de omnibus dubitandum 119. 366

ЧАСТЬ СТО ДЕВЯТНАДЦАТАЯ (1918)

Глава 119.366. ОПЯТЬ СЛАВЯНИН…

    Отставка шефа чрезвычайки, незабвенного Эдмундыча, была связана с событиями, получившими в советской историографии титло «левоэсеровского мятежа», «сигналом» которому, якобы,  послужило убийство левым эсером Симхой Янкелем Блюмкиным – 20-летним (!!!) шефом контрразведки (структурного подразделения ВЧК) - германского посла графа В. Мирбаха. Любопытно, что куратором-наставником контрразведки им. Симхи Янкеля был, как ни странно, английский разведчик Дж. А. Хилл, написавший позже мемуары под названием «Великая миссия».

    Кстати, о том, что чекисты убьют немецкого посла графа Вильгельма Мирбаха, «Петроградская правда» сообщила еще 24 мая 1918 года.

    Правда, тогда в статье «Провокаторские приемы» сообщалось, что Мирбаха убьют московские аристократы (Куракин и, зять Столыпина - Нейдгарт), чтобы «этим провокаторским покушением вызвать против рабоче-крестьянского правительства поход германских империалистов».

    Ошиблась газетка всего чуть-чуть.

    Сотрудники секретного отделения ВЧК Я.Г. Блюмкин и Н.А. Андреев убили графа Мирбаха, выдавая себя не за московских аристократов, а за членов партии левых эсеров.

    Да, кто-то лихо сдавал все самые сокровенные планы ЧКи. Кто-то о-о-о-о-чень серьезный и недоступный местечковому чекистскому руководству.

    Любопытно, что через час после убийства Мирбаха тот же Эдмундыч навестил германское посольство и пообещал, что лично пристрелит убийцу.

    Однако обещания своего не сдержал и через год принял Симху Янкеля вновь к себе  в ЧКу. Зато без суда и следствия был расстрелян член ЦК левых эсеров Александрович (Дмитриевский), якобы, причастный к организации теракта.

    Нелегко удержаться от искушения и не воспроизвести и другие «вкусные» детали и обстоятельства случившегося.

    Например, такую: Симха Янкель пересекался с Моисейкой Гольдштейном (тьфу Володарским В., конечно. Пишут, что псевдоним «В. Володарский» не имел имени (см. БСЭ), следовательно, должен восприниматься как единое целое; некоторые исследователи революционных событий вместо инициала иногда используют имя «Владимир» - неясно, правда, на каком основании. Но если псевдоним должен восприниматься как единое целое, то и улицы городов Российской Федерации должны носить имя «В. Володарского», а не просто «Володарского») в «армии Румынского фронта», в которой Блюмкин дослужился до помощника начштаба 6-й армии, а "фронтовик" (кавычки мои - Л.С.)  Моисейка был командирован на съезд этой армии.

    Симхе было поручено заняться экспроприацией денег в государственном банке на нужды армии. Блюмкин с экспроприацией успешно справился, и трудно себе вообразить, чтобы на том же деле не погрел ручонки и Моисейка. Тем не менее, прямых доказательств тому нет.

    Из четырех экспроприированных миллионов рублей Симха Янкель отдал командарму всего лишь десять тысяч. Совсем оборзел пацан!

    Командарм помахал перед местечковой мордой Симхи «пушкой», и доля армии была вмиг увеличена до трех с половиной миллионов рублей, а с оставшимися пятьюстами тысячами рублей Симха рванул в Москву, где поселился в помещении ЦК левых эсеров, в доме № 18 по Леонтьевскому переулку. Уже в июне его принимают в ВЧК на должность заведующего отделением по борьбе с международным шпионажем.

    Сразу же после подавления «левоэсеровского мятежа» «железный Феликс» подал в отставку под предлогом того, что грядет расследование, а оно должно проводиться так, чтобы шеф службы, сотрудники которой учинили мятеж, не мог оказывать влияние на ход расследования. Это было проявление какого-то неслыханного на Руси Красной, уже привыкшей к бессудным расстрелам, «конституционализма».

    После своего «освобождения» Дзержинский тотчас же отправился в Кремль, однако «Лукич» принимать его отказался, после чего эпилептик Феликс закатил настоящую истерику в приемной.

    — Почему, почему они меня не расстреляли! — кричал он. — Я жалею, что они меня не расстреляли! Это было бы полезно для революции!

    Отставку Дзержинского приняли, и тот сдал дела своему заму Я. Петерсу, позволявшему иногда своему сынишке пострелять в приговоренных к «отправке на Луну» дядей. Очевидно в виде поощрения за хорошие отметки в школе.

