Понизив голос и без звона колокольчиков

Пролог

Моей любимой женщине.

Вьюга. Вой ветра и вихри снега. Постепенно небо светлеет, буря утихает. Белая пустошь до горизонта режет глаза. Черная точка вдалеке постепенно приближается, становясь все больше и приобретая очертания человека-оборванного, в лаптях, с клочковатой бородой и непослушным вихром волос, из-под которого блестит дерзкий полубезумный взгляд. Он бредет с трудом переставляя ноги, а в руке у него блестит кривой татарский кинжал, собирая лучи холодного, зимнего солнца, отражающегося от снега. Жалобное и протяжное «мяау!» неожиданно проступает сквозь зимнюю бурю. Снежные вихри и ухарь с ножом отходят на второй план, тускнеют и, распавшись на пиксельные клочья, исчезают. Постепенно Морфей выпускает из матрицы сна, сознание понемногу фокусируется. Рядом с кроватью стоит кошка, жалобно смотрит снизу вверх и продолжает мурлыкать.
— Налей Рукавичке молочка, — рядом проснулась О. Залюбовался тем, как её ярко-красные волосы разметались по черной подушке. Вдохнул их аромат. Погладил пятно «Роршаха» между лопаток.

— Ja wohl, — в некоторые моменты мне хочется разговаривать лишь шёпотом, — Meine liebe fraulein.

— Мы же договорились дома разговаривать по-сербски, а не по-немецки, — Она жмурится от яркого весеннего солнца, бьющего в окно.

— Наши Карловцы на какую-то часть и немецкие Karlowitz, — говорю, одновременно нашаривая под подушкой «молескин» и карандаш.

— Снова утренняя мысль, которая вот-вот улетучится? — Приподнимается на локти О.

— Нет, снова этот же сон.

— В который раз? — она вопросительно выгнула бровь.

— В этом году уже в седьмой, — кратко пометил и закрыл «молескин» на резиночку.

— Все же налей Рукавичке молочка, — О. сладко потянулась и снова забралась под одеяло, — и давай еще поспим.

Встал. Рукавичка нетерпеливо кивает, мол «давай же!» Тихонько включаю музыку. Пространство комнаты мягко наполняет пронзительно-грустный голос Долорес О’ Риордан. Рукавичка слегка царапает правой лапой «ну быстрее!» Открываю холодильник, упс, а молока-то и нет. Сегодня же понедельник, надо идти к молочнику. Ой вэй, а так не хотелось сегодня выходить из дома. Ладно-ладно, прогуляемся. Накидываю ветровку, выхожу во двор, открываю калитку и оказываюсь на улице. В очередной раз подумал, как же хорошо, что у нас в Воеводине принято строить высокие заборы, люблю, чтобы личное пространство было замкнутым и только моим. На улице уже вовсю кипит движение, в Сербии рано просыпаются. Хотя, само понятие времени здесь иное, оно идет своеобразно, трудно сказать не то, что в каком я десятилетии, но и в каком веке. Мощеные камнем улицы и черепица на крышах домов. Выхожу с нашей улицы патриарха Райачича на центральную площадь. Как написал кто-то из белогвардейских поэтов «Я прикасаюсь ладонью к истории…»2— вот тут я именно это и делаю. Вот с этого балкона патриарх Райачич провозгласил Сербское Воеводство в 1848 году, а вот там был штаб Русской армии в изгнании, в 1921 году. Тогда король Александр любезно приютил остатки белых. Прохожу площадь и сворачиваю на улицу митрополита Стратимировича — по ней еще немного и у дома Врангеля налево, там лавка моего молочника. У маленького городка свои прелести: свой молочник, свой булочник, свой мясник, свой официант, который знает, какой кофе ты пьешь по утрам и помнит, что за кофе ты читаешь только «Политику». Отчего то вспомнил-вот так и Василий Витальевич Шульгин точно так же вышел в 1945 году за молоком, по дороге зашел в военную комендатуру и в следующий раз увидел жену через десять лет, изучив за это время все тонкости интерьера тюрьмы Госбезопасности во Владимире.
Молочник стоит на крыльце, завидя издалека, улыбается и открывает дверь:

— Добро jутро, млади господине!

— Е моj Милане шта, сам синоћ доживео кад смо изгубили! — футбол мне не интересен, но Милан страстный болельщик «Партизана» и ему приятно, что вчерашнее поражение в белградском дерби, я переживаю вместе с ним. Это не мегаполис с ордами людей-функций. Тут у каждого осталась индивидуальность, хоть постепенно большие города, расползаясь, как раковые опухоли, пожирают ее. В Карловцах нет ни одного сетевого магазина, ни одного сетевого кафе. Мне это нравится. Поэтому мы живем здесь. Это наш личный мир. Маленький кусочек Австро-Венгрии XIX века, куда провели интернет. Ритуал общения ни о чем. Сперва это кажется странным, а потом втягиваешься и понимаешь зачем это. Формирует общую атмосферу благожелательности, где все здороваются друг с другом, улыбаются и раскланиваются.

***

«Полет Валькирий» Рихард Вагнер. Четкая ассоциация-атака первой ЭйрКав на вьетконговскую деревню. А потом серфинг. Эта мелодия на звонке стоит только на одного человека. Понедельник же, в Москве началась рабочая неделя. Нащупывая левой рукой iPhone — «Волхв, я перезвоню.» Москвичам сложно объяснить, что у нас не принято разговаривать на ходу. Захожу во двор — Рукавичка уже тут-играет на лужайке с щенком шар-планинца, Сосед Любиша завел новую собаку — привез с юга, из Ниша. Налил обоим молочка, а сам поднялся на нашу веранду. Джезва с кофе, кальян, ноутбук. Я готов работать. Сейчас, несколько затяжек ароматного дыма из пузатой арабской наргилы и точно буду готов.

Телефон беззвучно дребезжит, на экране Short Message Service: «Попробуй отвар из мухоморов. Мухоморы-то в вашей глуши есть? Твоему тезке помогло. Короче. НА-БЕ-РИ!» Подпись «Волхв». Щелкаю большим пальцем по его имени и нажимаю «набрать»:

— Ты о чем? — недоумеваю, — Какие мухоморы?

— Волхвы одному лентяю сбитень из них делали, который тридцать три года на печи лежал, — Волхв как всегда образен и мудр. Потому и Волхв.

— Я только одному Волхву доверяю — тебе. Приедешь — сделаешь. Что там у нас в Гниловодске?

— Звонили из Чистого переулка. Игумен новый фильм снимает «От Флорентийской до Брестской унии». Ему нужен видеоряд из Ватикана. В их библиотеке единственный экземпляр какой-то книги — название скину СМС, в общем в секретариат кардинала я уже набрал, они разрешили съемки. К тебе вопрос — когда едем и на кого счет выставлять?

— Про счет-уточню к вечеру, но скорее на железнодорожников, как в прошлый раз. А билеты бери сразу на четверг, себе и тому камерамэну, с которым ездили в декабре. А я присоединюсь к вам в Риме.

— Окей, конунг, понял. Отбой.

Через секунду приходит СМС: «История о листрикийском, т.е. разбойническом, Феррарском, або Флоренском, Соборе вкоротце правдиве списанная» 1598 г.

Впервые мы столкнулись с библиотекой Ватикана два года назад, когда консультировали создателей сериала про бабу Вангу и прочую балканскую мистику. Особенно запомнился отель «Поп Богумил» в Софии, весь в кроваво-красных тонах. Нам с О. так и хотелось удостовериться , что за шторой не притаился гость из Трансильвании. Первый вампир, достоверно известный в истории, был серб Сава Саванович из городка Байна Башта на Дрине. А само слово «вампир» — славяно-сербского корня. Мы обнаружили, что первое упоминание вампиров содержится в книге, что хранится в библиотеке Ватикана, тогда и состоялась наша первая встреча с ее смотрителем-кардиналом Паччини, любезным и очень доброжелательным человеком.

Телефон вновь вибрирует. «Теодулиjа» — средневековая балканская музыка. Эта песня языческий обряд вызывания дождя. На экране имя-«Тимофей-Бгд ин-т ист». Снимаю трубку:

— Да Тимофей, доброе утро! — Мне, сове, изображать бодрость в ранние часы всегда непросто.

— Ты дома? — Собеседник собран и деловит, — Надо поговорить, я тут рядом, недалеко от тебя, в Нови-Саде.

— Ок, давай посередине, на Петроварадинской крепости, в кафе под часами… скажем, через полчаса, — с трудом подавляю зевок.

— Хорошо, до встречи. Отбой.

Где-то полчаса это миг. У нас же, это серьезный объем времени. Тут оно течет с другой скоростью. Пишу смс своему таксисту, прошу забрать меня из дома через двадцать минут. До крепости как раз десять минут езды. А за это время я успею закончить эссе для толстого и авторитетного московского литературного журнала с очень маленьким тиражом и без сайта в интернете. Old School не признает новых технологий. Я уважаю традиции, поэтому пишу для этого журнала только на старом «Ундервуде» с ятями, когда то он приехал сюда с эвакуированными из Крыма русскими. Здесь много осязаемого наследия нашей эмиграции. Пододвигаю «Ундервуд», для него у меня специальный столик на колесиках, заправляю лист бумаги. Текст — это как виски. Почему важно, как сделана дубовая бочка, а на чем сделан текст не важно? У любого текста свой аромат, который зависит от того, как тот написан — в виде рукописи, набран в Word или напечатан на машинке. Авторское кино нужно снимать на пленку 8 мм, а писать тексты в этот журнал только на «Ундервуде». В Москву я отправлю этот текст в конверте, по обычной почте, опустив в массивный почтовый ящик XIX века на центральной площади, который еще помнит толстые депеши, перехваченные лентами и запечатанные сургучом, адресованные в имперскую столицу Вену.

