Плохая примета

                1.
               
           На деревенском дворе начало ноября. Мужик шевелится под навесом, творя руками, ножовкой, доброе дело, как вдруг, за огородами хлопнули два ружейных выстрела. «Опять по банкам придурки лупят!» - подумал мужик, как вновь звук. Теперь с улицы настойчиво машина посигналила. «Кого там ещё нелёгкая принесла?» А принесла она «уазик» — с мигалкой.

     — Эй… есть кто живой? — во двор вваливаются два милиционера, замирают на входе перед сенцами. — О-о! Как хорошо! Сам Иван Антипыч? — заулыбался майор, выкидывая подошедшему хозяину руку для рукопожатия.

     — Чем моя небритая законопослушная персоналия, заинтересовала доблестную районную милицию? Вроде не краду… не таскаю мешки с осыпкой… не буяню, не проклинаю строй, правителей…  так, всё по чуть-чуть… (смеются все, радуясь скорому контакту)

Майор и капитан окружают Ивана Антипыча, дружно закуривают, угощают «своими» настороженного мужика. Тот любит только «свои». Интересуются общей «житухой». Антипыч, за свои скучные, однообразные колхозные дела, осторожненько болтает, за здоровье родителей майора искренне интересуется.

Майор-земляк, проживающий в соседнем селе, «нёс» за своих «стариков», коих давненько, из этой деревеньки перевезли к «младшему», в город. Пыхая дымом, вздыхал, ведая о родительской гнетущей тоске по родным местам, землякам, старенькой хате-избе.

     — Здесь дело такое Иван Антипыч… нам твоя помощь очень крепко нужна. Так сказать, социалистическая сознательность и поддержка. Здесь рядом, на «кривом» мосту, «зилок» вниз мордой слетел, перевернулся. Из Лугового, домашние вещи хозяйка перевозила в город, насовсем… к дочке. Водитель молоденький… только автошколу закончил… вот… не справился с «кривуном».

    — Живые хоть все? (колхозник, воспалённо возмущается бездействием дорожников, опасным кривым спуском, резким поворотом, и сразу, узеньким мостом, уже неоднократным с него «слётом и падением»)

    — Да досталось всем… и ей, и парнишке. Отправили в «районную», — выдыхает старший по званию.

    — Ну-у, а я вам, зачем спонадобился? — обкуривая стражников доморощенным самосадом, — вопрошает недогадливый гражданин огромного союза.

    — Постеречь надо вещи, Иван Антипыч. Покараулить пару часиков, пока мы в свою «контору» смотаемся… — понимаешь? Мимо машины с «северов»… да и так… шофера… знаешь же, все разные людишки… Мужик её недавно помёр, жалко вдовую женщину, если обдерут…

    — Не-э, стражнички мои хорошие… не получится… меня котлы высокого давления ждут на ферме… без догляду, взорваться могут… котельную в щепки разнести… да и рогатые коровы-бурёнки скучают… они без меня в настроении и удоях падают… я то, на часик сего забежал, чтобы перекусить…               

Советская милиция кого хочешь, уговорит, заставит. Уговорили и Антипыча.

    — Ай, как жалко бедную! — вздыхала хозяйка, — провожая мужа к тракту, к машине, перевёрнутой кверху колёсами, к чужим вещам, к лужам людской пролитой крови. — Только, пожалуйста, не прикасайся к чужому, грех на душу не бери…
               
                2.

              Хозяйка берёт вёдра, коромысло, идёт за водой. У журавля-колодца, в новенькой фуфайке, её поджидая, тягает ведром воду селянка.

    — А чё, Маш, к вам милиция-то подъезжала? Аль чаво случилося?

    — Да не-е! Здесь беда у людей на тракту страшная приключилася…

Селянка, справившись по хозяйству, напитывая себя болтливым интересом, несёт эту новость на кончике языка, к лавочке наискосок, к двум другим бабёнкам, — скучающим утеплённым «болтушкам». Ручьём слив в дополнительные уши «новость», наговорившись, «троица» разбрелась по своим хатам. Две женщины спокойно калитки за собой закрыли, сочувственно, кроме третьей. 

