройке третьего этажа сохранили стиль и его внешний облик). Раньше это был Азово-Донской коммерческий банк, и построен был, уж конечно, не в XX веке. По его фасадам, выходящим на оба проспекта, было много стеклянных дверей, всегда закрытых и затянутых зана­весками. Раньше за ними располагались маленькие магазинчики, о которых мне рассказывал отец и Александр Терентьевич Лещенко. В одном из них был фотомагазин, где Александр Терентьевич купил старинный фотоаппарат "Фотокор", которым пользовались и мы с Валентином.
Что же касается XX века, то это уже наша с вами жизнь. Помнит ли кто, что против 2-й школы, через трамвайную линию, на углу сквера стоял лицом к театру памятник Сталину. Окна нашего класса (уже смешанной школы, когда мы начали учиться вместе с девочками) выходили прямо на этот памятник, и у меня сохранилась его фотография, сделанная мною из окна класса фотоаппара­том "Exacta" моего друга Валеры Блискунова (привезённый из Германии в конце войны его па­пой). Памятник исчез за одну ночь после разоблачения Хрущёвым культа личности.
...Вспомнился один случай из рассказов о Грозном и о своём детстве Игоря Васильевича Сель­ского. Жил он в коттедже рядом с Евгенией Ивановной, о которой я рассказывал, и я знал его с раннего детства. Ушёл из жизни он недавно, последний раз я видел его 28 мая 1990 года. Замеча­тельный человек, много рассказывавший нам с Валерой Блискуновым о прошлом города, многому научивший нас. Он преподавал начертательную геометрию в нашем институте. Один из его братьев был когда-то, давным-давно, ректором института, а другой его брат, видный геолог Лео­нид Васильевич Сельский, и сейчас жив и проживает в Петербурге.
Это было до революции и произошло напротив 2-й школы, вернее, напротив крыла нефтяного техникума, примыкавшего к школе. Через трамвайную линию от техникума, на углу Комсомоль­ской улицы, стоял небольшой старый домик, в котором в последние годы размещалась нотариаль­ная контора. Рядом с домиком, в сквере, можно было видеть в наши школьные годы круг боль­шого, метров 10-12, диаметра - остатки фундамента некогда стоявшей на этом месте водонапор­ной башни. Рядом с этой башней в один из летних дней сидел на дереве пацан Игорь Сельский с рогаткой в руках. По улице Михайловской (ныне Красных Фронтовиков) мимо шла колонна поли­тических арестантов в сопровождении конных жандармов. Игорь выстрелил из рогатки и попал прямо в грудь жандарму, который от неожиданности упал с лошади. Игорю, конечно, надрали уши. Так что далёкое, казалось бы, прошлое рядом с нами, время как бы спрессовалось в памяти...
За памятником, ближе к обкому, был деревянный павильон "Мороженое" в виде полукруга ("под­кова", как его называли грозненцы), "смотревший" своим фасадом на Дворец пионеров. Сколько приятных минут (часов за несколько лет) мы провели за его столиками в жаркую пору, наслажда­ясь самым вкусным, как нам казалось, мороженым на свете. А ещё раньше, совсем уж в детские годы, мы ели другое мороженое. Его продавали повсюду в городе на передвижных тележках из жестяных цилиндрических вёдер, "расфасовывая" прямо на глазах покупателя с помощью ма­ленького, тоже жестяного, цилиндрика с рукояткой, похожего на маленький факел. На дно цилин­дра продавщица клала круглую вафельную плитку, потом ложкой наполняла мороженым (а мы, дети, внимательно следили, чтобы мороженое было плотно утрамбовано), накрывала сверху вто­рым вафельным кружочком и выталкивала рукояткой наружу. Мы брали получившийся цилиндр мороженого двумя пальцами и слизывали его языком. Иногда, к большому нашему огорчению, остатки мороженого выскальзывали из вафельных кружочков на землю.
Потом мы запивали мороженое стаканом вкусной газировки, которую также повсюду на улицах продавали из передвижных тележек. Сначала в стакан наливалась порция сиропа, на выбор поку­пателя, из двух стеклянных цилиндров, отмеряя порцию в граммах по чёрточкам на стекле. Потом добавлялась газированная вода, всё это размешивалось ложечкой и вручалось жаждущему. Гази­ровка с сиропом, разумеется, была самая вкусная на свете.
А кто помнит замечательный, любимый всеми грозненцами летний кинотеатр "Экран" на Комсо­мольской улице, на месте которого построено здание Совмина. Вход с Комсомольской улицы вёл в миниатюрный сквер при кинотеатре, в котором был буфет с пивом, а в тени деревьев на лавоч­ках народ ожидал конца сеанса. Последний раз я был в этом кинотеатре летом 1960 года, смотрел индийский фильм "Светильник должен гореть", совсем не интересную мелодраму, отбившую у меня охоту смотреть индийские фильмы.
Помню я и гудок завода "Красный Молот", слышный во всей центральной части города и даже дальше. Завод гудел низким басом четыре раза в день - в 8 часов утра, отмечая начало рабочего дня, в перерыв в 12 часов и в час дня, и в 5 часов вечера, завершая рабочий день. Вечернего гудка я, школьник младших классов, с нетерпением ждал, зная, что минут через 20 придут с работы ро­дители, и всей семьёй мы сядем за ужин, после которого летними вечерами мы с мамой ходили в сквер Чехова посидеть у фонтана, вдыхая неповторимый запах дикого табака, растущего на газо­нах вокруг него, а отец в это время сидел на нашей тихой улице, у ворот дома напротив, где жили Еськовы, и играл с дядей Лёшки Еськова Женей в домино.
...В небольшом, замкнутом со всех сторон дворе этого дома, росло огромное дерево дикого, не плодоносящего тутовника, крона которого покрывала весь двор. Каждую осень дерево являло чудо. Постояв несколько дней в багряном осеннем уборе, оно в одно прекрасное утро оказывалось совершенно голым, без единого листочка, которыми был усыпан весь двор. Только однажды мне удалось воочию увидеть это чудо. Как-то утром я смотрел в окно нашей квартиры, выходившее на соседский двор, и вижу, как с самого верха кроны тутовника сорвался листок. Падая, он сбил ещё несколько листков, те, в свою очередь, сбили другие и вот в течение двух минут все листья осыпа­лись. Мама всё хотела это увидеть сама, но так и не удалось...
А знает ли Ира Дёмина (Денискина), одна из моих читательниц и корреспонденток по форуму МОСТа, чей папа (как она писала мне) был вхож в дом Александра Терентьевича Лещенко, а мама до сих пор вспоминает музыкальные вечера в этом доме, что в Грозном есть улица Дёмина. Она пересекала Первомайскую улицу в нескольких кварталах от Кабардинской, на которую некогда сворачивал с Первомайской трамвай. На углу этой улицы стоял дом "сталинской" постройки, в котором жили работники треста Грознефтегеофизика, и куда я ходил летом 1961 года к главному инженеру треста Борисевичу за рецензией на мой дипломный проект.
Одним из преподавателей нашего института, с кем надолго связала меня жизнь, был Борис Алек­сандрович Сучков. Он читал нам курс радиотехники (усилители, мультивибраторы и прочие тех­нические устройства сейсмических и каротажных станций). Я с особым интересом слушал этот курс. Я был уверен, что наконец-то узнаю всё то, что хорошо знал друг моего детства Валя Ле­щенко, и что было для меня тайной за семью печатями. Летней порой 1954 года мы с ним проси­живали целыми днями на тенистой веранде его дома за большим столом, за которым их семья обедала летом, заваленным радиодеталями, проводами, паяльником и радиоприёмниками, которые Валя собирал или ремонтировал. Всю свою жизнь до его кончины в мае 1990 года я только ему (да ещё своему однокласснику Саше Филатову, погибшему в войну 1994 года, ещё одним "золотым" рукам, умелому радиолюбителю и прецизионному механику, который мог делать всё что угодно) доверял возрождать к жизни свою радиоаппаратуру.
Помню, как Борис Александрович организовал в ту пору, когда мы слушали курс радиотехники, кружок кибернетики. Конечно же, я был членом этого кружка. Под его руководством мы собирали простое кибернетическое устройство, в основном из реле, которое предназначалось для простень­кой игры "ним" (партнёры по очереди отбирали из двух кучек камней по несколько штук по опре­делённым правилам. Проигрывал, кажется, тот, кто забирал последние камешки). У созданного нами "игрока" мы ни разу не выиграли.
...Запомнилась мне случайная оговорка Бориса Александровича на занятиях кружка. Обсуждая идею этого кибернетического устройства, он сказал: "ум два, а хорошо - лучше". Забавную же оговорку я слышал в юности по нашему грозненскому радио. Дикторами много лет были, всем хорошо знакомые по голосам, Полина Стрельникова и Георгий Катаков. Так вот он, зачитывая прогноз погоды в конце местных новостей, сказал: "ветер слападный, забый до умеренного"...
Позже Борис Александрович руководил лабораторией вычислительных методов в ГрозНИИ. Там, в ГрозНИИ, я впервые увидел ЭВМ "Урал-1", настоящего монстра, состоящего из радиоламп, за­полнявших шкафы от пола до потолка, занимающих большую комнату. Скорость этой ЭВМ была 100 операций в секунду (ваши персональные компьютеры работают теперь со скоростью в не­сколько миллионов и десятков миллионов операций в секунду) и можно было видеть, как машина умножает два числа. Данные для расчётов перфорировались на небольших рулонах обычной ки­ноленты. Машина считывала их, передвигая киноленту рычажками за её перфорированные края. Позже, в 1967 году, лаборатория была оснащена ЭВМ "Минск-22" (это была ЭВМ военных, а по­лучив на вооружение новые модели, военные передали её гражданским институтам).
В это время я работал уже в тематической партии и обрабатывал данные гравиметрических иссле­дований на трестовской ЭВМ "Проминь". А это, доложу я вам, была даже ещё не машина Ней­мана, каковые теперь все ЭВМ. У неё было два вида памяти - для команд и для данных. Работала она медленно, ресурсы её были смешными по теперешним временам, и она с трудом справлялась с большим количеством данных. Трест решил использовать ЭВМ "Минск-22" института ГрозНИИ, тем более что институт приглашал клиентов из всех подразделений геофизических служб Гроз­ного. Машина работала круглые сутки и в ГрозНИИ "крутилось" множество программистов.
Это было время освоения новой профессии - профессии программиста. Весёлое было время, кото­рое никогда не забудется. В феврале 1969 года я перевёлся в СевКавНИИ, в лабораторию вычис­лительных методов, под начало Артура Кашперского, блестящего программиста, бывшего сту­дента нашего института, и стал уже профессиональным программистом. Своего помещения у ла­боратории ещё не было, и мы (нас было пять человек) долгое время размещались в очень большой комнате лаборатории Бориса Александровича в третьем лабораторном корпусе ГрозНИИ. В лабо­ратории Сучкова в той же комнате работали две мои одноклассницы, Лариса Алёхина и Люда Керсман, окончившие математический факультет педагогического института (потом в этом зда­нии, на углу улицы Шерипова и Ивановского переулка, в одном квартале от Сунжи и железного мостика "чёрного" входа в парк Кирова, расположился Университет).
19-20 мая 2003
С Артуром Кашперским я принимал участие в большом проекте для треста Грознефтегеофизика. Это был комплекс программ для обработки данных сейсмической разведки. В проекте принимали участие ещё несколько геофизиков, в том числе Мила Кирюхина (Козловская), с которой мы жили в детстве в одном доме на Первомайской улице. Именно её тётя в 1946 году велела маме срочно отнести меня в больницу и вызвала хирурга Несмеянова - им обоим я обязан тем, что остался тогда жив.
...Снова память перенесла меня в далёкое босоногое детство, и я вижу себя - мальчика в чёрных сатиновых штанишках, схваченных чуть ниже колен резинками, как было "модно" тогда у ре­бятни. Мальчика, которого давным-давно нет, и лишь призрак его всплывает из глубин памяти вместе с какими-то запахами и звуками. Мальчика, который приходит ночами из Страны, Которой Больше Нет.
Помню, в 1945/46 годах у нас на Первомайской улице (да и в других, конечно, местах города) ра­ботали пленные немцы, они просили у нас хлеба, и мы, мальчишки, меняли у них хлеб на сделан­ные ими игрушки - деревянный акробат, который кувыркался на двух нитках, прикреплённых к двум палочкам. Помню, как мы катались на самодельных деревянных самокатах с подшипниками вместо колёс, гремевшими по асфальту. Тогда, ещё до школы, я и подружился с Игорем Еськовым, братом Лёши, памятного многим футболиста ростовского СКА.
А послевоенные трофейные кинофильмы! Кинотеатр Челюскинцев был забит ребятнёй, когда по­казывали многосерийные "Приключения Тарзана". В роли Тарзана снимался олимпийский чем­пион довоенных лет по плаванию Джонни Вайсмюллер. С каким нетерпением мы ждали очеред­ной серии (помнится, каждую серию "крутили" чуть ли не две недели). Любимой игрой мальчи­шек в то лето была, естественно, игра в Тарзана с лазанием по деревьям.
В наше время мы играли в подвижные игры - в лапту, в городки, в цикорика, в пятнашки. Телеви­дения не было, и мы целые дни (когда были дома, а не в пионерском лагере) проводили во дворах и на улице.
Летом 1954/55 годов я целые дни проводил уже с Валентином Лещенко. Тогда мы с ним слушали пластинки с записями Петра Лещенко и Вадима Козина. Как это было давно! И как же я удивился, когда узнал в конце 80-х годов, что Вадим Козин жив. Нашими соседями по лестничной площадке в доме на Трудовой улице были "старейшие" актёры нашего театра Лермонтова, заслуженные ар­тисты РСФСР (мама иногда подшучивала в детстве надо мной - Ребята Славик Федосеев Слёзы Распустил) Майя Аркадьевна Слуцкая с мужем Николаем Павловичем Жирновым. Николай Пав­лович начинал работать на сцене театра в Магадане, где жил Козин, и был с ним хорошо знаком. Вспоминая детские годы в разговорах с Николаем Павловичем за шахматной партией, я упомянул Козина. "А ты знаешь, он жив" - удивил меня Н.П. Незадолго до войны, летом 1993 года, Николай Павлович и Майя Аркадьевна уехали в Москву, продав свою квартиру. Они жили у мамы М.А., уже пенсионеры. Николая Павловича изредка приглашали на роль, а последний раз, незадолго до кончины, он сыграл в эпизоде в фильме "Азазель" по одноимённому роману Бориса Акунина.
Какой вид открывался с нашего балкона на 4-м этаже этого дома. Балкон выходил на юг, взору открывалась великолепная панорама Кавказа. Часто панораму Кавказских гор скрывала какая-то невидимая мгла одного с небом цвета, и я любовался только горой Гойтен-Корт, на которой стояла вышка передающей телевизионной антенны. Отдыхая на балконе, я наблюдал, как заходили на посадку в Ханкале учебные самолёты. Сначала они были далеко за Гайрак-Кортом, двигаясь слева направо, и, огибая гору, летели "прямо" на меня с зажжёнными посадочными огнями (в сумерках ярко сиял большой прожектор под фюзеляжем и самолёт походил на НЛО).
...Кстати об НЛО.
Как-то в ясную лунную ночь я возвращался домой от отца. Отец жил в трёх минутах ходьбы от нас, в пятиэтажном доме позади длинного дома на улице Ленина, напротив кинотеатра "Юность" (в этом дворе мы вычерпывали воду из пожарных водоёмов во время войны). Идти мне надо было по двору на север (важное обстоятельство!), в сторону Пионерской улицы. Я поднял голову и по­смотрел на яркую, круглую луну на небе. Стоп! Почему луна на севере?! Я обернулся - луна сзади, на положенном месте, на юге. Так я и смотрел на две луны до самого дома. Никто не по­встречался мне, и не с кем было обсудить это явление. Думаю, это было необыкновенно яркое галО, хотя оно бывает вокруг или вблизи диска Луны (или Солнца). Или же это была оптическая "игра" преломления и отражения света от очень высоких, в ионосфере, облаков...
Затем самолёты поворачивали на Ханкалу, двигаясь уже справа налево, и постепенно снижались по кривой, называемой глиссадой (у каждого аэродрома своя глиссада).
В ясные же дни, когда воздух был прозрачен, открывалась панорама Кавказа со снежными верши­нами. Прекрасно было видно, даже невооружённым глазом, вершины Диклос-Мта, Тебулос-Мта и, прямо вдоль стены дома, Казбек с его знаменитым ущельем в виде двойки. К сожалению, угол дома скрывал двуглавый Эльбрус (Шат-гору). А в бинокль казалось, что Кавказ прямо перед гла­зами, видно было все расщелины, скалы, снег на склонах - так близко, что вот-вот увидишь аль­пинистов.
Теперь, с лоджии моего дома в Волгограде, с 9-го этажа, видна другая панорама - вдали "мой" завод и, правее, "нитка" канала Волго-Дон и башни 2-го шлюза, а рядом из-за густых крон де­ревьев выглядывают крыши 2- и 3-хэтажных старых домов, возведённых в большом количестве для строителей канала, бывших заключённых. Помните слово "зэк", производное от "з/к" (Высоц­кий использовал его в своих песнях, звучит оно и в старом "шлягере" о Колыме - "от качки сто­нали зэка, обнявшись, как родные братья"). Оно обозначало - "заключённый каналоармеец". И с моей лоджии я наблюдаю теперь за небольшими стайками цапель, пролетающих довольно низко с вытянутыми назад ногами - по утрам с канала на Волгу, по вечерам с Волги на ночлег на канал...
В те годы, когда я начал работать в СевКавНИИ (конец 60-х и начало 70-х), я близко сошёлся с моими коллегами, с которыми поддерживаю дружеские отношения до сих пор - с Мальсаговым Султаном (Султаном Магомедовичем), Бедчером Валерием (Валерием Авенировичем), Саладисом Болеславом (Болеславом Ивановичем). Много лет мы вместе работали, много часов провели в ма­шинных залах больших ЭВМ (в том числе и ночные смены) и за клавиатурой персональных ком­пьютеров. Мне кажется, что все мы (включая и Бориса Александровича Сучкова), отдавая дань уважения и почтения современным "малюткам", в глубине души (я-то уж точно) остались верны большим ЭВМ, с которыми связаны наша молодость, первые шаги в программировании и созда­ние солидных программных продуктов. Много бы я дал, чтобы ещё раз окунуться в атмосферу машинного зала большой ЭВМ, я, который много лет проработал на этих ЭВМ системным про­граммистом и сгенерировавший для различных организаций Грозного столько операционных сис­тем! Вернуться к работе на этих машинах - нет, но побыть рядом с ними, вспомнить былое - да!
Болеслав Иванович Саладис был первоклассным радиолюбителем-коротковолновиком, разговари­вавший со всем миром. Получал огромное число "открыток" со всего мира от своих корреспон­дентов, которые часто приносил на работу нам с Бедчером - перевести с английского, если за­труднялся сам. Десять лет, с 1976 по 1986 годы, мы с ним прожили в одном квартале друг от друга - я на улице Спартака в 5-тиэтажке, он - в своём доме на улице Коммуны (район вблизи ДК Круп­ской, о котором я писал, за вокзалом). Нередко я был у него дома и видел радиопередатчики и ог­ромные, сложной конструкции, поворачивающиеся в любую сторону, антенны.

