Мак Маг. Юленька, гл, 2

- В ребусе, Макс, наблюдалась чёткая связь между моим выбором Юленьки и Ольгой Олеговной. Я скажу позже.
Уборщицу я, стегая тапочками по лестничным площадкам, с шестого этажа по первый не застал нигде. Она исчезла.
«Странное дело о двух пальцах пойдёт в народ…,» - не оставляла меня мысль. Волнение честолюбия… О, когда бы я его еще так прочувствовал!
И ведь некоторая нелюдимость итак… А людям только намёк, чтобы какая-нибудь птичья новость разлетелась по округе, по миру всему1

«Ч-черт!»
Как сие предотвратить?
Милое, моё милое бессердечное, верное затворничество, индивидуализм мой и самосознание терпкое, странность – другим, наверное, легко разоблачалась каким-то ложным употреблением алкоголя!
Арт-тишина искажена!
Но это не так! Не так! Я обязан был сохранить девственность ордена «тет-а-тет».
Пытался успокоиться пока спускался в лифте.

 Открыл парадную дверь на улицу, выглянул.
Ветер пыхнул на меня испуганным возмущением.
  «Нет, мне не найти ее. Это понятно».
Упущено, события секундной стрелкой, успешно тянут ход.
«Но как? - Не понимал я, - за четверть минуты! За четверть плюс крошечным моим раздумьем, совершенно не слышно! Она, Ольга Олеговна, могла преодолеть такое огромнейшее расстояние со шваброй да ведром?»

«Как же?»

«При том, при всем, что лифт в это время, когда бы она спускалась не работал! Его - не было слышно».
Закрыл парадную и стал подниматься наверх.
«А ведь никто бегать не собирался, а? Чего бегать-то? Или - не страшный?»
Сверху шестого – ещё ведь три этажа. И - мною пропущены! Точно!»
Я потащился наверх.
Заглядывая во всякий угол каждого этажа и, поднимаясь на уровень шестого, сердце моё застучало вдруг, сжалось, заныло.
На восьмом, сидя на корточках с тряпкой в руке, отмывая какое-то пятно, я встретился с Олеговной.
Волосы светло-русые, золотистые, с посечёнными кончиками, в такт движения тряпки двигались.
Она подняла свой изумлённый взгляд. Ноздри вздулись, глаза пронзились белёсым великолепием.
- Что? – Спросила, как я замер перед ней и неотрывно глядел.
- Ни-ичего, - тихо ответствовал я.
- Ну, так проходите ж! - Олеговна плеснула тряпкой вон, окунулась в работу.
- Я хотел вам сказать, чтобы вы не подумали, э-э…, - начал я.
- Что!? – Взброшены глаза.
«Странная такая тряпка, - думал, фокусируясь на чем-либо, либо чем, - разноцветная этакая, пышная от мыла, наверное. И руки - в чистых перчатках.  Филигранные такие плотные перчатки, крепкие руки такие... Такая женщина не может понимать что-то против другого человека, что бы тому человеку было бы не хорошо ли. Она, должно быть, сама не знает о себе ничего».
Я пробубнил:
- Вы же не подумали, что я не того-с? – И улыбнулся.
Мгновение - она, наконец, сосредоточилась на мне, как следует, сплющив зрачки.
- Вам чего, молодой человек?
Я мерзко посмеялся (ну, получилось так) мотнув головой, произведя противоречивые волны на лбу с разу.
- Ну, э-э, это… мне чего-то? Мне-то!? – Комок заглатываемого воздуха не дал творить цельную фразу, - мне ничего… Просто хотел поблагодарить за вашу такую работу и «спасибо» выразить за химическое предупреждение.
- Ну и!? – Лицо ее замерло неприятным, отчуждающимся чем-то.
Я пожал плечами.
- Ну, и…?
«Вы, уважаемая, - таскалось во мне, -  идеал мой женщины. Читалось бы тебе это в моей голове! Конечно, у меня были разные связи: забавные, и провальные, и все такое. Меня любили, и я любил, но что-то в вас этакое состоит, Ольга Олеговна! Что? Вы, как крючок в соображении внешнего идеала, так сказать, замялись, замаячили в моем воображении. И, может быть, у меня даже некоторые намерения поговорить с вами тет-а-тет, молчаливо, по-человечески где-то и только… А?»
Арт-молчание пограничным колом синхронизировали меня с ней точно в противоположно диаметральном направлении.
Мне показалось, я уловил в ней некоторую зачарованную пугливость, что состоялась и внутри меня тут же - родственной ей, наверное, но теперь, опять-таки противоположной.
«Отчего все так происходит? Кто любит, того не любят, кто любим, того… Интересно даже».
Ольга Олеговна поднялась. Выделенная талия, в подвязанном фартуке верёвочкой подчеркнулась.
В свободном весе тряпка болталась.
- Иди в задницу! - Выпало с ее уст.
- Чтт…? Как это?– Не поверил я.
Она тупо и зло уставилась на меня, максимально выдавливая из себя уродливый неприлежный вид.
- Иди к чертям! Чего!?
- Может вы…, - собирался я речью, разворачиваясь несколько на всякий порядочный случай, чтобы и ретироваться, может вдруг, незамедлительно, - может быть, вы, - продолжал я, - подумали, что мои пальцы в стакане – что-то эдак ненормальное, и я, так сказать, пьющий человек? Но хочу уверить вса…