Для постороннего глаза, вроде мягко закрыла, только внутри двора, метнулась в хату, потерев от рывка, от прыти, великоватую галошу. Влетев в избу, вздымая к потолку руки, вспыхивая чёрными очами, прокричала:
    — Вставай лежебока, лодырь! (торопливо, заикаясь, рассказывает про «слетевшее вниз» чужое добро) — Пойдём… поглядим… что да как?

    — Что, сумку… мож мешки, брать?.. — натягивая кирзачи, — возбуждённо сопит заспанный мужик, объездчик колхозных полей, родной брат местечкового начальника - бригадира.
 
    — Какие мешки?.. Там Антипыч счаса дежурит… просто глянем… одевайся теплей… ветер холодный… вот-вот, снег думаю повалит…               
                3.
    
         Уже лёгкий сумрак паутиной напускался на тайгу, на охранный пост Ивана Антипыча. Колхозник, стоя на мосту, даже не стал спускаться вниз, спокойно усмирив в себе приступы любопытства. Только некоторые мимолётные «попутки», из-за животного любопытства, иногда останавливались, «охая и ахая» языком болтали, выпытывая у охранника: «Как такое могло случиться?».

Выкуривая «очередную», изводился постовой. Замерзая, плевался, бурчал:
  — Ишь! У меня котлы, давление… у меня беременные тёлки… случишь счаса что? Вы что-ль отвечать будите?.. Отбрешитесь служаки… обманщики!

Терпения – стрелка, было уже окончательно на нуле, когда Антипыч решился. В последний раз, глянув на дорогу, потом вниз, на разбросанное «барахло», ручные часы, в уме трёхэтажно обозвал свою судьбу, обиженно подумал: «Эх, болтуны!.. Нашли молоденького!.. Обещали ж, через два… уже третий давно закончился… вот и верь вам, падлюки?..»

В ста метрах, словно напряжённые «партизаны», в холодной траве валяясь, покоилось два любопытных колхозных тела, выглядывая интересующую даль! Шёпотом рассуждала о перспективах случая, пенсионными «пузами», и сырыми коленками, чувствуя безжалостный холод родной сибирской земли.

Дружно обрадовались сломленному духу добросовестного колхозника, наблюдая его уход с поста.

    — Беги за мешком! — прошипела колхозница, — провожая глазами сутулящуюся фигуру стражника, исчезающую в гуще тёмного ельника. — Быстренько беги, только чобы люди тебя не дай чёрт, видели. Тайком!.. Слышь?.. Тайком!.. А я пока погляжу, пороюсь… — Смотри, катит машина… у-у, дурак… пригнись… а то увидят!  Огородами, только огородами… и языком ни за кого не зацепляйся… калитку на крючок… слышь… калитку говорю, на крючок закрой (и уже тихо, себе под нос) — Чтобы любопытный чей-нибудь нос не приволокся, зараза...               
                4.

    — Митьк!.. Слышь?.. Сякое барахло не хапай! Своего, хватая! Осторожно вынимай… аккуратно обратно складай… чобы непонятно было, что рылись… понял? И не сопи… как хряк за корытом… высморкайся чёрт! Противно слухать!..

    — Ну, всё… заладила! Сама стихни… не мешай! (колхозник осторожно вытягивает узел с тряпками из-под разбитого шифоньера, на зеркале которого, живыми паутинами-лапками разбежались чёрные трещины, уродливо искривляя образ торопливого небритого «потрошителя».

    — Не пялься у разбитое зеркало... плохая примета! 
   
    — Смотри… а это, брать? (крутит перед собой тряпкой)

    — Кофта… дай гляну? (вертит перед глазами, злясь на быстрый вечер, на наползающую темноту, на проседающее зрение. Трясущимися руками пихает тряпку в мешок)

    — Петровна… во-о… глянь! Часы какие… настенные!..

    — Нашто??.. Дома своих хватая!

