Зови меня Буковски

Это лето гавно, это место гавно, эти люди гавно, и этот я — гавно. Но я не исключаю и другой связи понятий: может быть только потому, что я есть гавно, гавно и всё остальное вокруг. Свой мир каждый себе создаёт сам. Же. Из себя. Для себя. Себе. И если я гавно, то и мир мой не конфета. Так получается, нет? Кто знает, кто подскажет? Кому делать некуй настолько, чтобы потрепаться тут со мной за эти смыслы?

Эй, есть тут философы? Ау? Нет? Кто бы сомневался. Какие нах философы в понедельник утром на остановке. На остановке общественного транспорта. Где-то далеко не в центре. На отшибе. На краю города, мира, вселенной. И нормальной жизни. Здесь нет людей, здесь сплошные передовики по обнулению мечт. Бляdskoe существование. Рабская сущность. Вечный прогиб спины.

Да потому что работа имеет своим корнем «раб». Ты работаешь, значит, ты — раб. Конечно, ты работаешь. Куда бы тебя ещё понесло в такое время по такой погоде, и даже не на машине? Только мазафакную работу работать.

А какая у раба может быть философия? Рабская, истесно. Философия раба. Но философия раба, это что женская логика — абстрактная тема. И к философии имеет такое же отношение. Абстрактное. Да-да, как женская логика к собственно логике.

А фули тогда тут делаю я? Такой умный, такой свободный, такой прямо весь из себя. Наизнанку. Как проснулся, так и вывернуло. И полоскало вчерашней свободой до желудочного сока. Но в голове от этого не просветлело. Всё та же тьма мой затмевала разум. В разделе «Помните, вчера» был чистый белый лист. Ни строчки. Пусто. Все ушли на фронт.

Я тут проснулся. Вот это я знаю. Это факт. И ещё я пьян. Это тоже факт. Ещё со вчера не просох. Или сколько уже там «вот это вот всё» длится. И у меня в руках пиво. Поэтому и сегодня я не просохну. Но поэтому и голова уже почти не болит.

А как я сюда попал — вот тут могут быть только домыслы. Домыслы, догадки, предположения. Но не факты. Факты отсутствуют. Вернее, они есть. Где-то. Но они скрыты от моего сознания плотным сумраком. И провал глубок. Не перепрыгнуть. Да и зачем? Жив и ладно. Ещё и деньги не все пропил. «Но если есть в кармане пачка сигарет, значит всё не так уж плохо на сегодняшний день». А завтра будет завтра. Будет завтра, будем думать.

Сигареты есть, но курить не стоит. Нет, мне искренне насрать на людей вокруг. Сбившихся здесь в это плотное облако негатива из желания доспать и нежелания куда-то ехать. Но вылезшее с матом из кровати и стоящее теперь тут, чтобы ехать куда-то туда. Куда не хочется. А надо. Иначе никак. Откуда тогда денюшка возьмётся? Кто моих детей кормить будет, ты, демагог? Нет, не я. Твои дети — твои проблемы. Как и твоя жизнь. Хочешь верить, что это у тебя жизнь — верь. Твоё право. Смотри, коленки не сотри. Сам ты демагог. Ещё какой!

Планктон. Серость. Фон. Массовое ничто. И мне искренне пох на кто из них чего не хочет. Кто против — тому дорога лесом. И топор в руки. Но я закурю, и они насрут мне в карму. А оно мне надо? Там, конечно, и так, что в выгребной яме. Но это моё дерьмо. Тёплое, родное. «Своё говно не пахнет», а чужое — воняет! Зачем нам чужое? Нет, нам чужого не надо. Но это утро, со своим поганым дождём, загнало весь народ сюда, под козырёк. Слишком большая концентрация. Этакая точка сингулярности. И если закурить — может рвануть. А что это будет за новый мир, если вдруг? Ведь от осинки не родятся апельсинки. Так что лучше пережду. Но — исключительно в целях вселенской безопасности.

А тут и автобус подошёл, и всё разрешилось само собой. Я остался один. Я, дождь и пиво. Пиво — моча. Обман башки. Но где взять водки в семь утра в незнакомом месте? Я закурил. Начал подтягиваться новый народ, сменяя уют. Новый, но всё такой же серый, всё такой же никакой, всё такое же гавно. Тошнит от них. «Что за сладкий сон — никогда не смотреть в другое человеческое лицо!» - подписываюсь.

Особенно тошнит от этой их покорности. Это не мы такие, это судьба. Что тут поделать? И за это самооправдание этой самой покорности — особенно полощет. Там, блять, стена из аргументов. Прямой наводкой с главного калибра хер пробьёшь. Только шеей крутят, чтоб ярмо поудобней село. И объясняют, что так надо, иначе продует. Серьёзно? А они серьёзно. Да и тошнит не от них. Мы с ними из разных миров и идём параллельными курсами. Пересекаемся разве что взглядами.

