Уитмор Эдвард Иерихонская мозаика глава 19

ЧЕТЫРЕ

Операция «Стайер» после Шестидневной войны вошла в полосу затишья. Сам Стайер был вымотан непрерывной, днями и ночами, работой на протяжении нескольких лет подряд. И группа поддержки, по цепочке передававшая секретные документы из Сирии в Израиль, также устала до предела.
Таяр поздравил всех отличившихся и отправил большинство агентов в длительные отпуска, оставив на крайний случай лишь нескольких связных. Стайеру было велено отойти от дел военных и заняться делами гражданскими; действовать как законопослушный сирийский бизнесмен.
Таяр без труда убедил генерала Дрора принять это своё решение. Стайер и команда поддержки явно нуждались в отдыхе. Они были измотаны не только физически, но и эмоционально. В течение нескольких предвоенных месяцев сирийских вояк бил мандраж, а поражение в войне вызвало серьёзную политическую нестабильность сразу во многих арабских странах. Это был очень опасный момент для разведчика под прикрытием.
— В Дамаске наверняка прольётся много крови, — сказал Таяр Дрору, — вскоре следует ожидать обычную «ночь длинных ножей». Армия и спецслужбы, не признавая собственных ошибок, вцепятся друг другу в глотки и станут выискивать и карать «предателей». Предательство — вот как арабы объясняют своё поражение. Да и нет у них другого способа оправдаться перед самими собой. Это часть их привычного метода самообмана, результат склонности к абстрактному мышлению.

Дрор улыбнулся и дал согласие на заморозку операции «Стайер».
Генерал восхищался успехом Таяра. Но, как прагматик, Дрор и самого Таяра находил весьма склонным к абстракциям. Операция «Стайер»  длилась уже дюжину лет, а Дрор не был уверен, что действительно знает какова конечная цель. Конечно, Таяр исправно докладывал ему о конкретных целях каждого этапа операции. Но Дрор всё равно чувствовал себя неуютно, как будто он был молодым лейтенантом, а Таяр — его проводником по пустыне. Проводник вёл начальника от холма к холму, но куда? оставалось загадкой. Более того, Дрор не мог идти с проводником плечом к плечу. Как и любой хороший следопыт, Таяр постоянно шёл впереди.
— Как вы думаете, почему арабы так склонны к абстракциям? — Спросил Дрор.

— Ну,  это по-человечески понятно.
Какой интерес в том, что под рукой? Куда интереснее что скрыто там, за горизонтом. Когда на зубах скрипит отнюдь не сахарный песок, приятно мечтать об оазисе. Даже если за барханом вас ждёт только ещё один бархан. А вдруг? Думаю, однако, что арабы переняли эту привычку у нас.
Магомет был неграмотен, и, несомненно, на него огромное впечатление произвело то, что евреи имеют книгу, свою книгу, и получают от неё толк. Когда евреи сталкивались с трудностями, терпели лишения, они говорили: «Ничего, зато вот в следующем году, когда мы будем в Иерусалиме...»; а ведь при взгляде со стороны было совершенно ясно, что надеяться на такой поворот нет никаких оснований. Евреи были именно там, где суждено быть; как и большинство людей. Что может быть более абстрактным, чем мир надежды, скрытый от неграмотного, но мыслящего человека в книге? Мухаммед захотел иметь свой собственный, и со временем Бог продиктовал ему Коран.
Когда что-то идёт не так, мы склонны винить себя, а арабы склонны винить соседа. Возможно, мы таковы потому, что долго были в изгнании. Но теперь, когда мы сидим в нашей собственной стране, — в этом году в Иерусалиме, — а уже арабы превратились в диаспору, может быть, и мы станем больше похожи на них, и они станут более похожи на нас. Забавно, как люди влияют друг на друга, даже враги. Не правда ли, генерал?

Таяр не скрывал от сослуживцев своей обеспокоенности тем, что в результате Шестидневной войны под контроль Израиля подпала населённая арабами обширная территория. Поэтому в Моссаде его считали другом арабов. Дрор предпочёл не развивать эту тему, кивнул и вернулся к разговору об операции «Стайер»…
— Итак, — сказал он, — операция приостановлена. А как насчёт самого атлета?
— Я думаю в следующем месяце встретиться с ним в Бейруте. Поговорить сначала о его сыне, а потом уже планировать будущее.
— Хорошо. Я бы, конечно, хотел, чтобы он продолжил работу.



***
 
Стараясь как можно реже подвергать агента опасности разоблачения, Таяр более двух лет не встречался с Йосси.
Но была и другая причина, более тонких материй. Йосси находился в Дамаске уже седьмой год, с конца 1959-го. Таяр знал, что их встреча станет переломным моментом в жизни Йосси. Агент играл роль так долго, что для него это стало рутиной. Первоначальное возбуждение и ощущение тайного могущества ослабло. А где-то растёт сын, и скоро достигнет совершеннолетия и уйдёт из дома. И самому Йосси вот-вот стукнет сорок, а «земную жизнь пройдя до половины», надо бы оглянуться.