С особым пиететом я отношусь к Валерию Бедчеру (поступив в наш институт, он перевёлся в мос­ковский нефтяной), блестящему программисту. Многие из вас, наверное, не знают, что в те годы мы программировали на "Минск-22" на её, машинном языке. Это была трудоёмкая, требующая пристального внимания, работа. Приходилось писать на специальных бланках множество цифр - одно число определяло вид операции (сложить, умножить, напечатать на печатающем устройстве, прочитать магнитную ленту и т.д.), два других - адреса в памяти машины, где находятся опе­ранды (числа, над которыми надо произвести операцию). Программа перфорировалась на обыч­ном телетайпе, какие раньше были на телеграфе, на бумажную ленту шириной в 2 сантиметра, а вводимые цифры печатались на узкой ленте (помните, когда-то телеграммы были из таких, накле­енных на бланк, бумажных лент с текстом). Бедчер облегчил нам жизнь, придумав свой язык про­граммирования и создав для него транслятор. Титанический труд и подвиг! Отлаживать трансля­тор ему помогала Таня Ващенко (Букатина), работавшая в тресте "Грознефтегеофизика".
Наше знакомство с Султаном Магомедовичем Мальсаговым началось ещё в 1964 году, когда я ра­ботал в тресте. Близко же мы сошлись после моего перехода в СевКавНИИ. Вот уж с кем мы осо­бенно много часов провели за пультом ЭВМ! Он задумал написать солидную программу по разра­ботке нефтяных месторождений трещиноватых коллекторов (геологи знают, о чём идёт речь) и создал математическую модель пласта и вскрывающих его скважин, а передо мной поставил за­дачу составить саму программу. Помогали нам наши коллеги Таня Лифанова и Таня Скрипникова. Позже он стал заведовать кафедрой математики в пединституте, но всегда "держал меня при себе", по совместительству, и мы продолжали работать над программой только вдвоём, совершен­ствуя её, до самой войны.
Как видно, став программистом, я не изменил геофизике и нефтяной промышленности.
22 мая 2003
..."Жизнь моя, иль ты приснилась мне..."
Это у Есенина. А у моего любимого Омара Хайяма, великого философа и поэта древности, есть рубаи:
Книга жизни моей перелистана - жаль!
От весны, от веселья осталась печаль.
Юность - птица: не помню, когда прилетела
И когда унеслась, легкокрылая, вдаль
Не станет нас. А миру - хоть бы что.
Исчезнет след. А миру хоть бы что.
Нас не было, а он - сиял и будет!
Исчезнем мы. А миру - хоть бы что.
Сколько прошло лет, сколько воды утекло, а школьные годы не забываются, словно это было вчера.
Помню, как нас, первоклашек, торжественно принимали в октябрята и пристёгивали к белой ру­башке красную звёздочку. Потом нас так же торжественно, в актовом зале школы на втором этаже, принимали в пионеры, детскую организацию, точную копию скаутов (разведчиков) - только вместо синих галстуков повязали красные, и мы дали клятву "быть всегда готовыми". Председателем совета отряда в нашем классе был Дима Горюнов (будущий студент нефтепромы­слового факультета). В комсомол же принимали в здании особняка Куша на углу улицы Пушкина (бывшей Николаевской) и улицы Чернышевского, принимали не торжественно, а как-то рутинно.
Навсегда остались в памяти, как и у всех у вас, мои учителя, наставники нашего детства, зало­жившие в нас фундамент знаний об этом мире, в котором суждено было нам жить. Теперь, на склоне лет, мы спрашиваем себя - а знаем ли мы этот мир...
...Полезно снова вспомнить мудрого Омара Хайяма:
Ни от жизни моей, ни от смерти моей
Мир богаче не стал и не станет бедней.
Задержусь ненадолго в обители сей -
И уйду, ничего не узнавши о ней...
...Директор школы Александр Айрапетович Захаров, строгий, но справедливый (фамилию его мне напомнил, очень кстати, Женя Длугий). Упомянув о нашем директоре ранее, я опустил фамилию - не мог вспомнить в тот момент (Валя Лещенко называл это "коротким замыканием") отложил "на потом", а потом уже забыл, что надо бы вспомнить.
Какой-то весёлый человек сказал: "Склероз - самая хорошая болезнь: ничего не болит и каждый день новости".
Вызова в его кабинет, да ещё с родителями, боялись пуще всего. А вот у завхоза школы (это всё в годы "мужской" школы) Ивана Линкольевича (фамилии его я никогда не знал) на вооружении был другой способ наказания. Если кто из нас разбивал окно, или лампочку или портил другое школьное имущество, вызывали завхоза. Он никогда не разбирался, кто виноват. Зайдя в класс, вызывал: "Дежурный, староста, комсорг" - и рукой приглашал за собой. Однажды дежурным по классу был я, на перемене в классе разбили окно, и завхоз нас троих привёл в подвал, по стене ко­торого тянулись в котельную трубы мазутопровода с насосом (школа с царских времён отаплива­лась автономно). Наказание заключалось в том, что до конца урока мы, чередуясь, качали мазут.
После Захарова директором школы стала Мария Петровна Пугачёва, которая нас и выпускала в жизнь.
Память о первой учительнице свята и светла. Классные комнаты начальной школы располагались на втором этаже, в тихом крыле школы, где никогда не было старшеклассников, окна классов вы­ходили на институтский двор, который в то время отделялся от школьного двора деревянным за­бором...
...В заборе был потайной лаз, и мой сосед по квартире и друг детства Валера Попов (на год младше меня, будущий студент НИ-57) со своим одноклассником Хачикьянцем проникали через него во двор института. Во дворе вечно стояли сейсмические и каротажные станции для практиче­ских занятий, друзья "курочили" их, доставая для своих нужд радиодетали...
...Мария Николаевна ежедневно в конце занятий читала нам детские приключенческие книжки, обеспечив нас (из родительского фонда) пряниками или печеньем из школьного буфета. Запомни­лось мне чтение "Острова сокровищ" Стивенсона, книги, которую принёс из дома Валера Блиску­нов. Хорошо помню нескольких "переростков", как их называли, детей старше нас на три-четыре года, которые не учились во время войны и пропустили столько лет - ими "разбавляли" нас, вто­роклашек.
Завуч начальной школы Порада Татьяна Николаевна, наша учительница русского языка - строгая, как и положено быть завучу мужской школы, обладательница командирского голоса, наводившая ужас на лентяев и нерадивых. Ноги не шли в школу, если домашние уроки не выучены, и душа замирала, когда Татьяна Николаевна переступала порог класса. Уловка с "забытой" (или на самом деле забытой) тетрадью не помогала - "Пришёл без руля и ветрил", гремел её голос и наказание было неотвратимым - кол, в лучшем случае двойка. И, тем не менее, мы любили её, и ей большин­ство из нас обязано тем, что язык свой знали, писали диктанты без запинки и теперь даже, на склоне лет, не задумываемся над знаками препинания и прочей премудростью языка.
Помню учителя математики (5- и 6-й классы) Феоктиста Павловича, щеголеватого молодого муж­чину, красавца и эрудита. Учительницу английского языка Веру Семёновну Родину, родившуюся в Сан-Франциско. Она была нашим любимым классным руководителем в старших классах, когда мы учились с девочками, "выпустившая" 11 медалистов. Особой нашей любовью и уважением пользовалась учительница литературы Анна Ивановна Кучинская (муж её преподавал в институте, но не помню, на какой кафедре он работал). Студентами многие из нас, и те, кто учился в Грозном, и те, кто приезжал на каникулы из других городов, приходили к ней в гости поговорить по душам. Много лет спустя, уже работая, мы сохранили эту традицию и навещали её до самой её кончины. Я до сих пор храню несколько её записок ко мне с просьбой принести что-нибудь из моей библио­теки.
Уроки географии вёл в школе Константин Александрович Жуйко, книголюб, библиофил, мастер на все руки. Географию я очень любил, с раннего детства был заворожён географическими кар­тами (видимо, сказалась детская страсть к приключенческим романам). Одно время я даже хотел стать топографом и купил книжку "Топография", выпущенную издательством детской литера­туры "Детгиз". Помню, Константин Александрович поручал нам с Валерой Блискуновым на своих уроках редактировать каталог его домашней библиотеки. В те времена, чтобы подписаться на со­брание сочинений, надо было записываться в очередь, регулярно приходить в места сбора и пере­кликаться (кто не пришёл, тот безжалостно вычёркивался из списка). Заправлял этим "хозяйст­вом" Жуйко, и ему доставалась каждая объявленная подписка.
Кроме правки и приведения в порядок его каталога, Константин Александрович "посвятил" нас в "рыцари" кинематографа. В нашей школе была кинобудка при актовом зале, которая занимала часть площади одного из классов рядом с залом. Нам Валерой было доверено следить за киноап­паратурой и показывать учебные кинофильмы школьникам. Кинофильмы мы получали по дове­ренности в госфильмофонде при областном отделе народного образования, одноэтажном здании напротив института, на углу улицы Первомайской и площади Орджоникидзе, рядом со старым зданием Чеховской библиотеки...
...Вспомнились довольно часто устраиваемые городскими властями в то далёкое время фейер­верки на площади Орджоникидзе. Для этого привлекались армейские части. Солдаты сидели на крышах нашего института, кинотеатра Челюскинцев, на крыше театра Лермонтова (ближе к пло­щади, над артистическими уборными, окна которых всегда были задёрнуты шторами и только из­редка можно было видеть, как за окном гримируется Гладких или Слуцкая), на крыше библиотеки Чехова и этого фильмофонда. С этих крыш, окружающих всю площадь, заполненную народом, в небо взметались разноцветные ракеты фейерверка. Красивое было зрелище! Почему-то эта тради­ция была потом забыта...
...Кроме запланированных к показу на уроках учебных кинофильмов, мы выбирали то, что было интересно нам с Валерой, и смотрели их по вечерам в подвале школы, где была мастерская Кон­стантина Александровича, в которой находился ещё один кинопроектор. А в кинобудке стояли, как положено, два кинопроектора завода "Кинап", т.е. киноаппаратуры. Мы научились незаметно для зрителей переключать кинопроекторы, как в настоящих кинотеатрах. Для этого мы, когда ки­нолента на бобине работающего проектора подходила к концу, начинали следить за изображением на экране. Если кто помнит и замечал, в кинотеатрах всегда два спаренных окошка из кинобудки - из одного выходит луч света от проектора, через другой киномеханик смотрит в зал.
Мы следили за чёрными круглыми пятнами, на секунду появляющимися на экране (зрители часто просто не замечают их). Когда появлялось первое пятно, мы включали мотор второго проектора с установленной на нём очередной бобиной ленты. Когда же появлялось, через десяток секунд, вто­рое пятно, один из нас включал свет на втором проекторе, а другой выключал свет на первом и останавливал мотор на нём. Кинофильм продолжался без перерыва, как это бывает в сельских ки­нопередвижках с одним проектором. Потом мы перематывали ленту к началу и готовили следую­щую часть.
Все эти школьные кинопроекторы были 16-миллиметровыми. У Александра же Терентьевича Ле­щенко был полукустарный проектор (он же служил и съёмочной кинокамерой), о котором я ранее упоминал, но зато 35-миллиметровый, профессиональный, как в кинотеатрах. Александр Теренть­евич часто снимал любительские домашние кинофильмы на память. Попадал в кадры нередко и я. У меня до сих пор хранятся несколько кадров, отпечатанных контактным способом (без увеличе­ния) на большом листе фотобумаги. Фильм снят на 13 июля 1959 года, в день рождения Вали Ле­щенко, гостями были я, моя одноклассница Нина Мартемьянова, студентка музыкального учи­лища (пианистка), Роберт Крайнович, студент-виолончелист, с которым я подружился, Томочка, будущая жена Вали, и молодой человек артистической внешности, которого звали Миша (фами­лии его я не помню).
Сам Валентин много позже приобрёл 16-миллиметровый звуковой проектор того же завода "Ки­нап" и брал напрокат кинофильмы, которые мы смотрели дома. Первым фильмом, который мы посмотрели дома, был, помню, чехословацкий детектив "Нагая пастушка" о похищенной картине. Как Валентин договорился брать фильмы напрокат, не знаю - тогда это было на грани возмож­ного, т.к. ОБХСС внимательно следил за владельцами киноустановок, чтобы пресечь показ кино­фильмов на дому за плату...
Упомяну учительницу химии Перову Анну Терентьевну и учительницу физики Марию Ивановну Демиденко, строгую, сурового вида женщину, казалось, уже тогда пенсионного возраста, строй­ную и подтянутую, как английская миссис из романов Чарльза Диккенса. Жила она где-то на улице Никитина или Карла Маркса, не очень далеко от вокзала. Я встречал её в этом районе, когда уже работал несколько лет, она как будто и не изменилась с тех моих школьных лет.
Может быть, кто-то помнит или знает их, кроме моих одноклассников.
Отзвенел последний звонок, сданы экзамены на аттестат зрелости, отшумел никем и никогда не забываемый выпускной вечер. На прощание мы всем классом бродили по улицам и скверам го­рода, и я сделал много фотографий на память. И сейчас эти старые фотографии согревают душу. Прощай, школа, прощай, беспечная юность. Впереди наш институт, но ещё не отыграл своё безза­ботный джаз танцевальной музыки 30-40 годов, которой заслушивались мы с Валей Лещенко ещё в 54-м и под которую танцевали на школьных вечерах.
Помните пластинку "По волне моей памяти" Давида Тухманова:
Во французской стороне,
На чужой планете
Предстоит учиться мне
В университете
На прощанье пожмём
Мы друг другу руки,
И покинет отчий дом
Мученик науки...
Эстафету школьных учителей приняли профессора, доценты и просто преподаватели нашего род­ного института. На пять долгих и быстротечных лет нас приняла в свои объятия наша Alma mater.
Сразу же, не проучившись и недели, мы отправились в колхоз, в станицу Александрийскую Киз­лярского района, не далеко от Крайновки.
Помнит ли кто из вас, что в то время Кизляр входил в Грозненскую область. В конце 50-х, в "раз­гаре" моей учёбы в институте, в Кизлярском районе среди многочисленных сортов винограда спе­циалисты обнаружили херес. Я хорошо помню, как в магазинах появилось это прекрасное десерт­ное марочное вино в бутылках по 0,7 литра с красочной этикеткой. Студентами мы пили его по праздникам, собираясь компанией одноклассников. Конечно же, мы дружили с однокашниками, ставшими на 5 лет почти одной семьёй, но школьную дружбу не забывали ни за что и никогда, остались верны ей до сих пор. Да и что говорить, в нашей группе было девять одноклассников.
Условия в колхозе были плохие, кормили плохо, спали как-то грязно, работали много. Убирали коноплю, жали серпами рис, косили, кажется, траву. Воспоминания о нашем первом колхозе без­отрадны. Практически весь месяц не мылись, один раз удалось институтскому руководству угово­рить какую-то бабульку истопить баньку, где мы и купались в быстром темпе, утопая в клубах пара.
В первых числах октября мы, наконец, вернулись домой и приступили к учёбе. Первый семестр мы учились в третью смену (так много было студентов). Помню, шли на занятия уже в сумерках, первая лекция начиналась в 18 часов. Огромное здание института было пустым, казалось, в нём только мы, четыре группы геофака 1956 года. Так вечерами, когда в окна аудиторий заглядывали звёзды, мы начинали знакомство с высшей математикой и со Шнейдером, с общей химией и с По­лякиным, с общей геологией и Абрамовым. Покидали совсем уж опустевший институт в 22.30. Наука совсем по-другому воспринималась нами поздними вечерами, чем днём, хотя, возможно, это было моим субъективным ощущением. Но и теперь, спустя столько лет, я с радостью вспоми­наю наши вечерние "бдения". Это было время "узнавания" новых знакомых, теперь уже одно­кашников, обретения новых друзей на всю жизнь.
24 мая 2003
Сегодня по народному календарю день Мокея мокрого, погодоуказателя, через 12 дней праздник Вознесения Господня. Установились уже жаркие дни. В раскрытые окна и дверь на балкон влива­ется сладкий, слегка одуряющий запах цветущей акации. Запах разлит по всем комнатам, в подъ­езде дома и даже в кабинке лифта.
...Помню такие же жаркие дни конца мая в Грозном, когда вся "наша" часть бульвара на Перво­майской улице, от площади Орджоникидзе до Кабардинской улицы, утопала в цветущих акациях. Деревья были большие, уже старые, но буйно цвели, и мы, дети послевоенной поры, любили сры­вать в ладонь душистые кисти акаций и отправлять их в рот. У них был сладковатый, приятный вкус, мы их с удовольствием ели, а наша с мамой соседка, старая немка Флора Карловна, с кото­рой мама дружила, всё качала головой - "как это можно кушать, дети?" А мы их ели, и валялись на сочной, зелёной траве бульвара, пока её не иссушило жаркое солнце, и играли целыми днями в густом кустарнике сирени и жимолости, которым буквально заросла по бокам центральной аллеи "наша" часть бульвара.
Всё это воскресло в памяти так ярко, словно было ещё вчера - вечера, ко­гда начинала спадать дневная жара, и небо золотилось уходящим на закат солнцем, и тени удли­нялись, давая приют, и скоро вернутся с работы мама с папой, и жизнь будет вечно счастливой и беззаботной, и наша детская радость каждого летнего дня никогда-никогда не кончится, и мы бу­дем ловить маленьких разноцветных мотыльков и, послюнив кожу на руке и приложив мотылька, отпечатывать на ней красивый узор, и так будет всегда, всегда...
"Кому повем печаль мою..."
...Пустота институтских коридоров вечерней, и даже ночной уже поры, создавала особое, непо­вторимое настроение у нас, первокурсников. Мы окунались в мир геологии. Курс общей геологии читался нам, геофизикам, совместно с геологами нашего потока (группы НИ-56 и НГ-56). Геоло­гия и геофизика "царила" на всём втором этаже 4-хэтажной части института. Первым нашим лек­тором был Шатиель Семёнович Абрамов, замечательный человек и педагог, любивший пошутить при случае на лекции. Изредка, не часто, он появлялся с золотой медалью Героя Советского Союза на лацкане пиджака. Лекции его были очень интересными. Из многочисленных имён учёных, о которых шла речь на лекциях, мне почему-то запомнился Чарльз Лайель. До сих пор я жалею, что не сохранились мои конспекты этих лекций по "азам" геологии, как сохранились несколько тетра­дей с конспектами лекций по математике и физике. Позже, когда мы уже окончили институт, Ша­тиель Семёнович стал деканом геофака, а его сменил уже Валерий Дмитриевич Шароварин.
...Лекции по геологии всегда проходили на втором этаже, в 64-й аудитории, окна которой выхо­дили на полукруглый фасад института, над входом в здание. Вдоль стен стояли стеллажи с геоло­гическими образцами, что-то вроде маленького геологического музея. Над стеллажами, слева от входной двери в аудиторию, висел большой плакат со словами М.В.Ломоносова: "Велико есть дело достигать во глубину земную разумом, куда рукам и оку достигнуть возбраняет натура: странствовать размышлением в преисподней и вечною ночию потраченные вещи и деяния выво­дить на солнечную ясность..." Очень много воспоминаний связано с этой аудиторией, как и с 86-й...
Шатиель Семёнович всегда был на первом, официальном дне наших встреч однокурсников, про­ходивших каждые пять лет, начиная с 10-й годовщины окончания института, когда все мы фото­графировались вместе с преподавателями геофака. На последнюю нашу встречу, на 30-летие окончания института, проходившей 13-го сентября 1991 года в зоне отдыха НИИГИ в Сержень-Юрте, мы уговорили и нашего "патриарха" поехать с нами. Нас собралось необычно мало, чело­век 10-12 (я, Володя Колесников, Володя Болдырев - одноклассники и однокурсники, Миша Ма­лыхин, Петя Гладков - наш поэт, Гера Дулерайн, Боря Селиванов, Саша Масленников, вот, пожа­луй, и все). Сохранились 2-3 фотографии этой встречи. Шатиель Семёнович был среди нас на рав­ных, годы и у нас уже были почтенные. Ели мы традиционный шашлык, пили холодную водочку и охлаждённое белое сухое вино. В тот день видел я патриарха нашего геофака последний раз.
...Это были уже предвоенные годы, воздух был наэлектризован чем-то пугающим (хотя дни про­ходили в обычной суете жизни, и внешне всё было как и прежде), предчувствием (в глубине под­сознания) Апокалипсиса. Эта атмосфера не обошла своим подспудным гнётом никого из нас. Под влиянием этих мрачных, "явно" ещё не осознаваемых предчувствий, я почти каждый день, воз­вращаясь домой из ГУГРа, где я тогда работал у моего одноклассника Володи Колесникова, шёл к автобусу 7-го маршрута по Моздокской улице и обязательно заходил в дом 11, к моему другу Ва­лере Блискунову, хоть на полчаса. Воспоминания об этих предвоенных годах, как и о самой войне, подёрнуты патиной ощущения уходящего навсегда всего того, что и составляло мою жизнь с са­мого раннего детства, ощущения одиночества в родном городе, ещё недавно полного друзей и знакомых, разъехавшихся кто куда. Память об этих годах в особом тайнике моей души. Эти дни я с радостью пережил бы заново, как с радостью пережил бы все дни моей жизни, какими печаль­ными бы они иногда ни были...
Третий этаж этой же части институтского здания принадлежал, помнится, кафедре высшей мате­матики. Начала математического анализа и интегрального исчисления мы постигали тёмными зимними вечерами первого семестра. Анатолий Александрович Шнейдер был замечательным лек­тором, всеобщим любимцем, читавшим нам курс все четыре семестра спокойно, основательно, без малейших, казалось, проявлений эмоций на лице. Часто мы замечали, когда лекция нашим груп­пам геофизиков (все курсы, кроме общей геологии, химии, философии и истории партии, читались геофизикам отдельно) была у Шнейдера последней, он, уходя, ставил в портфель бутылку кефира. Кефир в то время был новинкой, и мы сами с удовольствием покупали его на перемене в буфете. Буфетов было, помню, два - один в конце первого этажа, напротив сквера, у въездных ворот во двор, другой тоже на первом этаже, в маленькой комнате с тремя столиками, напротив первого лестничного пролёта на верхние этажи справа по коридору, в 3-хэтажной части здания, с окном, выходящим на кинотеатр Челюскинцев. Позже, в 59-м году, там разместилась какая-то лаборато­рия.
У меня сохранилась фотография Анатолия Александровича, стоящего у доски вполоборота к ау­дитории, которую я тайно сделал на лекции.
На четвёртом этаже была кафедра военной подготовки (мне бы очень помог Валерий Дмитриевич Шароварин, много лет проработавший в старом здании института и хорошо его знавший). Заведо­вал кафедрой Михаил Петрович Попков, генерал, большая умница, эрудит, имевший два высших образования, интеллигент до кончиков ногтей. Небольшого роста, пухленький, как шарик, с от­крытым взглядом и наголо выбритой головой, всегда мягкий в обращении с людьми, он пользо­вался почтительным уважением студентов. Занятия он проводил так, как будто выступал на ас­самблее ООН. На первом занятии, проведённом генералом, нас приятно удивило начало его вы­ступления: "в качестве преамбулы скажу...".
Помню, как меня однажды вызывают к нему в кабинет. Все ребята, да и я сам, удивились.
В кабинете у генерала состоялся разговор по поводу моей причёски. Надо сказать, что в те годы вошла в моду причёска, называвшаяся "канадской полькой" (были причёски под бокс - как носят сейчас - под машинку до самой макушки; полубокс - машинкой снимались волосы выше уха; и полька). Такая причёска была у Жерара Филипа - по всей голове волосы одинаковой длины в 4-5 сантиметров, зачёсанные назад. Её "модификация" была у Элвиса Пресли - знаменитый "кок". Генерал в разговоре со мной возмущался этой, как он сказал, "не советской" причёской. Я опешил от такого неожиданного поворота этого вызова к нему, как оказалось, "на ковёр", но всё же спро­сил генерала, какая же причёска "советская". "Я не могу вам показать" - ответил генерал, повысив голос и проведя ладонью по лысой голове. Но всё обошлось без неприятных последствий, и мы все, у кого они были, сохранили свои "модные" причёски.
Хорошо оборудованная лаборатория ГСМ военной кафедры (хорошо оборудованы были все лабо­ратории института) находилась в самом конце коридора четвёртого этажа, торцевое окно которого выходило на мою школу. Часть наших занятий сводилась к определению лабораторным путём технических характеристик масел и смазок. Помню, мы тщательно взвешивали на лабораторных весах пустой керамический тигель, наливали некоторое количество масла одного из сортов, снова взвешивали и ставили тигель с маслом на определённое время в термопечь. Масло испарялось, на дне и стенках тигеля оставался лишь "сухой остаток". Тигель взвешивался в третий раз, и мы что-то определяли по результатам взвешиваний из таблиц.
Кафедра готовила из нас офицеров службы тыла, специалистов по ГСМ, и выпустила младшими лейтенантами ОБАТО - отдельного батальона аэродромно-технического обслуживания.
Помню наши занятия на стрельбище танкового полка в Шалях - стреляли мы боевыми патронами из автомата и из пистолета Макарова. Патронов выдавали нам мало. Учили нас стрелять несколько раз короткими очередями, каждый раз тщательно прицеливаясь, т.к. только первая пуля идёт в цель, остальные разбрасываются, потому что автомат трясётся в руках. Выпустив несколько оче­редей (патроны должны были кончиться), я положил автомат рядом и доложил - "студент Федо­сеев стрельбу закончил" - и стал ждать, пока отстреляются ребята, мои соседи на линии огня. И нажал спусковой крючок! А патроны ещё остались, и автомат запрыгал по земле. Досталось же мне от дежурного по стрельбищу офицера.
На военном полигоне проходили занятия по тактике боя, с оценкой нами, будущими офицерами, позиции, занимаемой "нашей" ротой, позиции противника, формулировки боевого приказа, оценке сил и средств ведения предстоящего боя. В землю были закопаны взрывпакеты, нам были розданы холостые патроны (с особой отметкой на пуле) и "бой" начался. Мы зачитали составлен­ный нами приказ и "пошли в атаку", стреляя из автоматов по противнику и бросаясь на землю, когда неожиданно рядом взрывался взрывпакет - всё было почти взаправду, как в кино. На нас даже были надеты противогазы, и мы стреляли сигнальными ракетами из ракетниц, обозначая для наших "соседей" по фронту атаки наши предполагаемые действия. Конечно же, я храню фотогра­фию с полигона.
Комнаты первого этажа, выходящие на Первомайскую улицу, над спортзалом, занимало руковод­ство института. Правое же крыло этажа, примыкающее к школе, занимали нефтепромысловики. Помню, в коридоре всегда лежали буровые трубы и долота. В этих аудиториях у нас были занятия по технике безопасности, которые проводил Арутюнов, живший на Первомайской улице в одно­этажном домике совсем близко от моего дома.
Не могу вспомнить, где находилась кафедра английского языка. Эти занятия давались нам без особого труда, если учесть, что наша школьная учительница языка родилась в Сан-Франциско. В юности я сам учился произношению по передачам радиостанций Би-Би-Си и "Голос Америки". Американцы проводили специальные, тематические, передачи для изучающих английский язык - по физике, астрономии, истории, музыке и т.д., причём диктор в это время говорил достаточно медленно, хорошо поставленным, приятным глубоким баритоном. Американцев вообще было легко узнать - они передавали новости как-то "внушительно", каким-то гордым манером (не могу подобрать слова), медлительно, не торопясь, размеренно - и почти всё можно было понять. У дик­торов Би-Би-Си была обычная английская скороговорка, окончания слов как-то проглатывались, они "тарахтели" и следить за ними было трудно.
В 1964 или 65 году я, по настоянию Татьяны Васильевны Яковлевой, о которой я уже рассказывал, стал готовиться к сдаче кандидатского минимума и ходил в наш институт по вечерам на занятия по философии и английскому языку. Кроме меня, в нашей группе были Адик Барминский (Адольф Георгиевич, так неожиданно скончавшийся 23 февраля 1993 года) и другие сотрудники НИИГИ (тогда ещё не бывший НИИГИ). Занятия по языку проводил с нами Дмитрий Николаевич Стаси­невич, недавно начавший работать на кафедре института. Интересный человек. Ещё ребенком его увезли родители в Харбин, убежав от революции. Потом он с сестрой оказался в Австралии, где сестра вышла замуж. Жил он в Южной Америке (и много рассказывал нам в перерывах об образе жизни латиноамериканцев), в США, где три года учился в университете. Вернувшись в Россию, стал жить в Грозном и работать в нашем институте. Английский он знал в совершенстве, это был его, можно сказать, родной язык, а нужные русские слова иногда находил с трудом, да и говорил с лёгким акцентом. Он-то нам и подсказал, что, произнося "нашим" манером обычно довольно часто встречаемые в разговоре слова "can't" (сокращение от can not), мы все великолепно и до­вольно грубо "материмся" по-английски. Так-то вот, ребята!
Английский язык неплохо знал мой одноклассник, наш же студент-геофизик, Алик Енин (всех нас можно видеть на фотографии 1956 года, которая недавно, наконец, появилась на сайте). Весель­чак, мастер на все руки, радиолюбитель, любитель и знаток джаза, имевший большую фонотеку, никогда, казалось, не унывающий, всеми нами любимый Алик, так рано ушедший из жизни 23 ав­густа 1990 года и похороненный недалеко от моих родителей. Светловолосый, "яркий" блондин, чем-то напоминающий молодого Есенина (он в нижнем левом углу фотографии нашего выпуска). Мы, школьные друзья, звали его "армяном" в пику его светлым волосам, как, аналогично, по кон­трасту, называли в команде "болтуном" знаменитого хоккейного вратаря Свена Тумбу за его ред­кую даже для шведа молчаливость. Алик был "душой" всех наших вечеринок, будь они в кругу одноклассников или однокурсников, всех наших встреч после окончания института. Его почётной обязанностью была организация "музыки" для танцев.
...Многие из нас уже ушли из жизни, вечная им память и - до встречи там...
26 мая 2003
..."Утро туманное, утро седое,
Нивы печальные, снегом покрытые...
Нехотя вспомнишь и время былое,
Вспомнишь и лица, давно позабытые.
Вспомнишь обильные, страстные речи,
Взгляды, так жадно, так робко ловимые,
Первые встречи, последние встречи,
Тихого голоса звуки любимые.
Вспомнишь разлуку с улыбкою странной,
Многое вспомнишь родное, далёкое"...
...Ещё в самом разгаре наша весёлая студенческая молодость. И мы ещё "не отыграли первого тайма", шла ещё 20-я минута. Как искренно и чисто мы влюблялись тогда!
Я вновь вспоминаю то счастливое время, и опять "...всё стало вокруг голубым и зелёным..., и жизнь потекла по весенним законам...", и снова "любовь от себя никого не отпустит, над каждым окошком поют соловьи...". Это было время, когда наши девчата напевали, отдыхая по вечерам на летней практике или лазая по геологическим обнажениям Чанты-Аргуна, бессмертные мелодии Исаака Дунаевского, Милютина, Соловьёва-Седого - "Сердцу хочется ласковой песни и хорошей, большой любви..., не могу я наглядеться на тебя, как мы жили друг без друга - не пойму". Увы, нам только казались бессмертными эти мелодии, сейчас, похоже, они забыты. Настало другое время, другие мелодии и другие песни, слушать которые нет желания...
Первое студенческое лето. Мы на первой учебной практике по геодезии. Она проходила в Ок­тябрьском районе, на Новых промыслах, на Гойтен-Корте, недалеко от нашего пионерского лагеря детей нефтяников. Наша бригада состояла из меня, Вадика Данилова, Володи Холодилова, Володи Колесникова, Раечки Прошиной, Гены Овсеенко и Милы Лозовой, с которой мы дружили в далё­кие годы детства, во время войны 41-45 годов. Она жила с мамой в старом одноэтажном доме красного кирпича на Коммунистической улице, совсем близко от моей "родной" 4-й школы. Всех нас можно видеть на фотографии 1956 года на сайте МОСТа.
...Милочку Лозовую мы здорово подвели на геодезической практике. Наша бригада получила но­вый теодолит, и не как у всех, а особый, маркшейдерский, с которым топографы работают в шах­тах, подземных штольнях и при проводке туннелей метрополитена - иначе говоря, под землёй. Мы неудачно открыли ящик, и прибор выпал из него и покатился по траве. Осмотрев его и убе­дившись, что прибор не пострадал, мы, ребята, отправили Милу к преподавателям в их фанерный домик сказать, что у теодолита погнута оптическая ось, а сами наблюдали за ней через прибор. Она вошла туда и вскоре выскочила и бегом обратно, а на пороге домика появился Рыжиков, по­трясая воздетыми руками. Но Милочка не долго обижалась на нас...
На этой практике мы, как и все геофаковцы, отработали все виды топографических работ - теодо­литные ходы, нивелировку на местности, картографические съёмки с мензулой и кипрегелем. И случилась у нас странная вещь, разгадку причины которой мы так и не нашли (до сих пор). При проводке теодолитного хода мы определяли превышение одной из точек хода относительно сле­дующей, и у нас получалось, что при прямом ходе превышение составило, скажем, пять с полови­ной метра, а при обратном - меньше пяти метров. Мы бились над этими двумя точками полдня - результат один и тот же. Невязка (только между этими двумя заколдованными точками) значи­тельная, время идёт, а мы ничего не понимаем. Пришлось нам, при подготовке отчёта по практике, проделать поистине колоссальную работу. Отчёт мы составляли в общежитии института в Ок­тябрьском районе...
...кажется, это было всё же ещё одно из общежитий, напротив пожарной части, недалеко от та­мошнего старого кладбища, на котором нередко вместо крестов на могилках были миниатюрные буровые вышки. Позже, работая в Октябрьском районе в НПО "Промавтоматика" в 1975-85 годах, я часто ходил мимо него по верхней дороге, ведущей к автовокзалу, мимо воинской части, воз­вращаясь летними вечерами пешком домой на улицу Спартака, в старые пятиэтажки рядом с Грозненским отделением Северо-Кавказской железной дороги, в одном квартале от ДК Круп­ской...
...и мы проделали почти невероятную вещь. Мы взяли готовый результат нивелировки, получен­ный другой бригадой наших студентов на том же месте, где мы делали злосчастный теодолитный ход, и кропотливо восстановили показания замеров теодолитом, какими они должны были быть, чтобы не было невязки. Совершили подлог! Адская, доложу я вам, работа! Пару ночей мы бук­вально не смыкали глаз. Но отчёт защитили и получили заслуженный зачёт.
Тем же летом 1957 года мы провели первую, учебную, геологическую практику. Началась она на Военно-Грузинской дороге. Довольно поздно утром мы выехали со двора института и весело про­катились до Владыки Кавказа (Владикавказа, тогда ещё, и долгое время после, Орджоникидзе), где передохнули, перекусили и размяли ноги. Затем долго ещё ехали по Военно-Грузинской дороге, любуясь неповторимой красотой Дарьяльского ущелья, воспетого нашими великими поэтами. Пе­ревалив через Крестовый перевал, мы доехали до Коби, где и переночевали в местной школе. Ут­ром нас отвезли на перевал, в Казбеги, позавтракать. Завтракали мы в тамошнем ресторане (трак­тире). Валера Шароварин, Вадик Данилов и я подошли к деревянной стойке, за которой хозяйни­чал толстый грузин, а рядом с грузином стояла огромная бочка, литров 200, не менее, вина. Это было настоящее кахетинское белое сухое вино. Мы выпили по два гранёных стакана это чудесного вина. Больше такого вина пить, по-моему, мне не пришлось.
...Много лет спустя, в июне 1975 года, мы ездили на экскурсию в Тбилиси. Снова в Казбеги была передышка, мы пили нарзан прямо из источников, отдыхали, любовались и не могли налюбо­ваться горами, Казбеком и древним храмом на вершине ближайшей горы, куда вела крутая тро­пинка, по которой медленно поднимались несколько стариков - мужчин и женщин.
Сколько раз в своей жизни я смотрел на этот храм, но так ни разу и не поднялся к нему, о чём очень теперь жалею.
Посетили мы тогда и ресторан в Казбеги. Но это был уже не прежний "трактир", а новый, на со­временный лад, и вино было ординарным, в бутылках... Всё куда-то исчезает со временем, только горы не подвластны ему - они стоят как стояли уже много веков, и с сожалением смотрят на нас, людей, что мы не бережём традиции старины...
Когда-то я читал, что современные крупные горные массивы нашей планеты - Кавказ, Гималаи, Памир, Кордильеры - образовались 180 миллионов лет назад. Оказывается, Земля, двигаясь в кос­мическом пространстве вместе с Галактикой, в которую входит наша Солнечная система, раз в 180 миллионов лет пересекает поток активного космического излучения, что приводит к серьёзному катаклизму на Земле, в результате которого возникают новые горообразования, меняющие лицо нашей планеты. За эти миллионы лет горы успевают "постареть", как случилось с нашим Ураль­ским хребтом. Кстати, геологический возраст Урала старше Кавказа и Кордильер на эти 180 мил­лионов лет.
...От Казбеги вниз по Военно-Грузинской дороге мы пошли уже пешком, то и дело взбираясь по склонам ущелья на обнажения. От этой пешей прогулки по Военно-Грузинской дороге на всю жизнь остались яркие, незабываемые впечатления. Конечно же, с нами были наши наставники, преподаватели кафедры общей геологии. К сожалению, этот поход длился недолго, во второй по­ловине дня наше знакомство с геологией Кавказа закончилось, пора было отправляться к месту нашей долговременной дислокации - в долину Чанты-Аргуна, где вблизи небольшого села Алеба­строво уже был разбит палаточный лагерь, ставший нашим домом на целый месяц. За этот месяц мы обследовали и изучили множество обнажений вдоль ущелья Чанты-Аргуна, заросшего густым кустарником и лесом. За несколько лет до нас здесь, как нам рассказывали, случилась трагедия - одна из студенток, не заметив за кустарником края обрыва, сорвалась в реку и погибла. Помнится, в этом месте дорога, идущая по ущелью в сторону Шатоя, заворачивала налево, справа, за кустар­ником, обрывистый берег Аргуна, а слева высокий обрыв из обнажений известняка, каких было много на нашем пути и на которых мы отслеживали, если мне не изменяет память, тонкий, в не­сколько сантиметров, пласт мергеля. Этот пласт наблюдался на всей территории Кавказа, и по нему точно датировалось геологическое время.
Я до сих пор храню множество фотографий, которые я сделал во время этой, самой первой нашей студенческой геологической практики.
Удивительно красива наша горная Чечня. Её часто сравнивают со Швейцарией. Эх, если бы... Жить здесь да жить. Сколько красот я повидал, бродя пешком с гравиметром по нашей Чечне в 1961-63 годах. Сколько раз я часами бродил пешком по междуречью Чанты- и Шаро-Аргуна, ко­гда, работая уже в тематической партии, подменял в полевых работах мою одноклассницу Аллу Любченко. Дивное место это междуречье у Дуба-Юрта, где сливаются воды этих рек, откуда от­крывается великолепная панорама Кавказского хребта.
Жарко, на небе ни облачка, легкий ветерок освежает лицо, немолчно журчит Аргун, приятно спус­титься к нему и смочить ноги в его струях, или подойти к древнему висячему мосту через реку и с опаской ступить на него, не решаясь всё же, из-за его ветхости, перейти на противоположный бе­рег. В том месте, где располагалась база полевой партии, на лесном кордоне, как раз у слияния двух Аргунов, был длинный висячий мост на стальных канатах и каждое утро я видел, как по нему шла, сойдя с автобуса из Грозного, молоденькая учительница, торопясь в сельскую школу...
Первую производственную геофизическую практику я, мой одноклассник Володя Холодилов и Лина Шатова, которая жила на Партизанской улице, в доме на углу улицы Ленина (может быть, кто-нибудь из читателей знает её), проходили в Волгоградской области. Мы добирались до места практики сначала по Волге, на теплоходе из Астрахани до Волгограда, затем уже на поезде, в ста­реньком жёстком вагоне местного поезда. Володя сошел в Петровом Валу, а я с Линой сошёл в Коробках, где было одно из первых открытых в области месторождений. Место было новое, ещё мало обжитое. Несколько раз мы выезжали на геофизическое исследования бурящихся скважин на каротажных станциях, предметах будущих забот и головной боли Валеры Шароварина, ставшего преподавателем, а позже и деканом геофака.
Обратно в Волгоград мы возвращались с Линой на "кукурузнике", маленьком 10-местном само­лёте. Этим летом 1959 года Лина впервые в жизни уезжала одна далеко от дома и испытала путе­шествие на всех видах транспорта.
Мой первый курсовой проект был по истории геологической разведки междуречья Хулхулау и Гумса, территории на юго-востоке Чечни, в районе сёл Элистанжи и Беной.
30 мая 2003
"Любимый город в синей дымке тает,
Знакомый дом, зелёный сад и нежный взгляд..."
...Я вспомнил сейчас удивительный рассказ нашей бывшей студентки-строительницы ПГС-62 Гали Шевченко, жены моего одноклассника, тоже строителя, Володи Бурдукова, о котором я не раз уже упоминал. Галя рассказывала нам летом прошлого года, на нашей встрече одноклассников у них на даче под Питером, что она не раз наблюдала в Грозном интересное явление. Оно наблю­далось в самом начале Старопромысловского шоссе, в том месте, где его пересекает речушка Нефтянка, в жаркие летние дни. Это были миражи, и в небе можно было увидеть слабое изобра­жение небоскрёбов, "густо" расположенные огромные здания. Галя полагает, что это был Манхет­тен. Просто невероятно!.. Для меня это было поразительное "открытие"...
...Эти места мне знакомы с детства, хотя я жил в центре, на Первомайской улице. Мы часто ез­дили сюда на велосипедах - я, Валентин Лещенко, Валера Попов и Валера Курганский (оба - гео­физики 1957 года, годом младше меня). В том месте, где протекает Нефтянка, перекрёсток - вправо дорога в старый аэропорт, а влево - на Карпинский хребет (курган, как его называли гроз­ненцы), который тянулся мимо стадиона Орджоникидзе до самого конца Заводского района и да­лее. Мы поднимались на Карпинский курган и наблюдали сверху панораму города. У нас была старая медная подзорная труба, принадлежавшая Александру Терентьевичу, и мы рассматривали город, узнавая улицы и здания центральной его части. Мы отыскали в трубу кинотеатр Челюскин­цев, и часы на нём, но стрелки разглядеть уже не могли.
Ездили мы и в Тыртову рощу, что по дороге на Червлёнский перевал, за кладбищем. Роща была в глубокой низине, подходившей к самой дороге, так что видны было только кроны деревьев справа от дороги, если ехать из города. Красивая рощица, с множеством тропинок и просёлочных дорог, где мы проводили многие часы летними днями. Любили мы ездить и в Чернореченский лес, на­слаждаясь там его прохладой и водой из многочисленных источников.
Однажды я, вместе с Валерой Блискуновым и Игорем Васильевичем Сельским с его другом, заяд­лым рыбаком, поехали на велосипедах на целый день на Терек, на рыбалку. У этого друга Игоря Васильевича перегревалась втулка заднего колеса, и нам приходилось раза три останавливаться по пути, чтобы втулка охладилась. На таких "привалах" мы с Валерой заслушивались рассказами наших старших спутников, которые, покуривая, вспоминали разные случаи из своей богатой при­ключениями жизни. На одной из остановок мы перекусывали, а друг Игоря Васильевича, послю­нив палец, время от времени дотрагивался до втулки, проверяя, не остыла ли она, и каждый раз в этот момент Игорь Васильевич незаметно издавал звук, как будто слюна шипит на втулке, подми­гивая нам с Валерой. Друг его долго не мог понять, почему втулка так долго остывает.
...С геологическими материалами для моего первого курсового проекта я знакомился в архивах фондов объединения Грознефть. Отец мой познакомил меня с начальницей архивов, милой пожи­лой интеллигентной женщиной, имени которой я не запомнил. Она предоставила в моё распоря­жение старинные отчёты по геологическим работам в междуречье Хулхулау и Гумса, написанные ещё в конце позапрошлого века, в 1880-90х годах. Что это были за отчёты! Так теперь не пишут. Я читал их, как читают книги о путешествиях. Так писал свои книги "В дебрях Уссурийского края" и "Дерсу Узала" Владимир Клавдиевич Арсеньев, рассказывая о своих экспедициях с целью изу­чения перевалов горного узла Да-Дянь-Шань и центральной части Сихоте-Алиня у реки Уссури. К отчётам были приложены множество топографических схем и геологических разрезов, выполнен­ных, как это делалось раньше, на специально обработанной бумаге - "синьке". Материала было много, был он очень интересен, и я без труда написал и защитил свой первый курсовой проект.
Много позже, в 1965 и 66 годах, я несколько раз посещал эти красивейшие места Чечни в окрест­ностях сёл Элистанжи, Беной и Ведено. Поездки туда совершались по инициативе Музы Никола­евны Смирновой. Я тогда работал в тематической партии треста Грознефтегеофизика под началом Татьяны Васильевны Яковлевой (о ней я писал ранее). С нами работал и Юра Дудин, сын заве­дующего кафедрой физики Валентина (не помню отчества) Дудина. Кстати, Юра ещё один грави­разведчик, после института он работал в морской гравиметрической партии, базировавшейся в Ге­ленджике. Обычно мы с Юрой мариновали ведро баранины для шашлыка и закупали на общие деньги вина. Муза Николаевна вместе с Бражником заезжали за нами в трест на институтской ма­шине, и мы с Юрой, Татьяной Васильевной и другими сотрудниками партии отправлялись с ними в путь на целый день, так сказать, в творческий отпуск. Эти поездки, удивительную красоту при­роды этих мест, костёр и шашлык на свежем воздухе мне никогда не забыть...
Юра Дудин, гравиразведчик, как я с Аллой Любченко, конечно, помнит, чрезвычайную секрет­ность этих работ. Каждое утро, придя на работу в наши трестовские фонды, я брал тубус с круп­номасштабными топографическими картами, а вечером запечатывал тубус и сдавал в хранилище фондов. Карты были крупного масштаба, с множеством подробностей - так на карте Грозного (на нескольких листах) можно было видеть все детали строения нашего института. По этим картам мы вычисляли поправки за влияние рельефа местности на полевые гравиметрические измерения - кропотливая работа по "снятию" высот рельефа вокруг каждой точки полевых наблюдений по специальной, прозрачной палетке. Работа была трудоёмкой, и поэтому при первой же возможно­сти мы переложили все расчёты поправок на плечи ЭВМ (высоты же рельефа снимались по-преж­нему вручную).
Главным объектом секретности были географические координаты точек полевых наблюдений, хотя эти координаты были относительными, и смещение их относительно истинных координат известно было только малому числу военных и гражданских лиц. Второй объект секретности - само изменение силы тяжести (это самое изменение силы тяжести, а не сама величина силы тяже­сти, и измеряется гравиразведкой) в любом из направлений на поверхности Земли. Для определе­ния её необходимы данные о плотности пород, слагающих геологический разрез площади раз­ведки. Огромное количество этих данных я, в своё время, получал в лаборатории ГрозНИИ, руко­водимой Баговым, который получал эти данные о плотности, исследуя керны (образцы пород), извлекаемые при бурении скважин.
И секретно всё это было потому, что, как я слышал (и, полагаю, что так оно и есть), данные об из­менении силы тяжести заложены в микрокомпьютеры, установленные на крылатых ракетах, кото­рые управляют движением этих ракет после из запуска. А так как ракеты эти летят очень низко над землёй, огибая неровности рельефа, на их траекторию сильно влияет локальное изменение силы тяжести, что и учитывает бортовой микрокомпьютер, корректируя траекторию полёта.
Секретными были вообще все крупномасштабные карты при любом виде детальных геологоразве­дочных работ. Помню забавный случай, свидетелем которого были я, Шароварин и Вадик Дани­лов, мои однокашники. Дело было в 1958 году в Малгобеке, где мы были на практике в геологиче­ской партии Владислава Дмитриевича Талалаева, которая и занималась детальной разведкой об­ширной территории, помнится, в районе горы Жигзакож ...
...Кстати, летом этого года в Грозном было большое наводнение, Сунжа вышла из берегов и зато­пила улицы, прилегающие к правому, низкому берегу Сунжи, в частности, на Бароновке (по ту сторону моста, что около библиотеки Чехова). Я был на практике в Малгобеке и само наводнение не видел, но видел следы мазута на самом высоком месте набережной в сквере Лермонтова, где позже появился новый корпус ГНИ. Вода перехлёстывала через старый мост (до революции - Ро­мановский), что на улице Ленина...
...Вдруг по Малгобеку прошёл слух, что видели парашютиста (конечно, шпиона), спустившегося поздним вечером с самолёта. А на третий день этих слухов Талалаев, вынув из сейфа топографи­ческие карты с предварительными результатами работ, уехал, никого не предупредив, в Грозный к начальству с отчётом. Топограф, вернувшийся вечером с поля на нашу базу и открыв сейф, не об­наружил там карт. А тут разговоры о шпионе...Он был в панике, плохо спал всю ночь - никто ни­чего не знает. Пришёл в себя только на следующий день, когда Талалаев вернулся из города с картами.
Я упоминал о Дудине, заведующем кафедрой физики. Мы с ним не сталкивались в учебном про­цессе. Позже, в конце 80-х и начале 90-х, он, уже старенький, заведовал кафедрой в пединституте, и я встречался с ним в коридорах нового здания пединститута в 4-м микрорайоне, в самом конце "географии", когда я сотрудничал с Мальсаговым, заведовавшим в то время кафедрой вычисли­тельной математики.
Курс физики, начавшийся во втором семестре, нам читал Сергей Сергеевич Козловский, всеобщий любимец (как и многие другие преподаватели). Со второго семестра по­тому, что, как вы знаете, надо было нам, первокурсникам, постичь начала математического ана­лиза и интегрального исчисления, чтобы понимать то, о чём начнёт рассказывать Сергей Сергее­вич. По-моему, никто не пропустил ни одной его лекции. Курс он начал с дискуссии - детермини­стична ли физика или индетерминистична (т.е. наблюдает она причинно-следственные связи явле­ний природы). Необыкновенно интересны были его лекции, и нам, студентам, всегда было жаль, когда звенел звонок в конце второго часа. Я сохранил две тетради своих конспектов лекций Сергея Сергеевича, и изредка, под настроение, листаю их.
А кто из геофаковцев не помнит наших "родных" преподавателей? Из чьей памяти их образы и память о них могут выпасть?..
1 июня 2003
Помните первые строки бессмертного "Острова сокровищ" Роберта Стивенсона, его первой главы "Старый морской волк в трактире `Адмирал Бенбоу'" -
"Сквайр Трелони, доктор Ливси и другие джентльмены попросили меня написать всё, что я знаю об Острове Сокровищ. Им хочется, чтобы я рассказал всю историю, с самого начала до конца, не скрывая никаких подробностей...И вот в нынешнем, 17.. году я мысленно возвращаюсь к тому времени, когда..."
И вот в нынешнем, 2003 году я мысленно возвращаюсь к тому времени, когда мы были молодыми, и жизнь крутила нас в водовороте лекций, семинаров, летних студенческих практик, курсовых проектов и экзаменационных сессий. К тому времени, когда мы начали работать, может быть, формально изменив своей специальности, как это случилось со мной. Но связи с нефтяной про­мышленностью я никогда не терял, что и было учтено компанией "Лукойл", когда, провожая в апреле 2002 года меня на "заслуженный отдых" (так написано в приказе), вычислившей, что у меня 38 лет стажа в нефтяной промышленности и топливно-энергетическом комплексе и "прису­дившей" мне толику негосударственной пенсии.
Воспоминания мои, как видите, хаотичны по времени и месту. Пишу о том, что всплыло из глубин памяти в данный момент (чтобы не забыть). Черновика я не веду, пишу прямо за клавиатурой, только правлю по ходу дела опечатки и ошибки, о которых мне подсказывает компьютер. Встаю в семь утра, тщательно "пилю" бороду Жиллетом, и, принимаясь за домашние дела, обдумываю следующую "главу". В памяти моей, как в детском калейдоскопе, возникают и сменяются люди, события, время. Потом сажусь за компьютер, а мой кот Базиль, здоровенный котяра, устраивается у меня на коленях. Некоторое время он внимательно наблюдает, правильно ли я работаю с клавиатурой, и расставляю ли я, там, где требуется, запятые. Убедившись, что идёт нормально, он сворачивается клубком и засыпает.
Кстати, о "Жиллете". Я всё время брился электрической бритвой. Только в начале студенческой поры я брился старой отцовской бритвой, прошедшей вместе с ним всю "его" войну (хотя, что там говорить, и мою тоже - я помню многие эпизоды той войны 41-45 годов), бритвой, которую я при­вёз с собой из Грозного и храню до сих пор. Лезвиями "Жиллет" стал пользоваться со времени войны.
...А Вадик Данилов, помню, в молодости брился опасной бритвой, тоже отцовской, "подправляя" её на кожаном ремне. Он взял её с собой и на практику в Малгобек в 1958 году...
"Шли годы. Бурь порыв мятежный
Рассеял прежние мечты..."
Война заставила многое в жизни изменить. И многому научила. Не было света, газа, воды, город во мраке и дыму, он уничтожался равными усилиями обеих противоборствующих сторон, а надо было жить, выжить. Надо было что-то кушать, как-то греться. Хорошо, что зимы в Грозном мяг­кие - но это хорошо, когда квартиры отапливаются. В этих тяжёлых условиях нашей жизни при­ходилось брать пример с героев любимого детворой романа Жюля Верна "Таинственный остров" - ведь они оказались в таких же, если не хуже, условиях, но выжили, всё делая своими руками. Этот роман я вновь перечитал тёмными зимними вечерами января 1995 года, кутаясь с головы до ног в большой шерстяной плед, при свете огарка свечи. Это было на Фасадной улице, что позади ДК Ленина в Заводском районе...
...в ресторане "Терек" в парке ДК Ленина мы, всем составом нашей тематической партии во главе с Татьяной Васильевной, в 1965-68 годах, отмечали ежегодную защиту отчёта о проведённых ра­ботах. Мы заказывали "фирменные" блюда - лапшу по-дунгански и эскалоп, запивая их парой-тройкой бутылок сухого грузинского вина...
...куда мы убежали из "Берёзки" 3 января 1995 года к деду, Ивану Тарасовичу Косенко, после того, как в соседний дом попал снаряд, и упала вся стена 5-этажного дома, обнажив все квартиры - стали видны комнаты, ванные и повисшие на трубах бесполезные батареи центрального отопле­ния. Мы с ним научились делать свечи из толстой квадратной плиты парафина, распиливая его на прямоугольные части, вдоль которых пропиливали ножовкой каналы до середины куска. В ка­навку укладывали толстую нитку и заделывали её парафиновой крошкой - такой свечи хватало на два вечера.
Для отопления мы сделали "буржуйку" из выварки, а на дрова валили деревья, распиливали их на кругляши высотой сантиметров 30 и затем кололи на поленья. Более длинные поленья не помеща­лись в "буржуйку". Сделав "буржуйку" мы уже готовили на ней дома, а не во дворе, как первое время. В доме жили только пять семей. Из кирпичей мы сложили очаг, накрыли его чугунной пли­той от печки, и на этом очаге все семьи готовили незамысловатую еду из старых запасов. Когда начинался обстрел, мы убегали со двора в подвал и выглядывали из-под навеса над входом в него. Кастрюли бурлили на огне, надо было бы помешать варево, но было страшно выйти из подвала.
Рядом с домом деда была воинская часть МВД, в которую когда-то, во время моей "службы" в пожарной части в марте 1978 года, нас возили три раза в день из Заводского района на завтрак, обед и ужин в солдатскую столовую. Ели мы тогда солдатскую еду, в основном перловую и греч­невую каши, правда, наше меню "сдабривалось" офицерским пайком (всё же мы были офицерами, старший по званию из нас был майором). От этой еды, а главное, благодаря регулярному питанию, мы хорошо поправились и солдатские гимнастёрки с трудом сходились на нашей груди - это за­фиксировано фотодокументами тех мартовских дней.
Вспоминаю одно из занятий во время этой нашей "службы" и некоторые события, приключив­шиеся с нами в те дни. Служили мы, вместе с нашим однокурсником Геной Беленко, в ВПЧ-10 (10-я военизированная пожарная часть) в Заводском районе, которая располагалась при одном из нефтеперерабатывающих заводах. Жили мы на территории части, в большой комнате на первом этаже, и спали на двухъярусных солдатских койках. С нами жил и наш "денщик", старшина, уже довольно пожилой "служивый" пожарник. Однажды ночью мы все проснулись от сигнала тревоги - где-то возник пожар. Я не успел сосчитать до пятнадцати (!), как пожарные машины выехали из гаража и умчались в ночь.
В стенах коридора второго этажа, где ночевал дежуривший пожарный расчёт, были ниши с глад­кой трубой диаметром, примерно, 50-60 сантиметров, уходившей вниз, в гараж. По ней солдаты расчёта спускались в гараж, обняв её руками и ногами. Одежда - пожарная брезентовая роба и са­поги - были сложены особым образом. Заплечные лямки ребята подхватывали большими паль­цами, совали ноги через штанины в сапоги, поднимали руки вверх - и роба опускалась на плечи. Также, подхватив куртку и подняв руки, они в один миг одевали её. Каска одевалась уже "на ходу", когда они бежали к машине, уже готовой выехать. Все это нам показывали уже на занятиях.
