СОДЕРЖАНИЕ:
ЖИЗНЬ КАК НЕПРЕРЫВНАЯ ЧЕРЕДА ЧУДЕС И АНГЕЛОВ. Роман
ГОРЬКИЙ ЗАПАХ ОСЕННЕГО ЛЕСА. Рассказ
РОМАН ДЛИНОЮ В ЖИЗНЬ ИЛИ ФОРЭВЭ ТУГЕЗЭ. Рассказ
ЖЕЛЕЗНАЯ ДУША. Современный жестокий городской романс. Рассказ
ЗВОНИТЕ НАМ ПРЯМО СЕЙЧАС! Рассказ
ВТОРОЙ ФИРМЕННЫЙ. Рассказ
ПРОСТО ВОСКРЕСЕНЬЕ. Рассказ
БРИЛЛИАНТОВАЯ ПОПКА. Рассказ
ТАНЯ. Рассказ из цикла «Советское фото»
ОБНАЖЁННАЯ НАТУРА. Рассказ из цикла «Советское фото»
СУББОТА. Рассказ из цикла «Советское фото»
ОЧЕНЬ КОРОТКИЙ РОМАН Или Как я чуть не стал сперва счастливым любовником, потом заикой, потом убийцей, а потом импотентом. Рассказ
КАК МОЯ ЛУЧШАЯ ПОДРУГА ВЫДАВАЛА МЕНЯ ЗАМУЖ. Рассказ
СОЛНЕЧНЫЙ ДЕНЬ, ПАСМУРНЫЙ ВЕЧЕР. Роман
ЛИЛОВАЯ ПОДВОДНАЯ ЛОДКА. Пост-тоталитарная повесть
***
АННОТАЦИЯ К СБОРНИКУ
Все мои истории – о жизни людей, живущих вдали от большой политики, большой экономики и любого размера криминала, о жизни, какой живу я сама, о сложностях и радостях человеческих взаимоотношений.
Я не сужу своих героев – не осуждаю и не одобряю – я их наблюдаю.
В моей прозе нет ничего об интригах, предательствах, мести, зависти и прочих явлениях, бытующих в среде спящей части человечества.
Здесь – совсем о других людях.
О тех, кто понимает, что нет несчастий и врагов, а есть лишь чудеса и ангелы, что нет предначертанной судьбы, а есть лишь твой осознанный или неосознанный выбор, что нет случайностей, а есть лишь путеводные сигналы на Пути, которым идёшь.
О тех, чья жизнь – это рост, а не увядание, и смерть – это продолжение, а не конец.
***
;
ЖИЗНЬ КАК НЕПРЕРЫВНАЯ ЧЕРЕДА ЧУДЕС И АНГЕЛОВ
Роман
Мы все друг другу ангелы.
Н.Д.Уолш
1.
«Как я могла забыть телефон?.. Это же... это же мой орган... я ж без него никуда... и, как всегда, это бывает, в самый неподходящий момент – когда я почти опаздываю, когда меня ждут! Он сказал, что припарковался за углом, мест нет, и там штрафуют, я знаю... а мне сейчас нужно до низу доехать, потом снова подняться на двадцать второй этаж, открыть дверь сначала одним ключом, потом вторым… отыскать телефон, закрыть дверь снова двумя ключами, вызвать лифт – в час пик!.. дождаться... спуститься вниз, обежать огромное здание, отыскать в стаде железных скакунов неброский синий форд... Хотя неброский как раз в этом стаде отыскать будет раз плюнуть, там паркуются исключительно свои, а у всех наших лошадки, естественно, одна другой краше... всё больше светлый металлик да чёрный лак... да сияют так, что сразу понятно: не под окном хрущёвки ночку провели, а в тёпленьких стойлах со всеми удо... Приехали, слава богу...»
Она выждала, пока все вышли.
Направившийся было в кабину мужчина решил сперва выпустить её.
- Входите, мне наверх, - сказала, сдерживая смех, она.
Он полуулыбнулся, вошёл, нажал на кнопку двадцать четвёртого этажа, - куда это он в конце рабочего дня, подумала она, - потом нажал кнопку запуска снаряда, она протянула руку и нажала свой этаж, на два ниже, а он снова полуулыбнулся, и они рванули ввысь.
Он стоял спиной к ней. Она прямо за ним. Поэтому не видела его лица в зеркальных дверях и смотрела на его ладную спину в тёмно-синем плаще. Из-за ворота на полсантиметра выглядывает шёлковое кашне классической расцветки в тон плаща: с тёмно-синими мелкими загогулинами вроде турецких огурцов по серому полю и крапинами жёлто-бежевого и светло-серого. Волосы волнистые с едва заметной сединой. Опрятные. Стрижка грамотная. Длиннее, чем обычно носят клерки. Стоит свободно, руки в карманы, ни признака нетерпения или просто деловитости. Лучится какой-то лёгкостью, свободой, игривостью даже... Да, лучится – прямо в пространство, прямо спиной.
Это рассматривание его ею ровным счётом ничего не значило. Так – любовь... даже можно сказать, страсть к наблюдениям любого рода и гипертрофированное эстетическое восприятие мира и всех его представителей...
Из сумки на плече раздалось «Lui pazzo di lei...» - тем самым голосом, который до нутра пробирает... женщин, во всяком случае. Живых, конечно, женщин... племянник качнул позавчера, когда она заикнулась, что подсела на днях на эту песенку...
Вовка нервничает:
- Ну, где ты?.. Меня сейчас убивать будут! Или припрут, потом не выберемся...
- Я телефон забыла в кабинете... – И как рассмеётся...
Вовка ничего не понял:
- Какой телефон?.. Сколько их у тебя?.. Скоро ты?
- Скоро, скоро...
Лифт тренькнул хрустальными бокалами, полными красного – почему красного?.. - вина, остановился и распахнул свои широкоформатные зеркала.
Мужчина отошёл, пропуская даму.
- Спасибо, я не... мне не сюда... мне вниз... – Дама едва сдерживала смех.
Она протянула руку к кнопкам. Но джентльмен уже нажимал на пуск, и дама зацепилась за рукав его плаща своим громадным кольцом на среднем пальце – это был оправленный в серебро зелёный шлифованный булыжник с вкраплениями рубинов – Вовка из Индии привёз в подарок.
- Извините... ради бога...
- Пожалуйста... ничего страшного…
«А голос, как у этого... ну, который, собака, с ума по ней сходит... нет, не по ней, а по какой-то там другой... в ящике её не показали – кружились вокруг какие-то, но, похоже, ему они до лампочки... а та за кадром осталась... ну и правильно, зачем нам она, мы лучше будем думать, что это по нам с ума сходит вот этот... собака, как хорош... в смысле, этот как хорош... и тот, хорош, конечно... но тот далеко, в ящике... в Италии... а этот – вот он, даже тронуть можно...»
Снова стон бокалов. Остановка.
Джентльмен полуобернулся к даме, ещё раз полуулыбнулся:
- Всего доброго. – Такой голос... чуть... самую малость в нос... словно вчера только насморк закончился...
- Вам тоже... всего доброго. – Она всё ещё смеялась.
Вовка был зол. Ну, насколько он умеет это. А он не умеет. Поэтому просто чмокнул её, а потом буркнул:
- Опаздываем, милочка...
- Подождут! – Она всё ещё веселилась по поводу приключения в лифте с телефоном. И с джентльменом.
- Нам ещё в два места завернуть нужно, за двумя коробками...
- Не бухти, успеем!
«Хм... Если б не Вовка и его неуместная парковка, я бы выследила, куда это он и к кому...»
2.
«Как было бы здорово, если бы пришлось ждать... Долго. Долго-долго... Чтобы опоздать с концами. Конечно, это выход только на сегодня... А потом?.. А потом – всё сначала... каждый раз одно и тоже... Оправдываться, объясняя каждый свой шаг, словно школяр, выкручиваться из подозрений... Надо кончать. Лучше уж одному. Вообще одному. Да я и так знал это...
Коридор длинный – хорошо. Вот бы ещё ждать пришлось...»
Но ждать ему не пришлось. Ждали его. Учтиво демонстрируя каждый листок, вложили аккуратные красивые бумажки в прозрачные папочки, прозрачные папочки подшили в непрозрачную тёмно-синюю папочку – они запомнили мой плащ, подумал мимоходом он, или у них других не бывает? – и вручили ему весь пакет документов с милой улыбкой.
Он поблагодарил, вышел в коридор – совершенно пустой, длинный, как бесконечное отражение самого себя в пространстве, застеленный сине-серым ковролином, – и направился к лифту.
Мелкие досады последних дней... недель, пожалуй даже... как тараканы, почуявшие остатки роскошной трапезы и уверенные в том, что некому будет им помешать устроить теперь своё пиршество, ибо свет погашен – воля отключена – выбирались из уголков души и сознания. Да, помешать будет некому. Он больше не может себя сдерживать. Он устал. Он, в конце концов, должен позволить и себе расслабиться. Не всё же ей спускать себе с рук.
«Нервы!.. У неё нервы!.. У неё, видите ли, наследственное. Да ещё ранена в детстве – папы не стало в её нежном возрасте. А как папа маму бьёт, тебе не доводилось видеть?..»
Он твёрдо решил опоздать, сославшись на очередь, на отсутствие кого-то нужного и важного... решил дать себе послабление и сел в рекреации в глубокое кресло. Он смотрел в окно на небо.
«И что меня толкнуло?.. Молодая, весёлая... Фигня! Ну вот не дура – это да. Вот на этом и повёлся. Поговорить, типа, есть о чём. Ребёнок, типа, взрослый, одиннадцать лет, самостоятельная, рассудительная девочка, без мамы встаёт, без мамы ложится, уроки без мамы... Бабушку обременять не хочет, будет жить дома... – вот такие нынче дети бывают... Хотя, я сам таким был.
Да. Детей, значит, рожать не будем. Это хорошо. Карьера увлекает – хорошо. Умная – хорошо... Что там ещё?.. А, веселиться умеет – тоже неплохо. Истеричная – плохо. Все плюсы враз замазались одним большим минусом...
Ладно, это всё о ней. А ты-то сам – что? Ты что, сразу не разглядел?.. Зачем приручал?.. Зачем увязал в этом во всём? Польстило её благоговейное отношение к тебе, взрослому, стоящему на всех четырёх ногах мужику? Папу ей напомнил!.. Да, ты, кажется, едва ли не ровесник её папы... Она, вероятно, решила, что ты и капризы её и истерики, как папа терпеть будешь... умиляючись...
Пятница убита в зародыше... А погода какая! Так и шепчет... Сейчас бы куда-нибудь за город, в чей-нибудь большой дом, в гудящую компанию полунезнакомых людей. Надраться... Кого-нибудь подцепить...»
Он передёрнулся, словно от отвращения. И пришёл в себя. Усмехнулся.
«Надраться... подцепить... Не смеши, чувак! Ты ж всегда на невышибаемом предохранителе. У тебя ж всё под тотальным контролем...»
Телефон в кармане плаща тихо тренькнул. Она – кто же ещё! Можно попробовать угадать её настроение. Но это всё равно, что в рулетку ставить на чёт или нечет, на красное или чёрное – шансы один к одному. И никогда по-другому. На чём бы ни расстались, когда бы ни расстались, что бы ни ждало, куда бы ни собирались – всегда один к одному. Так что, можно не напрягаться: неожиданностей не будет – или съехавшая с катушек стерва, или беззащитный котёнок... Бррр... Он же терпеть не может кошек! Стерв тоже...
Он подержал в руке телефон. Отключить? Знает, что по делам пошёл, занят. Пусть разозлится посильней, он тогда тоже позволит себе...
- Да?
3.
- Ты что злой? Из-за меня, раззявы?
- Я не злой.
- Рассказывай!..
Вовка явно был не в духе. И пробки уже обозначились – не успели за кольцо выскочить, теперь протолкаемся, пока до воли доберёмся...
- Давай, я поведу?
- Сиди!
- Сижу.
Она решила расслабиться и попредвкушать.
Но что-то покалывало, поцарапывало и мешало, как крошечная заноза, к которой не подступиться ни с какого боку... Оно мешало ещё до того, как она села в машину, до того, как вошла в лифт, до того, как попрощалась с последним коллегой, до того, как... Да, звонок дочери.
«Мамуль, я сегодня ухожу... Ты не могла бы?.. – Я сама ухожу. – Ну ты же не до утра! – До утра понедельника. – Ты что, нарочно!? – Доча, я не нарочно. У Вовика с Олей сегодня... – Я тебя часто прошу о чём-то? Часто?! Нет, ты скажи, я тебя часто собой обременяю? Твоей внучкой? Часто? Скажи!..»
Всё. Сюда уже не впишешься... Не вставишь ни слова. Говорить ей о том, что можно было бы заранее предупредить... вопрос несложный, решаемый, и не за час до конца рабочего дня его поднимать надо... Понятно, всякие неожиданности случаются, можно было бы...
Закончилось всё криком, бросанием трубки... Сейчас, правда, трубки не бросают – дороговато обойдётся... это вам не советского образца телефон, об который хрястнешь, а ему хоть бы что – словно рассчитан исключительно на выражение зашкаливающих эмоций...
Ладно. Милочка – девочка замечательная. Как советский телефонный аппарат. Крепкая. Закалённая. Всё всегда понимающая...
«Ну вот, теперь по Милочке плакать будем... Тогда уж с мамочки её начинать нужно...»
- Что?..
- Что грустишь, говорю.
- Да так.
4.
- Почему ты решила сказать мне это по телефону? Мы же встречаемся через час.
Он не находил в себе силы – и не хотел находить! – на деликатный тон.
- Меня распирало! А ты что, не рад?
- Как долго тебя распирало? Ты же не сегодня об этом узнала.
- Не сегодня... – Она всё ещё ласковая мурмурочка. – Так ты рад?
- Ты же знаешь моё отношение к таким делам.
- К таким делам?! Ребёнок – это не такие дела! Это новая жизнь! Это... это наше с тобой продолжение!
Всё. Вопросов больше нет. Можно только замолчать и слушать. Или не слушать.
- Что!? Что ты молчишь?! Что ты молчишь, я спрашиваю!
- Дай мне подумать.
Он спокоен, как ни странно. Просто отстранённо спокоен, словно не его это касается. Как в детстве бывало: что-то с кем-то или у кого-то случилось, все в ажиотаже, по потолку бегают, а тебя словно отключили... и надо бы влиться в общий фон, но не получается, и стоишь-сидишь-идёшь, ругаешь себя за бесчувствие...
- Подумать?! А о чём ты думал?..
«Божжемой... И эту женщину ты называл умной?.. О чём ты думал, когда барахтался со мной в постели? Шедеврально! Классика жанра!.. Оперетта. Мыльная опера. Сериал. Сериал из четырёх с половиной серий – четырёх с половиной месяцев отношений. Надеюсь, конец фильма?.. Нет, по логике в финале должно прозвучать что-нибудь вроде козёл, кобель...»
- Вы все скоты! И ты не лучше!.. Слышишь?!
«Скотина, животное. Угадал.»
- Что ты молчишь?!
- Я попросил дать мне время подумать.
- А мне что делать?! Что мне делать?!
- Тоже подумай.
- Подумать?! О чём?! Всё уже произошло! Ты что, не понял?!
«Она поёт хорошо, у неё глубокий грудной голос... но как же гадко она им орёт!..»
- Ты что, не понял?! Всё уже произошло!
- Ещё ничего не произошло. Ещё есть время подумать. И думать надо спокойно. И такие де... такие вопросы не по телефону решаются.
«Странно, мечтал разозлиться, а не получается... спокоен, как дохлый мамонт подо льдом...»
- А что тут думать?! Дело сделано!
- Ну что ты несёшь? Ты слышишь себя со стороны? Какое дело?.. Ты что, так жаждешь детей, что перед тобой вопроса не стоит?..
«Можно было бы напомнить про заброшенную дочь... Но это не в моём стиле... Да и не слышит она ничего. Она никогда ничего не слышит. Кроме демонов внутри себя... Какой там котёнок!.. Демоны. Один как есть – бес, а другой ангелом прикидывается... так по какой-то прихотливой очерёдности и дежурят...»
- Сволочь! Вы все сволочи! Скотина!.. – Гудки отбоя.
«Отлично. Чем хуже, тем лучше. Может, правда, остаться скотиной? Уже заклеймили – чего пыжиться, обратное доказывать?.. Да и не докажешь – там уж что решили, что постановили, тому и быть во веки веков, и аминь. Слава богу, с мамой не успели познакомить! Слава богу!.. Кажется, это мероприятие намечено на следующие выходные – у мамочки день рождения. Слава богу!..»
Он поднялся и подошёл к окну.
Внизу разбухшие от натуги вены города прокачивают сквозь себя наадреналиненную жизнь мегаполиса, утомлённого пятью рабочими днями. Сегодня эта жизнь устремилась за пределы камня, на волю, на очнувшуюся от холодных снов землю, к двум выходным... к трём ночам и двум дням относительного покоя... Какой покой, покой им только снится... скорее, к деятельности на пониженной скорости. Короткий дауншифтинг.
Зря он не взял машину... Впрочем, в ресторан он на машине никогда и не ездит. Не пить в ресторане – глупо. Ещё глупей ехать потом, рискуя... Он хоть и не умел напиваться до потери... даже до притупления контроля. Но инспектору-то особенности твоего организма до лампочки: пили? – пил – ваши права. И правильно! Не положено – значит, не положено... Пьяному от водки – нельзя. А пьяному от горя?..
«Стоп! стоп... не начинай... Всё прошло. Ничто просто так не происходит, ты это усвоил уже...»
Звонок.
- Да, Антош...
Он направился к лифту.
«Отлично!.. Спасительница ты моя. Сейчас встретимся, отключу телефон до утра понедельника. Пусть все действующие лица этого милого водевиля крепенько подумают над происходящим: кому что нужно в жизни, как жить дальше... А может, некоторые и думать не станут – выключат свои распухшие от дум мозги... Глядишь – и придёт решение. В тишине, без шебуршащих нудных тараканов и суетящихся крикливых мартышек... Решение-то уже пришло. Оформить только нужно, чтобы озвучить.»
В лифте, ему показалось, застряла пара-тройка молекул духов той весёлой дамы, что проехалась вниз-вверх-вниз. Редкий парфюм, не для всех... А ей он идёт...
«Отлично! То, чего и хотел: незнакомая компания, какое-то веселье. Антошкин муж в командировке неожиданной со вторника, а по протоколу, дама только с кавалером. Отлично... И ведь даже в голову не пришло отказаться... То, что ресторан накрылся, яснее ясного – проходили, знаем... полночи уговаривать-успокаивать, наутро идиллия... потом, дома уже – тошнота моральная, которую дела по работе классно душат... решение завязывать поскорее... потом опять звонок...»
Звонок.
Ну, разумеется, кто бы сомневался...
Он сбросил вызов и вышел на улицу.
5.
- О чём думаешь?
- Ой, не начинай...
- Давай, давай! Я тебя должен доставить в блеске, а не в думах.
- Вов. Вот что с ней делать?
- С кем?
- С Танькой.
- Ты думаешь, с ней ещё что-то можно сделать?
- Ты прав... Тридцать два года...
- Что случилось?
- Ай... даже не хочется пересказывать... Всё то же.
- У неё, вроде, кто-то появился?
- Да. Очередной... бедняга... Плохо, что я так про дочь родную...
- Ну ты же уже решила один раз.
- Решила! Люблю! Люблю! Принимаю. Терплю. Помогаю...
- Большего ты для неё сделать не сможешь. Ты же понимаешь это. Отпусти все эти мучения. Отпусти. Не изводись...
- Я понимаю... Но вот не прозрачная я иногда становлюсь... Она мне как напоминание о матери. Настолько это во мне засело... просто впиталось в меня... Я все эти годы, словно в детство своё ныряю. Танька меня туда каждой своей выходкой – мордой... мордой... я захлёбываюсь, понимаешь? Мне удаётся отдышаться день-другой, а потом снова. Мать и дочь – два самых родных существа... и обе – пытка для меня. Это же не дело... так нельзя жить...
- Тебе нужен мужик. Сразу забудешь и маму, и дочку.
- Порекомендуй!
- Дурёха... Расслабься ты! У тебя в твоём стеклянном небоскрёбе полно мужиков. И все не дураки... ну или есть среди них не дураки...
- Вот сидишь и чушь молотишь!
- Это я чтоб не заснуть...
- С таким-то движением?! А ты что, не спал?..
- Спал...
Звонок.
- Танька. Легка на помине... Да, Танюш! ... Перестань! ... Ну что ты всех изводишь! ... Таня! Перестань, я умоляю... – Гудки отбоя.
- Что ещё?
- Собирается выпить все свои таблетки... Вов, останови!
- Мы и так почти стоим. Только ты не выберешься отсюда. Мы ж на крайней левой... А если и выберешься, что ты сделаешь? Сколько можно? Ты же понимаешь, что это показательное выступление...
- А если на этот раз нет?
