Уитмор Эдвард Иерихонская мозаика глава 21

ШЕСТЬ
 
После исчезновения Юсефа Абу Муса убеждал Асафа продолжать посещать Иерихон. Он очень привязался к Асафу, чьё присутствие облегчало старику боль потерь.
— Приходи и приноси нам сказки об Иерусалиме, — сказал он Асафу. — Нам это нужно; здесь, внизу. В противном случае Белл, Мозес и я склонны поддаваться аромату апельсинов, жасминов и жить в оранжевом тумане . . . забывая, что течение дней — это не только пощёлкивание костей и костяшек. Там, наверху, на горе, у вас дуют резкие ветры. Происходят некие завихрения и что-то порою грохочет. Приноси нам новости об этом, пожалуйста. Чтобы я мог, попивая утренний кофе на площади, выглядеть перед людьми имеющим знание патриархом. Конечно, Иерусалим по сравнению с Иерихоном — новостройка, но мне нравится следить за современными модами. Под модами я подразумеваю новейшие религии, империи и так далее, последователи которых, несомненно, пылко выступают на площадях Священного города.
— Иначе говоря, «чья там империя правит сейчас миром?», — процитировал Моисей-эфиоп вопрос, заданный почти два тысячелетия назад стотринадцатилетним св.Павлом-фиванским молодому новоприбывшему в пустыню отшельнику, девяностолетнему св.Антонию.

Белл проводил Асафа до ворот.
— Вы не против, если я стану вас навещать? — спросил Асаф.
— Нам будет очень больно, если ты этого не сделаешь, — ответил ему Белл. — Мы скучаем по Али и Юсефу, а когда ты здесь это переносится гораздо легче.

У ворот Белл указал на обутые в сандалии ноги Асафа.
— Я их знаю. После многих лет сидения на крыльце я привык узнавать гостей по ногам. Абу Муса на расстоянии слышит биение сердец, а Моисей замечает какие-то изменения светотени. — Белл улыбнулся. — Мы всегда тебе рады.

Асаф поблагодарил. С уходом Юсефа он чувствовал растущее родство с этими мудрецами на крыльце.



***
 
В то лето Асаф оставил маленький домик на краю Иудейской пустыни и вернулся в старый каменный дом на Эфиопия-стрит.
Теперь его интересовала история — страсть, которую он перенял у Юсефа. Осенью он собирался стать студентом Еврейского университета, что на горе Скопус, — Мишень, — которую он мог видеть с балкона.
Балкон Асафа и гору разделяла долина, где одной июньской ночью чуть более года тому назад ему довелось сражаться, — районы Вади аль-Джоз и Шейха Ярра, — стремясь на восток к Дамасским воротам Старого города. Шейх Ярра — читал Асаф — был главным хирургом армии Салах ад-Дина, великого курдского воина, который победил крестоносцев и изгнал их из Святой Земли. От мечети шейха до Асафа долетал зов муэдзина; иногда, в зависимости от ветра, смешиваясь с другими.


Звучало "Аллах акбар", и эхо над Вади-Джоз повторяло "Бог велик". Глаза Асафа затуманивались, строчки книги плыли и превращались в крестоносцев и римлян и вавилонян, идущих по этой низине на штурм Иерусалима тысячу и ещё тысячу и ещё пять столетий тому назад.
Израильские десантники в Шестидневной войне шли точно по тому же пути, что и все остальные армии, чьи завоевания Иерусалима некогда были столь же знаменательными событиями. Теперь те далёкие эпохи давно утонули в водовороте истории. Отсюда Асаф, размышляя о миражах настоящего, которые вечно рождаются из мифологии прошлого, смиренно извлекал урок Иерусалима и завоевания, Иерусалима и времени.
История его города, и его собственная история. Магия места и человека в этом месте.


Со своего балкона он слышал и эфиопских монахов, чьи молитвы воспаряли над лимонными и кипарисовыми деревьями дважды в день. В четыре часа утра и в четыре часа пополудни колокол звал монахов из келий — в задымлённый благовониями простор круглой каменной церкви под огромным пурпурно;чёрным куполом, где они стояли, опираясь на посохи, и покачивались под ритмы своих песнопений. В остальное время вокруг церкви, как пчела возле улья, кружил одинокий монах и бубнил молитвенные стихи на архаическом диалекте своего языка.
Над Эфиопия-стрит возносились и молитвы молодых французских монахинь.  В благоговейные минуты угасания света дня с захватывающей дух ясностью воздух пронзали их ангельские голоса.
Монахини пели изысканно красиво, как никто другой осенённые благодатью природы и обещанием святости. «Воистину, — думал Асаф, —это самый  чистый звук, который когда-либо издавали создания Божьи».



***
 
В основе его очарования прошлым лежал интерес к жизни покойного дяди. Также он знал, что внешне на него похож. Анна часто вспоминала о брате, но так, словно он не столько таки немного умер, сколько переехал жить в другую страну.
Из смеси обожания, из мелких подробностей, — с которыми каждая сестра вспоминает старшего брата, — Асаф многое узнал о дяде. Но воспоминания Анны о брате были в основном воспоминаниями о детстве, так что Асафу не удавалось представить взрослого мужчину. Дом, улица и окрестности Каира, которые так остро ощущала Анна, – всё это было чуждо Асафу.
Каким человеком был дядя? В поисках ответа на этот вопрос Асаф обратился к Таяру.


