Душа России. топология бездорожья. Гл. 1 продолж1

***

   Тридцать лет и три года Илья Муромец немощным сиднем сидел на печи. Силушки не было у молодца. Святогор же не знал, куда силу девать, пригибала она его к земле, давила непосильным грузом, рвалась наружу, прося применения. Метал-крушил скалы, змеев-драконов истреблял, но равного себе не мог найти. Вот только сумочку подорожную, кем-то оброненную, не мог поднять, как не пытался. Что в ней было - тяга ли земная или голубиная книга - о том никому не ведомо. Загрустил с той поры Святогор и поехал по свету скитаться куда кривая вывезет, куда конь привезет.
   Тут-то и повстречался ему Илюша…
   Дальнейшая история такова. После поединка, богатыри побратались и, обменявшись нагрудными крестами, направились к святой горе, где оказались перед гробом, что пришелся в самый раз не Илье Муромцу, но Святогору. Как только последний лег в него, крышка захлопнулась, и как ни рубил ее своим мечом Илья, каждый удар только рождал обручи, все крепче сжимавшие последнее обиталище великана-богатыря. Как толковать эту не имеющую аналогов в других эпосах метафору? Действие силы укрепляет гроб, упрочивает позиции смерти. Сила оказывается бессильна перед тайной смерти. Но Святогор уже из гроба передает свою силу Илье. Преображенная дыханием смерти сила, уже в новом, богатырском чудесном качестве, возвращается к Илье Муромцу, рождая в нем героя. Кроме того, здесь важна процедура вымеривания. Гроб явился точной мерой роста Святогора. Так получаем смерть как мерило роста в качестве чудодейственного средства. Толкований здесь может быть сколько угодно. Митрополит Иоанн Санкт-Петербургский и Ладожский видит в этом сюжете добровольную смерть монаха, отрекающегося от мира1.
   По другой версии, силу Илье приносит вино, которое подносят ему калики перехожие. А что такое вино как не символ безумной радости, радости духа, сбросившего с себя оковы рационального? Конечно, я ни в коей мере не возражаю против иного толкования этой пьянящей субстанции, предложенного, например, Афанасьевым в его «Поэтических воззрениях славян на природу».  Калики, эти вечные странники, вовсе не всегда были убогими слепыми и калеками. Как убедительно показывает Веселовский, первоначально - это православные паломники, подвижники, странствующие богатыри, смирившие себя в нищете и богоугодных делах. Одна из былин, записанных Гильфердингом, так и называется «Калика-богатырь» (Г. 207) и описывает исполина, подымающегося «повыше леса да стоячего, а пониже облачка ходячаго». Увидев посреди чистого поля у Пучай-реки несметную силу неверную, он, наклонившись с высоты своего гигантского роста, выхватывает из середины войска его предводителя Турченко-богатырченко и, узнав, что сила движется ко престольному граду Киеву, спешит предупредить наших об опасности.
   Да, скажет скептически настроенный читатель, были калики богатырями, да стали калеками-слепцами. Вырождение-с налицо, сударь. На это отвечу просто: факт исторический не есть факт духовный. У кого-то богатырь в сердце уснул, у кого-то ослеп, а у третьего - просыпается! Одни совершают паломничество с посохом в руках и котомкой за плечами, другие - с книгой в руках, не выходя из дома. А то и с закрытыми глазами.
   По большому счету, обе эти версии повествуют об одном - о рождении русского героя. Только в первом случае выделяется силовой, а во втором - благодатный - аспекты вопроса. В первом - важна мера, устанавливающая границы смерти, во втором - речь идет о веселии духа, свободном от ограничений.

  (продолжение следует)