Владимир Соловьев

На мысль прочесть лекцию о Владимире Соловьеве меня натолкнула ваша однокурсница Настя Павлова. Она принесла мне на зачет реферат о Владимире Соловьеве. И возник вопрос: как же так, студенты пишут рефераты о Владимире Соловьеве, а лектор о нем ничего не рассказывает. Это нехорошо. И я решил, что в этом семестре я прочту лекцию о Соловьеве. Он родился в 1853 году, умер в 1900, и он был сын известного историка Сергея Михайловича Соловьева. И у него был еще брат Михаил Сергеевич, а у этого Михаила Сергеевича был сын Сергей, тоже получается Сергей Михайлович, и он, соответственно, племянник Владимира Соловьева. И этот племянник был шафером на свадьбе поэта Александра Блока. В общем ясно, что семья Соловьевых очень интеллигентная, причем в нескольких поколениях.
Если продолжить тему Блока, то самое время вспомнить, что Владимир Соловьев должен быть вам известен из курса русской литературы, потому что стихотворение Блока «Скифы» предваряется эпиграфом из стихотворения Владимира Соловьева «Панмонголизм»: «Панмонголизм! Хоть имя дико, но мне ласкает слух оно». Вы спросите: Владимир Соловьев философ, при чем тут стихи? Но, как это ни удивительно, Владимир Соловьев не только философ, но и поэт. Правда, его стихи являются продолжением его философии. Стихотворение «Панмонголизм» написано было им в 1894 году в связи с японо-китайской войной. Соловьев боялся усиления Японии, возможного конфликта между желтой и белой расой, нового монгольского нашествия, в результате которого может погибнуть европейская культура.
А какова была концепция Блока? Стихотворение «Скифы» начинается со строк «Мильоны – вас. Нас тьмы, и тьмы, и тьмы. Попробуйте, сразитесь с нами! Да, скифы – мы, да азиаты – мы, с раскосыми и жадными очами!». Т.е. он русских отождествил со скифами и с монголами и, таким образом, дал совершенно иную интерпретацию истории, чем Владимир Соловьев. Если Владимир Соловьев считал Россию наследницей европейской культуры, то Блок считал, что русские и есть те самые монголы, которые могут принести гибель Европе с ее цивилизацией. Блок не видит здесь ничего ужасного, ибо европейская цивилизация, с его точки зрения, прогнила. Русские, как некогда готы и германцы, разрушившие римскую империю, способны, согласно Блоку, создать новую культуру на обломках европейской. Надо учесть, когда было написано стихотворение «Скифы». Оно было написано в январе 1918 года, когда в Европе еще продолжалась кровопролитная война, а в России уже произошла большевистская революция. Большевики уже начали сепаратные мирные переговоры с Германией, расторгнув тем самым союзнические обязательства и предоставив Европу её участи. В большевиках, пришедших к власти в России, Блок дикую неуправляемую силу, которая противостоит Европе и угрожает европейской цивилизации. Поэтому эпиграф, взятый из стихотворения Владимира Соловьева «Панмонголизм», симптоматичен. И благодаря этому эпиграфу советские школьники, хотя и не проходили философию Владимира Соловьева (ибо она считалась идеалистической), все же что-то о нем узнавали.
Второй момент встречи с Владимиром Соловьевым связан с романом Александра Солженицына «Раковый корпус». Среди персонажей романа есть некий Шулубин, который говорит главному герою – Костоглотову (Костоглотов - alter ego Солженицына): «Слушайте, русский человек,  вы  Владимира Соловьёва  не читали, конечно, ни строчки?». Эта фраза, немного с вызовом, произвела на московских интеллигентов 1960-х годов ошеломляющее впечатление. Я помню это по своим родителям. Все вдруг стали интересоваться Владимиром Соловьевым. Тогда не было Интернета, поэтому нельзя было открыть Википедию и посмотреть, кто такой Владимир Соловьев. Можно было, конечно, заглянуть в Большую советскую энциклопедию. Но мой отец поступил иначе: он пошел в букинистический магазин и купил два разрозненных тома из собрания сочинений Соловьева. В одном из этих томов были «Чтения о Богочеловечестве» и еще одно сочинение, называвшееся «Духовные основы жизни». Понятно, что большинство интеллигенции было тогда далеко от религии, поэтому книги Владимира Соловьева вносили какой-то диссонанс. Везде материализм и атеизм, а тут «Чтения о Богочеловечестве». Надо же так назвать произведение! Звучит странно даже сейчас. Но тем не менее мои родители стали читать, потом папа взял в Ленинской библиотеке «Оправдание добра» (еще одну книгу Соловьева). Так в нашей семье заговорили о Соловьеве, так что я уже подростком слышал это имя. А началось всё с Солженицына. Потому что, хотя «Раковый корпус» и не был опубликован, московская интеллигенция обменивалась самиздатскими копиями. Прямой антисоветчины в этом романе не было, и Твардовский даже хотел опубликовать его в «Новом мире», и уже даже был подготовлен набор, который потом рассыпали.
