Бес в кукурузе

     Серёга выехал из села и подался по  трассе до города. Дорога причмокивала его на разбитых участках,  и утро хлопало по плечу ясным началом.  В голове он решал сложную задачу – как уложиться в сумму, которая была в наличии, точно знал, что это надо измудриться,  или объездить полгорода в поисках, где дешевле хоть что-то из списка. Они с Галей задумали сделать ремонт и переселить старшего сына-подростка в отдельную комнату, которая с самого начала, как они заселились в собственный дом,  упавший им в руки по наследству от деда, так и не была отделана и обжита. А Галя хранила в ней свои закрутки на зиму. Малявка,  дочь, мешала брату в приключении его первой любви, хотя и посещала она его исключительно по телефону.   Сын попросил лишь свободы языка, чем обрадовал родителей, что любовь его парит в эфире, а не валяется под кустами на земле. Собственно, обрадовались все, даже малявая, ей показалось, что она выросла дней на сто за один час, всосав ушами родительские разговоры о влюблении сыновнем, и прикидки их по благоустроению  и ремонту.  А подслушивать его любовь  она и так сумеет, только кружку к стене приставь. Жизнь даже интереснее для неё показалась, она уже знала, что хоть ухом, но будет присутствовать в комнате брата. Женское в ней уже колготилось, приспособиться и победить.
     Вот и поспешилось Сергею пошнырять по магазинам, пока закрепилось семейное согласье на перемены.  «А хороша кукурузика!» - Подумал он, проезжая мимо кукурузного поля. «Кукурузика» - было словом из детства, и набеги его с ватагой пацанят на кукурузные поля его сопливых дней катнули на его память  сочной волной сладкого вкуса молочностных початков, а потом волной пожёстче, с сольцой, уваренной и вышпаренной.  Вот и надумал он, и  посластить, и присолить детям своим детство. Рядом с их селом давно уже ничего не сеяли, а лишь косили дуровую траву.  К отцу вчера зашёл, получить справку о делах и здравии. Тот сказал: - Опять кругом лишайка на земле, сбрила коса земли волоса. И в воздухе свежей ноты нет, лишь блудовяленье сенное.
      - Ты что, бать, - сказал Сергей, - корма!
      А отец прицыкнул языком:
     - Для мужикова ярма! ****ры рыщут, хрены ищут.
    И ведь в точку сказал, пророчески.
     «Прибаутный мастер отец, однако,  слова ловит, как рыбак рыбу», - улыбается Сергей, и останавливает машину там, где кукуруза пырится ядрёней и гуще.  Съехал на обочину, взял пустой пакет побольше, и пошел. Початки он выбирал внимательно,  не щупая, а слегка обдирая с них шкуру, чтобы початки потом не высохли, а пухли  дальше. Чувства опасности, стыда от производимого воровства, он совершенно не чуял, как и в детстве. Он всё отдалялся от дороги, набивая пакет початками. Тут он вдруг услышал, как орёт свиньёй баба где-то недалеко от него. Он напрягся, постоял, вслушиваясь. Визжит и визжит, а других шумов не слышно, и, вроде, визг не страдальческий, не от причиняемых кем-то мучений, а какой-то призывный, наглый и вызывающий.
   Ольга развалилась в притоптанной кукурузе, раскинув ноги, и визжала. Под платьем её чернела неприкрытая первозданность космической трубы, чрез которую на землю сходили люди. Поодаль, в зарослях кукурузы, хихикали, лежащие на брюхе два пацанёнка. Время от времени они кидали в Ольгу початки кукурузы, но она не реагировали на их гранаты.
     Серёгино любопытство потащило  его на визг, и про кукурузу забыл. Продрался через заросли и увидел на вытоптанном пятачке бабу, расхристанную, облитую маслом вкусного, душистого пота с полевой горчиной, с голыми ляжками телесно здоровой бабы, полными и сильными, с заповедником страстей без  ограды, замка и сторожа.  Он отозвался на зов природы  как глупый жеребёнок на ржанье лошади. Отбросил пакет с кукурузой и приближался всё ближе.  Она увидела его и опять завизжала. Лицо простое, загорелое, искусанные,  как бы обжаленные пчёлами опухшие губы, глаза – фиолетово-чёрные  мелкие сливки,  дикие, недородные,  политые солнечным маслом,  и припылённые угарным дымком нутряной горячки, титьки укатились в подмышки.  Выпырнула из себя страсть, шваркнула  огнём по маслу, и зачадило…   
    - Ты чего, -  спросил Серёга,  - не понимая сути происходящего.
