приходящие

Выбираюсь на кладбище после зимы, когда земля хорошо подсохнет, чтобы прибрать семейную могилку. Работы там немного, да и не работа это вовсе, а свидание с дорогим моему сердцу прошлым.

Подметаю опавшие листья, пропалываю и обновляю цветник, обрезаю кустарник. Протираю базальтовую плиту, она не капризна, как белая мраморная, к тому же сумеречный цвет базальта отвечает настроению, а это важно.

Зажигаю розовую лампадку и стою, склонив голову.

Чуть позже обхожу кованую оградку снаружи, проверяя целостность кузнечной краски. И проваливаюсь в незаметную яму, скрытую разросшимся темным папоротником.

Оцепенело лечу вниз.

Прихожу в себя на дне подземелья. Свет пробивается сквозь корни деревьев, нависших над головой, а вокруг мерцает открытое пространство, уходящее в отодвинутую темноту. Воздух сухой, прохладный, со слабыми сладкими нотами. Всюду, где видно взору, теснятся ровные ряды одинаковых с виду могилок, без памятников и оград, обычные холмики земли. Похоже на кладбище, но почему под землей? Протираю глаза в надежде проснуться. Нет, это не сон.

Сверху тихо осыпается земля.

— Эй там внизу, держи! — гулкий голос сверху.

В знакомый пролом ползет лестница. Послушно берусь за перекладины, выбираюсь наверх и щурюсь от солнца. Слышу веселый хрипловатый голос.

— Что? Испугался?

— Не успел! — пытаюсь выглядеть бодрым.

Вижу перед собой коренастого мужчину, нестриженого и бородатого. Он улыбается, передние зубы неровные.

— Хотел сегодня яму закидать, её ночью размыло, — мужчина вытягивает из пролома лестницу, — только вижу опоздал немного, извини.

— Ничего страшного, — я оглушен недавним падением и неуверенно иду к скамейке. Мужчина идет следом.

— Я тут могильщиком работаю, — поясняет мужчина, скидывая рукавицы и отряхивая колени от песка. — И за порядком присматриваю, крашу, ремонтирую, варю.

Мы опускаемся на скамейку. Горит лампадка, вокруг тихо.

— Там внизу могилы, — я показываю рукой в сторону ямы.

— Да, — кивает могильщик, — кладбище под кладбищем, только никто про это не знает.

— Я знаю, — деликатно напоминаю, — теперь.

— Многие знания — многие печали, — вздыхает могильщик, — но ты не волнуйся.

— А надо?

— Нам не надо, за нас есть кому волноваться, — говорит могильщик. — Ты слышал про ангелов-хранителей?

— Слышал. Я разные сказки слышал.

— Зря ты так, — могильщик длинно сплёвывает, утирается, — вот, послушай, была как-то зима лютая, а я в прорубь провалился, в одежде, как был. Тону и в страхе за лед хватаюсь, а он под моими руками крошится. До дна не достаю, дыхание сводит, помираю, с головой под воду иду, и тут вдруг крученая веревка под руку попадается, в лед она была вмороженная. Вынырнул я, выполз, живой. Откуда там веревка вмороженная? Нет же ответа, так?

— Ну почему же? — я пожимаю плечами, — может, рыбаки забыли когда-то.

— Рыбаки? — усмехается могильщик, — ладно, пусть рыбаки, а через пару лет после проруби я под поезд угодил. Упал с платформы, а тут и поезд. Очнулся на койке в больнице и живой. А почему? А потому что меня воздушной волной от поезда отбросило. Какая там волна, если поезд останавливался? Что скажешь?

— А ничего! — говорю я. — Продолжайте верить!

— А как тут не верить? — удивляется могильщик, — если с самого моего детства такое. Косари деревенские меня в траве не заметили. Как шли строем, так острой литовкой меня пополам едва не чиркнули. Пополам! А я живой. А почему? А потому что клин с косовища выпал и лезвие надо мной пролетело. Первый такой случай в деревне. А почему? А потому что ангелы-хранители помалкивают, отчего да почему.

— Понял, — говорю я.

— Ладно, заговорил я тебя, — улыбается глазами могильщик, — пойду яму заваливать, пока еще кто не провалился.

— А внизу кто лежит? — не могу удержаться от вопроса.

— Они, — могильщик придвигается ближе, — ангелы-хранители. Умирает человек, умирает и его ангел-хранитель. Вот так и получается два кладбища, сверху люди лежат, а снизу они, их ангелы хранители.


Могильщик надевает рукавицы, машет рукой и уходит.

Повисает тишина, вначале она недвижна, но потом её нарушает громкий и певучий голос коноплянки. И мне кажется, что этот голос обращается именно ко мне, словно желая быть мною услышанным. И я неожиданно соглашаюсь и уже верю, что это голос моего ангела-хранителя, решившего поговорить со мною из своего укрытия.

— Хочу поблагодарить тебя, — я с волнением поворачиваюсь кустарнику, откуда доносится птичье пение, — что я все еще жив и здоров, что не проигрался, не спился, не пропал в жизни и я прошу тебя, умоляю, пожалуйста, живи долго, а я обязательно постараюсь не делать глупостей и никогда тебя не подведу.

Овсянка умолкает, словно услышала то, что хотела.

Я поднимаюсь и обегаю растроганным прощальным взглядом прибранную могилку. Прихватываю забытую могильщиком лестницу и шагаю к выходу.

— Вот, — говорю я в конторе кладбища, — ваш могильщик лестницу забыл, передайте ему.

— У нас нет могильщиков, — отвечает мне вежливый конторщик, — это в Англии есть могильщики, по-английски их называют grave digger, а у нас их нет.

— А у нас кто могилы копает? — я прислоняю лестницу к стене.

— У нас могилы копают землекопы, — говорит мужчина, — по штатному расписанию землекопы 2-го разряда.

— А вы сами кто?

— Я смотритель, и мне можно верить, — говорит мужчина, — вас интересует перечень работ землекопов 2-го разряда?

— Нет, — отвечаю я, — просто лестницу заберите и всё.

— Это не наша лестница, — говорит смотритель, — на нашем балансе только стремянки. Вас интересует внешний вид стремянки?

— Меня интересует землекоп, — отвечаю я, — который сегодня яму закапывал.

— Сегодня ни один землекоп не работал, — говорит смотритель, заглядывая в журнал, — заявок не было.

Я ухожу.

Добираюсь до кладбищенской часовни. И ставлю свечку за здравие светлых ангелов-хранителей, приходящих к нам с лестницами.