Таяр хорошо знал Йосси и чувствовал, что с кризисом среднего возраста тот захочет справиться сам. Генерал Дрор, а до него маленький Аарон, часто замечали, что Таяр может предсказать, как поведет себя Стайер в той или иной ситуации. «Как вы можете быть уверены?» — однажды недоверчиво спросил Дрор у Таяра.  «Когда мы описываем что-то, мы раскрываем самих себя. А Стайер много рассказывал мне о своих ощущениях. Во время бега», — улыбнулся Таяр.
И всё же Таяр оказался не готов к встрече с тем Йосси, который вошёл в конспиративную квартиру в Бейруте.



Йосси постарел лет на десять. Он почти совсем поседел, отчего кожа выглядела темнее. Казался выше, чем прежде, — иллюзия, вызванная прямой осанкой. Лицо прорезали складки. И только густые чёрные усы напоминали о молодом человеке, который когда-то жил в этом теле.
Глубоко посаженные глаза горели истовым взором обличителя страстей человеческих.
Таяр был просто ошеломлён этим новым ликом. Увидишь такое лицо у прохожего — остановишься и задумаешься. Но тут Йосси улыбнулся,  зубы сверкнули, а вокруг глаз смялись морщинки. Это была безмерно привлекательная улыбка, ещё более тёплая и манящая, чем помнил Таяр. Она сразу же превратила грозного провидца в лучшего друга, какого только может иметь человек. В ней были нежность и уверенность и сила, а главное — понимание. Глубокие складки на лице, как понял Таяр, появились не от угрюмости, а от улыбки.



Они тепло обнялись. Таяр почувствовал себя стариком, квашнёй; в то время как Йосси был твёрд подобно трости.
— Как твои дела? — они сказали это одновременно, чувствуя дыхание друг друга.
— Благословенно Имя [Blessed is the Name] — ответили оба древним еврейским приветствием и чуть отстранились, держа друг друга за локти.
— Я постарел, — сказал Йосси, — но ты выглядишь по-прежнему.
— Так мне уже некуда стареть. И не перетруждаюсь: лежу-полёживаю в гамаке да любуюсь небом.
— О, я помню твой гамак. Завёл себе в Дамаске такой же; подвесил в глубине сада. Гостям говорю, что приобрёл в Аргентине привычку лениться.

Оба рассмеялись: у Йосси был вид человека, который отдыхает только сидя на верблюде, на пути от одной заботы к другой.
— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил Таяр.
Йосси на мгновение задумался, а затем его лицо осветила улыбка. «Всё та же полнейшая искренность», — подумал Таяр.
— Более чем, — ответил Йосси. — И, как и любой путешественник,  продолжаю искать оазис.



***
 
Их совместное времяпрепровождение было кратким, если считать в сутках, но восхитительно долгим, если — в мгновениях. Для них обоих это был пир памяти, они делили и смаковали воспоминания. Взаимопроникновение миров, зрелищ и звуков. А за всем этим — нюансы чувств, те призрачные пейзажи, которые можно увидеть только тогда, когда вы лицом к лицу и сердца стучат в унисон.
Они говорили об Асафе и о том, что он пережил на войне, о его ранах и выздоровлении, о его жизни в эль-Азарии и о друге Асафа. Об Анне, её картинах и старом каменном доме на Эфиопия-стрит. О Таяре и его спрятанном за кактусом и розовыми кустами уютном домике.
Они говорили об объединённом Иерусалиме.
И о том поселении в Негеве, где Йосси встретил Анну; теперь там находился армейский аванпост. И о другом месте, где Йосси и Анна жили после обретения страной независимости; теперь оно стало пусть маленьким, но городом.
— Так много всего изменилось, — сказал Йосси.
— О да, это происходит быстро, — кивнул Таяр. — Страна растёт, всё меняется.
— А Асаф правда вымахал ростом выше меня?
— Да, по крайней мере на дюйм; будет, когда сможет выпрямиться. Красивый молодой человек, который иногда напоминает мне брата Анны, Давида. Другими словами, его привлекательная внешность — не твоя заслуга. Но улыбка у Асафа твоя. Когда он улыбается, я вижу в нём тебя. И Анна тоже это чувствует. Она говорит: «Улыбнётся — и сразу понятно, в кого он такой. Самостоятельный».

Они говорили о Белле.
— Прошло уже больше года с тех пор, как я видел его в последний раз, — сказал Йосси. — Раньше я получал огромное удовольствие от этих визитов в Иерихон, но потом жизнь стала слишком беспокойной, и я всё никак не мог вырваться. А теперь, — он развёл руками, — увы...