Одно из занятий проходило на тренировочной 4-этажной стене. Надо было спуститься по этой стене, обвязавшись канатом, с 4-го "этажа" на землю. Наш руководитель, капитан Герасимов, по­казал, как это делается, в три прыжка по стене достигший земли. Мы поднялись на верх стены по лестнице и выглянули наружу. Когда стоишь на окне 4-го этажа, почти снаружи, кажется, что ты в самолёте, земля где-то далеко внизу. Некоторые, и Гена Беленко, отказались и спустились по ле­стнице снова на землю. Я все же решился. Один конец каната держал наш старшина-"денщик", другой был на земле. Я перекинул канат за спину и, держа его руками, вылез на стену спиной к "пропасти", пока ещё стоя на окне. Если свести руки вперёд, канат плотно облегает тело и тормо­зит спуск. Если же развести руки шире, начинаешь скользить по канату вниз. Но легко было смот­реть со стороны на капитана! Я сполз по стене, как куль с мукой, но всё же спустился. Каскадёров или пауков из нас не получилось, но какие ощущения, доложу я вам!..
Хорошие подобрались на "службе" ребята. Помню всех, и есть групповая фотография на память о службе. Было несколько молодых ребят из станиц - как они пели свои казачьи песни по вечерам после занятий! Я попросил их спеть старую казачью песню, которую любил петь муж моей тёти Тани, отцовой сестры, Георгий Самойлович - крупный, сильный казак, с бритой головой, удиви­тельно похожий на легендарного Котовского. Он был директором 15-й школы, что была на про­спекте Орджоникидзе в ту пору, когда по нему ходил до вокзала трамвай маршрута 6. Это была песня "Ой, на горi тай жнецы жнуть" - и ребята знали и спели её.
...Я хорошо помню этот трамвайный маршрут номер 6, который ходил по проспекту Орджони­кидзе до вокзала. Слишком много раз я ездил на нём и в СевкавНИИ (переходя потом пешеходный мост над железной дорогой и выходя на улицу Боевую, по которой когда-то ходил мой отец в ГрозНИИ), и в "пятиэтажки" на улице Спартака. Разъезд был рядом со школой №15, маленьким одноэтажным зданием, построенным ещё до революции, директором которой был до 1952 года муж моей тёти (директора школы №4, в которой я "родился" и прожил до 1942 года) Георгий Са­мойлович, гребенской казак, по внешности "вылитый" Котовский. В здании этой школы я когда-то проводил занятия по программированию с геофизиками нашего треста и со слушателями других организаций (занятия оплачивались московским институтом повышения квалификации, слуша­тели сдавали мне экзамен и получали "корочку" по окончании курса). Трамвайное кольцо этого маршрута у вокзала окружало маленький дом из ракушечника, в котором когда-то, в начале про­шлого уже века, жила мама моего одноклассника Валеры Блискунова (я часто упоминал его в моём рассказе) - отец её, дед Валеры, работал на железной дороге. Маршрут просуществовал до середины 70-х годов...
А забавные случаи на нашей службе, до которых я, наконец, добрался, случились такие. Каждый раз, когда мы возвращались с ужина в свою пожарную часть, капитан оставлял одного из нас, по расписанию, на соседней ВПЧ-9 на ночное дежурство. Настало время моего дежурства. Молодой чеченец, командир дежурившего в ту ночь расчёта, построил всех бойцов и познакомил нас друг с другом, сказав, конечно в шутку, чтобы бойцы слушались меня, как его самого. Командир ознако­мил меня с их распорядком, с расположением объектов, на которые они выезжают в случае по­жара, со службой и прочим. На стене их дежурного помещения увидел я схему расположения ближайших детских садов со списками детей, остающихся на ночь. На мой вопрос он ответил, что после двух трагедий, когда в огне пожаров сильно пострадали дети, ночные нянечки вышли из доверия. Он рассказал, что в одном саду нянечки, уложив детей спать, стали гладить постельное бельё и какие-то лоскуты марли, да и заснули. От утюга загорелась марля, и огонь перекинулся на комнаты. Пожарная машина приехала быстро, двери заперты, дети и нянечки кричат. Чёрный, служебный вход закрыт был, как всегда, навечно. Но для пожарников запертые двери ерунда, они были в миг взломаны, и тут на бойцов посыпались старые вёдра, швабры и прочий скарб. Сколько детей нянечки не помнят, их бойцы искали в дыму по всем комнатам, под кроватями и в закутках, но двоих нашли слишком поздно. С тех пор пожарники вели счёт "ночным" детям в детских са­дах.
Мы с командиром поиграли в шахматы, а потом я пошёл на второй этаж спать. Ко мне подошёл один из бойцов и сказал, что ночью должна быть учебная тревога, и что он меня разбудит. И правда, часа в три ночи меня разбудили, и я быстро оделся. А тут и тревога. Я бегом вниз и сел с командиром в кабину одной из машин, и мы помчались на большой скорости в черноту ночи. Во­рота на объект "возгорания" на территории крекинг-завода были заперты, постовой спал. Ругань повисла в воздухе - время-то идёт. Передним бампером ворота сняли и домчались до объекта - какие-то склады рядом с градирней. Быстро размотали шланги, подсоединили их к гидрантам и пустили воду, а часть бойцов, в полном, конечно, обмундировании, разбежалась вдоль склада со штурмовыми лестницами. (Так и стоит перед глазами эта "тренировка", когда я пишу эти строки). Тут появилось, как из-под земли, высокое начальство, и стало разбирать результаты, указывая на отдельные ошибки бойцов.
Другому моему сослуживцу по пожарной службе, Ване Карпинскому из станицы Надтеречной, не повезло на таком же ночном дежурстве, уже в конце срока службы. Была такая же тренировочная тревога, он тоже лёг поспать, но никто не разбудил. А когда раздалась трель громкого боя, он не успел надеть даже один сапог, как весь расчёт уехал...
7 июня 2003
Другой случай нашей пожарной службы, уже забавный, произошёл также со мной.
Как-то утром с нами проводились практические занятия по тушению пожара. На занятия прибыло высокое начальство из Управления пожарной охраны, среди которых не было, к моему сожале­нию, моего одноклассника Виталика Новаковского...
Виталик окончил Харьковское училище пожарной охраны, работал сначала в Баку, где принимал участие в тушении печально знаменитого большого пожара на Нефтяных Камнях. В тушении по­жара принимали участие и грозненские пожарники - одна из лучших пожарных служб нефтяной промышленности. Позже, работая уже в Грозном, Виталик тушил катастрофический пожар на раз­ведочной скважине №57 в Эльдарово. Несколько дней пожарные расчёты не могли подавить огонь, мощной струёй выбивающийся из земли. Пожар возник, как было установлено, из-за сла­бого превентера в устье скважины. Превентер был не наш, сделанный на заводе "Красный Мо­лот", а румынский. Бур вошёл в нефтяной пласт с аномально высоким пластовым давлением, что не редкость на нефтяных площадях Чечни.
...В наших грозненских НИИ велись специальные работы по методике разработки месторождений с АВПД и по конструированию геофизических приборов для исследования скважин на горизонты с АВПД...
Мощным давлением нефти из скважины сорвало превентер, который не удержал давления. Пре­вентер ударился о буровую вышку, от удара выбились искры, и нефтяной фонтан загорелся. Ре­шили, и уже начали бурить рядом две наклонные скважины к этому пласту, к самой "пятке" фон­танирующей огнём и нефтью скважины, чтобы опустить заряд взрывчатки, взорвать его на глу­бине и задавить фонтан. Но всё же вскоре подавили огонь, сбив его с помощью реактивных двига­телей самолётов.
...Начальство приехало наблюдать за нашими учениями. На территории ВПЧ разложили огром­ные металлические "противни", налили в них нефть и бензин и подожгли. Часть противней мы тушили песком, часть пеной. Мне выпало тушить пеной. Тушили мы вдвоём с Колей Третьяком из Червлённой. Пена идёт по широкому, усиленному стальными кольцами шлангу, и выходит из ши­рокого раструба, похожего на ведро. По бокам раструба располагались четыре ручки. Мы с Колей взялись двумя руками за эти ручки и подтянули шланг к противню. Начальство подошло ближе, что их и погубило. Гена Беленко - а кто же ещё, кроме нашего весельчака (см. фото геофизиков 1956 года), неиссякаемый источник анекдотов по ночам в нашей казарме, от которых мы закаты­вались от смеха, вытирая слёзы руками, мог это сделать - открыл на пожарной машине задвижку до конца. Сильная струя пены сотрясала шланг, мы с Колей с трудом удерживали в руках раструб - скорее раструб "водил" нас, чем мы с Колей его. Пена из раструба вылетала во все стороны, в том числе и на группу инспектирующих учения начальников. Они были в пене с ног до головы, не успев разбежаться, но мы с Колей всё же потушили противень, как - не знаем...
Старые слова старого кинофильма "Девушка спешит на свидание"
"Страна спешит и весело хохочет,
И солнце улыбается
И песней заливается страна...
...Нам радость без боя сдаётся,
Нам счастье ключи отдаёт..."
Отдаёт ли нам сейчас счастье свои ключи, и куда сейчас спешит страна? Есть ли время у неё огля­нуться на прошлое, вспомнить всё, что было в нашей жизни?..
Я часто думаю теперь, что судьба грозненцев, коренных грозненцев, проживших в родном городе всю жизнь и вынужденных покинуть его в 90-х годах до войны, или то, что осталось от города по­сле войны, покинуть его по не зависящим от них обстоятельствам, похожа на судьбу эмигрантов, покинувших родину в годину революционных потрясений. Нам только теперь понятна вся глу­бина их отчаяния - отчаяния людей, потерявших очень многое в жизни, потерявших навсегда ту часть земли, на которой родился и вырос, отчий дом, куда можно было бы вернуться, как возвра­щаются в далёкое детство, потерявших навсегда родную землю, в которой можно было бы ос­таться в конце жизни.
И осталась у нас только память о ней, память о прошлом - и кажется оно нам теперь только счаст­ливым и беззаботным...
8 июня 2003
"Не пробуждай воспоминаний
Минувших дней, минувших дней -
Не возродить былых желаний
В душе моей, в душе моей..."
Но воспоминания минувших дней уже, может быть неосторожно, пробуждены (спящая собака разбужена) и прошлое как бы оживает и переживается вновь.
...Лето 1993 года. Город как будто опустел. Внешне всё было как прежде - те же улицы, те же дома, но резко сузился круг общения. Подавляющее большинство друзей и знакомых покинуло Грозный, остались лишь единицы. Последними из моих знакомых покинули город мои соседи, актёры театра Майя Аркадьевна Слуцкая и Николай Павлович Жирнов. Мы оказались в вакууме. Странное было ощущение - вокруг всё родное, знакомое, а ты как в чужом городе, где никого не знаешь. Снова вспоминаю моего любимого Омара Хайяма:
"Где вы, друзья! Где вольный ваш припев?
Ещё вчера, за столик наш присев,
Беспечные, вы бражничали с нами..."
Но не уехал ещё пока Валера Блискунов, ещё жив был Саша Филатов, погибший в эту проклятую войну. Кстати, в это лето 1993 года он был волосок от гибели. Помните сильный ураган, обру­шившийся на город 17 июня. С утра ничто не предвещало непогоды. Около полудня я пришёл в ГИПРОгрознефть (институт уже наполовину опустел, многие сотрудники покинули город, кори­доры и комнаты были непривычно малолюдны). Находился я в комнате на втором этаже, принад­лежавшей отделу автоматизации проектных работ, окна которой выходили на улицу Репина - на здание ЦНТБ и КИВЦа объединения Грознефть...
Я близко знаком со многими сотрудниками отдела АПР ГИПРОгрознефти. Отдел создан усилиями Бориса Ивановича Лугового, главного технолога института. Он "пробивал" свою задумку автома­тизировать все этапы проектных работ. Некоторое время я сотрудничал с ним. Благодаря его не­уёмной энергии институт приобрёл ЭВМ "Минск-22", оборудовал прекрасный машинный зал, позже были приобретены графопостроители, а в предвоенные годы несколько персональных ком­пьютеров. В предвоенный 1994 год Борис Иванович снова обратился ко мне, на этот раз с предло­жением организовать перевод всего архива чертежей в файлы графического формата. Полагаю, руководство института начало думать об эвакуации института из Грозного, но без "явной" эвакуа­ции архивов, чего новые власти Чечни не допустили бы. Эти работы так и не начались из-за отсут­ствия технической возможности их осуществить. Но я был рад снова в этот год близко сойтись с Борисом Ивановичем, мы взаимно симпатизировали друг другу.
...Набежали тучи, быстро потемнело, поднялся сильный ветер и началась гроза. Ветер быстро усилился, и началась настоящая буря с ливнем. По улицам потекли реки дождевой воды, хлопали раскрытые окна, ветер ревел так, что не было слышно звона стекла разбитых окон. Деревья па­дали, обрывая провода. Осторожно раскрыв окно, я выглянул наружу - страх и ужас! Из подво­ротни боковых ворот со двора института вырывались потоки воды, через которые с трудом пере­правлялся какой-то мужчина. Это был Саша Филатов. Вдруг прямо перед ним, поперёк улицы Ре­пина упал большой, старый пирамидальный тополь, едва не накрыв Сашу. Я крикнул ему, он под­нял голову и прокричал: "Слава, видал! Чуть не на меня".
Буря бушевала ещё долго, успокоилась только к закату солнца. Домой пришлось добираться боси­ком, закатав брюки выше колен. Улицы были затоплены потоками воды, кругом валялись упавшие деревья и сломанные ветки. Редкий для Грозного природный катаклизм.
Однако припоминаю ещё один. За двадцать лет до этого урагана, зимой 1973-74 года на Грозный обрушился сильнейший мороз. Температура упала до -30 и более. Для нашего города это просто катастрофа. Помню, в какое положение попали жильцы "пятиэтажек" на улице Спартака, что за вокзалом. Дом, как и ряд других домов, отапливался своей котельной, куда подавался газ. Газ не сухой, какой был на кухнях, а жирный. От сильного мороза он "загустел" на стенках труб, давле­ние сильно упало и батареи были практически холодными. Все стали включать электрические обогреватели, часто самодельные и из-за перегрузок на трансформаторах выбивало "масленники" (предохранители). Дома погружались во тьму. И это при морозе более 30 градусов. Мы опускали "уши" на шапках, и я впервые в жизни видел, как по краям шапки оседал иней от дыхания.
В 1994 году в городе не осталось практически никого из близких знакомых и друзей детства, только Володя Колесников. Душа пребывала в смятении и тревоге - что же будет дальше? Что ждёт нас, оставшихся в ставшем как бы чужим городе, где всё знакомо с раннего детства. Уже то­гда, не зная, что через два года я навсегда покину его, я прощался с моим городом. Я бродил по улицам своего детства, заходил в наш институт (в старое здание) и проходил по всем этажам, из конца в конец его коридоров, и студенческие годы живо воскресали в памяти. Заходил туда, где я часто бывал в прежние годы - в КИВЦ, в ЦНТБ, в трест Грознефтегеофизика, в ГИПРОгрознефть к Борису Ивановичу Луговому, в Статуправление - просто повидать знакомые лица ещё не уехав­ших людей и поболтать с ними. Я как бы цеплялся за прошлое, уходил от надвигающейся тревож­ной неизвестности.
Это как-то успокаивало моё смятение. И сейчас во мне живы ощущения тех тревожных дней, и сейчас, как это ни парадоксально, я согласился бы пережить их заново. Мне трудно передать сло­вами, почему...
Скоро, уже скоро я вернусь к нашим преподавателям, к нашему институту...
10 июня 2003
22 августа 1995 года умер Олег Гайшун. Я был знаком с ним ещё в годы учёбы в институте на старших курсах. Многие студенты наших лет должны помнить Олега - он был "заведующим" му­зыкального сопровождения институтских вечеров отдыха, "крутил" на вечерах в нашем клубе на третьем этаже пластинки с танцевальной музыкой 30-40 годов, популярной в наше время. Это были пластинки с записями оркестров Рэя Нобла, Амброуза, Генри Холла, Гая Ломбардо, Джека Хилтона, Марека Вебера, Глена Миллера, Александра Варламова, Александра Цфасмана и других. Очень популярной была в то время музыка из кинофильма "Серенада Солнечной долины".
...Почти полную коллекцию отреставрированных записей этих оркестров, составленную Глебом Скороходовым, я собрал ещё в Грозном и бережно храню до сих пор, хотя и приобрёл в последние годы четыре выпуска компакт-дисков с этой музыкой. Многие любимые и памятные мелодии этих оркестров я храню на компьютере...
На этих вечерах зал ломился от гостей. Сколько усилий тратилось нами на приобретение пригла­сительных билетов на двоих! У входа в институт стояли дежурные, пропускавшие строго по при­гласительным билетам, и всегда толпились желающие попасть на вечер. Гостями наших вечеров нередко были студенты пединститута и музыкального училища. Ликующая, беззаботная наша мо­лодость, весёлое и радостное настроение - как это было давно и как недавно...
Помню Олега тех лет - молодого, серьёзного, стройного, в чёрном костюме и белоснежной ру­башке с узким чёрным галстуком. Иногда он выходил в зал клуба из "радиорубки", иногда и тан­цевал с нами. В предвоенные годы я часто виделся с ним в ГИПРОгрознефти, он работал (с конца 80-х годов) у Бориса Ивановича Лугового в отделе АПР на графопостроителях, в угловой комнате первого этажа, окна которой выходили на трест Грознефтегеофизика и ЦНТБ. В этой комнате Олег хранил старый проигрыватель и старые пластинки, сохранившиеся, думаю, со студенческих лет. В этой комнате мы с ним вспоминали былое и слушали старую музыку, что помогало нам за­быть постоянное ощущение тревоги этих двух последних, ещё мирных, предвоенных лет...
...В один из этих студенческих вечеров судьба и свела меня впервые с Саламбеком Хаджиевым, дежурившим на входе в институт. Он был студентом технологического факультета на два курса младше нас. У меня не было пригласительного билета, и я пытался пройти с помощью вахтёра, по протекции мамы, работавшей комендантом общежития, что на улице Ленина, рядом с нашим Дворцом спорта (в подвале этого общежития и прятался от обстрелов Сергей Сергеевич Козлов­ский). Пройти Саламбека мне не удалось, но меня пропустили вахтёры через боковые ворота в институтский двор, выходившие на Чеховский сквер.
Много лет спустя, когда Саламбек Наибович был директором ГрозНИИ, наши пути вновь пере­секлись. В 1985-87 годах я вновь сотрудничал, по совместительству, с лабораторией Бориса Алек­сандровича Сучкова, и несколько раз в кабинете Хаджиева мы обсуждали проблемы применения вычислительных машин в научно-исследовательской деятельности института.
В эти годы (несколько ранее, в начале 80-х) один из старейших сотрудников института, Алексей Борисович Одинцов, очень интересный человек, хорошо знавший Грозный, писал монографию по истории ГрозНИИ, его созданию и о людях, работавших в институте. Он умер в апреле 1985 года, но свою работу успел завершить и издать.
Когда-то и мой отец, после окончания им нашего института в 1935 году (дипломная работа его была посвящена добыче, транспортировке и хранению нефти из XIV пласта караган-чокракских отложений Новогрозненского месторождения), работал в ГрозНИИ, в лаборатории Котяхова в цо­кольном этаже института. В 1985 году я бродил по этому этажу и встретил там пожилых сотруд­ниц института, которые помнили Котяхова и эту лабораторию. Много позже научные и практиче­ские проблемы этой лаборатории стали научными и практическими проблемами СевКавНИИ.
Моё повествование, видимо, приближается к завершению... Вы, наверное, тоже устали.
Снова я в институте, снова на студенческих скамьях его аудиторий... Борис Николаевич Башилов читает нам лекции по начертательной геометрии. На кафедре начертательной геометрии работали Григорий Павлович Степанов, мой сосед по дому на Первомайской улице, бывший танкист, поте­рявший ногу в сражении на Курской Дуге; Игорь Васильевич Сельский, о котором я уже упоми­нал; Александр Николаевич Шаньгин, милейший человек, очень мягкий и доброжелательный. К нему, как, впрочем, и к Сергею Сергеевичу Козловскому, и к Анатолию Александровичу Шней­деру, очень подходит "определение" Оскара Уайльда: "Настоящий джентльмен - это тот, кто кошку всегда называет кошкой, даже если он об неё споткнулся и упал".
Вы уже, наверное, обратили внимание, что жизнь моя свела меня, в основном, с очень хорошими людьми, в чём мне необыкновенно повезло (полагаю, и вам тоже). Хорошего человека легко можно узнать по его поступкам. Есть старинная китайская пьеса, в начале которой перед зрите­лями молча проходят по сцене её главные персонажи. Один проходит с книгой в руке, и спотыка­ется о камень. Оглянувшись на него с негодованием, он проходит дальше. Появляется другой, ду­мая о чём-то своём. Увидев прямо на тропе камень, он поднимает его и бросает в сторону. Третий персонаж идёт, весело напевая и посматривая по сторонам. Увидев сбоку от тропы камень, он поднимает его и кладёт на тропу. И всё ясно с этими персонажами, не правда ли...
Мы любили лекции Бориса Николаевича Башилова, хотя этот предмет не всегда легко давался нам, первокурсникам. Читал он как-то легко, не упускал случая пошутить. Вспоминаю, например, как он рассказывал на лекции о развёртке трёхмерных тел на плоскость - показал на доске один способ, затем другой, при этом площадь полученной развёртки была чуть ли не в полтора раза меньше. "Ну вот, привет вам от пошивочной мастерской!" - комментировал он. Лекцию Борис Николаевич заканчивал оригинально, всегда неожиданно - рисуя на доске чертёж, он постепенно подходил к краю доски, ближе к двери и вдруг исчезал за ней в момент, когда раздавался звонок.
Александр Николаевич Шаньгин жил где-то недалеко от моего дома, в районе моей Первомайской улицы (кажется, на Кабардинской, не помню точно). Он был знаком с моей мамой и всегда оста­навливался поговорить с ней, если встречался с ней, проходя мимо нашего дома. У Шаньгина было два брата - Михаил Николаевич и Николай Николаевич. Последний работал в СевкавНИИ, был он, в отличие от своих братьев, высоким, крепким мужчиной. Михаил же с Александром были небольшого роста и очень похожи друг на друга.
...Из ваших "переговоров", любезные мои читатели, я узнал, что некоторые из вас учились в 41-й школе, что напротив стадиона "Динамо". Во времена моего детства и юности, и даже значительно позже, этой школы не было. Здесь, на улице Стахановцев, были одноэтажные дома старой, ещё дореволюционной постройки. В доме прямо напротив стадиона жил мой одноклассник Виталик Новаковский (его фамилия Добик-Новаковский). Напротив его дома, на том месте, где позже по­строили кафе-"аквариум", было бомбоубежище - такой высокий бугор, с которого мы любили съезжать на велосипедах. Рядом, прямо у дороги, на улице Стахановцев, долгое время была керо­синовая будка, куда в далёком детстве я ходил за керосином. Тогда, после войны 1941-45 годов, мы готовили на керосинках, позже на керогазах. А ещё раньше у нас были примусы. Я до сих пор помню шум горящего примуса. Он всегда, и сейчас, ассоциируется у меня с запахом черемши. Во время той войны, когда мы перебрались из 4-й школы в дом напротив (всё на той же Первомай­ской улице, я уже писал об этом), во дворе все жильцы дома, оставшиеся в Грозном, варили че­ремшу на примусах - эта ассоциация у меня с раннего, дошкольного детства.
На самом углу улицы Стахановцев и улицы Октябрьской, которая вела от стадиона "Динамо" до самой Первомайской улицы (а на углу Октябрьской и Первомайской я и жил в детстве и юности и откуда я ходил в институт), стоял старый одноэтажный дом на одну семью. Перед его дверью росли два огромных, дававших большую тень в летние дни, дерева - айлант высочайший, или ки­тайский ясень (таких деревьев было много в Грозном, мы их называли "вонючкой" из-за их запаха во время цветения). Этот дом, коттедж, в моём детском воображении был связан, даже отождеств­лялся, с домом мисс Хэвишем из романа Диккенса "Большие надежды" (недавно я записал 4-се­рийный английский телефильм по этому роману - Чарльз Диккенс мой любимый с детства писа­тель). Дом был какой-то мрачный, может быть, из-за тени от этих деревьев и из-за самих этих де­ревьев, чья листва походила на деревья в иллюстрациях к Диккенсу, и мне казалось, что в нём произошла какая-то трагедия. В детстве, проходя мимо него за керосином, я ускорял шаги.
Ещё дальше от угла, в сторону Первомайской улицы, за забором был очень большой двор, в глу­бине которого стоял одноэтажный дом тоже старой постройки. В нём жил Дидура, первый на­чальник Грозненской промысловой геофизической конторы. Позже он был отозван в Москву на повышение - ещё один наш грозненец, занимавший большую должность в нефтяной промышлен­ности, в частности, в геофизической разведке. Мы с Валерой Поповым (о нём я тоже упоминал - НИ-57, "курочили" в детстве каротажные станции во дворе института) и Валентином Соколовым (он жил на Октябрьской улице, напротив двора Дидуры, в том же дворе, где жила моя однокласс­ница Ольга Боцманова, в последние годы преподававшая на стройфаке - может, кто из строителей помнит её - Крестинская Ольга Григорьевна) были знакомы с сыном Дидуры Виктором и не раз были у них во дворе - огромный, помню, пустой двор, заросший травой...
...Историю партии нам читал Василий Иванович Филькин, бывший когда-то (включая годы войны 1941-45) секретарём горкома партии. До сих пор я храню вырезку из газеты "Грозненский рабо­чий" с его статьёй на весь разворот (в "подвале" разворота) "Об объективном освещении истории Чечено-Ингушетии в годы Великой Отечественной войны". Он был человеком, по своей должно­сти посвящённый в события февраля 1944 года и предшествовавшему году. Статья интересная, приподнявшая завесу над "кремлёвскими тайнами" тех лет.
Помню, как на одной из лекций по истории партии Филькина замещал Аллахвердов. В начале лекции он, чтобы войти в "курс дела", заглянул в наши конспекты, пробежал их глазами и заявил: "Ну, это филькина грамота...". Мы с трудом подавили смех.
Любимые, незабвенные наши преподаватели кафедр промысловой геофизики... Забыть их невоз­можно - это всё равно, что забыть свою юность. Курс кристаллографии читал нам Николай Пиме­нович Колпиков. Ещё один милейший, добродушный человек. Нельзя было представить его вы­шедшим из себя, в гневе. Всегда приветливое выражение лица, добрая улыбка, прятавшаяся в уголках глаз. След ожога на левой щеке. Во время лекции он часто почёсывал подъёмом ноги дру­гую ногу. Позже мы узнали, что он во время войны был лётчиком-истребителем. Несколько раз, спустя много лет после окончания института, уже работая, я встречался с ним на улицах города, и мы несколько минут беседовали - он оставался всё таким же милейшим, добродушным человеком и разговор с ним всегда оставлял в душе приятный след.
Практические занятия по кристаллографии с нами несколько раз проводила Татьяна Сергеевна Крумбольт, молодая, весёлая и стройная женщина, немногим старше нас, студентов. Как всегда, память хорошо сохраняет несущественные детали, погружая важные в свои неведомые глубины. Хорошо запомнился, как будто это было вчера, случай на её занятиях. Это было в кабинете на втором этаже, в геофаковском крыле института, самом последнем слева по коридору, рядом со ступеньками "стыка" 4-х и 3-этажного частей здания (сразу за кабинетом, слева по коридору, был лестничный пролёт). Я сидел за одним столом с Валерой Шаровариным, в дальнем от доски углу, на "камчатке". Валера сказал мне на ухо реплику на слова Татьяны Сергеевны по ходу занятий (не буду её здесь приводить), которая повергла нас в состояние бурного веселья. Мы с ним не могли удержаться от смеха. Два раза Крумбольт сделала нам замечание, но мы, взглянув друг на друга, продолжали безудержно хихикать. Наконец, она нас выставила за дверь, и мы вволю насмеялись в пустом коридоре, тишину которого нарушали только мы с Валерой да чьи либо редкие шаги.
Блестящим лектором был Юрий Григорьевич Епифанов, читавший нам курс методов электриче­ского каротажа скважин (с его сестрой, Аллой, я учился в одном классе два последних года, когда нас "соединили" с девочками). Из этого курса в памяти до сих пор сохранились потенциал- и гра­диент-зонды, кровельные и подошвенные. Экзамен по этому курсу сдавать нам было нелегко. От старшекурсников мы знали, например, что Епифанов мог отпустить студента, уже взявшего билет и готовившегося к ответу (!), в туалет или покурить, но по возвращении предлагал взять другой билет. Это было естественно, и на этом "попался" мой одноклассник Володя Холодилов. Он за­шёл вместе со мной (фамилии наши рядом, в конце списка группы), взял билет, но оказался не го­тов отвечать по нему и попросился выйти, полагаясь на другой билет. В коридоре он покурил, по­болтал с нашими ребятами, ожидавшими своей очереди зайти на экзамен и, конечно, не заглянул в учебник и конспект. Каково же было его (и наше) удивление, когда Юрий Григорьевич оставил ему тот же билет! Расчёт-то оказался верным...
Никогда не забыть нам и Николая Егоровича Каверина. Он был очень педантичным преподавате­лем, на экзаменах шуток не допускал и часто, отложив в сторону билет, беседовал с нами. Из-за своего очень слабого зрения (он носил ну очень сильные очки и без них становился совершенно беспомощным) он не доверял нам, считая, что мы легко можем списать ответ на вопросы билета прямо с учебника. С ним тоже был забавный случай, о котором он вспоминал с обидой. Об этом нам рассказывали старшекурсники. Однажды, когда Каверин читал лекцию в самой крайней ауди­тории геофаковского крыла, справа по коридору, опять же перед "стыковкой" корпусов института, напротив кабинета, из которого Крумбольт выставила нас с Шаровариным (там ещё, помню, были какие-то ступени вдоль доски), все слушатели на цыпочках покинули лекцию. Каверин обратил внимание на мёртвую тишину в аудитории, прошёл по рядам и никого не обнаружил.
Судьба не свела нас, геофизиков, с такими преподавателями, как Борис Константинович Лотиев и Ирина Мечиславовна Крисюк. Они читали лекции геологам нашего потока. Мы, геофизики, начи­ная с третьего курса, уже редко были на лекциях в одной аудитории с "чистыми" геологами (дружба наша, конечно же, и естественно, сохранилась до сих пор). С Борисом Константиновичем я столкнулся только один раз, при подготовке дипломного проекта, на консультации по геологи­ческим вопросам. Тогда же, во время написания дипломного проекта, я впервые попал в кабинет ППЗ, Павла Петровича Забаринского. Окна его кабинета выходили на здание театра Лермонтова, кабинет всегда был в тени деревьев. Кабинет был очень уютным, в тёмных шкафах было много монографий по геологии, стопки академических журналов. Помню, моё внимание привлёк боль­шой атлас мира, моя давнишняя мечта, с картами крупного масштаба и с большими, во весь разво­рот атласа, планами Лондона, Парижа, Рима и столиц других стран.
Семён Самуилович Итенберг... Заведующий кафедрой промысловой геофизики (очень похожий на президента Никсона), автор многих научных книг, работ, учебника и статей в геофизических журналах. Строг, но справедлив, всегда с уважением относившийся к нам, своим студентам, об­ращаясь с нами на "вы". Он, как и Александр Николаевич Шаньгин, был хорошо знаком с моей мамой и часто общался с неё, особенно по общественно-партийным делам. Я хорошо помню сына Итенберга, Мишу Жданова. Однажды, много уж лет тому назад, когда я ещё работал в тресте Грознефтегеофизика, я руководил летней студенческой учебной практикой по гравиразведке, ко­торая проводилась там же, где и наши годы - в Чернореченском лесу. Среди студентов был и Миша Жданов, учившийся в Московском нефтяном институте, но практику проходивший в Гроз­ном. Очень умный и способный юноша, выделявшийся среди остальных студентов. Тогда-то я и узнал, что это сын Семёна Самуиловича, и что Министерство высшего образования официально разрешило ему учиться на дневном обучении сразу в двух высших учебных заведениях - в нефтя­ном институте и университете.
Кто ещё сохранился в моей памяти из преподавателей... Денежкин. Молодой, недавно появив­шийся на кафедре политэкономии, "стильный", сразу завоевавший наши симпатии. Чем-то похо­жий на Олега Гайшуна - стройный, в чёрном костюме с чёрным, узким галстуком, весь по моде тех лет. Он объяснил нам на занятиях, почему книги были так дёшевы (в наше время) - за счёт цены на водку, бутылка которой стоит в сотню раз дороже себестоимости литра спирта. Он понра­вился нам с первого же семинара по политэкономии. Как обычно, желающих отвечать по теме се­минара не оказалось. И тогда Денежкин (не помню его имени) поступил очень оригинально и по­нятно: "Раз нет желающих, поступим просто". Он заглянул в журнал и вызвал 13-го по списку - Эдика Кривошеева. Эдик встал и сказал, что, к сожалению, он не готов. "Ну, что ж, тогда послу­шаем его тёзку" - предложил Денежкин и вызывает Эдика Гнатенко. И сразу стало понятно, что это "наш" человек...
2 июля 2003
В последнее время запали мне в душу слова старой, популярной цыганской песни "Ямщик, не гони лошадей":
"Но память, мой злой властелин
Всё будит минувшее вновь..."
Трудно, мои дорогие друзья, расстаться с любимым городом. Мои рассказы повлияли на меня са­мого, память всё время зовёт назад, в прошедшие годы. Я буквально снова "живу" в Грозном, брожу по его прежним улицам.
На сайте Бориса Малхазова "Грозный виртуальный" (www.grozny.narod.ru) находятся довольно много фотографий разрушенных войной улиц нашего города и его уголков. Многие из них я пере­писал на свой компьютер и использую в качестве обоев рабочего стола - экрана монитора. Почти все места на этих фотографиях я узнал (и соответственно переименовал снимки), но, признаюсь, мне пришлось как следует покопаться в памяти. На этих фотографиях можно увидеть и "Барский дом", и 5-е жилстроительство, и жилой дом преподавателей института на Августовской улице, ря­дом с Домом моды. Есть на фотографиях и улица Красных Фронтовиков - видна часть Дворца пионеров, за которым виднеется здание бывшего горкома комсомола и бывший Облсовпроф (особняк Нахимова). А на противоположной стороне улицы виден жилой дом, в котором распола­гался Дом народного творчества и в котором некогда жил Махмуд Эсамбаев.
Есть фотография фрагмента жилого дома на проспекте Революции, против объединения Гроз­нефть, на первом этаже которого находился Дворец бракосочетания; фрагмент жилого дома по улице Красных Фронтовиков, на углу по диагонали от здания Главпочты - видны ворота во двор с двойными колоннами по бокам. В этом здании жил мой одноклассник Володя Колесников, отец которого долгое время был директором завода "Красный Молот"; на углу этого дома, напротив Главпочты, был продовольственный магазин - старожилы называли его "Белым домом", а на дру­гом углу - вдоль трамвайной линии - была булочная, в которой я часто "отоваривался" хлебом (и когда жил на улице Пушкина, параллельной улице Красных Фронтовиков, и когда в предвоенные годы бывал в ГИПРОгрознефти).
Эти два магазина я помню с детства - Первомайская-то улица отсюда в двух шагах. Здесь рядом, на углу улицы Стахановцев и Быковского (тут же начиналась и улица Пушкина, тянувшаяся до площади Орджоникидзе - целая паутина небольших, старых улиц моего детства) мы с Вадиком Даниловым как-то встречали новый, 1960-й год. На пересечении улиц Пушкина и Чернышевского стоял, как я уже рассказывал вам, дом бухгалтера Куша (райком комсомола, затем Дом писателей), а на другой стороне улицы Чернышевского была городская телефонная станция и Управление связи. У окон этого здания по улице Чернышевского летними вечерами, во время выездной игры "Терека" собирались толпы болельщиков и через телефонисток всегда знали, как проходит фут­больный матч и какой счёт.
Улица Быковского очень короткая, она не пересекается ни с какой другой (долгое время она назы­валась Арсенальной). На этой улице, в своём доме с небольшим двором жил мой одноклассник Лёня Васильев. Его мама работала в регистратуре отделения физиотерапии нашей поликлиники, что была на Первомайской улице (позже весь этот комплекс стал БСМП - больницей скорой меди­цинской помощи) и куда я ходил на процедуры в марте 1964 года. На одной стороне этой улицы были частные домики с дворами, а на другой старые кирпичные одно- и двухэтажные дома, и на этой же стороне, ближе к улице Стахановцев (на ней позже построили 41-ю школу), размещалась картонажная фабрика. Все папки для бумаг, с тесёмочками, делались на этой фабрике. На той же стороне, на самом её углу, где сходились все три улицы - Быковского, Стахановцев и Пушкина - стоял старый кирпичный дом, построенный ещё до революции, одним крылом выходивший на улицу Быковского (по соседству с картонажной фабрикой), другим - на улицу Пушкина, а корот­кой стеной с двумя окнами - на улицу Стахановцев. В этом доме, в квартире, крыльцо которой было на улице Пушкина, жил очень известный в городе гинеколог Леонидов.
Улица Быковского, начинаясь от улицы Стахановцев, упиралась в задние, служебные ворота сада 1-го Мая, выходившие на Коммунистическую улицу (она тянулась параллельно Первомайской и была такой же длинной, как и Первомайская). Когда-то, в далёком детстве, рядом с этими воро­тами на территории сада 1-го Мая, справа от ворот, был летний кинозал без потолка (не для дожд­ливой погоды!). Слева от ворот был неплохой буфет, летом всегда полный посетителями. На крышу этого буфета мы, детвора окрестных домов, залазили по кирпичному забору, цепляясь и ступая по выбоинам в кирпичах, образовавшихся с незапамятных времён. Крыша была усеяна ре­бятнёй, служащие ничего не могли поделать с этим. Сколько фильмов мы посмотрели задаром, не перечесть - и по несколько раз. И "Тарзана", и "Два бойца", и "Волга-Волга", и "Весёлые ребята" - всех не перечесть. На следующее лето лафа кончилась - кинозал покрыли крышей, и не потому, что мы бесплатно смотрели кино, а потому, что служащие опасались, что может обвалиться крыша буфета.
Этот сад был нашим любимым местом отдыха и зрелищ - в двух минутах ходьбы от дома. Помню его тенистые аллеи со скамейками, игровой павильон (павильончик, так как сад был очень миниа­тюрным, от Первомайской улицы до Коммунистической, а кварталы-то старые, короткие, менее 100 метров). В этот сад выходило окно из квартиры моего одноклассника Вадика Данилова, всегда затенённое большими кустами сирени. Одна стена сада, отделявшая его от соседнего двора, была вся заплетена диким виноградом, а посреди неё был красивый барельеф, этакая диорама из раку­шечника с видом горной дороги, речки и миниатюрными мостиками через неё. На выступающей от стены части диорамы было миниатюрное озеро с миниатюрными фонтанами. Очень красивый уголок сада!
Похожий барельеф создал на стене своего коттеджа Александр Терентьевич Лещенко - всё на нём было нарисовано, кроме горной дороги с маленьким автомобильчиком. Рядом с этим барельефом, у калитки на Первомайскую улицу, росли большие кусты сирени; по другую сторону дорожки от калитки до двери была маленькая клумба, заросшая флоксами, с маленькой скамьёй в углу двора, с которой можно было любоваться и цветами, и барельефом.
Такая же паутина старых, узких улиц была и по другую сторону Первомайской. С той стороны, параллельно Первомайской и Сунже, были две улицы - 2-я Куринская (названная в честь Курин­ского пехотного полка, гарнизонного полка крепости Грозной) и 2-я Горячеводская, на которой были коттеджи для преподавателей института, построенные ещё до войны 41-45 годов. В этих коттеджах жили Игорь Васильевич Сельский, мой одноклассник Валера Блискунов (первый стройфаковец), друзья детских лет Коля Леппке, Гена Кучугурин (чей отец создал стеклянную таблицу Менделеева, висевшую над доской в 86-й аудитории), старейший работник ГИПРОгроз­нефти Евгений Петрович Говорков и две сестры Васюшкины, обе красавицы, одна из которых, Эмма, стала женой моего одноклассника Володи Колесникова, а другая, Лида, будучи студенткой геофака, проходила практику в сейсмической партии Воцалевского в Гудермесе в 1963 году.
Обе эти улицы заканчивались на Госпитальной улице, тянувшейся перпендикулярно Первомай­ской вдоль кирпичного забора 1-й городской больницы до самой Сунжи. С другой стороны эти улицы заканчивались на улице Гикало, которая протянулась тоже перпендикулярно Первомайской (до Сунжи) мимо корпусов 3-й больницы (позже БСМП, а когда-то здесь была Дровяная площадь с Покровским собором). В самом дальнем конце этой улицы, на пересечении её с улицей Лермон­това, стоял, на территории больницы, конечно, 3-й, терапевтический корпус, где довольно часто лежала моя мама, и где лечился, вернувшись из Сахалина, мой одноклассник Вадик Данилов (на Сахалине он работал после окончания института три года).
А напротив моего дома, на другой стороне Первомайской улицы, после войны с немцами долгое время было глубокая яма. Здесь и был построен 3-хэтажный жилой дом для работников Грознеф­теоргсинтеза. Дом красивый, как говорили, "сталинского" архитектурного стиля. Этот дом был угловой, и выходил на Ильинскую улицу, тянувшуюся до самой Сунжи. На углу Ильинской и 2-й Куринской улиц находилось старое здание макаронной фабрики - кто-то из вас упомянул её на форуме. Мне кажется, улица названа так в честь Ильина, фамилию которого я встречал в "хрони­ках" Грозного, но совсем не могу вспомнить, кто это. Не буду утверждать наверняка, но я связы­ваю эту фамилию с одним из офицеров крепости Грозной.
4 июля 2003
Помню, как в те годы, когда я был школьником и студентом, в Грозный часто приезжали с гастро­лями фокусники-иллюзионисты Эмиль Кио и Вадимов. Вадимов приезжал не раз, и выступал в саду 1-го Мая и у нас в институтском клубе. Выступал он под псевдонимами Али-Вад и, в инсти­туте, Драва-хан. В институте он выступал летом 1959 года. Зал был набит битком, студенты даже стояли у стен клуба - яблоку было негде упасть. Фокусы были из обычного репертуара иллюзио­нистов. Драва-хан доставал из пустой шляпы-цилиндра огромное число разных предметов - кур, голубей, шары, мячи, ленты и прочее; поднимал над полом клубной сцены своих ассистенток и они висели в воздухе, "распиливал" ассистенток пополам. Разные предметы исчезали куда-то и появлялись ниоткуда.
Драва-хан попросил у студентов несколько носовых платков, осмотрел их и, предположив, что они не свежие, предложил их постирать. Ассистентки принесли большой медный таз, налили воды, и Драва-хан стал стирать платки. Из таза капала на пол сцены вода и мыльная пена. Отжав воду, он остался недоволен, "рассердился" и, бросив их на медный поднос, поджог платки. Огонь был настоящий, платки на наших глазах "сгорели", а пепел он растоптал ногами на полу. Подняв таз с водой, он попросил студентов из первого ряда вылить воду за окно - дело было летом, окна была распахнуты настежь. Один из наших студентов, зритель первого ряда, встал, подошёл к сцене и спросил: "Как, прямо в окно?". "Ну да, в окно" - ответил Драва-хан. "Ну как же, - спраши­вает ошеломлённый студент, - там же люди внизу?". "Да вот так!" - и Драва-хан плеснул из таза прямо в зал - и из таза на зрителей посыпалось конфетти.
Другой его номер превзошёл все наши ожидания. На сцену вынесли большой деревянный сундук, и Драва-хан попросил выйти на сцену двух крепких ребят. Вышли два наших штангиста, крепкие парни, наши же студенты, без обмана. Драва-хан открыл сундук, влез внутрь, а ребята заперли сундук на большой амбарный замок, обвязали сундук канатом и уселись на него. Пока ребята про­делывали эти манипуляции, ассистентки продолжали показывать нам фокусы, отвлекая, тем са­мым, наше внимание. Ассистентки предложили ребятам иногда стучать по крышке сундука, и Драва-хан отзывался изнутри стуком. Сцена нашего клуба была нам хорошо знакома, никаких лю­ков в ней не было. Показав несколько занятных фокусов, за которыми и мы, и ребята, сидящие на сундуке, наблюдали с большим интересом, ассистенты стали развязывать канат и открывать за­мок. Крышка сундука была, наконец, поднята, и из него вышла очаровательная ассистентка. Буря аплодисментов. А из коридора в заднюю дверь клуба вошёл Драва-хан и стал протискиваться че­рез толпу зрителей к сцене. Овации. По пути Драва-хан раздавал студентам взятые у них носовые платки, выстиранные и отглаженные.
Летом того же года, уже после выступления Вадимова, я купил в Когизе его книгу с фокусами. Книгу я подарил Александру Терентьевичу Лещенко, который тоже любил показывать нам, ребя­там, гостившим у Валентина, простые, но эффектные фокусы. Некоторые из них я выучил и пока­зывал сам. Например, готовилась специальная "записная книжка" без страниц, одна обложка. Книжка раскрывалась, и зритель вкладывал внутрь рублёвую купюру. Книжка закрывалась и от­крывалась снова - купюры нет. Раскрытую книжку вертели перед носом зрителя - нет купюры. Закрывали, открывали - вот она, купюра на месте. Или на стол Александр Терентьевич клал лист плотной белой бумаги, из кухни приносил пустую полулитровую банку и ставил её на бумагу до­нышком вверх. Желающий клал на бумагу пятачок, фокусник накрывал его банкой - нет пятачка! Поднимал банку - пятачок на месте. Ну очень простым оказался этот фокус!
Хорошим был ещё простой карточный фокус. Колода тасовалась на глазах зрителей, раскрывалась веером и фокусник предлагал нескольким зрителям (если он был не один) вынуть любую карту и запомнить её. Колода сворачивалась и зрители вкладывали свои карты в колоду, после чего один из зрителей снова тасовал её. Перебирая карты колоды по одной, фокусник отбрасывал выбранные зрителями карты. Секреты этих фокусов, для домашнего показа, могу раскрыть, если кто пожелает - они очень просты и эффектны.
Вы, наверное, не помните (но ваши родители должны помнить), что когда-то давно вход на перрон железнодорожного вокзала был платным. Перронный билет стоил рубль в ценах до реформы 1961 года, покупали его в специальной кассе в кассовом зале вокзала, так что встречать и провожать приходилось за плату. В те годы ещё не было здания прижелезнодорожного почтамта (так он офи­циально называется - ПЖДП) рядом с вокзалом, слева от него. На этом месте был скверик с цвет­никами и скамейками для отдыха. Я помню, что этот скверик существовал ещё в 1968 году, я ожи­дал в нём в конце лета 1968 года поезд с сыном Игорем, который с детским садом отдыхал всё лето в Сухуми.
В здании ПЖДП располагалась и военная фельдъегерская служба. Я был знаком с несколькими молодыми офицерами этой службы (как познакомился - это оставим в стороне). Двое из них пе­режили неприятное "приключение" в самолёте рейса Грозный-Москва, о чём я знаю из первоис­точника. Офицеры перевозили спецпочту в запечатанных кейсах, пристёгнутых к руке наручни­ками; в перевозках их всегда было двое и они были, конечно же, вооружены. В самолёте они обычно сидели впереди салона, недалеко от кабины пилотов, лицом к остальным пассажирам. В одном из рейсов с фельдъегерями оказался угонщик. Офицеры вздремнули - работа рутинная, происшествий никаких. Один из них, приоткрыв глаза, увидал в проходе вооружённого мужчину, идущего в сторону кабины пилотов. Первая мысль лейтенанта-фельдъегеря - их почта! Он выхва­тывает пистолет и стреляет. Паника в салоне, но всё обошлось, действия офицеров признаны пра­вомочными, да и угонщика нечаянно свалили.
Хорошо помню то время, когда на территории сквера имени Чехова, на том месте, где позже по­строили плавательный бассейн "Садко", рядом с выходом из сквера на улицу Чехова, на берегу Сунжи, стояла старинная баня, построенная ещё до революции. В бане были общие залы, мужской и женский, и номера для семейных. В детстве мы всегда ходили в эту баню и купались в номерах - мама быстро мыла меня и я выходил в коридор ждать родителей. Номера были на втором этаже, а билеты покупались в кассе на первом этаже, в холле. Один билет на один час купанья. Окна номе­ров выходили на Сунжу, на противоположном берегу стояло здание КГБ (вход в него был со сто­роны улицы Дзержинского, рядом со студенческим общежитием нашего института). Территория КГБ примыкала к самой Сунже, высокий берег которой в этом месте был облицован камнем. Эта каменная облицовка была наружной стеной казематов - камер СИЗО. Зарешёченные окна этих камер выходили на Сунжу и окна эти были видны из номеров бани. Я это помню, как будто это было вчера. Входная дверь в баню обрамлена была выложенным из кирпичей кругом, по бокам двери были круглые окна. Баня была очень хорошей и пользовалась популярностью горожан, би­леты надо было покупать загодя.
А кто помнит или знает о попытке городских властей в 1958 году создать зону отдыха на базе парке имени Кирова, нашего "трека"? Если вы помните, Сунжа протекала рядом с этой самой ба­ней (и рядом с бассейном "Садко"), затем полукругом огибала парк Кирова и возвращалась почти к скверу Чехова - через дорогу от сквера был "бароновский" мост. Расстояние между берегами было небольшим, метров 150. Решено было прокопать новое русло, разделить Сунжу на два ру­кава в этом месте и образовать остров. На острове была бы часть улицы Чехова и весь парк Ки­рова. В 1958 и 1959 годах выкопали огромную, глубокую яму. Грунт сваливали рядом, на ближнем к скверу Чехова крутом берегу Сунжи.
Берег здесь спускался к воде уступами (в детстве, когда я жил у тёти на улице Чехова, в 1949-50 годах - я писал об этом - мы зимой катались по этим усту­пам на санках и коньках). Уступы эти сровняли землёй из ямы. Работы вдруг остановились, яма простояла два года и была в 1960 году снова засыпана, а улица Чехова, перерытая два года, вос­становлена в прежнем виде. После этой неудавшейся попытки сделать рукотворный остров (а было бы очень интересно!) баню снесли и на её месте вдоль Сунжи построили бассейн "Садко". В этом бассейне я плавал, купив абонементы на два сезона, в 1976 году. Бассейн, как вы помните, был прекрасный, там даже проводились всесоюзные соревнования по плаванию.
29 июля 2003
Дорогие мои друзья, читатели моего рассказа! Ваши многочисленные тёплые и благодарные от­зывы радуют меня тем, что рассказ мой понравился вам, и побуждают к новым добавлениям к мо­ему повествованию. Спасибо вам всем за ваши отзывы и пожелания!
Сегодня по народному календарю день Афиногена. Самая жаркая пора лета. Птички затихают и умолкают, слышны только жаворонки. Жарко! И как приятно выпить кружку хорошего, прохлад­ного пива. Очень люблю его, особенно светлые сорта. Как-то всеми любимого киноактёра Ми­хаила Пуговкина спросили - "любите ли вы пиво?". "Больше жизни" - ответил он.
У нас в Волгограде варят очень вкусное пиво. Все мои друзья и одноклассники, бывая у меня в гостях, отмечают отменный вкус нашего пива. Варят его на нашем Волгоградском заводе и на за­воде города Волжский, спутника Волгограда, что находится сразу за плотиной ГЭС, по ту сторону Волги.
До сих пор Волга поражает меня - колоссальная, державная река. Вот уж "редкая птица долетит до середины Волги".
Варят у нас пиво "Волжанин", "Ахтуба", "Сталинград Победа" с портретом Сталина, "Царицын­ское", несколько сортов хорошего пива "Регир" по немецкой технологии и рецептуре, "Сибирская корона" и много ещё сортов. Есть "Пильзенское" и моё любимое "Старопрамен", необычайно светлое и насыщенное солодовым вкусом. А какое изобилие рыбы! Особенно прекрасна к пиву вяленая чехонь, донская рыба - нет ничего лучше! Мне кажется, наше пиво лучше "Невского". Не уступает нашему по вкусу, возможно, "Очаковское". Пить пиво лучше там, где его варят. Никогда не покупал "Толстяк", "Бочкарёв", "Пит" и подобные.
В Грозном был свой пивзавод, варивший "Жигулёвское" и в небольшом количестве "Рижское" и "Украинское". Завод находился между улицами Лермонтова и Богдана Хмельницкого, параллель­ными улице Первомайской. Вход в него был с улицы, следующей за улицей Бакинской, что пере­секала Первомайскую (не могу вспомнить её название). На углу улицы Бакинской, следующем после её пересечения с Первомайской, жил в детстве Лёва (Лев Дмитриевич) Чурилов, мой друг с детских лет, о котором я не раз упоминал в начале моего рассказа. Рядом со входом на пивзавод располагался ларёк, торговавший пивом на розлив. Здесь же можно было купить и пивные дрожжи, очень полезные и помогавшие избавиться от юношеских прыщиков, так называемых "бу­тон d'amor". В дни моей юности эти пивные дрожжи хорошо раскупались.
Когда я работал в тресте Грознефтегеофизика, со мной в тематической партии работал Толик Ки­селёв, позже перешедший работать в геологический отдел СевКавНИИ, которым руководил Вла­дислав Дмитриевич Талалаев (помните, я писал о нём - в его геологической партии мы были на производственной практике в Малгобеке летом 1958 года). Сестра Толика Киселёва работала на нашем пивзаводе, и даже жила на его территории. Домик её, саманный или кирпичный, не помню точно, чистенький и выбеленный, стоял в самом углу территории завода и при нём был небольшой огород. Мы несколько раз ходили с Толиком в перерыв пить пиво. Пиво было свежайшее, прямо из котла, холодное, насыщенное - не то, что в магазинах! У неё всегда была вяленая вобла. Какое это было наслаждение!
...Кстати сказать, производство "Жигулёвского" пива началось 23 февраля 1881 года в Самаре. Оно называлось "Венским". Там же начали варить "Мюнхенское" и "Пильзенское" сорта пива. Позже нарком пищевой промышленности Анастас Микоян предложил заменить "буржуазные" названия, и "Мюнхенское" стало называться "Украинским", а "Пильзенское" - "Рижским"...
Когда я жил в пятиэтажках у ДК Крупской, за вокзалом, я часто ходил пить пиво в Голубинский сад при ДК. В дальнем углу сада, у самой Сунжи, находился пивной ларёк и павильон. "Хозяином" ларька был Миша, толстый, грузный мужчина, "отпускавший" шутки с серьёзной физиономией. Разливал он пиво (обычно "Жигулёвское") из больших деревянных бочек. Если какую-то из бочек он не успевал разбавить, пиво из неё было очень вкусным. В павильоне у Миши всегда было много любителей пива, без конца "повторявших" кружку.
Продавал Миша иногда и "Бархатистое", тёмное пиво. Помню, как-то летом передо мной стоял в очереди солидный мужчина. Он заказал две большие кружки - "цвай гроссе" - оказалось, немец.
Помню, летом 1977 года в Грозный завезли много чешского пива, самого лучшего, между прочим, в Европе. Оно по праву считается лучше немецкого, датского и бельгийского. Чехия - географиче­ский центр Европы, там больше всего старых, хорошо сохранившихся средневековых замков на единицу площади. Давно когда-то я купил книжку небольшого формата "Grady a zamku" т.е. "Грады и замки" с прекрасными фотографиями старых чешских замков и их интерьеров. Завезли к нам в большом количестве пиво "Пильзен", "Будвар", "Дипломат" и "Старопрамен". Пиво "Старо­прамен" было на удивление светлое, почти как лимонад, чуть-чуть желтоватое, но крепкое, насы­щенное солодом и хмелем. Удивительно вкусное пиво.
В то же лето много продавалось кубинского рома и вермута, из которых мы делали коктейль с фруктовой водой и пили охлаждённым через соломинку. Коктейль был очень вкусным и хорошо утолял жажду в жаркие дни. Вермут с можжевельником, из которого делают "Мартини", изобрели монахи итальянских монастырей. Монахи делали его в больших количествах и, снимая пробу, по­стоянно находились под хмельком. Им даже разрешили пропускать обязательные монастырские службы и вся братия отмаливала эти их грехи.
На прошлой неделе у меня гостила кузина, Света Богомолова (НИ-57-1), что жила на улице Чехова в особняке бывшего хозяина старого пивзавода на той же улице. Она напомнила мне, что в дет­стве, в 48-49 годах, мы как-то узнали, что из обширных подвалов этого дома был проложен под­земный ход под Сунжу на противоположную сторону - "бароновку". Ход был замурован. Много раз мы пытались обнаружить этот ход, но так и не удалось нам найти его. Подвалы были большие, после революции его разделили на части. В тех его "частях", что примыкали к наружным стенам и имели окна на уровне земли, даже жили люди.
Хорошо помню одну такую семью, жившую в подвальной квартире в те годы. Старший сын играл на баяне, потом учился в нашем музыкальном училище по классу баяна и стал виртуозным баяни­стом. Он даже выступал с концертом на сцене нашего институтского клуба. Это был концерт на­родных инструментов, и зал нашего клуба собрал много студентов. Вместе с ним (не помню его имени) выступал и виртуозный балалаечник Мезенцев, тоже студент нашего музыкального учи­лища. Мезенцев поразил нас своей техникой игры на балалайке. Мы были в восторге от его игры. Несколько раз он наигрывал длинные, виртуозные пассажи, двигая правой рукой всё ближе и ближе к деке, затем резко отводил правую руку в сторону и задерживал её на весу, а трели про­должались! Не сразу мы разглядели, что Мезенцев продолжал наигрыш левой рукой, без медиа­тора. Великолепная, отточенная техника игры на балалайке!