Короче, интеллигенция стала читать «Раковый корпус» и натолкнулась на вышеприведенную фразу Шулубина. Многие тогда задумались: «А мы русские вообще, или нет? А если мы русские, то почему мы не знаем, кто такой Владимир Соловьев? И почему так стоит вопрос?» В общем, это была некая преамбула.
Потом, я помню, родители стали читать и обсуждать «Оправдание добра», и там был параграф, как раз имеющий отношение к моей предыдущей лекции: «Жалкие нападения Ницше на христианство». Там был эпитет: «Несчастный Ницше». Мне это показалось странным: Ницше – певец сверхчеловечества, полон позитива (любите землю, любите земную жизнь), а Соловьев называет его «несчастным». Почему? Ответ примерно такой: его философия видит в земной жизни окончательную цель существования, а сам Ницше в конце своей земной жизни сошел с ума. Т.е. получается, что своей жизнью Ницше опроверг собственную философию. Мы хотим быть талантливыми, яркими, молодыми, титанами, как деятели итальянского Возрождения. Итальянское возрождение – это для Ницше идеал. А сам Ницше заболел и умер, но, прежде чем умереть, 11 лет провел в безумии. Что же получается? Человек только-только успевает прочесть Ницше и порадоваться, и вот он уже старый, вот он уже на пенсии, а завтра – слабоумие и конец. Т.е. что нас ждет, если мы будем «верны земле», как учил нас Ницше? Приведу еще раз всю цитату целиком: «Я заклинаю вас, братья мои, оставайтесь верны земле и не верьте тем, которые говорят вам о сверхземных надеждах!». Короче, не верьте Платону (здесь Платон имеется в виду, который учил, что кроме той пещеры, в которой все мы живем, есть еще какой-то идеальный мир). И не только Платону не верьте, но и христианам, которые говорят о Страшном суде, о рае и аде. Но эта «верность земле» как раз и привела Ницше к его печальному концу. И именно поэтому Соловьев в «Оправдании добра» назвал его «несчастным» и «злополучным». Не то чтобы Соловьев злорадствовал по поводу психической болезни Ницше, являя тот самый «ressentiment», в котором Ницше подозревал христиан, а просто считал, что это провал некоторого жизненного проекта, а именно, материалистического проекта. Соловьев знал, о чем говорил, потому что в 14 лет сам пережил увлечение материализмом. Он прочел тогда книгу немецкого материалиста и атеиста Бюхнера «Сила и материя». Едва ли вы помните эту книгу, но в свое время она произвела сильное впечатление, и о ней упоминается в «Отцах и детях» Тургенева. Вы, конечно, помните Евгения Базарова? Вот идеология Базарова и других нигилистов как раз и сформировалась под влиянием Бюхнера. Они были чистыми материалистами, смеялись над религиозными предрассудками. И Соловьев, будучи еще гимназистом, увлекся этими идеями и даже выбросил из своей комнаты иконы. Не знаю, какова была реакция отца, наверное, он был недоволен, но эпизод такой имел место. Соловьев так близко к сердцу принял материализм, что решил: если кроме материи ничего не существует, то нечего и иконы дома держать. А потом он стал дальше читать, увлекся философией, и когда дошел до Спинозы, опять стал идеалистом. Спиноза убедил его, что в мире существует что-то идеальное. А дальше произошло что-то очень странное. У Соловьева есть книга «На заре туманной юности» - незаконченное автобиографическое произведение, в котором Соловьев описывает свое «обращение». В 1872 году, когда ему было 19 лет, он ехал в поезде из Москвы в Харьков. И вот в этом поезде он познакомился с девушкой, которая ехала с ним в одном купе. И вот, переходя с нею из вагона в вагон, он внезапно потерял сознание, и если бы девушка его не поддержала, мог бы упасть между вагонами. Когда он очнулся, то, по его словам, «видел только яркий солнечный свет, полосу синего неба, и в этом свете и среди этого неба склонялся надо мною образ прекрасной женщины, и она смотрела на меня чудными знакомыми глазами и шептала мне что-то тихое и нежное […].