    - Ребёночка хочу. До крика. Вот хочу и кричу. – Ответила она и снова завизжала.
     Чувство жалости к ней, запах её пота, сучьей беспомощности вкупе со святой мечтой, сразили Серёгу, сдвинули разум к природному, пещерному естеству, когда всё отступает от человека, кроме яростной жизненности  крови и плоти, отупляющей  рассудок  и отключающей сердце.   Его прошпарила кипящая дрожь,  и он стал больше, чем был, протыкая облекаемый его воздух. Он стал стаскивать штаны, будто собственную горящую кожу, так его пекло,  говоря: «Будет тебе ребёнок». И почти уже снял их, точно до колен, как заросли кукурузы затрещали и из них как два чертёнка выскочили двое пацанят. От неожиданности Сергей упустил штаны,  и они съехали с него на землю.
    - Что за цирк? Что за западня, вашу и не вашу! – заорал Сергей.
     Ольга приподнялась от неожиданности, сдвинула ноги и перестала визжать.
     - Вы тут, лядь, что затеяли-то тут? – рассвирепел Сергей, он почти рычал, но от гнева забыл про спущенные штаны.
    Пацанята сначала хихикали над ним, а потом осерьёзнели,  и один сказал:
     - Дядь, ты не ругайся. Она, - он кивнул на причину всего, - врёт. Ей не ребёночка надо, а … - Он покраснел и замолчал. – Ей надо… это самое ей надо…
     - Понял, – сказал Сергей. – А вам чего надо?
     - Ей ребёночка Бог за то и не даёт, что ей другое надо.
     - Вам чего? Прокуроры! – опять взрыкнул Сергей. – Вы страшно испорченные дети, как я посмотрю. Развратники малолетние! У вас карандаши  ещё не выросли,  телом по телу писАть, а не пИсать, а ходите и подглядываете на то, что ей надо? – Тут, наконец, он понял, что стоит со спущенными штанами, поднял их, застегнул и стал снимать с брюк ремень.
     - Я вам разума-то раздам по вашим жопам, может, до головы и дойдёт, чем вы тут занимаетесь? Страшнее всех ****ей развратные дети!
    - Нет, дядь, не ругайся,  - сказал один из бесстрашных, они оба не припугнулись на Серёгино бешенство, видно, и пострашнее мужиков видали, - мы не затем за нею ходим. Она, дядь, заразная. Она всех заразила, у кого ребёночка просила. А моего отца мать выгнала год назад за неё.  И мы решили хоть кого спасти от неё.
     - Спасатели хреновы! – проорал Сергей. – Значит,  этой дуре задницу жирную надеру, да и передницу бы! – Он пошел к Ольге с ремнём в руке.
     - Нет! – закричал мальчишка, побежал за Сергеем и стал вырывать у него ремень. – И её не трожь.  Батюшка сказал, что грех не на ней, а на тех, кто к ней липнет, а она одержимая!
    - Вот-те как! – Сергею стало жутковато. В голове пронеслось «Устами младенца истина глаголет». С чего его понесло снимать штаны и жалеть через блуд первую встречную бабу? Ведь у него жена любимая, дети, а вот что под кожей у него – скотство.
     Он посмотрел на Ольгу. Она сидела с опущенной головой, как выключенная заводная кукла, не реагируя ни на чьи слова. Сидела, снуро глядя в землю пустыми, невидящими глазами,  и била одной ладонью другую, словно вяло аплодировала отыгранному деищу. И это было самое страшное для Сергея. Она казалась ему неживой, вылезшей из-под земли, чудилось ему, что земля сейчас усосёт её обратно. К нему приступила отвратительная дурнота, хотелось проблеваться, срыгнуть влезшее в него потрясение души и тела.
     - Спасибо вам, мужики, - сказал он детям. -  А с ней что делать? Долго она тут будет хрены искать?
     - Как    чёрт  ей прикажет, - ответил пацанёнок, вытирая пот, ведя рукой со лба до подбородка, заодно прихватив и пузырящуюся грязную соплю, а потом обтерев ладонь об штанину.
