Тишина вращения Земли

Так тихо. И так проникновенно. Оранжево-матовое небо.

Ни вечер, ни утро. Ни закат, ни рассвет. Безвременье.

Они в росе. И в тумане, легшем влажными слоями.

И никакого действия. А только состояние. Наверное – блаженства. Растворенного счастья.

Оттого, что они сейчас одно целое, и никого больше нет и не будет.

Оттого, что настал тот главный момент взаимопонимания и покоя и уже не кончится никогда.

Точка времени как будто раскрылась изнутри, как цветок.

Еле уловимым лучом подсвечены ее белые волосы.

Он особенно любил этот ракурс – ее волос в бледном сиянии, просвеченный так, что сам как будто светился прозрачной нитью. Этот луч предназначался только для этого волоса.

Он любил ее длинные волосы.

– Что замер, молчишь?

– Я не молчу. Думаю.

– О чем?

– Если заговорю – это кончится. Не хочу конца, боюсь. Просто хочу наслаждаться и не спугнуть… этот мир. В другом мире нас нет.

– Чего боишься-то? У тебя же все хорошо, везде. Это мне надо бояться.

– Я за двоих боюсь.

Он помолчал.

– Мы здесь как в сне. Сон кончается, когда осознаешь, что это сон. Так и этот мир, в котором нельзя говорить.

Она посмотрела на него.

– Когда ты молчишь, ты думаешь плохое. Обо мне.

Он понял, что, будь они сейчас в сети, с этих слов могла бы начаться ссора. Но они были рядом – он прижал ее к себе, обняв за талию, коснувшись кончиков волос, улыбнулся и поцеловал в губы.

– Нет, девочка. Никогда не думаю и думать не могу.

Ее губы были немного сухие, рот чуть приоткрылся в ответ.

Он помнил самый первый поцелуй год назад – эту же суховатость и податливость. И свои первые ощущения, в чем-то неожиданные – как будто поцеловал что-то знакомое с самого детства, как сестру. И как неминуемое что-то.

Она первой проявила тогда инициативу, но теперь это было уже неважно.

И первым в романтическим вступлении к сближению были, как по шаблону, звезды – августовское созвездие взлетающего Лебедя, которое видели оба в один и тот же вечерний час из разных своих городов и которое протянуло им ниточку единения из тишины далекого космоса. Еще с молодости он помнил все звезды неба, любил говорить о космосе – осталось от школьного увлечения. Теперь это выручало.

>>>Ты – мое пространство переменное –
и огромное, и малое в одном,
ты – моя укромная вселенная,
дышащая благостным теплом.
Ты – моя уютная симметрия –
завитки узорами плывут;
узелок блаженного бессмертия,
связанный из нескольких минут.
Легкая, как ласточкино гнездышко,
паутинка, из которой шлейфы б шить, –
ты – животрепещущие солнышки,
собранные в бисерную нить.
Ты живешь как будто кратковременно,
тайно ждешь, что скажут – не дыши!
Скрытая и скромная материя
в черном веществе моей души.
Иногда лишь, глядя виновато,
ты фотонами взметаешься слегка,
и тогда мой мир бывает матовым,
и в закатном свете – облака...

Вторым шаблоном стали стихи.

Она говорила, что любит их, и просила прислать ей что-нибудь из написанного (а он иногда писал).

Они их обсуждали, сделали это почти традицией. Говорили о редком счастье современной женщины, которой кто-то посвящает стихи. И о том, что они сейчас не в моде. Уходя спать, она так и просила – «стих»? И он выдавал уже заготовленное – по четверостишьям, строчкам, чтоб душевное воздействие было сильнее...

Им нельзя было быть вместе. У него была семья – любящая жена, дочь, у нее – сын. Ни работа, ни жилье, ни материальное положение не позволяли ничего изменить.

И все-таки она грезила, что когда-нибудь он уйдет к ней насовсем. Рисовала ему классическую романтику – тихий дом, вечера вдвоем со свечами, камином и обязательным дождем за окном. Описывала бытовую идиллию в подробностях.