Внутри меня совершилось что-то чудесное. Как будто все мое существо со всеми мыслями, чувствами и стремлениями расплавилось и слилось в одно бесконечное сладкое, светлое и бесстрастное ощущение, и в этом ощущении, как в чистом зеркале, неподвижно отражался один чудный образ, и я чувствовал и знал, что в этом одном было все». Так у Соловьева зародилась идея Софии как всеединства. В общем, мы имеем случай того, что психиатры назвали бы галлюцинацией. Потом у него эти явления повторялись. Работая в Лондоне во время своей заграничной командировки в библиотеке Британского музея (это было в 1875 году), он увидел «лицо Софии» в «золотой лазури» и услышал голос: «В Египте будь!». Соловьев внял этому голосу и отправился в Египет («по синему трепещущему лону уж мчит меня британский пароход»). В конце концов он добрался до Каира, где поселился в отеле «Аббат» и там услышал еще один голос: «В пустыне я – иди туда за мной». И вот он, в пальто и цилиндре, то есть одетый по-европейски, отправился в пустыню. Тот, кто был в Египте, понимает, что это не та форма одежды, которая способствует выживанию. Впрочем, пальто пригодилось, так как была зима, а ночи зимой в Египте бывают холодными. И опять он что-то увидел: «О лучезарная! Тобой я не обманут: я всю тебя в пустыне увидал», - как потом напишет об этом сам Соловьев в стихотворении «Три свидания». И, наконец, Соловьеву один раз (незадолго до смерти) явился дьявол. Моим родителям, психиатрам, все это казалось странным. Поэтому, хотя я понимал, что Соловьев интересен, я понимал также и то, насколько он не подходит для Физтеха с этими его видениями и голосами. Мне казалось, что это будет явно провальная лекция. Как только студенты услышат про «Софию» и «в Египте будь», они потеряют всякий интерес. Но времена меняются, люди устают и от материализма тоже и хотят услышать и другую сторону. Да это и не вредно. Эйнштейн, обучаясь в гимназии Луитпольда в Мюнхене, изучал католическую теологию, что не помешало ему стать великим физиком. Просто вы будете знать и о Соловьеве тоже. Конечно, сам Соловьев хотел бы, чтобы читатели интериоризировали его идеи, как, впрочем, этого хочет и любой другой философ. Любой философ в каком-то смысле миссионер. Материалисты тоже. Если вы возьмете Ницше, то у него невооруженным глазом виден проповеднический пафос. Взять хотя бы эту фразу: «Оставайтесь верными земле!». Это вам не Паскаль с его знаменитым пари, и тем более не Кант с его фразой: «Я ограничил знание, чтобы уступить место вере». Кант скромен, когда он пишет о религии в пределах чистого разума. А Ницше, напротив, напорист. Поэтому я подумал: пусть будет после Ницше Владимир Соловьев. Оба знают толк в проповеди, но проповедуют разное. Конечно, в результате может произойти реакция нейтрализации, когда кислота и щелочь в итоге дадут соль и воду.
Теперь поговорим отдельно об отношении Владимира Соловьева к другим философам. Начнем со Спинозы. Из-за того, что Владимир Соловьев обратился в идеализм, читая Спинозу, он на всю жизнь сохранил по отношению к Спинозе какой-то пиетет, и очень не любил, когда Спинозу обвиняли в атеизме. Здесь сложный вопрос. Если вы читали «Этику» Спинозы, вы должны были обратить внимание, что там первая часть называется «О Боге». Другое дело, что Спиноза понимает Бога по-своему. Он не рассматривает Его как Личностное Существо, Которое по Своей свободной воле из ничего творит мир. Скорее, по Спинозе, Бог – это и есть мир. Но все равно слово «Бог» остается. Впоследствии Соловьев посвятил философии Спинозы статью «Понятие о Боге (в защиту философии Спинозы)».