«Зачем это «ВСА»?
Она молчала, поджав губы, как Галактика молча прижимает звезды к себе тихонечко.
Ещё что-то, где-то что-то содержалось в ней в понимании меня, как равному человеку.
Но мне нужно было знать, знать, непременно знать, понимать: отчего эта женщина мне нравилась?

Отчего ее внешность, счастливая ее семейная жизнь даже, другая – та, недоступная мне, заставила меня лично пойти на крайние меры – задумать себе некую Юленьку, которую я тогда ещё не знал. И…

И почему такая красивая женщина, лично она - почему, пошла работать на такую грязную низкооплачиваемую работу, и почему я должен буду в будущем этому образчику, придерживаться в выборе моей пассии, моей будущей Юленьки?
Нет, но: мне нужно было утвердиться, что аура Ольги Олеговны истинна, правдива, что я не ошибусь в выборе новой девушки.
Держась за перила одной рукой, я готов был удалиться - безусловно. Да.
Но хотя бы на последние-то полслова я имел право?
- Я понял, - твердил я, - вас испугали мои пальцы в стакане, и вы… вы так решительно удалились, но это не так же, - спешил уверить я всею душою своею, изображая скуку в лице, одновременно тут же, сверяясь с застывшей насмерть мимикой женщины и ни в йоту в то время так и не сдвинувшейся  с висящей тряпки в руке.
Все, что живым. Все! Все, что живым оставалось между нами, - Ольгой и мною тогда, - в среде нашего знакомства святого – это две-три капли воды, скудно хлопнувших с рубища тряпки о пол.
Не обнаруживая ничего враждебного, я - таки продолжил:
- Эти пальцы – моё лечение, понимаете? А вы – прекрасная девушка. И даже … Да… И я даже желал с вами поговорить однажды тет-а-тет. Как вы живете, например? – Закончил хриплым голосом, деловито откашливаясь, сводя брови.
Тиоциановые брови уборщицы поползли вверх. В глазах блеснуло чем-то однозначно невыгодным, пугливым, загнанным.
Где-то этим же взболтнулось и во мне, в чаше моей вялотекущей интровертности.
«Честолюбие ниспровергнуто!»
«И че?»
«Так скорА развязка?»
Я прекратил ход ухода, и развернулся торсом к Ольге Олеговне.
Ее рука рефлексивно потащила тряпку вверх.
«Даже если она и замахнётся на меня, пусть! – Металось.

Я должен знать кое-что, почему пассию я должен выбирать по образу и подобию, черт подери, ее? Имею я право ли!?»
Я сделал шаг в сторону Олеговны.
- Хотел бы объясниться, - говорил я, меняя раздражение какое-либо, напряжение в нашем эдаком альянсе, как мне представилось «тет-а-тетсе», склоняясь к более простому - светскому разговору.
Олеговна, напряглась. Шишкой промчалось чем-то в ее лице. Несмотря на то, что тряпка-рубище только что измазалась в полу, забросила она ее вдруг себе за спину (я, открыв рот наблюдал за сим). Оголился точёный локоток в мою сторону.
- Вы с ума Ахренели? – Вызвалась она, вытягиваясь в струнку.
Эти все движения, слова, статус, – целесообразное то - нечто, истинное, небесно связанным, в этой молодой женщине рушилось!
«И где красота?!»
- Нет, совершенно нет! – Не отступал, - я просто скоро буду выбирать себе девушку, и она будет похожа на вас, я хотел бы знать…
- Ет.. твою мать! – Вылилось из уст идеалища моего, - ет…нутый! Иди на …!
Троекратно потемнело все вокруг. Вечер будто скинул крылья.
«Честолюбие. Вопросы. Идеалы. Вера!»
- Ну, как же…, - невозмутимо формулировал я, болтая языком, видя перед собой заливающуюся мылом фигуру уборщицы, - моя будущая жена стоит три тысячи долларов-с! Я уже узнавал. Разве это не стоит того, чтобы я не ошибся, лишь однажды, с вашего позволения тет-а-тет… Те два пальца в стакане – что: конец?
Залитая моими же слезами в медузное пятно, фигура уборщицы с запрокинутой защитой-тряпкой, миниатюрной медленно что-то совершала: тянуться к краю лестничной площадки.
Изумительной красоты коленные чашечки угадывались сквозь брюки ее.
Я ступил ещё полшага вперёд решительно и поднял палец кверху.
- Вам бы! Вам бы стоило понять, сколько усилий, чтобы заработать, скопить денег на любимую девушку! Вам стоило бы понять! И помочь даже, как по вере если… Если хотите я заплачУ лишь только за то, чтобы понять самому себе. По-человечески заплачу, по-мужски, хотите. Даже, может быть, зелёной валютой. Вы ЭТОГО хотите? – Тараторил, промаргивая влагу с очей, дабы что-то донести к этой даме. И не шелохнулся, ни пальца не поднял больше, чтобы не спугнуть Олеговну окончательно, и не показать слабость, мягкотелость в основательных делах.
Ольге Олеговне, не снимая с меня своего пристального внимания, удалось-таки подтянуться к верхней ступеньке нисходящего пролёта. Ничего паничнее до сих пор я не видел.
Тазовой косточкой сзади она ударилась о край острых перил, и перила дрогнули рёвом. Поморщилась, но не сдалась. Та астрально синхронно передалась мне. Мне захотелось броситься к образчику идеала, обнять по-товарищески, тут прямо. Разрушить мосты, объясниться точнее, как эти… братья…
Но внешность ее, как ледышкой ясном, весеннем солнце цельность вся - пыльной испариной, статус весь, вся конституция достоевщины разваливалась в прах пыли.
И я вдруг сам стал понимать нелепость происходящего.
И то, что моя будущая покупка Юленьки, вряд ли интересует кого-либо, кроме меня.