Большая часть текста уже набита, осталось немного, буквально пара абзацев, как раз на двадцать минут. Пальцы забегали по клавишам, пишущая машинка послушно заклацала, отбивая литеры:

«… Новые люди XIX века — это не оппозиция с «Колоколом» в Лондоне и не дети Чернышевского с фитилями от бомб в руках, которым не терпелось «до основания, а потом». Это молодые русские капиталисты, выходцы из разных слоев, отставные офицеры, обедневшие дворяне, разночинцы, вчерашние студенты. Они были свободны от фобий и маний с желтоватым оттенком, их не съедала страсть к игре, или навязчивая мысль испытать топор на старушке. Их ум занимала прибыль, акции, биржа. В советском переводе Теодора Драйзера четко акцентированы термины в соответствии с линией партии — «барыш, нажива», и т. д. Только так. С негативной окраской. Эта ненависть к людям дела (дела в значении business, а не в значении, которые от Чернышевского и Ко восприняла вся русская интеллигенция, где под делом почему то понималось исключительно служение деструктивной идее) была характерна для всего русского общества, не хватало своего аналога протестантской этики, которая бы постулировала, что «make money» богоугодно, лишь у старообрядцев был некий аналог, потому они и заняли в русском предпринимательстве столь серьезные позиции. Не постоянные сомнения, искания, покаяния и прочие рефлексии нужные были тогда отечественному печатному слову, а популяризация интереса к биржевым сводкам и доступность телеграфа.

Нашим Уолл-Стритом должен был стать Китай-Город. И в нашей литературе был свой Теодор Драйзер. Но его забыли, а потом не заметили. Ну или наоборот. Боборыкин писал как раз о нарождающемся классе русских предпринимателей, но ведь нажива «это грязно и низко» — вековечный сбой в алгоритме русского ума, которому подавай идею отвлеченную. «Новым человеком» был не Рахметов, вызвавший к жизни демона революции и его адептов-бомбистов с глазами, светящимися идеологией, а выпускник университета, обедневший дворянин Пастухов, стремящийся войти в элиту русской деловой жизни в романе Боборыкина «Китай-Город»: «До славянщины ему мало дела, хотя он и побывал в Сербии и в Болгарии волонтером, квасу и тулупа тоже не любил, но палаты будут в «стиле». В Москве так нужно….Слявянофилы, например, западники что ли там… Все это одни слова. А нам надо «Дело».

Помните в «Generation P» Пелевина бандита Вована, который требовал у Вавилена идею на полстранички, чтобы в ней духовность была «как в 1945 под Сталинградом»? Вован нюхом чуял, первобытным звериным чутьём, что «в мире разные бабки крутятся, еврейские, американские, чеченские. И за всеми стоит какая то идея». А имеющийся у нас арсенал идей лишь отпугивает золотого тельца. Так может пристальнее вглядеться в наследие XIX века, выкристаллизовать из наследия того времени зачатки идеологии русского капитализма и подвергнуть апгрейду?».

Концовка была сыровата, да и цитаты из Боборыкина не лучшие, в тексте были места и посочнее, но времени их искать уже не было. Редактору, который завис в системе координат позапрошлого века должно было понравиться. У него как раз был период западничества с легким налетом славянофилии (именно так, потому что профессиональные друзья «братушек» это тяжело больные люди, от которых надо держаться подальше). «В формат попадает» — окончательно решил, перечитав еще раз весь текст, и поставил точку. «Ундервуд» в последний раз звонко клацнул и замолчал.

За воротами раздался протяжный сигнал. Самое время. Любиша подъехал. Выхожу за ворота

— Е моj драги рус, где сад идем? — он распахивает дверь, перегнувшись с водительского сиденья.

— У Петроварадин, приjaтелjу моj, — отвечаю, устраиваясь поудобнее на пассажирском месте.

Любиша резко стартовал с места. Вообще, стиль вождения в Сербии более жесткий, агрессивный, но это, на удивление, никак не влияет на вежливость водителей. Доехали до конца Патриарха Райачича, поднялись на холм, у памятника сражению 1848 г. с венграми свернули налево, проскочили последние дома и выехали на стари аутопут-бетонку Нови-Сад-Белград, построенную немцами весной 1941 г. для переброски танковых дивизий в сторону Греции. На заборе крайнего дома заметил размашистое свежее граффити «Црна Рука Србиja». Сто лет прошло, а мракобесие все еще живет в головах-многие до сих пор считают Гаврилу Принципа героем, а ведь он начал Первую Мировую. Вспомнил граффити в Белграде, недалеко от вокзала — в Ольстере такие называют MURAL. Лик Принципа и надпись «Наши тени будут летать по дворцу-пугать господ», этот MURAL я взял на обложку книги о начале Первой Мировой.
Любиша лихо затормозил прямо у ворот крепости — «Стигли смо!». Глянул на часы, сегодня он побил свой рекорд – всего восемь минут. Я приехал на две минуты раньше. Столик на самом краю крепостной стены. Далеко внизу быстрый Дунай, когда-то римский Дануб. Крепость построена австрийцами в XVIII веке на турецком берегу, чтобы контролировать мост и иметь возможность в любой момент переправиться к османам. За рекой раскинулся Нови-Сад.

— Тимофей, что привело Вас в наши выселки из блестящей столицы? — Тимофей на несколько лет старше, закончил истфак МГУ и перебрался в Сербию, где работал в институте новейшей истории.

— Наши соотечественники из НИСа3. После обеда презентуем проект по наследию российской эмиграции. Надеемся на грант от Шевченко.

Тимофей вытащил из сумки пухлую стопку листов, быстро пролистал и выудил откуда-то из середины страницу с симпатично оформленной цитатой, напечатанной изысканным шрифтом.

— Вот, глянь, — он аккуратно располагает бумагу на столе у меня перед глазами, — Особенно надеемся на пристрастие их московского руководства к разного рода корням и традициям...

Склоняюсь над текстом и читаю:

«Императорское правительство выплачивало премию русским поставщикам керосина для того, чтобы они могли успешно конкурировать в Сербии с румынами и американцами, предлагавшими более низкие ставки. Сербия привыкла к русскому керосину, который ввозился в полезных для домашнего обихода крестьян жестяных бидонах, и народ ценил эту связь с нами, говоря, что "свет идёт из России"».

Поднимаю голову.

— Ясно, ясно. — подзываю официанта — Откуда цитата? Действительно, находка для департамента PR и GR. «Горький лист» не помешает презентации?

— Ну, конечно же, не помешает, — Тимофей широко улыбается. — а про источник цитаты сейчас расскажу.

— Конобаре, дупли «Горки лист» два пута са ледом и лимуном и две чаше воде. Негазираноj, — короткий кивок.

Глаза собеседника горят, очевидно, ему не терпится. Делаю приглашающий жест рукой:

— И тема нашей сегодняшней встречи…

— Помнишь странную смерть российского посла Хартвига накануне начала Первой Мировой?

Утвердительно киваю, конечно же, помню, он умер в Австро-Венгерском посольстве с чашкой кофе в руках, прочитав их ультиматум Сербии. Официальная версия-разрыв сердца. Но так как на следующий день началась Первая Мировая, даже если его смерть и была случайностью, в это никто не поверил. В Петербурге в открытую говорили, что это отравление. Еще любопытнее тот факт, что последняя телеграмма Хартвига в Петербург не сохранилась ни в одном архиве, а по косвенным данным можно предположить, что именно ее содержание подтолкнуло Государя к решению начать мобилизацию, в свою очередь вызвавшую мобилизацию в Германии и как итог — глобальную войну, вместо локальной австро-сербской войны.

— А кто после него стал нашим послом?

На секунду задумался.

— Трубецкой. Немного болгарофил. Прибыл в Ниш, куда был эвакуирован двор сразу после начала войны.

Искра хитрости видна в глазах собеседника.

— Формально верно, а фактически нет. Несколько месяцев российскую миссию возглавлял и.о. посла Василий Штрандтман. Чудесным образом мы обрели его мемуары, никогда не публиковавшиеся и сейчас готовим к публикации первый том… — тут мой собеседник немного замялся. — Но возникла небольшая проблема...

— И тут Вам нужен я?

— Твоя книга была принята благосклонно, хотя тебя излишне тянет в беллетристику, а тут может быть докторская..

— Тимофей, ближе к делу, — как раз подоспел «Горький лист». Напиток к аромату, которого нужно долго привыкать, но потом невозможно отвыкнуть.

Хором гаркнули: «Живели!» Пригубили. Поморщились. Полынь дает такой вкус…К тому же покрывает сознание тончайшей прозрачной пленкой.

