Она, он и новогодние прикиды...

    С другими праздниками всё было просто  и предсказуемо: наряды обыкновенные: кто во что горазд.  Пели  все вместе – недружным хором, и  делали    маршевые   построения  – всей группой:  с красными  флажками на Первое мая и на 7-е ноября, и с бумажными цветочками на 8-е марта.
    Парный танец на каждом утреннике, полагался - один. Причём каждой, даже
 самой неказистой девочке доставался какой-нибудь партнёр, потому что девочек в их группе было 14,  а  мальчиков – 15. Пятнадцатый мальчик – Валерик  - традиционно танцевал с  воспитательницей Людмилой Александровной по двум причинам: во-первых, он  был  самым  рослым, а во-вторых, он был её, Людмилы Александровны,  собственным сыном.
         
     Совсем иная ситуация была на Ёлку.   На неё  всегда  возлагалось  столько надежд, столько счастливых   ожиданий, что уже  в самих этих ожиданиях   таились смутные  разочарования… 
   
     Начать хотя бы с погоды.  На все остальные утренники  о ней  особенно  не думали,  хотя, разумеется, ясный  день  всегда    был  желаннее хмурого или дождливого.   Но   на Новый год, вопреки    научной  метеорологии,  почему-то  обязательно   полагался  снег, который    в степной Украине  – гость  нечастый и недолгий.  Тем более - в декабре.  Поэтому его совпадение с праздником   уже  было бы   почти    чудом. А рассчитывать на чудеса – дело   рискованное!   
   
    Как одевались на  Ёлку их  мальчики,  она почти  не обращала внимания. Кажется, они все, кроме Валерика,  были  зайчиками.  Их  белые  и не очень, сшитые из старых  простыней   костюмчики различались,  разве что,  степенью  подсиненности  и  отвислости  ушей.  У  некоторых   уши провисали ровно настолько, насколько это предполагалось по идее костюма. У других они  были  совсем, как у спаниелей, а у третьих  вообще были похожи на что угодно, только не на заячьи уши.
     Валерик   зайчиком никогда  не был. У  него   были     другие костюмы, всегда разные:  то медведь, то волк, то Колобок .


       Может быть поэтому, проблема  заячьих ушей   её тогда   совершенно   не занимала.    Ведь  у девочек в то же время   речь шла о белых, сильно  накрахмаленных марлевых юбочках,  напоминающих   настоящие балетные пачки, которые полагались исключительно Снежинкам. А  на головы они  надевали    прекрасные  серебристые короны.   Но о роли Снежинки ей  не приходилось и мечтать: Людмила Александровна для этого танца отбирала шесть самых высоких  и   худеньких – самых  «балетных» в группе  девочек.
 
   Остальные   танцевали танец бусинок.  Юбчки у них были разноцветные и не такие крахмальные, как у снежинок, Колготки и рубашки – тоже цветные.  А вместо  корон -   кокошники  из цветного  картона,    которые они с родителями сами вырезали и обклеивали бусинками и крупными  осколками  ёлочных игрушек. Не так шикарно, но ещё «куда ни шло».
   
     Но  даже роль бусинки вместе с  ярким нарядом , как правило, ей не доставалась  потому что Людмила Александровна вместе с молодой  и стильной   - муз. работником  Валерией Степановной -  вечно  находили для неё совсем другие, гораздо менее эффектные  роли: то мышки-норушки, то лягушки-квакушки.  И плевать, что эти роли, в отличие от прочих,   были со словами.
    Ей-то  гораздо больше нравилось танцевать, чем  что-то там  декламировать. Только чтобы сказать об этом   вслух, ей  никогда не доставало  силы духа. 
     А в результате  на общей ежегодной    фотографии она  оставалась на всю жизнь  не в короне, а в   каком-то  сером и   неприглядном виде. Ведь фотографии  в то время были черно-белыми…

       Однажды,  уже учась в третьем классе, она откопала в одном из чемоданов новогодний  костюм Снегурочки – нежно голубое  шелковое   платьице и шапочку, отороченные по   краям слегка потерявшей первоначальную белизну ватной полоской. Этот костюм, разумеется, принадлежал  когда-то её старшей сестре – теперь студентке.  Платье  оказалось  ей впору, хотя и было немного длинновато. Но это как раз не страшно:  ведь  для Снегурочки   даже  макси   подошло бы!  И поскольку все вещи старшей сестры по праву  автоматически переходили к ней, на ту школьную ёлку она    пошла, на свою голову,  в том самом злополучном наряде.