Баба и мужик, колхозник и колхозница, словно озабоченные жуки-навозники, копошились в чужих вещах, выискивая на свой вкус и цвет понравившееся «добро».

    — Катьк!.. слышь, оттуль гудит машина… бежим скорей у лес… а то!?..

Юркнули два тёмных существа в густой пихтач, заботливо выволакивая за собой мешок с награбленным, вытряхивая содержимое под пристывшую валёжину, уже конкретный схрон.

    —  Айда, скоренько назад, пока пусто…

    —  Смотри Митьк на неба… крутит как… счаса снег повалит…

    —  Эх, успеть бы до него обернуться, — сопит колхозник, еле успевая за своей прыткой и решительной бабой.

    —  Ай! Сотри Митьк… какая красотень!!! (женщина, выдернув из плотного узла чёрную «плюшку», прикладывает к груди) — Сотри… прям на меня… новенькая щё… деколоном пахнет… не толь, травой… не пойму?..

    — А во! А во! Како пальтецо! Сотри… воротник каракуль… богатое! (мужик определяет на себе размеры, недовольно чертыхается) — Ах, подковка-блоха, на размерчика два, великовато! (глубоко расстроенным, обратно пихает)

Воровка, трусливо оглядывая молчаливую опасную округу, что-то находит завёрнутое. С интересом раскручивает.
 
    — А-я-яй! Покровитель ты мой! Сотри… что нашла…

    — Икона… что ль?

    — Ну! Старинная! Намалёванная маслами…

    — Наш-то она нам?.. Всю молодую жизнь активисткой прожила!.. Не связывайся… заверни обратно… спрячь… не хватало этого «добра» ещё в хате… (та заворачивает, прячет обратно) — Дочки приедут… всё равно выкинут…

    — Тише говори… раскричался…

    — О-о! Сотри… что я надыбал… тужурка… ах, тощий хвост, опять великовата…
 
Женщина, от усталости, кривится, выгибаясь в спине, тычет пальцем:
    — А ну… стул откинь… открой флягу… глянь, что там?

    — Да, мелкота сякая… О-о! Мать моя, горемычная… ондатровая шапка… прям, как не одёванная, в марле... от моли, табаком просыпная. Я себе возьму. А что… к дочкам в город поехать, в тот даже «раён», будя, что напялить на башку… (свою замызганную кепку пихает за пазуху, примеряет обновку)

Вновь заслышав гул мотора, вскидывает мешок на горб, и, не снимая «ондатру» с головы, на полусогнутых конечностях, несётся вместе с женой в таёжное укрытие.

    — Сотри… сотри… бобик милицейский едет… и кран за ним… всё Митька… оставляем добро здесь, и скоренько уносим ноги… ай, как хорошо, снег валом повалил.  Клеёнкой… клеёнкой, хорошо этот край укрой… сё… пригнись… ещё пригнись… и мягонько ступай, не пыхти объевшимся хряком, высмаркай счас жа нос…
               
                5.

             Сначала от районной милиции прилетел в деревню слух: Обворовали «перевёрнутую» женщину. Зашушукался трудолюбивый народец, в больших сомнениях указывая пальцем на крайних дом, на месторасположение того охранника, кой бросил такой важный пост. Стыдом покрылась хата Антипыча, отбиваясь от претензий доблестной милиции, не зная как отмыться после такого позорного навета. «Хоть на глаза людям не показывайся!». А тут ещё, эта надпись!

В очередной раз, вернувшись «с обходу», насобирав разнообразных сплетен, Катька прямиком под навес пошла, банку с краской и кисточку приготовила, мужика безвольного к себе позвала, языком и пальцем тыкнула:
     — Ноччу пойдешь и намулюешь ему на ворота… только большими буквами, чтобы народ издалека хорошо видел и окончательно знал…

     — Мать! Ты что-о?.. Да как-то не по-людски…

     — Неужель жалко? Забыл как он тебя на поминках у Стручка Васьки, языком длиннющим поливал, что ты голодных деток бичом сечёшь, когда они по горох на поля ходят. Что?.. Мож ты забыл, как он тебя прилюдно обвинял в обманах на привесах, а? Разоблачитель хренов…

     — Да сколько уж годков прошло… я уже давно и забыл…

     — А я не забыла… я помню всё до семечки… пусть паскуда… пусть…

                6.