— Первый том мы заполучили путем длительных переговоров с одним профессором-славистом из Гарварда. — продолжил оживившийся Тимофей. — У него весь архив Штрандтмана, но как он попал к нему — неизвестно. Вроде бы завещал кто-то из недавно умерших наследников. Но сейчас он пропал, не выходит на связь. А нам нужен второй том. Мало того, что там вся история подковерных событий нашей эмиграции-недаром Штрандтман завещал опубликовать мемуары лишь после своей смерти, что сразу же повышает уровень доверия к ним, но и…

Продолжаю его фразу:

— Но и грант НИСа завязан именно на второй том, да? — широко улыбаюсь.

— Точно. — Тимофей широко улыбнулся. — Плюс во втором томе, опять же, по слухам, и есть та самая телеграмма Хартвига.

Приподнимаю бровь.

— А это еще интереснее. И Ваше предложение?

Тимофей пододвигает салфетку к себе и пишет какие-то цифры, потом передает ее мне.

— Доля в гранте, научные публикации и защита докторской к 100-летию Первой мировой войны. Только докторскую пиши сам, для тебя же не проблема.

Обвел цифру в кружочек.

— Вы очень хотите подружиться с Шевченко. — Видя нетерпение на лице собеседника, намеренно растягиваю слова, изображаю задумчивость. Наконец, мне это надоедает. — Конечно же, deal. И у меня уже есть идея с чего начать.

— Я даже в этом не сомневаюсь, — Тимофей с облегчением вздыхает.

Достаю планшет из сумки.

— Как зовут профессора?

— Стенли Вудвард. Судя по имени стопроцентный W.A.S.P с корнями на «Мэйфлауэре»4.

Открываю gmail, ввожу в строку to: три буквы R O S и умный ящик уже подсказывает Rostislav Kolcaninoff? Отвечаю утвердительно. Именно он. Пишу письмо и одновременно поясняю.

— Ростислав Владимирович Колчанинов родился еще в 1920 г. в белом Крыму. Отец-военный инженер. Эвакуировались в Галлиполи. Оттуда в Сараево. Полчанинов старейший член НТС5. Мы переписываемся больше десяти лет, и я его никогда не видел, он уже лет пятнадцать не выходит из дома, где-то в пригороде NY, но очень много раз мне помогал. Он знает всех, кто связан с нашей эмиграцией. Особенно в Штатах, особенно если все это еще имеет отношение к Сербии, — одновременно дописал письмо и нажал «send».

— Ты оперативен. Давай еще по кофе и расход. — Тимофей уже делал заказ официанту. Джезва и миниатюрные чашечки. Два запотевших стакана с ледяной водой.

— Как в Сараево. На Башчаршии, — наслаждаюсь ароматом кофе.

— Я не любитель ориенталистской экзотики, — Тимофей осторожно прихлебывает обжигающий напиток.

Аромат, струящийся из джезвы, перебивает двойной «дзинь» — нам письмо. Активирую экран планшета. Вот это скорость! Ответ из NY!

«Дорогой друг, очень рад весточке от Вас. Профессор Вудвард мой добрый приятель. Я созванивался с ним-он готов принять Вас вечером» — Упс, забыл написать, что я в Сербии, а не в Штатах. Старик, видимо, подумал, что я уже в NY. Как всегда, деловит и лаконичен.

Их вечер с поправкой на разницу во времени наступит ориентировочно через 20 часов. Можно успеть. Захожу на momondo.com, логинюсь, забиваю в графу to: NY from Belgrade. Мне сегодня везет, вылет через три часа, пересадка во Франкфурте. Цена приемлема! Бронируем.

— Тимофей, ты не поверишь, но профессор Вудвард ждет меня сегодня вечером, вылетаю через три часа».

— Ты очень, очень оперативен. — широко улыбается.

— Я знаю.

Быстро прощаемся. Прыгаю в такси на стоянке, быстрее домой. Одновременно набираю Любише — через пятнадцать минут стартуем с ним в аэропорт от дома. Домой залетаю молнией. О. проснулась, сидит перед монитором, рядом Рукавичка критически наклонив голову, тоже изучает psychology.ru

— Доброе утро, — наклоняюсь и прислоняюсь щекой к её щеке.

— Ага. Вот колонку пишу, а Рукавичка мне помогает.

— А я уезжаю. Прямо сейчас.

— Один? — нотки недовольства — А куда?

— «Северо-Американские Соединенные Штаты. Новый Йорк. Я на один разговор. В пятницу мы вместе летим в Рим. Волхв уже забронировал билеты.

Полуобернулась. Пристальный, внимательный взгляд.

— То что уезжаешь — очень плохо. Рим — хорошо. — Она, как всегда, лаконична.
Вытаскиваю скомканную салфетку из кармана, расправляю.

— Поездка обоснована, — выразительно подчеркиваю цифру.

— Тогда …Командировка утверждена, — веселые искорки в глазах. Люблю ее смех, обожаю очаровательную серьезность. Когда то я потерял смысл, а Она помогла мне его найти.

Быстро хватаю дорожную сумку, кидаю туда macbook, планшет, немного одежды, пару книг в самолет, документы и несколько дежурных сувениров с балканским колоритом. За воротами уже сигналит Любиша. Обнял О. на прощание и подмигнул Рукавичке, та сказала «мяу» и устроилась на веранде греться на солнышке. В аэропорт едем как всегда, когда опаздываем, а туда мы опаздываем всегда. По дороге узнаю карловацкие новости, больше похожие на сплетни. В здание аэропорта вбегаю вихрем, на стойке регистрации я последний пассажир.

— Багаж нет, не сдаю. Место? У окна!

Еще полчаса — досмотр, паспортный контроль-все визы в паспорте на месте-и я вновь взлетаю. Люблю самолеты. Особенно ощущения при взлете. Достаю iPhone, вставляю наушники, вчера Феджа прислал новый альбом их «Београдског синдиката». Их музыка, это живая энергия в аудио-формате. «Нема предаje, нема повлаченьа!». Во Франкфурте пересадка. Впереди Атлантика, можно и подремать!

…Драккар под низким свинцовым небом Балтики. Штиль. На обвислом парусе руна. Весла дружно вздымаются и опускаются, будоража и вспенивая водную гладь. Огромный варяг задумчиво смотрит вдаль и отбивает ритм рукояткой боевого топора по щиту. В такт ему звучат дружные «уф» пятидесяти воинов, сидящих на веслах. Прищуриваясь, стоявший на носу варяг оборачивается к дружине и рявкает — «Один!». Полсотни глоток подхватывает боевой клич «Один! Один! Мы попадем в Вальхаллу!». Впереди из тумана проступает берег Гардарики. Рыжебородый варяг вновь поворачивается вперед и говорит, уже лишь для себя — «Я твой ярл, ты мой конунг!».

От удара просыпаюсь. Посадка. За окном аэропорт «Ла Гуардиа». Достаю «молескин» — странная руна. Не помню такой. Но отчего-то она мне знакома. Надо зарисовать пока помню. К чему этот сон? Нужно набрать Волхву, явно он на Чертово городище ездил и теперь шлет депеши из Асгарда.

Посмотрел на часы, карманные, на цепочке, тридцатых годов, доставшиеся от деда. До встречи остаётся три часа. Во Франкфурте успел выпить кофе и забронировать билет на поезд в Нью-Хемпшир. Должен успеть.

Начали приходить сообщения о пропущенных звонках и среди них SMS от профессора Вудварда: «Greetings, my dear friend! I ll be in my office in university. 20-00 p.m.» Быстро отправляю подтверждение и двигаюсь в сторону выхода.

***

Выхожу из поезда уже в сумерках. Вокзал в викторианском стиле. Новая Англия, штат Нью-Хемпшир. Бросаю взгляд на массивные станционные часы, до встречи сорок минут, надеюсь успею. Такси с яркой надписью на борту Yellow Cab New England въехал на территорию Университета без пятнадцати восемь.

Таксист сбрасывает скорость до разрешенных на территории двадцати миль в час. Неторопливо движемся по дубовой аллее, идущей между старыми корпусами кампуса. На одном из зданий большая перетяжка-успеваю заметить витиеватую, греческую литеру «альфа». Вот оно знаменитое братство «Альфа» — гнездо будущих сенаторов, конгрессменов и возможно даже президентов. Такси притормаживает у двухэтажного здания, чьи потемневшие от времени стены, покрытые мхом, кажется вросли в землю. Один угол здания полностью увит плющом, затянуты даже окна. «Вот почему Лига Плюща» — мелькает короткая мысль. Расплатился, вышел из такси. Буквально осязаемая тишина.

Появившийся на небе полный месяц освещает строение, где свет пробивается лишь из пары окон и дубы, едва покрывшиеся свежей листвой. Напомнило кусочек детства в Oakley Hall School в Англии. Взвизгнувшие шины отъезжающего такси нарушили звенящую тишину. Тут же с ветвей дубов, в небо поднимается с криками стая ворон, резкий звук спугнул их. С вершины дуба прямо под ноги падает почти засохшая ветка, с чудом появившимися на ней тремя молодыми листиками. Бережно отрываю их и убираю во внутренний кармашек «молескина». Осмотревшись по сторонам, тянусь за телефоном, но в этот момент на массивном крыльце здания зажигается свет и открывается дверь. Появившийся привратник зовет за собой, проводит на второй этаж и оставляет у двери с табличкой «Профессор славистики Вудвард». Коротко постучал, надавил ручку двери и переступаю порог кабинета. За массивными столом, заваленным бумагами и книгами, сидит суховатый, лысеющий англо-сакс лет шестидесяти в твидовом пиджаке с замшевыми заплатами на локтях, старомодных очках в роговой оправе и набивает трубку:

— Проходите молодой человек, Вас-то я и ожидаю.