- Её право. Оставь. Отпусти.
- Я понимаю... Я уже говорила ей не раз... – Она набрала номер. – Не берёт трубку... Господи, как же она измоталась... Таня! Танечка. послушай... Послушай меня...
- Танюша, привет! Это Володя. Ты можешь меня сейчас послушать? Отлично!.. Что ты пьёшь?.. Водка это иногда хорошо... Пей и слушай. Твоя мама – моя единственная сестра. Я её очень люблю... Я знаю, что ты знаешь. А ты знаешь, что я тебя тоже люблю?.. Отлично. Так вот, я люблю много кого на этом свете, но я никогда и ни за что не стану вмешиваться в судьбу кого бы то ни было. И не вмешивался... Да, сказала... А как ты думаешь, она тут в обморок падает, а я спокойно на это смотреть буду? Пытал калёным железом, вот и сказала... Слушай, Танюша. Если твоя мама, моя сестра, решит, что ей надоело жить, я не стану держать её силком там, где ей плохо. Я, конечно, постараюсь сделать всё, что смогу, для того, чтобы помочь ей – если она попросит... или если я пойму, что она нуждается в помощи... но привязывать её к кровати, если она вдруг захочет полететь с крыши, я не стану... Плачь, если плачется... Это иногда очень хорошо... Что?.. Ты?.. И ты рада?.. Интересная реакция, однако – таблетки пить... Ах, вот как... Но это осознанный шаг?.. У тебя есть время подумать, да?.. Хорошо... Ты настаиваешь?.. Высморкайся, я подожду. Настаиваешь?.. Ну вот, видишь, какая ты умница, знаешь, что я не смогу выполнить... нет, смогу, конечно, но мне будет очень трудно... Спасибо, моя хорошая. Целую тебя...
Он отдал трубку.
- Танечка...
- Она отключилась. В смысле, телефон отключила.
- Что там?
- Ты всё слышала...
- Что там у неё?..
- Выпила водки, ляжет спать.
- Не уверена...
- А ты возьми и помолись.
- Молюсь. А что она там тебе говорила?
- Ты слышала.
- Что там про осознанный шаг?
- Захочет, скажет. Если это вообще-то, правда...
- Что? Ну говори!
- Ну вот, выбрались за кольцо... Двадцать минут, и мы на месте.
- Что она тебе сказала?
- Что ляжет спать.
- А ещё?.. Вова!
- Успокойся...
- Набери мой номер.
- Зачем?
- Набери.
Он взял свой телефон, нажал кнопку быстрого набора.
Она слушала, как этот... который собака, так беззастенчиво хорош со своим хриплым голосом... да с небритой физиономией...
- Господи... так бы и сказала.
И засмеявшись, он сбросил вызов и нажал кнопку на панели.
Она вывела громкость на предел.
6.
Такси, как ни странно, подвернулось сразу.
«Хороший знак...»
Он назвал адрес сестры – недалеко совсем – а дальше, не знаю, сказал, дальше куда-то за город, за кольцевую. Водитель, было, заартачился, ему к восьми домой нужно. Сошлись на том, что, если ему не в ту сторону, он высаживает его по первому адресу и – свободен.
Тоню не пришлось ждать, она прогуливалась у выезда из двора.
Оказалось, водителю как раз туда и нужно, в деревню, следующую по курсу за их местом назначения.
«Тоже хороший знак... Всё наше странствие по жизни – от знака к знаку. Только в детстве мы эти знаки безошибочно отличали один от другого: какой ангелом поставлен, какой фальшивый – а потом нас думать научили вместо того, чтобы чувствовать... и мы скоро забыли всё, что принесли оттуда...»
- Да нет, Антошка, я не грустный... Задумчивый.
- Расскажешь?
- Вот приедем, надерусь, тогда расскажу.
Тоня засмеялась:
- Ты? Надерёшься?
- Есть такое страстное желание... Где твой Валик?
- В Стокгольме.
- Что на сей раз?
- Перестань... Интересно это тебе?.. К тому же, коммерческие тайны мужа я не разбалтываю.
- Ну, ясно... А куда мы едем?
- Приедем, увидишь. А ты вырядился, как знал!..
- Это я одно мероприятие удачно на другое променял. Спасибо тебе.
- Тебе здорово хреново?
- Прорвёмся...
«Прорвёмся. Если через ад прорвались, через это недоразумение и подавно сможем... Главное зарубочку на носу... на лбу лучше – позаметней сделать... чтобы больше не вляпываться в фигню всякую... И нутро слушать, а не... да, а не пение гормонов... Гормоны под гармонь – как Сирены рулады выводят...»
Он засмеялся в голос.
- Ты что смеёшься?
- Да так... Не обращай внимания. Нервы... Чем там потчевать будут?
- Думаю, по высшему разряду. Там мне, кстати... в смысле, нам с Валентином комната выделена. Думаю, всем гостям. Так что, остаёмся ночевать.
- Как в детстве – в одной комнате...
- Да. Как в детской.
- А милая у нас детская была, да?
- Да...
- А что за публика? Бизнес?.. Политика?..
- Богема.
- А ты каким образом туда угодила?
- Валик с хозяином когда-то в одном экипаже летал. Друзья по гроб, сам понимаешь.
- Надерусь сегодня... решено.
- Давай. Я хоть посмотрю на тебя... А то ни одного пьяницы вокруг. Скажи кому...
- Помнишь, в школе учили: нет ни одной семьи, которая бы не потеряла кого-то в войне. А теперь вот – ни одной семьи, которой пьянство не коснулось бы.
- Да. Я чуть ли не одна в классе была из семьи, где отец не пил.
- Это твой отец не пил... Я зато был из подавляющего большинства.
- Прости... я не хотела...
- Нормально всё. Твоё счастье, что ты маму только радостной видела.
- Можно я к тебе прижмусь? Обними меня.
- Я же не Валик...
7.
- Может, позвонить?
- Оставь её! Сама провоцируешь! Ты ж даёшь понять, что на крючке! Вот она тебя и водит за уздечку.
- Ты прав...
«Бедная моя девочка... Я тоже, правда, сочувствия заслуживаю. Может даже – вдвойне. Сначала мама, потом дочь... Изводили меня обе по полной программе. Проклятие какое-то... Наверно, легче было бы, если бы и я той же бациллой поражена была. Папу моего мать в гроб свела – понятно... А мой муж на ровном месте споткнулся... Вот что бы не жить ему по сей день?.. Выбор?..»
- Ты о чём там? А?
- Валерку вспомнила. Вот скажи, мой умный, мой продвинутый старший брат. Мы о выборе говорим постоянно... Почему Валерка выбрал... выбрал уйти? Ведь мы так счастливы были. У него столько планов было...
- Я думаю, это не был осознанный выбор... В том-то и проблема наша – в неосознанности. Вот когда мы каждый шаг проживать будем в тот момент, когда совершаем его, а не в мыслях о прошлом, которого уже нет, или о будущем, которого ещё нет, тогда и происходить с нами будет только то, что мы сами выбрали. Тогда и уходить... то есть, переходить будем осознанно.
- А как бы ты хотел перейти?
- Как Иов. Насытившись днями...– Он засмеялся. – Не раньше.
- Аминь.
- Есть подозрение, что вон то такси по тому же адресу, что и мы направляется...
- Ну кто ж на пьянку за рулём ездит...
- Вот и приехали.
- Да, домик впечатляет... круто!
- Не пугай меня!
- Я имею в виду – из ряда вон. Вон из ряда нуворишеских з;мков и прочих закидонов.
- А-а... тогда принимается...
- На твоём рейнджерском фордике стыдно к такому приближаться.
- Ну, ты ж знаешь, у меня теперь... кхе-кхе... крайслерчик будет чёрненький.
- Буржуй!
- Скорей уж, кулак. Своим трудом нажито, а не за счёт прибавочной стоимости...
- Боже, какие вещи ты помнишь!..
- Всё, вылазте, дамочка! И отключайте телефон! У нас, как в английском клубе – никаких телефонов и часов.
8.
- Антонина, привет!
- Привет, Володь! Я вот... вместо Валика... Вы же не будете возражать? Это мой брат, Женя... Евгений.
- Очень приятно. Владимир. А это моя сестра... – Он засмеялся, и дама рядом с ним тоже едва держалась. – Евгения...
- Можно просто Женя, - сказала она и протянула руку.
Засмеялись все.
- Надо же... как забавно, - сказала Тоня.
- Это ещё не всё... – Женя хохотала, уже не сдерживаясь, и смотрела на Евгения, который тоже как-то странно смотрел на неё.
Тоня и Володя то переглядывались между собой, то смотрели на своих спутников.
- Мы сегодня... в лифте... это же были вы? – Она всё не могла успокоиться.
- Судя по духам и перстню...
- Ах, вот так вот!.. Больше во мне, значит, ничего не...
«Почему я так обрадовалась, увидев здесь этого мужчину?..»
- Я скромный парень и на женщин в лифтах не заглядываюсь...
«Чёрт… так приятно снова встретить её.»
9.
- Расскажи мне, что это, где мы?
- Володина жена – архитектор. Весьма известный. Можно было бы сказать – модный... только я не люблю этого слова применительно к людям. Но, судя по достатку, это так. Она преуспела в своём деле... как видишь. Сегодня новоселье.
- Да... дом... хм... неординарный весьма...
- Я не буду говорить, что это её произведение, и так понятно.
- Ну, муж на шее не сидит у жены, похоже?
- Володя тоже хорошо зарабатывает. Он всё ещё летает. Он из редких асов... Как мой Валентин. Э!.. Ты притормози, это ещё только аперитив... Ты что, вправду решил надраться?..
- Нет. Уже передумал.
- Откуда ты Володину сестру?..
- В лифте сегодня случайно оказались... Нет, что я говорю! Случайностей не бывает! Так вот, в лифте сегодня неслучайно встретились... На неё же невозможно не обратить внимания, а?.. Как ты думаешь? Как она тебе?
- А что у тебя с твоей... с твоей внезапной и противоречивой подругой?
- Ой, не надо...
- Прости... Я же так, из чистого участия...
- Это был вывих мозжечка.
- У тебя?
- У меня. У неё-то диагноз, похоже, посуровей... А что ты мне про какой-то протокол наплела?
- Просто хотела тебя вытащить. Я одна не умею...
- Ты молодец! Нет, ты ангел божий! А кто она?
- Кто?..
- Ну, сестра Володи... тёзка моя.
- Какое-то небольшое издательство... типа, литература не для всех.
Он рассмеялся.
- Что?..
- Было дело, как-то в прокате попросил я какой-нибудь фильм не для всех... Услужливый парень с понимающей улыбочкой под прилавок нырнул, потом выдаёт мне в газетке кассетку. Я газетку приоткрыл, а там порнушка... Она замужем?
- Муж погиб... давно... больше ничего не знаю. Я её только одну у них встречала.
10.
- Ну вы тут и рванули за зиму! Я же помню, в ноябре кроме канализации и электричества ничего не было, пустая коробка.
- Да, чудеса героизма. Очень уж хотелось на лето переехать сюда... Слуш! А что это за мэн?
- Тебе ж его представили! – Она засмеялась. – Кстати, как это ты до сих пор не знаком с братом жены лучшего друга?
- Ты же знаешь наш узкий круг... К тому же, у него беда случилась, он на дно залёг на несколько лет... Ты не заминай давай, откуда ты его?..
- Я ж говорю, в лифте сегодня... как ты понимаешь, неслучайно... Такого нескоро забудешь, а?.. Как он тебе?
- Ты за кого меня принимаешь? – Он засмеялся.
- Налей ещё виски... кажется, меня отпускает. Расслаблюсь в кои веки... Народу много созвали?
- Нет, не очень. Вдвадцатером будем.
- Решили нарушить принцип раздельного дружения?
- Сегодня да. Не устраивать же десять новоселий!
- Мудрая это тактика... Друзей много, но с каждым свои отношения...
- И с каждым говоришь на его языке.
- И никаких тебе сплетен, ревнований, интригований...
- А дядька этот из лифта, по-моему, на тебя глаз положил...
- Вов! Оставь! У тебя воспаление синдрома старшего брата!
- Здрасте!.. А я тебе кто?
- Не надо меня с рук сбывать... И вообще, может, он женат.
- Неженат.
- Ну, может, у него есть дама... И помоложе меня...
- Ты, моя дорогая, идеальное сочетание зрелости и опыта с молодостью духа.
- Льстец!.. Скажи это ему! – Она рассмеялась. – Не, ну это же надо!.. Тоже Женя!.. Пойду Ольке помогу...
11.
- А у тебя тут что, никого знакомых, кроме хозяев?
- Шапочно почти со всеми знакома, но в компаниях не бывала... Они вообще, насколько я знаю, компаний не собирают. Две-три пары, не больше. Я не люблю этих клублений толпами... не знаю, что делать, о чём говорить... по мне, так это пустая трата времени...
- Да, я тоже предпочитаю общаться, а не клубиться. А в большой компании какое общение?..
- Ну вот и посмотрим сегодня, какое общение в большой компании... Жень, скажи честно, тебе хреново?
- Да нет, не могу сказать, что прям уж так. Гаденько как-то... Этот мой роман дурацкий... Вляпался, как юнец безмозглый... Нужно было при первых же признаках соскакивать.
- Я думала, она тебя вылечит...
- Думала... и поощряла меня, болвана... Ладно, прости, это я так... на тебя сваливаю собственную тупость. Хорошо, хоть ключи от квартиры не вручил торжественно и до родственных корешаний дело не дошло. Меня должны были в следующие выходные маменьке представлять...
- Ты решил закончить?
- Решил. Правда, мне сегодня по телефону сообщили приятнейшую весть – я буду папой!.. – Он допил большим глотком содержимое своего стакана.
- Серьёзно?..
- Если честно, я ей не верю. Но если это и так, мне плевать. Меня этими штучками не возьмёшь. Я ей едва ли не с первого дня говорил, что дети в мои жизненные планы больше не входят. Она утверждала, что со спиралью... Прости, я тебя в эту байду...
- Женёчек, перестань. Говори. Пожалуйста... это же я, а не кто-то...
- Да и без этой новости пора было кончать... Четыре месяца на американских горках – то депрессия, то эйфория... суицидальные поползновения... шантаж... Я понимаю, девочка больна, вот такое несчастье. Но я же не доктор! Я – не доктор! Я ещё сам пациент. Не хватит у меня сил тащить её на себе... Да, блин, не люблю я её, в конце концов! А без любви – на фиг это всё?
- А что тебя к ней?..
- Господи, Антош... Раненый навылет мужик... выполз на берег едва живой... мимо проходила хорошенькая... умненькая... Погладила по головке, заглянула в глазки... уложила в постельку... А в постельке она хороша... прости, конечно... Ну, мужик и поехал крышей. Что тут непонятного?.. Пошли, к столу зовут.
12.
- Вовка, отстань... потом... вон место свободное напротив него... пока не занял никто...
- Давай, девчонка, вперёд!
«Сколько ему?.. Думаю, ровесники... Интересно, откуда он – наука, искусство?.. Не бизнес, не политика, ясное дело...»
«Тоже знак?.. прямо глаза в глаза сидим. Плевать на знаки и не знаки... хочу флирта. На вечер... на ночь. Не больше. И только со зрелой женщиной. Да.»
«На ловеласа не похож... Беда случилась... В стакане не топил, это очевидно. У меня тоже беда случилась. Правда, так давно, что уже пережито... затянулось... заросло.»
«Не замужем... – Наверняка, есть кто-то... на голодную охотницу не похожа. Что ж, прикинемся охотником... – Кх-м... Что-то тебя, парень, разносит!.. – А может, без рефлексий обойдёмся? Разносит и пусть разносит, лишь бы не развезло...»
13.
- Можно вас пригласить?
- С удовольствием.
«Хорошо... помолчим пока... А может, так и лучше – молча... вообще молча... Без излияний. Без историй и продолжений...»
«Ну скажи же что-нибудь. У тебя голос приятный... Впрочем, как хочешь... Молча тоже неплохо...»
«Я танцор не слишком лихой... а вы очень прилично танцуете, мадам... чувство ритма, лёгкость...»
«Боже, как хорошо... я не танцевала три тысячи лет... Правда, даже не вспомнить, когда это было... Оказывается, это так волнует... всё ещё волнует... И мужчина этот волнует... По-моему, и волнуется тоже...»
- Привет... не видишь, я занята.
- Вы что-то сказали?
- Это я не вам. – Она засмеялась. – Приятельница решила поболтать со мной между делом.
- А вы не любите болтать, когда танцуете?
- Если только с партнёром.
- Поболтаем?..
- Начинайте.
- Хм-м... Как бы это пооригинальней?..
- Ну-ну?..
- Вы мне нравитесь...
- Кхе... Ну вот, лишили меня возможности быть оригинальной... вы мне тоже... нравитесь... я вас забыть не могу... с нашей поездки в лифте...
- Тоже оригинально... смело, во всяком случае.
Он отстранился и посмотрел ей в глаза.
- Нам что-нибудь мешает как-то по-иному выразить свою симпатию друг к другу?
- М-м-м... Мне нет.
- Мне тоже.
- Вы курите?..
Она засмеялась:
- По-моему, вы успели заметить, что курю.
- Покурим?..
- Пойдёмте. У меня в комнате лоджия с дивным видом на рассвет...
14.
- Мы можем отсюда удрать?
- Ну мы же не будем покидать гостеприимных хозяев в разгар вечеринки. Насколько я знаю, ещё далеко не вся программа исчерпана...
- Можно позже кому-то на хвост сесть... Кое-кто на своих машинах приехал.
- А завтра продолжение. Для ближнего круга... И вот видите... мне тут комнату выдали...
- Мне тоже. С сестрой на двоих...
«Целуешься ты гораздо лучше, чем танцуешь...»
«Как же я тебя хочу...»
- Вы теперь в моей помаде...
Стук в дверь:
- Женя! Ты тут?
- Вот салфетка, вытирайтесь... Иду! Мы тут курили... Вова!.. Что случилось?..
15.
- Я могу Аркадия попросить. Он за рулём и не пил...
- Ещё чего! Они к тебе на праздник приехали! Ты же не объявил никому?..
- Я даже Ольке пока не сказал.
- Вот и хорошо. Я вызываю такси и еду. Не беспокой никого... И Олю тоже пока не надо.
- Тогда я с тобой поеду.
- Не хватало! Сама справлюсь... Иди! Там на лоджии Евгений... Мы курили...
- Женя... ты в порядке?..
- Да! Иди. Я звоню... Господи, пин-код забыла... Дай твой телефон... Такси?..
-Ну, что?
- Через двадцать минут будет... Иди, Вов. Никому ничего... Ладно? Я буду звонить... Сейчас сосредоточусь и подключу телефон.
- Женя, простите, мне надо уехать.
- Что-то серьёзное?
- Думаю, не слишком... Но мне надо поехать. Надо.
- Можно с вами?
- Это ещё зачем?..
- Я здесь ради вас... как оказалось...
- А сестра?..
- Женя, перестаньте... Ну всё же уже понятно... Я поеду с вами. Если захотите, потом вернёмся. Не захотите...
- Ладно. Я оденусь.
- А я Тоню предупрежу.
16.
- Будете меня тут ждать?
- Да, конечно.
- А если я долго?
- Значит, буду ждать долго.
- Я дам знать, как там и что, ладно? А вы решите потом, остаться или нет.
- Хорошо. Мой дом в трёх шагах отсюда. Если что-то будет нужно...
- Спасибо...
17.
- Ну, что?
- Пойдёмте, выйдем... Спит... Сказали, прийти к десяти. Ничего страшного. Если не считать самого поползновения...
- Это впервые?
- Бывало... но больше разговоры, угрозы... Сегодня пугала. Володя с ней поговорил, нам показалось, успокоилась. Хотя... с этим не успокаиваются. Я вообще не знаю, можно ли что-то сделать с этим?.. Это глубинное... Куда мы идём?..
- Ко мне. Вы же не хотите вернуться?
- Нет. Не хочу. Давайте такси поймаем... Или я лучше вызову.
- Не стоит. Пойдёмте ко мне. Придёте в себя, тогда...
- Вы решили, что я не в себе?.. - Она усмехнулась. - Я почти привыкла. После смерти отца... ей шестнадцать было, она сломалась. Ну, и наследственные штучки сказались... У неё бабушка, моя мать, нервная особа была... Может, это и заставило меня как-то осознанней к себе относиться. Не знаю. Я помню, однажды испугалась не на шутку, что стану такой же, как мать. Давай книжки читать умные... в себе разбираться, в каждом шаге своём... Любое движение души и тела анализировала...
- Нам сюда. Прошу вас.
- Ну вот, снова лифт... – Она засмеялась.
Он попытался её поцеловать.
- Чшш... Нам же не на двадцать второй?
- На седьмой.
- Из семи возможных...
18.
- Глинтвейн? Или лучше грог?
- Грог, с вашего позволения.
- Если я сахар мёдом заменю, вы не против?
- Нет, не против.
«Как мило, мы всё на вы...
