Всплывающее окно номер 16 Вуха пообгрызають

- Как назовёшь этот текст?

- Ну, первое, что приходит в голову: «Вуха». Ммм. «Вуха, или книга про Танечку, её мамочку и её сестрицу Наташечку, которая оказалась вовсе не сестрицей».

- Жизнь и удивительные похождения доблестного рыцаря Айвенго, художника из Прямого Рога, написанные им самим.

- Между прочим, я и есть Айвенго. Помнишь сюжет?

- Неа, смутно. Это же детское чтение.

- А я случайно помню. Айвенго - обездоленный сын Седрика. У него тоже родичи его наследство отжали. Всё правильно. Уместная у тебя получилась оговорка по Фрейду. В тему.

                * * * * * * * * 

...И вот это ещё, их любимое: «вуха пообгрызають».

- «А шо, Наташа плохая мать? Вона свойих дитЭй не кОрмыть? Та воны вУха пообгрызАють, якщО йих не кормЫть». (Сохранена стилистика первоисточника).

Бедные, бедные люди. Главная проблема для них: как прокормиться. И особенно – детей прокормить. Открыв глаза утром первое, о чём они принимаются усиленно думать: - "Что же мы сегодня будем есть"? Причём вне всякой связи с реальным содержанием своего холодильника, своих погребов, кладовок и прочих схованок. Так сказать, личных Закромов.

Многовековой страх, передающийся на генетическом уровне. Дети детей войны. Внуки детей войны. Правнуки детей войны. Война – та, самая страшная война, Великая Отечественная, закончилась почти сто лет назад. Без сорока годов, если точно. А они, и их дети, и их внуки, и правнуки, продолжают передавать друг другу из рук в руки тот военный страх, как драгоценную горячую картофелину.
 
Сегодня снова мама снилась. Я снова пыталась ей объяснить: если закрыть за один летне-осенний сезон тридцать банок варенья, то к следующему сезону хотя бы десять банок нужно съесть. Домашнее варенье, говорила я ей, не рассчитано на длительное хранение; максимум – два, от силы три года.

Дело в том, что варенье и прочую фруктово-ягодную консервацию мама изготавливала не для того, чтобы её кто-то ел. Священные банки должны были стоять на своих местах в кладовке веками. Трогать их, а тем более посягать на содержимое не имел права Никто. Это были не просто банки. То был залог вечной жизни.
 
Когда три года назад маменька умерла, в жилище после неё осталось  несколько сот килограммо-кубометров разнообразных домашних солений – варений – сушений, к которым при её жизни было запрещено прикасаться.  В этой трёхкомнатной квартире она обитала последние двадцать три года, постепенно по самые уши обрастая съестными припасами и разнообразным хламом, приносимым с помоек. Семьи двух взрослых внуков при этом жили в крайне стеснённых квадратно-метровых обстоятельствах, по умолчанию не посягая на священную неприкосновенность бубушкинских владений.

Во владениях находились: один двухкамерный холодильник «Атлант» (сто сорок шесть литров холодильная камера и сорок шесть литров – морозильная) в комплекте с элктроморозильной камерой той же фирмы на сто девяносто литров. Оба агрегата были полностью заполнены замороженными продуктами растительно-животного происхождения, такими, как: урожай дачных фруктов и ягод (малина, клубника, персики, смородина и пр.), куриные крылышки, бёдрышки-окорочка, домашняя колбаса-полуфабрикат, рыба тресковых пород (хек, минтай?), рыба корюшко-сельдевых пород (мойва-салака), коровье масло, смалец, шкварки, ещё какая-то хрень вроде свиных кишок и так далее.

- Для чего кишки нужны?

- Для изготовления домашней колбасы. Не знала?

- Не. У нас в доме сами никогда не делали, всегда готовую покупали.

- Это потому что ты из другой семьи с другими традициями.

- Надеюсь, что да.

- Почему "надеюсь"? Шо за дела? Что ты имеешь против традиций моей семьи? Обычные обывательские расклады, всё нормально. Собственно, чем плоха забота о завтрашнем дне? Стремление чувствовать себя защищённым - продолжение природного инстинкта сохранения жизни. Большевики вытравливали его, вытравливали, но он не поддаётся искоренению, как сама жизнь.