— Профессор Вудвард, — неожиданно крепкое рукопожатие, сухая ладонь.

— Присаживайтесь, — указывает на кресло напротив своего стола.

— Позвольте представиться, — протягиваю плотную картонную визитку.

— Так, так…. PR, GR и консалтинг. Любопытный род занятий для начинающего слависта. Не можете до конца определиться-наука или бизнес?

— Стараюсь совмещать одно и другое, — только тут заметил, что разговариваем по-русски. Его произношение почти безупречно, единственное, что выдает, это почти незаметное свистящее «ф» вместо твёрдого «в», характерное для потомков эмигрантов первой волны.

— Ростислав Владимирович вкратце информировал меня о Вас и цели Вашего визита. Вас занимает архив Штрандтмана, не так ли?

— Точно так, мой коллега из Белградского института новейшей истории чрезвычайно заинтересовал меня сообщением об архиве, находящимся у Вас, — как всегда, общаясь с потомками эмигрантов, подстроился под их речевую стилистику. В принадлежности же профессора к ним, сомнений уже не было, — В прошлом году я выпустил книгу о начале Первой мировой войны и защитил кандидатскую в Москве. Вот сейчас думаю об углублении темы и о докторской, — одновременно с этим достаю из сумки книгу и передаю, перегнувшись через стол.

Профессор как раз закончил раскуривать трубку, выпустил облако дыма с вишневым ароматом, взял мундштук левой рукой, а правой принял книгу. Повертел, наскоро пролистал и убрал в стол:

— С Вашего позволения подробнее ознакомлюсь позже, но судя по оформлению, это не научное издание? — чопорная академическая строгость с налётом лёгкого пренебрежения.

— Именно так, для более широкого круга читателей.

— «Впрочем к предмету Вашего визита, — Профессор взглянул на меня в упор, — откровенно скажу, что сотрудничество с Вашими сербскими коллегами немного разочаровало наш университет. Им недостает аккуратности и педантичности.

— Вот в этом профессор с Вами абсолютно согласен, — сочувственно киваю, — балканская специфика, — взгляд Вудварда чуть заметно теплеет.

— Коллега, простите мою неучтивость, Вы же с дороги. Виски? — Повысили с молодого человека до коллеги — приятно.

— С удовольствием, профессор.

— Какое предпочитаете?

— Односолодовое, если можно.

— «Джемисон»?

— Вполне, профессор.

Вудвард достал початую бутылку и разлил янтарный напиток по стаканам.

— Мои шотландские предки разбирались в солоде, — оба пригубили.

— И в напитках из него. Профессор, если позволите, личный вопрос. — короткий кивок, — А в чем разбирались Ваши русские предки?

— Неужели так заметно? Не думал. Мой дед служил в штабе у генерала Витковского, в Дроздовской дивизии. А Ростислав Владимирович был моим наставником в ОРЮР6 — Взгляд профессора окончательно подобрел.

— Профессор, расскажите про архив Штрандтмана, — самое время перейти к сути.

— Ну что ж… О его существовании ничего не было известно до последнего времени. Двоюродная племянница Штрандтмана умерла совсем недавно, чуть-чуть не дожив до ста лет. Приют передал нашему фонду архив дяди согласно ее завещанию. Архив еще до конца не разобран и не каталогизирован, впрочем давайте лучше я Вам все покажу, — профессор поднялся с кресла и открыл неприметную дверь справа от стола. Просторная кладовая без окон, забитая ящиками, кипами книг и стопками папок.

— Вот эти два ящика, — Вудвард откидывает крышку, достает лежащую сверху папку перевязанную тесьмой — вот в этой папке воспоминания Штрандтмана, права на издание которых, в Европе, мы уступили сербам.

— Любопытно, — развязываю тесьму и начинаю листать пожелтевшие страницы. — Узнаю «Ундервуд».

— У Вас наметанный глаз, коллега, действительно Штрандтман предпочитал именно эту марку.

— Профессор, а что со вторым томом?

— Вторым томом? — Вудвард рассмеялся, – он существует лишь в воображении наших сербских коллег, не знаю, кто им заморочил головы, но Штрандтман успел дописать лишь до 1915 года. Вижу они и Вам голову задурили.

— А где Вы говорите умерла его племянница?

— Приют «Старый Вяз», штат Мэн. Хотите поискать там? Уверяю Вас, все бумаги Штрандтмана в этой комнате, и Вы можете свободно работать с ними в любое удобное для Вас время, мой офис в Вашем полном распоряжении.

— Профессор, можно попросить у Вас карандаш, кое-что запишу прямо сейчас, — говорю, не отрывая взгляда от папки с бумагами в руках.

— Конечно же, — профессор вышел из кладовки. Быстро захлопываю папку, беру под мышку и опускаюсь на корточки — на стенке ящика, почтовая наклейка — не могу разобрать язык, но точно не английский. Быстро достаю iPhone и фотографирую наклейку. Тут же принимаю прежнюю позу. Профессор возвращается с ручкой.

— Извините, только ручка, карандаша не нашел, — протягивая мне ручку.

— Профессор, спасибо, но в «молескине» пишу только карандашом, — извиняясь, пожимаю плечами.

— Это верно, у всех настоящих ученых должна быть чудинка, — приятельски хлопает меня по плечу. Общая черта сербов и американцев — любовь к излишним тактильным контактам. Их личное пространство значительно меньше нашего.

— Профессор, время позднее, будет, наверное, благоразумнее, если продолжение знакомства с архивом мы перенесем на завтра. Если Вам, конечно, удобно.


 
— Разумеется коллега, разумеется. Сейчас вызову Вам такси, которое отвезет Вас в отель, Вы же еще нигде не остановились? В десяти минутах езды есть очень приличный и недорогой отель.

Профессор подходит к столу, снимает трубку массивного телефонного аппарата сороковых годов и набирает номер. Ловлю себя на мысли, как давно не видел дисковых телефонов. Приятная ассоциация из детства. Бросив несколько отрывистых фраз, профессор вешает трубку — «Такси будет через десять минут». Тут он будто что-то вспомнив, открыл ящик стола и достал тонкую папку — «Чуть не забыл. Вот краткое описание архива Штрандтмана. Точную копию мы отправляли и сербским коллегам. Ознакомьтесь на досуге и жду Вас завтра.

Радушно распрощавшись с профессором, выхожу на улицу. Месяц стал еще ярче. Зябко. Закидываю сумку на плечо и засовываю руки в карманы. Ветровка Paul & Shark от холода не спасает. Через пять минут подъезжает такси. Изрядно продрогнув, забираюсь на заднее сиденье и называю адрес.

Отель «Вереск». Останавливаются в нем почти исключительно гости университета. Спокойная, сосредоточенная академическая атмосфера. Кидаю вещи в номере и спускаюсь в бар. Заказываю грог и устроившись в самом дальнем углу, спиной к стене, лицом к входу — старые привычки диктуют всегда и везде выбор одного и того же места. Открываю фото, сделанное у профессора и увеличиваю ее. Непохоже на штат Мэн — сверху крупно отпечатано «Швейцария. Кантон Граубунден», а ниже мелкий текст на языке, который опознать я не могу. «Спроси у специалиста» — подсказывает внутренний голос, открываю почту, прикрепляю фото, в графе to: набираю «Boris», высветилось «Boris Balkan»? Утвердительный ответ. Борис — сын югославских гастарбайтеров в 60-70-е годы наводнивших Европу. В нем воплощается тот идеал, к которому стремился Гончаров — широта славянской души и немецкая педантичность и точность. В Швейцарии Борис думает по-немецки, но дома разговаривает только по-сербски. Работая в банке с 500-летней историей, он одновременно совладелец букинистической лавки в Цюрихе. Разумеется, «Балкан» не его фамилия, это моя личная ассоциация с литературным персонажем. Попросив Бориса посмотреть фото почтовой наклейки и дать свой комментарий, закрываю планшет и жестом подзываю портье:

— У Вас есть конверты с марками и гербовая бумага?

— Разумеется, сэр. Марки для отправления куда? — учтивая вышколенность портье напомнила Бэрримора из «Собаки Баскервилей» с Ливановым в роли Холмса.

— В Европу.

— Минутку, сэр.

Портье на подносе приносит конверт и дюжину листов плотной, хорошей бумаги с логотипом университета в «шапке». Поблагодарив, достаю перьевую ручку. Это специальная ручка. Только для таких писем. Ей. Из кармашка в «молескине» достаю дубовые листочки и перекладываю их в конверт.

Это наша традиция. Это моя необходимость. Рефлексии, соображения и потаенные мысли в эпистолярном формате отправлять О. Даже дома мы часто переписываемся, обмениваясь бумажными письмами. Всегда вдохновляла переписка Александра Васильевича7 и Анны Васильевны.

«Всегда, встречаясь с потомками Белой эмиграции, даже ненадолго, ощущаю покалывание в ладонях как от слабого электрического заряда. Сегодня в очередной раз это ощущение прикосновения к истории».

