Горячка юных лет. Наташка

Она пришла в нашу группу только во втором семестре - перевелась с вечернего факультета, чтобы компенсировать естественную убыль после первой сессии.
Вместе с ней и после нее в группу пришло много ребят на места тех, кто покинул институт.
Причем не всегда студенты прекращали учебу потому, что не смогли сдать экзамены. Я уже писал про двоих интересных парней из Ростова-на-Дону - Чигвинцева и Верхососова, которые просто не стали сдавать экзамены.
Они были вполне толковыми ребятами, хотя, как и мы, разгильдяями. Не думаю, чтобы у них возникли проблемы на экзаменах. Просто Чигвинцев решил, что все-таки будет поступать на мехмат в МГУ, потому что математика у нас ему не интересна, а Верхососов пришел к выводу, что вообще ошибся с выбором жизненного пути, и вернулся домой.
За время обучения я убедился, что из нашего института практически никого не выгоняли. Например, матанализ я сдавал пять раз, если считать вместе с коллоквиумами. Однако, никто не угрожал мне, что если не сдам, выгонят из института. Да хоть десять раз сдавай, только сдай!   
Всегда, или почти всегда, студенты покидали институт сами в течение первых двух курсов. На их место приходили студенты вечерних отделений или из других институтов. Так, из первого набора до диплома дошла только половина группы. 

Я обратил внимание на пушистую гриву медно-рыжих Наташкиных волос.
Всегда испытывал слабость к рыжим волосам, но у моих подруг никогда таких волос не было.
Парадокс!
Не в моих привычках было спешить знакомиться с новыми девчонками. Я всегда долго, исподволь присматриваюсь. Узнаю их со стороны, пытаюсь понять и представить себе, какие они. Будет ли мне с ними интересно и не придется ли потом отыгрывать назад. Да, "я очень разборчив", как называлась картина американского художника-абстракциониста, которую я увидел на ВДНХ в павильоне "Культура" зимой 1966 года.
Как-то я увидел Наташку около дома моей подруги. На следующий день на семинаре мы сидели рядом.
- Ты что, живешь в этом доме? -  поинтересовался я у нее.
- Да. А ты тоже в нем живешь? - спросила она.
- Живу. Иногда...
Мои друзья понимающе улыбнулись, но Наташка не оценила фривольную шутку. Видимо, не поняла.
Тем не менее первый контакт состоялся и после этого мы нередко вместе возвращались из института: она выходила из метро на одну станцию раньше меня. По пути мы болтали на разные легкие и необязательные темы, обсуждая прошедший день и наших однокурсников.
У меня сложилось о ней впечатление как об очень юной и совершенно непосредственной девчонке. Начитана, знает музыку, острая на язык. Еще совсем по-девичьи, но уже немного стерва, что мне всегда нравилось в девушках. Без тени показной робости и смущения и в то же время без намека на завлекающее лукавство, которым часто пользуются девушки при общении с юношами, даже если не имеют цели углубить с ними знакомство. Просто так, чтобы был «у ноги». Вот этого в ней не было - только легкость и чистота дружеского общения попутчиков.
Поэтому и мне было легко - не надо включать инстинкт охотника и выстраивать тактику поведения. Тем более, что в одном с ней доме жила моя девушка и мы даже пару раз случайно ее встретили.
Однако частые совместные возвращения домой (а иногда случалось встречаться и утром по пути в институт), не могли пройти даром. Мы находили с ней общие взгляды, общие интересы, общее отношение к каким-то событиям. Да просто нам вдвоем было не скучно! Никому из нас и в голову не приходило думать о каком-то возможном развитии отношений. 
На втором курсе мне надоело ходить на гимнастику, тем более что все мои друзья перешли в группу "дистрофиков" - так мы называли группу для студентов с ослабленным здоровьем. На самом деле Хуторненок был кандидатом в мастера по плаванию, Блондин - перворазрядник по футболу, Славка имел первый разряд по волейболу. Все объяснялось тем, что  "дистрофики" на занятиях гоняют мяч, играют в волейбол и, главное, не сдают никаких зачетов и нормативов. И вообще, все занятия проходят в парке "Покровское-Стрешнево", на свежем воздухе. Красота!