Также Соловьев относится достаточно тепло к основателю позитивизма Конту. Конт не был материалистом. Просто он считал, что человеческий дух проходит в своем развитии три этапа: религиозный, метафизический и научный. Должен еще наступить четвертый, социологический этап, когда на основе науки будет построено идеальное общество. И вот Соловьев в Конте, в его религии человечества (Конт предлагал рассматривать человечество как некое женское божество) видел что-то хорошее. Почему? Тут нужно вспомнить опять про Софию, которая ему явилась. София для ортодоксального христианства – сомнительная идея. И Соловьеву обычно ставят в вину, что он вносит какой-то гностический элемент в христианство, вводит какое-то женское божество. На самом деле не очень понятно, что имел в виду под Софией Владимир Соловьев. Вы знаете, что есть храмы в Новгороде, в Киеве, в Константинополе, носящие имя Святой Софии. Обычно объясняют это название следующим образом: София – это Премудрость Божия, т.е. одно из имен Иисуса Христа. Т.е. храмы эти посвящены Иисусу Христу Премудрости Божией. Но на иконах София иногда изображается в виде ангела с женскими чертами. Здесь важно учесть, что слово «софия» женского рода, как по-гречески, так и по-русски. И вот возникает идея, что София – это некоторое женское начало мира. Это похоже на «Ewig Weibliche» Гете. Иногда встречается толкование, что София – это образ «неизглаголанного девства» («Образ премудрости Божии, Софии, проявляет собою пресвятыя Богородицы неизглаголанного девства чистоту; имать же девство лице девиче огненно»). Другое толкование – София есть совокупность всего творения, идея мира. И тогда это уже перекликается и со Спинозой, и с Контом. Так что не случайно Соловьев любил этих двух философов! В чем близость идеи Софии к философии Спинозы? Дело в том, что Спиноза не отделяет Бога от творения: творение есть совокупность модусов атрибутов Бога. Так что Спиноза рассматривает Бога и мир как единое целое. Как это может быть совмещено с ортодоксальным христианством? Представим себе, что мы не рассматриваем по отдельности, например, лес, животных в лесу, людей, а считаем, что всё это как бы объединено единым замыслом. И существует какая-то единая премудрость во всем этом. И теперь назовем этот замысел, эту премудрость женским началом мира. Но почему женским? Это тоже очень интересный момент. С одной стороны, этим подчеркивается пассивность творения по отношению к Творцу («вся тварь совокупно стенает и мучится доныне» - Рим 8, 22). Но с другой стороны, подчеркивание Соловьевым женского начала мира очень прогрессивно. Ведь в Средние века господствовало аристотелевское учение о женщине как о существе низшем. Предназначением женщины было материнство, а не творчество. Поэтому в средневековые университеты женщины не допускались. А вторая половина XIX века, т.е. эпоха Владимира Соловьева, характеризовалась появлением женского образования (в том числе и в России). Сам Соловьев читал на открытых в Москве Высших женских курсах лекции по истории философии.
Но вернемся к Спинозе. У Спинозы главные понятия Бог и природа. Бог мужского рода, а природа – женского рода. И поскольку Бог и природа у Спинозы одно, то получается, что весь мир – это соединение мужского и женского начала. Понятно теперь, почему Спиноза близок Владимиру Соловьеву, ведь у Спинозы мы тоже видим «всеединство».
А чем близок Владимиру Соловьеву Конт? Конт предлагал создать религию человечества. Поскольку человечество по-французски женского рода, то он в качестве богини своей новой религии завещал изобразить молодую девушку с ребенком на руках, которая будет олицетворять человечество. Это все очень сходно с идеей Софии.
Теперь об отношении Соловьева к Пушкину. У Соловьева есть статья, которая называется «Судьба Пушкина». Надо сказать, что эта статья не всем понравилась. Например, Василию Розанову не понравилось то, что Соловьев пишет о Пушкине с нотками осуждения. Дело в том, что обстоятельства, связанные с дуэлью Пушкина, могут показаться странными. Согласно Соловьеву, Пушкин должен был стать выше чувства обиды и ревности, понимать свое назначение как поэта, что у него есть дар и этот дар надо беречь. Но Пушкин был слишком светским человеком, чтобы пренебречь условностями, и когда ему прислали диплом рогоносца, где говорилось, что его назначили «коадъютором великого магистра Светлейшего Ордена Всех Рогоносцев и историографом Ордена», он воспринял это как издевательство и посчитал, что это Дантес виноват. И хотя Дантес поспешил замять скандал и женился на родной сестре жены Пушкина, Пушкин всё же спустя три месяца написал его приемному отцу очень грубое письмо, после чего Дантес, конечно, не мог не вызвать Пушкина на дуэль. И Соловьев считает, что Пушкин в этой ситуации поступил неправильно. Это суждение Соловьева надо понимать сквозь призму его любви к Спинозе. Вы помните, что говорил Спиноза: «Аффект перестает быть страстью, как только мы сформируем о нем ясное и отчетливое понятие». Трудно себе представить, чтобы Спинозу кто-нибудь мог вызвать на дуэль. К тому же Спиноза не был женат, как, кстати, и Соловьев. Может быть, из-за этого он и не понял Пушкина. Надо быть женатым человеком, чтобы понимать, что значит честь жены и т.д. Помните эпиграф к повести «Капитанская дочка»: «Береги честь смолоду»? Важно иметь в виду, что работа над повестью была закончена в разгар этой семейной драмы. И Пушкин решил, что надо пожертвовать собой, чтобы сохранить честь. Соловьев этого не понял. Особенно он осуждает Пушкина за то, что тот, будучи уже смертельно раненным, вместо того чтобы прекратить дуэль, стал целиться в Дантеса и выстрелил в него. Не убил (пуля попала в пуговицу). Но хотел убить! Вот это стремление убить своего соперника Соловьев считал недостойным великого человека. Не буду сейчас судить, кто прав и кто виноват в этом споре, но просто обращаю ваше внимание, что отношение Соловьева к Пушкину не было однозначно восторженным.
