У ангелов хриплые голоса 3

Внутривквеливание 2. Иногда они возвращаются.

Джеймс протянул руку, и Хаус щедро сыпанул ему чипсов в ладонь.
После окончания конференции в Луизиане Джеймс вернулся домой с каким-то странным ощущением, как будто нашёл и потерял что-то не то, чтобы очень нужное или полезное, но забавное и симпатичное, вроде игрушечной хитрой головоломки или бумажного змея с непонятными иероглифами.
Он несколько раз вспоминал странного доктора в парусиновых шортах, но относился к этому воспоминанию, как к перевёрнутой странице хорошей книги — подумать только, в те времена вся жизнь представлялась ему хорошей книгой. Он навестил родных, где выслушал точно отмерянную порцию материнских упрёков из-за развода с Сэм, закрутил лёгкий необременительный роман с медсестрой соседнего отделения, ещё раз съездил в Принстон — туда, где последний раз видели Дэвида - там была благотворительная столовая, и следовало справляться время от времени. А потом навалилась обычная будничная рутина, поэтому звонок на мобильный телефон с незнакомого номера не всколыхнул в душе ровно ничего — ему часто звонили больные. И голос, показавшийся смутно знакомым, осведомился так же, как обычно:
- Доктор Уилсон? Я же не перепутал номер?
- Нет, я вас слушаю, - сказал он с тщательно скрываемой досадой — день был не из лёгких, и продолжения его в виде консультации по телефону не хотелось.
- У меня есть два билета на сегодняшний вечер на «монстр-трек», - сказал голос. - Но тебе придётся оплатить их самому, потому что я на мели — всё спустил на шлюх ещё в понедельник.
- Что-что? - ошеломлённо переспросил он.
- Проблемы со слухом? Могу посоветовать толкового сурдолога. Я сказал: заплати за билеты — и мы можем круто провести вечер.
- Да кто это?! - воскликнул он, окончательно сбитый с толку.
- А у тебя ещё и Альцгеймер, Нариш Йингл?
- Хаус!
Телефонный собеседник засмеялся.
- Слышу в твоём голосе ликующие нотки. Скучал по мне?
- Какого... - начал он, и вдруг осёкся, почувствовав, что Хаус прав, и что он — ну, не то, чтобы скучал, но был совсем не против ещё раз увидеться с этим оригинальным типом. И посмотреть с ним вместе на сшибающиеся на арене грузовики, хрустя поп-корном и запивая впечатление «будвайзером», было бы, пожалуй, неплохо, но...
- А ты где? - растерянно спросил он.
- Сижу в телефоне, - хохотнул Хаус. - Выгляни в окно.
Ну, тачка у него была так себе, зато очки классные. А билеты оказались настолько недешёвыми, что Уилсону пришлось загонять свою природную бережливость под стол пинками.
Но, надо сказать, он ничуть не пожалел. Вечер оказался восхитительным. Густые сумерки переговаривались неоновой рекламой с только угадывающимся, почти невидимым блеском звёзд. Они сидели так близко к арене, что запахи перегретых моторов и смазочного масла окутывали их, как облако хорошего мужского дезодоранта, было тепло и немного празднично.
- Когда в нас полетят кровавые ошмётки, пригнись, - сказал Хаус. - Потому что смертельные случаи не исключены. Вообще, тут всякое бывает. Стивен Кинг об этом уже писал — знаешь?
- Это вообще-то мой пакет, - робко пискнул Джеймс, когда длиннопалая рука Хауса выгребла из его бумажного пакета здоровую горсть попкорна и набила им рот своего владельца. За несколько минут до этого Хаус от попкорна, предлагаемого разносчиком, отказался, заявив, что будет чипсы, если Джеймс их ему купит. Джеймс и купил.
- Вавина! - жуя, откликнулся Хаус, а немного восстановив дикцию, уточнил:
- Ты, в самом деле, скуп до безобразия, Шейлок, или здесь что-то другое?
Джеймс напомнил, что поскольку они весело проводят время вообще-то за его счёт, то, видимо, другое, но Хаус тут же спросил:
- Кстати, что там говорит кашрут насчёт воздушной кукурузы? Тебе не представляется, что это, - он поднёс кусочек к глазам Джеймса, - чем-то напоминает раздвоенное копыто?