    Именно в этот момент Дзержинский, учинивший себе «самоимпичмент», и отписал «письмо с просьбой разобраться» по поводу агента Филиппова шефу Петрочеки.

    Ох, с огнем играл Моисей Соломонович, игнорируя просьбу Феликса Эдмундовича! Однако ничего другого ему и не оставалось…

    Хотя в конце июля, когда была написана эта записка, Дзержинский еще не вернулся в ВЧК, однако по-прежнему сохранял свое влияние в партийном и советском аппарате, и Моисею Соломоновичу Урицкому следовало бы уважить его просьбу.

    А между тем  Алексей Фролович Филиппов по-прежнему сидел на нарах  и медленно «дозревал» до идеи, что «закрыли» его именно за «погромное черносотенство». Можно представить себе всю глубину его еврейского отчаяния.

    Длительное пребывание в замкнутом пространстве существенно деформирует способность человека трезво оценивать происходящее. Информации извне поступает лишь от следователя, и потому мысль постоянно бегает по одному и тому же кругу.

    Оставалось лишь одно – «бомбить» облагодетельствованных им высоких персон, имевших свой профит с негоций и «недонационализированных» предприятий и банков Алексея Фроловича.

    Следующим на очереди был тов. Н. Крестинский. «Чего я хочу от Вас? — пишет он Н.Н. Крестинскому. — Урицкий человек большой энергии и еще большей самостоятельности… поэтому я не прошу Вас оказать на него какое-либо воздействие и не прошу о содействии, но прошу о том, чтобы Вы, памятуя, сколько я Вам надоедал в Комиссии и через Комиссию финансовыми записочками (а еще раньше Пятакову), обратили по телефону внимание т. Урицкого на одну мою просьбу, которая вполне скромна, на просьбу о том, чтобы он меня лично принял, вызвав из «Крестов». Мое будет счастье, если я достаточно честен и прав — Урицкий быстро ориентируется…».

    Хотя письмо Моисею Соломоновичу он и отписал, но, право, лучше бы он этого не делал:

    «Многоуважаемый Моисей Соломонович!

    Препровождаю Вам полученное мною от А.Ф. Филиппова из тюрьмы письмо.
С[о] своей стороны, ввиду его ссылки в письме на меня добавлю, что у меня нет никаких данных, изобличающих Филиппова в чем-либо, но во всех случаях, когда он ко мне обращался по делам, он производил на меня впечатление человека с задними мыслями, стремившегося обслуживать интересы не наши, о чем он говорил, а других лиц (имею в виду не политику, а экономику).
С товарищеским приветом
Крестинский».

    Вот она, благодарность человеческая! Вот и корми этих товарищей, выкидывающих на митингациях лозунги, типа, "Фабрики - рабочим!".

    Время идет, вернее, мучительно тянется и Алексей Фролович начинает бомбить самого Моисея Соломоновича просьбами допросить его лично.

    «Прошу, чтобы Урицкий меня лично принял», «Сделайте детальный допрос в Вашем присутствии!» — умоляет он Урицкого.

    Однако, несмотря на все просьбы и мольбы, Филиппова Урицкий так и не принял.
И уже само это — вообще-то Урицкий принимал всех, от кого рассчитывал получить нужную информацию, — загадочно и непостижимо.

    На самом же деле, как пишет Н.М. Коняев, ответ на вопрос прост, и его дал сам Филиппов в письме, адресованном Дзержинскому:

    «Обвинять меня в юдофобстве или участии в «Каморре» — чепуха.

    Во-первых, я уроженец Могилевской губернии, с детства привыкший к евреям.

    Во-вторых, до сих пор мои лучшие друзья в Петрограде — все некрещеные евреи.

    А в-третьих, самое главное, что, конечно, не приходится выставлять, то, что я сын кантониста, еврея, крещенного при Николае I под фамилией Филиппов».

    А в-четвертых, прошу обратить внимание на это филипповское, «во-вторых». Все лучшие друзья его не просто евреи, а некрещеные евреи, что, по мнению Алексея Фроловича, должно служить «наилучшим способом доказательства» его лояльности по отношению к существующему режиму.

    Сие следовало бы, по Н. Коняеву, понимать в том смысле, что Филиппов пытался доказать Урицкому, читавшему все его послания «наверх», что он является таким же, как и сам Моисей Соломонович, евреем, для чего и рвался попасть к нему на допрос.

    Однако Филиппов не понимал самого главного: Урицкий и без того был вполне осведомлен о его еврейском происхождении и не принимает его только потому, что не хочет, чтобы все знали, что он осведомлен об этом.