Теперь об отношении Соловьева к Шопенгауэру. Оба они – и Соловьев, и Шопенгауэр – касаются одной и той же темы: смысл любви. Шопенгауэр в этом вопросе рассуждал как материалист: он считал, что человеческая любовь – это просто биологический инстинкт, пусть возвышенный и приукрашенный нашей способностью к представлению, т.е. нашим самосознанием. Цель всякой любви, по Шопенгауэру, это брак и потомство. Поскольку жизнь стремится к распространению (такова «мировая воля»), то она наделяет растений, животных и людей половым инстинктом. Об этом же пишет и Дарвин в своей книге «Происхождение человека и половой отбор». Дарвин дополнительно уточняет, что только самый сильный, мужественный, красивый оставляет потомство. Слабый, трусливый, уродливый остается без потомства. В этом, по Дарвину, источник прогрессивного развития. Отметим, что Шопенгауэр пришел к этим идеям раньше Дарвина. И когда в 1871 году появилась статья Дэвида Эшера «Шопенгауэр и дарвинизм», Дарвин сослался на нее во втором издании «Происхождения человека...», опубликованном в 1874 году. Т.е. Дарвин признал, что шопенгауэровские представления о любви родственны его собственным.
Если, по Шопенгауэру, любовь есть лишь преображенный половой инстинкт, то, согласно Соловьеву, это совсем не так. По Соловьеву, причина любви – это идеальное начало в женщине. Т.е. мужчина, видя реальную женщину, за ней (и в ней) видит некоторую идеальную женщину, т.е. «вечно женственное начало» или Софию. И его любовь направлена на этот идеал. Т.е. мужчина любит не саму женщину, а отражение в ней идеального начала, находящегося в материальной оболочке. Производство потомства в этом контексте совершенно не важно, а важна душа этой женщины. Вы помните, что Ландау делил мужчин на красавистов и душистов. Душисты – это мужчины, которые любят в женщине душу, а красависты – те, которые любят красивых женщин. Соответственно, Шопенгауэр будет красавист, потому что красота (по Шопенгауэру) – это залог здорового потомства. Красивый – значит молодой, здоровый, сильный. А наличие уродства (горба или чего-нибудь подобного) – это знак того, что потомства или вообще не будет, или оно будет какое-то хилое. Т.е. красавист – это тот, кто понимает любовь по Шопенгауэру и Дарвину. А душист, т.е. мужчина, который обращает внимание на душу женщины, на ее доброту, самопожертвование, альтруизм, это сторонник идей Соловьева, но не только, конечно, Соловьева, но и Спинозы и Конта. У Конта тоже была возвышенная любовь к Клотильде де Во: он не мог создать с ней семью, ибо она была замужней женщиной и набожной католичкой, тем более что она вскоре после их знакомства заболела туберкулезом и умерла. Конт просто любовался ею и идеализировал её. Прямо в духе статьи Соловьева «Смысл любви»! Ведь, напоминаю, смысл любви, по Соловьеву, в том, чтобы открыть человеку духовный мир, возвести его от материи к духу, чтобы в любви он испытал квазирелигиозный экстаз. Соловьева сближает с Контом и то, что он тоже был влюблен в женщину, которая была замужем. Здесь можно также вспомнить любовь Петрарки к Лауре и любовь Данте к Беатриче. Т.е. Соловьев трактует любовь в рамках традиции, которая восходит к эпохе Возрождения. Эта любовь, несчастная и неразделенная, не приводит к производству потомства, но тем не менее существует. И Спиноза тоже испытал несчастную любовь. Спиноза был влюблен в девушку, преподававшую ему латинский язык, дочь Франциска Ван Ден Эндена, в частном колледже которого он учился. Ее звали Клара Мария. Она была на 9 лет младше Спинозы. Она предпочла Спинозе другого своего ученика и позднее вышла за него замуж. Может быть из-за этого Спиноза так и не женился. Т.е. и Спиноза, и Конт, и Соловьев оказались способны к глубокому чувству, но были неспособны создать прочную семью. Впрочем, и Шопенгауэр тоже не создал семьи, так что дело здесь не только в убеждениях. Нельзя сказать, что материалисты лучшие семьянины, чем идеалисты.
