Мгновенный перехват дыхания

так бывает – ниоткуда эфемерно дух свежего терпкого табака, промерцавший синим; сидя за столом, отграниченным от подобных же соседних стеклянными переборками, всего одна заполненная ячейка матричных сот офисного улья; ведь пока – никого

полумгла предрабочего октябрьского утра за окном, а здесь – безжизненный неорганический люминесцентный свет; на ландшафт глядя невидяще поверх кромки сдвоенного – альбомным разворотом – экрана; кисти рук, сплетенные под подбородком, и стопы ног, скрещенные под столом, вылепливают некую общую веретенообразность тела, усугубленную плавным утолщением в поясной области, будто ты – фигура серафима, скрываемого верхними и нижними крыльями, луковично сужающимися к окончаниям; или, скорее, символ параграфа; или, наконец, языковидная капля черного пламени, заключающая ветвистую проволоку арабской каллиграфии

все дни – один день, расписание часового механизма, принуждение совпадениями, циркадная повторяемость; с годами все жестче и металличнее лучевые скелеты огней, светящихся в обволакивающей темноте

и тут вероятен слом дня; тонкий хруст многочленистой змеи позвоночника

гаснет монитор, освещение; когда вспыхивает вновь, все уже другое

ахроматический низкий голос, как бы нулевого уровня, обладающий только модуляциями рассыпчатой тьмы; это барзах, теневой перешеек; и далее: вязко-легкая, остро любимая среда пространства: он перенесен к морю, туда, где когда-то родился; но в этом Космосе сбылся греческий проект Екатерины; и вот – столица Южной империи; ступени амфитеатром сходят к воде, ее кожистый и морщинистый индигово-синий цвет, как шелковое шуршание, неразглаженные драгоценные капилляры натяженной морской поверхности; в ясном вечернем небе – невесомая алавастровая луна; сегодня в Раке, в своем домициле; по заливу скользят многовесельные скампавеи, громадные, словно жуки-носороги; здесь, на берегу, в окружении сенаторов и придворных – юный басилевс Константин Павлович; на холмах – голубые, как снег, купола и минареты; черно-золотые имперские лабарумы покрывают Галатскую башню

в разноцветной толпе вельмож – юродивый отец, всеми жалеемый, кому никогда не суждено взойти на трон Нордической империи: эрцгерцог Павел Петрович, маленький, точно карлик или Пан, старый и сморщенный; мудрый добрый взгляд; я знаю, что он – тайный гроссмейстер моего ордена, ради торжества дела которого я позволил произвести над собой оскопление

вдруг вся картина обесцвечивается в гризайль; вращение, погружение в разверзшийся мальстрем; Римляне когда-то затопили здесь свой древний ужас; в воде проявляются воронкообразные часы; по обводам спирального циферблата – темные гроздья шаровидных эонов, сиречь духовно-интеллектуальных существ, ангелов, владеющих целиком слитком подаренного века; поглощение же времени, отведенного  нам, подлунным бытийствующим, говорит Аквинат, происходит частями, и прожитое исторгается, что сравнимо может быть с актом дефекации

возвращаемся; сопутствующий голос теперь женский, мелодичный, как изогнутый бокал, но смутно подобный, неподогнанными повышениями и понижениями интонации, роботизированным объявлениям банковского зала, составленным, вроде центона, из готовых кусков

полет, стоя вертикально, опираясь на плотность пустоты, на высоте около фута от зеркала земли; именно так учитель советовал левитировать во сне

желтоглазая собака не лает сегодня, ибо она в отпуске со вчерашнего дня; четырехцветный топологический кот, как наглядность загадки: скольких красок достаточно, чтобы одноцветные регионы не граничили

всхлип горловой смычки, будто чей-то чужой, слышимый со стороны; лишь секунду спустя понимаешь, что это ты издаешь звуки

и еще через секунду осознаешь внезапный, рухнувший с неба грохот пролетевшего, возможно, штурмовика; дугой зачерпнутые нижние слои воздуха