...А вот из далёкой истории нашего края, ещё до построения крепости Грозная. Вы должны пом­нить, что напротив нового корпуса ГНИ, чуть ближе к старому (Романовскому) мосту через Сунжу, посередине её была видна отмель, маленький островок. Так этот островок был насыпан воинами Тимура, чтобы коннице было легче пересекать Сунжу вброд.
В разных районах города можно было видеть до самого последнего времени небольшие курганы (курганчики), они никуда не делись с незапамятных времён. Их насыпали также воины-завоева­тели Тимура. Один такой курган был на территории больницы недалеко от автовокзала - мимо неё проходила трамвайная линия в Черноречье. Курган находился в самом углу больничного двора, его хорошо было видно. На самом верху кургана была построена беседка, в которой отдыхали па­циенты больницы. Уж этот курган не мог не броситься в глаза тем, кто часто ездил автобусом или трамваем в Черноречье, или жил там...
31 июля 2003
"...А боль не закрывшихся ран
Останется вечно со мной..."
Снова слова старой цыганской песни, такие близкие сейчас всем нам и особенно понятные, про­чувствованные нами теперь с особой силой. Всё больше и больше мы осознаём, что мы потеряли безвозвратно осязаемых свидетелей нашего детства и юности...
Рассказ Володи Газаряна напомнил мне о старых улицах "бароновки", совсем рядом со старым зданием нашего института. Я и не знал, что она называлась ещё "армянской слободой". Помните, сразу за мостом через Сунжу, слева, на улице Обороны Кавказа, стоял жилой дом. На первом его этаже был продовольственный магазин. В нём когда-то давно я покупал маринованные и солёные грибы из бочек, грибы эти были из Белоруссии и по вкусу своему были как "домашние". На дру­гом углу этого дома была очень уютная аптека. Далее за углом находился госпиталь инвалидов ВОВ, в который я ходил по поводу болезни отца даже уже при Дудаеве. Справа от этого дома с аптекой была воинская часть, а за ней, на Орловской улице, жила моя одноклассница Нина Мар­темьянова, мама которой долгое время работала в воинской части. Здесь располагались старые улицы Базарозаречная и Старосунженская и другие. На одной из них, пересекавшей улицу Обо­роны Кавказа, была ветеринарная лечебница.
Улица Обороны Кавказа упиралась в 4-этажное здание школы-интерната, рядом с которой были старые жилые бараки, где когда-то жил мой одноклассник и однокашник Алик Енин. В этих бара­ках в 80-х годах разместился РЦО - региональный центр обслуживания ЭВМ, где я часто бывал в то время, работая системным программистом в НПО "Промавтоматика". И совсем близко отсюда, в десяти минутах ходьбы, была улица Жуковского - это уже микрорайон, по-моему, первый, и ря­дом посёлок Старая Сунжа. Улица Жуковского пересекала Сунжу по новому, широкому мосту, а левее был виден заброшенный, ставший пешеходным старый мост. Отсюда буквально рукой по­дать до нашего старого городского кладбища, где упокоились мои родители, бабушка (мама отца), много других родных, мои одноклассники, вся семья Валентина Лещенко (о которых я много писал) и он сам, родные моего друга с первого класса Валеры Блискунова, и множество знакомых людей. Прежде чем навсегда покинуть Грозный в июне 1996 года, я посетил все эти мо­гилы и попрощался с ними. Кому теперь посещать их и ухаживать за ними!
Здесь же, на "бароновке", была очень длинная Тбилисская улица, тянувшаяся вдоль течения Сунжи на север до района, где была тюрьма и пивзавод. На территории этой тюрьмы мне при­шлось однажды побывать. Это было году в 71-м, на одном из вечерних дежурств в ДНД (кто не помнит - добровольная народная дружина). Дежурил я в тот день с Валерой Бедчером, и нас взяли с собой перевезти нескольких заключённых в здание суда (на месте бывшего КГБ на улице Дзер­жинского, по соседству со студенческим общежитием ГНИ). Тюремный "газик" заехал на терри­торию тюрьмы, и мы, разглядывая внутренний её двор, ждали, когда выведут заключённых. От­туда мы поехали в суд, причём мне не хватило места, и я сидел вместе с зэками за решёткой "га­зика". Всю дорогу я сидел как на иголках. Закончили дежурство мы возле вокзала и насмотрелись, как милиция "сдавала" около вокзальных бомжей и алкоголиков, предельно унижая их, на работу в степные кошары "работодателям", которые тут же, у вокзала, "паслись" в большом количестве.
А помните ли вы старое здание ДИТРа - дома инженерно-технических работников объединения Грознефть - на проспекте Революции, у трамвайной линии. Позже в нём расположился театр Хан­паши Нурадилова. Я часто ходил в ДИТР в детскую библиотеку, и даже полгода посещал в нём со своей кузиной Светой Богомоловой (НИ-57-1) музыкальный класс по фортепиано. Рядом с ДИТРом во времена моей юности находилась летняя танцплощадка, где молодые люди старше нас танцевали под музыку 30-40 годов. Потом на этом месте расположился летний кинотеатр "Маши­ностроитель" с очень неудобными садовыми скамейками. Летней порой я часто ходил сюда смот­реть кино. В доме рядом с "Машиностроителем", на первом этаже которого был молочный мага­зин, жил мой одноклассник Аркаша Вайнштейн. Окна их квартиры выходили прямо в зрительный зал, и мы не раз смотрели кино, удобно расположившись у окон.
Напротив этого дома, через дорогу, было кафе "Арфа", довольно уютное кафе, в котором неплохо готовили. В этом доме, сильно пострадавшем во время войны, жил преподаватель кафедры геофи­зики Юрий Григорьевич Епифанов, старший брат моей одноклассницы Аллы Епифановой. А с его сыном моя жизнь пересеклась в предвоенные, 1991-92 годы, когда я перешёл работать из НПО "Промавтоматика" к Владику Колесникову, моему однокласснику, в ГУГР - Грозненское управле­ние геофизических работ (в поисках регулярно выплачиваемой зарплаты).
В мои школьные и студенческие годы, и даже позже, когда я уже работал, весь проспект Револю­ции был заполнен летними вечерами прогуливающейся публикой. Это была сплошная толпа лю­дей, как на демонстрации. Народ гулял по проспекту от школы № 1 до трамвайной линии, ни­когда, так уж было заведено издавна, не переходя через неё. Старшеклассники тех лет, да и мы тоже, на этих вечерних прогулках в период кануна выпускных экзаменов пытались узнать темы предстоящих экзаменационных сочинений. Думаю, от тех, чьи родители, друзья родителей или соседи были как-то связаны с обл - или горОНО. Не припомню, чтобы тему удавалось узнать точно, хотя по толпе гуляющих всякий год гуляли "достоверные" ("уж это точно") слухи.
Эта часть проспекта Революции спокон веку называлась "Бродвеем". Гуляли по "Броду" допоздна, пустел он около полуночи. В моё время на месте летнего кинотеатра "Машиностроитель", что был рядом с ДИТРом, была танцплощадка, куда и я заходил несколько раз. Играл, обычно, "живой" оркестр. "Живая" танцевальная музыка была и клубах - в ДК Ленина в Заводском районе, в ДК Крупской за вокзалом, где я в молодые годы бывал гораздо чаще. Хорошо помню аккордиониста Гордона, игравшего в оркестре в ДК Ленина. Очень худой и высокий мужчина, чем-то похожий на извест­ного поэта-пародиста Александра Иванова.
Многое мне напомнили сообщения на нашем форуме Газаряна, Юровского, Ванина и других ре­бят. Чебуречная у вокзала... Она была в подвале, на углу улиц Комсомольской и Рабочей, и уж совсем была она, что называется, "затрапезная"...
Рядом с ней, через дорогу, по другую сторону Рабочей улицы, в крошечном здании, была когда-то небольшая парикмахерская. Однажды, сорвавшись как-то на повороте с проводов, в неё врезался троллейбус. И троллейбус, и парикмахерская сильно пострадали. Позже в этом зданьице размес­тилась троллейбусная диспетчерская...
Впервые я заглянул в эту чебуречную (пару раз) в 77-78 годах, не помню точно. Хорошая же чебу­речная была, вы должны помнить, на углу улиц Дзержинской (Крафта) и Шерипова, рядом с трам­вайной линией. Мы, например, всегда ходили сюда - чебуреки были замечательные и пиво было почти всегда, и всегда свежее. Все мы очень любили чебуреки и старались чаще приходить сюда. Сейчас очень хочется снова отведать их. Хотя и в Волгограде жарят что-то похожее на чебуреки, но те, наши, были, конечно же, вкуснее. Настоящие чебуреки должны быть из конины - это блюдо крымских татар. Очень вкусные чебуреки я не раз ел в Керчи, когда отдыхал несколько лет подряд на море в Тамани в 70-х годах уже прошлого столетия.
А ваши воспоминания о грозненских спортсменах (не будем забывать и нашу землячку Людмилу Турищеву!) и школьных учителях физкультуры! В нашей 2-й школе работал всеми любимый Бо­рис Матвеевич Ляпота - Борматляп, как его, любя, называли за глаза - известный спортивный и физкультурный деятель Грозного тех лет. Удивил меня рассказ о школьной экскурсии на Ассин­ский винзавод - учительница поступила совершенно правильно. Но, наверное, это было не в ста­нице Ассинской, а в Науре - там, у Терека, было много виноградников и там были винзаводы. В Ассинской же был известный далеко за пределами Чечни консервный завод, долгое время дирек­тором которого был отец моего одноклассника Саши Филатова.
Семья Филатовых жила в одно­этажном старом доме на улице Розы Люксембург, которая тянулась от станции Грознефтяная до базара, почти рядом с базаром. В этом доме я часто бывал в детстве, и там я впервые "познако­мился" с Диккенсом, взяв у Саши почитать "Давида Копперфильда". Другой мой одноклассник, Володя Белик, окончивший спортфак пединститута, и позже работавший на этой кафедре в уни­верситете, в том же здании, жил в старом доме на Комсомольской улице, напротив школы номер 3. А у этого Володи я взял и впервые прочитал "Тиля Уленшпигеля". Оба этих дома были снесены - на улице Розы Люксембург построили большой жилой дом, а на Комсомольской улице по­строили цирк. Но чебуречная в подвале сохранилась до самой войны...
2 августа 2003
"Вечерний звон, вечерний звон,
Как много дум наводит он.
О юных днях в краю родном,
Где я любил, где отчий дом..."
Звонят колокола нашей церкви Рождества Богородицы, что рядом, в 30 метрах от моего дома... На душе становится спокойнее.