«Мне тоже на ты пока не хочется...»
- Простите, я брату позвоню.
- Конечно.
- Вова?.. Всё в относительном порядке. Да, как ты и сказал, они её почти без сознания уже нашли. Рядом телефон лежал. Они просмотрели недавно набранные номера... мой отключён, ещё какой-то был номер, она его сто раз набирала, он тоже отключён оказался. А до тебя дозвонились, потому что нашли в списке, ты там числишься под именем «любимый дядюшка», так-то... Да... я тоже не знала... Она выпила всю банку, а потом испугалась, видно, в скорую позвонила. Дурочка моя бедная... Господи... Я утром пойду к ней. Отряд не заметил потери бойца?.. то есть, двух бойцов?.. Ну вот и славно. Я, может, завтра после больницы к вам... Дома, где ж ещё?.. Одна, но ты не беспокойся. Я на связи. Пока!
Она положила трубку и засмеялась:
- Вот... вру старшему брату, как школьница нашкодившая...
Он протянул ей обёрнутый салфеткой стакан.
Она осторожно вдохнула горячий дымок.
- Вместо сахара мёд, а вместо рома – виски?
- У вас нюх...
- Да. Как у собаки.
- Вы не догадываетесь, почему она сделала это именно сегодня?
- Боже мой... вам это интересно? Если вы решили, что обязаны меня психотерапировать, то зря. Я в порядке. Возможно, это выглядит чудовищным: дочь только что пыталась покончить с собой, а я спокойна, как...
- Нет. Мне это не кажется чудовищным. Ни её попытка, ни ваше спокойствие.
- Правда?
- Правда. Я тоже книжки умные читал... всё хотел понять, почему одни люди такие, а другие – другие... а третьи совсем другие... и почему... как так получилось... такая пропасть между одноклеточными и теми, кто образ и подобие собой являет... Как будто знал, что мне это здорово пригодится...
- Почему вы замолчали?
- Да так...
- Говорите, если есть что.
- Вы мне нравитесь...
- Но вы не это хотели сказать...
- Хотел не это, а сказал, что сказал... Вы мне нравитесь. Я бы даже иначе это назвал...
- Назовите.
- А может, без слов обойдёмся?..
- Как вам больше нравится.
- А вам?
- Я люблю слова... я люблю звуки человеческого голоса... и мне нравится ваш голос... он меня прошил тогда... в лифте...
- Я что-то говорил?.. не припомню...
- Вы сказали пожалуйста, ничего страшного, а потом всего доброго.
- А меня ваш смех... как вы выражаетесь, прошил.
- Правда?..
- Правда... Вы музыку... какую любите?
- То есть, вы даже не спрашиваете, люблю ли я музыку...
- Нет, я знаю, что любите. Не знаю только, какую.
- Отгадаете?
- Классика... м-м... навряд ли...
Она засмеялась:
- Тепло.
- Что-то более... более...
- Ещё теплей...
- Более ударное...
- Горячо.
- С драйвом...
- Ну же!
- Как вам вот это?.. – Он подошёл к музыкальному центру.
На три такта – тарелка, брек – барабаны... Фафа-фафа-фа-а...
Она рассмеялась.
- Не честно! Вы подслушали! В лифте!
- Подслушал.
- Вообще-то, я попсу не очень... я больше по року... Но вот этот что-то меня пробрал... Может, старею?..
- Не заметно. – Он протянул ей руку. – Можно вас?..
- Вы же не слишком любите танцевать...
- С чего вы?.. Люблю. Но вы же не заметили, что не умею?..
- Нет... не заметила... А вы поёте?
- Не намного лучше, чем танцую.
- Мне кажется, если бы вы пели, вы бы пели, как вот этот парень. Или как Гленн Хьюз.
- Забавно! – Он засмеялся.
- Что такое?
- Однажды как-то на день рождения жены я на спор с дочкой выучил один куплет из Dance With The Devil…
- Ничего себе!..
- Дочь на скрипке мне аккомпанировала... Там скрипка начинает, вы же помните?..
- Ещё как помню. Хотела бы я послушать...
- Они потом мне прохода не давали: спой, да спой...
- Я их понимаю...
- Да... было дело... они обе утверждали, что у меня его голос... где-то как-то...
- Вы... расстались?..
- Они погибли.
- Господи... простите... вы так легко говорили... я не...
- Я же не кажусь вам монстром?
- Да нет, конечно... Я понимаю вас... Давно?
- Шесть лет... Пусть ещё разок споёт?..
- Нет. Не надо. Можно воды?
- С газом, без?..
- С газом. Спасибо.
- Грог остыл. Подогреть?
- Нет, спасибо... Мне пора.
- Вас ждут дома?
- Нет. Я живу одна.
- Я тоже живу один. Были попытки, правда... не получилось... Не получается...
- У меня тоже...
- Вибрации не совпадают...
- Аналогично...
После долгого поцелуя он сказал ей на ухо:
- Я вас хочу... Это не грубо звучит?
Она засмеялась.
- Что?.. Вы чему?..
- Лет пятнадцать тому назад вы схлопотали бы по физиономии за такую грубость... а я, развернувшись на каблуках, гордо удалилась бы за горизонт...
- Правда?.. И что изменилось за эти пятнадцать лет?
- Развеялась пыль веков... рассосалась вся эта чепуха, которой нам забивали головы...
- ...что такое хорошо и что такое плохо?
- Именно.
- То есть, теперь это звучит...
- ...это звучит искренне... Я тоже... хочу вас...
- Я уже давно хочу...
- И я давно...
19.
- Мне пойти с тобой?
- Не стоит. Нет.
- Дай мне твой номер.
- Только в обмен на твой.
- Записывай... Позвонишь после?.. Или придёшь?
- Вовка будет ждать, думаю. И ты сестру там бросил одну.
- Так что, поедем?
- Не знаю... Я позвоню, когда выйду.
- Ладно... Мне было очень хорошо... как никогда... как очень-очень давно...
- Мне очень легко с тобой...
- Я уже тоскую... Скажи, ты же не сбегаешь?
- Нет. Мне просто нужно туда.
- Я понимаю... конечно...
- Если ты о том, хочу ли я уходить от тебя... Нет, не хочу. Мне очень...
- Да, я именно это хотел...
20.
- Как вы себя чувствуете, как вы настроены?..
- Я совершенно адекватна, доктор.
- Что вы ей собираетесь сказать?
- То, что думаю, то и скажу.
- Простите... Но я сейчас отвечаю за состояние своей пациентки... Мне бы хотелось узнать ваш настрой.
- Я скажу ей, что люблю её и не хочу потерять... или видеть несчастной... Но её жизнь в её руках, и только она сама вольна ею распоряжаться...
- Понятно.
- Что-то не так?
- Всё очень так. Вы совершенно правы... Нужно дать ей понять, что поступок не достиг цели, что подобными...
- Да, я всё понимаю.
- Это в первый раз? Чем спровоцировано, вы не знаете?
- Она с детства нервная, неуравновешенная... Может, наследственное? Её бабушка, моя мать, была неврастеником. Потом, после смерти отца, мужа моего, всё обострилось... Она лечилась, принимала таблетки... Диагноз – гиперстеническая форма неврастении.
- Понятно... А вы?
- Нет, мне не передалось... И её дочке, моей внучке, тоже. Пока, по крайней мере, ни малейших признаков.
- Как она жила в последнее время? Личная жизнь?..
- Муж, честно говоря, попросту сбежал от неё. Года три тому назад. С ней очень трудно... Ей самой с собой трудно, вот и окружающим достаётся... Были романы... Всё какое-то нестабильное... Кто-то есть сейчас, но я пока не знакома. И не очень-то в курсе... Обещала познакомить. Может, получилось... Не знаю... Хотя, навряд ли получилось, если она так...
- Зайдите ко мне после.
- Хорошо.
- Обязательно.
- Да, конечно.
21.
- Как ты, Танюш?
- Никак.
- Что-то случилось?
- Тебе дело?
- Ну что ты говоришь...
- Тебе же дела нет до меня!
- Не говори так. Ты сама меня от своей жизни отстраняешь.
- А ты и рада.
- Таня, я в таком тоне не хочу говорить. Ты прекрасно знаешь, что я тебя люблю, я всегда пыталась быть ближе к тебе... Но после смерти папы ты словно и меня закопала. Или я не права?.. Ты сбежала от меня замуж... Ты Милочку родила, не понимая, что такое ребёнок, что такое быть матерью... Словно назло всем... себе, мне... мужу своему... Ты...
- Хватит!
- Хорошо. Хватит. Как ты себя чувствуешь?
- Великолепно!
- Ты сейчас ждёшь, что я скажу «хорошо, ну я пошла». Да? Чтобы ещё раз себе доказать, что твоя мать – бесчувственная баба, которой ты до лампочки... Ты ведь эту картину упорно вырисовываешь?.. Так вот, я тебя люблю, Таня. Люблю, даже когда ты меня отпинываешь. Мне очень жаль тебя... я хотела бы и могла бы тебе помочь. Могла бы! Если бы ты позволила мне приблизиться к тебе. Ты ни сама не рассказываешь ничего о себе, ни меня не спрашиваешь о моём. Что ты знаешь обо мне? Как я смерть папы пережила, ты знаешь? Ты знаешь только, как тебе больно было. Но я ведь тоже лишилась любимого человека. С которым была счастлива, как только женщина может быть счастлива с мужчиной... и могла бы быть счастлива всю жизнь... долгую жизнь. Мы любили друг друга. Я до сих пор любого мужчину по нему меряю... И похожих нет. А с другими у меня ничего не получается. Что ты плачешь?.. Ну позволь же мне хотя бы обнять тебя... Можно?.. Боже... Моя девочка... Плачь... плачь... И прости меня...
- За что?..
- Если мы так с тобой жили, значит, есть за что... Может, я ещё не всё поняла из своей вины... Если хочешь, можешь мне высказать всё, чем ты была недовольна... Нам давно нужно поговорить... держи салфетку...
- Я не смогу сказать... это ужасно...
- Нет ничего ужасней нашей отчуждённости! Всё остальное – семечки.
- Нет... Ты умрёшь от горя...
- Горе это наши с тобой нынешние отношения.
- Это и есть про наши... наши отношения...
- Танюша. Говори, я тебя умоляю. Скинь этот груз. Он ни тебе, ни мне не нужен. Вытащи... выдерни эту занозу... Я тебе помогу. Ты увидишь, как дышать станет легче.
- Я лучше напишу...
- Лучше, конечно, сказать... но, как тебе проще, так и сделай.
- Сколько меня тут продержат?
- Это только от тебя зависит. Вот как напишешь всё, что сказать мне хочешь, так и отпустят.
- Меня к психоаналитику потащат?..
- Ну, ты же уже знаешь, что это такое... Это же не больно.
- Это бесполезно...
- Я совершенно согласна. Пока ты сама себе не откроешься, никто тебе ничем не поможет. Правде же?
- Да...
- Ну, я попрошу у доктора бумаги?.. А ручка есть у тебя?
- А где мой телефон?
- Не знаю. Наверно, у доктора... Я сейчас вернусь, хорошо?
- Ладно.
- Я сейчас, моя хорошая...
22.
- Можно?..
- Да, входите. Ну, что?..
- Мы поговорили... С ней, по-моему, уже что-то происходит. Она хочет мне в чём-то признаться... В чём-то ужасном, она сказала. Только она не решилась сказать, хочет написать... Я могу попросить у вас бумагу и ручку? И ещё она спросила, где телефон?.. Он же у кого-то из врачей был...
- Телефон, часы, кольца, одежда, всё, что на ней было, в камере хранения. Я объясню, что ей это отдадут потом...
- Можно, я сама ей скажу это? И бумагу отнесу. Кстати, она в палате общего... как это называется?..
- Она в палате государственного медицинского обслуживания, если вы об этом.
- Да. Об этом. А есть какие-то другие? Платные...
- Зря все думают, что у нас другое отношение к пациентам в платных палатах... Но если вы настаиваете...
- Сколько ей здесь быть?
- Вы же понимаете, что я сейчас ничего сказать не смогу. Нужно проследить динамику... Я запрошу историю. Она в поликлинике наблюдалась?
- Да, по месту жительства.
- А помимо?
- Кажется, пыталась к психологу ходить. Но я не в курсе, куда, к кому... Если нужно, я поговорю с её подругой.
- Нет! Пока ни с кем об этом не говорить. Если только с теми, кто в курсе.
- Ну да, конечно.
- В самом лучшем случае, ваша дочь пробудет здесь не меньше пяти дней.
- А больничный... как это будет выглядеть?
- Не волнуйтесь, ей это не повредит. Опять повторяю, если всё будет идти хорошо, диагноз будет завуалированный. Вот, возьмите... тетрадь, это удобней, чем листы бумаги. И отношение другое. Психологический ход... Ассоциации со школой. Заставляет мобилизоваться и сосредоточиться.
- Спасибо. Я отнесу. Я вам больше не нужна?
- Я сейчас запишу ваш телефон... Да, и вот ещё... Врачи искали, с кем связаться... в мобильном был один номер, который она набирала много раз перед тем, как... Мы тоже по нему звонили, но он был отключён. Вот... вам не знаком этот номер?
- Нет, вроде бы... Можно я запишу?.. Мне сказали, что квартиру закрыли ключом...
- Да, ключи тоже в её вещах.
- Мне нужно их взять.
- Я напишу записку, обратитесь в регистратуру.
- Спасибо.
23.
- Где Милочка?
- У Наташи на даче. Не беспокой её пока, ладно?
- Позвони Наташе, пусть она тебе сообщит, когда они возвращаться будут. Собирались в воскресенье часов в шесть. Ты же встретишь её?..
- Ну конечно! Танюша! Конечно. Ты об этом не думай. Я Милочке позвоню чуть позже, на дачу... просто поболтаю с ней.
- А где мой телефон?
- Доктор сказал, что не положено... я просила... Нет, сказал, категорически. Кстати, тебе хорошо тут? Может, попросить платную палату?.. Хотя, доктор сказал, что нет никакого смысла...
- Всё хорошо. Я не собираюсь здесь задерживаться... И сестры здесь хорошие... Всё хорошо... Мам... прости.
- Моя хорошая... Не плачь... Я простила тебе всё и навсегда, когда родила тебя... Я тебя люблю, помни, хорошо?
- Хорошо...
- Ты не передумала написать мне?..
- Нет, мам. Не передумала. Только я, скорее, себе буду писать... Ну, тебе, конечно, тоже.
- Танюш... Если хочешь, я останусь тут с тобой. Попрошу доктора...
- Нет. Я полусплю. И сейчас опять капать что-то будут... Опять усну. А потом попишу... А как тебя нашли?
- В твоём сотовом нашли «любимого дядюшку»... позвонили ему, я же у них с Олей была...
- А, да...
* * *
- Добрый день! Посетителям, пожалуйста, выйти! Мы сейчас процедурку будем принимать, да, девочка моя?..
23.
- Вов! Привет. Всё в относительном порядке. ... Нет, пять дней, минимум. ... Кроме Оли не говори никому ничего. ... Я ещё не знаю. ... Да нет, я в порядке... Мне кажется, что-то произошло с Таней. ... Нет, не испуг, что-то другое. Мы с ней впервые за последние сто лет поговорили как-то по-другому... Ну, ладно, потом. Если я решу поехать к вам, я позвоню. ... Милочка у Наташки на даче... Ну да, с подружкой. ... До воскресенья вечера. ... Нет, конечно, нет! Что-нибудь придумаю... отравилась... Не знаю... Как вы повеселились? ... Оставили для нас фейерверк? Для кого это для нас? ... А-а... ... Я не знаю, у его сестры же есть с ним связь... Ладно, пока. Я позвоню в любом случае.
Она села на скамью во дворе клиники.
«Господи, как прекрасен этот мир... Как можно желать добровольно его покинуть!.. Интересно, что бы могло меня заставить?.. Несчастная любовь?.. Но это не любовь в таком случае. Кого-то любишь больше, чем свою жизнь?.. Это не любовь... Скажи кому, что это не любовь, а ущемлённое самолюбие... гипертрофированное эго... Ладно, не будем судить хромых душой и горбатых духом. Это не их вина, а их беда... Что за номер набирала Таня?.. Шесть, шесть, семь... Что?!.»
- Алло.
- Женя, это я.
- Я знаю, что это ты.
- А ты больше ни от кого не ждёшь звонка?
- Что ты имеешь в виду?..
- Моя дочь, перед тем как выпить таблетки, набирала твой номер...
- Что?..
- Да.
- Как зовут твою дочь?
- Таня... Татьяна Юрьевна.
- ...
- Что ты молчишь?
- Где ты?
- Сижу в сквере клиники.
- Иди ко мне, я тебя встречу.
- Хорошо.
24.
- За четыре с половиной месяца мы расставались раз пять... Вчера, когда я вышел на двадцать четвёртом этаже, я понял, что не хочу больше этих отношений. Я не люблю её. Она меня... не знал я никогда, любит ли она меня. Всё, что я могу сказать о наших отношениях, это... это физиология. Думаю, только это нас и тянуло друг к другу... Но жизнь-то не только в постели проходит... А за пределами было... было сначала никак, потом стало тяготить... потом какие-то ссоры непонятные, на пустом месте... потом... Ну, ты можешь всё это себе представить... Я устал, короче. А вчера она устроила истерику... Мы собирались в ресторане встретиться... она позвонила и сказала, что беременна. Но я не верю. Не то чтобы я думаю, что это не от меня... Мне кажется, это просто блеф. Ловушка для одинокого мужчины... Дело в том, что у меня проблемы были... Мы с женой после дочки хотели ещё ребёнка... Не получалось... мы обследовались... у меня что-то там... то ли недостаточное количество клеток, то ли с подвижностью их что-то не то...
- Она что-то вчера Вове по телефону говорила, а он замял, не сказал мне. Может, она ему об этом?.. Если она выдумала это для тебя, тут всё понятно. А дядьке зачем врать?.. А может, правда, от кого-то другого?
- Я не уверен, что ей нужен ребёнок.
- Я тоже не уверена... Хотя, что-то с ней произошло, определённо.
- То, что ты рассказала, обнадёживает.
- Да.
- Будешь ещё кофе?
- Нет, спасибо. Попроси счёт. Тебе сестра не звонила?
- Звонила. Спрашивала: вы приедете?
- Она о тебе уже во множественном числе?
- Я думаю, она просекла. Я вчера говорил ей, что ты меня зацепила...
- Правда?
- Правда.
- Я тоже выдала себя Вовке... не слишком откровенно, правда.
- Так что, поедем?
- Не знаю...
- Пойдём ко мне и там подумаем.
- Пойдём.
25.
- Я ничего не хочу загадывать... мы здесь и сейчас.
- Ты права.
- Господи, как хорошо на одном языке говорить...
- Это не хорошо. Это - счастье...
- Обними меня...
* * *
- Я бы не поверил, что ты... что ты одинока. Если бы сестра не сказала.
- А я и не одинока... у меня есть я. Ты же знаешь, всё, что нам необходимо – внутри нас. Я училась много лет не ждать ничего извне... И научилась.
- Но за тобой хочется волочиться... тебя хочется соблазнять и добиваться...
- Это тебе хочется... Я что-то не очень замечала других желающих.
- Ну да... ты не на всякий вкус. Ты женщина для утончённых мужчин...
- Скорее, для цельных.
- Да, для цельных.
- Для тех, кто тоже не ищет чего-то вовне.
- Интересная мысль...
- Интересная...
- Когда двое самоценны каждый по себе, между ними не возникает конфликта. Не возникает причин для манипуляции друг другом. Им хорошо вместе, им хорошо самим по себе...
- Как нам с тобой.
- Мне хорошо с тобой.
- Мне тоже. Легко... Нет чувства опасности, что поработишь... или наоборот, впадёшь в зависимость. Не нужны подпорки для эго в лице другого... Просто хорошо отдавать себя и брать то, что отдают.
- Помнишь, кто-то сказал: отдавать себя, а не своё...
- Помню... Отец Павел Флоренский.
- Возьми меня.
- Неужели ты ещё не устал?..
- Удивляюсь, но нет... Ты ведь тоже отдаёшь мне себя...
- Закон сохранения энергии...
- Да... да...
- Да...
* * *
- Ты спала?
- Я куда-то провалилась... наверное, в тебя...
- Я тоже... в тебя.
- Тебе было там хорошо?
- Очень.
- Мне тоже.
- Мы никуда не поехали, и уже не поедем...
- А там так вкусно кормят...
- Ой, правда...
- Я есть хочу.
- И я бы не против.
- У тебя есть дома пища для тела?..
- Должна быть.
- Или махнём в гостеприимный дом?..
- Пять часов... Думаю, можно... – Он взял трубку. – Прости, это Тоня... Да, Антош? ... Мы как-то не заметили, как время пролетело... Ой, дурак... это я так сходу себя сдал! ... Ладно, мы взрослые люди, правда?.. ... Рыбачили?! И ты тоже? ... Не знаю, кем надо быть, чтобы отказаться. ... Да?.. ... Кх-м-м... ... И что?.. ... Ладно. ... Хорошо... Пока.