    «Помимо этого, Филиппов — и это тоже было известно Моисею Соломоновичу! — был связан с весьма влиятельными сионистскими кругами. Урицкий знал, что помимо Дзержинского Филиппов работал и на Парвуса, участвуя в осуществлении его афер.

    Пока Филиппов, пусть и по ошибке, был заперт в тюрьме как погромщик, - продолжает Н. Коняев, - Моисей Соломонович мог не опасаться осложнений в отношениях с этими кругами. Все можно было объяснить ошибкой. Другое дело, если бы Урицкий держал Филиппова в тюрьме, уже зная, на кого тот работает».

    Разумеется, Урицкий ходил по лезвию бритвы, однако иного ему не было дано.

    Забегая вперед, скажем, что Алексею Фроловичу Филиппову, бывшему идеологу русского патриотического движения, еврею, банкиру и сексоту Дзержинского, так и не удалось попасть на прием к Моисею Соломоновичу Урицкому, чтобы лично объяснить, кто он таков.

    И все же Феликс Эдмундович таки освободит 3 сентября 1918 года своего ценного агента из тюрьмы. Однако случится это лишь после того, как Моисей Соломонович, переиграв и перехитрив самого себя, будет убит Леонидом Иоакимовичем Каннегисером.

    Завершая тему уже неинтересного нам Филиппова, скажем, что в начале 1920-х годов он работал в 6-м (церковном) отделении Секретного отдела ВЧК-ОГПУ, затем экспертом в 4-й Комиссии по изъятию церковных ценностей. Однако самое интересное заключается в том, что вскоре он женится на сестре самого «железного Феликса». Был ли это брак по любви или предметом необходимости – история об этом умалчивает.

    Алексей Фролович благополучно пережил все чистки 30-х, войну и умер в 1950-х годах в Ленинграде. Точная дата его смерти современным историкам неведома.

    Парадокс заключался в том, что категорический императив Торы - «еврей ни при каких обстоятельствах не должен убивать еврея», - которую Моисей Соломонович знал лучше русского языка, он уже раз по необходимости преступил («несчастный Моисейка Гольдштейн»!) и потому гневить Яхве совершенно не входило в его чекистские планы.

    Но вернемся в грозный 1918 год. Покуда Алексей Филиппович судорожно пытался выяснить, за какие прегрешения перед властью, которой он ревностно служил его «закрыли», и покуда его мурыжил, спасая себя Урицкий, на стол Моисею Соломоновичу легла бумага, прочитав которую, свято чтившему Талмуд всесильному хозяину ПетроЧКи впору было рвануть на себе волосы и возопить: «За что?!!!».

    ...11 июля в Петроградскую ЧК поступил донос комиссара Борисенка, озаглавленный грозно и актуально — «Дело о контрреволюционном заговоре в Михайловском училище и академии»…

    Ознакомившись с доносом, он тут же, в 10 часов утра, подписал ордер № 1183, уполномочивающий товарища Борисенка в течение двух суток произвести по собственному усмотрению аресты в Михайловском артиллерийском училище.

    Иосиф Фомич Борисенок не стал терять времени — весь день 11 июля в училище шли обыски…

    У преподавателя-инструктора, штабс-капитана Николая Михайловича Веревкина, изъяли три шашки и наган.

    У курсанта Георгия Сергеевича Арнаутовского — наган.

    У курсанта Павла Михайловича Анаевского изъяли браунинг.

    У инструктора Георгия Владимировича Дитятьева изъяли переписку, две бутылки вина, пишущую машинку и шашку.

    У курсанта Ивана Михайловича Кудрявцева была изъята переписка.

    Больше ничего не было найдено, но и то, что удалось изъять, вполне подтверждало расчеты Моисея Соломоновича Урицкого — в училище мог готовиться заговор.

    Из допросов курсантов выяснилось, что вербовал их в контрреволюционную организацию некто Владимир Борисович Сельбрицкий, проживавший на Каменноостровском проспекте, в доме номер 54, в квартире 55.

    Когда Сельбрицкого задержали, оказалось, что под этим именем скрывается Владимир Борисович Перельцвейг (опять славянин – Л.С.).

    Как-то так получилось, что главным погромщиком города Петрограда становился он, Моисей Соломонович Урицкий.

    Организовав убийство своего друга и соратника Моисея Марковича Володарского, он вынужден был арестовать тайного агента ВЧК, выкреста Алексея Фроловича Филиппова. А теперь, обрадовавшись возможности не встречаться с Филипповым и не узнать, кто он такой, Моисей Соломонович раскрыл-таки почти настоящий контрреволюционный заговор, но во главе его опять оказался еврей — Владимир Борисович Перельцвейг…