      Это была их последняя школьная  Ёлка. Четвёртые классы уже учились на второй смене и считались не младшими, а средними.
      В школе празднично пахло хвоей.  Полы  во всех коридорах- расширителях были   усеяны сосновыми иголками и цветными кружочками - конфетти  из многочисленных хлопушек.
      Валерик  учился в параллельном классе, но она заметила, что  на нём  был  костюм с треугольной шляпой, плащом  и  шпагой. То ли Кот в сапогах, то ли мушкетёр, в толпе трудно было разглядеть. Но факт, что Людмила Александровна не переставала проявлять фантазию для своего дорогого и единственного сыночки.

      А потом вдруг оказалось, что Дед Мороз приехал на праздник один, без положенной ему по штату внучки.
- Что же мне делать?! Что  же нам  делать?! -  сокрушался он в половину  хрипловатого  голоса. -  Там у нас по сценарию Снегурочка с детьми зажигает ёлку. А  Снегурка почему-то  опаздывает! Будем её ждать?!
   
  И тут  завуч по внеклассной работе  Валентина Георгиевна заметила  в толпе из трёх карнавально наряженных  третьих классов её  практически уникальный    наряд…

   - А вот у нас тут есть своя Снегурочка. Вы ей дайте текст, она прочтёт хорошо. Она у нас девочка смышлёная. И подвела её за руку к Деду Морозу .
 
 Дед  Мороз оглядел  её всю сверху до низу без большого восторга,  вытащил из кармана красной  парчовой  шубы, тетрадный листок, сложенный вчетверо  и присел рядом с ней на корточки. От него чем-то пахло. Явно не морозом, не одеколоном и не кремом для бритья.
 
- Вот посмотри, детка сюда. – сказал он хрипловато. - Это ты можешь прочесть отак - прям по бумажке, плавное, очень громко и с выражением.
 На изрядно помятом  листке,  шариковой  ручкой  было написано что-то вроде:

    «Ёлочка нарядная в гости к нам пришла,
      Всем ребятам радость ёлка принесла.
      Бусы и гирлянды сбегают сверху вниз,
      И мы тебя попросим:

  «  Ёлочка, зажгись!
     Ёлочка, зажгись,
     Ёлочка,зажгись!»

«Это  такую ерунду я должна читать по бумажке?!» - мысленно возмутилась она, знавшая наизусть  две  сказки Пушкина и даже половину «Евгения Онегина». Несколько раз  просмотрев заурядный короткий текст и один раз воспроизведя его в уме, она засунула пресловутый листок куда-то в портфель, в недрах которого он и пропал бесследно.
 
      Первая Ёлка была у первоклашек на первом этаже. Дед Мороз спел с ними пару песенок, похлопал в ладоши, поводил трёхслойный хоровод под  неизменную «В лесу  родилась ёлочка».В хороводе первоклассников, даже она казалась себе довольно высокой.  А потом,  обращаясь к  ней, добрый Дедушка Мороз   сказал, подмигнув:
- А ну-ка, внученька моя, Снегурочка, помоги  теперь  мне и деткам  зажечь нашу ёлочку.
   Она вошла в центр круга,  и вдруг  обнаружила,  что ни единого слова,  из написанного  на том проклятом листике стиха, в её голове не осталось,  за исключением, разве что,  концовки.
     Она судорожно стала  на ходу  придумывать, какие-то новые рифмованные  слова собственного сочинения, которые    потом, она естественно, никогда больше ни за что  не смогла  бы  повторить…  Разумеется, тоже что-то про ёлку и гирлянды, и  Новый год….
   
   Главное,  в конце  она  изо всех сил попыталась прокричать как можно громче: «Ёлочка зажгись! Ёлочка зажгись! Ёлочка зажгись!!! Она почти что перешла на визг,  но проклятые лампочки на ёлке  почему-то  не зажигались...
      Дед Мороз смотрел на неё  осуждающе, и даже как-то презрительно, а потом вдруг сказал:
 
- Ну что это у нас тут  за Снегурка такая?! Волосы у неё растрёпанные, косички –тощие ,  шубка помятая, и даже простых стишков про ёлочку прочитать она не умеет! Это не настоящая Снегурочка.
-  Да это САМОЗВАНКА какая-то, а не Снегурочка! – громовым голосом закончил Дед Мороз…

     И она, с пунцовым, как нос  деда Мороза,  лицом  никак не могла понять,  почему всё ещё продолжает стоять здесь, в кругу,  у ёлки в то время, как через толпу изумлённых первоклашек легко пробирается другая, даже слишком  взрослая «настоящая»   Снегурочка –  в  переливающемся кокошнике с голубым  «бриллиантом»  и в шикарной   атласной шубке мини.
     Лицо у  «настоящей»  было не накрашено, а будто   нарисовано на месте её собственного  лица,  да   так ярко, что без этих красок узнать её  было бы, наверное, очень сложно.  Многозубая жемчужная улыбка была  будто  приклеенна  или даже прибита  к этому  самому нарисованному лицу. А толстая и русая коса, явно из тетральной гардеробной, важно красовалась у неё на груди, перекинутая через плечо.
     Куда уж ей было до такой красоты!
 
