Из головы кровь...

В первый солнечный и тёплый день апреля 1972, я, студент Казанского университета, возвратился с занятий к себе «на квартиру» – в жилище дяди Феди и тёти Поли Капустиных, которые за пятнадцать рублей в месяц сдавали мне койку в кухне. Из неё открывался широкий проём без двери в комнату, там лежала на кровати и стонала тётя Поля.

- Что такое? Что с вами? – воскликнул я встревоженно и участливо, зная, как важно поддерживать расположение к себе хозяев.

- Воды дай попить, – слабым голосом попросила тётя Поля.

Я поспешно кинул портфель на табуретку, он свалился с неё, я не стал его поднимать, шагнул к столу, налил в кружку воды из чайника и бросился к хозяйке. Ей с кровати из комнаты были видны все мои действия. Я хотел запустить ладонь ей под затылок, чтобы приподнять голову и поднести кружку ко рту, но меня остановили её громкий стон и возглас:

- Не трожь!

Тётя Поля приподнялась, отпила из кружки и вновь опустила голову на подушку, закрыв глаза. Тут я увидел на полу около кровати окровавленный комок ваты.

- Разбита голова у меня, – с усилием проговорила тётя Поля.

- Упали? – спросил я с жалостью.

- Ещё как… упала… – выговорила она с паузами.

Я соображал, что бы для неё сделать. На спинке кровати висел шерстяной платок.

- Укрыть вам ноги? – спросил я и, не встретив возражений, набросил платок на ступни лежащей.

Она указала взглядом на шкаф у стены.

- Там в верхнем ящике пилюли… я их всегда пью, когда голова болит.

Я нашёл пилюли, дал хозяйке принять одну и запить водой.

- Федя созоровал, – чуть слышно произнесла она.

Перемежая слова паузами и стонами, рассказала, что вынесла табуретку на улицу и села у дома «порадоваться солнышку», а её муж подкрался и выдернул табуретку из-под неё. Тётя Поля упала навзничь, ударилась затылком о край завалинки – «аж небо померкло». Дядя Федя ушёл. Соседи помогли пострадавшей подняться, вернуться в дом, лечь на кровать.

- Вату дали, чтобы наволочку не окровавить.

Я остерёгся вслух осуждать хозяина, ограничился сентенцией:

- Когда скользко, можно и самой упасть.

Тут донёсся шум открываемой в сени двери, затем открылась дверь в кухню, и вошёл дядя Федя в расстёгнутой телогрейке, в кепке набекрень. Он был пьяно-весел, держал в руке бутылку так называемого яблочного вина крепостью семнадцать градусов, стоившей рубль двенадцать копеек.

Выйдя в кухню, я подобрал с пола портфель, снял куртку. Дядя Федя меж тем сел за кухонный стол, на котором лежал ломоть хлеба, стояла пустая сковородка с остатками жира на дне от жаренья рыбы, откупорил бутылку, налил стакан, залпом выпил и, собрав жир со дна сковородки хлебным мякишем, стал закусывать.

- Как голова? С места не сошла? – произнёс насмешливо, обращаясь, было понятно, к тёте Поле.

- Плохо мне, а тебе смех, – жалобно высказала она и после стона продолжила: – Человек с учёбы пришёл устамши, а увидел меня – портфель бросил, чтоб мне воды дать, пилюлю поднёс. То-то он не как ты… добрый.

- Это его и погубит! – провозгласил дядя Федя, вновь налил стакан вином и, на сей раз не спеша, выпил с тем удовольствием, с каким в детстве я и мои сверстники пили газированную воду.

Потом он встал, подошёл к лежащей на кровати жене, высокий, сухощавый, слегка сутулый, и, демонстрируя дар актёра, со страстью прокричал:

- Да для тебя же делаю! – с выражением, с каким втолковывают истину тугодумам, раздельно произнёс: – Ты говоришь, у тебя голова болит, а из головы кровь – голове легче! Не понимаешь, так молчи, как она молчит, а она потому молчит, что в ней клочок шерсти торчит!


5 августа 2021