     В то утро, по-особенному светило солнышко, уже морозно совсем дышалось, с предупреждением. Управившись со скотиной, Иван Антипыч радовался, что цела животинка, и у самого вроде ничего не болит. Хозяином вышел на простор, на улицу, потянулся, закурил, огляделся, а подбитым ахнул, увидев на воротах: «ВОР!» Чтобы «смертельно» не поранить супружницу, придерживая своё сердце, тотчас бросился закрашивать поганый чей-то навет. Вроде справился, чуток остыл мужик… да не учёл, что красочка-то жидковатой оказалась, просроченной. Проступили страшные буквы к вечеру перед людскими глазами, уложив с большим давлением заплаканную хозяйку на кровать.               
               
                7.

         Только через месяц, уже после больницы, приехала хозяйка вещей, на тот страшный мост, ибо только в городе обнаружила пропажу. Походила, постояла, да подалась в чужую заснеженную деревню. По единственной улице, прихрамывая, прошла, ни с кем не заговорила, нигде не остановилась, что люди и не поняли, кто такая? 

Только на тракту, на автобусной остановке, уезжая, неожиданно заговорила с незнакомой колхозницей, попутчицей. Задумчиво глядя на чёрную гриву чужой тайги, на скучные и серые крыши хат, не моргая, вроде как в пустоту, стыло и отрешённо, произнесла:
  — В ту ночь души ваши возьмут у вас. Кому же достанется то, что вы заготовили?..

Испугается доярка, не разобравшись в ситуации. Незнакомка, коротенько откроется, лишнего не скажет, а только:
  — Лютый грех взяли ваши люди на души свои. Я знаю, в какой хате они живут… пусть они носят мои вещи… но не долог век их будет…

Не поняла тогда перепуганная Вера Фёдоровна, пострадавшую женщину с холодных тех угрюмых «северов», боясь переспросить: кого, короткий срок: «вещей или людей?» Уважая Антипыча, не веря в слухи, не станет рассказывать селянам за тот страшный разговор на трассе.               
               
                8.

          Сначала, не выдержав «раздирающего» томления, в конторе появится важный Митька, удивит всех своим дорогим головным убором из ондатры. Не волнуясь, не моргнув, отобьётся: «Зятёк подогнал! Он у меня такой!» Ну, зятёк так затёк! «У кого-то ж и правда, бывают такие…»

Когда вроде всё окончательно успокоится, в февраль уже, в небольшой совсем мороз, в ясное небо, отважится колхозница одеть добротную «плюшку». Ввалится в магазин, а там бабёнок, уже «затаренная» стайка, «лясы точит», «кости моет», перед прилавком «языками шуршат».

На миг застынут, оглядывая незнакомую добротную вещицу на молодцеватой ещё пенсионерке, любительницы перед выходом в люди, щёки бураком натирать, и пудрой густо забивать ранние морщины. 

Первой, не удержав язык, откроет рот, самая пожилая, всеми уважаемая, баба  Клава:
   — И иде же это мы Катерина Петровна, такую ладную плюшку прикупили, а-а?

   — Да вот, — щербато заулыбается яркая женщина, — младшая дочка с городу
нонче прислала…

   — А-а, хорошая у тебя Светка! Ишь, как матку свою любит. А тут зятя, дровы поколоть не допросишься…

Женщины пчелиным роем начинают «жужжать», в очередной раз разговором съезжая к той несчастной машине и мосту. Уже было, начали расходиться, как порог переступила свидетельница того судьбоносного разговора на остановке.

Выслушав селянок, решилась доярка наконец-то открыться, всё эмоционально подробно рассказать. В дружном «хоре» болтливых обсуждений, единогласно сойдутся: «Баба та, видно со знаниями, возможно, знакома с чёрной силой. Явно что-то удумала… точно, порчу наведёт на незавидную судьбу воришки». Повздыхают «некоторые», жалея Антипыча и его богомольную Марию… до последнего не веря, про жирно-масляную правду, кем-то, ночью, выведенную на их воротах.