Еще одна тема: Соловьев и Лев Толстой. С Толстым Соловьев почему-то не поладил. Соловьеву не понравилось в учении Толстого то, что тот свел христианство к нравственной проповеди, отрицая всю мистику и все чудеса. Соловьев даже написал диалог «Три разговора», направленный специально против Толстого. Этот диалог сложный, там много сюжетных линий, но я приведу вам только один пример. Если, по Толстому, всякая война – это разбой и убийство и в идеале человек вообще не должен служить в армии, то Соловьев считает, что есть справедливые войны и в некоторых случаях применение силы оправдано. Он приводит конкретный пример, когда русские войска вошли в Болгарию и пресекли резню, которую устроили турки. Такой был в Османской империи метод подавления мятежей: организация резни в качестве мести. Этот метод применялся и при подавлении греческого восстания 1821 года (резня на острове Хиос). Короче, Соловьев считает в некоторых случаях применение силы необходимым, чтобы зло не вышло из берегов. Поэтому должна существовать армия, полиция и т.п.
Теперь обратимся к сочинению Соловьева «Оправдание добра». Это одно из последних произведений, написанных Соловьевым. Главная идея книги – полемика с Дарвином, который считал, что наши нравственные нормы унаследованы нами от наших животных предков. Соловьев считает, что основа нравственных норм человека – это стыд, жалость и благочестие, из которых только жалость встречается в животном мире. Я не знаю, насколько взгляды Соловьева соответствуют современной биологии и этнографии, но несомненно, что животные не стыдятся, а у человека мы наблюдаем стыдливость и связанные с ней различные табу (даже у нецивилизованных племен). Для Соловьева это доказательство, что человек радикальным образом отличается от животного. Что касается жалости, то здесь вопрос сложнее. Соловьев признавал, что чувство жалости объединяет человека с другими живыми существами. Вы, наверное, знаете об эксперименте на крысах, имеющем целью установить, обладают ли крысы эмпатией. В одной клетке сидит крыса перед миской с едой и слышит, как из другой клетки раздается писк истязаемой крысы-соседки. И вот крысы четко разделились на две группы. Одни крысы продолжали есть, несмотря на писк, а другие отказывались от еды. Соловьев не бихевиорист, экспериментов над крысами не проводил, но он знал, что эмпатия (т.е. жалость) присуща и животным тоже, ибо не мог не видеть, например, что все животные жалеют своих детей. Что касается благочестия, то Дарвин очень иронично к этому относился. Он говорил, что когда собака с умилением смотрит на хозяина, это и есть проявление благочестия у животных («Выражение, с которым собака смотрит на хозяина, вернувшегося после долгого отсутствия, и лицо человека, погруженного в молитву, были для Дарвина знаком одной и той же внутренней реальности»). Но, конечно, животные не проявляют признаков сознательной религиозности.
Теперь снова вернёмся к всеединству. Когда Соловьев вернулся к религии и преодолел свое подростковое увлечение материализмом, он, разумеется, заново переосмыслил своё вновь обретенное религиозное мировоззрение. И он совершенно иначе, чем большинство его современников, отнесся к проблеме разделения церквей. Вы знаете, что в России господствующей религией было тогда православие. Были в России и католики: в основном немцы, поляки и литовцы. И большинству людей казалось, что это разделение на католиков и православных носит чисто этнический характер: поляки – католики, русские – православные. Аналогично и в Британской империи: ирландцы – католики, англичане – протестанты. Все в этом разделении христиан на конфессии видели просто знамена, под которыми выступают различные нации. Но на самом деле это очень поверхностная точка зрения. Уже на примере немцев, французов, швейцарцев видно, что она не работает. А если рассматривать другие религии, например ислам, то там среди мусульман есть и башкиры, и татары, и казахи, и чеченцы (список можно продолжить). Да и среди католиков есть и поляки, и итальянцы, и испанцы, и ирландцы... Соловьев считал, что в христианстве не должно быть разделения на католиков, православных и протестантов, а должно быть некоторое взаимодополнение. И он предложил в своей книге «Россия и Вселенская Церковь», которую он опубликовал на французском языке в Париже в 1889 году, такой проект, что Римский Папа объединится с русским царем и они вместе устроят мировую гармонию. Это всем не понравилось: и не только русским властям это не понравилось: причем здесь Папа, мы и без Папы разберемся – но и полякам тоже: причем здесь русский царь? Полякам, конечно, нравилось, что Соловьев с похвалой пишет о католичестве, но третью часть его книги «Россия и Вселенская Церковь», где как раз говорится о русском царе как о потенциальном союзнике Папы, поляки не включили в издание этой книги на русском языке, которое было опубликовано в Кракове в 1904 году.