Жизнь, жажда жизни - она ведь не хороша и не плоха сама по себе в отрыве от контекста. Вопрос в мере. Преступно выживать любой ценой. Именно Это Кант имел в виду, говоря про "нравственный закон внутри человека".

- Незачем так орать. В традициях вашей семьи - нарушать нравственные законы во имя личного выживания.

- Есть такой момент. Охохонюшки. Таки да. Этой самой семейной традицией они меня по башке и бабахнули.

Продолжаю про припасы.
 
Имелось две встроенные кладовки – одна маленькая, одна большая (такую жители панельных домов называют "тёщина комната"). Предмет жгучей зависти сестрицы, в квартире которой не было подобной роскоши. Подумать только! Две кладовки! Это ж сколько туда всего можно запхать! Маленькая содержала разную мелочь вроде пустых стеклянных банок объёмом пол-литра / литр / три литра, металлических инструментов для производства домашних консервов (крышек, резинок к ним и двух закаточных машинок), прочей пластмасово-металлической дребеденью хозяйственно-бытового назначения.

Вторая, которая "тёщина комната", была отведена под хранение домашней консервации. Кроме варений, полки большого хранилища содержали в своих недрах банки с солёными груздями и рыжиками, маринованными сыроежками, валуями, поддубниками, подосиновиками, свинушками и маслятами. Эта байда располагалась на глубоких полках, а на полу влажно поблёскивали боками десяти, двадцати и пятидесятилитровые бутыли с наливками, домашним вином и самогонкой.

Верхние сегменты мебельной "стенки" в большой комнате, которая «зала», все сплошь были заставлены банками с прочей домашней консервацией. Помидоры, огурцы, кетчупы, соки и варения красиво просвечивали сквозь прозрачную преграду из бесцветного стекла. Ничего этого нельзя было есть-пить. Потому что вечной жизни тогда не видать точно так же, как своих спасённых от обгрызания прожорливыми детьми ушей.

Кроме вышеперечисленного, имелась большая лоджия (которая крытый балкон) с ещё двумя кладовками. И лоджия и балкон были заставлены мешками и пакетами, в которых хранились сухофрукты, крупы, грецкие орехи, подсолнечные семечки и сушёные лекарственно-ароматические травы.

Провизия перемежалась разнообразными оччень-ценными-предметами из категории "в хозяйстве пригодится", с кропотливым трудолюбием собранными по окрестностям. В категорию потенциально могущих пригодиться в хозяйстве попадало почти всё из выбрасываемого жителями соседних домов после ремонта. Обрезки пенопласта, сбитый со стен кафель, какие-то железяки, листы нержавейки, рулоны беушных обоев, остатки масляной краски и эмали в жестяных банках, кульки с цементом, церезитом, шпаклёвкой, грунтовкой, и так далее.

Отдельную категорию составляли: картонная упаковка от чужих большеразмерных покупок вроде холодильника (компьютера, тарелочной антенны), пластмассовые бутылки и одноразовые стаканы.

В моей бывшей комнате, после смерти отца превращённой в склад, на вечное хранение была помещена пластмассовая детская ванночка (очень удобно грибы замачивать), каркасы нескольких абажуров, детская коляска без колёс, неработающие электроприборы, невключающиеся настольные лампы и так далее. И старые игрушки. Мать не могла спокойно пройти мимо ни одной выброшенной на помойку мягкой игрушки. Особенно, если она была большая.

На лоджии, на нашей здоровенной лоджии, между всеми этими артефактами оставалась маленькая узкая тропинка, и всякому пожелавшему по ней пройти, чтобы, допустим, полюбоваться видом на Чёрную горку, приходилось несколько раз перешагивать через оперативные мамины проекты вроде поставленных на соление огурцов в бутылькАх. (БутылькАми в Роге называют большие банки объёмом от трёх литров и дальше.)