Чем же я хуже? По подсказке моих друзей я пошел в районную поликлинику, пожаловался на определенные недомогания и тут же получил диагноз - "вегето-сосудистая дистония". Теперь и я "дистрофик"!
Наташка тоже в группе студентов с ослабленным здоровьем, и наши занятия проходят вместе.
Как-то подпрыгнув за веточкой, я неудачно приземлился на торчащий из земли корень дерева и подвернул ногу. Быстро созрела мысль, что можно сачкануть с занятий. Изобразив неимоверную боль, я сказал преподавателю, что мне надо в медпункт, но один я не дойду, и взглянул на Наташку. Она поняла с полувзгляда.
- Я помогу ему дойти, - быстро предложила она, - мы живем рядом.
Хромая и как бы опираясь на Наташку я направился в медпункт. Отойдя на расстояние, достаточное, чтобы нас не было видно, я бодро запрыгал на подвернутой ноге, чтобы показать, как нам здорово удалось смыться с занятий. Хотя нога, конечно, побаливала.
В медпункте мне залили сустав хлорэтилом - лидокаина тогда не было - и боль совершенно прошла. И мы стали думать, куда пойти. Ну не домой же идти!
Решили пойти в кино. Выбрали новый фильм в кинотеатре "Уран", потому что со Сретенки шел троллейбус, на котором можно было легко добраться и до ее дома, и до моего.
Какой был фильм, в памяти не отложилось, но запомнилось, что уже к середине сеанса заморозка стала отходить и боль не на шутку давала о себе знать. Я, конечно, бодрился, но Наташка со своим женским чутьем быстро поняла, что мне не до фильма.
- Пойдем домой, - предложила она, хотя фильм еще не кончился.
- Да нет, давай досмотрим, - держался я.
- Пойдем, пойдем. Фильм неинтересный.

Мы сели в троллейбус. Когда Наташке надо было выходить, она вдруг предложила:
- Давай я тебя доведу до дома.
Вот еще! Я даже содрогнулся, представив, как моя туша опирается на плечи худенькой девчонки.
- Да ты что? - бодро возразил я, - я же прикидываюсь!
Наташка даже не улыбнулась, только с вниманием и сомнением посмотрела на мою ногу. Однако настаивать не стала.
Когда я вышел из троллейбуса на своей остановке, на подвернутую ногу я уже не мог наступить и до самой квартиры - а это метров триста - доскакал на одной ноге.
Вот вам и «дистрофик"!

Наверное, этот эпизод нас еще немного сблизил. Наташкино женское сердце откликнулось сочувствием на чужую боль, а я был ей за это благодарен.
 Целую неделю я валялся дома. После занятий Наташка звонила, интересовалась моей ногой, рассказывала, что было в институте, и мы, как обычно, обсуждали новости.
Этот эпизод как бы связал нас тонкой эластичной нитью. Мы еще не вместе, но уже не отдельно. У нас есть маленькая тайна, о которой знаем только мы.
- А помнишь, как ты прикидывался, что все это ерунда, а потом еле доскакал до дома? - поддевала меня Наташка.
- А ты-то! Хотела дотащить мою тушу до дома! - парировал я. - Я бы просто расплющил тебя, и мы оба растеклись бы по асфальту!
Тихо и постепенно я начинал смотреть на Наташку иначе. Я стал замечать ее веселые серые глаза, ее маленький нос, который очаровательно морщился, когда  небольшой аккуратный рот слегка растягивался в озорной улыбке.
Ее чуть лисья мордашка с веснушками на белой коже в ореоле шикарных волнистых медно-рыжих волос уже стала существовать для меня самостоятельно от всего, что ее окружало. Я уже был способен представить ее в своем воображении, хотя практически лиц вообще не запоминаю – не дано.