Но знала, что так не будет никогда. Оба знали.

Она была с ним и счастлива, и несчастлива одновременно.

Но она чувствовала себя женщиной – до самой глубины и во всю полноту, так, как никогда до этого ни с кем не чувствовала.

Он перекрывал собой ее прошлое, которое ей было теперь не нужно, и открывал будущее, на которое она была безоговорочно согласна, в любых формах.

Она смотрела ему в глаза – и он, скрывая сиюминутное блаженство, уплывал куда-то. Она улыбалась, неосознанно слегка склоняла голову и покачивала ей, изучала его во всех ракурсах, «съедала» глазами.

Он чувствовал это постоянно, когда не смотрел на нее, «видел» памятью характерные впадинки ее глаз, тонкие мимические морщинки.

Именно так смотрит влюбленная женщина. Влюбленная безумно.

Она шептала ему банальные нежности и простые признания, но после того, какой он видел ее в обычной жизни, в кругу знакомых, коллег, друзей, слегка жестковатой, прозаичной, эти нежности были для него высшей степенью откровения, самыми ценными и главными словами любви. Каких никто никогда никому не говорил.

Они возвышали его как единственного мужчину на земле – когда он пьянел от ее слов. Они выделяли его как самого лучшего, идеального – когда он трезвел после встреч с ней.

И именно контрастом они поражали его – эта же женщина днем рассказывала ему о своей работе с нервным негативом, ругалась на всех, даже грубые слова употребляла, какие не от всякой женщины услышишь, но ночью, когда они встречались…

>>>А ты услышалась мне музыкой без звука,
как эхо, отколовшимся минором,
в который погружаешься не слухом –
а чувствуешь, как воздух, каждой порой.
Как будто не было ни сути, ни предметов,
а только рябь пространства, только дрожь.
Ты тронула меня не веществом, а ветром –
который, приближаясь, создаешь.
Как я тебя вдыхал, как мною ты дышала –
мы превратились в души-облака.
Ты таяла со мной, ты быть переставала
от моего последнего глотка.
Материю времен мы будто расщепили –
мгновения раскрылись в целый век.
Я знаю, что ты там – и бывшая, и ныне,
мой неприкосновенный человек...

У них всегда был сумасшедший секс, такой, что обоих возносило, до измождения, почти до потери сознания.

Обоим всегда было его мало.

И кроме физических ощущений, он видел, как секс преображает ее, как она почти буквально «улетает» (это ее слово), дрожа от блаженства. Как заводит и действует на нее каждое его прикосновение, движение, какие вздохи и стоны рождает – одновременно глубокие и высокие, резкие и нежные.

Вместе с ней он, старше ее на одиннадцать лет, открывал в своем теле то, на что, казалось, уже не был способен.

В счастливой усталости в финале она отползала от него на другой край постели, как на край земли, пока он снова не настигал ее жаркими объятьями, и она не сопротивлялась.

За ночь они жадно наверстывали все, что упустили в ином мире.

За ночь они успевали испытать столько, будто прожили целую жизнь.

После таких бурь, разъехавшись по городам, они вспоминали в вечерней сети, как все было, благодарили друг друга, обменивались «дорожками поцелуев» – смайлами в виде воздушных поцелуев, сердечками – и говорили – это для тебя, солнышко, это в губки, это в шейку, и ниже, ниже, ниже…

И секс продолжался уже в сети.

Он писал ей все интимные подробности, расписывал каждый свой шаг, со звуками и запахами, ласкал словами каждую часть ее тела (каждую они называли своим именем), и обоих терзало и будоражило, и заснуть уже было невозможно...

И чуть ли не сразу после таких слов они ссорились.

По пустякам, из ничего, глупо.

И так стремительно, что шкалило от эмоций, истерило, что тут же доходило до «никогда», «забудь меня, вычеркни», «жалею, что встретил тебя», «прощай».

В такие моменты они проклинали и ненавидели друг друга, один писал гадости, другая напускала равнодушие. Наступало молчание.