- Я всё поняла.
- Ты не сердишься?
- Что ты нас сдал?
- Да.
- Нет.
- Совсем?
- Совсем... Может, мне это льстит...
- А ты поняла, что звонок раздался именно в то время, когда нужно было решить вопрос...
- Последние двадцать четыре часа со мной всё происходит именно в этом формате... Начиная с якобы забытого телефона... Ты вообще понимаешь, что происходит? Если бы я не решила, что забыла телефон, не найдя его в сумке на своём месте, я бы вышла из лифта и благополучно уехала бы к Вовке... Хотя... твоя сестра, так или иначе, привезла бы тебя туда...
- Не уверен.
- Почему?
- Потому что всё случилось, когда мы поднимались наверх... Этот твой смех... твои духи... Я, конечно, этого не осознавал в тот момент. Но когда я вышел из лифта, я уже не хотел ни в какой ресторан, я хотел всё закончить с... господи... с твоей дочерью хотел всё закончить... Я был полон решимости. Когда она позвонила, я мог бы разрулить ситуацию, не повестись на истерике, успокоить... Сколько раз я это делал! Мог бы, если бы уже не ощутил ясного намерения... Поэтому сестре пришлось бы искать другую компанию... Или ехать одной.
- Ты знаешь... даже этот Танькин выбрык – благословение для... ну, как минимум, для нас с ней. И уж точно, для неё самой.
- Дай-то бог!.. Мне с ней ещё предстоит объясниться. Не думаю, что это будет трудно... Она же умная девочка. Она всё понимает распрекрасно... пока её не занесёт.
- Да. Я сама порой удивлялась, как в одном человеке уживаются такие противоположности... Я надеюсь, что, начав писать и анализировать, она разберётся в себе... Скажи... а почему ты тянул с ней? Ты сказал, что не раз разруливал ситуацию, идя на поводу у неё... Но ты-то шёл на поводу у себя.
- Конечно, у себя на поводу. Только.
- И?..
- Нам было хорошо в постели, я говорил тебе... До неё у меня была пара каких-то недоразумений... Я, видно, из тех мужиков, которые с возрастом становятся активней... После гибели жены я долго лежал на дне. Я мучился от неудовлетворённости... Все эти детские штучки... ну, ты понимаешь... они не помогали. Мне нужно духовное общение, а не порножурнал. Мечтал стать импотентом... Ирония, да?.. Подвижность клеток нулевая, а подвижность...
- ...а подвижность продуцирующего органа зашкаливает...
- Зашкаливает?..
- Ещё как...
- Вы что-то имеете против?..
- О нет, что вы...
- Нет?..
- Нет...
- В смысле – да?
- Да... да...
* * *
- Поедем на такси или на моей?
- Если ты будешь за рулём, значит, мы останемся там ночевать?
- Ты права. В разных комнатах.
- Если даже и в одной, это не то... Не в смысле оскорбления принимающей стороны... они-то нормальные люди...
- Я понимаю, о чём ты...
- Понимаешь?
- Понимаю.
- Понимаешь?
- Понимаю, понимаю! Я понимаю, что тебе нравится слышать мой...
- Твой рык.
- Мне тоже нравится слышать тебя... А ты не хочешь отдохнуть от меня?
- Пока нет. Может, ты хочешь?
- Тоже пока нет. И вообще, если бы не необходимость пополнять энергетические ресурсы...
- Тогда такси?
- Такси.
26.
- Милочка тебя знает?
- Нет. Мы не виделись ни разу. Мы оставались у... у Тани, когда её не было. Ещё одно благословение?..
- Ты знаешь, Милочка сама по себе благословение. Я просто не знаю, откуда она такая... с такой матерью... с таким детством...
- Скорей всего, с неба.
- Да, она из тех детей, определённо... Она живёт в своём мире... Общается с этим... да так легко. Ей всё всегда так, всё всегда по ней... А какой она миротворец... как она умеет отдавать себя, служить... и так естественно, так неназойливо...
- Сегодня она поделилась тобой со мной?..
- Это невероятно! Я после работы пришла, покормила её... нет, не так, кормить её не надо, конечно, она давно сама себя обслуживает, и ещё и маму свою обслужить может... так вот, мы с ней потрапезничали, поговорили обо всём на свете. Потом она говорит: ну что, бабуля, у меня свои дела, у тебя свои. Я говорю: у меня дел никаких, разве что книгу редактирую, но это не срочная работа, и мне ещё одну главу не отдали из авторской правки. А она мне: ты уверена, что никто тебя сегодня не ждёт? Я даже растерялась: кто меня может ждать? Тебе лучше знать, говорит мне этот ангел... и тут звонишь ты. Я ещё не успела тебе ответить, а Милочка заявляет: бабуля, я думаю, что ты не должна отказывать, если в тебе нуждаются, от меня ты свободна, усвоила?..
- То-то я сначала не понял, что с тобой... чуть было не испугался, что сейчас скажешь что-нибудь такое...
- У меня речь отняло...
- Ещё бы...
- Когда мы с тобой поговорили...
- Ты это называешь разговором?..
- Ты о чём?
- Ты произнесла в трубку: да? Я задал тебе вопрос: мы сможем встретиться? И ты ответила: да. Весь наш разговор.
- Правда, забавно... Я потом говорю Милочке, что приеду утром, проводить её в школу. А она мне: бабуля, может, ты думаешь, что я ещё ни разу не разогревала себе завтрак, не одевалась, не причёсывалась, не выключала везде свет и не закрывала дверь ключом?..
- Так ты до утра?..
- Пока не выгонишь.
- Господи... четверо суток не видеть тебя...
- Мы же обедали вчера вместе...
- Лучше бы не обедали...
- Я тоже чуть с ума не сошла...
- Четыре ночи одиночества...
* * *
- И ты хочешь всё это слушать?
- Если ты хочешь говорить.
- Хочу... почему-то хочу. Не знаю, почему... Всё пережито, всё осознано...
- Может, если хочется о чём-то говорить, значит, не всё ещё осознано?
- Может быть... Да. Скорей всего так.
- Ты это поймёшь только в процессе.
- Я никогда ни с кем не раскрывался так, как с тобой. Я раньше считал душевные излияния проявлением слабости...
- Ещё одна заморочка... Я называла это «раздеться догола»...
- Образно весьма... Потом я понял, что, рассказывая о себе, мы не столько ищем помощи и рецептов, сколько вводим другого в свой мир... Доверяя сокровенное, мы обогащаемся взаимно – тот, кто говорит, и тот, кто слушает, становятся другими.
- Я вообще теперь уверена в том, что любой человек, однажды появившийся в твоей жизни, не исчезает бесследно... независимо от того, как долго вы общались, что за отношения связывали вас: симпатия, вражда, пара мимолётных ничего не значащих фраз – он остаётся в тебе навсегда. Так же, как и ты в нём.
- Удивительно...
- Что?..
- И я никогда прежде не ощущал так ясно, что не гружу собеседника.
- Собеседник собеседнику рознь.
- Ты права. А ты – всем собеседникам рознь...
- Потому что.
- Да. Потому что... Я сейчас, кажется, сформулировал это самое потому что.
- Ну?..
- Знаешь, как много женщин произносит фразу вроде: все вы, мужики, сволочи... ну и так далее... по списку...
- Ещё бы не знать.
- И сколько мужиков говорят, что все бабы дуры.
- Догадываюсь.
- И поди, объясни тем, кто так говорит, что они заблуждаются... что столько на самом деле настоящих мужчин и настоящих женщин...
- Не объяснишь...
- Они убедились на собственном опыте... а что может быть убедительнее?..
- Ну?..
- Так вот. Все несчастья из-за несовпадений. А в чём причина несовпадений?
- В не...
- Да, в неосознанности. Попадается настоящему... или настоящей что-то посредственное...
- Начнём с того, что просто попадается что-то... в смысле, кто-то.
- Да. Пока суть да дело, пока феромоны с гормонами выполняют своё извечное предназначение...
- ...программу «плодитесь и размножайтесь»...
- ...вот, вот... пока всё идёт на автопилоте, включаются другие программы типа социумных заморочек, стереотипов... клубок наматывается, и оказываются эти оба связанными по рукам и ногам всяческими путами неразрывными...
- ...по их мнению, неразрывными...
- ...по навязанному им внешним миром мнению... Захлопнулась ловушка.
- А в ней не-совпавшая пара...
- ...а оттуда эманация неудовлетворённости, равнодушия к себе и к миру... а чаще озлобленности. А найди они в себе силы пойти на поводу у себя...
- Чтобы пойти на поводу у себя, нужно как минимум знать, кто я есть и чего хочу... Но нас этому не учат. Из нас это выколачивают...
- Ты заметила, какой синхрон между нами?
- Так это и есть это самое потому что.
- Да, совпадение. Мы с тобой совпали.
- И я могу говорить тебе, что я тебя люблю, и ты поймёшь, что это значит.
- Пойму.
- И не испугаешься.
- Не испугаюсь.
- Я люблю тебя.
- И я тебя люблю.
- Я хочу слушать всё, что ты хочешь мне рассказать.
- Расскажу. Налить тебе ещё вина?
- Да, с водой, пополам... спасибо.
- Ты правда, не голодна?
- А ты? Ты правда, не голоден?
- Сейчас гляну... нет пока...
- Женя... ты... я тебе уже говорила, что ты... ты неподражаем?..
- Как же я люблю твой смех...
- Рассказывай.
- Расскажу, не гони... Ты виделась сегодня с Таней?
- Виделась.
- Как она?
- Исписала почти всю тетрадь... Завтра собиралась мне её отдать.
- Когда её выписывают?
- В понедельник-вторник. Доктор сказал, что, поскольку она не рвётся на волю, лучше её подержать подольше.
- А она не рвётся?
- Она выглядит умиротворённой. Это, конечно, лекарства... но не только. Доктор хочет закрепить это состояние, хочет с завтрашнего дня перевести её на плацебо и посмотреть, что получится.
- И это обычный доктор, в обычной клинике...
- Да. Просто он – ангел. Ещё один ангел в нескончаемой череде...
- Так вот, об ангелах... Это и будет мой рассказ... Ангелам посвящается...
27.
- Первым моим ангелом был пьющий отец. Точнее, он был мне отчимом... но я потом об этом узнал. Он бил маму... Он её, по сути, убил. Медленно убивал... Когда мне было десять, он попал под поезд. Слава богу, он умер на второй день... Не в том смысле, конечно, что получил по заслугам... нет, мне чужда идея мести и возмездия... а в том смысле, что избавил маму от ухода за калекой – ему оторвало обе ноги, руку, череп был расколот... обрубок, короче, остался... я видел его... Почему я называю его ангелом?.. Благодаря ему, у меня выработалось стойкое отвращение к алкоголю. Это отвращение было таким сильным, что переросло физиологическую защиту. Позже, уже в институте, когда после первой сессии меня принялись подначивать однокашники... ты знаешь, как это бывает у пацанов... я выпил стакан водки. И представляешь, ничего... Так, слегка усталое состояние, не больше. Потом я стал выпивать, чтобы белой вороной не быть, и понял, что алкоголь меня не берёт... сколько бы ни выпил, у меня не получалось догнать компанию. Оказывается, каждый организм содержит определённое количество ферментов для расщепления алкоголя... короче, в моём их оказалось больше... или они более активны, чем обычно бывает... Может, простое совпадение, и это мне досталось при рождении... не важно. В любом случае, с алкоголем у меня с детства всё было решено. После гибели отца мама начала умирать... Сначала она падала в обморок, потом просто работать не смогла... А потом сказала мне, что скоро умрёт, что разыскала моего настоящего отца, у него семья, дочь, и тот согласен взять меня к себе. Так у меня появилось ещё три ангела: жена отца, маленькая сестричка и родной отец. Вот в таком вот порядке... Потом я узнал, что отец не хотел меня брать к себе, но его жена чуть ли не условие поставила, или он забирает меня в семью, или она его оставляет. Антошку я полюбил, как только увидел. Ей было около пяти. Это было моё сокровище... Я с ней нянчился всё свободное время. И даже когда уроки делал... Она поэтому сразу во второй класс пошла вместо первого. Мачеха, конечно, во мне души не чаяла. Гордилась мной. Позже, когда я окончил институт, пошёл работать, мы сблизились с отцом. Даже почти друзьями стали. Он рассказал мне свою жизнь и мою историю. Моя мама оказалась его ошибкой молодости, они хоть и поженились, но расстались почти сразу после моего рождения. Она уехала домой, там сразу сошлась с бывшим одноклассником, тот меня усыновил... Мать обеспечивал, она нужды не знала первые пару лет. Потом всё пошло прахом из-за выпивок отца по служебной необходимости.
- Чьё отчество ты носишь?
- Отгадай с трёх раз.
- У твоих отцов одно имя.
- Как ты?..
- Да ладно!.. по одному твоему вопросу.
- Это ещё не всё...
- ...у обеих твоих мам тоже...
- Да... Напиши о таком в романе, не поверят ведь...
- Не поверят...
- Ты не устала меня слушать?
- Отгадай с трёх раз.
- Ладно. Следующим ангелом был мой друг... Впрочем, о нём позже... Он должен появиться под занавес моей истории... хотя промелькнул на самой заре нашей с тобой... Ладно, потом... Потом я влюбился... Не в первый раз, конечно, но крепко. Кстати, все мои любови до этой тоже были ангелами... Одна научила меня тому... Тебе и про это хочется слушать?
- Ещё как! Не отвлекайся на глупые вопросы!
- Так вот, первая моя любовь в девятом классе... Да что это я?.. У меня и до девятого были любови... просто в девятом это получилось взаимно... Ладно, как-нибудь на досуге я повспоминаю, в чём заключалась ангельская миссия моих неразделённых любовей... Итак. Моя любовь в девятом классе научила меня тому, что целовать женщину нужно неагрессивно, мягко... поддаваясь её руководству, так сказать...
- Сколько твоей любови девятого класса было лет?
- Ну как ты умеешь смотреть в корень?..
- Скажешь, отгадай с трёх раз?.. Двадцать пять!
- Потрясающе!.. Двадцать три.
- Дальше!
- Ты хочешь, чтобы я продемонстрировал её урок?
- Ты это уже не однажды демонстрировал...
- И как?.. я усвоил?..
- На шесть... по пятибалльной системе...
- Ну можно ещё?.. Чтобы не потерять квалификацию...
* * *
- Ты готова слушать дальше?..
- Почти... да... уже... готова... Только без демонстраций того, чему тебя научил твой следующий ангел... а то у нас времени не хватит до утра...
- Попробую... Следующий ангел научил меня... Да, правильно... Он... то есть, она научила меня всему остальному... А потом я женился. На ней. И мы были счастливы всю нашу жизнь. Двадцать один год... Потом... Это может прозвучать кощунственно... жутко... но ты поймёшь, я знаю... Следующий ангел забрал у меня любимую и дочь...
- Как звали твою дочь?
- Ты ещё не догадалась?
- Женя?
- Женя.
- Боже мой...
- Женю сбила машина. Жена... Аня, поехала в больницу... она уже не застала дочь... я ничего не знал... она не позвонила мне, ехала сказать... чтобы не по телефону... не справилась с поворотом... Тот, кто сбил Женю... да он же и Аню... косвенно, конечно... короче, он не мог понять, почему я не хотел, чтобы его осудили... А я знал, что он и виноват-то не был... Не важно всё это. Уже не важно. Мы встретились через пару лет, случайно... Он пришёл к Богу... так это называется. Я тоже ходил с ним в церковь. Читал, слушал... Вникал. Вник в то, что Бог не такой, каким его люди себе представляют... пошёл дальше... И вот я там, где я есть.
- А с Таней?..
- Таня тоже ангел. Она расставила все точки над и в моём понимании себя. В понимании того, кто мы есть и зачем мы ходим по земле.
28.
- Да, прочла. ... Не торопи. Я конечно же тебе всё расскажу. Мне нужно немного времени, чтобы всё это осмыслить... чтобы главное выпало в осадок. ... Конечно, увидимся. Ты мне ещё не про всех своих ангелов рассказал. ... Я тоже... Милочку снова собираются взять на выходные на дачу... ... Да, с подружкой. ... После школы. Я провожу её, а потом съезжу к Тане. Я позвоню тебе. ... Ты настаиваешь? ... Ладно, приеду без звонка. ... Ничего... Мне кажется, мы ждали гораздо дольше... ... Давай потоскуем. ... Я люблю тебя, Женя. Боже мой... я тебя люблю...
29.
- Я вся мокрая... Во дворе не было места, пришлось парковаться с улицы... где-то под твоей гостиной. А дождь!..
- А хочешь грозу?
- Хочу. А то какое же начало мая без грозы...
- Будет тебе гроза! Когда все уснут. Только для тебя и для меня.
- Обними меня крепко... Всё... всё... теперь корми, как обещал. Я голодная... с Танькой проговорила, пока не выгнали... и сразу к тебе.
- Пойдём.
* * *
- Теперь можешь говорить?
- Ой... так всё было вкусно... Где ты научился готовить?
- Моя вторая мама учила. А Аня доучивала всяким изыскам.
- Правда, хорошо вот так вот помнить... без боли и тоски?..
- Правда... Знаешь, первое, чему меня научил тот человек, который... который привёл меня в церковь, это что душа вечна, и что жизнь вечна. Я вцепился в эту идею, как в спасательный круг... Она и спасла мою душу от разрушения... Говори.
- Нет, ты мне ещё не досказал то, что в четверг начал...
- Да, я пропустил ещё одного ангела. Но я оставлю его на десерт. Ладно?
- Ладно... Первое, что я прочла в Таниной тетради, была фраза: мама, я ненавидела тебя всю свою жизнь, с детства...
- Круто...
- Круто. Но если бы ты знал, как я счастлива, что она сумела это из себя исторгнуть... Оказывается, она ревновала меня к отцу и ненавидела как соперницу. Надо ли говорить, что после смерти отца её ненависть укрепилась... Потом она сбежала от меня замуж. Муж не дотягивал, естественно, до её папы ни по одному параметру. Они промучились лет шесть, и он ушёл, оставив их в своей квартире... потом эмигрировал. Она заводила какие-то беспорядочные романы... чуть даже снова не вышла замуж... привела этого парня в дом. Я его заранее жалела... не смела только ни слова ему сказать, чтобы подумал семь раз, прежде чем... Но он тоже сбежал... Вот, и с тобой собиралась меня знакомить завтра...
- Да, помню... В ежедневнике записано: день рождения Татьяниной матери.
- Ты её Татьяной называл по собственной инициативе?
- Ну, поначалу, естественно, по имени-отчеству, потом как-то не знал, что придумать... Таня мне не очень нравилось... Так и осталось – Татьяна.
- Она признавала только это имя. Папа её так звал... А я всё никак не могла перейти с Таня и Танюша на это официальное имя... Вот... но это всё голая история... А в исповедальной тетради я прочла взгляд изнутри на её жизнь... Боже, в каком кошмаре она жила... нет, я, конечно, догадывалась, что ей тяжело с самой собой... и даже догадывалась, до какой степени... но что бы я ни делала, как бы я ни пыталась к ней приблизиться, она держала непробиваемую оборону... И она пишет об этом. Она считала меня недостойной отца. Она хотела, чтобы он оставил меня... вместе с ней бы ушёл к другой женщине... и даже присмотрела мне замену, у него в отделе... Господи, глупышка!.. Я помню эту Гелену Чеславовну, мы в молодости в одной компании бывали. Она старше нас лет на пятнадцать, синий чулок и зануда страшная... по-моему, старая дева, замужем, во всяком случае, никогда не была... Сейчас Таня расценивает это как подсознательное стремление быть красивей жены папы, тогда он будет любить дочь больше, чем жену, точнее, принадлежать ей полностью... И вот, моя дочь решила, что это лучшая пара для её любимого папы. Она была уверена, что я тоже ненавижу её, что я хочу избавиться от неё... понятно, это оправдывало её ненависть ко мне. Потом решила, что я хочу забрать у неё память об отце... это когда я утешала её после его смерти. Я, разумеется, утешала, как могла и чем могла... но она решила, что это проявление моей нелюбви к отцу, желание отвлечь её от памяти о нём... Ну и результат: ещё более сильное неприятие. Снежный ком, короче... Ну и о тебе...
- Думаю, всё ясно со мной. Кое-что она мне открытым текстом говорила. Что я ей напоминаю папу, но ей не хватает моего внимания, заботы, нежности... она не на первом месте в моей жизни, а так она не может... она каждую секунду ждёт, что я её брошу...
- Это всё слова, это озвучивание осознанного. А в подсознании у неё сидела заноза другого рода. Да, ты больше кого-либо напоминал ей отца... и твой возраст... Знаешь, почему она придумала легенду о беременности?
- Так это всё же легенда?