В начале 90-х годов в нашем маленьком храме Михаила Архангела в Грозном, что располагался на улице Ленина, против поликлиники МВД, были установлены колокола. Звон их был слышен да­леко вокруг. Особенно красивым был звон Благовеста, самого большого колокола колоколен. Зво­нила в нашей церкви женщина, её было хорошо видно - колокольня была не высокой. Многие, помню, да и я сам останавливались, проходя в этот момент мимо храма, послушать звон колоко­лов. Звон был очень красивым, и он успокаивал, умиротворял наши души, и, слушая его, казалось, верилось, что ничего плохого с нами не случится, что всё образуется и жизнь наша будет мирной и счастливой...
Сегодня я получил сообщение по электронной почте из нашего форума о том, что в конце июля в Краснодаре умер Артур Яковлевич Кашперский. Я писал о нём в своём рассказе - блестящий про­граммист, научивший многих, и меня в том числе, хитростям и премудростям этой замечательной профессии. Я несколько лет проработал бок о бок с ним в институте СевКавНИИ, связь наша не прерывалась до самой войны, хотя работали мы уже в разных организациях. В последние перед войной годы Артур работал в тресте "Грознефтегеофизика", в новом здании на улице, кажется, Крылова, что тянулась параллельно Старопромысловскому шоссе. Я тогда работал в ГУГРе, наши кабинеты располагались в том же здании, и я часто приходил в комнату Артура просто лишний раз увидеться с ним.
Артур очень любил бродить по нашей Чечне даже в одиночку, иногда с детьми. Выезжал он с утра автобусом до какого-нибудь села и далее целый день бродил пешком, возвращаясь вечером автобусом домой. Помню, как он рассказал мне о своём последнем "походе" перед самой войной в районе Шатоя. Сельские чеченцы, рассказывал он, очень обрадовались ему, снабдили едой, и сетовали, что давно уже не видели русских у себя в селе и в горах. Изредка в этих походах участвовал и я, часто мы с ним, во время сельхозработ, ходили вдвоём собирать ка­лину, грибы и прочие дары леса, природы. С ним было интересно, он был своеобразным челове­ком, я бы сказал, очень "правильным", душевным и бескорыстным. Большая удача повстречать в жизни таких людей, да ещё и долгое время дружить с ними!
Артур был старше нас на три года. Учился он сначала в нефтяном техникуме, а в институт посту­пил, помнится мне, в 1958 году (НИ-58). Помню его с тех пор - жизнь свела нас в колхозе. Мы были на третьем курсе, жили на полевом стане (я писал об этом, мы провеивали по ночам пше­ницу, и этим летом Павел Петрович Забаринский застал нас за игрой в карты...), а Артур был пер­вокурсником и был выбран студентами, как самый старший по возрасту, "руководить" доставкой продуктов и своим студентам, и нам на наш полевой стан. Через 8 лет, начиная с 1966 года, мы уже регулярно сотрудничали, когда я приходил на ВЦ "СевКавНИИ" обрабатывать данные грави­разведки. А в феврале 1969 года я переводом перешёл в его лабораторию.
Светлая память ему! Не стало ещё одного близкого человека, оказавшего огромное влияние на меня. Как всё постепенно пустеет вокруг, всё сильнее ощущается одиночество в этом мире. Семья, родные люди - это одно, но не менее важное место занимают в жизни близкие, старые друзья и хорошие знакомые, наши ровесники. Вы, конечно же, поймёте, что и какие чувства я имею в виду. Горько нам, живым, осознавать, что больше никогда не увидишь дорогие лица ушедших друзей и не обнимешь их за плечи...
Отец Артура работал в институте ГИПРОГрознефть (Грознефтепроекте) и погиб в войне. На вто­ром этаже парадной лестницы ГИПРОГрознефти, рядом с входом в библиотеку, на стене была ме­мориальная доска, на которой среди многих имён сотрудников института, погибших на войне, была и фамилия Якова Кашперского. Моя мама помнила его с довоенных лет, когда сама работала в Грознефтепроекте.