Таяр кивнул. Как раз незадолго до этого Юсеф в первый раз привозил Асафа в Иерихон. Таяр объяснил Йосси связь Юсефа с Абу Мусой, а через него и с Беллом.
— Значит, Асаф тоже познакомился с Беллом? — Йосси задумался. — Хм. Ну, наверное это не такое уж странное совпадение. Все пути пересекаются в Иерихоне, а одноглазый отшельник приобрёл за минувшие годы довольно хорошую репутацию. Даже в Дамаске время от времени люди говорят о нём; хотя и не те, с кем я обычно веду дела. Всё к лучшему. И Абу Муса — удивительно умный старый мошенник. Ты когда-нибудь встречался с ним?

— Нет, — сказал Таяр, — к сожалению. Я не видел ни его, ни его соперника-великана.  И ещё бОльшая потеря, что я пропустил сорокалетнюю игру в шеш-беш.



Они говорили о Дамаске и жизни Йосси в Дамаске, вернее, о жизни Халима в Дамаске.
— Город очень красив, — говорил Йосси. — Наверное, Венецию строили с оглядкой на Дамаск. Когда у вас посреди пустыни есть река, вы чувствуете, что у вас есть всё, что только может дать Бог. Однако сирийцы мало времени жили самостоятельно. Каждая армия, идущая с востока или запада, каждый создатель империй завоёвывали Дамаск. И это остаётся в людской памяти, пусть неосознанно. Внешняя угроза, внутренние интриги враждующих группировок сограждан — это было всегда, это привычно.
Чтобы выжить в таких условиях, надо быть осторожными, подозрительными, проницательными. Они много работают и постоянно оглядываются через плечо. Некоторые из тех, с кем я имею дело, — просто шакалы; но их — таких — в Дамаске не более, чем в любом другом месте, где жизнь трудна, а власть трудно захватить и опасно удерживать. Сирийцы — это много разных народов, потомки всех армий завоевателей.
Но пусть люди и сильно отличаются друг от друга, однако разные они не настолько, насколько различны основные соблазны для человека — дарующая жизнь река и обещающая вечность пустыня. А борьба с соблазнами, я полагаю, выходит за пределы компетенции государства, и даже  религии. И конечно не имеет никакого отношения к разделу территории.
А раз уж война ведётся в сердце каждого, — под флагом кожи любого цвета, — то как же ей можно положить конец? Но при всём том, Дамаск на трансцендентных путях истории остаётся эль-Файхой — Благоухающей, благословенной садами и рекой у подножия горы.

— Как ты проводишь дни и вечера? — спросил Таяр.
— Поначалу мне пришлось много побегать, — Йосси улыбнулся, — но последние несколько лет я всё больше времени провожу в саду. И делаю там большую часть своих дел. Теперь сад — мой главный офис.
— Значит, можешь расслабиться?

— О да. Ты же знаешь, как это бывает. Человек, у которого всё хорошо, должен расслабиться. «Преуспеть» — значит иметь больше времени для размышлений. Это традиционный путь человека Востока.
Люди звонят или приходят ко мне без звонка, и мы сидим под смоковницей.

— Травку покуриваете?
— Редко. Я не чувствую в этом такой большой необходимости, как некоторые.
— Женщины?
— Только те, о которых ты знаешь. Достаточно регулярно, чтобы сохранять ясность мысли.
— А почему не женишься?
— Я женат на своей работе. Когда я только приехал в Дамаск, гости частенько приводили в мой дом незамужних сестёр и племянниц. Потом перестали. Теперь я — как добрый дядюшка. Люди привыкли и ценят это.

Наконец, их разговоры перешли на будущее Йосси и будущее операции «Стайер».
— Другими словами, — сказал Таяр, — что ты видишь сейчас сам? Что тебе надо?
Дома все только и делают, что хвалят тебя. Операция была чрезвычайно успешной, и твой вклад в неё неоценим. Если хочешь вернуться и начать новую жизнь, это можно устроить.
Или кабинетная должность, или другое поле и новая личность, что угодно. Или просто жить. Тебе не нужно работать. Дрор готов согласиться со всем, что мы предложим. Я знаю, ты всё уже обдумал. В каком-то смысле прошлая война — поворотный момент для всех нас, но это не обязательно должно касаться операции «Стайер». Судя по тому, что сообщаешь ты, и по тому что мы знаем из других источников, пока волноваться не о чем. Ты можешь просто спокойно пожить в Дамаске, а через пол-годика встретимся и решим. Спешить некуда. Мы можем расстаться с «Халимом» сейчас или позже, как угодно.