В сухой провизии от долгого хранения заводились насекомые. Из моей бывшей спальни выпархивали облака крупяной моли, которые жрали семечки из трёх мешков, кариатидами подпирающими мою бывшую кровать. Кровать не годилась для использования в качестве кровати, так как была завалена стопками полезных в хозяйстве тряпок и ещё какой-то хрени. Шифоньер, в свою очередь, поставлял стаи шерстяной моли. Крылатые шерстееды домалывали пятнадцать кило пряжи, выгодно добытой на пряморожском шерстепрядильном комбинате по умеренной цене у работниц комбината. Пряжа - отдельная история. О ней в следующий раз.      

Ничего из вышеперечисленного нельзя было трогать. Ничего нельзя было выбрасывать. Из пряжи нельзя было вязать свитера и шапки, из отрезов ткани нельзя было шить одежду. На подушке, (набитой качественным настоящим гусиным пухом и купленной очень удачно, то есть почти даром, в каком-то селе), нельзя было спать. Она - для переделки. Слишком большая, из неё можно целых три сделать, нечего пух преждевременно сминать. И так далее.

Стоило только открыть дверцу хранилища и глянуть туда - маменька начинала сильно нервничать, готовая растерзать обидчика, покусившегося на её бессмертие.

Для полноты картины нужно ещё упомянуть внеквартирное хранилище, которое погреб. Он располагался в десяти минутах ходьбы от дома, и содержал в своём чреве две металлические бочки (квашенные помидоры плюс солёные грибы), пару ящиков с песком (в них, зарытые осенью, до самой весны отлично сохранялись морковь, свекла (буряк, вообще-то; в Роге никто буряк свеклой не называет), и сельдерей (сэлэра). И немного мелочи вроде ящичков с лёжкими яблоками сорта Семеренко.

Мать была недовольна Гданцевским погребом. Маленький. Вот на Артёме был хороший погреб. Там можно было бы в случае бомбёжки спрятаться всей семьёй. А это разве погреб? И к тому же далеко ходить. На Артёме сразу за домом был. Вышел, завернул за угол - и уже там. А здесь на Гданцевке пока дочОвгаешь. И носить тяжело так далеко. Тяжёлый вздох. Но шоподелать. Ближе найти не удалось. Здесь на Гданцевке их почти никто не копает. Бо живут одни интеллигенты хреновы.

...Если бы, упаси конечно Бог, началась война и маменька оказалась в блокаде, то, думаю, за счёт внутренних резервов ей удалось бы продержаться два - три года. При рациональном распоряжении ресурсами, конечно.
 
…На второй вечер после похорон матери сижу на кухне. На Нашей кухне. На кухне квартиры, полученной моими родителями от государства на Нашу семью. Семья к моменту получения этой квартиры – дело было в восемьдесят четвёртом году, то есть тридцать три года назад - семья состояла из четырёх человек: папы, мамы, и двоих дочерей. Меня то есть и моей сестрицы.

К тому веду, что после смерти обеих родителей ровно треть этой кухни принадлежит мне. Учитывая мамино завещание. По всем законам. И по законам высшей справедливости, и по закону здравого смысла, и по простым юридическим законам нашего государства. И если бы сестрица двадцать лет назад не притащила меня к нотариусу и не вынудила обманом поставить подпись под отказом от своей части наследства, то события развивались бы не столь чудовищным [для меня] образом.

Так вот. Сижу я в одиночестве на кухне. Пью оставшуюся после похорон водку. Пью, как воду. Ничего не чувствую. Для закуски вскрыла две обнаруженные в дверцах холодильника банки консервов. Заветные консервы, под страхом смерти запрещённые к употреблению при жизни покойницы. "Мясо криля" и "Щупальца осьминога". Жуткий дефицит. Дорогущий. Пью, закусываю, думаю:

- "Хотя бы сейчас можно спокойно открыть здесь пару консервов. Просто Открыть и просто Съесть. И никто не будет бросаться, грудью защищая священные деликатесы".

Открывается входная дверь, появляется жаба в сопровождении мужа. Назову его дон Базилио. Этот муж, действительно, похож на кота с чёрными усами. Правда, на кота с торчащими, как у рака, глазами. Кото-рак такой. Типаж напоминает. Мммм... Помнишь кота Матвея в исполнении Боярского из советского фильма "Приключения Маши и Вити"?