Просто пить надо меньше. Но — надо ли? Дискуссионная тема. Философичная. Прочитал где-то как-то: «Мало пить — плохо. И много пить — тоже плохо. А что такое много? И что такое плохо?» — мысль? Мысль. И у них, умных людей, их, таких, ещё много. А у других умных людей много умных мыслей в противовес этой. Каждый богат своей правдой. И все, sука, убедительны. И так, sука, убедительны, что теряешься. Слишком полярны эти убедительности. Слишком велик их разброс. А истина одна. И она где? Не рифмуй тут! Потому что не там. Там радость. Там то, что мирит меня со здешним тут. А истина, — вот теперь правильно говоришь, — истина в вине.

У!

И я зарёкся что-то кому-то доказывать. Раз и навсегда. Бараны рождены, чтобы их стричь, чтобы их есть. Он баран, его судьба такая. А если кто не баран, тот не собьётся в стадо. Он найдёт, как уклониться от кнута. Стоит лишь открыть глаза. И шаг сделан. Оглянись и действуй. Если ты способен думать, если ты способен действовать. Сам. Без подсказок. Все подсказки нынче — это указатели. К стаду. В стадо. Как туда попасть коротким путём. Но кому туда не надо, тому пох на указатели. Кто хочет, тот сам всё поймёт. Посмотрит, почитает, подумает и сделает выводы.

Рядом приземлилось тело. Одного взгляда на тело было достаточно, чтобы стало понятно: он никуда не спешит. И он может знать, где взять. Сдаётся мне, он тут не я. Он знает, где он. А это уже прилично больше, чем знаю я. Или неприлично. Этических экспертиз по этому вопросу никто не проводил. Все столпы морали вымерли. Остались одни коучи.

— Закурить не будет? — спросил он. Я дал. И поинтересовался:

— Знаешь, где тут водки взять? Сейчас взять.

Он кивнул. Прикурил. Встал. Пошёл. Остановился, повернулся, махнул рукой, призывая идти за ним. ОК. Идём. Два квартала прямо, квартал налево, несколько минут дворами — вот оно: двухэтажный бревенчатый дом. Грязный, уставший. Старик, сколько тебе лет? Да? А выглядишь старше. Пьёшь? А есть? Наливай тогда, что мы, зря пришли! Деньги? Деньги, да, вот — на!

Тело провалилось в дыру подъезда, стыдливо прикрытую одной воротиной. Прикрытую примерно так, как сиськи восьмого размера можно прикрыть одной рукой. Да и та держалась лишь на честном слове, привалившись к косяку буквой «Л». Вторая отсутствовала напрочь. Я снова закурил.

Курить не особо и хотелось. Но я закурил. Я всё делаю до блевонтина: живу, люблю, пью, курю. До дна, сука! В самый, чтобы жопой, в ил! Ибо что? Правильно, ибо нефуй! Нет, остановиться — нет. Никаких остановок! Тормоза придумал трус! Проблевался и в бой! Покой нам только снится! Когда уже сдохну?

А правда, когда? Не сегодня. И не завтра. Если без крайних вариантов. Да и, наверное, что никогда. Не в этой стране, ни при этом строе. Да что там страна, что нам строй! Сколько мы их перевидали? Нет, не при этой цивилизации — вот! Я же не человек. Я — тип. Сменится паспорт, тело, память, география — всё будет другим, только не я. Так что, жизнь моя, смерть тебе не грозит. Пальчиком. Указательным. Тебе даже не указательный, а мне — средний. Да кто бы сомневался! Тебе не грозит, а меня найопывает. Сколько раз обещалась! Но в итоге кидала. Всегда. Sука!Фак тебе самой, кидала. Динамо тебе имя.

Жизнь, которой хотелось — не сложилась. А той, что сложилась – не хочется. И что-то переигрывать уже поздно. «Ад — это когда прости, но — поздно!» Мечты пошли в утиль, жизнь под откос. Но не разбилась, а только поломалась. И лежит там переломанная, в кювете, нах никому не нужная. Как старая мебель на помойке. Ещё ничо, с виду крепкая, не один десяток лет простоит-послужит. Но куда её? Кому? Хозяйка умерла, а детям такое не надо. В старых залах уже новый декор.

Да если кому и понадоблюсь, вдруг, мне-то они накуя? Вооот. И «из всего этого, положительным было лишь желание самоубийства» — как писал старина Чарльз. Хорошо писал. Честно. Верно. Респект и уважуха. Талантище! Поздний Есенин на пьедестале западного деструктивизма! Так он выглядел для меня. Но только комната знает, каким он был на самом деле. Она догадалась. А я?