Но они все равно были вместе.

>>>Не грусти. Что видится вдали –
ночью было с нашими телами;
эти километры между нами –
тишина вращения Земли.
То, что друг от друга отделяло,
запрещало нам соприкасаться –
соскользнуло ватным одеялом
под сквозным космическим пространством.
В эти ниши звездного рассвета
я вселяюсь каждую минуту –
и они плывут к тебе с планетой
уголками моего уюта;
доплывут – и сердце все пронижет
остро-нежно током переменным:
это я пришел к тебе неслышно
из соседней комнаты Вселенной...

Даже когда рушилось все, между ними все равно оставалась какая-то связь, какое-то чувство друг друга, которым видишь на расстоянии, которое позволяло быть рядом, дышать друг другом. Это чувство как будто было с самого рождения, и теперь наставал его час – час всей жизни.

Они знали об этом и в моменты конфликта, из гордости, сопротивлялись этому чувству как могли. Но оно было сильнее их.

Она в таких ситуациях старалась избегать уединения, искала общения, посторонние выходы для своей нежности, еще больше сближалась с сыном, подчеркнуто называла его единственным любимым мужчиной, уходила в быт, снимала стресс алкоголем или лихачеством на автомобиле по ночному городу, грубела, изнуряла себя физическим трудом.

А он уходил в спорт и самоедство одиночества, тонул в музыке и писал стихи – грыз себя творчеством.

В спорте он бешено гнал кровь в теле и чуть не плакал от физического напряжения. Сердце грозилось остановиться. Но сердцу становилось легче. Адреналин прошибал тоску удушья, прояснял голову.

Стихи он писал в наушниках с минором или на спортплощадке, под Лебедем, распростертым в полуночном небе.
 
Иногда получалось неплохо – стихи находили отклики, даже восхищение знакомых.

Нашлись и такие, кто начал следить за его творчеством, ждать новых произведений, говорил – пора бы уж и книгу издать. Кто-то задавал личные вопросы.

Да он потом и сам открыл – стихами, как оказалось, можно было отследить все этапы их отношений, особенно ссоры.

Каждая из ссор, как выяснилось, была уникальна, открывала новое плохое, новый негатив, оставляла свою росчерк-царапину в душе. Но и то ценное в них открывала, чего раньше не было, давала новый опыт, развитие и укладывалась в главную прослойку памяти, которая остается в человеке до смерти.

>>>А ты слова мои прочти,
они и нежны, и жестоки.
Пока ты видишь эти строки –
меня в последний раз впусти.
Ты повтори их полусонно,
шепни неслышней тишины –
и я вступлю в тебя укромно
и вновь увижу твои сны.
Словами осязают тоже,
они, как плоть, прикосновенны –
и я коснусь тебя тревожно,
и я коснусь тебя блаженно.
Пока они произносимы,
пока в тебе теку я речью –
мы оба в этом мире – живы.
А если живы – значит вечны...

Она отлеживала себе волосы, заснув у него на груди:

– Лохматая я у тебя… Не смотри, я некрасивая. Насмотришься – разлюбишь, найдешь себе другую…

– Неть. Не нужно мне никого, кроме тебя.

– Ню-ню.

– Да-да.

Он дул в ее волосы невидимой для нее улыбкой:

– ПомЯтушка моя. Все свои веснушки на меня просыпала. Обратно не отдам.

– Забирай…

А ссорясь, он называл ее как можно обиднее, чтобы самому же защититься от своих чувств.

Вспоминал ей все прошлые ссоры, ее поводы для ревности, ее характерные «нежданчики» в поведении, особенно в компаниях.

Писал ей – кем ты себя возомнила? ты никто, пустышка.

Вторя ей, провоцировал и укреплял ее страхи. Заявлял, что она не единственная и что уже завтра он найдет (нет, выберет) ей замену.

Она отвечала, что ей все равно – спи с кем хочешь. И оба понимали, что это ложь.

Иногда он опускался до самых страшных слов, глумился над всем светлым, что было в их отношениях.