- Помню.  - "Я кот. Матвей. Я дикий кот".

- Да-да-да. "Я не люблю тянуть хвоста за кот". Именно такой типаж. Красавец мачо во всей красе неотразимой мужской брутальности. Дон Базилио не курит. Возможно, у него неполадки с печенью, потому что у людей с больной печенью болезненно обострено обоняние. Сладкая парочка заходит, усаживается за стол, видит, что я делаю и начинает между собой обсуждать мои действия, упоминая меня в третьем лице.

- Ты почему консервы не спрятала?

- А я что, знала, что она полезет, найдёт, и откроет?

- Нужно было спрятать. Слышишь, какой шмон? Ещё отравится.

- Ну не доглядела.

Понимаешь? Они получили от меня всё, что хотели, (мою подпись под отказом от наследства), и меня теперь можно отпралять в топку. Чего со мной церемониться? Смотрю я на них и вижу: Жаб и Жаба. Жлоб и жлобиха. Разбухшие от презрения ко всем, кто попадает в поле их зрения, и ко мне в том числе. Люди для них - грязь под ногами. Сидят против меня и не находят нужным соблюдать элементарные правила приличия. У них есть моя подпись. Как человек я для них больше не существую.

- Ггг. Ты к ним несправедлива. Любящие родственники проявили трогательное внимание к состоянию твоёго здоровья. Тю. Неблагодарная ты какая-то.   

- О, да. Не просто неблагодарная. Я вообще исчадие ада. Ужас, летящий на крыльях ночи. Между прочим, прекрасно тогда и креветки, и кальмар внутри меня переварились. И переварились и прижились. Напрасно заботливый Базилио беспокоился.

...Кстати, озвучу одну любопытную деталь. Когда мать умерла, сестрица попыталась организовать моё отсутствие на похоронах.

- Как это?

- Да вот так это. О смерти матери я узнала от двоюродной сестры, Валентины Михайловны Теплицкой. Об этом событии мне не сообщили ни Жаба, ни её дети, ни её муж. Позвонила Теплицкая, уверенная, что я уже всё знаю. Как нормальный человек, она не допускала мысли о том, что уродка может меня не известить, и случайно поломала ей всю малину.

-  А почему не позвонили остальные? Там же три человека по меньше мере взрослых людей.

- Я у них не спрашивала. Только они сами знают причину. Мне она неинтересна. Мне интересен факт. Наверное, если спросить, они скажут, что… Ну, что-то объяснительное объяснят. Когда люди ведут себя непорядочно, у них в кармане всегда оказывается целая стопка объяснительных записок. Я их в какой-то мере понимаю. Не оправдываю, но понимаю.

Когда в семье есть источник непрерывной интоксикации, отравленными оказываются все, находящиеся в зоне близкого взаимодействия. Они сами не замечают, как постепенно под воздействием токсической матери или жены (нужное подчеркнуть) у них размываются представления о приличиях. О необходимости соблюдения общепринятых культурных норм поведения.

- После смерти матери ты могла подать заявление на получение своей части наследства.

- Могла. Но понимаешь, для того, чтобы подать вышеозначенное заявление, нужно было это каким-то образом физически осуществить. В моих обстоятельствах подача этого заявления означала следующее: необходимо было приехать из Киева, остановиться где-то на несколько дней и сходить к нотариусу. Я так и собиралась сделать, но жаба не впустила меня в квартиру родителей.

- Как не впустила?

- Элементарно не впустила. Ключи от этой квартиры у неё, а выданную мне по случаю похорон маменьки связку она отобрала обратно. Когда, чудом всё-таки попав на похороны, я на третий день стала собираться ехать обратно к себе в Киев, она выползла в коридор и сообщила:

- Мы с Базилио хотим отключить здесь электричество, перекрыть воду и поменять замок. Квартира будет стоять пустая, а сейчас такие страшные времена, воры забираются и выносят всё. Всё-всё-всё, вплоть до паркета и сантехники. Поэтому лучше тебе эти ключи здесь оставить. Всё равно же мы замки поменяем.