    Обвиненная в самозванстве, третьеклассница  не могла потом  и  вспомнить,  как   добежала до дома. Она не плакала. Она просто не понимала, как после такого позора  ей  можно дальше продолжать жить. Но жить почему-то всё  ещё очень хотелось.
    Главное, что  ведь Валерик-то  ничего этого  не видел. И её подружки – тоже… И вряд ли кто-нибудь им об этом когда-нибудь рассказал…
 

      А вот на третьем курсе подружка Таня  пригласила её встречать  этот коварный праздник в  огромном  студенческом общежитии на улице Пушкинской. . Столы были у всех  раздельные – по комнатам, а веселье – общее  - в   каком-то показавшемся ей необъятным,   полутёмном  зале. Общежитие было чужое. Все эти не в меру весёлые и шумные парни и девушки были ей   абсолютно незнакомы. Пахло потом, табачным дымом и спиртовыми парами.   Очень много  было   громкой музыки,  хлопанья хлопушек и броуновского движения, называвшегося здесь танцами. 
   
    Таня пригласила её туда, чтобы познакомить  со своим  Женей, хорошим, по её словам,  парнем, но   оказавшимся третьим-лишним  в её собственном, Танином,  любовном треугольнике. Она пришла туда в мамином платье из  синего панбархата
      У Жени  на голове была  шапочка Санта  Клауса, а бородка была черной и жидковатой.  При первом же медленном  танце после застолья в комнате,  он ей честно сознался, что Таню он никогда и ни на кого не променяет.
   
     Поскольку все приготовленные салаты уже были съедены, а на столе оставались только две практически  пустые бутылки, стало ясно, что их дальнейшее совместное время препровождение здесь стало   вполне   бессмысленным. Правда,  он по-рыцарски предложил проводить её до дома.  И  она от этого предложения малодушно   не отказалась.
    Потому что брести в одиночку сквозь   темную и беззвёздную   новогоднюю ночь  через полгорода домой   мимо празднующих и уже отпраздновавших представителей  неприступного сильного пола было бы уж совсем грустно. По дороге они с Женей по очереди прокатывались по скользанкам - замерзшим лужицам - и это было даже весело.
 
      А между скользанками худосочный, сутулый  и местами  помятый  Женя жаловался ей на судьбу,  говорил, что его никто не любит, а главное – Таня тоже его не любит, а он ни о ком другом думать не может и не хочет.   И ещё, что ему трудно понять, что она нашла в этом  недалёком,  малоразвитом  и поверхностном во всех отношениях Вовчике, в котором   ничего нет, кроме  длинных ног,  смазливой морды  и накачанных бицепсов…
 
     Ей не хотелось расстраивать Женю, поэтому она не сказала ему, что тоже почему-то  предпочитает не худосочных и сутулых зануд, а парней атлетического сложения,  спортивных   и обаятельных.
     И зачем, собственно, об этом было ему говорить, если и  она и так  не в его вкусе?!
   
 И вдруг у самого подъезда Женя неожиданно предложил:
  - Давай, может быть, зайдём к тебе?
  - Зачем? - наивно удивилась она.
  - Ну как... Попробуем. А вдруг у нас что-то получится...
  - Не получится. У меня дома мама, папа и бабушка.
  - Ну, значит, не судьба. - почти с облегчением выдохнул Женя.
  - Не судьба! - с радостной уверенностью подтвердила она.


    В том самом  году  все её подружки стали вдруг   спешно  выходить замуж: Таня вышла первой, причем за того самого занудистого   Женю, потому что  красавчик и спортсмен   Вовчик  сразу после Нового года  ушел от неё  к другой.
   
 Она, хоть и завидовала белым платьям своих подруг – невест, но при этом точно знала, что её собственное платье белым не будет. Каким угодно, только не белым.
   
   Декабрьский день был скучными серым и, слава богу, что он уже заканчивался. Сумерки за окном сгущались, и  стали зажигаться фонари, когда вдруг в тишине прозвенел  звонок. Он показался ей гораздо громче обычных телефонных звонков. Сестра  просила:

  - Ты не сможешь сходить на Ёлку  к моей  Катеньке? У меня запарка,  никак не получается  вырваться с работы. И всё равно уже не успею…    Ты только оденься покрасивее. Праздник всё-таки!