Ну и, наконец, осталось два момента. Во-первых, антиутопия Соловьева «Повесть об Антихристе». Это вообще любопытно, как и сам жанр антиутопии. Конец XIX века вообще характеризовался появлением как утопий, так и антиутопий (примером первой является книга Беллами «Взгляд назад», примером второй - книга Доннелли «Колонна Цезаря»). За основу антиутопии Соловьева, которая входит в качестве отдельной повести в диалог «Три разговора», взят религиозный сюжет из библейской книги «Откровение Иоанна Богослова» (более известной широкой публике под названием «Апокалипсис»), где повествуется о приходе Антихриста. Теперь возникает вопрос: что это за Антихрист и как его можно себе представить? Не надо забывать о том, что к концу XIX века слово «Антихрист» уже было растиражировано Ницше, его книга «Антихрист», написанная в 1888 году, была опубликована в 1895 году. Соловьев, безусловно, знал об этой книге, поскольку в «Оправдании добра» есть такая фраза: «В своей полемике против христианства Ницше поразительно «мелко плавает», и его претензия на значение «антихриста» была бы в высокой степени комична, если бы не кончилась такою трагедией». Так что «Повесть об Антихристе» можно рассматривать и как своеобразное продолжение полемики Соловьева с Ницше.
Что представляет собой Антихрист по Владимиру Соловьеву? Это политический лидер мирового уровня, который строит свою программу на нехристианских основаниях. При этом он своего рода мистик. Ему является какой-то дух и дает ему советы, как достичь власти над миром. Т.е. это не чистый материалист, а персонаж типа Фауста, который имеет советника в лице Мефистофеля. Непонятно, что это за дух, который дает соловьевскому Антихристу советы, но скорее всего это сам Сатана, о котором упоминается в обряде крещения: «Отрекаешься ли от Сатаны, и всех дел его, и всех ангелов его, и всего служения его, и всей гордыни его?». Надо по ритуалу ответить: «Отрекаюсь!». А в случае соловьевского Антихриста всё как раз наоборот: ему нравится Сатана, и дела его, и гордыня его. И в какой-то момент он принимает Сатану в свое сердце. Т.е. это как бы антикрещение. И вот этот Антихрист становится лидером человечества. Человечество в то время (речь идет о начале XXI века), по Соловьеву, только что вышло из эпохи кровопролитных войн и искало пути к вечному миру. И всем очень понравилось, что нашелся, наконец, мировой лидер, который наведет порядок. Но остается вопрос: как этот Антихрист будет строить отношения с Церковью? И вот что произошло: Церковь разделилась на две части. Причем у Соловьева это не одна, а три Церкви: православная, католическая и протестантская. И во всех этих трех Церквах организуются фракции, которые почувствуют, что Антихрист не их человек, и будет некоторое пассивное большинство, которому всё равно, лишь бы Антихрист субсидировал их. Антихрист же к каждой Церкви пытается найти свой подход. Православным он говорит: я понимаю вашу привязанность к древним обрядам, я вам даю возможность устроить музей древних икон и книг, но взамен прошу вас признать меня «своим истинным вождем и владыкою». Все довольны, кроме небольшой фракции, возглавляемой неким старцем Иоанном, который говорит Антихристу примерно следующее: «Мы не пойдем за тобой, нам не нужны твои подачки. Исповедай Христа при всех, и тогда мы примем тебя». Следует минута молчания, потом Антихрист применяет сверхспособности, данные ему Сатаной, и убивает старца. Примерно то же происходит и с католиками. Там тоже выделяется некое меньшинство, возглавляемое Папой Петром II, которое не признает Антихриста. Такое же меньшинство оказывается и среди протестантов – его возглавляет некий профессор Паули. И эти три меньшинства в итоге объединяются. Получается экуменизм на почве отрицания Антихриста.
Надо сказать, что диалог «Три разговора» вызвал определенную сенсацию (не в последнюю очередь из-за «Повести об Антихристе») и даже был в разгар Первой мировой войны издан на английском языке (War and Christianity: From the Russian Point of View. Three Conversations by Vladimir Solovyof. London, 1915). «Три разговора» с тех пор неоднократно издавались на Западе (как, впрочем, и другие сочинения Соловьева). Можно сказать, что «Повесть об Антихристе» пользуется на Западе большой популярностью (особенно среди католических богословов).
Наконец, последний вопрос, который я хотел бы с вами обсудить, это отношения Соловьева и Достоевского. Они познакомились в 1873 году. В июне 1878 годи они вместе поехали в Оптину пустынь. Достоевский искал в этой поездке утешения: у него в мае 1878 года умер трехлетний сын Алеша от эпилептического припадка (его именем Достоевский впоследствии назовет одного из главных героев романа «Братья Карамазовы»). Причины, побудившие Соловьева ехать в Оптину пустынь, мне неизвестны. Может быть, он просто посчитал честью для себя составить компанию знаменитому писателю. Они ехали в Оптину пустынь, чтобы встретить там знаменитого подвижника - иеросхимонаха Амвросия Гренкова. В то время Достоевский уже приступил к написанию своего последнего романа («Братья Карамазовы»), и вывел иеромонаха Амвросия под именем старца Зосимы. Что касается Соловьева, то какие-то его черты отразились в образе Алеши Карамазова.