Однажды даже послал матом.

И после каждого такого раза к нему приходило удушье.

Все эти оскорбления были от панического бессилия.

Он ненавидел ее за то, что оказался таким слабым. За то, что не мог быть без нее. За то, что теперь боялся потерять, и чем дальше, тем сильнее.

Говорят, время лечит, но в его случае время – измывалось и убивало.

Проходило несколько дней – и он писал ей покаяния, просил прощения. Говорил благодарности за все, что дала ему. Каждый раз благодарил за что-то новое, находил новые слова.

Он умел писать красиво, а она любила его пылко, верно, непреходяще, и это открывало им запасной путь к восстановлению отношений.

Он вспоминал и говорил их общие вещи – «наше созвездие Лебедя» в горах Таганая, с которого началось их сближение вживую, дорожку поцелуев, общие слова, которыми называли друг друга – солнышко, девочка моя, обращался к ней, как обращался только он, придумывал новые ласкательные формы ее имени.

Он рассказывал ей о светлых и теплых снах, облаками плывущих над ней, спящей, пока он охранял ее у постели. Снах на двоих, в которых только он и она и которые никогда не кончаются. Там, в ее городе, в ее постели, на расстоянии у него была своя подушка, которую она готовила для него всегда, ложась спать. Он называл ее подушкой наших снов.

Она прощала.

Конечно, не сразу. Сначала погружалась в свое, как говорила, «зимнее царство», закрывалась в эмоциях, долго вспоминала «эти ножи в сердце», а он терпеливо ждал, пока она оттает, постепенно, плавно выстраивая мосты нежности. Выкладывал новые стихи. Говорил о вечности, которую они сотворили.

>>>А время – это наше воцарение
во всем текущем и происходящем,
и каждое прошедшее мгновение
несет в себе частицу настоящего.
И каждый миг найдет свою материю
и впишется, как пишутся слова.
Он никогда не будет там потерян,
он навсегда в скрижалях вещества.
И мы с тобой по праву власть имущие –
мы можем править всеми временами,
и будущее – тоже наше сущее,
пока еще не занятое нами.
И пусть мы часть себя уже отдали
и стали смертнее на миллион минут –
они и там, наполненные нами,
все так же длятся и за нас живут...

– Все хорошо?

– Да.

– Ты мне снилась сегодня.

– Мммм.

– Мммм… Как это читать, с какой интонацией? Сюда же любую эмоцию вложить можно. Согласие? Отрицание? Удивление? Усмешка? Стон удовольствия?..

– Как тебе нравится больше? так и читай.

– Тогда – как стон удовольствия. Всегда буду так читать.

– ))…

– Я серьезно.

У нее тоже были свои слова нежности.

Постепенно, возвращаясь из «царства», она называла его – Катюнь (производное от «Котя»).

И в моменты самого пылкого чувства засыпала в онлайне смайлами-поцелуями и плачущими-тоскующими стикерами.

И сама же потом пугалась, что говорит это человеку, который еще недавно оскорблял ее и ранил так больно, как может только самый близкий.

– Катюнь.

– Да, солнышко.

– Не могу больше.

– Что случилось?

– Хочу к тебе.

– Ну потерпи, моя хорошая. Скоро увидимся. Скоро!

– Не могу!!!

А через пятнадцать минут – горячка, бред, и все летит прахом. Бывало, она даже сдавала уже купленный билет на автобус, на котором собиралась ехать к нему следующим днем и, по традиции, считать оставшиеся до него километры. И этот день, наступив, зиял провалом, в котором неслись куда-то две погаснувших половинки мира.

>>>Смотри, как вырастают наши души,
умножившись друг в друге степенями.
Мы стали, милая, так всемогущи.
Мы стали лет на тысячу творцами.
От наших взглядов в сумерках светает,
от нашей нежности цветы взойдут весной,
и нас с тобой на целый мир хватает –
вдохнуть его и выдохнуть с собой.
Рекой творящей и животворящей
тепло от наших вдохов заструится.
Мы стали в этом мире настоящим –
не одиночествами, а единством.
Мы умерли с тобой – а нежность та же веет,
и в тех цветах останемся безветрием.
Мы сделали с тобою мир – живее,
божественнее и бессмертнее...