«Я прикасаюсь ладонью к истории

Я прохожусь по Гражданской войне

Как бы хотелось им в Первопрестольную

Въехать однажды на белом коне».

Они — это отзвук возможного альтернативного развития. Отзвук слабый все более растворяющийся в окружающем, тем ценнее эти встречи.

«Белым видением тает, тает,

Старого мира последний сон,

Молодость, доблесть, Вандея, Дон».

Этот старый мир проступает сквозь глянцевую современность. Уверен, что старый мир был черно-белым, более строгим, выдержанным, эстетичным. Помню в детстве спрашивал у бабушки, каково им было в молодости, когда все вокруг, да и они сами были черно-белыми. Временами этот старый мир, приходящий теперь лишь во снах, кажется мне более реальным, чем все окружающее. Можно принять современность с привкусом попкорна, но если выбирать формат жизни, то 35 мм привлекательнее 3D. Впрочем, каждый из нас архитектор своего мира. Поэтому мой мир — это инкарнация XIX в. С проведенным в нее интернетом. Избегаю больших городов, где нет черепичных крыш. Я живу в прошлом, которое в разных своих проекциях натянуто на настоящее. На уродливость современности всегда можно поставить «заплатку» из милого кусочка прошлого, который, вполне вероятно и существовал лишь в книгах, да нашем воображении. Каждый из нас живет в своей индивидуальной реальности. Грубо говоря, тот, чья реальность стремится к миру комиксов, рано или поздно встретит Бэтмана или Капитана Америку. И вот в чьем-то мире Бэтмен будет вполне реален, но только в его мире. Люди, у которых голова отформатирована одинаково, встречаются случайно даже в многомиллионных мегаполисах, многими подмеченная особенность. Хотя физически, номинально все мы находимся в одной системе координат, в одном пространстве. Возможно, мы все лишь персонажи чьей-то книги, ведь все вокруг сделано из слов, недаром же «вначале было Слово». Придумывая вымышленные миры, мы порождаем их и точно так же кто-то измышляя, порождает наши судьбы. Мы органически взаимодействуем с ними, влияя на повествование друг друга. Я всегда чувствую Вашу ладонь в своей руке. Мы с Вами строим только наш мир для двоих из этих слов-кирпичиков, пишем нашу общую книгу».

Перечитал. Да вот что ещё.

«P.S. Дубовые листики положите в шкатулку к медвежьему клыку с Карпат. Тотемные архетипы должны жить вместе.»

И еще.

«P.P.S. Как думаете, а в каком мире живут аутисты? Вот бы посмотреть!».

Дастин Хоффман в «Человеке Дождя» был одним из самых любимых персонажей в детстве, но спички считать, как он, я не мог. Зато сразу же, не задумываясь, мог назвать количество букв в любом слове. Это немного примирило меня с тем, что я не умел свистеть и надувать пузыри из жвачки — очень важные в детстве навыки — зато мне казалось, что во мне есть кусочек аутизма.

Грог практически остыл. Одним глотком допиваю, аккуратно складываю лист бумаги и запечатываю конверт. Перед сном нужно кое-что еще сделать, написать несколько коротких писем: Алексею в Белград, пусть пришлет опись архива Штрандтмана, которую ему дал Вудвард, сличим на всякий случай. Волхву в Москву — как идет подготовка к поездке в Рим, Полчанинову-благодарность за очередной полезный контакт. Отправив 3 e-mail, делаю пометку в «молескин» карандашом. «Пол-в-отправить коробку сигар». Знаю, что несмотря на возраст, это его слабость. Закончив, передаю конверт портье с просьбой отправить с утренней почтой и разбудить меня в 6:00.

***

Резкая трель звонка вырывает из объятий сна. Яркий луч весеннего солнца бьет в окно. Ненавижу пробуждения, особенно ранние. Сон — это маленькая смерть (Гипнос и Танатос — близнецы-братья) и каждое утро рождаясь заново, приходится всему учиться заново.

Быстрый душ. Спускаюсь в холл с папкой и планшетом в руках. Вчерашнего портье сменил новый. Заказываю завтрак, большую кружку «американо» с молоком и устраиваюсь в том же углу, что и вчера. Прихлебывая обжигающий кофе, включаю планшет, вхожу в почту. Есть новые письма. Первым открываю от Алексея. В приложении PDF-описание архива. Открываю файл, разворачиваю папку и начинаю сравнивать. Биография Штрандтмана, история архива, племянница из приюта в Мэне, ее завещание-пока все идентично. Описание собственно архива-обширная переписка (помечаю список фамилий в «Молескине»), документы благотворительной миссии, созданной Штрандтманом в Белграде для помощи русским эмигрантам, статьи в сербской и эмигрантской периодике, несколько интервью, книги с пометками, несколько записных книжек, черновики, а вот и самое интересное-то, что сводит все эти материалы воедино-мемуары Василия Штрандтмана. И тут текст в папке, врученной вчера Вудвардом меньше на целый абзац. А в PDF он есть и как раз описывает 2-ой том мемуаров, где содержится анализ Штрандтмана причин начала Первой Мировой и упоминается и та самая, утерянная телеграмма посла Хартвига! Логично, оформляя заявку на грант в НИС белградские коллеги должны были на что-то опираться. А зачем тогда профессор Вудвард так откровенно и нагло лукавит? Ладно, подумаю об этом чуть позже.

Следующее письмо. Борис пишет из Цюриха. Открываю e-mail, читаю. Наклейка на ретророманском языке-тут же небольшая справочка из Вики: «Ретророманские языки — условное название группы архаичных романских языков, расположенных на периферии галло-итальянского языкового ареала. Романский (швейцарский ретророманский) распространен в долине Рейна в кантоне Граубюнден на юго-востоке Швейцарии. Слово «ретророманские» образовано от названия римской провинции Реция». На наклейке – адрес букинистического магазина в одном из городков этого кантона.

«И что самое удивительное» — пишет Борис — «на прошлой неделе мне пришло письмо на адрес моей букинистической лавки в Цюрихе с предложением приобрести хроники гильдии рудокопов XIV века, которую я очень давно искал. И пришло оно как раз с адреса на почтовой наклейке, что ты прислал мне, хотя ранее я и не слышал о букинистах в такой глуши. Веришь в совпадения? Я нет».

Подведем итоги. У нас есть два на первый взгляд, идентичных описания архива Штрандтмана. В одном из которых содержится упоминание 2-го тома мемуаров, к тому же с текстом телеграммы Хартвига, а в другом этот абзац отсутствует. Профессор Вудвард сам дал мне бумаги, подчеркнув, что у сербов точно такая же копия. Еще у меня есть почтовая наклейка с адресом букинистического магазина где то в Альпах (для кого он там? Для Йети?), хотя по утверждению профессора ящики прибыли из штата Мэн.

Итого, за 40 минут он минимум дважды намеренно ввел меня в заблуждение. Причем зная, что обман быстро вскроется. Спросить его прямо в лоб? Профессор в возрасте никогда не простит обвинения в лукавстве и выставит меня вон, без объяснения причин. Поинтересоваться тонко и тактично? Тут нужна помощь О., у меня самого такта примерно, как у косолапого.

Короткое покашливание прерывает размышления. Поднимаю голову. Портье протягивает конверт — «Сэр, вчера утром это письмо передали для Вас. Только что обнаружили его за стойкой» Удивлен. Вчера утром я и не знал о существовании этого отеля. Спрашиваю – «а передавший конверт человек, что-нибудь сказал?».

«Не знаю сэр, принимал мой сменщик, хотя погодите, вот тут пометка его рукой — отправитель сообщил, что Вы прибудете вечером».

Все страннее и чудноватее, как говорила Алиса. Покрутил конверт в руках — простой белый конверт без марок и подписей. Распечатываю. Внутри открытка — вид на Женеву с озера. Позади вздымаются Альпы. Слоган туристической ассоциации страны внизу «Швейцарская конфедерация ждет вас!».

Переворачиваю открытку — ни единого слова. Столько прозрачных намеков. Значит придется посетить Кантон Граубюнден. Захожу на momondo.com и выбираю рейс на Белград через Цюрих с задержкой в Швейцарии на сутки. Буду дома в пятницу в 6 утра — как раз принять душ, переодеться и снова ехать в аэропорт, теперь уже с О., кардинал Паччини ждет нас в пятницу. Сайт на несколько секунд задумался и выдал варианты. Единственный приемлемый «Люфтганза». Недешево. Но если в Швейцарии нас ждет 2-й том Штрандтмана, выставим счет на дополнительные транспортные расходы сербам. Впрочем, если и не ждет — все равно выставим, у них есть русские корпоративные братушки с нефтью и газом. Забронировал. До выезда в аэропорт JFK еще три часа. Есть время на глинтвейн и блинчики с ветчиной и сыром, два письма профессору Вудварду и Борису — пусть встречает.

***

Цюрих. Город строгих костюмов и дорогих часов. Борис как всегда педантичен — вот что делает немецкое воспитание со славянами. На парковке подходим к новенькой BMW, закидываю сумку на заднее сидение, а сам устраиваюсь рядом с водителем: «Хорошая машина, хотя до «Юго» или «Дачии» ей далеко» — Борис знает мою слабость, впрочем, чисто умозрительную к автопрому тоталитарных стран. Резко трогаемся.