Т.о. мы видим, что Соловьев оказался в центре интеллектуальных событий Европы и не оставил без внимания ни одно крупное философское течение: он испытал влияние и материализма Бюхнера, и пантеизма Спинозы, и позитивизма Конта, полемизировал с Шопенгауэром, Ницше и Львом Толстым, дружил с Достоевским. В лице Соловьева мы встречаем представителя просвещенного идеализма, человека, который пытается объяснить и обосновать свою позицию, ответить на аргументы своих идеологических противников из числа материалистов и атеистов.
Идеи Соловьева не всегда встречали положительный отклик. Например, Ленин, когда Луначарский предложил ему список выдающихся культурных деятелей, достойных увековечения, вычеркнул из этого списка имя Соловьева. Зато поставили памятник Радищеву (тут Ленин не возражал). В конце концов включили в школьную программу Достоевского, но не роман «Братья Карамазовы», где можно было бы поговорить о Соловьеве, а «Преступление и наказание». Так что единственным поводом напомнить школьникам о Соловьеве остается эпиграф к стихотворению Блока «Скифы», с которого мы и начали лекцию. И сколько придется ждать, прежде чем включат в школьную программу другие стихотворные строчки Соловьева, например: «О, Русь! В предвиденье высоком/ Ты мыслью гордой занята;/ Каким же хочешь быть Востоком:/ Востоком Ксеркса иль Христа?». Конечно, вы можете возразить, что стихи Соловьева не лирические, а философские, и это затрудняет их восприятие школьниками.
Что касается Софии, тут еще один момент. Разговорами о Софии, о католичестве и о Римском Папе Соловьев испортил себе репутацию среди православных, поэтому даже если войдет в школьную программу предмет «Основы православной культуры», то и там Соловьев едва ли будет упомянут из-за того, что он не совсем ортодоксален. Т.е. Соловьев всегда будет маргиналом, а причина этого в том, что он создавал свое мировоззрение с нуля и, естественно, не строил его по какой-то заранее заданной схеме, а руководствовался приходившими к нему мыслями (которые он называл откровениями), и эти мысли излагал в своих сочинениях. Поэтому его творчество с трудом вписывается в какую-то систему. Хотя, конечно, его любят и знают. И все-таки я удивился, когда поступил такой заказ от Насти: прочтите лекцию о Владимире Соловьеве.
После 1917 года звезда Соловьева закатилась на его родине. Ленин, как вы уже слышали, вычеркнул его имя из списка культурных деятелей, так что судьба его была решена. Тем более, что Соловьев позволял себе шутить над диалектическим материализмом: «Не мой материализма тонким мылом диалектики, - кроме пены, ничего не выйдет». Вообразите, как это могло быть воспринято в СССР, где в вузах в обязятельном порядке преподавался предмет под названием «диалектический материализм». Конечно, такие высказывания не способствовали его популярности в советское время. Небольшой всплеск академического интереса к Соловьеву в начале 1980-х был связан с деятельностью философа Алексея Федоровича Лосева, который написал биографию Соловьева и опубликовал ее в серии «Мыслители прошлого» в 1983 году. Потом началась перестройка, и тот же Лосев издает в 1988 году два тома сочинений Соловьева в серии «Философское наследие». Но в том же 1988 году Лосев умер, появилось в продаже много других, ранее запрещенных книг, потом, как вы знаете, начались «лихие девяностые», люди занялись зарабатыванием денег, и было уже не до Соловьева. Потому что Соловьев – это философ, который очень далек от экономики (это не Карл Маркс). А что касается популярности Ницше, почему Ницше затмил Соловьева, то это объясняется тем, что Ницше материалист, а люди живут здесь, на земле, им нужно что-то сейчас дать в руки, какой-то слоган, например, «любовь к судьбе» или «то, что меня не убивает, делает меня сильнее». Как говорится, одной Софией жив не будешь. Сейчас в моде не только Ницше, в моде Фрейд, Юнг, Фромм – психологи, которые дают человеку какие-то конкретные советы, как выжить, как не сойти с ума. Но, как мы покажем в дальнейших лекциях, многие психологи, в первую очередь Юнг и юнгианцы, возвращаются к религии, и при таком повороте Соловьев снова может стать востребованным.