- Конечно... Но покончить с… уйти она решила вот почему... Когда она объявила мне, что познакомит со своим избранником... нет, для начала – зачем она решила это сделать, представить нас друг другу... Она понимала, что ваши отношения весьма непрочные. Ты сам говорил, что вы расставались несколько раз. Понимала, что на одном сексе далеко не уедешь, что надо как-то привязывать тебя. Она решила меня настроить таким образом, чтобы я поговорила с тобой, убедила тебя, что ты – её спасение, что я возлагаю на тебя большие надежды в том смысле, что отдаю любимую дочь – любимую дочь, заметь! – отдаю в надёжные руки, чтобы ты поклялся мне быть ей защитой и опорой, каковой был для неё отец. Ты – человек порядочный и ответственный, она это очень хорошо понимала, ты не сможешь нарушить обещание. Чем меньше оставалось времени до знакомства, тем больше она начинала нервничать... И я тебе скажу позже, по какому поводу...
- Я сам тебе скажу.
- Да?.. Ты догадался?.. Ладно. Короче, ей нужно было обложить тебя флажками понадёжней. И хоть она неглупая девочка и понимала, что насильно никто никого ещё к себе не привязал, но, сказал а, говори б... Пошла в ход классическая уловка: я беременна. Куда он – такой благородный и ответственный – теперь денется...
- ...и уж тем более, не переметнётся к её маме...
- Боже мой... да... это так... Мать не сможет увести отца от родных внуков...
- И всё это она осознавала?
- Нет, конечно. Это глубинные механизмы… архетипы... Когда она выпила таблетки... а выпила она более чем достаточно... тут блефа не было... Когда сознание начало отключаться... точнее, переключаться... она почувствовала это переключение, ощутила переход в какие-то другие измерения... она встретила отца... он дал ей понять – как она говорит, не словами, а как будто что-то переслал ей в сознание, какой-то импульс... он дал ей понять, что она может прямо сейчас, в этот момент переустановить софт... перенастроить программу... что-то в этом духе... У меня просто мурашки по коже... Она даёт ему понять, что согласна, но как это сделать? Тогда перед ней возникает пульт телефона, а на нём высвечиваются кнопки, на которые нужно нажать. Она нажимает. Отвечает служба спасения... Она внятно объясняет, что приняла большую дозу транквилизаторов, называет препарат, называет адрес, открывает дверь и падает в прихожей. Этого она не помнит... Помнит только светящиеся кнопки на телефоне. Всё.
- М-да...
- Когда она очнулась в клинике, сначала не помнила ничего, ничего не понимала. А потом в себя пришла, когда со мной разговаривала. Она сначала была прежней собой... грубила и отталкивала меня, а потом, когда я несколько раз произнесла слово папа, у неё, как она написала, словно новая программа запустилась. Стал доходить истинный смысл моих слов, а не их интерпретация её сознанием. А когда писать начала, тогда вспомнила то, что произошло... и говорит, как со стороны на себя посмотрела. Вот такая история...
- Про меня не говорила сейчас?
- Сказала, что знакомство наше не состоится. Она собирается тебе звонить, встретиться, поговорить... а может, даже и встречаться не придётся, сказала. Вообще, она сожалеет, что стольким людям портила жизнь... Представляешь, какая метаморфоза...
- Да. Почти из области фантастики... Ладно. Мы с тобой подумаем, как сделать так, чтобы её не ранить...
- Ты заглядываешь в наше будущее?
- А ты нет?
- Стараюсь не. Не заглядывать дальше нашей оговоренной встречи. Ты же знаешь, я научилась жить здесь и сейчас. Нет, конечно, я не настолько продвинулась, чтобы не думать о завтрашнем дне. И в отношениях, в том числе. Дай я себе волю, я бы ночами не спала, думала бы о том, как у нас всё сложится, и что будет со мной, когда я тебе наскучу...
- ...или наоборот...
- Ну да, в этом плане...
- Значит, не будем про навсегда и никогда.
- Не будем.
- У нас с тобой есть... ближайшие двое суток, так?
- Так.
- И мы.
- И мы...
- И я соскучился...
30.
- В тот день, когда мы встретились в лифте, я получил документы на эмиграцию.
- Вот как...
- Вот так.
- Поздравляю.
- Спасибо.
- Когда?..
- Не спеши.
- А что?
- Я думаю, нужно ли мне это.
- Ну, когда документы подавал, ты же всё учёл...
- Кроме фактора случайности...
- Ты имеешь в виду...
- Поездку в лифте.
- Ты же не скажешь, что она изменила твои планы столь радикально.
- Не знаю, насчёт изменения планов, но пересмотр явно потребуется... Что ты притихла?
- Да нет...
- Можно интимный вопрос?
- Можно.
- Ты жила одна... Ты не мечтала о... о спутнике жизни?
- Конечно, мечтала. Это и есть твой интимный вопрос?
- Это была его первая часть.
- А сколько частей всего?
- Две.
- Ну?..
- А ты себе его представляла?
- Пыталась.
- Каким?
- Это уже третий вопрос...
- Это вторая часть второго вопроса...
Она засмеялась:
- А сколько подвопросов во втором вопросе?
- Два.
- Угу... Значит, это – последний?
- И основной. Если тебе угодно.
- Таким, как ты.
- Прямо вот таким.
- Прямо вот таким.
- Не толще, не тоньше... не лысей, не волосатей...
- ...не умней, не глупей... А Таня в курсе?
- В курсе чего?
- Твоего переезда.
- Возможного переезда, добавим. Никто не в курсе. Кроме моего друга. Кроме ангела, о котором я тебе ещё не рассказал.
- И Тоня не в курсе?
- Наполовину... Я когда-то заикался о такой возможности.
- И что за друг-ангел?
- Школьный друг...
- Ну?..
- Он уехал шестнадцать лет назад...
- И зовёт тебя.
- Уже дозвался.
- Прости, я надоела тебе своими вопросами... Что-то ты не в ударе сегодня...
- Да, что-то не в ударе... прости.
- Тогда замнём.
- Замнём.
«Вот и всё... замяли... Только трагедию делать не стоит. Всё это мы уже проходили... Я всегда мечтала о таком, как ты... Все ваши мечты только о себе любимых...»
«Ну... докури... не спеша, медленно погаси сигаретку и иди... Только без драм... ты уже взрослая девочка... понимаешь, что к чему... Ну, показалось... бывает...»
- Я пойду.
- Не смею задерживать...
- Не провожайте.
- Как изволите.
31.
«Давненько ты не плакала, девушка... – Поплакать иногда полезно... – Ну, это аргумент!.. – Для глаз полезно... – Конечно! – И для души. – А как же!.. – Да, для души, между прочим, тоже. – Ладно, вытирай глазки, и поехали... – Сейчас, ещё немного... Ой, меня что, грабить будут?..»
- Женя, открой!
- Что случилось? Я что-то оставила у тебя?..
- Ты плачешь?..
- Нет, это от смеха...
- Боже мой, Женя... Прости меня... Ну выйди же!
- Лучше ты сядь.
- Сел. Женя... Прости.
- За что?
- За то, что не сдержал эмоций.
- Мы оба не сдержали эмоций.
- Ну, слава Богу, значит, не роботы...
- Не роботы...
- Женя! Повернись же ко мне! Отстегни ты этот ремень... Иди ко мне... Вот так... Теперь плачь... Плачешь ты тоже здорово, как и смеёшься... Плачь... только на моём плече позволяю тебе плакать...
- Значит... я... значит, я плачу... последние... последние денёчки...
- Разберёмся с этим... Плакать иногда полезно.
- Вот я только что... только что себя в этом... в этом убеждала...
- Убедила?..
- Я не успела понять... кто-то в окно затарабанил... я думала, грабить будут...
- Ну... успокойся...
- Да... сейчас...
- Пойдём... И прости ещё раз.
- Ты меня тоже.
- Хорошо. Прощаю. Пойдём. Я психанул что-то...
- И я психанула...
- Ну мы же не упыри какие, чтобы вот так...
- Конечно...
- Всё решаемо.
- Конечно.
- Мы же не собираемся давить друг на друга...
- Нет, конечно... Прости меня.
- И точек ставить не будем.
- Не будем...
- Пошли.
- Пошли.
* * *
- А почему ты называешь его ангелом?.. Нет, я понимаю, конечно, что все мы друг другу ангелы... И всё же?
- Через него я научился принимать людей такими, какие они есть... Во всяком случае, осознанно принимать...
- Интересно...
- Да. Очень... Мы были знакомы с восьмого класса. Он приехал из другого города, пришёл в наш класс новичком, был средним учеником, хорошистом. И я его не любил. Он меня раздражал. Чем – я не мог понять. Манерами своими... не как все был, короче, а меня учили быть, как все. И я старался. Но, сейчас понимаю, я завидовал ему. Тому, что он может себе позволить не соответствовать. Он был незаметный, не выделялся, жил как-то в стороне... при этом не отлынивал от общих комсомольских дел... Короче, как все и не как все. Я долго не мог нащупать эту грань и психовал, когда думал о нём. А чем дальше, тем больше я думал о нём... свои неблаговидные поступки я вдруг начал чистить под ним. Это выводило меня из себя... Ты не представляешь... я увеличил его физиономию из восьмиклассной общей фотографии, повесил у себя в комнате на стену и разговаривал с ним... точнее, я кричал на него... не в слух, конечно, про себя... Ну что пялишься! – орал я ему, - что? что тебе нужно от меня?!. Потом швырял в него чем-нибудь... потом сдирал со стены, опять вешал... замусолил эту карточку... Тебе не странно это слышать?
- Нет, я тебя понимаю.
- Правда?.. Ладно... Где-то в середине десятого я на него наехал... не помню, за что... я прицепился к нему: что ты выделываешься?! – кричал я... кричал, как на его карточку кричал миллион раз. Он спокойно мне ответил, что вовсе не выделывается. Ну и меня занесло... я вмазал ему... у него пошла кровь из губы. Народ оттащил меня. А он даже не попытался ответить, достал платок – у него всегда в кармане был платок... чистый... чистый платок! – прижал к губе и пошёл в туалет... А я сбежал из школы, за школьные сараи убежал... и там плакал... так зло, безнадёжно... В голове готово было взорваться всё, что я в ней хранил – правила, понятия, внушённое, выстраданное... Я едва ли не бился ею о стену... Я ничего не мог понять... перед глазами стояло его лицо – то, с карточки... а я продолжал кричать... я кричал теперь тихим шёпотом, но свирепо, так что связки рвались... я кричал: что пялишься?! я тебя ненавижу!.. Ну и так далее. Потом устал. Потом стемнело, я замёрз. Пошёл, забрал пальто из раздевалки, поплёлся домой, снял его обдрипанный портрет и порвал на мелкие клочки. Ужинать не вышел. Мама пришла, спрашивала, что со мной, я сказал, что не знаю, мне плохо, она предложила отдохнуть, не идти завтра в школу... Она иногда чувствовала, что мне нужно отдохнуть, и писала классной записку, что меня не было по семейным обстоятельствам... Я ни разу этим её доверием не злоупотребил, надо сказать... если она на следующее утро спрашивала: ну что, отдохнул, или ещё денёк поленишься? – я отвечал честно: или нет, не отдохнул, или да, я иду в школу. Ну вот, я не пошёл в школу. Потом не пошёл снова. На третий день мама спросила, что же всё-таки со мной, не стоит ли к врачу сходить... Я тогда взял и ляпнул: я ударил одноклассника. Ну, и всё-всё ей рассказал. Про карточку злосчастную, про мою ненависть... про то, что не знаю, почему и откуда она взялась. А мама говорит: кто-то мудрый сказал, что самый простой способ получить ответ – это задать вопрос...
- Это сказал Аристотель.
- Правда?.. Так вот, она говорит: ты просто должен пожить с этим... попытайся задавать себе вопросы, самые неожиданные и даже нелепые на первый взгляд вопросы, ты разберёшься с этим... в школу, говорит, можешь не ходить пока, только домашние задания узнавай и выполняй. В этот же вечер позвонил... позвонил Олег... этот, мой заклятый... ненавистный... Сказал: прости меня. Я опупел просто: за что? А он сказал: просто, прости и всё, - и положил трубку. Я сначала взбесился. Потом было ощущение, что из меня выпускают кровь... Я лежал на своём диване и умирал... уходили силы... туманилось в голове, я улетал. Потом испугался. Пошёл, разбудил маму. Плакал, рассказал ей о звонке. Она сказала, что я сейчас из гусеницы превращаюсь в бабочку... или, добавила она, из семечка вырастаю в дерево. Поэтому так больно, непонятно, страшно, говорила она. Я говорил, что лучше мне умереть, ни бабочки, ни дерева из меня не получится, я гад, сволочь, подлюга, гниль... мне не место среди людей... и тому подобное... А у мамы было какое-то особое свойство, дар, я бы сказал, всё и вся умиротворять вокруг себя... импульсивный отец очень быстро успокаивался в её присутствии... и дома у нас было как-то по-особому тепло, мирно... тогда говорили – уютно. Теперь это называют хорошей энергетикой. Короче, она сказала: ты сейчас заснёшь, а утром проснёшься с решением. Я тут же провалился в сон, а утром проснулся и словно на потолке прочёл... прочёл что-то вроде: каждый имеет право быть таким, какой он есть, не нравится – отойди, не дружи, а дружишь – принимай человека со всеми его особенностями. Я подумал: и правда, чего я на него взъелся, он же мне в друзья не набивается, и мне он на фиг не нужен, гуляй, парень, стороной и не трогай его, не обращай внимания, живи своей жизнью. Это как-то помогло мне подняться и отправиться в школу... я не могу сказать, что проснулся бабочкой... или деревом. Нет, даже на моль я не тянул... даже на тонкую рябину... Что ты смеёшься?
- Просто... Так хорошо тебя слушать... так хорошо слушать тебя...
- Я проснулся тем же обалдуем, только кое-что в голове утряслось. Как минимум, я понял, что могу жить, не касаясь этого Олега. Или должен постараться так жить. Я шёл в школу, как Матросов на амбразуру... То есть, я понимал, что от школы никуда не уйти, что я должен... и что Олег тоже будет маячить передо мной ещё почти полгода, и это будет теперь больно вдвойне, из-за его извинения и из-за моего полупрозрения... Но его в этот день не было. Я, конечно, ни у кого не спрашивал о нём, делал вид, что произошедшее всем приснилось... ну, или было так давно, что уже забылось, да и было таким пустяком, о котором и помнить не стоит. Потом классная сказала, что у него воспаление лёгких. Ты знаешь... ситуация была, как в песне Высоцкого – он вчера не вернулся из боя... Я... ты не представляешь... я затосковал... Блин... передо мной зияло его пустое место... Нет, чувства вины тут не было и в помине. В этом я отдавал себе отчёт вполне. Я никоим образом не связывал эти два события – то, что я его ударил, и его воспаление. Но меня взяла тоска... На третий день я попёрся к нему. Спросил по телефону у его матери, можно ли мне навестить Олега, как он себя чувствует, если нельзя, то, может, позже, не сегодня... Она сказала, что он поправляется, но лежит в постели пока, и что я могу с ним поговорить немного. Я прошёл в его комнату. Увидел его в подушках, бледного, он читал затрёпанный номер журнала «Москва». Почему-то мне захотелось его... Прости, я закурю... мне захотелось его... обнять... прижать к себе, как сестру... Когда Антошка болела, я страдал страшно и всё время ходил проверять, как она там – дышит?.. Вот и тут на меня накатило... Но я, конечно, сел, как ни в чём не бывало... «Мастер и Маргарита»? – спрашиваю так небрежно, кивнув на журнал... Ну и всё... Можно дальше не рассказывать... потому что этого не пересказать, как не пересказать жизнь... Собственно, мы и пересказали друг другу наши жизни... наши жизни до. Не в тот день, а позже, постепенно. Мы всё свободное время проводили вместе. Но главного я тогда не узнал. Хотя потом, когда он мне рассказал, наконец, я вспомнил тот свой порыв... тот импульс – обнять, как сестру... Курсе на третьем мы учились, я уже со своей будущей женой встречался... ну, и как-то у него спрашиваю: ты когда девушку заведёшь, в смысле, знаешь, как хорошо, когда девушка есть... Ну, он тогда и рассказал... Он и уехал поэтому... Сразу, как границы приоткрыли... Я бы затосковал смертельно... если бы Аня не отвлекала. Мы переписывались с ним, иногда он звонил. Потом появился интернет, стало проще, мы стали ближе в пространстве. Он меня и раньше зазывать пытался, а когда я остался один, так просто насел на меня. Работу нашёл мне... потенциально. Вот так.
- Вот так... И тут снова вмешивается женщина...
- Мы договорились пока не трогать этого вопроса.
- Договорились.
- Жизнь продолжается.
- Да... Life goes on…
- Квартира на продажу выставлена... уже двое смотрели...
- Билеты не купил ещё?
- Нет.
- А с языком как?
- Учу уже год... мне не даются языки... ну напрочь не даются...
- Тяжко работать будет.
- Там, где он мне предлагает – просто невозможно... там постоянный контакт... владеть нужно едва ли не в совершенстве... Олег говорит, я тебя подтяну... А ты спикаешь?
- На бытовом уровне. Но мне бы в голову не пришло уезжать. Когда-то было, правда... когда здесь всё в тартарары летело, работать невозможно было... казалось, что мы все обречены, а где-то идёт жизнь... Но всё это были иллюзии, сейчас понимаю. И прошло давно. Всё на свои места встало... и в голове, и на земле этой...
- А вот у меня, похоже, нет... Я всё время гоню от себя вопросы типа: зачем я еду... за чем?.. Чего жду от этого перемещения?..
- Так ты не знаешь ответов?
- Нет.
- Так это – неосознанный шаг?..
- Знаешь, вот прямо в эту секунду та же мысль пришла... Я в последнее время... с тех пор, как потерял... потерял семью, стараюсь осмысливать каждое своё движение... и души, и тела. А в этом деле почему-то постоянно заминаю все попытки... я конкретно гоню все вопросы и сомнения...
- Чтобы ответы на них не заставили тебя передумать?
- В точку!..
- Так тут диагноз ясен, как божий день... это же...
- Ну-ну?..
- Это же бегство от себя самого.
- Похоже...
- Причём, классический случай.
- Да уж... ты права...
32.
«Пусть будет так... Значит так нужно. Значит, другого варианта нет. Или – точнее – я к другому не готова. Буду готова – придёт то, к чему готова. Значит, надо готовиться... Только позитив в мыслях! Вперёд – шагом марш!..
Не шагается что-то... Негатив душ; всеми силами, а позитива не проглядывается.
Надо дать себе право и время поплющиться. Даю... до конца рабочего дня... Поработать смогу и в расплющенном состоянии... Так, у меня на это час и семнадцать минут, потом – короткая встреча с автором... Окей... поехали...
Мы едем-едем-едем в далёкие края...
При чём здесь далёкие края?.. Про далёкие края сейчас не думаем! Не-ду-ма-ем!!!»
На три такта – тарелка, брек – барабаны... Фафа-фафа-фа-а...
«Ну вот и дальние края, видно, обрисовались...»
- Да, Женя?
- Да, Женя! ... Что ты молчишь?..
- А ты что молчишь?
- Я не молчу...
- Тогда говори.
- Я вот билеты купил... ... Ну, а теперь что молчишь?
- Я проявляю бурную радость...
- Я так и знал. Ты очень хотела посмотреть этот фильм. Сегодня в девять...
* * *
;
ГОРЬКИЙ ЗАПАХ ОСЕННЕГО ЛЕСА
Рассказ
1.
Они встретились в кафе, выпили по чашке кофе, и он вызвал такси.
В подъезде он хотел пропустить её, но она не любила подниматься впереди мужчины и поэтому пошла за ним.
Он шёл всего на пару ступеней впереди, но ступени были такими высокими, что его рука, выглядывающая из рукава тёмного плаща, была прямо перед её лицом.
Не успев осознать, что делает, она взялась за эту руку, как берутся дети.
Он на миг замедлил движение и, как ей показалось, оглянулся.
Но она не подняла глаз.
Он очень крепко сжал её ладонь.
На третьем этаже, не отпуская руки, он открыл массивную дверь.
В прихожей было сумрачно. Ей хотелось поцеловаться с ним прямо здесь и прямо сейчас. Ей хотелось поскорей узнать его губы.
Он принял её плащ, снял свой.
В большой гостиной было удивительно уютно.
Низкий диван, низкие кресла, низкий столик, низкие стеллажи.
Отсутствие свисающей из центра потолка люстры – взамен неё в нужных местах располагались несколько бра и торшер — только подчёркивало приземистость обстановки и располагало к комфортному отдыху. На стеклянном столе стояла в стеклянной вазе розово-жёлтая розочка с такими свежими зелёными листьями, что казалась только-только срезанной с летнего куста. Рядом – бутылка коньяка, два коньячных бокала, перевёрнутые кверху дном на салфетке, прозрачная миска с виноградом и мандаринами и коробка конфет.
Он предложил ей сесть.
— Покажи мне свой дом, – сказала она.
