Антиклерикал

Из окрестных деревень шли слухи, мол, красные церкви жгут и иконы похищают. Они пришли в ноябре засветло. Чёрные кожаные куртки, галифе, руки в карманах, на плече по винтовке и колкий взгляд из-под бровей. Шли быстро, словно боялись опоздать. Комиссар сделал жест. Бойцы замедлили шаг. Бесшумно, они проследовали через проулки к центру деревни, изрытому бороздами тележных колёс.

      Осмотревшись, комиссар махнул рукой. Чёрнокурточники принялись открывать избы и вытаскивать на улицу заспанных жителей. Никто не понимал что происходит. Завыли бабы спросонья от страха. Воздух наполнился причитаниями и слезами. Народ без понимания брёл туда, куда толкали их чёрнокурточники. Свистел холодный, пронизывающий до глубин души и тела, ветер. Его завывания походили на чей-то плач и причитания. Бабы шептали: «Из адовых глубин грешники стенают», — и осеняли себя крестным знамением украдкой, чтобы никто не приметил. Народ кутался в своё тряпьё, которое успел захватить из дома, но злобный ветер находил неприметные щели, чтобы ворваться туда и сеять хлад.

      Вся деревня столпилась у церкви. Большевики встали поодаль полукругом. Перед народом на пороге церкви прохаживался комиссар.

      — Граждане свободного советского государства! Коммунистическая партия заявляет о хождении религиозных предрассудков среди народа. Особенно отметилось на этом поприще село. Попы — враги рабочих и крестьян оказывают услуги капиталу — без пользы для общества они пользуются трудами населения. Церковные праздники растлевают рабочую дисциплину и потворствуют пьянству. С детства в головы детей вдалбливают бессмысленные причитания для общения с несуществующими богами. Детей же учат бояться богов и на них же возлагают ответственность за свои дела. Нет! Только человек в силах претворять в жизнь дела и отвечать за них. Ещё товарищ Маркс сказал: «Религия есть опиум для народа». Ответьте, товарищи, где ещё сыскать на свете большего паразита, нежели поп?!

      Вопрос комиссара повис в воздухе. Никто из толпы не проронил ни слова. Митинг не принёс поддержки. Комиссар посетовал на свою слабую политподготовку.

      — По решению Реввоенсовета церковное имущество изымается в пользу трудящихся. Здание церкви будет переделано под продовольственный склад. Гражданин Тумаков, вы будете взяты под стражу до суда. Пройдёмте.

      Батюшка, он же гражданин Тумаков медленно сглотнул и подошёл к комиссару. Его растерянный взгляд склонился к земле. Неспешно, как кузнечный мех вздымалась его грудь. Он развернулся к толпе.

      — Простите меня, односельчане. За всё простите. Грешен я, — сказал Тумаков и поклонился до земли. Когда он распрямился, то его лицо просияло. Расправились плечи — словно больше и выше стал священник.

      — Кесарю кесарево, а божие Богу, — негромко сказал Тумаков и загородил вход в церковь.

      — Гражданин Тумаков, пройдёмте, — повторил комиссар более настойчиво, и, его рука медленно потянулась к кобуре.

      — «На том стою и не могу иначе», — произнёс священник.

      К комиссару подошёл один из бойцов и молча указал пальцем на Тумакова. Комиссар в полголоса что-то сказал безмолвному бойцу и отошёл в сторону. Батюшка вздрогнул всем телом.

      — Филька… — только сумел он выдавить он из себя.

      Филька снял с плеча винтовку и прицелился. Он очень долго воображал себе этот момент. Филька ждал, как священник падёт на колени и будет умолять оставить его в живых, но не было в нём страха и мольбы о пощаде, только бесконечное сожаление.

      — Филька, прости и ты меня, если сможешь, — мягко произнёс священник, — За презрение и гордыню прости.

      Лицо Фильки не дрогнуло. Рука потянула спусковой крючок.