После долгого и трудного примирения наступала усталость покоя, больное умиротворение. Она спрашивала – зачем я тебе? за что любишь меня? я обыкновенная.

Он недоумевал – сама же меня нашла, сама пробудила во мне эти чувства, а теперь спрашивает.

Он представлял ее в такие моменты совсем маленькой девочкой, капризной, заплаканной и отвернувшейся в темный угол. Резко хотелось просить у нее прощения и обещать что-то хорошее.

Хорошему она почти не верила.

После каждой ссоры она старалась что-то изменить в себе. Стригла и красила волосы, меняла стиль, обновляла странички в соцсетях, репостила чьи-то мысли о том, что не надо жить прошлым и бояться начинать новую жизнь.

Хотя не забывала заходить на его страничку – смотреть за его изменениями, душевными движениями.

И они были.

>>>Ты – мое рождение.
Ты – мое свершение.
Ты – мое начало
и мое продление.
Ты мой путь в неведенье –
и уже законченный.
Ты и восхождение,
ты и многоточие.
Благостное бедствие,
грех и очищение –
ты и сумасшествие,
ты и исцеление.
И не знаю – надо ли,
и терпеть захочется ль.
Ты – мое проклятие
и мое пророчество.
И конца не будет
этим отношениям.
Ты – мое крушение
с вечным воскрешением...

Стихи он посвящал ей.

Это был небывалый творческий взрыв для него после долгих лет.

Но когда это произошло, они перестали говорить о стихах, как раньше.

Тогда уже много ссор было пережито.

Она их читала у него на страничке молча.

А он напряженно ждал ее реакции, оценки. И бесился про себя – ну это же тебе посвящено! ну когда тебе еще кто-то посвятит стихи!

Только однажды она призналась, что куда-то собирает их, записывает, но это было в самом начале отношений, когда многое было еще по-другому.

От этой сетевой тишины он совсем психовал, давал зарок никогда больше ничего не писать – никакой нежностью ее не прошибешь.

Даже усомнился однажды – а ее ли он описывал там, такую будничную, простую, земную? не придумал ли себе кого-то другого, не слишком ли возвысил?

Но стихи случались, наступали, находили, как опьянение, от которого не удержаться и после которого всегда приходит тяжкое похмелье.

А когда они находили, ему уже было все равно, чем это закончится. Самоценным становился сам процесс, это безудержное горькое творческое пьянство, час душевного забытья, иллюзия излечения.

Реагировала она лишь тогда, когда он совсем ударялся в хандру лирической философии, в совсем личное, почти суицидальное. «Зачем ты это пишешь?» – и это было для нее поводом завязать разговор после нескольких дней молчания из-за очередной ссоры, но при этом не ущемить свою гордость.

>>>Горсть бусинок на нитке бесконечности
отобрана не вся.
У меня еще немного вечности
осталось для тебя.
Ты не случилась мне в одно мгновение,
где я тебя забыл.
Ты стала сразу летоисчислением,
настала мне, как мир.
И я тобою прожит неразмеренно –
вся жизнь не дольше дня.
Ты протекла спокойно и уверенно
веками сквозь меня.
Ты вся живешь в обратном направлении,
копя все больше свет,
пока в твоем неисчислимом времени
меня все больше нет…
Горсть бусинок на нитке бесконечности
отобрана не вся.
У меня еще немного вечности
осталось для тебя...

– Я свою гордость растоптала, когда приехала к тебе. Бросила семью, дом, проблемы и прилетела. Наплевала даже, что обо мне будут говорить, – упрекнула она однажды, когда они встретились в компании общих знакомых, где знали, что он женат.

А он, наоборот, упрекал ее в гордости, в неадекватном поведении, выходках, неуравновешенном характере.

Так начиналась очередная ссора.

