de omnibus dubitandum 119. 376

ЧАСТЬ СТО ДЕВЯТНАДЦАТАЯ (1918)

Глава 119.376. НАЗВАТЬ ЗАПЛАНИРОВАННОЕ УНИЧТОЖЕНИЕ – ПОДАВЛЕНИЕМ МЯТЕЖА…

    Впрочем, и все связанное с эсеровским мятежом выглядит весьма странно.

    Когда к восставшему полку Попова присоединилась часть полка им. Первого Марта, силы эсеров составляли уже 1800 штыков, а у большевиков в Москве было всего 720 штыков при примерном равенстве броневиков и орудий…

    Однако никакой попытки реализовать преимущество эсеры не предприняли.

    Более того, все руководство партии эсеров после совещания в отряде Д.И. Попова, как будто никакого мятежа и не было, почему-то отправилось в Большой театр на заседание Съезда, где и было арестовано.

    К.Х. Данишевский, один из руководителей латышских частей, занимавшихся разгромом восстания, вспоминает:

    «Выстрел по Кремлю сигнализировал начало восстания левых эсеров (6 июля около 15 часов).

    Уже до этого было дано секретное указание делегатам съезда, членам РКП(б) оставить помещение съезда (Большой театр) и направиться в рабочие районы, на предприятия для организации рабочих масс против контрреволюционного мятежа левых эсеров…» {Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. В 10 т. М., Из-во политической литературы, 1990. т. 5. с. 213}

    Это, конечно, чисто большевистская предусмотрительность — начать ликвидацию мятежа до его начала. Но никакой мистики тут нет, если допустить, что убийство Мирбаха действительно было сигналом, только не эсерам, а большевикам.

    Эсеры к восстанию были не готовы, даже грозные воззвания их были приняты наспех, на том самом совещании в отряде Попова, на которое рвался Ф.Э. Дзержинский и на которое не пустили его.

    Г.Е. Зиновьев, рассказывая по свежим следам об эсеровском восстании в Москве, с трудом скрывал душивший его смешок:

    «Сначала мы спрашивали себя, что делать с ними? Ленин шутил: что делать с ними? отправить их в больницу для душевнобольных? дать Марии Спиридоновой брому? что делать с этими ребятами?» {«Петроградская правда», 1918 г.,№ 148}.

    Что так рассмешило Григория Евсеевича Зиновьева?

    Что так развеселило Владимира Ильича Ленина?

    Поддавшись на провокацию, левые эсеры дали большевикам возможность назвать запланированное уничтожение — подавлением мятежа…

    В.И. Ленин, как известно, ценил юмор и был большим мастером экспромта.

    Вот и 6 июля, вдоволь повеселившись, он приказал расстрелять отряд Попова из пушек, благо в самом отряде Попова замки из орудий были предусмотрительно вынуты, и ответить на артиллерийский огонь «мятежники» не могли.

    Народу в результате положили немало, кое-кого расстреляли, но главные лица, заварившие всю эту бучу, как и положено, у большевиков, не пострадали.

    Опять-таки сошлось и с праздниками. Вечером 6 июля верные большевикам латышские стрелки праздновали Иванов день. Свою гулянку они, завершили достойным стражей революции образом…

    «В ночь на 7 июля, — вспоминает тот же К.Х. Данишевский, — советские части железным кольцом охватили этот район (храм Христа Спасителя, Арбатская пл., Кремль, Страстная пл., затем Лубянская пл.). Латышские стрелковые части перешли в распоряжение Московского городского военкомата (военные комиссары тов. Берзин, Пече); временно по ВЧК тов. Дзержинского заменял тов. Петерс. Штабом руководил Муралов, всеми операциями — Подвойский (начальник войск гарнизона) и начальник Латышской стрелковой дивизии Вацетис.

    Рано на рассвете, в 5–6 часов, 7 июля начался артиллерийский обстрел штаба левых эсеров. Судьба безумного мятежа была решена. К 11 часам эсеры были отовсюду загнаны в Трехсвятительский переулок. В 12 часов начинается паника в штабе мятежников. Они отступают на Курский вокзал по Дегтярному переулку, а также на Сокольники» {Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. т. 5. с. 214}.

    Левых эсеров в Москве громили латыши, а подавить организованное правыми эсерами восстание офицеров в Ярославле помогали большевикам находившиеся в Ярославле немцы военнопленные.