- Тогда это, - Джеймс тронул ещё тёплый попкорн мизинцем, - чем-то напоминает рога.
- Вот так вы и библию толкуете, - погрозил пальцем Хаус. - На, я не жадный, - и щедро сыпанул Джеймсу чипсов в ладонь.

xxxxxx

- Тебе не холодно? - озабоченно спросил Хаус.
- Пока нет. Можешь ответить мне на один вопрос?
- Задай — посмотрим.
- Там, в Луизиане, где мы познакомились, ты просто чувствовал себя виноватым за шутку, и поэтому внёс за меня залог?
- Я не чувствовал себя виноватым. Я ничем тебе не повредил — даже слегка отпиарил. Лет через пять — помнишь — тебя именно поэтому вспомнил и рекомендовал в президиум Малер.
- Да? А я думал, он мою работу читал...
- Ну, мало ли он работ читал. Он тебя в лицо запомнил, а если бы не я, не запомнил бы.
- Хорошо, ты не чувствовал себя виноватым — тогда почему? Любовь с первого взгляда?
- Ты ведь уже спрашивал об этом, - напомнил Хаус, глядя вдаль — туда, где ещё не успокоенные темнотой, подрезали последний закатный свет силуэты чаек.
- И ты ни разу не сказал правды. Отшучивался и врал.
- А тебе это важно? Сейчас?
- Мне сейчас всё важно, - просто сказал Уилсон и ещё глотнул из бутылки, запивая с трудом съеденную чипсину.
- Я тебя увидел, - сказал Хаус, по-прежнему не переводя взгляда. - Там, в буфете. Заглянул за твою чернильную завесу, подсмотрел, что ты за ней прячешь, и увидел плохого парня. Живого плохого парня, крепко-накрепко запертого в одиночной камере. Стало интересно. Захотелось внести залог, взять его на поруки и посмотреть, на что он способен, если его выпускать из камеры хоть изредка. И я сейчас не про тот обезьянник говорю.
- Да, я понял, но... и это всё?
- А тебе мало?
- Вообще-то мало... Это не объясняет того, что ты мёртвым прикинулся, лишь бы проводить меня на тот свет.
Хаус, наконец, перестал смотреть в сторону горизонта и повернул лицо к Уилсону.
- С того дня прошло довольно много дней, амиго. Кое-что изменилось.
- Я стал твоей привычкой? - слабо улыбнулся Уилсон.
- Ты стал существенной частью моей жизни. Слишком существенной, - добавил он совсем тихо и с болью.
- И ты решил, что игра стоит свеч?
- Не понимаю тебя... - насторожился Хаус, снова поднимая голову.
- Мы почти в Бенито-Хуарес, - сказал Уилсон. - Мы ведь не сёрфингом заниматься сюда приехали. Ты опять плетёшь интригу, опять мной манипулируешь, - и добавил, передразнивая Хауса. - Амиго.

Продолжение второго внутривквеливания.

- Я тебя не первый раз тут вижу, - сказал Хаус, неожиданно возникая у него прямо за спиной. - Что ты здесь околачиваешься? Решил пообедать позавчерашним супом на халяву?
С того вечера, когда они вместе смотрели «монстр-трек», прошло около трёх месяцев, и за это время Хаус ещё трижды вытаскивал Джеймса из дома, не слишком церемонясь и не считаясь ни с настроением Джеймса, ни с его готовностью почти единолично нести их общие расходы, но, как это ни странно, в итоге Джеймс каждый раз приходил к заключению, что, в общем-то, совсем неплохо провёл вечер.
Один раз это был зал игровых автоматов, где Хаус долго объяснял ему какую-то собственного изобретения систему ставок. Система была сложной, и прилично выпивший Джеймс мало, что в ней понял, но она работала - Хаус в тот вечер остался в выигрыше. По ходу дела он вытянул из Джеймса довольно много сведений о его семье, узнал о сумме алиментов Саманте, назвал её стервой, а его — идиотом, тут же подбил категорически отказаться от выплат и выдвинуть встречный иск, а на освободившуюся сумму купить музыкальный центр, который немедленно выбрал и оплатил кредиткой Джеймса в почему-то круглосуточном музыкальном магазине. В процессе транспортировки в нагрузку к музыкальному центру случайно попали две полуобнажённые девицы с маракасами и дудкой, и они все вместе составили, по меткому определению Хауса, «какофонический квартет», притом ударная установка была наспех собрана из крышки от ведра, пустой стеклянной бутылки и кухонного венчика для взбивания сливок, а в качестве духовых сошла обёрнутая фольгой от шоколадки расчёска. Основная проблема состояла в том, что из всех четверых более или менее играть на своём инструменте — насмерть раздолбанной гитаре — мог только Хаус, но приличный градус алкоголя в крови у всей компании обуславливал определённую непритязательность вкуса.