Он обвинял ее – она психовала, называла себя грубо, с руганью: «Да, ты молодец! Ты самый замечательный! Ты самый лучший! А я – г…! У всех я г… У родителей я г…, а не дочь».

Она огрызалась – сколько еще меня будешь тыкать? когда-нибудь скажешь «мы» вместо «ты» и «я»?

Иногда он говорил «мы», но все реже и реже.

И все чаще давил, пытался подчинить, показать, что она – любит, а он – позволяет любить.

Дошло до условий, которые предъявил ей – либо выполняешь их, меняешь свой характер, привычки, делаешь, как я хочу, либо рвем все.

Она взбесилась – дома у себя ставь условия!

>>>Как исступляет безответность,
вся жизнь ушла в одно дыханье.
Нас ссорят эти километры,
нас точит злоба расстояний.
Такая рвущая разлука,
такие смерчи тишины.
Любовь любви приносит муку,
когда они разведены.
Ведь это мы с тобою сами
друг другу делаем так больно –
за сумасшествие ночами,
с которым справиться не вольны.
И в том, что нет прикосновенья,
что в этой дали так бездомно –
в том наше только преступленье,
хоть оба в нем и не виновны...

Эти ссоры-расставания изматывали, иссушали.

Они были такими мощными, дикими – как будто отнимали у обоих часть жизни, состаривали.

Они сбивали на время все – работоспособность, отношения с друзьями, лишали аппетита, желания что-то делать, мотивации ко всему, провоцировали реальные болезни.

Они были как маленькие смерти.

Да они и были смертью.

Они устраивали горячие разборы – искали причины ссор.

И находили. Это вечное расстояние между ними, между их городами.

И трагическая невнятица сетевого общения. Ведь когда они встречались вживую (раз в месяц) – никакого напряжения не было и в помине.

Они пытались бороться – добавляли к написанному многочисленные скобки-улыбки – ))), смайлы, чтобы подчеркнуть позитивный тон. Визуально смягчали отрицательные и другие слова  – «неть». Придумали «сигнальные» фразы, произношение которых, как табу, по установленному правилу, должно было остановить ссору, «обнулить» тему и настроение: «я люблю тебя, всегда помни об этом». Или просто умолкали на время – успокоить эмоции.

Но этого хватило ненадолго – снова кто-то начинал «пылить». И заводил другого. Одно лишь слово, одна эмоция, как в сексе.

>>>Я прикоснусь к тебе воспоминанием,
ведь ты словам моим уже не веришь.
В прошедшем не мешают расстояния
и навсегда распахнуты все двери.
Я прикоснусь к тебе неоднократно –
той тысячью оставленных мгновений.
Я буду вспоминать тебя так жадно –
целуя остановленное время.
И пусть сейчас так стыло и уныло,
а в будущем и вовсе умирать –
я дотянусь к тебе всем тем, что было,
и ты не в силах будешь отказать.
Ты вся моя – и явная, и спящая,
и в памяти верна законам лишь моим.
Прошедшее ведь тоже – настоящее,
но только настоящим свергнуто другим...

– Я люблю тебя.

– Я знаю.

Это безэмоциональное «я знаю» ставило его в тупик. И что дальше?

Он просил пояснить.

Она напрягалась и в напряжении путала слова, синтаксис, делала опечатки.

Тогда он просил уточнить, что она имела в виду, а ей казалось, что он, с его гуманитарным образованием и как старший, упрекает ее в безграмотности.

Снова ссорились. И снова, снова. Ссора прирастала к ссоре, била по еще не зажившему. Менялось качество боли, ширился ее диапазон.

– Зачем ты пришла в мою жизнь? Как хорошо без тебя было, спокойно.

– Ну не мучайся, брось меня.

– Ты же нервы мои убиваешь.

– Все, бросай!

– Да бросил уже… Времени сколько на тебя истратил. Впустую.

– Прости, что испоганила твою жизнь.

– Все. Исчезни. И никогда больше не лезь в мое личное пространство...