Она сказала «дом», потому что это был именно дом. Многие живут в «квартирах», но это был дом. В нём витал дух жизни, работы, интересов хозяина – его душа, одним словом. В «квартирах» же обычно всё стандартно, как в казармах, в них только спят и едят в перерывах между хождением на службу.
Он снова хотел пропустить её вперёд, но спохватился и пошёл первым.
Она взяла его за руку, как на лестнице.
Он опять очень крепко сжал её ладонь.
Из гостиной он повернул в коридор налево. Через несколько шагов этот коридор расходился в две противоположные стороны. В одном конце было две двери, в другом, напротив – одна.
— Здесь ванная, – сказал он и, щёлкнув выключателем, распахнул дверь, – а здесь уборная. – Он распахнул другую, повернулся к ней и улыбнулся.
Улыбка у него была застенчивая. Она, собственно, только такую его улыбку и знала.
Оба помещения казались очень просторными, потому что отделаны были в светлых тонах. Хотя они и были просторными – гораздо просторнее, чем в современных квартирах.
В другом тупичке была раздвижная дверь из матового стекла, она вела на кухню – большую кухню с двумя окнами. В них почти упирались ветки клёна — в том самом своём колдовском разноцветии, о котором спел поэт, и понять которое можно, только глядя на клёны ранней осенью.
— Я приготовил обед. Хочешь поесть?
— Потом, – сказала она, и оба поняли, что означает это «потом».
Из кухни он повёл её назад, в гостиную.
— Ну, здесь мы уже побывали, – сказал он и снова улыбнулся.
В противоположной от кухни стороне располагались такие же два тупичка с двумя дверями.
— Здесь я работаю.
Они вошли в кабинет, дверь которого тоже была раздвижной, и тоже из матового стекла.
Стол с компьютером, стеллажи с книгами, кресло – низкое и мягкое, как в гостиной – рядом с маленьким столиком. На нём чистая пепельница и пачка сигарет с зажигалкой.
Напротив была спальня.
— А здесь я сплю, – опять его улыбка, обращённая к ней.
Стеллажи с книгами и журналами по всему дому – спальня не явилась исключением. Низкая широкая тахта, застеленная тёмно-зелёным бельём с топорщащимися – ещё не смятыми – складками и откинутым углом одеяла. Рядом с постелью столик с будильником, блокнотом и ручкой. И, опять же, чистая пепельница с пачкой сигарет и зажигалкой.
Глядя на постель, она почувствовала, как на миг сжалась его рука, и без того крепко державшая её ладонь. Это было непроизвольное, конвульсивное движение – реакция на мысль, мелькнувшую у обоих. Даже не мысль... Сейчас они были как два сообщающихся сосуда, содержимое которых циркулировало из одного в другой через их прижатые ладони – если в одном сосуде поднималось давление, это сразу же сказывалось на втором.
Они вернулись в гостиную.
Он подвёл её к креслам и отпустил руку. Она села спиной к окну – это был осознанный выбор, продиктованный соображениями женщины, уже вступившей в осеннюю фазу жизни.
— Какую музыку поставить? – Спросил он.
— Твою любимую, – сказала она.
— Я люблю разную музыку...
Он обошёл кресло, вставил диск.
Зазвучал её любимый древний альбом Алана Парсонса.
Откуда он знает? – подумала она, – от Андрея?.. А что, Андрей его в мои вкусы посвящает?..
Они молча пригубили коньяк.
Он откупорил два мандарина и один протянул ей.
Она принялась отрывать по дольке, изредка смешивая вкус солнечного плода со вкусом самого солнца, пристроившегося на дне бокала.
— Я не забыла сказать, что мне очень понравилась твоя книга? – Сказала она и улыбнулась.
— А я не забыл поблагодарить тебя за это? — Он тоже улыбнулся.
— М-м-м... Не помню, не помню… – сказала она.
Она провоцировала его.
Не будь между ними такой большой разницы, она и не подумала бы заводить подобную игру. Она знала цену себе как женщине, и шла вперёд, не дожидаясь чьих-либо сигналов. Но с ним она побоялась оказаться смешной – а вдруг ей всё только показалось?..
Он поднялся и подошёл к ней.
Она почувствовала его волнение – словно сгустившийся воздух, оно придавило её.
Нет, ничего ей не показалось...
Она поднялась ему навстречу.
— Спасибо за тёплые слова, – и он взял в ладони её лицо.
Вот они – его губы, его руки... Вот он.
Около десяти она сказала, что ей пора.
— Ты не хочешь принять душ? – Спросил он.
— Нет. Я хочу сохранить тебя… – Сказала она.
— А как же?..
— Андрей? Он в командировке до следующего вторника.
— Так, значит, ты могла бы?.. – Он был удивлён.
— Могла бы. Но не останусь. – Она коснулась его щеки рукой.
— А завтра?.. Мы увидимся?
— Нет. У меня завтра протокольное мероприятие. Я поздно освобожусь.
— Поздно – это как?
— Около полуночи, не раньше.
— Так это детское время, – сказал он, улыбнувшись.
И в улыбке, и в голосе прозвучало тщательно скрываемое смятение пополам с мольбой, и она уловила это.
Ей не хотелось, чтобы он думал, что его отвергают, что им пренебрегают. Тем более что это было вовсе не так – она жаждала новой встречи и с трудом представляла, как доживёт до неё.
— Ну, если детское...
— Где и когда состоится твоё протокольное мероприятие?
Она назвала ресторан и время.
— Позвони, я пришлю такси.
— Я приеду, – сказала она.
Они поцеловались, и ей захотелось остаться здесь прямо сейчас.
Он подал плащ.
На миг задержав его, посмотрел вопросительно.
Она опустила взгляд, и он понял её.
Он вышел с ней, назвал таксисту адрес и расплатился.
— До завтра.
— До завтра.
Она была уверена: водитель, бросив взгляд в зеркало, увидел всё то, что оставалось сейчас за её плечами – эскапада немолодой дамы, безумие мальчишки...
* * *
Она оказалась на презентации его первой книги, изданной на грант международного гуманитарного университета, со своим мужем – тот был приглашённым и со стороны этого самого гуманитарного университета, и со стороны виновника торжества, с которым водил творческую дружбу.
Андрей подвёл её к юному герою дня, поздравил и обменялся с ним рукопожатием.
— Познакомься, моя жена, Анна, – сказал Андрей.
Она протянула ему руку.
— Роман. – Он сжал её ладонь.
Ей польстило, что он сразу и легко принял её предложение перейти на «ты» – разница в возрасте была более чем очевидной.
Сейчас ей кажется, что она влюбилась в него именно тогда...
Хотя, нет, наверное, всё-таки чуть позже – когда читала книгу.
Она видела его застенчивую улыбку, ощущала тепло его руки, пожимающей её руку, и боролась с неодолимым влечением к нему.
Её влекло к его мужской сущности, так тщательно скрытой за сдержанными манерами и так ярко проявившейся в его прозе.
Она закончила книгу во втором часу ночи и сразу послала ему эсэмэску:
Удивляюсь, узнавая тебя. Наслаждаюсь твоим пронзительным романтизмом.
Люблю – хотелось добавить ей, но она припасла это на потом.
Он тут же ответил – что-то вроде: «спасибо, тронут».
Тогда она послала весьма рисковое и нарочито двусмысленное:
Не насытилась, хочу ещё.
Есть неопубликованное, – ответил он, а она подумала: ну, что ж, будем о прозе...
— Хочу!
— Я могу пригласить тебя к себе?
— Можешь.
— Завтра?
— Свободна после 13—00.
Теперь она знает: всё, что она только предполагала в нём, отдаваясь ему в своих полуснах-полумечтах, оказалось правдой. Сильный и чуткий любовник, он был скорее раскованным, чем искушённым.
Анна даже не запомнила его тела. Только руки и губы. Она не позволила ему оставить свет включённым, сказав, что стесняется своей постаревшей оболочки.
Он не возражал.
С одной стороны, это было ей всё-таки на руку.
С другой – слегка задело. Она-то знала, что кокетничает, что коже её – особенно после трёх недель, проведённых на нежарком Балтийском море — покрытой ровным загаром, подтянутой самым целебным и действенным массажём, каким являются прогулки на морском ветру, коже её позавидует не только любая ровесница. Ну а с формами у неё никогда проблем не было.
Ладно, выпадет ещё случай продемонстрировать и то, и другое — подумала она, — до весны, а стало быть, до времени, когда улетучатся следы лета, и тело вновь вспомнит о своём возрасте, так далеко!.. Притом что связь эту она собиралась прекратить где-нибудь после Нового года. Она надеялась, он понимает, что между ними может быть только... только физиология, и ничего больше. Крепкий секс, приправленный утончённой чувственностью. Что касается последнего, тут они были на равных.
* * *
Анна освободилась на полтора часа раньше и решила дать ему знать.
Она достала из сумочки телефон, и тот разразился трелью прямо в её руке.
Звонила недавняя приятельница и коллега по переводческому цеху. С ней её познакомил Андрей где-то около года тому назад на какой-то тусовке, а дело продолжили Милан Кундера, Ларс Фон Триер и прочие персоны из когорты «не для всех».
— Занята? – Спросила Тереза.
— Только что отстрелялась.
— Заходи на кофеёк, мне скучно.
— Мне как раз час с небольшим куда-то деть нужно!
— Вот и классно! Жду.
— Как дела? Что нового? Куда направляешься? – Это была обычная манера Терезы: засыпать вопросами прямо на пороге, не дожидаясь ответов.
Дальше должно было последовать: как тебе последняя книга-фильм-пьеса такого-то? – но не последовало... Она замерла и не дала даже скинуть плащ.
— Стой! Ты, никак, в романе?
Это прозвучало забавно, поскольку Анна действительно вступала в роман. В роман с Романом.
— Дай раздеться! – Засмеялась она.
— Завидую я тебе, – сказала Тереза, услышав последние новости. – Я тебя знаю без году неделю, а ты уже второй раз влюбляешься.
— А тебе кто мешает? – Спросила она.
— Да никто! Сама.
— То-то и оно.
— Слушай, неужели у тебя ни разу не возникло чувства, что ты предаёшь мужа, изменяя ему?
— О-о-ой... Перестань... На том же основании Индия может обвинить в измене солнце, когда оно светит на Мексику. Или огурец приревновать меня к лимону. Что за чушь! Измена!.. Предательство! Верность... – Анна глянула на часы.
Тереза перехватила её взгляд.
— Тебе пора?
— Нет, ещё двадцать две минуты.
— Вот это точность!
— Да, забавно... Сначала в меня родители пунктуальность вбивали, а теперь вот работа такая.
— И что, твои дипломаты на самом деле так живут – минута в минуту?
— Нет, конечно... Не всегда, во всяком случае. Только если непунктуальность может привести к международному конфликту.
— Ладно, мы отвлеклись... Ты что-то там про солнце и огурцы говорила.
— Про огурцы?.. – Анна удивлённо посмотрела на Терезу.
— Про верность, неверность, солнце и огурцы.
— А-а! – Она засмеялась. – Это про любовь. Я люблю Андрея. Понимаешь? Люблю! Я люблю Романа. Да! Вот так вот, одним единственным сердцем. Мне что, разорваться? Или оставить сейчас Андрея и уйти к Роману? А потом вернуться назад? А потом снова уйти?.. К другому?.. – Она допила остывший кофе и достала из сумки косметичку. – Я чуть было не сделала глупость на пятом году нашего супружества... Мой Андрюша самым умным из нас двоих оказался. Он сказал: пройдёт это, появится другое, а лучше меня для тебя никого нет и не будет.
— М-да...– Тереза закурила. – Ты рассказывала, как он Машульку нянчил, пока ты с любовником время проводила.
— Вот!.. И за что же мне его бросать, спрашивается? Да он один даёт мне всё то, на что другие вместе взятые не способны.
— Так что ж тебе от других тогда нужно?
— Не знаю... Любовь разве объяснишь? Что-то щёлкает внутри, и потянуло... А потом – щёлк! – и отпустило.
— Может, это не любовью называется?
— Ой, называй, как хочешь! У меня это любовь.
— Сколько ему?
— Андрею?..
— Господи! Да знаю я, сколько Андрею!.. Роману!
— А! Ну да... – Анна засмеялась и услышала, что смех сейчас с головой выдаёт нервное возбуждение: через семь минут ей предстояло набрать его номер. – Двадцать пять... двадцать семь или что около того.
Тереза присвистнула.
— Ну, ты даёшь, мать!
— Да, дорогая. Выхожу в тираж. На мальчиков потянуло... – Это прозвучало ещё более нервно.
Анна прикурила новую сигарету, и Тереза заметила волнение.
— Сама, как девчонка… Руки вон трясутся.
— Да, каждый раз, как в первый.
— И что Андрей? Знает?
— Ну, ему я не докладываю, конечно. Чувствует, думаю, когда кто—то появляется.
— А ты?
— Что я?
— Ты чувствуешь, когда у него кто-то появляется?
— У Андрея? – Сначала лицо Анны удивлённо вытянулось, потом она рассмеялась. – Мой Андрей, во-первых, страшно занят своей научной работой, а во-вторых, он вместо меня моногамный. В нашей семье, видишь ли, всё в равновесии: я люблю убираться, он готовить, он моногамный, я полигамная, я полиглотка, а он... он дальше русского ни шагу.
— И что, он ни разу тебе не изменил?
— Конечно, ни разу. Уж я-то почувствовала бы! – Анна глянула на Терезу с превосходством опытной в таких делах женщины. Потом спохватилась. — Всё! Звоню! – Возвела очи к небу, шумно выдохнула и набрала номер.
* * *
Они встретились в кафе, выпили по чашке кофе, и он вызвал такси.
2.
Андрей съехал с обочины на грунтовую просёлочную дорогу.
Они любили именно этот путь, а не заасфальтированный большак, рассекавший огромный дачный массив – так создавалась иллюзия того, что живут они в загородном доме, а не на участке.
Дача их была крайней, с двух сторон подступал лес, а густо посаженные кусты сирени, рябины и прочие – непрактичные с точки зрения практичных дачников – растения надёжно прикрывали от ревнивого глаза невозделанный зелёный газон, подобие альпийских горок и спонтанные цветочные посадки по всей свободной территории.
Приезжали они сюда по большей части с компаниями – позагорать, побродить по лесу, нажарить шашлыков, отдохнуть, одним словом, от города. Только в первые годы – очень давно – они пытались сеять зелень с редиской, но скоро поняли, что дом и шесть соток земли нужны им исключительно для безделья. А время на это выпадало не так часто, чтобы тратить его на попытки заняться тем, что кто-то делает гораздо лучше. Постепенно к столь нестандартному использованию земли и времени соседи попривыкли и перестали бросать камни – и буквально и фигурально – в их огород.
На этот раз они приехали вдвоём. В пятницу был весьма бурный бомонд по поводу приуроченной к пятидесятипятилетию Андрея международной награды за вклад... — и т.д. и т.п. — с ночным боулингом и утренними заплывами в открытом бассейне.
Разумеется, в воскресенье хотелось отдохнуть от всех и вся.
К тому же, похоже, это были последние сухие и тёплые осенние дни, за которыми резко наступают холода, и жизнь входит в новую, отличную от прочих времён года, фазу. Правда, впереди ещё ждут рождественские и новогодние огни, бурные весёлые вечеринки – но они лишь ознаменуют конец, уход, отлив всего того, что зародилось весной, достигло своего апогея летом и смиренно увядает сейчас – вот как этот лес.
Лес был пустым и прозрачным, но не казался неуютным из-за удержавшегося до самого конца ноября пасмурного тепла.
Запахи были влажными и горьковатыми. Анна вдыхала их с наслаждением и жадностью.
Она шла по лесу без цели — просто сделать круг, пока муж разожжёт огонь, бросит на него заготовленный уголь, нанижет мясо на шампуры. Тогда она вернётся, и они будут наблюдать, как подрумяниваются розовые кусочки свинины вперемешку с полупрозрачными агатовыми дисками лука, слушать зазывное шипение сока на угольях, вдыхать будоражащий аппетит дым и подстёгивать его, аппетит, прохладным красным вином.
Да, она шла без цели и почти без мыслей. Если что-то и пошевеливалось в голове, так только связанные с нахлынувшими и переполнившими её существо несказанной благодатью обрывки подобающих сентенций.
…Так хорошо, так невыносимо хорошо может быть только вот в такой дивный, тихий день. Только когда в тебя – полную жизни и любви, вполне состоявшуюся женщину – безумно влюблён молодой, но уже заявивший о себе талантливый писатель. Только рядом с таким родным и близким, с таким надёжным и верным мужем, как её Андрей – с которым можно молчать и не заскучать, говорить и не наговориться, миловаться и не насытиться...
Анну охватило возбуждение.
Хорошо, что они приехали сюда под вечер субботы, а не в воскресенье, как планировали сначала.
Они переночуют здесь вдвоём, вдали от шумных компаний, города и неотрывно связанных с ним забот и переживаний.
Они отключат свои телефоны.
Они, наконец, смогут расслабиться и подарить друг другу незабываемую ночь – такую, о которой долго вспоминаешь, а потом ждёшь её повторения...
Наверняка, Андрей соскучился по жене.
Да и у неё самой давно не было «постели» — Роман уехал в Голландию по приглашению одного из университетов для участия в каком-то проекте в поддержку молодых литераторов Европы.
Она скучала, конечно, и даже начинала подумывать: а не продлить ли эту связь? В планах было сказать ему «прощай» после Нового Года – перед отлётом к Машке на день рождения.
Они летели с Андреем, и она предвкушала эту поездку: вдвоём, в хмуром зимнем Лондоне должно быть очень даже романтично!
Они будут бродить в обнимку по музеям и выставкам, греться в кафе и танцевать в ресторанчиках, а по ночам она будет отдавать свои любовь и нежность, которые предназначены только ему, и которые никогда не иссякнут в ней, а ему никогда не надоедят.
И роман с Романом вовсе тому не помеха!
Роман обожал её.
А ей нравилось быть обожаемой мальчишкой вдвое младше её самой. Младше её дочери!..
В разлуке он забрасывал Анну электронными письмами, короткими, как удары пульса, ёмкими, как стон.
Анна нуждалась в них, словно больной в наркотике...
Она вспомнила вдруг, что поток их заметно поредел в последнее время, и её снова больно кольнуло это обстоятельство – так больно кололо всякий раз отсутствие нового письма в сумке Летучей Мыши.
У любой влюблённой женщины найдётся масса разумных и логичных оправданий тому или иному поступку – и даже проступку – предмета её обожания. Экзальтированное воображение Анны раскладывало всё по полочкам на раз: безумно занят всяческими мероприятиями (предположение, что три минуты на пару фраз можно выкроить утром или перед сном, рассеянно опускалось), не всегда под рукой компьютер и инет (то, что айпэд всегда при нём, благополучно забывалось), и так далее, и тому подобное... Этой анестезии хватало ровно до получения следующей порции ожидаемого. К тому же, он вот-вот должен вернуться...
Нет, пожалуй, с Романом можно и потянуть. До весны, скажем. Или даже до лета.
Летом её снова ждёт милая сердцу Паланга, а в Паланге – милый сердцу старый добрый друг. Он, конечно, не старый, тоже намного моложе её – просто связывает их давнее-давнее знакомство, которое однажды плавно и естественно перетекло в такую же тёплую, как и их дружба, близость.
Да, пожалуй, она погодит с разрывом – жалко отталкивать мальчика, да и зиму с её угнетающими холодом и теменью легче пережить, когда ты в постоянном тонусе.
Решено! Всех оставляем на своих местах до лета!
* * *
Она уловила дымок мангала и решила вернуться.
Андрюша!.. Милый мой Андрюша! Мой милый, милый, милый, замечательный Андрюша...
Таким она не видела мужа очень давно. Лёгкость? Игривость? Он лучился счастьем и покоем!..
Когда они насытились удавшимся кушаньем, Андрей убрал лишнее со стола, накрыл растянувшуюся в шезлонге Анну пледом и поцеловал её в лоб.
— Андрюша... Как же я тебя люблю.
Анна прикрыла глаза.
– Как же я соскучилась по тебе. – Теперь она смотрела на него полными желания глазами. Она знала, как на него это действует. – Давай допьём и пойдём...
— Давай, – сказал он, раскуривая трубку. – Только поболтаем немного, ладно?
— И тебе не лень?
— Нужно обсудить одно событие. И сейчас самый подходящий для этого момент.
— Ты имеешь в виду новогодние праздники?.. Или поездку в Лондон?
— Я имею в виду наш развод.
3.
Через пару дней, когда Анна, наконец, свыклась с мыслью о том, что отныне, забегая к Терезе на кофеёк, будет встречать в её доме своего бывшего мужа, она получила короткую записку по имейлу:
«остаюсь в амстердаме. это любовь. свадьба на кристмас. привет андрею. роман.»
* * *
;
РОМАН ДЛИНОЮ В ЖИЗНЬ Или Форэвэ тугезэ.