      — «Смотри на действование божие, ибо кто сможет выпрямить то, что он сделал кривым». Делай что задумал.

      Раздался выстрел. Раскатился грохот по окрестностям, отозвался в колоколе низким звоном. Вспорхнули потревоженные птицы в перелеске.

      Первыми заголосили бабы. Мужики, было, двинулись к убийце священника, но путь им преградили его соратники. Толпу оттеснили от церкви подальше. Сквозь большевицкий заслон протиснулась сухонькая старушка. С завидной прытью она бросилась к телу Тумакова. Своей сухонькой рукой она прикрыла покойнику глаза и посмотрела с презрением на убийцу. Вмиг её лицо исказилось гримасой ужаса. Слёзы брызнули и глаз.

      — Филька! Филька это ты! Сынок! — заревела женщина, ногтями царапая себе лицо.

      — Что же ты наделал! Нехристь! Что ты надела-а-ал!!!

      Мать Фильки зашлась рыданиями и упала на грудь мёртвого батюшки. Филька стоял растерянным. Комиссар наблюдал то за Филькой, то за беснующейся толпой с наганом наготове.

      — Будь проклят ты! Будь проклят снова и во веки веков! — прорычала старушка, бросаясь вперёд.

      Раздался второй выстрел. Толпа замерла в страхе.

      Командир нахмурился.

      — Гришка, закладывай быстрее! — крикнул командир.

      Один из чёрнокурточников по имени Гришка притащил большой мешок, откуда стал быстро доставать серые трубки и шнур.

      — Не жалей. Не жалей взрывчатки, да поживее!

      Гришка ловко приматывал трубки к шнуру, не смотря на отсутствие нескольких пальцев на руке. Когда все трубки были связаны, Гришка и ещё один боец привязали всю связку у фундамента, подожгли и бросились прочь. Филька пришёл в себя, как только увидел бегущий огонёк в потёмках и побежал следом.

      Взрыв раскатился по окрестностям и вернулся гулким эхом. Церковь устояла, лишь часть стены рухнула.

      — Бог с нами! — возликовал кто-то из толпы.

      Комиссар хмуро посмотрел на недобитую церковь.

      — Поджигай, — кратко скомандовал он.

      Несколько бойцов вбежало внутрь. Спустя пару минут сквозь дыры, и оставшиеся окна виднелось зарево.

      Здание запылало. Огонь быстро достиг крыши и запылал деревянный крест. Селяне все как один завопили и заплакали. Большевики пошли прочь, кроме одного. Седина пробивалась из-под картуза. Морщины казались глубже в свете зарева горящего здания. По складкам кожи пробежала слеза. Он трижды перекрестился.

      — Господи, прости их, ибо не ведают что творят, — прокричал он и побежал к колодцу.

      Зачерпнув ведро воды, он бросился к горящей церкви. Раздался выстрел. Упало ведро.

      — Таким не место в новом мире, — прозвучал стальной голос комиссара. Раненый большевик часто дышал и зажимал рану в животе. Свободной рукой он цеплялся за землю и подтаскивал себя ближе к горящему зданию. Из земли вырывались с корнем пожухлые пучки травы. Упавшее ведро сохранило в себе немного воды. Не хватило сил плеснуть в огонь водой и большевик-отступник испустил дух.

***
      Больше никто не кинется в храм с воплями и стенаниями в храм, ибо нет больше храма. Не произнесёт нараспев батюшка «Отче наш», ибо нет батюшки. Не прикрикнет на него мать, ибо не стало матери.

      Ещё никогда Филька не чувствовал такое спокойствие.
Филька стоял на пригорке, откуда, как и десять лет тому назад, была видна вся деревня как на ладони. Красными углями темноты злобно смотрела сгоревшая церковь. «Посмотри, что ты со мной сотворил», — безмолвно кричала она. Филька понимал язык безголосых, но крики тлеющей постройки его не трогали вовсе. Он смотрел выше — в небо, где безучастно взирали на землю холодные огни звёзд.