Он знал, что со своими покаяниями выглядит уже нудно, что слова его уже не имеют ценности. Но все равно каялся.

Она надела кольцо на безымянный палец, показала ему фото с ним в онлайне – я для всех теперь занята, и я буду ждать тебя всегда.

Но в этом было уже какое-то опоздание, обреченность.

Перед этим она бросила трубку, разговаривая с ним. Это уязвило его как никогда. Он получил удар по самолюбию. Раньше разговор по телефону спасал от недопонимания в сети: услышишь голос на том конце, правильную интонацию, и сразу все становится понятнее, мягче, напряжение уходит. Они это тоже взяли на вооружение в борьбе со ссорами.

Но в этот раз именно живой разговор сорвал все. Он впервые повысил на нее голос...

Он «пылил» как приговоренный, когда уже нечего терять. Нашел, за что ее шантажировать. Грозился втоптать в грязь публично. И уже не мог остановиться.

Она запальчиво хоронила себя.

– Я разобьюсь. Прямо сейчас сяду за руль и рвану.

– Давай. Размажь себя по дорогам. Миру только чище станет. У меня даже глаз не дернется.

– Я знаю.

– Дура. Сколько тебя не веди за собой – все в грязь и дурость свою лезешь. Сама себе жизнь угробила.

– Добил меня, радуйся. Хотел моей смерти – нА. Прощай...

>>>Ты как листва – слоями тишины
янтарную разносишь осень далям,
и все вокруг в тебя погружены,
и всё вокруг томится в ожидании.
Ты как вода весенним половодьем –
тобой увлажнена любая суть,
и весь круговорот тебя в природе
никто не в силах будет разомкнуть.
Ты как заря – благими веешь снами
и памятью о звездах, чутких к миру,
где связано все смыслом и ролями,
и каждая деталь – необходима.
То женщиной-тоской, то девочкой-ребенком –
как мне тебя предвидеть, кем взошла?
Останься мне средой, прозрачной, светлой, тонкой –
вдохнувшая меня в случайный миг тепла...

– Мы будем жить с тобой в тихом доме. В вечном покое. Ты будешь писать, творить. Об истории, о людях. Размышлять. А я буду твоим личным секретарем и, надеюсь, вдохновлять тебя на творчество.

А он сделал творчество из их отношений, онлайн-роман. И то, что писал ей в самые эмоциональные моменты, вместе со всей своей грязью и ее ответами, почти недодумывая, без зазрения забирал к себе, в образы. И даже иногда, в творческом запале, ловил себя – а не для того ли пишет ей всю эту грязь, чтобы увидеть ее реакцию и записать? В такие моменты он называл себя плагиатором любви...

– Сейчас расскажу о тебе моей новой девочке, посмеемся с ней)) Она спрашивает – а нахрена ты все это затеяла с самого начала, чтобы потом трубками швыряться? На что рассчитывала? И благодарит тебя, что ты отдала меня ей. Спасибо тебе, солнышко, слышишь?))

– Я рада за вас, счастья вам!

– Тебя ревность жрет, девочка. Какая нафиг радость?)) Себе ври, а мне не надо. Я знаю тебя лучше, чем ты себя. Вот и пусть жрет, ты это заслужила...

– Ты приземленная и ограниченная. Ты не поняла всю глубину и сложность моего чувства к тебе. Да тебе его и не надо было. Тебе всего и надо-то было...

– Мне стыдно и гадко за вчерашнее. Повел себя как тварь последняя. Знаю, все убил в тебе. И тебя чуть не убил. Клянусь, больше никогда ничего не напишу и ничего плохого не сделаю. Забудь меня как страшный сон и живи спокойно...

Вся их любовь, казалось ему, была шаблонной по форме. Как этот город с его невзрачной планировкой, архитектурой и тысячами померкших в окнах любовей.

Но все-таки было в ней то, чего ничто другое дать не могло. Что изменило их до основания, сделало ярче, ценнее жизнь. Тот их, другой мир, который есть только у двоих, оранжево-матовый, с растворенными лучами блаженства. И когда бы он ни кончился, он все равно останется с ними навсегда. Их слова. Их места. Их нежности. Их ссоры.