Рассказ
После долгого поцелуя прямо тут, у едва захлопнувшейся двери, дыхание обоих сбилось на поверхностное и неровное. Но быстро вернулось в обыденный ритм.
По чашке кофе: ему чёрный, ей со сливками.
Пили молча. Да и о чём им разговаривать? О любви друг к другу? Так об этом не разговаривают. Словами, во всяком случае… А обо всём остальном и словами – о работе, семье, планах на жизнь и отпуск – они в другом месте говорят.
Вот позавчера, в субботу они встречались по спонтанно возникшему поводу. Её мужу презентовали неимоверных размеров бутылку виски - подобные выставлены в супермаркетах с такими многозначными ценниками, что она даже не пробовала вникать в их стоимость - ну и не откупоривать же в одиночестве! Быстренько соорудили крылышки барбекю, не слишком задумываясь о сочетаемости напитка и блюда: мы, народ простой, снобизмом не обременённый, если это напиток, то вот это - закуска. И позвонили, разумеется, самым близким.
Так вот, позавчера она узнала от его жены, что младшая, слава богу, наконец-то стала девушкой – все дружно переживали: шестнадцатый год, а ничего…
Он расслабил узел галстука.
Она откинула голову, тряхнула волосами, скрутила их в жгут и завязала на макушке узлом. Они, конечно, рассыплются, но это потом.
С шершавым свистом шёлковый галстук юркнул концом в петлю и повис в его руке укрощённой серой змейкой.
Она сняла кольца и положила рядом с чашкой.
Дальше опять был его ход. Он принялся расстегивать рубашку: верхняя, самая тугая пуговица, три на груди, две на животе.
Она отёрла салфеткой остатки помады с губ.
Он скинул пиджак и выпростал рубашку из брюк.
Она поднялась со стула, подошла к дивану и потянулась за бельём, лежащим в пакете на кресле рядом.
Он лёгким движением разложил диван.
Она привычно быстро постелила бельё.
Теперь они стояли лицом друг к другу.
Она сняла джемпер.
Лифчиков она не носила отродясь. Грудь уже была не такой упругой и молодой - возраст, трое детей - но она не стеснялась себя, она знала, что для него это не имеет значения.
Обычно им хватало пары часов.
Если вдруг выдавалось больше времени, это их только радовало.
Если меньше – не огорчало: сладость близости вообще перечёркивала все огорчения жизни.
Да и настоящее огорчение постигло их лишь однажды.
Это случилось тридцать с небольшим лет тому назад.
* * *
Весенний день словно был создан для праздника.
С утра по городу полоснул внезапный озорной тёплый ливень. Он был таким задорным, что, казалось, именно после него так же внезапно и разом рванула наружу затаившаяся в лакированных почках зелень.
Каштаны выставили свои бледно-зелёные вопросительные ладошки, будто проверяя: что, дождь уже кончился, можно выходить?
На липах появились сонные резные листочки – не такие энергичные и смелые, как на каштанах, но тоже полные любопытства.
Трава потянулась в рост - казалось, даже слышен шорох, с которым самый шустрый верхний росток выползал из объятий нижнего, нижний из едва оформившегося, а едва оформившийся – из земли.
В этот день было много свадеб. И в том числе – их.
Все свадьбы похожи одна на другую – с цветами, шарами, гостями, криками «горько», смехом, песнями до хрипоты и танцами до упаду.
И у них всё было, как у всех.
Было им по двадцать одному году. Он недавно вернулся из армии. Она заканчивала четвёртый курс своего любимого университета на своём любимом факультете философии.
Как получилось, что в столь судьбоносный день они оказались в разных местах: он в кафе «Радуга», а она в студенческой столовке?..
Вот так и получилось. Не они первые, не они – к несчастью – последние.
Они дружили со школы: учились в одном классе и жили в соседних подъездах.
Однажды, в конце десятого, перед самым выпускным, он её поцеловал.
Потом они признались друг другу в любви.
Потом его призвали в армию, а она поступила в университет.
Потом они поссорились в письмах и решили независимо друг от друга: это было несерьёзно, школьная любовь – всего лишь репетиция Настоящей Большой Светлой Любви под названием «Форэвэ тугезэ».
Когда он вернулся, она уже дружила и даже целовалась с мальчиком из своей группы.
Он поступил на подготовительный курс в университет и подружился с девочкой из своей группы.
Однажды она позвонила ему и сказала: знаешь, я выхожу замуж.
Он сказал ей в ответ: и я женюсь.
А мы уже подали заявление, сказала она.
И мы подали заявление, сказал он.
Пригласишь? – спросила она.
Конечно, - ответил он – а ты меня?
Конечно, сказала она.
Но тут выяснилось, что они не смогут быть на свадьбе друг друга. Потому что свадьбы их назначены на один и тот же день. И это страшно огорчило обоих...
Потом они увязли в сессиях, вступительных экзаменах, практиках и каникулах с отложенными до этой поры свадебными путешествиями, и встретились только осенью, в университете: она и её муж вышли на последние рубежи, отделявшие их от получения дипломов, а он и его жена стали промокашками на историческом.
Обе начинающих жены заметно округлились в известных местах и, как оказалось, ждали первого, следующего за свадьбой приятного события в конце января - начале февраля. Что и произошло последовательно и благополучно с разницей в три дня: сперва она родила девочку, а он… его жена, то есть – мальчика.
Во избежание новых непредвиденных огорчений, для регистрации своих первенцев они согласовали и дату, и место, и устроили скромное застолье по этому выдающемуся поводу.
Он и она, сидя по разные концы большого стола с традиционным набором кушаний в виде домашних солений, сельди под шубой, салата оливье, варёного картофеля, жареных котлет и тушёных кур… он и она переглядывались недоумённо, словно спрашивая себя и друг друга: что тут происходит, кто это рядом с тобой, там, где должна (должен) быть я?.. И почему тут двое малышей?.. Ну ладно, двое, но почему один твой, а другой мой – они оба должны быть НАШИМИ!..
Но в шуме-гаме, производимом многочисленной радостной роднёй, писке и рёве, производимом то проголодавшимися, то промокшими, то ещё что-либо виновниками торжества, им было не до ответов.
Потом дипломы-сессии, аспирантуры, сессии-защиты…
Что они тогда обмывали, уже не вспомнить.
Это всё ещё были весёлые беспечные времена то ли студенчества, то ли аспиранства – что, по сути, одно и то же в смысле беспечности и весёлости.
Детей всё ещё было по одному на каждую из ячеек – подросшие, они уже не нуждались в мамах-папах так остро, как в первые месяцы и годы жизни… Впрочем, чушь – дети всегда нуждаются в родителях, просто это очень удобная отговорка для того, чтобы сплавить своих детей своим родителям на три ночи и два дня …
Так вот. Компания – как всегда – человек… много, короче. Квартира, пока ещё соответствующая количеству... членов семьи, не гостей. Но – в тёплой компании тесно не бывает.
Магнитофон «Комета». Рядом на полу куча бобин с плёнками, среди которых, наряду с новыми, серо-глянцевыми, попадаются по сто раз клееные уксусной эссенцией, полуосыпавшиеся «тип 4», цвета сливочного шоколада, выкинуть которые рука не поднимается: ну где ты теперь найдёшь, например, «мон амур» - ведь эра тотальной доступности ещё далеко за синими горами...
Застолье.
Селёдка под шубой, оливье, варёная картошка.
Опять же – жареные котлеты и тушёная курица.
Домашние соленья из домашних кладовых.
Варна, Рислинг, Медвежья кровь – спасибо дружеской Болгарии.
Водку они тогда ещё не пили, а про виски слышали только в кино.
Если уж хотелось чего покрепче – дагестанский коньяк. Или молдавский. Кстати, тоже было. Или кубинский ром – но это похуже.
Потом – танцы, кофе, чай, танцы. Потом песни и параллельно танцы… Телевизор был в опале - презренный ящик включался только на какой-нибудь праздничный огонёк: а вдруг в конце Карела Гота покажут, или Фридрих-Штадт-Палас - какая-никакая, а зарубежная эстрада.
Он и она танцуют. Не в первый раз, конечно. Но впервые как-то по-особенному. Близко. Нежно. Чувственно. Им можно – они давние друзья. Супруги рядом, всё видят – да они и не смотрят – а остальным дела нет, у них свои танцы-близости-нежности…
Он вдруг спросил: ты любишь мужа?
Она засмеялась – легко так и заливисто. Он когда-то очень любил её смех.
Ну и вопросик, говорит она.
Нет, ты ответь.
А ты?
Я?
Да. Ты.
Люблю ли я твоего мужа?
Она опять смеётся, кое-кто уже поглядывает на них: мы тоже хотим, мол, что там у вас весёлого такого?..
Нет, свою жену.
Я первый спросил!
А я вторая!
Он прижал её к себе так, что она задохнулась. И посмотрела на него так, как никогда ещё не смотрела.
Он тоже посмотрел на неё так, как ещё никогда не смотрел. Даже тогда, когда в первый раз поцеловал - тогда они так смотреть ещё не умели.
В понедельник они встретились в буфете и сели за один столик.
Он сказал: знаешь улицу Коммунистическую?
Она засмеялась и ничего не ответила.
Дом пять, квартира восемь. Завтра в два.
Она допила свой кофе (тогда именно это называлось словом кофе), поднялась и сказала: пока.
Она протянула руку к чёрной кнопке, но дверь открылась до звонка.
Сначала они долго целовались в прихожей. Потом в кухне. Потом в комнате.
Потом он раздел её и долго-долго разглядывал. А она – его.
Потом это вошло в ритуал.
И позже – гораздо позже, когда короткое свистящее слово, обозначающее интимную близость, вошло в обиход всех слоёв и возрастов общества – это было названо ими визуальным его вариантом.
Потом был тактильный, потом вербальный.
Потом они пользовались различными версиями под настроение.
Ко времени, с которого начался мой рассказ, и один, и другой, и третий виды успели смениться тем, чему нет названия. Немое общение глубинами: интеллекта, сознания, духа. И плоти.
Их вызревшие во взаимной любви средоточия плотской радости обрели свой собственный язык. Отголоски же тайного утробного общения доносились до остальных частей организма с помощью импульсов, передаваемых по разветвлённой весьма отзывчивой и безотказной системе нейропроводов. А целоваться они любили всегда: затяжн;, со вкусом.
Они встречались почти каждую неделю. На разных квартирах.
«Квартир на сутки» тогда ещё не было. Зато было много друзей и приятелей, которые – в отличие от друзей и приятелей из американских фильмов – не спрашивали: «ну, кого ты собираешься сегодня ...», что в переводе на не столь откровенный русский означало бы: «кого ты приведёшь сегодня в мою квартиру?»
Потом накатила новая волна детей и диссертаций: мальчик у неё, девочка у него, потом по мальчику у обоих, у неё защита уже докторских – собственной и мужа, а потом и у него то же самое и девочка…
И всё это параллельно с перестройкой, гласностью, ускорением, дефолтами и путчами.
Но на их любовь ничто - ни из перечисленного, ни неупомянутого - не повлияло ни коим образом. И на частоте встреч не отразилось - когда наступал вынужденный перерыв, они могли спокойно обходиться без… да без этого: просто лежали рядом и смотрели друг на друга.
Потом ласкали и целовали.
Потом говорили.
Он ни разу не задумался над тем, чьего ребёнка она носит на сей раз - ведь отцом вполне мог оказаться и он. Это не имело значения для него: он любил её всю, со всем её содержимым, даже с тем, что должно было отделиться, исторгнуться из её плоти в назначенный срок.
И она не задумывалась - для неё это тоже не имело значения.
А уж для ребёнка тем более: он был любим всеми, кто его так или иначе окружал – а что ещё нужно крохе?..
И вот, последнему ребёнку – его девочке - шестнадцатый год. Ни старшие, ни средние – младшим ещё рановато, как бы то ни было - не спешат сливаться в ячейки, плодиться и размножаться, а просчитывают автономные планы на будущее, планомерно осуществляют их и считают дальше.
* * *
Она коснулась его щеки.
Он знал, как она любит его послеобеденную небритость. Но сейчас он прямо с симпозиума. На котором, к тому же, держал речь. Поэтому щека гладкая.
Он вдохнул её запах.
Она знала его любимые духи и в день свидания пользовалась только ими. Ими она пользовалась только в день, когда шла к нему - чтобы отделить себя для него хотя бы вот таким эфемерным образом.
Потом все органы чувств вовлекли их в дивную круговерть, в которой теряешь ощущение реальности… да что там, которая сама становится единственной реальностью.
Потом всё улеглось, и настал покой.
Она полежала щекой на его груди – недолго, ровно столько, чтобы не прорасти, не пустить корней.
Однажды она опрометчиво заснула в этом положении – то была первая и последняя ночь, проведённая ими вместе за почти тридцать лет вот таких вот встреч. И стоила она, эта ночь, обоим очень, очень дорого. Платили утром - невыносимой болью, которая возникает, когда режут по живому без анестезии.
Он не закрывал глаз – чтобы не заснуть ни на миг. Слишком драгоценным было для него время, проведённое рядом с любимой…
* * *
На самом деле всё было совсем иначе.
На самом деле, они поженились тем весенним умытым днём.
Родили и воспитали троих детей.
Защитили свои кандидатские и докторские диссертации.
Купили большую кооперативную квартиру и автомобиль Жигули.
Потом поменяли одну квартиру на три, а советскую машину на несоветскую.
И всё бы было замечательно, если бы была у них любовь.
А вот её-то и не было.
Вернее, была, но в разных местах - как свадьба в моём рассказе.
Бывает, оказывается так: свадьба под одной крышей, а любовь - под разными. Не верите?..
* * *
;
ЖЕЛЕЗНАЯ ДУША
Современный жестокий городской романс
Рассказ
Однажды она получила письмо. Открывать медлила, будучи научена недавним горьким опытом, когда, раскрыв какой-то аттачмент, она загубила всё, что было в её железке – а было там немало, если не сказать, вся её жизнь. Творческая, по крайней мере. Ну и переписка за год с небольшим… Правда, к счастью, всё, кроме начатого, было распечатано. И всё же, предмета для огорчения хватило выше крыши: сканируй теперь каждую страницу, да через файнридер пропускай – на месяц работы.
Получила она письмо от незнакомого какого-то Alex’а. Небольшое – кило триста. Спам, небось, подумала она, но что-то… что-то не дало ей порвать это письмо не читая. Сохранила, пропустила через антивирусник. Открыла. А там – абракадабра полная.
Ну и фиг с ним, снова сказала она решительно сама себе, но опять что-то не позволило нажать ей на кнопку бесследного уничтожения…
Раскодировала-таки. Слава Богу, не транслит – терпеть не может она этих ленивцев, которые не удосужатся себе клавиатуру заменить да программку поставить… Ладно, читаем.
«Здравствуйте! Поздравляю Вас с Днём всех Влюблённых!
Вы меня не знаете, а я Вас знаю. Около года тому назад я встретил Вас впервые в Вашем любимом месте. Вы ходите туда со своей подругой. С тех пор я тоже хожу туда часто. И иногда встречаю там Вас. Я встречаю Вас не только там, но чаще всего именно там.
Я думаю (и надеюсь), что Вы не замужем, или, если замужем, то не очень-то счастливы. Иначе, отчего бы у Вас были такие грустные глаза?..
Сегодня я могу сказать, что я в Вас влюблён. Во-первых, прошёл почти год – а это всё же срок. Ну, и, во-вторых, сегодня можно – сегодня такой день.
Я не прошу Вас ответить мне. Но, конечно, жду и надеюсь.
Алекс.»
Вот такое вот деликатное послание. И что теперь с этим делать?..
На третий день она поймала себя на том, что, даже выходя в магазин, прихорашивается особенно тщательно. По-особому держится, идёт, стоит. Словно знает, что с любой стороны, из любого окна – дома ли, вдоль которого она проходит, автобуса ли, едущего мимо – её может видеть Он.
Где Он встречает её чаще всего? Ну конечно, в Париже! Крохотная кафешка, любимое их с подругой местечко.
Хорошо. Там его будет нетрудно вычислить.
Ещё через день она ответила Ему:
«Спасибо за поздравление. Тронута.»
Тут же ответ:
«Это я тронут. Спасибо за ответ!»
Она позвонила подруге: не хочешь посидеть в Париже?
С удовольствием, - сказала та - сама хотела тебе звонить, давно не виделись.
Как всегда, болтали ни о чём. О серьёзном – буде тема возникала - они говорили по телефону, а в кафе о чём-нибудь земном, подобающем гомону, суете и громкой музыке.
Она сказала, что взяла абонемент на шейпинг – скоро весна, неплохо бы в тонус податься.
Подруга заказала у знакомой художницы новое парео – ей по случаю достался большой кусок роскошного дорогущего итальянского шёлка золотистого цвета. Если по нему писать красным и зелёным получаются умопомрачительные оттенки…
Она незаметно разглядывала посетителей. Ни одного мало-мальски наводящего на размышления мужчины.
Надо как-нибудь прийти без подруги, решила она.
Вечером отправила письмо: «Ловлю себя на мысли, что всюду ищу Вас. Вы лишили меня покоя.»
Ответ не заставил себя ждать: «Надеюсь, не до такой степени, чтобы Вы на меня рассердились…»
Она помолчала два дня – пусть помучается в сомнениях. А между делом решила зайти на кофеёк в свой любимый Париж, мимоходом – шла в книжный.
Кофе, сигарета. Никого. Ну ни-ко-го! Нет, мужчины были – трое. Но ни один из них не тянул на него.
Дальнейшее можно смело опустить. Была переписка. Он не был нахален, развязен, даже сколько-нибудь назойлив. Тем и взял нашу утонченную героиню.
Всё чаще она захаживала в свой любимый Париж.
И однажды…
Однажды застала там свою подругу.
- О! Привет!
- Привет!
- Ты одна?
- Одна. И ты одна, вижу.
- Да вот, шла мимо. Кофейку захотелось.
- Ну-ну…
Посидели, поболтали. Разошлись.
- Пока!
- До скорого.
Через несколько дней – там же встретились.
- О! Привет!
- Привет!
- Ты одна?
…
А переписка – своим ходом. А страсти – близки к точке кипения. А она уже спать не может: до утра пытается представить себе Его, пока с рассветом не засыпает в любовном бреду.
А потом в таком же бреду – по городу бродит.
А в Париже – ни одного лица, замеченного в завсегдатайстве.
И вот – наконец-то!
«Я больше так не могу. Алекс.»
«Я тоже больше так не могу.»
«Давайте встретимся.»
«Давайте.»
На дворе почти лето. Она почти в форме – три месяца добросовестного шейпингования. Свежая стрижка. Собой довольна – а ведь это самая объективная из всех субъективных оценка…
«Вы знаете такое место …?»
Конечно, ещё бы! Приятно, что вы его знаете!..
Крошечный кинозал при академии искусств – человек на сто. Она там бывала, но очень давно, ещё во времена жуткого дефицита хорошего кино.
«Билет на имя Ольга – в кассе. Оплачено.»
Ну, Ольга, так Ольга. Возможно, и Он не Алекс.
Забрала билет. Ряд, место – как положено.
Народ стекается – уже ползала, а то и больше. Разумеется, исключительно женский контингент – мужчинам некогда такое кино смотреть.
- Ой! Привет! – Это её подруга.
- Привет!
- Одна?
- Не совсем. Я не говорила тебе самого главного, прости…
- Ты знаешь, я тоже тебе не говорила…
- Ч-ш-ш… Потом расскажешь…
На сцену вышло трое молодых ребят. Скорей всего, как обычно перед показом - краткая информация о режиссёре, съёмочных перипетиях, кулуарных заморочках тех или иных фестивалей и т.д.
- Уважаемые дамы! Мы собрали вас здесь вот по какому поводу…
* * *
Группа умняшек-студентов разработала программу под кодовым названием «Алекс. Виртуальный флирт в заданных параметрах».
Огромному количеству респондентов было разослано письмо, приведённое в начале нашего рассказа.
Разумеется, те, кто не являл из себя даму, уничтожили его и тут же благополучно забыли. Те из дам, кто никоим образом не мог примерить его на себя – то ли подруги нет, то ли глаза не грустные, то ли воспитание не позволяет - сделали то же...
Фишка заключалась в том, что «Алекс» поддерживал дальнейшую переписку самостоятельно, исходя из собственной многоуровневой оценки культурного, интеллектуального и эмоционального потенциала отвечавшей…
* * *
Когда ещё несколько ребят вынесли в зал огромные охапки роскошных бархатных, почти чёрных роз и принялись раздавать их собравшимся, одна немолодая леди разразилась истерикой.
Это была взаправдашняя истерика, а не просто хамская выходка необременённой хорошими манерами дамы.
* * *
;
ЗВОНИТЕ НАМ ПРЯМО СЕЙЧАС!
Рассказ
4.