Как часто я посещал, иногда с Артуром, наш букинистический магазин. Он был, помните, за углом проспекта Революции, на улице Чернышевского. Там же был и подписной отдел, где я не раз под­писывался на собрания сочинений. Однажды заведующая магазином, принимая у меня подписку на вторую серию "Библиотеки приключений", начала писать на квитанции фамилию Поздоровкин. Как выяснилось, я был похож на этого актёра нашего театра, и она приняла меня за него. Другой раз меня спутала с Поздоровкиным продавщица газетного киоска возле школы номер 1, и долго не верила, что я совсем не Поздоровкин. А в молодости, когда я был студентом 3-го курса, работники 3-ей аптеки, что была в нашем доме на Первомайской, говорили моей маме, что я вылитый Ван Клиберн (это было после первого конкурса имени Чайковского в 1958 году). И правда, сходство моё с молодым Клиберном было, что называется, "на лицо".
На углу проспекта Революции и улицы Чернышевского был, как вы помните, "Золотой магазин". Позже он расширил свою площадь, и просуществовал до самой войны. Рядом с ним и магазином подписных издания всегда торговали книгами на лотках, так называемых книжных "развалах". Там 16 мая 1994 года я купил сборник прекрасных стихов Игоря Северянина, известного поэта "Серебряного века" (в 1919 году на поэтическом вечере в Политехническом музее он был избран "королём" поэтов). Эти стихи мы читали, собравшись в этот день в комнате программистов в от­деле АСУ ГИПРОГрознефти и купив пива по этому случаю - я, Таня Косенко и наша коллега Таня Лифанова (системный программист РЦО - регионального центра обслуживания ЭВМ, долгое время работавшая там вместе с Сашей Сидельниковым), автор прекрасных стихов о войне 1994-95 годов, посвятивших их "тем, кто помог нам выжить".
Там есть стихотворение, посвящённое Тане Косенко и её сестре Томе Алоевой - о "Российских розах армянского корня". Стихи замечатель­ные, искренние, волнующие. Создатели МОСТа писали мне о коллегиальном решении не публи­ковать ничего о войне, поэтому нежелательно было разместить их на сайте. Но мне очень жаль, что вы не можете прочесть их. Я послал их Вадиму Бендебери, получил прекрасный отзыв о них. Послал эти стихи и Борису Малхазову на сайт "Грозный виртуальный". Не теряю надежды на воз­можность опубликовать их на МОСТу - цикл стихов стоит того, в нём хроника нашей жизни в Грозном в военное лихолетье.
Там же, рядом, на углу улиц Чернышевского и Августовской, находился художественный салон, музей, в котором экспонировались картины нашего земляка, чеченского художника уже поза­прошлого века Захарова. Салон был в угловом помещении, напротив двухэтажного универмага, по диагонали от дома, в котором жил наш декан геофака Валерий Дмитриевич Шароварин. А на Ав­густовской улице, по соседству с 5-м жилстроительством, напротив старого магазина "Детский мир", в одноэтажном старом здании, сохранившемся до самой войны, был когда-то, в конце 50-х и начале 60-х годов ЗАГС Ленинского района. В нём я регистрировал свой, первый, брак зимой 1962 года.
Помните большое здание Политпросвета напротив землянки Ермолова, на углу улиц Чернышев­ского и Красных Фронтовиков? Там была хорошая библиотека и большой, не многолюдный чи­тальный зал при ней. В летние дни там всегда царила прохлада, и несколько раз сидел в этом зале и работал. Начальство над программистами в СевКавНИИ (сначала Артур Кашперский, позже, когда образовался на базе нашей лаборатории отдел АСУ, Обиднов Борис Иванович) и в НПО "Промавтоматика" смотрело на это довольно благосклонно. Оно, наше начальство, прекрасно по­нимало, что программист, в принципе, работает и когда едет в трамвае домой или на работу, или даже когда спит - поиск решения постоянно "крутится" в голове, и только "для порядка" надо си­деть за своим рабочим столом в институте.
Один "учебный год" я посещал с Валерой Блискуновым, моим одноклассником, занятия в вечер­нем университете марксизма-ленинизма, что в здании горкома партии на проспекте Орджони­кидзе, на "факультете" журналистики (выбор факультета был по желанию слушателя, но сами за­нятия были обязательны, по распределению от горкома среди научных сотрудников города). Эти партийные "объекты" нравились мне своей какой-то величественностью, простором помещений и кабинетов, некоей "роскошью" интерьера. Сметная стоимость строительства партийных зданий никогда не урезалась.
А помните ли вы старые кварталы и старые здания напротив гостиницы "Кавказ" и здания Совета Министров на Августовской улице? А такие же старые кварталы по улице Ленина напротив "Че­ченского" магазина, в здании бывшей городской думы Грозного? "Поэма" о прежнем Грозном времён моей юности и молодости! Они живы в моей памяти до сих пор, хотя многое начинает за­бываться. Вспомним и о них...
12-13 августа 2003
..."Неужели не вернётся снова
Этой летней ночи забытьё,
Тихий шёпот голоса родного,
Лёгкое дыхание твоё..."
Город нашей юности, город первой любви - как красив ты был, какой радостью каждого дня ты наполнял наши школьные и студенческие годы...
Снова брожу я по твоим старым улицам, вспоминаю свою юность и твою историю, вспоминаю, каким ты был в те далёкие года. Многое воскрешается в памяти... Я рад тому, что вы, мои чита­тели, узнали что-то новое для себя о нашем городе. Хотя... знания умножают печаль, как сказано, у Екклесиаста - "кто умножает познания, умножает скорбь..." Ну, что ж, эта печаль всегда внутри нас, и она светла.
...Сегодня, в ночь с 12-го на 13-е августа, наша Земля проходила через метеорный поток Персеид (метеорный поток Леониды, радиант которого находится в созвездии Льва, бывает в начале но­ября). К ночи небо над Волгоградом очистилось от облачности, светила полная Луна, недалеко от которой, слева, ярко сиял красноватый Марс - необычно большой и яркий, ведь в этот год Вели­кое Противостояние, довольно редкое явление, когда орбиты Земли и Марса максимально сбли­жаются. Около полуночи я со своей лоджии увидел в течение получаса три ярких метеорита, за последним из которых, как мне показалось, тянулся лёгкий, призрачный "дымный хвост"...
Сергей Ванин упомянул на форуме по нашей теме о частичном затмении Солнца, случившемся в 60-х годах. Мне помнится, это было летом 1966 года, я работал тогда в тресте "Грознефтегеофи­зика". Оно началось днём, около полудня. Я шёл из дома в трест с обеденного перерыва (жил я в то время на улице Пушкина, в 5-ти минутах ходьбы от треста). Возле главпочтамта остановились люди, наблюдая, как постепенно темнеет яркий солнечный, довольно жаркий день. Смотреть на Солнце было невозможно, закопчённых стёкол ни у кого, конечно, не было. Я тоже остановился на углу, прямо у входа на почту, под большим деревом, и наблюдал за фазами затмения, глядя на тротуар. Да, именно глядя на тротуар! Дело в том, что даже сквозь густую листву на землю про­бьётся тонкий солнечный луч, найдётся маленькое "отверстие" в гуще листьев. Это отверстие сыг­рает роль линзы, как известно из курса оптики, и даст изображение источника света на земле. Так и случилось. На тротуаре были видны множество изображений Солнца, всё более и более серпо­видных. Народ тоже стал смотреть на тротуар. Тень Луны закрыла примерно четверть солнечного диска, может, чуть больше. Яркий дотоле день немного "посерел". Вскоре солнечный "серп" стал увеличиваться, солнечный свет снова стал, как прежде, ярким, и "загадочное" астрономическое явление закончилось.
А в детстве, году в 1951, не помню точно, в Грозном было полное затмение Солнца. Оно случи­лось тоже летом, сразу, помнится, после полудня жаркого, безоблачного дня. Мы закоптили стёкла и с восторгом наблюдали, как постепенно "гаснет" Солнце. На пару минут стало совсем темно и как бы прохладно. Наступили сумерки, люди на наших Первомайской и Октябрьской улицах были очень возбуждены этим, довольно редким, явлением...
Вы, мои любезные читатели, делитесь на нашем форуме своими воспоминаниями о прежнем Грозном, о его старых кварталах, снесённых под новые застройки. Они, казалось, "дошли" до нас "из тьмы веков". Мне тоже было очень жаль прощаться с городом своего детства и юности. Жаль было, что снесён квартал на улице Ленина, рядом с филармонией, в которой когда-то был киноте­атр "Комсомолец". В этом квартале был уютный, старый ресторан "Дарьял". Следующий квартал, ближе к Сунже, против "чеченского" магазина (здание бывшей городской Думы), состоял из ста­рых одноэтажных зданий, построенных, конечно же, задолго до революции.
В этих зданиях располагались когда-то купеческие лавки и лабазы, а в наше время ряд маленьких магазинов и магазинчиков. В них можно было купить парфюмерию и прочую галантерею, сель­хозпродукцию из сельских районов - свежие и консервированные овощи, солёные и малосольные огурцы, солёные и маринованные грибы, и много чего ещё. Мне очень нравились эти магазины, и я часто заходил туда. Они простояли, помнится, до середины 70-х годов.
...Вот что помнит об этих старых кварталах Грозного в районе улицы Ленина Аня Белоусова (По­правко):
"Здесь находился овощной магазинчик с высоким крыльцом. Внутри его, над прилавками, высоко на стенах в затейливых виньетках были росписи, изображающие фруктово-овощное сельскохо­зяйственное изобилие - грозди винограда на лозах, яблоневые ветки под грузом румяных яблок и т.п. Кстати, подобные же росписи были в овощном магазине, расположенном в подвале на самом углу проспекта Победы и проспекта Орджоникидзе - под "булочной, работавшей допоздна", но тот, второй, магазин был гораздо больше.
Вслед за овощным магазином был галантерейный магазин "Ландыш". Следующая дверь, ближе к углу улицы Партизанской - тот же "Ландыш", но уже отдел "Парфюмерия": мыло "Землянич­ное", "Душистый вазелин", одеколоны "Шипр", "Кармен", "Ландыш" и "Фиалка"... На самом углу этого одноэтажного дома (улицы Ленина и Партизанская) под навесом-козырьком был вход в подвал - склад магазина "Ландыш". Конечно, дверь в подвал была всегда закрыта.
Через дорогу от "Ландыша", на углу улиц Ленина и Партизанской, стоял стеклянно-металличе­ский киоск "Союзпечать", где можно было купить много чего - от конвертов, открыток, марок и газет до ручек, карандашей, стёрок и тетрадей. Летом перед киоском часто стояла бочка с ква­сом, куда мы ходили с бидончиками за квасом.
Одноэтажный квартал между улицами Партизанской и Дзержинского начинался маленьким ма­газинчиком "Кулинария" - иногда мы покупали там тесто, когда маме было некогда его ставить, и фарш. Дальше были трикотажное ателье, фотоателье (первые мои фотографии, когда мне не было и года - и лет до 5-ти, были сделаны именно там), парикмахерская - там меня стригли при­мерно в то же время - помните, на подлокотники "взрослого" темно-кожаного кресла клали доску, чтобы юный клиент сидел повыше. Обычно меня стриг высокий пожилой армянин. Дальше (в подвале) был склад аптекоуправления - а окна над ним были снаружи наглухо закрыты метал­лическими шторами, выкрашенными в коричневый цвет, и всегда рядом с этим складом стоял характерный аптечный запах смеси валерьянки и пертуссина...
Наискосок через перекресток, на том месте, где потом был построен двухэтажный (по тем временам очень внушительный) рыбный магазин "Океан", на углу улиц Ленина и Дзержинского, был ларёк с мороженым. Рядом с ним обычно было несколько фанерных ящиков с сухим льдом, который, если удавалось его заполучить, замечательно "дымил" и отлично шипел, если его бро­сить в лужу. Мне кажется, что немного в глубине было какое-то летнее кафе - деревянное зда­ние с решетчатыми заборчиками, отделяющими его от улицы. Дальше по улице Дзержинского была обувная фабрика - рядом с ней постоянно "пронзительно" пахло кожей (или же тем, из чего там делали обувь) и клеем.
На Партизанской улице, в квартале от улицы Ленина, была музыкальная школа №1, куда мы с сестрёнкой ходили с большими нотными папками, и где мы занимались, как теперь выяснилось, у одноклассницы Станислава Михайловича - Нины Николаевны Мартемьяновой. Несколько раз уроки проводились у неё дома на Орловской улице, что на "Бароновке". И знаете, Станислав Ми­хайлович, кто посоветовал нашей маме обратиться именно к ней? Мамина близкая подруга, дочь доктора Несмеянова, сын которой тоже занимался у Нины Николаевны. Нина Николаевна была замечательной учительницей..."
Против обувной фабрики на улице Дзержинского, рядом со старым универмагом, находились ста­рые же винные склады, построенные ещё до революции. Там всегда пахло вином. Позже, когда наша республика стала винодельческой, в этом здании расположилось объединение "Чеченингуш­вино", которое использовало эти старые склады по прямому назначению.
Далее, ещё ближе к Сунже, на той же стороне улицы Ленина, весь квартал от Партизанской улицы до самого музыкального училища, занимал старый, 3-этажный жилой дом, на первом этаже кото­рого располагалась 1-я городская поликлиника, в которой мне приходилось лечиться в 1977-78 годах. Она принадлежала Октябрьскому району, как и дом на улице Спартака, в котором я жил в то время. Вход в неё был со двора со стороны музыкального училища. На другом углу этого дома был вход, со стороны Партизанской улицы, в отделение физиотерапии.
А далее был старый мост через Сунжу, по которому когда-то ходил автобус, всем известного 7-го маршрута. Он сворачивал с улицы Мира на улицу Розы Люксембург около входа на базар, где на углу была трамвайная дис­петчерская, по диагонали от которой был одноэтажный универмаг. Автобус проходил мимо ба­зара, останавливаясь недалеко от мясного павильона, затем сворачивал налево и сразу же направо, на мост (я всегда удивлялся, как водитель попадал на него, проделывая эти маневры) на улицу Ле­нина. Позже, когда начали строить новый, широкий мост рядом со старым, ставшим пешеходным, здание с поликлиникой снесли, а автобус 7-го маршрута пустили по Августовской улице, прямо на этот новый мост.
Маршрут этого автобуса был, наверное, самым протяжённым - от площади Южная в Октябрьском районе до старого аэропорта в начала Старопромысловского района (правильнее было бы гово­рить, как когда-то заметил Александр Терентьевич Лещенко, Старопромыслового). На этом авто­бусе я постоянно ездил то в Октябрьский район, когда работал в "Промавтоматике", то, в предво­енные годы, в другой конец его маршрута, почти до конечной остановки, когда работал в ГУГРе, разрабатывая программы обработки кавернометрии и определения объёма скважины для цемен­тажа (единственное, пожалуй, чем занималась промысловая геофизика в Грозном предвоенных лет). Другими достаточно протяжёнными маршрутами были 25-й (от центра почти до телевизион­ной вышки в Октябрьском районе) и 24-й (ещё дальше вышки, но который сворачивал вправо с этой дороги недалеко от здания НГДУ "Октябрьнефть", что рядом со зданием НПО на "горе").
Помните, в то время, когда ещё не было нового моста, бульвар на Августовской улице тянулся до самой набережной, напротив музыкального училища. Внизу, у самой реки, был совсем уж не­большой скверик, в который можно было попасть по лестнице. Слева от лестницы, внизу, были две памятные плиты на могилах героев революции (помнится, один из них был Козлов, но не ру­чаюсь за свою память). Когда строили мост, этот скверик был также уничтожен, а могилы перене­сены в сквер напротив 1-й школы, где позже была образована пешеходная зона, перекрывшая сквозное движение машин по Комсомольской улице.
Бульвар в этом месте Августовской улицы, напротив гостиницы "Кавказ", был малолюдный, какой-то "глухой", с густыми кустами сирени по бокам и несколькими скамьями, всегда довольно тускло освещённый по ночам. С детства помню, что это место было "запретное", с нехорошей молвой - кажется, здесь "ловили" клиентов, посто­яльцев гостиницы и не только, "ночные", как теперь говорят, "бабочки". Редкий случай, когда я в детстве и школьные годы ступал на территорию этой части бульвара, это был для меня "чужой" островок в родном городе, и остался в памяти таковым до сих пор, хотя его давно уже не стало.
По другую сторону этого "августовского" бульвара, между Комсомольской улицей и проспектом Орджоникидзе, напротив гостиницы "Кавказ", до 1977-78 годов стояли старые жилые одноэтаж­ные дома. На самом углу проспекта Орджоникидзе была в то время маленькая булочная, работав­шая допоздна. На другом углу, на Комсомольской улице, была остановка автобуса 25-го мар­шрута. На этой остановке я частенько ждал автобус, чтобы ехать "на гору", в "Промавтоматику". Все эти милые сердцу кварталы были безжалостно снесены к началу 80-х годов, на их месте было построено новое, величественное здание обкома партии по проекту Берковича, декана строитель­ного факультета, предмет зависти партийных боссов соседних республик.
...Старые кварталы города на наших глазах исчезали, уходили в небытие, заменялись новыми, сплошь из больших, обезличенных домов, часто похожих друг на друга. Лицо города менялось, и, казалось нам, не в лучшую сторону. Жаль, но с этим приходилось мириться, наше прошлое посте­пенно уходило от нас навсегда. Всё течёт, всё изменяется со временем - "что мы Гекубе, и что нам Гекуба" - но облик старых кварталов сохранялся в нашей памяти и в фотографиях прежних лет, когда были ещё молоды наши родители...
Здесь же, от Августовской улицы тянулась вдоль Сунжи до самого цирка старая Гвардейская улица с парой очень старинных кирпичных зданий, состоявшая сплошь из одноэтажных частных домиков. Улица, что называется, глухая, провинциальная, малолюдная. Подобных улиц в Грозном было великое множество, тенистых, с фруктовыми деревьями вдоль домов. Летом, проходя по ним, приходилось топтать упавшие с деревьев вишни и абрикосы. Помните, как пел когда-то Юрий Антонов: "Пройдусь по Абрикосовой, сверну на Виноградную, и на Тенистой улице я по­стою в тени..."
...Напомню ещё раз моим читателям, чьи сомнения и вопросы я увидел в отзывах (в частности, Сергею Ванину из Белоруссии). Большое здание в центре города, на проспекте Революции (быв­шей Дундуковской), на углу проспекта Орджоникидзе, занимавшее квартал до короткой улицы Полежаева, по соседству с "новым аракеловским" магазином (когда-то отелем "Франция"), назы­валось в народе "5-м жилстроительством". В этом здании был книжный магазин "Когиз", старый кинотеатр "Юность" и кассы "Аэрофлота".