 
— «Хорошая страна, в первую очередь, все остальное производное этого» — мой товарищ садится на своего излюбленного конька — «швейцарский франк самая прочная валюта мира, это залог нашего успеха, поэтому же, здесь никогда не будет ЕС и евро» — к традиционной швейцарской пренебрежительности по отношению к объеденной Европе примешивается и личная нелюбовь Бориса к НАТО, хоть он и родился в Цюрихе. Каждое лето он проводил в деревне в Шумадии и бомбардировки 1999 г прощать и забывать отказывается. Сворачиваем на шоссе. Ехать нам пару часов, поэтому можно немного и поёрничать над приятелем.

— «Борис, патриотизм это конечно хорошо, особенно по отношению к такой стране, как Швейцария, но знаешь какая валюта победит франк?»

— «Мм? Только не говори, что это юань, эти байки в Москве друг другу рассказывайте».

— «Ты знаешь, что я давно не живу в Москве и знаешь почему. А валюта эта… bitcoin!» — громкий заливистый смех товарища:

— «Ты что!»

— «Да, да, так же в России говорили про сланцевые нефть и газ. Вообще, знаешь, в России есть один любопытный современный писатель, он немного визионер. Знаешь, как он описывает будущее Европы? Как дымящиеся развалины и руины, в которых орудуют арабские кибер-панки. Так что лучше смазывай М-16 и не пропускай тактические учения с соседями» — Борис — сержант действующего резерва Швейцарской армии.

— «Смотри вот, на прошлых учениях подарили» — с гордостью протягивает руку с часами. Читаю: «HANOWA. Swiss military»

— «Да, для меня ценнее любых «Патек Филиппов» и «Константинов Вашеронов»,-швейцарцы любят свою армию.

— «Понимаю, понимаю» — достаю из внутреннего кармана дедовские карманные часы на цепочке. 85 лет без ремонта, а как новые. По семейной легенде Деду их подарил Яков Блюмкин, суперагент ОГПУ в конце 20-х.»

— «Что такое ОГПУ?»

— «То, что потом стало КГБ».

— «Твой дед тоже был из этих, все вы русские такие» — весело глянул на меня, на секунду оторвавшись от дороги.

— «Борис, ОЗНА све дозна. Разговори своего отца, он тебе может и расскажет, чем занимались так называемые югославские гастарбайтеры» — обменялись колкостями.

— «А этот Яков, что подарил часы, кто он?»

— «Советский Индиана Джонс. В 1918 г. убил в Москве германского посла Мирбаха, с известными оккультистами Рерихами ездил в экспедиции на Тибет. По легенде, возглавлял оккультный отдел ОГПУ, красное «Аненербе» — Борис присвиснул.

— «Действительно, вещь с историей. А твой дед, кем он был?»

— «Просто у него был широкий круг общения, а в Москве конца 20-х было много интересных людей».

Пора менять тему. Спрашиваю:

— «А зачем тебе эти «Хроники рудокопов»?

— «Очень занятная история» — оживляется Борис — «занимаюсь родословной жены, нашли дневник ее прапрадеда. Он на полном серьезе пишет, что их род происходит от гномов и ссылается на эту книгу».

— «Какую из двух концепций ты хочешь доказать? Что средневековые рудокопы, в чьи гильдии принимали только кряжистых и низкорослых, породили миф о гномах, или что в средние века еще были среди людей, позже полностью ассимилированные представители расы гномов, владевшие древними знаниями? Первая более реалистичная, а вторая более романтичная».

— «Даже и не знаю… — Борис задумался — «А как тебе кажется?».

— «Ну если честно давно еще слышал, что в Исландии есть специальный чиновник по связям с эльфами и прочими представителями мира мифов и ни одно строение там не возводится без консультации с ними и одобрения этого чиновника. Может быть дань традициям и легендарному прошлому, а может и нет. Сам знаешь «совы не то чем они кажутся». Все хотим с О. съездить в эту Исландию и проверить, но никак не доберемся. Так что все возможно».

Остаток пути провели в молчании и задумчивости под музыку Вивальди. Кажется, я даже чуть задремал. Проснулся услышав Бориса:

— «Вот она эта ретророманская глухомань». Активно работают дворники, очищая стекло от падающего снега, в горах зима еще не уступила свои права. Сверяясь с навигатором, Борис медленно двигается по аккуратным, словно кукольным, улочкам городка.

— «Вот оно, приехали!» — тормозим у двухэтажного аккуратного домика с витриной, заваленной фолиантами. Запарковались. Открываю дверь, звенит колокольчик, оповещающий о приходе посетителей. Внутри множество книжных шкафов, доверху набитых книгами, образуют причудливый лабиринт. В переднем углу небольшая стойка со старинным кассовым аппаратом на ней, но за стойкой никого нет. Оглядываемся по сторонам.

— «Закройте же дверь, молодые люди, напустите холода, смотрите какая метель на улице!» — голос звучал откуда-то из потолка, через секунду появился и его обладатель, спустившийся по винтовой лестнице со второго этажа-высокий, худощавый, подтянутый мужчина лет пятидесяти в домашнем свитере крупной вязки, в небольших круглых очках из-под стекол которых, блестел цепкий проницательный взгляд.

— «Давно вас поджидаю. Разрешите представиться, доктор Хайнрих Теодор Шмидт, антиквар и библиофил» — протянул руку сперва мне. Крепкое рукопожатие, после этого взгляд на Бориса:

— «Сразу узнал нашего русского гостя, стало быть Вы – герр Стайич. Та книга, что вы ищите ожидает вас вон там» — указал на столик и глубокое кресло в глубине зала — «будьте пожалуйста аккуратнее, пергамент XIV века, сами понимаете. Надеюсь, вы не обидитесь за то, что мы вас покинем на несколько часов — у нас с вашим товарищем будет обстоятельный и интересный разговор» — переглянулись с Борисом удивленно. В этот момент человек, отрекомендовавшийся, как герр Шмидт взял меня под руку и увлек на второй этаж со словами — «знаю, что у Вас очень много вопросов, но наверху нам будет удобней».

Пришлось подчиниться и подняться вслед за странным хозяином наверх.

— «Знаю, что в немецком Вы не сильны, поэтому предлагаю общаться по-русски» — почти незаметный шелестящий акцент, только тут понял, что весь его монолог внизу, в зале был на немецком. Странно, что сразу этого не заметил, да еще и понял до последнего слова.

— «Давайте растопим камин, сегодня прохладно», -он принялся возиться с поленьями у камина, а я тем временем осмотрелся. Просторный кабинет, обшитый дубовыми панелями, на стенах множество фото, картин, гравюр и рисунков. В конце комнаты большое окно во всю стену, выходящее на противоположную сторону от входа. За окном потрясающий вид на луга, припорошенные снегом и альпийские пики. У окна два кресла, стоящих друг против друга и маленький столик между ними. Всюду множество книг-на полках, в книжных шкафах, на огромном столе в центре комнаты, даже на полу — в стопках. Стоит ни с чем не сравнимый запах старой библиотеки, впервые я ощутил его в Ватикане, как пояснил кардинал Паччини — это смешанный аромат пергаментов и кожаных переплетов, древних чернил и свинцовых литер, бумаги разных веков и конечно же книжной пыли. От нее никуда не деться.

Огонь в камине весело заполыхал, а хозяин вновь взял меня под руку и подвел к одной из стен, увешанных изображениями в рамках.

— «Узнаете?» — он ткнул пальцем в карандашный черно-белый рисунок, на котором был изображен странствующий рыцарь. Присмотрелся к рисунку.

— «Подражание Дюреру, герр Доктор?» — решил, что это обращение будет наиболее подходящим этому странному человеку. Удивление и природная подозрительность изрядно сковывает меня в такие минуты.

— «Ну почему же подражание. Самый настоящий Альбрехт Дюрер. Просто неизвестная работа. Точнее набросок.»

— «Герр Доктор, Дюрер рисовал только с натуры».

— «Вы хотите сказать, что он не мог видеть рыцаря, потому что в его времена их уже не осталось? А Вы предположите, что некоторые все же дожили и могли согласиться ему позировать» — он на секунду замолчал и бросил на меня оценивающий взгляд-«впрочем вижу Вас все еще сковывает лед недоверия и сомнений, приправленный удивлением. Знаю, как этому помочь» — он отошел в сторону к деревянному глобусу и открыл его, обнаружив внутри мини-бар:

— «Уверен, что в такую погоду Вы не откажетесь от чешской «Бехеревки» — он подхватил зеленую плоскую бутыль с яркой желто-синей наклейкой и два стакана с толстым днищем и прошел к двум креслам у окна — «располагайтесь».

Удобно устроившись, беру предложенный стакан, продолжаю недоумевать, немного теряюсь и не знаю с чего начать. Доктор Шмидт, расположившийся напротив, сделал изрядный глоток, на миг зажмурился от удовольствия и, забросив ногу на ногу, махнул указательным пальцем в мою сторону:

— «Предвижу Ваш первый вопрос. Раз Вас тут ждали, как Вы уже поняли, то зачем было обставлять путь сюда таинственными загадками. Ведь можно было просто назначить встречу. Но тогда заинтересованной стороной были бы мы, а не Вы. А проведя Вас немного по небольшому квесту, мы породили у Вас некие соображения, а самое главное вопросы к нам. Теперь Вы уже заинтересованы в получении ответов. Теперь атмосфера встречи и взаимные позиции наиболее подходящие для хорошего разговора. Знаете, насколько редок по-настоящему хороший разговор? Иногда можно прожить целую жизнь и ни разу в таком не поучаствовать. Настоящий хороший разговор всегда определяющ, судьбоносен, и часто ждать и готовить его приходится многие годы».