- Гм-гм. То есть, в переводе на нормальный язык: - Если у тебя останутся ключи, мы поменяем замок сразу, как только ты закроешь за собой дверь. А если ключей у тебя не будет – поменяем постепенно. Потом. Когда нам будет удобно, уже без суматохи. Когда опасность внедрения в закрома родины с твоей стороны минует. Потому что воры всё равно сюда прокрадутся и всё-всё тут повыносят из пустой квартиры.
 
- Ну да, ну да. Все знают, какие ужасные есть профессионалы – взломщики. Никак от них не уберечься. Только замена замка против них и спасает.

- Ну свезло тебе с сестрёнкой, ну, свезло.

- Не то слово. И вот когда я, взяв билет на поезд, позвонила и сказала, что собираюсь приехать на сорок дней, чтобы договориться как мне войти в квартиру родителей, Наталья Александровна своим феерически убедительным запинающимся голоском сообщила:  ты должна остановиться у меня, потому что там, в родительской квартире на Гданцевке, электричество нагорит. Хорошо, сказала я. Запишу показания счётчика и заплачу за всё, что накрутится за время моего пребывания.
 
- И воду мы хотим отключить.
 
- За воду тоже заплачу по среднему. Посуточно. Как в гостинице. Идёт?

- И там Тятин телевизор стоит…
 
- Что-что?
 
Этого бреда я уже не выдержала. Тятя, действительно, подарила бабушке свой старый телевизор, когда её муж купил новый. Страшно ценный телевизор подарила, от сердца, можно сказать, оторвала. Размером в полтора гроба, марки Самсунг. С выступающим назад коробом, сейчас такие объёмные кинескопы уже не выпускают. Сейчас давно все плоскую плазму на стену вешают. Если вообще смотрят телевизоры. Лет десять назад он, действительно, был невероятно крутым телеком.

- Что она имела в виду, говоря про этот телевизор?

- Наверное, имела в виду следующее: как только я зайду в родительскую квартиру, то возьму молоток и растрощу Тятькин телевизор вдребезги.

- Правильно. Мало ли чего от тебя ожидать, от неадекватной. Ха-ха-ха.

- Тебе смешно?
 
- Ну а что ещё делать? Плакать, что ли?
 
- Ой, да. Если плакать, находясь внутри этой ситуации, можно затопить всю Украину и часть западной Европы. Я не стала продолжать тот бредовый разговор. Повесила трубку. Позвонила к Тяте.

– Тятёк, ты не возражаешь, если я остановлюсь в твоей квартире?
 
Прошу обратить внимание – в права наследства Тятя ещё не вошла и её согласие носило в тот момент формальный характер. Ну, то есть, вот. Моей рефлекторной мылью было:

- Если с этой неадекватной уродкой нельзя договориться по поводу получения ключей на предмет «незаконного» проникновения на пока ещё ничейную территорию родительской квартиры, то с адекватной Тятей, наверное, можно.
 
- Конечно не возражаю, приезжай пожалуйста, нет проблем.

Проблема, как оказалось, всё-таки была. Через двадцать минут пришло письмо на электропочту.

- Позвонила мама, она мне всё объяснила, нет, не приезжай.

- У меня там остались вещи.(Детские книги, взрослые пластинки, школьные дневники, семейные фотографии.)
 
- Позже заберёшь.

В это вот "Позже заберёшь" - это просто песня. Пес-т-ня. "Мы, Пекинская Утка II, полноправная Божьей милостью государыня нашего птичьего двора, умом и сообразитнльность отжавшая у тебя родительское наследство, своей монаршьей милостью таки да, разрешим тебе, презренной Таньке-дуре через некоторое время забрать свои вещи. Когда именно? - Когда нам будет это угодно. Известим позже. Ждите".

Стилистика суфлирования не оставляла сомнений в личности подсказчицы. О чём и как говорить с такими людьми? Если они рептилоиды – то они рептилоиды. Рептилоиды тем и отличаются от нерептилоидов, что с ними невозможно войти в контакт, используя вторую сигнальную систему. 