"Барский" же дом располагался в конце проспекта Ре­волюции, перед новым зданием театра, и занимал квартал до Августовской улицы. Дом был двухэ­тажный, замкнутый со всех сторон, действительно, чем-то похожий на крепость. Жили в нём се­мьи партийных работников обкома и горкома партии. Во время войны 41-45 годов, когда все, кто остался в городе и не эвакуировался, стояли в огромных очередях за хлебом и другими продук­тами с продовольственными карточками в руках, в этот дом приезжала грузовая полуторка, разво­зившая продукты прямо им на дом. Поэтому дом этот и прозвали "барским". Обо всём этом я уже рассказывал ранее...
* * *
Многие и многое, пожалуй, осталось за рамками моего рассказа. Очень многое из моих воспоми­наний сводится уже к личному, к событиям и случаям, связанным с моей жизнью, со встречами с людьми, оказавшими на меня неизгладимое впечатление или просто прошедшими мимо. Это, ду­маю, выходит за рамки темы форума. Да и пора, уже пропел первый утренний петух.
Я прощаюсь с вами, мои терпеливые и доброжелательные читатели, но не навсегда. "Я говорю вам до свиданья, расставанье не для нас". Может, кто-то последует моему примеру (почему бы Шаро­варину не поделиться с нами своими воспоминаниями, ему тоже есть о чём рассказать), может, что-то на нашем форуме напомнит мне ещё о чём-то, и я снова вернусь в прошлое.
Не будем грустить о былом, о "потерянном рае". Что было, то прошло, осталось только в нашей памяти. И хорошо, что мы встретились с вами на нашем форуме, прошлись по улицам нашего родного города, по коридорам и аудиториям нашего родного института, вспомнили нашу моло­дость, увидели, надеюсь, и себя, и наш город, и наш институт немного другими глазами, через лёгкую вуаль печали о прошлом...
Ещё раз хочу процитировать любимого Омара Хайяма:
Сей мир, в котором ты живёшь, мираж - не боле,
Так стоит ли роптать и жаждать лучшей доли?
С мученьем примирись и с роком не воюй:
Начертанное им стереть мы в силах, что ли?
До свидания, мои друзья, мои братья по alma mater, всего вам доброго.
Бог помочь вам, друзья мои,
В заботах жизни, царской службы,
И на пирах разгульной дружбы,
И в сладких таинствах любви!
Бог помочь вам, друзья мои,
И в бурях, и в житейском горе,
В краю чужом, в пустынном море,
И в мрачных пропастях земли!
С уважением к моим братьям - выпускникам ГНИ.
В память всех тех, живых и навсегда ушедших от нас, с кем свела меня моя жизнь. Просто пере­числить их имена не представляется возможным - их очень и очень много, кого мне хотелось бы упомянуть. Их лица проходят перед моим взором. Многих ещё, слава Богу, есть вероятность уви­деть и пожать руку, многих я уже никогда не увижу на нашей земле...
Cвидетельство о публикации 168448 © Федосеев С. М. 08.11.07 11:25
Федосеев С. М.  10 (1)  18755  9.71 (голосов: 14)  08.11.07 11:25Поделиться в соцсетях      2 
Комментарии к произведению 10 (1)