Утром протрезвевший Джеймс потратил больше часа на уборку перевёрнутой вверх дном квартиры, с трудом отправил громоздкую штуку обратно, в магазин, рассыпаясь в извинениях и потратившись на грузчиков, принял пару таблеток аспирина и зарёкся когда-нибудь ещё выпивать в компании такого безбашенного типа, как Хаус.
Его зарока хватило на три с половиной недели — как раз до телефонного звонка.
«На этот раз никакого алкоголя, - сказал Хаус. - Мы играем в лакросс — не хочешь посмотреть? Товарищеский матч любительских команд — только и всего. Ну, может, по банке пива после матча, и то если будешь очень просить. Мне нужна поддержка трибун — я со старших классов стик в руки не брал».
Осторожно прикинув, чем рискует, Джеймс согласился, и это, действительно, была просто игра в лакросс, и хотя команда Хауса безбожно продула, непохоже, чтобы это огорчило взмокшего от беготни дефенсемена. А после игры они шатались по парку, ели мороженое и сладкую вату, влёгкую кадрили девушек, и Джеймсу было легко и приятно смеяться острым шуткам Хауса или задумываться над его неожиданно глубокими замечаниями. Но кое-что всё никак не давало ему покоя и, верный своей привычке до конца анализировать любые намечающиеся отношения, он, наконец, прямо спросил:
- Почему ты вот уже третий раз зовёшь составить тебе компанию именно меня, хотя мы едва знакомы? Похоже, с близкими людьми у тебя не очень... или что?
Хаус остановился резко, как будто грудью в начинающихся сумерках на что-то налетел, и повернулся к нему лицом. Второй раз Джеймс про себя удивился, какими тёмными делаются при вечернем свете его светлые вообще-то глаза.
- Задавай вопрос, - сказал Хаус, - только если совершенно уверен, что хочешь услышать ответ. Понял?
Джеймс несколько оторопел от вдруг прорезавшейся в голосе только что беззаботно болтавшего Хауса металлической нотки, а сам Хаус, выдержав короткую паузу, повернулся и снова неторопливо двинулся по дорожке, засунув руки в карманы и словно бы не обращая внимания, следует его спутник за ним или остался на месте.
Джеймс почувствовал себя уязвлённым и, в то же время, у него занозой засело в душе ощущение, что он и сам чем-то, совершенно того не желая, задел и обидел Хауса. Это было похоже на чувство вины. К счастью длилось оно недолго — Хаус заговорил на тему религии и в считанные минуты довёл Джеймса до белого каления, глумясь и издеваясь над всем тем, что Джеймс с детства привык, по крайней мере, уважать.
- Под Богом понимают ленность мысли, - говорил он, уплетая очередную порцию шоколадного пломбира. - Чем пытаться понять природу вещей и закономерности, позволяющие изменять их состояние, куда как проще свалить ответственность за всё на эфемерный образ — похоже на мифического старшего брата, которым аутсайдеры пугают одноклассников. Ты, кстати, как, пугал?
- Я не был аутсайдером, - возмутился Джеймс.
- Да ладно! Косой еврей-ботаник со страхом нарушить правила в глазах? Подозреваю, что ты служил весёлым развлечением для мелкоты своего класса, пока в девятом или десятом, наконец, не допёр, что иногда для дела полезно и в нос дать. Забавно, что после этого однокашники оценили твой интеллект, а не кулаки. Но в лидерах ты всё равно не ходил никогда — ни у пацанов, ни у девчонок.
Угадано было настолько точно, что Джеймс не нашёлся, что сказать. А Хаус спросил:
- Тебя, кстати, как дразнили? Ты на щенка спаниеля похож. Нет?
- С чего ты взял, что...