— Я много думал, — сказал Йосси, — тут такое дело… В последние несколько лет я преодолел некоторые трудности, ; справился, да, ; но в процессе, похоже, стал Халимом. С тобой я всё ещё Йосси, но ощущаю я его как воспоминание. Йосси там, внутри меня, и всегда будет там, но, в каком-то смысле, Йосси мне чужд.
Ты упомянул брата Анны. Анна вспоминает его, и ты тоже, и Асаф может подумать о нём. И в этом смысле Давид существует, как и все, о ком мы думаем, кто может быть так же близко, как соседняя комната. Но на самом-то деле Давид уже четверть века как мёртв. Он избавлен от страданий, это правда, но ведь и от перемен.
Ну вот, это что-то вроде того, что я чувствую по отношению к Йосси. Иногда я скучаю по нему. Иногда мне грустно думать о нём. Когда ты говоришь об улыбке Асафа, о том кого она напоминает Анне . . . это меня огорчает. Когда ты сказал это, моё сердце дрогнуло. Мне пришлось взять себя в руки. На мгновение всё вернулось. Я снова был в Негеве и покидал Анну, не зная, будет ли она там и жива, когда и если я вернусь. О да, тогда я улыбался, потому что это было всё, что я мог ей дать. Но неужели она думает, что я предпочитал холод ночи теплу объятий?
Так странно, что мы порой вроде уверены в чём-то, а это всего лишь игры памяти. Память — странная штука, и жить в разных жизнях странно. Белл, вероятно, прав. Мы добавляем новые обеты к старым, и ещё, и ещё... и вот уже ворох — и душа становится подобна Святому городу, мифу, который есть Иерусалим, подобна недостижимой мечте. И только другие, со стороны, могут оценить её широту.

— Я понимаю это, — сказал Таяр. — Ну и что же ты надумал?

Йосси улыбнулся:
— И поэтому я предпочёл бы жить как Халим. В Дамаске. У меня нет никакого желания увидеть Иерусалим и разочароваться. Когда я был ребёнком, моё воображение занимали два мифических города — Иерусалим и Дамаск. В силу обстоятельств я познакомился с одним из них, так пусть хотя бы представление о другом останется чистым.
У меня есть работа, и я в ней хорош, она что-то значит, и я приношу пользу.

Таяр кивнул.
— А когда-нибудь? — спросил он.

Йосси улыбнулся снова.
— Ну, когда-нибудь  я могу захотеть стать отшельником, как Белл.
— Который на самом деле не отшельник.
— Вот именно, и это его секрет. Мы с тобой это знаем, и игроки в шеш-беш это знают, но всё равно это — хорошо хранимая тайна. — Йосси прикрыл рукой один глаз. — Разве не так, Таяр?

Он опустил руку и рассмеялся, и Таяр не мог не рассмеяться вместе с ним, удивляясь крепости и решимости Йосси, а более всего — тому огромному расстоянию, которое Стайер преодолел за последние два десятилетия.



* * *

— Ну и что же? — спросил Дрор.
— Он уверен в себе. Несмотря на огромное напряжение последних двух лет он стал только спокойнее.
— Проблемы?
— Я не увидел никаких, и сначала даже не понял: отчего их нет. Столько лет находиться во враждебном окружении, и ничего? Но потом мне всё стало ясно. И я смирился с тем, что передо мной совсем другой человек.
— Кто же? — спросил Дрор.
— Халим. Это уже не вымысел, не роль. Халим реален. И это немного жутко. Он даже стал кем-то вроде гностика-мистика; чего можно было ожидать, от Халима.

Таяр погрузился в свои мысли и уставился в никуда.
Сообщение Таяра не слишком удивило Дрора.
— А вы разве не этого ожидали? — спросил он.
— Да как сказать...

С момента расставания с Йосси он и сам задавал себе этот вопрос. Пожалуй, никак не ожидал. Таяр ни сам не проводил так много лет в одной роли, ни никогда прежде не имел дела с таким долгоиграющим агентом. Для Таяра это был новый опыт, и поэтому он чувствовал себя неловко, немного смущённым. Что значит: «Халим — реальная личность»?
Но не видел резона обсуждать это с Дрором. Это вопросы внутренние, часть бесконечного диалога, который Таяр вёл сам с собой. Это не влияло на ценность Йосси как агента, и не угрожало операции «Стайер». Трансформация Йосси даже шла на пользу делу.

— Так что Стайер хочет остаться в Дамаске, — заключил Дрор.

— Точно. Мы договорились встретиться снова через шесть месяцев.
Достаточное время, чтобы прикинуть куда двигаться дальше. Но я не предвижу никаких изменений. Он захочет остаться. К тому времени и звенья команды поддержки будут снова готовы к работе.

— Хорошо, — сказал генерал. — А теперь вам и самому надо отдохнуть. Чем займётесь?
— Мой древнегреческий нуждается в повторении. Гомер становится для меня непостижимым.