   На утренник, На Ёлку?! К Катюшке?! В тот самый садик, с Людмилой Александровной и Валерией Степановной?!  Да, конечно же, она туда пойдёт! Столько лет она не была на утренниках в детском саду! Немедленно! Какие тут могут быть вопросы?! Ей так не хватает в этой жизни хоть немного праздника! 

    Она отыскала своё лучшее, привезённое из Москвы сиреневое  платье с широким бархатным поясом. Всё ещё  ни разу не надёванное, хотя  было куплено   ещё в прошлом году. Просто надевать его было  некуда. Волосы накручивать - некогда. А вот глазки подвести – обязательно – мало ли что…

    По дороге  облака  казались  такими  низкими и тяжелыми от влаги, что что-нибудь обязательно должно было из них  пойти. Вот только,  что это будет, снег или дождь – было непонятно.  По температуре судя,  для снега было ещё недостаточно морозно. И всё же  она загадала, что если пойдёт снег, то это будет для неё очень счастливый год.   
    
      Она так спешила, что  явилась даже  раньше времени: дети ещё только наряжались, и она пошла в группу, помочь одеться  Катюше. Но племянница была уже в белом балетном купальнике и  крахмальной юбочке.  Оставалось только надеть  ей серебристую  корону  и Снежинка была завершена.  К ним подошел какой-то грустный белобрысый  мальчик- зайчик:
- Тётенька, я хоть немного похож на зайца? А то моя мама совсем не умеет шить…
- Похож! Очень похож! –  она  погладила его по ситцевой голове и почувствовала, как что-то неимоверно тёплое сжалось в  груди…
   
    Родителей   стали выпроваживать в зал. Дети готовились к построению.
   Полноватая    муз. работник в черном платье с люрексом   сидела   у пианино,  какой-то высокий  мужчина в военной форме и с палочкой   стоял  рядом с ней и с инструментом. Ёлка показалась небольшой, но очень стильно  наряженной. На ней были только красные  шары и золотые гирлянды. 
     Но почему-то она здесь  никого и ничего  не узнавала...

     Поэтому  просто  села на  стул, из тех, что  были  предназначены для гостей,   и  посмотрела за окно. Там летели большие белые мухи. Летели тяжеловато, но немного наискосок – из-за ветра. Она вдруг вспомнила, что в якутском языке есть тридцать названий для снега разного вида. Для такого, мокрого и тяжелого, наверное есть свое- отдельное название...

«Вот и проверим, есть Он или нет…» - подумала она, и почувствовала, как кто-то  опустился на стул прямо по соседству с ней.
   
- А ты стала ещё красивее. в чем я и не сомневался,  – услышала она знакомый и одновременно незнакомый ей  голос и обернулась. –…
 
  Большой шрам пересекал  лоб мужчины в военной форме,  еще один шрам, поменьше, красовался на скуле, под левым глазом. Но  никаких  сомнений быть не могло: это был он, Валерик.

- Да, - продолжил  он и усмехнулся  - Узнать меня трудно. Матушка  вообще моего душманского   плена не смогла пережить…  Сердце…  А я вот -  живой. Вернулся уже почти  полгода назад, в сентябре. Но пока сам никак  не могу в это поверить. Хожу сам не свой.  Будто сам себе лишний… И ещё иногда кричу по ночам. Ты мне это простишь?...

 - Ты был в Афганистане?
- У нас говорят – в Афгане. Да. Сам, дурак, напоролся. Мать так умоляла  – «учись, учись, сынок...  В институт поступить не просто»…
- А кто у тебя здесь – дочка или сын?
- Никого. Только ты. Я знал, что только ты  можешь меня спасти.  Только о тебе и думал, когда  смотрел там  в глаза подлюке-смерти. Не о маме, а почему-то именно о тебе…  Вот Валерия мне и подсказала. Позавчера я  нашел здесь  твою сестру и попросил, чтобы ты пришла сюда на Ёлку,  вместо неё…
   Он сжал её руку в своей – незнакомой, жесткой и шершавой.

Стулья для взрослых вокруг них  быстро заполнялись  какими-то совершенно посторонними  родителями, но она этого совершенно не замечала.

  - А всё-таки, почему именно я? – после паузы задала она этот наивный  вопрос.
  - Так ведь это только мы с тобой всегда были другими, особенными, не такими как все. – прошептал он ей на ухо и  ещё сильнее сжал её руку в своей. 

    В это время  Валерия Степановна, а это, разумеется,  была она,   заиграла «Вальс цветов» из «Щелкунчика»  и в зал вбежали дети. Праздник начался.