...Пройдясь по своей Гданцевке, сделала круг по обледеневшим тротуарам улицы Коммунистической, но не почувствовала облегчения. Обычно прогулки действуют на меня благотворно. Стоит немного прогуляться на свежем воздухе, как проясняется в голове и улучшается самочувствие. В тот раз было наоборот. Чем больше я двигалась, тем хуже становилось. Казалось, атмосфера пропитана смрадными испарениями, исходящими от Жабы, и возникало ощущение всё более уплотняющегося делирия.

Одна бесконечная мысль, под такт шагов, на разных лад билась в висках:

- Почему? Почему у меня нет ключей от квартиры, которой бы не существовало, если бы не было меня? Каким образом? Как это так получилось? Почему я не могу войти в дом, в котором прошла часть моей ранней юности и некоторая часть зрелой жизни?

Где комната с кроватью, на которой я спала, где стоит шкаф, в котором лежали альбомы с моими детскими рисунками (пока их дети сестрицы не растащили). С книжной полкой, набитой моими книгами. С балконом, в дальнем углу которого до сих пор валяется большой пластмассовый пупс, многократно мною купаный-мытый-разрисованный цветным фломастером и снова вымытый в том моём возрасте, когда я сама была размером не намного больше этого пупса? Почему?
 
Страшный ответ возникает в моей голове. Причина проста – потому что мои  мать и сестрица – монстры. Ну или психопатки. Или чудовища. Какое ещё слово можно подобрать? Ну да. Моральные уродки. А может, они вообще не люди? Нелюди! Рептилии. Рептилоиды! Слово найдено.

Есть люди. Живые люди, со своими понятными слабостями, странностями. Но они живые. С ними не не соглашаться, спорить. Но Слышать. 

А есть Нелюди. С которыми вступить в контакт также невозможно, как невозможно вступить в контакт с банковским терминалом по приёму-выдаче купюр. Ну, железный ящик – он и есть железный ящик. Попробуй с ним пообщаться, с этим чугунным пугалом. Эти две железные бабы и были такими испорченными автоматами.

Если продолжить метафору, то мои эти две чудовищные тётки незаметно для самих себя к концу жизни превратились в гигантские ходячие болты с сорванной резьбой. В их программах произошёл сбой, и функция выдачи исчезла. Стёрлась. Они стали работать только на приём. Говоря языком психиатрии, у них начался бред стяжательства.  Есть такой термин в научной литературе?

- Буквально нет, есть близкие по смыслу определения. А твоя мама Всегда была такой?

- Мммм. Нет, не всегда. У неё бывали и светлые промежутки. В частности, она приехала выручать меня из Ленинграда, когда я потеряла работу и болталась там, як лайно в проруби, не имея сил расстаться с любимым городом. (Это отдельный период моей удивительной жизни, о котором я ещё обязательно поведаю.)

Окончательным монстром она стала после пятидесяти, и свои монструозные проявления проявляла только во взаимодействиях со мной и с отцом, пребывающим к тому времени много лет в статусе инвалида. БОльшую часть времени - на работе, в общении с другими взрослыми людьми и неблизкими родственниками ей удавалось производить хорошее впечатление. Никто не догадывался о том, что она вытворяет дома.

Вот ты спросила "всегда"? Знаешь, если порыться в памяти, из неё можно извлечь и разные хорошие эпизоды. Давай я их отдельными окнами оформлю?

- Давай. Разрешаю. Получится сад расходящихся тропок. Захотел - свернул на белую тропинку, захотел - на чёрную.

- Или на серую. Борхес форева. Светлые окна хронологически находятся ближе ко временам молодости маменьки. В молодости люди вообще лучше. У них больше сил, они хорошо себя физически чувствуют и не накопилось ещё столько мусора и всяких багов в голове. Но и в молодости маменька выкидывала фортели будь здоров, хотя тогда она ещё не до конца потеряла способность иногда выдавать нормальные человеческие реакции.

- А в старости что?

- В старости маменька уже ничего не помнила из того, что делала в молодости и зрелости. Благополучно после смерти своего мужа Шуры, моего отца, уже окончательно впавши в детство, она пребывала в собственном "разумном" и полностью понятном ей мире, будучи свято уверена в своей полной непогрешимости.