Будто язык проглотила, до этого говорливая обладательница чёрной «плюшки», тяжёлой гирей переставляя через порог не слушавшиеся ноги, уволакивая своё, до крайности перепуганное тело, домой, к сообщнику, к ворюге, судьбоносному мужику.
               
                9.

        Чтобы спастись от разлагающего напряжения в хате, от своей нервной Катьки, от всяких страшных предположений, уедет в город Митька, к младшей дочке, в гости, в надежде найти хоть там какое-то успокоение. Апрель, холодный ещё был, с новенькой «ондатрой» на плешивой голове расстроенного мужика, и чужим шарфиком на схуднувшей шеи.

В деревне же, в ту майскую ночь, в воскресенье, сосед Колька, выйдя по нужде, услышит страшный вой соседской собаки. «Бля буду… что-то стряслось у «объездчика»?» Растормошит жену тракторист, та обиженно крикнет: «Куда идти... час ночи же!»

Но проникнется любопытный мужик, редким звериным воем. Войдёт в тёмную хату, почему-то, на ночь не закрытую на засов, уже не обращая внимания на натянутую цепь, на ней, — «одуревшую» собаку.   

В темноте будет шарить Николай по стенке, в поисках выключателя, проясняющего света. Обомлеет, назад трусливо отпрянет. Но не уйдёт, увидев в разорванной «ночнушке», растрёпанную Екатерину, свою соседку. Броско неузнаваемую, почерневшую, с грязными, потресканными пятками в испуганном движении. Прячась за печью, несчастная кидалась на угол небольшой кухоньки, рогатым ухватом кого-то невидимого, протыкая и протыкая. В безумном испуге страшно «гримасила» лицом, пуча глаза, истерично выкрикивая: «Здыхни!.. Здыхни, тварь!»               

Оборванная занавеска, разбросанная и разбитая посуда, говорила о том, что борьба шла ожесточённая, с размахом. Появилась жена тракториста, испуганно ахнула, перекрестилась! Не желая быть свидетелем, хотела назад податься, убежать, да мужик, матерным истошным криком, к помощи, действию позвал.

Навалятся вместе на «непонятную» Петровну, в дровяном куту прижмут, громко выпытываю ту: «Чёрт!.. Катерина Петровна… что «в твою мать и босу ногу» здесь, и с тобой происходит???» Несчастная, изгибаясь, будет гнуто вырываться, вроде приходить в себя, проклинать «своего». Бросившего её на погибель от этой страшной твари, коя каждую ночь приходит, и никакой жизни не даёт…

Уже остывая, вдруг в дугу совсем выгнется, пустит сквозь кривые зубы пенистую жижу, пузырями скатывающуюся по впалым уже щекам. Не поймут в нервной горячке перепуганные гости, что в этот раз происходит, а когда дойдёт: «Надо срочно перевернуть на живот!» Да поздно будет. Вдруг надуется несчастная, обдаст лицо багряным наливом, страшно уродливую маску на лицо набросив. Закашляется, закашляется, рвотную кашицу из кривого рта пуская, в агонии, ногой дрыгнет, страшной пяткой саданёт в ведро с золой, перевернёт, и затихнет.               
               
                10.               
               
       В понедельник, почтальонша, в соседнем селе, получив на узле связи корреспонденцию, выведет ровные буковки чужого городского адреса, сообщая тому о случившемся горе в деревне. Уже на улице, у обратной дороги её догонят, крикнут:
  — Тё-о-ть, Зин-н! Вам только что ещё пришла телеграмма… заберите!

Поправляя тяжёлую сумку на плече, женщина развернёт «свеженький» листок, ахнет, прочитав, так знакомый адрес и фамилию: «Мамочка, родненькая, крепись! Вчера, в час ночи, не стало папы. Будь в 18 часов у телефона в конторе, будем звонить. Света»

                8 августа 2021 г.