А я самоубиваться не стал. Я взял эту мысль за лампочку. Чтобы светила мне добром средь мрака чёрных дней. За ту морковку, взял, что висит стимулом перед ослом. Чтобы хорошее всегда было перед глазами. Пусть мир и гавно, но он не в фокусе. Он где-то там, за морковкой, в темноте. А я здесь. «Я плыву за тобой, лечу за тобой…

И я хочу найти, что успел потерять.
Мне нужно догнаться, чтобы догнать.
И в поисках крыши летает душа
То в самый низ, то в самые верха...

Хали Гали Кришна…»

И когда-нибудь, не сейчас, но обязательно, я эту морковку съем. И сдохну. От радости. Выверну лампочку, вставлю её в рот, и буду мычать. В темноте. Будет горячо и не вытащить. Но иначе недбзя. Нельзя. Если сам не попробуешь, как поверить? Все же врут! Так же, кретина кусок? Так. Если раньше не спишут. А они могут. Да не знаю я кто. И за что — не знаю. У меня этих «кто» да «что» — за каждым шагом, за каждым поворотом, за каждым вздохом, как тех мудил под козырьком на остановке.

Но лучше уж так, чем цирроз. Или ещё какая медленная, пакостная мерзота, которая будет не торопясь пожирать тебя изнутри, смакуя каждый кусочек тебя. У тебя же на виду. Нет, я так не хочу. Как и смотреть в зеркало. В заоконья глубокую осень. Там уже поблекли краски. Там уже всё поистаскалось, растрескалось, облупилось. Там тоска. Неизбежное потому и неизбежное, что его не избежать. Если только опередить, переиграть. И мел судьбы тебе тут в руки. На. Но только на это. На остальное — доска в парафине.

Хочу судьбы того дебила, в дурдоме, друга другого дебила, который решил пошутить, по-доброму пошутить, не со зла пошутить, над первым дебилом, в честь днюхи последнего. Чтоб тот проснулся и удивился, чтоб я проснулся и удивился: где голова? А нет головы. Пусто на плечах. На подушке только кровь, под кроватью только утка. И тапочки. И пустота. Как та, что теперь вместо головы. Вот во что теперь есть, а главное – пить? На что кепку обувать? Нет головы. А где голова? А голова-то в тумбочке.

Я бы сказал ему искреннее моё спасибо. За добро. За заботу. Из тумбочки. Когда он меня достал. Бы. Чтобы меня порадовать. Друг! Дружище! Дружелло! Главное же искренность. Особенно с теми, кто ХОЧЕТ тебя порадовать. Кому с тобой хорошо, от души. Кто помнит о тебе. Но нет таких. Нет друга. Нет тумбочки. «Есть только миг между прошлым и будущим». И тело. Тело, которое ушло за пойлом и где-то потерялось. Тело, которого давно уже что-то нет. Нет, есть. Вот оно. Ну что, тело, каков результат? — не задал я ему этот вопрос. Потому что глупо задавать вопросы к очевидным ответам.

Когда тело вышло, то имело в каждой руке по бутылке. Хорошее тело. Вечер переставал быть томным. Утро, то есть. Но есть ли разница теперь? Теперь, когда есть выпить. Если есть выпить — надо выпить. Но культурно. Мы же не скот. И никуда не торопимся. Мы имеем время, а время имеет нас. We have time. Time has us. Мысль? Мысль. И что на выходе у нас? Надо куда-то присесть. А лучше прилечь. А ещё лучше с кем-нибудь прилечь. Но это в перспективе. Пока просто присесть. И просто выпить. А потом, скорее всего, сходить ещё. Закон.

— Тело, тебя как зовут?

— Вадик.

— А меня, Вадик, зовут Юра. И Юра хочет знать, где мы можем бросить якорь?

— Так у меня, — икнул Вадик головой куда-то в сторону, видимо, таким образом, пытаясь указать направление.

Когда мы выходили из-под козырька на остановке, дождь ещё был, но уже на исходе. Сейчас кончился совсем. Вместе с пивом. Я выкинул бутылку в кусты.

— Но лучше зови меня Буковски.

— Пишешь?

— Читаю. Иногда. Больше пью.

— Так чего мы ждём?

А - ничего. Мы не ждали ничего. И не ждём. И вряд ли дождёмся. Да нам и не нужно. Ничего. Не. Нужно. У нас всё было. У нас всё есть. И что-то будет. Обязательно. Потому что ничего не остаётся безнаказанным. Иначе зачем на свете Бог?

И мы пошли. Туда, где завтра нас не ждёт, а мы припёрлись.

"Прощай, земля. В добрый путь!"

Здравствуй, солнце!
14:11
02.08.2021