Ольга (Аноним) 30.09.2019 в 13:31
Комментарий неавторизованного посетителя

Вячеслав (Аноним) 29.01.2019 в 01:26
Комментарий неавторизованного посетителя

Пономарева Галина Ивановна (Аноним) 16.11.2016 в 23:11
Комментарий неавторизованного посетителя

Федосеев С. М. 17.11.2016 в 15:43
Здравствуйте, Галина Ивановна! Да, это тот Вадим, с которым Вы хотите связаться. С ним я работал в Промавтоматике в своё время. Но напрямую я помочь Вам не смогу, его почты я не знаю. Связаться с ним можно на сайте, созданном четырьмя выпускниками ГНИ, в числе которых и Вадим. Адрес сайта - WWW.moct.org. На нём надо зарегистрироваться и там Вы найдёте и Вадима, и, кстати, меня. Удачи Вам!

С уважением, Федосеев Станислав Михайлович.


Tim 10.02.2014 в 02:45
Василий Иванович Филькин - выдающаяся личность, человек с большой буквы.

Он у меня тоже преподавал Историю КПСС ( 1987-88 годы).

Кстати я был у него " любимчиком". Он настойчиво пророчил мне партийную карьеру( я был только комсомольцем).

Жаль, что о масштабе его личности в полной мере , я узнал гораздо позже.


Svetlana Abdikadirova (Аноним) 18.12.2010 в 22:16
Комментарий неавторизованного посетителя

Raschid (Аноним) 03.06.2009 в 13:13
Комментарий неавторизованного посетителя

Горшевский Б. А. 14.10.2008 в 10:18
Спасибо Вам за Ваши воспоминания. В них столько доброты, тепла и любви к нашему Городу, его истории. Как жаль, что уже нельзя пройтись по его улицам и скверам. Как хорошо, что есть люди, способные сохранить память о нём в таких прекрасных воспоминаниях. Читаю и перечитываю. Очень хотелось бы иметь такую книгу с фотографиями. Она была бы бесценна. Спасибо!


Константин Семёнов 11.11.2007 в 11:33
Станислав Михайлович, видите сколько человек прочло. А кто-то и вспомнил. А кто-то и впервые прочитал о городе, которого нет...


Юстас 10.11.2007 в 20:47
Так и хочется о своем городе написать воспоминания. Но к счастью пока не надо. Вам уже пора книгу о Грозном издать.


Газарян В. 09.11.2007 в 02:26
И я там был, и жил тогда, или почти тогда. И многое вспомнил, в первую очередь дух того времени и того города. А фактов многих не знал, и так бы и не узнал, если бы ГОРОД не исчез с лица земли и человеку у которого появилась потребность поделиться памятью, оказалось не с кем это делать - близких друзей - ровесников раскидало по свету, а наследникам стало не до того. Хорошо, что есть Интернет и можно поделиться своей грустью хоть со всем миром. Спасибо за воспоминания, они ведь и о моём Грозном.