Регулярные совместные возвращения из института домой, когда мы легко и свободно болтали обо всем, что приходило в голову, создали своеобразную ноосферу, в которую мы были погружены. Вокруг нас размещались наши шутки и отклики на них, наши воспоминания, наши оценки друзей и событий, происходивших с ними. И все это было только наше!
Невесомо перемещаясь в этой среде нашего общего поля памяти, мы могли только напомнить друг другу тот или иной всплывающий в памяти эпизод, и он вытягивал всю картину произошедшего, отчего нас охватывал приступ радости узнавания и воспоминания.
Так близкие друзья детства вспоминают минувшее.
 Не знаю, сколько еще продолжались бы такие, вполне дружеские отношения. Ничто не предвещало каких-либо изменений. Между тем физически крепким студентам пришло время сдавать какие-то нормативы – наверно кросс, а нас, "дистрофиков", привлекли к нему, чтобы контролировать прохождение трассы бегунами. Назначили это мероприятие в том же парке "Покровское-Стрешнево". 
Чтобы не было скучно, мы с Наташкой выбрали общий контрольный пункт. Привычно перебалтывались ни о чем, попутно записывая номера «физкультурников», пробегавших мимо нас.
Кросс подходил к концу. Стояла золотая осень. Солнце постепенно приближалось к верхушкам деревьев, но еще было довольно ярким, и разноцветная блестящая листва посылала в глаза "зайчиков", заставляя жмуриться.
Постепенно начинало вечереть. Вот уже солнце скрылось за деревьями, но освещало небо по-прежнему. Над парком установилось почти студийное, яркое, но бестеневое освещение, когда прекрасно прорабатываются все, вплоть до самых мельчайших, детали изображения.
Наконец кросс закончился, все пробежали. Протоколы были сданы, но из парка уходить не хотелось. Мы свернули с аллей и пошли по пятнистому желто-зеленому ковру из опавших листьев, постепенно углубляясь в заросли подлеска.
Я подбрасываю ногой шуршащие листья, Наташка наклоняется и подбирает самые красивые, собирая их в букет. Перед этим каждый лист показывает мне.
- Посмотри, какой красивый, - с восторгом восклицает она, любуясь новым листом. 
- Да, действительно, - с улыбкой соглашаюсь я, хотя не вполне уверен, что соглашаюсь с красотой листа.
Как зачарованный, я смотрю на Наташку.
Передо мной ожила картина Густава Климта. Адель или Юдифь смотрела на меня. Серое элегантное пальтишко-букле трапецией с широкими расклешенными рукавами на фоне красно-желто-зеленой осенней листвы и ее счастливая лукавая мордашка в обрамлении пышной меди волос с серыми лучистыми глазами, полными восторга от красоты осени, шороха листьев и нашего одиночества вдвоем.
Тут же представилась еще одна картина Климта - "Поцелуй".
 Она молчала, пристально глядя на меня. Я впервые заметил тогда эти искорки в ее серых глазах. Они словно танцевали – то вспыхивали, то гасли. Я смотрел ей в глаза, вдыхал ее аромат и чувствовал, что у меня начинает кружиться голова.
Может быть она еще и не любила, но казалось, что очень хотела быть любимой. Так светилась вся детской игривой нежностью, что и мое сердце уже не могло не откликнуться на этот призыв, как не мог бы я отказать ребенку в конфете.
Всякий раз, когда я взглядывал на нее, она отвечала мне простодушной счастливой улыбкой – без тени притворства или жеманства: я чувствовал, как радость играет в ней.
Я обнял ее и почувствовал, что все хрупкое девичье тело дрожит. Осторожно коснулся губами лба. Но не для поцелуя. Мне захотелось передать ей свое тепло. Отплатить за доверчивость чем-нибудь равноценным тому, что она отдавала мне.
Когда мы поцеловались, она крепко прижалась ко мне, «но совсем не так, как Татьяна», подумал я. Татьяна прижималась ко мне в порыве страсти, а у нее это было какой-то детской потребностью в ласке. Она обнимала меня неуклюже, как девочка, которая учится танцевать.
