Закат пылал

Закат рдел, багровел, светился в просветах между домами, открывавшихся в переулках, прорезавших, по ходу автобуса, противоположную сторону улицы.
То и дело появлявшееся, а потом снова пропадавшее видение заката казалось, из-за этой своей недосказанности, ещё величественней и грандиозней.

Маша, поставившая самокат сначала на отмеченное значком место и вставшая рядом с ним, вдруг, обернувшись назад, увидела, что её любимое одиночное сидение свободно.
Заняв его, она удобно пристроила самокат, так, чтобы он не мешал ни ей, ни другим. Кондиционер в автобусе работал, она с комфортом расположилась на любимом
месте, -  чего ещё желать?

Но, оказывается, она желала ещё одного: заката. Не успела Машина мысль даже шевельнуться в этом направлении, как она поняла, что безнадёжно опоздала. Необъятных размеров молодая мамаша, с грудным ребёнком на руках, расположилась на сиденье напротив, загородив собою весь обзор, а рыжеватый папаша, средних размеров, с коляской, занял бывшее место её самоката.

Закат оказался от неё совершенно закрыт. Маша попыталась исправить положение, пересев на другое место, менее удобное, но это не помогло.
И тут в автобус вошли новые пассажиры. На её любимом одиночном месте оказалась девочка лет четырёх, с прямыми чёрными волосами, подстриженными каре, в серо-розовом комбинезончике с матерчатыми кроличьими ушками на спине, и куклой: большим пластмассовым пупсом, -  в руках.

Была она с няней, совсем молоденькой, одетой в светло-голубое платье в пол, с длинными рукавами, со светло-серым тюрбаном на голове. Няня может быть и заботливой, и внимательной, но почему-то всегда понятно, что с ребёнком няня, а не мама, по какому-то общему впечатлению от этой пары.
Разговаривали они по-русски, и пристальному взгляду можно было заметить, что черты лица няни – среднеазиатские, а у девочки – скорее юго восточно - азиатский разрез глаз.

Сначала девочка была целиком поглощена одним: она нянчила своего пластмассового младенца. Пупс был голенький, размером с новорожденного. Маленькая мама, как настоящая, нежно укачивала его, гладила по головке, и даже пела, тихонечко, колыбельную.

И тут она увидела на руках необъятной мамаши живого грудного ребёнка! Дальше надо было снимать всё происходящее на видеокамеру, если бы это только было возможно! Мгновенно исчез пластмассовый пупс, изумлённое лицо расцвело улыбкой восхищения, маленькие ладошки закрыли глаза, потом снова открыли их, и ещё, и ещё раз.

Потом маленькая ручка, протянувшись, погладила крохотные пальчики малыша, который своими выпуклыми круглыми глазками, тоже улыбаясь, заворожённо смотрел на девочку. Она лепетала что-то, щебетала, как птичка, что-то на языке, который, казалось, был совершенно понятен её собеседнику.

Дальше, собственно, всё только повторялось, но сколько любви, счастья и совершенно неописуемого восторга было в этих повторениях! И няня, и мама, и папа, и все, кто это наблюдал, просто не могли остаться равнодушными: таким, до слёз трогательным, было общение этих двух детей.

Маша уже даже и не вспоминала ни о каком своём закате, мелькавшем где-то время от времени, а, восхищенная, не могла оторвать взгляд от происходящего.

Но вот - снова явился пластмассовый пупс. И няня с девочкой, и Маша, со своим самокатом, вышли на одной остановке. Молодая семья поехала дальше.
Закат, уже ничем не заслоняемый, во всё небо, пылал где-то позади, но Маша смотрела в другую сторону. Она провожала взглядом удалявшихся от неё няню с девочкой, которые шли, держась за ручку. Немного помедлив, она обогнала их на самокате.
                ...

Ей казалось, что она никогда, никакими словами, не сможет передать всего того, что недавно происходило на её глазах, потому что у неё для этого не хватит не только мастерства, но и души, и сердца, и чего-то ещё, может быть, самого главного…

Как будто бережно обрамлённые невидимой рамой, в сияющем свете любви, казались участники виденной ею сцены не пассажирами автобуса, а   персонажами одной из тех картин, к которым со всего мира стекаются толпы людей, чтобы увидеть их хотя бы один раз в жизни.