Особенная, странная, отступная какая-то – но все же красота. Сложившаяся почти из одних прощаний – но все же любовь.

«Мы столько раз умерли с тобой. Сколько никто не умирал. Только осознание этого не пришло. Потому что новая смерть замещала прежнюю, как иллюзия жизни. Мы столько раз превзошли самих себя, свои возможности дышать и любить. Мы столько сил в себе нашли, возрождаясь. И теперь истратили до последнего».

>>>Я сплету, как пух, тишину
паутинкой срифмованных слов.
Я ее к тебе протяну,
в облака первозданных снов.
Пусть коснутся они, как нити,
увлажненные летней росой –
как сопутствие, как наитие,
сотворившись само собой.
Если тысяча озарений
ничего уж не стоит вкупе,
ни одно из моих свершений
и слезинки твоей не окупит;
если слово мое просто сор,
если гниль болотная – нежность –
понесу я этот позор
как жестокую неизбежность.
Ничего не сказать – нет воли,
хоть и правильней замолчать.
Я не справился с этой ролью,
я не смог – совсем не дышать…
Я сплету, как пух, тишину
паутинкой срифмованных слов.
Я ее к тебе протяну,
в облака первозданных снов...

Последнее ее слово в сети было – ненавижу.

И хотя он сомневался, что оно было последним, но какой-то страх, какого раньше не было, вырос вместе с этим словом, затмил все, назрел всеразрушающей силой. Прощание уже не сменится прощением. Тишина превращалась в пустоту. Пользователь ограничил круг лиц, которые могут писать ему сообщения.

Он шел по своему ночному городу на спортплощадку с кругом из двенадцати тренажеров, как знаки Зодиака, и глядел на тусклую пленку неба с брызгами звезд, напоминавших капли грязи на автопокрышке.

Глядел на Лебедя, то ли тонущего, то ли стремительно падающего на мокрые крыши домов.

Шел мимо храма, обернутого, как в кокон, целлофаном на строительных лесах, – отсюда все начиналось.

Было душно, несмотря на недавний ливень.

Где-то выла автомобильная сирена.

В наушниках свербил знакомый минор – каким-то чужим плачем какого-то другого, тоже родного человека. Угнетало все чувство безродности. Безродности во времени.

Последние мысли усталой надеждой шевелились глубоко в его «черном веществе», искали последние рифмы. Затененные впадинки глаз. Улыбки-морщинки. Летящий к свету волос белый. Я приду к тебе в сны, девочка моя. С самого дальнего конца Земли. Я буду в тебе. Снова и снова. Тысячу, десять тысяч раз.

Это было ровно в годовщину начала их отношений.

>>>Как две змеи, в узор
свилась душа с душой.
И десять тысяч ссор
не разлучат с тобой.
И десять тысяч слов,
которых нет больней,
убив, в конце концов
сплетут еще тесней.
И десять тысяч ран,
всю нашу кровь отдав,
срастят в единый шрам,
спекутся в вечный сплав.
И не погасят свет,
каким мы сожжены,
и десять тысяч лет
посмертной тишины...

«Так тихо. И так проникновенно. Слушай.

Слушай вращение Земли.

Любовь – это энергия. Преодоление далей и преград на пути друг к другу – это энергия. Каждая любовь дает новый толчок Земле, и она движется.

И мы с тобой продлили это движение еще на один оборот.

Послушай, сколько лет пройдет, и нас уже не будет, и никого не будет, а Земля еще будет вращаться, силой чувств, которую все мы в нее вложили, памятью наших сердец – так тихо и так проникновенно.

Слушай вращение Земли. И помни – ничто не исчезает бесследно, и чуть подрагивающая тишина мира копится нашими голосами, нашим шепотом, прикосновениями, нашей нежностью.

Она теплая и чувствительная. Она живая.

Слушай вращение Земли. И не бойся этой вечности. Мы не уходим в нее, мы ее рождаем...»