— «Герр Доктор, Вы необыкновенно хорошо угадываете чужие мысли. Сразу же второй вопрос. Вы прекрасно владеете русским, но вот акцент. Не могу его опознать».

— «Так говорили когда-то в Вильно. Остался с давних времен. Кстати, ну-ка скажите мне, откуда вот эта цитата — «славянский язык — плодоноснейший и Богу любимейший, без поганских хитростей и руководств, се же есть грамматик, риторик, диалектик и прочих коварств тщеславных, простым прилежным читанием к Богу приводит».

— «Если честно, чувствую себя, как на экзамене, поэтому сразу же признаюсь-понятия не имею».

— «Плохо молодой человек, очень плохо! Это из поучения, которое написал для воеводы Киевского Константина Острожского один инок. А уж про Князя Константина Константиновича должны были слышать, тем паче, что книга, за которой Вы едете послезавтра к кардиналу Паччини, принадлежала и издавалась именно им».

Осторожно киваю головой.

— «Вы знаете и про кардинала?»

— «Год назад вы получили доступ к закрытым архивам Ватиканской библиотеки, не хочу набиваться на благодарность, но кардинал советовался со мной по Вашей персоне и я дал Вам положительную характеристику. Кстати. Раз уж мы заговорили о воеводе Киевском. Вам знакомо малороссийское наречие? Вам бы желательно получше им овладеть и в целом подтянуть знания по этому направлению. У меня есть стойкое ощущение, что скоро Вас ожидает широкий фронт работ в этой сфере».

— «Герр Доктор, простите мне мое любопытство, но Ваши намеки наталкивают меня на мысли конспирологического характера, Вы изрядно осведомлены» — как всегда подстроился под стилистику разговора собеседника,- «а еще Ваша манера говорить во множественном числе».

— «Знаю, знаю, у Вас в прошлом был неприятный опыт общения с людьми подобным образом говорящих о себе. Не волнуйтесь, мы к этим кругам отношения не имеем».

— «Кто тогда? Ватикан? Несуществующая «Ложа Великий Восток Франции»? — иронически улыбаюсь.

— «Ну, конечно же, ни то и ни другое. Мы с вами в своем роде коллеги. Я тоже славист и тоже занимаюсь консультациями» — взял паузу — «частного характера». Ватикан присматривался к Вам, помните Ваше знакомство, случайное на первый взгляд, с московскими иезуитами лет 10 назад? Но Вы не захотели или же не поняли намека. А Вас ожидало место в коллегиуме «Руссикум». Впрочем, я только рад, что Вы не воспользовались той возможностью, а после собеседования лишь укрепился в этом мнении».

— «Какого собеседования?» — хмурясь, понимая все меньше и меньше.

— «У Вас хорошая память. Вспомните. 26 июля 2009 года» — «Точно, вот где я ее видел!» — мгновенное озарение, достаю «молескин» из кармана и лихорадочно листаю. Руна из вчерашнего сна. Тогда я ее видел! Странная встреча в Москве. Ее звали Екатерина, она упоминала некие курсы в Венеции, что посещала с верхушкой моей вертикали на тот момент, и у нее был маникюр с изображением рун. Это одна из тех рун. Доктор Шмидт широко улыбается.

— «Вы вспомнили. Да, да. Именно это и было собеседование», в его тоне проступают нотки удовлетворенности учителя учеником, усвоившим урок.

— «И каков его результат?», вопросительно выгибаю бровь.

— «Наша сегодняшняя встреча» — Доктор разлил еще порцию «Бехеревки» по стаканам — «За встречу».

«Кстати, раз уж Вы достали записную книжку, хотите объясню смысл того сна, что все время Вы видите?».

Захлопываю книжку и тут же убираю во внутренний карман — «Очень дурно, герр Доктор, читать чужие записки!».

— «Полностью с Вами согласен, никогда себе этого не позволял. Так вот. Вам близки новые технологии, позвольте я буду объяснять на их примере. Этот образ, что Вы видите — это своего рода иконка, присвоенная России на нашем рабочем столе. И не Вы один видите этот сон. Когда-то он посещал например, Константина Победоносцева. Он гениально сформулировал «ледяная пустыня, а по ней гуляет лихой человек с ножом». Кстати, Вы заметили на кого похож этот бородач? Это Емельян Пугачев, хотя не он один, там совмещены черты многих. Потом я слышал от Бориса Савинкова, что Победоносцев активно использовал эту метафору. Но Борис все воспринимал слишком буквально и этим человеком считал себя. Практически помешался. В итоге появились эти его нелепые боевые организации, ну, Вы в курсе».

Пристально смотрю на стакан. Неужели «Бехеревка» настолько психоделична.

— «Герр Доктор, может, Вы читали» — с нажимом — «у Савинкова? Слышать то Вы уж никак, не могли». Странный, явно помешанный, швейцарец смеется:

— «Ну почему же не мог? Именно что слышал. Или Вы про возраст? Если Вы об этом, то напомню Вам цитату из Булгакова «чтобы управлять чем-то, нужно иметь план хотя бы на несколько столетий». Кстати, Булгаков был хорошо знаком с прадедом Вашего знакомца профессора Вудварда. Они вместе служили в ОсВаге8 у Деникина.

— «Булгаков служил в ОсВаге?»

— «Одна из самых страшных его тайн».

— «Вот что герр Доктор» — с грохотом ставлю нетронутый стакан на стол — «или Вы серьезно объясните мне, что я тут с Вами делаю или я возвращаюсь в Цюрих и готовьте следующий «хороший разговор» еще много лет!», поднимаюсь с кресла и делаю вид, что готов уйти.

— «Я предельно серьезен, молодой человек и готов ответить на все Ваши вопросы. Вы только успокойтесь и присядьте. Вам кажется, что я безумен, но вместе с тем, Вы понимаете, что это всего лишь реакция мозга на необычную информацию. Вас очень занимает сейчас, кого я представляю и сколько мне лет. Постараюсь ответить Вам сразу на оба, только потрудитесь воспринимать меня всерьез» — странный Доктор приподнимается и достает из стоящего у стены шкафа, увесистый старинный том с массивным замком на переплете. Уместно даже назвать его «фолиант»:

— «Это первое печатное издание «Парцифаля» Вольфрама фон Эшенбаха. Старогерманский. Постараюсь переводить максимально близко к тексту, а Вы внимательно слушайте» — надвинул очки, раскрыл книгу и принялся читать:

«Мне хорошо известно, — говорит Парцифалю отшельник, открывший ему тайну Грааля, — о храбрых рыцарях, жилище которых, в замке Монсальват, где хранится Грааль. Это тамплиеры, которые часто отправляются в дальние походы в поисках приключений. От чего бы ни происходили их сражения, слава или унижения, они принимают все со спокойным сердцем во искупление своих грехов. В этом замке обитает отряд гордых воинов. Я хочу Вам сказать какова их жизнь: все чем они питаются, приходит к ним от ценного камня, который в своем существе обладает всей чистотой. Если Вы не знаете его, я скажу Вам его название. Его называют Lapis ex coelis9.

Именно свойствами этого камня уничтожается и обращается в пепел феникс, но из этого пепла возрождается жизнь, именно благодаря этому камню феникс осуществляет свое превращение, дабы вновь явиться прекрасным, как никогда… Камень сей дает человеку такую мощь, что его кости и плоть тут же вновь обретают свою молодость. Он так же носит название Грааля.

Что до тех, кто призван пребывать подле Грааля, то хочу Вам сказать, как их узнают и находят. На грани камня появляется таинственное начертание, гласящее имя и род тех молодых людей и девиц, которые предназначены к совершению сего блаженного путешествия».

Доктор остановился и захлопнул книгу:

— «Если Вы очистите сей текст диковатого баварского рыцаря от архаичной шелухи и не совсем забыли университетский курс латыни, то сможете сложить два и два».

— «То есть, никаких обезьян Дарвина, все же теория посева?» — разумеется, я изрядно поражен, но версия о серьезной невменяемости библиофила меня все еще не покидает.

Профессор степенно поправил очки: «Нечто посередине. Давайте сперва закончим с бедным Вольфрамом. Кстати, это его рисунок Вы видели. К концу жизни бедняга совсем помешался и отказывался носить костюм соответствующей эпохи. Традиционно считается, что на написание «Парцифаля» его сподвигли занятия алхимией и встреча с тамплиерами. Но в реальности это был совсем иной орден. Он сталкивался с нами. «Парцифаль» — это то, что он смог вынести из нашего общения, опять же с поправкой на архаичность его средневекового сознания. Точно также и Вам объясняю на том уровне, на котором Вы способны воспринимать истину. Помните какое летоисчисление отменил Царь Петр?».

— «Конечно же, от сотворения мира»-резкий переход немного сбил меня с толку.