«И ведь, это так!»

И «тет-а-тет» не может быть обоюдным. Ну, никак.
Арт-молчание упало в мозаику чуждых отношений.
«Пожалуй, не стоит действовать спонтанно, интуитивно. Пусть! Тяга к живому человеку бывает так ничтожна, обманчива. Внешность, облик – и важны, и не важны».

«Что в моей голове?»
Я поднял вверх два погоревших к тому времени в соде и соли пальца кверху – крестом будто благословляя, и торжественно зондировал: Олеговна смотрела ровно на мои ногти.
- Вот! Кажется, что может разрушить будущее обычного человека! Честного и умного человека, стремящегося к счастливой и где-то даже так: пусть обыкновенной семейной жизни!
Все нетерпение уборщицы лопнуло.
Со странным тявканьем во рту Ольга О. кубарем понеслась вниз, перепрыгивая враз три-четыре ступени, она какой-то миг оказалась далеко и в недоступности мне очевидной.
«Ишь ты! А я и не собираюсь бежать за тобой, ха!»
Но идея-жалость - три тысячи долларов (а ведь правда - три тысячи!) будет использована нецелесообразно и это так тесно связано с О. О., нелепым, необоснованным, ничтожной единицей разочарованием в ней?!
Что-то толкнуло меня в спину.
  Я понёсся. Я понёсся за не налегке. За ней! Гремя тапками, выворачивая их и громко зачем-то кашляя.
- А-а-а-а-о-о-у-у! – Слышался рёв снизу.
- Ду-у-ура! Постой, дура же! Я тет-а-тет, по – человечески советоваться! Идеала, избранности и то…!
Моя героиня выскочила на улицу и понеслась вдоль цоколя многоэтажного, в призыве защиты, пока я еще, перебирая ногами, оказывался лишь на втором этаже.
Бабка с понурой грудью под лохмотьями синтетических свитеров с укором в лице встретилась на пути.
Тормознул. Уши мои пылали.
Новость происходящего дня, стремительных таких мановений судьбы, прозвучала следующим текстом для нее:
- Вы понимаете, я ничего такого не хотел! Вовсе! Сугубо намерения, то есть мысли праведные, эстетические даже. Даже если раскидать по разным принципам... Два пальца! Понимаете? А она, Ольга… как ее… Знаете, эту…?
Глаза бабки под нахлобученным седым пучком-шляпой волос нервно ожили.  Буравчиками сделались зрачки и помолодели лет на тридцать пять.
Они то и дело запрыгали вверх-вниз: с моего лица под поясок мне же.
Я, не упуская восторженного торжества, обратился и к своему же внешнему виду.
«Чего?»
В одном из карманов…

 «Ёлки-палки!»
В общем, он, стакан, торчал невидимым - полтынным наружу во весь рост под штанами и создавалось впечатление, будто бы я…
«Вот ещё!»
Крякнув кратко, развернувши, как могла своё грандиозное тело, пригнув спину наподобие лыжного броска, бабка бросилась в распахнутую квартиру.
Я? Я - ни с чем.
Колоссальнейший. Коллосальнейший позор! Доказательная в пух-прах срамота!
Фрустрация честолюбия полная!
И все это в преддверие новой любви, чистого чувства, встречи и покупки моей драгоценной ювенальной Юленьки.
Покупки моей дорогой и, вот тогда уже любимой Юленьки.

Макс, вы поняли, что такое стала значить теперь для меня Юленька?

3