– Я тебя совсем не чувствую,- сказал я. И расстегнув ее пальто, начал поглаживать ей спину – теплую под тонкой шерстью свитера. Она уже слегка дрожала, и я осторожно положил руку ей на грудь.
– Как у тебя стучит сердце,- сказал я.- Неужели ты боишься?
– Сейчас немножко боюсь,- тихо ответила она.
Я просунул руки в широкие рукава ее пальто. Кожа у нее была такая прохладная, нежная, что собственные пальцы показались мне грубыми и толстыми, как сардельки.
Ласковым движением скользнув от ее плеча вниз, к запястью, я без труда обхватил ее руку большим и указательным пальцами.
– Какие у тебя тонкие запястья!
– Ты меня пугаешь,- весело заметила она.- Мне кажется, что я Красная Шапочка, а ты страшный Серый Волк.
– А я и в самом деле волк,- произнес я басом и легонько укусил ее за ухо.

В парке постепенно стемнело и климтовские цвета золотой осени померкли с последними лучами солнца.
Мы молча направились к выходу. Молчание не томило, но помогало сохранить  в себе упоительные ощущения. Мы берегли случайное очарование осеннего дня, подаренное нам.
Уже в вагоне метро с Наташки слетело оцепенение, и она в толкучке вагона стала вскидывать высоко руку с букетом осенней листвы и громко восклицать:
- Смотри, какой восхитительный букет! Я принесу его домой и поставлю в вазу! 
- Наташка, - с улыбкой говорю я, пытаясь соблюсти приличия, - не так громко, а то люди подумают, что ты пьяная.
- А я и есть пьяная! - нисколько не понизив голос, восклицала Наташка. - Да, я пьяная женщина!
Люди вокруг нас только улыбались, нисколько не осуждая нас.

После этого случая мы много гуляли по старой Москве и много разговаривали. Иногда целовались, заглянув в какой-нибудь темный старый двор.
Но однажды случилось так, что я не очень удачно над ней пошутил. Наверно, это выглядело пошло, потому что Наташка обиделась, резко вырвалась из моих рук и побежала. Я не сразу понял, в чем дело. Что не так? Ну пошутил, ну глупо. Это же не повод, чтобы срываться и бежать!
Я остался стоять в темном дворе на детской площадке - думал, что она остынет и будет ждать меня где-нибудь неподалеку.
Докурив сигарету, пошел по темному Боброву переулку, но Наташки там не было. Вернулся на Фролов переулок - тоже нет. Вышел на Сретенский бульвар, но и там не видно. На душе стало неспокойно. Прошел по бульвару до Сретенки. Осматривал по пути всех прохожих и сидящих на лавочках, но и там ее не было. Я сел в троллейбус и доехал до ее дома.
Из автомата позвонил: Наташка сняла трубку.
«Вот как, - про себя рассердился я. - Значит ты уже дома, а я, как дурак, бегаю по бульварам…».
Услышав ее голос я повесил трубку.
Еще бы! Я тут бегаю по всей Москве, ищу ее, а она, выходит, давно дома и совсем не думает о том, что я волнуюсь!
А Наташка, как оказалось, страшно обиделась. Свою глупую шутку я не запомнил, но наверное, что-то грязное в ней все же было.
На следующий день в институте мы даже не поздоровались. Никто не хотел делать первый шаг. У меня была своя компания, а у Наташки вскоре появился новый друг.
Два года после этого мы с ней не разговаривали. И только после четвертого курса на практике в Химках, куда нам приходилось ездить вместе, поскольку было по пути, наша дружба начала восстанавливаться, даже появилась некоторая надежда на развитие отношений.
Мы снова гуляли по парку, но в этот раз по летнему Останкинскому, рассказывали о своей жизни в то время, когда были врозь, читали стихи.
После практики я собирался в Коктебель, и Наташка даже изъявила желание тоже туда приехать.
Прорисовывалась перспектива...