— «Под миром понималась не планета, а общность людей. Вы же в курсе, что отличает человека от животного?». — Незаметно перешел на ты, появились покровительственные нотки.

— «Конечно — душа».

— «Вот!» — профессор назидательно поднял палец вверх. Правильный ответ. — «Сотворение мира — это появление первых одушевленных особей, условных Адама и Евы. Помнишь, «вначале было Слово»? Священные тексты — это правила жизни, соблюдая которые можно активизировать ту субстанцию, что определяется, как «душа». Сотворить голема или как сейчас говорят клона, несложно, так же несложно направить эволюцию определенного вида приматов в нужном направлении, форсировать эту эволюцию через генные изменения. Сложно вложить в это существо правильную программу так, чтобы он действительно стал «образом и подобием».

— «Что-то вроде прогрессорства у Стругацких?» — немного робею перед такими масштабными истинами.

— «Не сомневался в Вас» — герр Доктор явно доволен и почему-то снова переходит на Вы.- «очень меткая аллегория, Борис и Аркадий были превосходными учениками».

— «То есть Вы хотите сказать, что на Земле работают прогрессоры?».

— «Вы знаете верный ответ. Просто идите от обратного. Священные тексты, архитектура, археологические находки, единая мифология разных цивилизаций. Делайте поправку на архаичность предков и ответ очевиден». — усмешка и лукавый взгляд поверх очков.

— «И Вы…?», я уже почти верю ему.

— «Нет, нет, что Вы, молодой человек. Я такой же, как и Вы, просто знаю чуть больше, живу чуть дольше и слежу за равновесием».

— «Равновесием чего, герр Доктор?», — вопросы переполняют меня.

— «Этого мира, его истории», — он снимает очки и протирает стекла замшей.

— «А чем тогда заняты ОНИ?», — мне кажется, я практически кричу, открывающиеся горизонты возбуждают интерес. Герр Шмидт не спеша водрузил очки обратно на нос и после свободной паузы, вздохнув, принялся отвечать:

— «Еще Ницше заметил, что эксперимент оставлен без контроля. Многие размышляют о ИХ конечной цели. Вы когда-нибудь задумывались об Эдеме? Ситуация была запрограммирована изначально. Для продолжения эксперимента они должны были переступить единственное табу. Все последующее развитие человечества, направляемое через откровения пророков, строилось на этом комплексе вины. Возьмем средневековую инквизицию. К слову, примерно тогда Их присутствие перестало ощущаться. Закончились чудеса, никто более не внимал молитвам. Так вот ведьмы и колдуны действительно были. Вы же знакомы с основами web-программирования?» — утвердительно киваю — «так вот, представьте, что мир это сайт. Нажми F12 и увидишь его изнанку, все хитросплетение скриптов на языке программирования. Вот несчастные наши рыжие ведьмы и бородатые колдуны знали этот изначальный язык, совсем чуть-чуть. Так чтобы прочитать и разобраться лишь в кусочке кода. Владея этим знанием они могли изменять сущность пространства вокруг себя. Кстати, зачем ОНИ открыли куски кода мы не знаем. Тоже часть эксперимента видимо. Даже Вы знакомы с этим минимально. Помните фокус с втыканием ножа в землю и остановкой дождя? Это своего рода «горячие клавиши» нашего мира». — профессор откинулся в кресле.

— «И куда же ОНИ делись?». — недоверия практически не осталось, его заменило жгучее любопытство.

После секундной паузы он развел руками — типично германский жест: «Мы не знаем. Может быть эксперимент перешел в новую стадию, и они перешли лишь к наблюдению. Возможно, эксперимент закончен, а лабораторные мыши предоставлены своей судьбе. А может быть просто усложнились методы управления, и мы просто перестали ощущать их. Мы исходим из того, что администрировать проект теперь приходится нам самим, и мы прикладываем все усилия, чтобы сохранить равновесие, не дать эксперименту закончиться раньше времени. В любом случае, конец предопределен. Определим это религиозным термином — эсхатология. Но пути, что ведут к нему, могут быть разными. Иными словами, эсхатология не отменяет свободу выбора. Принимая решение каждый формирует новую реальность. Эти реальности тут, рядом, они переплетены в тугой канат и нас отделяет от другой реальности очень тонкая грань. Иногда сон, это стекло, через которое мы видим сквозь эту тонкую грань, иную реальность, ту, что породили наши решения. Вы когда-нибудь думали, к примеру, о тюрьме? А я четко вижу ту Вашу реальность, в ней наша встреча произойдет чуть позже. Для наглядности, вот ознакомьтесь» — профессор протягивает папку перетянутую тесьмой- «Это второй том мемуаров Василия Штрандтмана. Скажу сразу, он останется здесь, но прочитать Вы его сможете. События, как и судьбы людей сшиты тончайшими нитями смыслов, они причудливо переплетаются, образуя ткань мировой истории. Швы, естественно, должны быть аккуратными, это часть условия, соблюдение которого, необходимо для равновесия. Но с изнанки все равно будут видны неровные края. К слову сказать, некоторые Ваши сны-это и есть та самая изнанка. Не все, конечно же. Прибегая вновь к аналогии с IT-технологиями, иногда кусок вылезает и становится виден всем пользователям. Тогда хвосты нужно аккуратненько зачистить. Вот второй том Штрандтмана и есть тот самый хвост».

Беру папку в руки и начинаю листать: «Герр Доктор, а что же было в той телеграмме Хартвига?».

Профессор неторопливо раскурил сигару, и лишь выпустив клуб сизого дыма, ответил: «Сами прочтете. Вкратце — то, что заставило Николая Александровича начать мобилизацию и в итоге привело к перерастанию локального австро-сербского конфликта во всемирную войну».

На секунду поднимаю глаза от бумаг: «Не очень-то похоже на соблюдение равновесия».

— «Знаете, молодой человек, иногда необходимы контролируемые встряски. Вспомните Бенджамина Франклина и его афоризм про древо свободы. А в этом случае более подойдет цитата из Макиавелли: «Казалось, среди убийств и гражданских войн наша республика стала еще могущественнее, этому способствовали нравы ее граждан. Небольшие волнения возбуждает души и процветанию роду человеческому приносит не столько мир, сколько свобода».

— «Герр Доктор, Вы изрядно удивили меня сегодня, но рискну не согласиться. Первая мировая породила не столько свободу, сколько тоталитаризм», — о Европе 1-ой половины ХХ века я готов говорить часами.

Мой вопросительный взгляд не отпускает его, профессор с некоей напускной тяжестью вздыхает: «Да, молодой человек, Вы безусловно правы» — он грустно кивнул, в голосе появились нотки вины — «Но подойдите к окну. Видите, вон тот луг? И вон тот несуразный дом за ним? Там живет наш коллега, герр Финке. Как Вы поняли, моя сфера деятельности, это славянские народы. Он же специализируется на германских. Букинистическая лавка, это не все, чем я владею в этом городке. У меня одна из лучших сыроварен в кантоне, свои луга и стадо. Около 1870 г. герр Финке решил составить мне конкуренцию и выкопал достаточно спорный документ, якобы дающий ему право на владение вот этим моим лугом, примыкающим к его дому. Противостояние в Магистрате затянулось и в итоге перекочевало в суд кантона», — он тяжело вздохнул, устремил взгляд вдаль, на Альпийские пики и с печалью в голосе продолжил — «Постепенно в конфликт были втянуты все подконтрольные нам ресурсы. И по итогам двух раундов в первой половины XX века, я все же доказал герру Финке свою правоту». — на секунду др. Шмидт замолчал и тут же, немного смущаясь и конфузясь, добавил: «Да, и мой сыр не в пример лучше, нежели выходит у него».

***

Примечания:

1. Латинская фраза «supressa voce et sine tintinnabulis» из папской буллы 1144 г., «MILITES TEMPLI», которая давала право ордену Тамплиеров в городе, деревне или замке, находящимся под интердиктом (временным запретом) один раз открывать церковь и отслужить мессу во имя «чести и почитания их рыцарства понизив голос и без звона колокольчиков». В латинской традиции колокольчики традиционно использовались для привлечения внимания молящихся к наиболее торжественным моментам богослужения. Автор выбрал этот заголовок, ориентируясь на его атмосферность и эстетику, близкую к тексту. Не следует искать в нем слишком глубокого смысла, тут лишь легкий налет конспирологии, уходящий корнями в Средние века, исходящий от любого упоминания рыцарей Храма.

2. Автор - Роберт Рождественский

3. Нафта Индастриja Србиjи — актив Газпромнефти

4. «Мэйфлауэр», aнглийское торговое судно, на котором англичане, основавшие одно из первых британских поселений в Северной Америке, в 1620 году пересекли Атлантический океан.

5. Народно-Трудовой Союз, российская организация появившаяся в эмиграции в 1934 г под названием Национально-Трудовой Союз Нового Поколения

6. Организация Российских Юных Разведчиков — юношеская организация российской эмиграции.

7. Адмирал Александр Васильевич Колчак, командующей Черноморским флотом, после октябрьского переворота — Верховный правитель, признанный всеми Белыми армиями и иностранными государствами. Расстрелян в 1920 г. в Иркутске.

8. ОсВаг — Осведомительное Агентство — разведка и контрразведка в Вооруженных Силах Юга России.

9. лат. камень с небес