— Ну что сказать, — ответил ему Таяр, — я бы и рад рассказать тебе побольше. Но я не очень хорошо знал Давида, и то, что помню, ты уже так или иначе слышал. Ну давай сведём в кучу. Итак: Он относился к делу серьёзно и был делу предан, но совсем не годился для работы под прикрытием. Необходимость вести двойную жизнь вызывала у него чрезмерное беспокойство. Пока он занимался ввозом евреев из Египта в Палестину, всё шло хорошо. Но когда он влез в более глубокие вещи, он прыгнул выше своей головы. У него не было ни мало-мальской подготовки, да и способностей для занятия вещами такого рода. Но он был втянут, и кончилось это плохо.
— Знаете ли вы, что это были за "более глубокие вещи"? — спросил Асаф.
— Тогда не знал, но позже, — война ещё продолжалась, — у меня появилось некоторое представление о том, что же всё-таки произошло. Это было связано со шпионажем, без сомнения. Именно так Давид попал в беду. Ты знаешь, в это время Роммель был очень близок к тому, чтобы захватить Египет и канал, а британцы были в отчаянии. Многие египтяне, лишь бы вытеснить англичан, отдавали предпочтение немцам. Каир был переполнен беженцами из Европы. Бесчисленное множество светлых и тёмных личностей и организаций, и у всех свои собственные цели. Переодетые... хм... этакий шпионский карнавал вдоль и поперёк постоянно меняющейся линии фронта. Танки всего в нескольких часах езды от Каира. А кроме того, по средиземноморью туда-сюда шлындали быстроходные суда и парашютисты, чаще всего в Грецию... Так что в Каире царил хаос, очень опасный хаос. Было легко во что-нибудь впутаться, что и случилось с твоим дядей. Он к чему-то прикоснулся. Сам-то он был не при делах, но через других оказался связан с лабиринтом, а где-то в этом лабиринте была чрезвычайно важная информация. Или чрезвычайно важный агент, либо для англичан, либо для немцев. И в результате Давид был убит.


— Его образ видится мне безнадежно размытым и нечётким, — сказал Асаф. — Я не могу составить представление ни о нём самом, ни о его жизни.
— Прекрасно понимаю, — ответил Таяр. — История обычно и бывает именно такой. Мы, задним числом, только делаем вид, что ясно понимаем прошедшее. Всегда есть противоречивые истины, и особенно в хаосе войны. Никогда не бывает двух сторон или хотя бы дюжины сторон, их всегда сто и ещё тысяча. Массы людей открыто преследуют каждый свои ошеломляюще разнообразные цели, каждая из которых жизненно важна и каждая стоит жертв. А помимо открытых намерений есть ещё хитрость, притворство, – то, что мы называем шпионаж, – и вот вам меняющиеся картины, колышащиеся складки гобелена, который мы называем историей. Каждый из нас, по сути, творит историю. Каждый из нас сам решает, что было, чему верить. Анна знала Давида с одной стороны и, конечно, по-своему права. Он был её братом, она росла вместе с ним, Давид был таким-то и таким-то. Для неё это так. Но так не может быть ни для тебя, ни для меня, ни для кого другого. У меня сложилось своё впечатление о Давиде, которое я помню, потому что видел его несколько раз при определённых обстоятельствах. Но, возможно, он был в особом настроении, когда я видел его. Да мало ли... Возможно, его слова и манеры не имели никакого отношения к тому, что я слышал и видел. Кто может сказать? Мы знаем, — по-настоящему знаем, — ну очень мало людей.

Асаф нахмурился. Затем улыбнулся.
— Вы говорите так, будто разобраться в прошлом почти невозможно.
— Оглядываясь назад, да, — сказал Таяр. — Именно поэтому людей волнует история. Много вариантов ответов. Скажи мне, почему тебя так интересует твой дядя?
— Потому что Анна говорит, что я напоминаю ей его. И потому что если бы я знал о нём больше, то понял бы, насколько я на него похож и насколько отличаюсь.
— То есть, насколько ты уникален? — предположил Таяр.
— Да, наверное. Это ещё один способ узнать, кто я такой.
— Значит Давид видится тебе ключом к этому. Именно потому, что он такая загадка. А также, возможно, потому, что он был убит четверть века назад в Каире — времени и месте, которые также являются для тебя загадкой. Но как насчёт твоего отца? Неужели он уже не так тебе интересен?
— Похоже на то, — ответил Асаф.
— Почему?
— Потому что я чувствую, что знаю его гораздо лучше. Но может я ошибаюсь? Мне было всего восемь, когда он умер. Вы были ему другом. Вижу ли я его ясно? Был ли он таким, каким я его помню?
— О да, конечно был. Я только хотел подчеркнуть, что раскрытые тайны прошлого не всегда так просветляющи и просвещающи как нам хотелось бы. У меня такое чувство, что история Давида не даст тебе того, что ты хочешь.

Асаф рассмеялся.
— Дядя Таяр, вы себе противоречите. Если прошлое интригует, если оно важно, почему бы мне не заняться им?

Таяр тоже засмеялся.
— Ладно. Но могут ли тайны прошлого по важности сравниться с тем, что происходит вокруг нас сегодня, сейчас?
Что же касается противоречий, то всегда приветствуй их — как развилки на пути к истине. Колышатся складки гобелена и, так же как движутся дюны в вечной пустыне, всё меняется и никогда не перестанет меняться.


Рецензии