Какие-то смутные сомнения в правильности своего способа жить ей, наверное, иногда в голову закрадывались, но от них она быстро избавлялась, обращая свой ослабевший, но цепкий взор в сторону окружающих и обнаруживая их многочисленные недостатки, на фоне которых её собственные грехи тускнели и становились извинительными человеческими слабостями, быстро превращаясь в неразличимые пятнышки на сияющем лике великомученицы.

Её картина мира была проста и понятна: она – мудрая, добрая, трудолюбивая и в высшей степени справедливая мать, всю жизнь посвятившая своей семье. У неё есть две неблагодарные дочери – одна, Танька, совсем плохая; вторая Наташа. Наташа когда-то была хорошей, но потом тоже стала плохой. Тем не менее плохая Наташка лучше плохой Таньки потому что она понятная. А Танька ну совсем непонятная и поэтому она Хуже плохой Наташи. 

И ещё у неё был муж, который испортил всю её жизнь. Сначала он был здоровый, много работал, не пил-не курил, её не бил, и даже не кричал, всю зарплату отдавал, и поэтому был более-менее хороший. А потом в сорок три года у него случился инсульт, он получил первую группу инвалидности. Поэтому стал плохим. Но она его не бросила, семнадцать лет тянула героическими усилиями на своём горбу (не забывая попутно полностью распоряжаться его пенсией, но то ж святое, кто ж это считает), и только в шестьдесят лет, когда он умер, стала свободной от этого непосильного груза. Ну, подумаешь, немножечко на него орала. А как не орать, если жизнь такая у неё тяжёлая получилась?

Вокруг – хитрые, жадные, неискренние люди, с которыми нужно вести себя предельно осторожно, потому что они, эти окружающие, только и норовят, как бы её облапошить. Обманом выманить деньги, обворовать, отнять квартиру. Особенно Танька. Танька – та вообще. Клейма некуда поставить. Мало того, что сумасшедшая, так ещё и воровка, чуть шо – всё из квартиры повыносит. А шо не повыносит – то повыжирАе. Есть ещё внуки. Внуки – непонятно. То ли они хорошие, то ли плохие, но вуха. Вуха пообгрызають токо-так.

...А вот интересно, почему маменька перестала называть папу Шурой? До моих примерно лет девяти - десяти он был для неё Шуриком, а потом стал исключительно Сашей. Так и стоит в ушах её вечерний зов:

- Шу-У-ура, у-У-ужин!

Отец в этот момент коротает время за чтением газеты (книги) или рассматривает позицию на шахматной доске. Услышав доносящееся с кухни "Шу-ра, у-у-у-жин", он прерывает свои занятия и медленно бредёт туда, к накрытому столу.

- Идиллия.

- Да, очень уютная сцена. Повторялась она регулярно каждый вечер. Всё-таки что-то хорошее в той женщине было.

- Разумеется. Иначе твой отец бы ней не женился.

- Почему это хорошее исчезло? Как оно было вытеснено этим безнадёжным ужасом-ужасом-ужасом?

- Ты сама сейчас ищешь ответ на этот вопрос. Я только помогаю.

- Да-да, понимаю. И всё-таки. Куда исчез Шурик и откуда появился Саша?

                * * * * * *

Эти записки - памятник. Слова, поставленные в правильном порядке, долговечнее гранита. Во всяком случае намного заметнее. И доступней. Кто туда доберётся, к рядовой могилке на Всебратском кладбище города Прямой Рог? Один раз в году после Пасхи благодарные правнуки, в лучшем случае. А словесная повесть - она вот. Её чёртова туча индивидуумов может прочитать хотя бы от скуки или из любопытства. Семейная сага - это интересно. Люди обожают наблюдать за чужими жизнями. Ужасаться при этом, завидовать, или сочувствовать. Чем ещё человеку здесь заниматься, на поверхности планеты Земля? Не строительством же коммунизма во всём мире, в самом деле?


                ///\\\///\\\///\\\///\\\///

Иллюстрация: фрагмент картины А.Рябушкина "Чаепитие" 1903 г., сейчас находится в частном собрании.


©Моя сестра Жаба