    21 июля мятежные офицеры сдались Германской комиссии по военнопленным. Немцы обещали считать пленных офицеров военнопленными Германской империи, но тут же передали их большевикам.

    Все они были умерщвлены в так называемых «пробковых камерах», которые, как считается, чекисты впервые и применили в Ярославле. «Пробковые камеры» — это герметично закрытое и медленно нагреваемое помещение, в котором у человека изо всех пор тела начинает сочиться кровь…

    Жестоко было подавлено восстание и в Рыбинске, где 7 июля офицерский отряд полковника Бреде под личным руководством Савинкова штурмовал артиллерийские склады.

    Заметим попутно, что сам ход этого восстания показывает, что Борис Савинков не столько руководил им, сколько стремился пристроиться к стихии мятежа.

    Иначе не объяснить, почему выступления офицеров в Ярославле, Рыбинске, Муроме и Ростове произошли не одновременно, а последовательно, одно за другим, как будто специально для удобства подавления их…

    Безудержная кровожадность чекистов была санкционирована самим Владимиром Ильичем Лениным.

    Он требовал, чтобы и при разгроме левых эсеров в Москве чекисты тоже не жалели крови.

    Еще когда латыши били из пушек по Трехсвятительскому переулку, Ленин разослал  по районным Совдепам Москвы телефонограмму: «…выслать как можно больше вооруженных отрядов, хотя бы частично рабочих, чтобы ловить разбегающихся мятежников. Обратить особое внимание на район Курского вокзала, а затем на все прочие вокзалы. Настоятельная просьба организовать как можно больше отрядов, чтобы не пропустить ни одного из бегущих. Арестованных не выпускать без тройной проверки и полного удостоверения непричастности к мятежу».

    Телефонограмма В.И. Ленина — не с нее ли и списывались распоряжения Бориса Николаевича Ельцина в октябре 1993 года? — дает возможность вернуться к разговору о необыкновенной удачливости Якова Григорьевича Блюмкина.

    Когда пьяные латыши начали бить по отряду Попова из орудий, среди «мятежников» началась паника.

    «Меня отвели в комнату другого здания, где я встретил Дзержинского, Лациса и других человек двадцать, — рассказывал задержанный в качестве заложника Петр Смидович. — В нашу комнату все время входили и выходили матросы и солдаты. Первые относились враждебно, сдержанно и молчаливо. Вторые, наоборот, много говорили и слушали и склонялись или становились на нашу сторону. Но здесь все время царила растерянность, обнаруживалось сплошь полное непонимание того, что происходило. С первыми орудийными попаданиями паника охватила штаб и совершенно расстроила ряды солдат и матросов.

    А после перехода в другое, менее опасное, как нам казалось, помещение не нас уже охраняли, а старались приходящие к нам группами солдаты у нас найти защиту от предстоящих репрессий» {Красная книга ВЧК. т. 1. с. 266}.

    И эсеры, и не эсеры начали тогда разбегаться.

    Позабытый всеми Яков Григорьевич остался лежать с простреленной ногой во дворе лазарета.

    Видимо, за пьянкой латышские стрелки не успели прочитать телефонограмму Ленина, и когда ворвались в Трехсвятительский переулок, главного героя мятежа они не узнали. Или же — и это гораздо вероятнее! — не захотели узнать.

    Блюмкина отвезли не в ВЧК, а в больницу, откуда он — с простреленной ногой! — ушел вечером 9 июля.

    12 июля Яков Григорьевич уехал из Москвы.

    В конце сентября, когда в Петрограде уже бушевал красный террор и чекисты без суда и следствия расстреливали тысячи ни в чем не повинных людей, Блюмкин спокойно жил в Гатчине, занимаясь, как он сам сообщает, исключительно литературной работой.

    Его все видели по-разному.

    Профессиональные троцкисты всегда подчеркивали его мужественность…

    «Невероятно худое, мужественное лицо обрамляла густая черная борода, темные глаза были тверды и непоколебимы»…

    «Его суровое лицо было гладко выбрито, высокомерный профиль напоминал древнееврейского воина»…

    Поэты вспоминали о мордатом чекисте, ражем и рыжем, писали о его «жирномордости», о пухлых, всегда мокрых губах.

    Его пытались романтизировать.

    Николай Гумилев, например, с восхищением писал, что Блюмкин «среди толпы народа застрелил императорского посла»…