     - Ну, вы тут не падайте духом, воюйте, ангелы, - сказал Сергей,  и пошёл к машине не через протоптанную им тропу в кукурузе,  а раздирая её заросли, словно со дна моря продирался он на поверхность, через окаменевшие в веках водоросли, чтобы заглотнуть затухающим дыханием огонь жизни, разлитый в эфире, раздробленный на атомы животворящего  света.  Вдруг снова раздался бесовый визг, ещё более громкий и занывный, который, входя в Серегины уши разбивался на явное прихохатывание . Сергей зажал уши руками, и уже без рук, раздирая грубые, крепкие заросли лицом,  бежал к дороге. Это он чувствовал, что бежал, то есть делал необходимые усилия для бега, но на самом деле бежать было невозможно в принципе, можно было лишь продираться, сквозь ряды кукурузных стен. Однако, всему бывает начало и конец.  Поле позади, он уже сидит в машине, словно в крепости, куда чужим нет входа. Он перекрестился дрожащей рукой, глядя на иконку, приклеенную к стеклу машины: «Истинно Спаситель», - сказал он. Посмотрел в зеркало на своё исполосованное  дубинками початков лицо, словно бы впервые увидел самого себя. Внимательно так посмотрел, и глубоко, осознавая, что мало себя знает.  Впервые с болью посмотрел на своё богатое  причиндальное место, засадившее такое жгучее отвращение во влагалище души.  Посидел минут пять, погружаясь в какое -то тупое, полуобморочное опустошение, и рванул машину. В город он не поехал. Ни до чего было на душе. Чем ближе он приближался к дому – тем настойчивей стала давить помраченная происшествием совесть. Она давила на него как накинутая петля. Было такое ощущение, внутренними глазами зримое картиной, – будто висит он на древе жизни, голый, повешенный за бабьи, потные ляжки, с вывешенным, мотавшимся как красная тряпка, языком, и распухшей, фиолетово-багровой, кукурузиной, до  колен. Зрелище было омерзительное и тяжкое.
     Войдя в дом, он нашел жену на кухне, шарящей поварешкой в кастрюле.  Галя повернулась с удивлением: - Что так быстро?  - Но увидев лицо мужа, поняла, что случилось нечто страшное и небывалое. Она охнула и привалилась к нему.
     - Что случилось? Говори!  Нет, не говори, я не могу, не могу, не хочу!…
     Сергей молчал. Ругал себя, что не смог спрятать с лица бурлящую внутри мерзость. Всё равно же – невозможно рассказать, что было, это разрушить жизнь всех четверых.
     - Ты в аварию попал? Серёж, не молчи, не молчи!  – Галочка стучала по его плечам маленькими, бархатными кулачками. – Сергей удивился, какие мягкие, воздушно-невесомые у неё руки, в то время как он чувствовал себя в железном панцире, так он напрягся в желании не выдать ей ничего, хотя хотелось броситься ей в ноги с покаянием…
     - Да, попал, Галюш… Тормоза отказали…
     - И что??? – Сергей смотрел на ужас, который он возложил на ёё лицо, и думал: «А если бы и впрямь авария, и кто-то вместо меня сказал бы ей, что я уже не муж ей, ибо мертвец. Нет, если есть жизнь после смерти, я бы не хотел видеть её страдания вдовы…»
    - А ничего. Два ангела  влетели в кабину и нажали на тормоза…
    От упоминания ангелов ужас на лице Галочки расширился…
    - С тобой все в порядке, Серёжа?!
    Он вжал лицо в её мягкое плечо. – Успокойся, Галь. Все цело. Даже машина.  - Он хотел  бухнуться на колени и сказать жене прости, но нельзя было, никак нельзя. Нужно было ставить точку в происшествии  и разговорах, он терял силу врать, он слабел…
    И все же он сказал ей «прости»,  но совсем в  другом тоне и жанре:
     - Прости, я не в себе ещё. Словно душу вытряхнули. Пойду, посижу один во дворе. - Она согласно кивнула, как-то скукожившись внутри себя от страха.
    Сергей вышел с облегчением, сел на лавку  под дедовым дубом, закурил.  «Как пёс вернулся на свою блевотину. И с Ниной почти так было…  А теперь на кого его повело, скотом, на бабу эту безумную или на  беса, владеющего ею? И верно сказал ребятенок, что грех на тех, кто к нему липнет. Как очухаться-то от всего? И можно ли рассказать мужикам – на кого они часто лезут, припрятавшегося в бабьих юбках? Обхихикаются, слушая.

Лето 2021