- Колись, - засмеялся Хаус. - Не то я тебе сам логин сочиню.
- Марсик, - признался Уилсон.
- Что? Это ведь не от бога войны, нет?
- Это от «marsupial rabbit», - объяснил он, ненавидя себя за то, что признаётся. - Хотя я вообще не понимаю, для чего это тебе говорю.
Хаус улыбнулся. Никак не прокомментировал ни его слова, ни насупленный вид — просто улыбнулся, и Джеймс вдруг почувствовал, что у него отлегло от сердца, и худшие из воспоминаний детства, словно пересоленный суп от добавленного в него риса, сделались менее горчащими и раздражающими от этой улыбки.
Третья их встреча состоялась нескоро — наверное, месяца через два, и Джеймс уже начал подумывать, что Хаусу сделалось неинтересно продолжать их случайное знакомство. Вот только он понять не мог, устраивает его это или нет. В Хаусе угадывался опасный возмутитель спокойствия, одно присутствие которого провоцирует законопослушных, больше всего на свете ценящих размеренность и разумность людей бить бутылками зеркала в барах или покупать за бешеные деньги совершенно ненужные музыкальные центры, не говоря уж о развратной игре на крышке от ведра в компании полуголой девицы с маракасами. С другой стороны, Джеймс никогда не чувствовал себя лучше, чем когда, вопреки своей натуре, вопреки своему воспитанию и даже мировоззрению, проделывал всё это. Наконец, он вынужден был признать, что попросту — теперь уже без всяких допущений - скучает по Хаусу и хотел бы увидеть его ещё раз. Почти целый день ушёл у него на борьбу с собой и попытки притвориться, что стёр из памяти телефона нужный номер, но когда последний пациент вышел из кабинета и пора было идти домой, в пустую прибранную квартиру, он сдался, наконец, и набрал этот номер, слабо представляя себе, что скажет. Может быть просто спросить, как у него дела?
- Долго же ты боролся со своей лучшей половиной, - сказал Хаус вместо «алло». - Куда хочешь пойти? Предлагаю луна-парк. Найдётся парочка аттракционов для настоящих мачо. Так и быть, подержу тебя за руку, когда начнёшь визжать от страха.
- Ты в детстве, видимо, в лошадки не доиграл, - сказал Джеймс, досадуя на то, как легко и точно Хаус его вычислил. - В возрасте Христа обычно забавы посерьёзнее.
- Вроде молитвы в Гефсиманском саду или распятия на кресте? - подхватил Хаус. - Надеюсь, хоть не ты меня поцелуешь на рассвете?
От такого намёка Джеймсу кровь бросилась в лицо и он подавился воздухом.
- Ты... - наконец, выдавил он, - какую мне роль отвёл в своей фантасмагории, мессия недоделанный? Я тебе что плохого сделал? Да пошёл ты совсем!
Было почему-то чертовски обидно — так обидно, что прямо хоть плачь. Ну, то есть, Хаус-то, конечно, ничего такого не имел в виду — вот только, сам того не зная, он неожиданно попал в болевую точку. Совершил Джеймс кое-что такое, за что задумаешься об осине, притом совсем недавно. Речь шла о диссертации — хорошей диссертации хорошего человека, талантливого, в общем, парня. Но при эксперименте — так получилось - результаты отличались от ожидаемых. А у него многое зависело, и он попросил. По хорошему попросил, глядя в глаза, зная, что Джеймс «нет» говорить не умеет. Он и не сумел — отвёл взгляд и вымученно кивнул. И перестал спать. Потому что диссертация — это не просто определённое количество шаров разного цвета в урне, это клинические рекомендации, методические указания и инструкции. А результат фальсифицирован. И это даже не косметология, где зачастую форма ушей определяет сознание. Это — онкология, более того, детская онкология. Но он ещё, даже на защиту идя, не знал точно, как поступит. А в прениях встал и разнёс. Вдребезги. И до сих пор звучат в ушах презрительные эпитеты, которыми после голосования щедро осыпал его прежний приятель. А тогда лицо загорелось огнём, и он ничего не ответил — закусил губу и вышел. Хотя знал, что поступил правильнее, чем мог бы, промолчав. А всё-таки неуютно сделалось, и на работе он теперь старался поменьше проводить времени в компании коллег, хотя, вроде, никто к нему хуже относиться не стал.