Ну, я и позвонила. Хотя раньше не то чтобы не играла в подобные игрушки, а даже не задерживала взгляда на разных этих «мудрых» тёрках-швабрах-тренажёрах. И уж тем более не вглядывалась в «кольца и серьги оригинального изысканного дизайна» – если это оригинальный и изысканный, то вы меня простите... не дотягиваю, видно.
А тут... Что меня задело? Во всяком случае, не цена. Или не только цена, скажем. Хотя цена была до неприличия доступной на фоне всех остальных побрякушек из разных видов и разного цвета золота «со вставками из натуральных бриллиантов». Это было очень простое кольцо с четырьмя камешками, по цене, как я уже сказала, вполне в пределах моей досягаемости.
Когда расфуфыренная барышня слащавым голосом расписывала все прелести этого колечка, а потом двумя пальчиками с ярким лаком на длинных загнутых по-ястребиному ногтях и со свежим ранением маникюрными щипцами на одном из пальчиков поворачивала его так и эдак, меня словно царапнуло по лицу пучком преломлённого света...
Нет, скорей щекотнуло...
Тоже нет...
Это было похоже на очень короткое прикосновение тёплого воздуха, наполненного прохладной пыльцой...
Сложно, да? Но я всё же хочу найти определение этому явлению. Пожалуй, последняя формула наиболее близка к истине. Если придёт в голову что-либо более точное, я поправлю себя.
Именно это заставило меня вглядеться в картинку на экране – я пришивала пуговицу к юбке. Собственно, потому я и не переключила канал, что руки были заняты.
Я вгляделась. Не очень помню, что же я там такое необычное увидела – это было просто впечатление, вызвавшее притяжение. И я тут же набрала номер.
Соединение было странным – какие-то эфирные звуки в процессе набора вместо обычной тишины или лёгкого пощёлкивания. Меня это не смутило, я просто подумала, что, возможно, это издержки многоканальной связи.
– Да? – Ответил мужской голос.
Какой-то... ровный, тёплый... домашний, что ли.
Я ожидала услышать женский – хотя бы тот, что продолжал вещать с экрана, членораздельно повторяя номер, с которым я уже была соединена.
Ну ладно, почему бы и не мужчина? Только звучать он должен был так же, как звучат все эти белозубые крепыши, убеждающие вас в том, что вот эта вот штуковина сделает вас счастливейшим из живущих, как только вы возьмёте её в руки, заплатив «ну просто смешную цену», да ещё получите в подарок «совершенно бесплатно!» (подумайте-ка: совершенно бесплатный подарок!..) дополнительный кусок чего-нибудь.
Нет, то был голос совершенно из другой оперы.
– Э-э... Здравствуйте, – растерялась я.
– Здравствуйте, – всё так же спокойно ответили мне.
– Вот... звоню. Как вы и предлагали... прямо сейчас, – пытаюсь я шутить.
– Долго же вы собирались!
По тому, как звучал голос, я поняла, что это ни шутка, ни ошибка, а что-то... вот опять слов не могу найти... что-то необычное, что-то в высшей степени неординарное. Что-то потустороннее. И тут я ощутила то же, что и от нескольких отражённых гранями камня лучей, только уже не щекой, а всем телом.
Но – назвался груздем... Нужно было идти дальше.
– О, это вам показалось! – Игриво отвечаю я.
– Не думаю. – И тут же, без паузы: – Садитесь на четыреста восемьдесят восьмой троллейбус и приезжайте.
– Четыреста во... но у нас в городе нет такого троллейбуса.
– Есть, – решительно, но очень мягко перебили меня.
– Но... я думала, что вы доставляете на дом...
– Лучше вам приехать. – Настойчиво, но мягко.
Думаю, может и впрямь лучше – сама выберу, проверю... О том, что на дворе ночь, я как-то забыла.
– А ваш адрес?
– Троллейбус номер четыреста восемьдесят восемь. – Сказали мне, и я услышала гудки отбоя, опять же какие-то не такие... пространство, в котором они звучали, было какое-то не такое... Ну, не знаю, как объяснить.
Глянула в окно: не идёт ли снег. Если идёт, это послужит оправданием тому, что я решу не ехать никуда в одиннадцать ночи.
Снег не идёт, на градуснике минус один.
Я оделась, взяла деньги – чуть больше, чем требовалось, на всякий случай – и вышла из дому.
Едва я подошла к троллейбусной остановке, которая была в двух шагах от моего дома, как подъехал тот самый... номер четыреста восемьдесят восемь. Я села в него, не задумавшись даже: в ту ли сторону? до какой остановки?..
В ушах... – или в голове?.. – слегка потрескивало, как в телефонной трубке. Народу было немного, как обычно в позднее время. Я села к окну, чтобы узнать то место, куда я направлялась, притом, что знать его я не могла. И всё же – вдруг вывеску какую увижу подходящую.
Через несколько остановок в ушах... или в голове, а может, и из динамика раздался голос мужчины, с которым я говорила по телефону:
– На следующей остановке вам выходить.
Хорошо, подумала я, значит, и дальше поведёт.
Я вышла из троллейбуса и повернула в арку.
3.
Эта тёмная арка! Когда мы покупали нашу замечательную во всех отношениях квартиру, единственное, что мне не нравилось, так это вот эта самая арка, ведущая с улицы во двор.
Я даже спросила у мужа: а можно тут фонарь повесить?
Думаю, можно, сказал он.
Но мы так и не сделали этого. Вот уж четвёртый год пошёл, как вечерами, входя в темноту арочного свода, я принимаю решение: всё! занимаемся фонарём! завтра же!
Не успела я вставить ключ, как замок щёлкнул и дверь открылась.
На пороге стоял муж.
– Ну, наконец-то! – Сказал он. – Хоть бы позвонила.
Я же позвонила, мелькнуло в голове и тут же вылетело.
Потому что из комнаты вылетела наша дочь.
Она обхватила меня, не давая скинуть плащ, и тихонько заскулила – это у неё был такой приёмчик: изображать беззащитного щенка, если чего-то требовалось добиться от меня или отца.
– Ну, ладно... дай раздеться... я вся мокрая.
Я раскрыла просыхать зонт, муж принял плащ и повесил его на плечики.
– Почему вы не спите? Что случилось?
– Где ты так долго была? – Спросил муж. – Я ведь и волноваться умею. Поешь?
– Нет. Я сыта. Была у Полины. Она девичник сегодня устроила по поводу своего повышения и отъезда мужа в командировку. Я же тебе вчера говорила...
– Я забыл. Прости. Но телефон-то в доме у неё есть?
– Ой, мы заболтались. К тому же я знала, что ненадолго. Все ещё остались, между прочим. Это я одна такая порядочная... Дашуня, почему не в постели?
Дашуня смотрела на меня своими большущими глазищами, в которых всегда что-то да фонтанировало. Сегодня это была загадочность.
Я перевела взгляд на мужа:
– Что происходит?
Он посмотрел на дочь, и они хором возвестили мне:
– Ты выиграла поездку в Лондонский зоопарк!
– Боже... О чём вы?..
И они мне напомнили.
Как-то раз наша активная дочь Дашуня, с которой всегда происходят самые невероятные вещи, что вошло уже в семейный фольклор, глядя какую-то передачу по телевизору, прибежала на кухню, утащила меня за собой и, не давая опомниться, сказала: мама, быстро читай вопрос и отвечай на него!
В вопросе было про Лондон, про какое-то животное, кажется, лошадь и какого-то героя – всё это нужно было проанализировать, совместить и дать ответ.
Я даже и не собиралась ни вникать в вопрос, ни думать над ответом, ни, тем более, кому-то там его – этот ответ – давать.
Но дочь одной рукой вцепилась в меня, не позволяя уйти, а другой накручивала диск телефона.
– Быстрее думай! – подстёгивала она меня.
– Даша, прекрати! – прикрикнула я, в очередной раз пытаясь высвободиться.
И тут она с ангельским выражением лица протягивает мне трубку.
– Да, мы вас слушаем! – раздался приятный мужской голос. Он звучал в трубке и с экрана телевизора. – У вас уже готов ответ на наш вопрос? Представьтесь для начала...
Пока он пытался наладить контакт со мной, мне ничего не оставалось, как прочесть-таки вопрос и дать ответ на него.
– Совершенно верно! – Радостно воскликнул ведущий и повторил за мной. – А теперь не вешайте трубку, вам необходимо ответить ещё на несколько вопросов, которые, надеюсь, не заставят вас долго думать, вы же помните, где вы живёте?.. – И т.д. и т.п., он продолжал молоть всё это, а со мной уже говорил другой голос.
Этот голос показался мне до невозможности знакомым, но у меня не было времени сосредоточиться на нём. Поскольку пришлось выдавать анкетные данные: адрес, возраст, далее – по списку.
– Мы с вами свяжемся, – сказал мужчина в трубке и попрощался.
Я вдохнула поглубже, чтобы выговорить моей Дашуне всё, что я о ней думаю, но она смотрела на меня своими огромными глазищами, в которых плескалось, переливаясь через край, восхищение матерью. А ещё гордость и мечта.
Мне ничего не оставалось, как выдохнуть и отправиться на кухню, где в раковине тоже плескалось и уже едва не переливалось через край, поскольку кран я выключить не успела, а посудная тряпка... Короче, понятно.
Через пару недель дочь встретила меня на пороге, размахивая кокой-то бумажкой, и не дав раздеться, потащила меня на почту. На почте меня ждала бандероль. Дома мы вынули из неё какую-то папку с какими-то бумагами, которые нужно было заполнить всей семьёй, сочинить какой-то рассказик о чём-то – кажется, о животных или животном, с которым у вас что-то там... – что мы и сделали. Рассказ пришлось писать мне – филолог, как никак... И вот, не прошло и полгода... Да это было перед Новым Годом, а сейчас начало мая.
Как я сопротивлялась! Я терпеть не могу пустой траты времени! Я не верю в дурацкие розыгрыши и лотереи! Всё это для неудачников и бездельников!
– Повторите с самого начала, – сказала я.
Они повторили.
Из рассказа следовало, что в июне мы всей семьёй едем на пять дней в Лондон. В знаменитый лондонский зоопарк.
Боже мой! Лондон – мечта моей юности!.. Я же знаю его, как свои пять пальцев! Я с детства читаю любую литературу, где только упоминается это священное для меня имя! У меня до сих пор жива карта города, которую я когда-то выцыганила у сокурсницы – её папа имел какое-то отношение к международной торговле и частенько бывал в странах соцлагеря, а иногда залетал и подальше.
Лондон!.. Я и Джека Лондона полюбила только за его фамилию...
– Ты помнишь, мы едва успели?! Ты не хотела писать рассказ! – Укоризненно сказала дочь.
Надо добавить, что наша Дашуня приложила к моему рассказу две своих иллюстрации, хоть этого вовсе не требовалось – она всегда перевыполняла любое задание.
– Но ведь успели! – Оправдывалась я.
– Еле-еле! Если бы я тебя не...
– Хватит, девочки! Не ссорьтесь! – Сказал наш папа и муж. – Мы сделали, мы успели и мы победили! А теперь – спать! Завтра нужно позвонить по этому номеру, чтобы подтвердить нашу готовность и выполнить формальности. – И он протянул мне листок с номером.
Утром я обнаружила приклеенный к холодильнику лист бумаги, на котором Дашуниным внятным почерком было выведено: «не забудь позвонить!».
В кармане куртки лежала записка аналогичного содержания, в кошельке ещё одна, а на проездном болтался розовый стикер с зелёными буквами, расставленными в том же порядке.
Потом, позже, после обеда, до шести ещё много времени – откладывала я...
Вместо нас поехала пара, которая была в резерве.
2.
Ночью мне стало плохо.
Страшно резало низ живота.
Муж несколько раз порывался звонить в скорую, но я не позволяла, сказала: будет хуже, дам знать. Выпила спазмолитик, чуть полегчало. В конце концов, я кое-как нашла удобную позу и под утро уснула.
Уходя на работу, муж убедился, что я более-менее в порядке, и сказал:
– Выспишься, сходи на приём, или хотя бы позвони врачу.
Я пообещала.
Днём заскочила подруга – у неё выдалась минутка в пару часов. Мы ещё не виделись после её возвращения из Венеции.
Свои впечатления она излагала стройно – чувствовалось, что до меня она побывала уже не в одних жаждущих руках.
Я провожала её в прихожей, и вдруг почувствовала, что в низ живота вонзился кинжал. Я сползла по стене и начала терять сознание от невыносимой боли.
Подруга вызвала скорую.
Ребёнка я потеряла.
Это была девочка, как мы с мужем и ожидали.
1.
Мама сказала, что, если я всё решила, то она не собирается вмешиваться, в любом случае, она на моей стороне.
Я не стала звонить ему.
Через год он женился на моей приятельнице, которая была влюблена в него ещё с третьего курса.
Когда спустя много лет мы случайно встретились в аэропорту, он сказал, что их дочке Даше уже восемь.
Он назвал её именем, которое мы приберегали с ним, мечтая о девочке.
4.
Что-то щекотало лицо.
Приятно так - это было похоже на очень короткое прикосновение тёплого воздуха, наполненного прохладной пыльцой...
Да нет же, это просто подрагивающий хвост моего огромного рыжего кота, который любит улечься за плечами на спинку дивана, а хвостом обвить мне шею.
Я мотнула головой, чтобы избавиться от щекотки, и проснулась.
Никакого кота у меня в помине не было, я о нём только мечтала.
Когда кошка соседей из углового подъезда разродилась семью очаровательными котятами, мне первой предложили выбрать. Я зарезервировала единственного рыжего – моя извечная слабость.
Когда пришла пора раздавать котят, мне позвонили. Я убегала куда-то из дому и обещала перезвонить вечером, как только вернусь. Но забыла.
И назавтра забыла.
Я проснулась.
Телевизор шуршал снежащим экраном. На коленях лежала юбка с пришитой наконец-то пуговицей.
Я поднялась с дивана, потянулась.
На часах за полночь.
Я ужинала или нет? Не помню...
Вот в чём прелесть одиночества: есть ужин или нет его – касается только тебя. Никого не нужно ждать с работы, из школы, ещё откуда-нибудь. Беспокоиться, звонить...
* * *
;
ВТОРОЙ ФИРМЕННЫЙ
Рассказ
— Целую.
Он улыбнулся, отключил телефон и положил трубку рядом.
В эту минуту в купе вошла дама.
— Добрый вечер, – сказала она.
Голос у неё был низкий, очень приятного тембра. И ещё немного усталый и... печальный, что ли.
Он ответил:
— Добрый вечер.
Она поставила кожаную сумку-саквояж на свою полку и села к окну.
Когда растаял морозный воздух, занесённый ею в вагон, он ощутил запах духов. Это были любимые духи его жены. Ему тоже нравился этот запах, он волновал его.
Дама сдвинула занавеску, переплела пальцы в тонких перчатках, оперлась о них подбородком и повернулась к окну.
На перроне стоял мужчина в длинном тёмном пальто с поднятым воротником. Его руки были в карманах. Он смотрел на неё. Его лицо ничего не выражало – он просто очень пристально смотрел на неё.
Поезд тронулся и медленно заскользил вдоль перрона. Мужчина сделал несколько медленных шагов вслед. Ни его поза, ни выражение лица не изменились.
Дама тоже не шелохнулась. Она не перевела взгляда, словно объект её наблюдения оставался всё в той же точке.
Вошёл проводник и попросил билеты.
Дама молча достала из кармана билет и протянула проводнику.
Он тоже отдал свой билет.
Проводник сказал:
— Заправленные постели можете снять с верхних полок. За бельё возьму позже. Чай, кофе? – спросил он и посмотрел сначала на него, потом на неё.
Она сказала:
— Чай, пожалуйста.
Он тоже сказал:
— Чай.
— Печенье, конфеты? – спросил проводник и снова посмотрел на него, а потом на неё.
— Нет, спасибо, – сказала она.
— Спасибо, – сказал он и мотнул головой.
Проводник вышел.
Поезд набрал скорость, зажёгся яркий свет.
Дама поднялась и сняла с себя короткое твидовое пальто. Потом размотала широкий тонкий шарф, обёрнутый вокруг шеи, и осталась в облегающем пушистом свитере и трикотажной юбке чуть ниже колен. Юбка тоже была облегающей.
Ни её фигура, ни лицо, не вводили в заблуждение касательно возраста. Но и то и другое было весьма привлекательным.
Она тряхнула головой, расправив пальцами пушистые чуть ниже плеч волосы цвета спелой пшеницы – на мочках мелькнули два золотых шарика – и сняла перчатки.
Он ощутил новую волну аромата, разогретого теплом её тела. От этого запах духов показался ещё более волнующим.
Пальцы были тонкими и длинными. Правый безымянный был свободен, а на мизинце и левой руке было несколько колец – тонкое изящное золото без камней и такое же серебро. Хотя, возможно, это было белое золото или что-то ещё – он в таких делах не очень разбирался.
Проводник принёс два стакана чая.
Они расплатились.
Проводник пожелал приятной поездки и спокойной ночи.
— Вы не против, если мы закроем дверь? – Спросила она.
— Конечно, нет, – сказал он и захлопнул купе.
Она раскрыла сумочку и достала маленькую плоскую бутылку с коньяком.
— Будете? – Просто спросила она.
Он протянул руку к своей сумке и достал точно такой же формы металлическую фляжку.
Она улыбнулась в ответ на его улыбку. Глаза заискрились, но налёт печали стал ещё более явным.
— Я сейчас, – сказал он и вышел.
Вернулся с двумя стаканами и сел.
Она достала из сумки прозрачную пластиковую упаковку и раскрыла её. Внутри оказалось четыре пирожных.
— Люблю пирожные из Центрального, – она снова улыбнулась.
Его жена тоже любила именно эти пирожные. Он покупал их ей всякий раз, когда ходил за продуктами.
Она протянула свою бутылку к его стакану и взглядом спросила согласия. Тогда он взял фляжку и, открутив крышку, предложил ей.
— Тоже коньяк, – сказал он.
Они пригубили и посмотрели друг на друга.
— Я не разбираюсь в коньяках, – сказала она. – Мне просто нравится их вкус... особенный... просто вкус коньяка.
— Я тоже не специалист, – он улыбнулся и чуть приподнял свой стакан. – За вкус.
Она, словно согревшись, откинулась к стене и закинула ногу на ногу. На ней были длинные сапоги на молнии. Ни сапоги, ни прозрачные чулки, мелькнувшие в разрезе юбки, не соответствовали погоде.
Возможно, её возили на машине, подумал он.
— Вы курите? – Спросила она.
— Курю, – сказал он.
— Может, покурим здесь? Кому какое дело, если нет возражающих.
— Логично, – сказал он.
Она достала маленькую металлическую коробочку с эмалевым украшением на крышке и нажала на невидимую кнопочку. Коробочка оказалась пепельницей на две сигареты – с боков выдвинулись два желобка.
Они закурили. У обоих оказалось по пачке Кента.
Она пыталась отвести взгляд в окно, но за ним было не на чем остановиться – ни звезды, ни огонька. Даже свету из окон поезда не от чего было отразиться – сплошная мгла.
— Вы домой? – Спросила она.
— Нет. По делам.
Ему показалось, что ответ её огорчил.
— А я домой, – сказала она.
И добавила:
— Мне очень нравится ваш город.
Она сидела в тени верхней полки. Её глаза мерцали, словно подсвеченные изнутри.
Сколько ей? – подумал он, — пятьдесят? Пятьдесят пять?.. Наверно, печально, что возраст откладывает отпечаток на плоть, не щадя душу, которая ещё так молода. А он чувствовал, что, несмотря на усталость или печаль, этой женщине ещё очень далеко до старости.
Они молчали, курили и попивали коньяк.
Потом она придвинула коробку с пирожными на середину стола и сказала:
— Угощайтесь.
— Спасибо, не откажусь, – сказал он и, словно вспомнив что-то, расстегнул сперва один боковой карман сумки, потом другой. Из него он вынул пластиковый контейнер, точно такой же, в каком пристроились пирожные. – И вы угощайтесь. – И раскрыл упаковку.
В ней лежало два аккуратных свёртка из фольги, на них несколько салфеток и листок бумаги, сложенный вдвое.
Он развернул листок, пробежал глазами и спрятал в карман сумки.
— Инструкция по применению? – спросила дама улыбнувшись.
— Что—то вроде, – сказал он и тоже улыбнулся.
Он взял один свёрток и развернул содержимое. Там было два бутерброда с ветчиной и петрушкой. В другом оказались бутерброды с копчёной колбасой.
— Выбирайте, – сказал он.
— М-м-м… — Протянула она и взяла ломтик с колбасой. – Тогда ещё немного... – Она придвинула свой стакан к его фляжке.
Он налил ей и себе.
Они снова закурили.
Потом выпили подостывший чай и упаковали недоеденное.
— Позвольте, я достану вам постель, – он поднялся.
Она тоже поднялась и оказалась лицом к лицу перед ним.
Он не понял, случайно ли это получилось, или она так задумала – он просто взял её за талию.
Она коснулась пальцами его щеки.
Поезд тряхнуло, и он был вынужден крепче прижать её к себе. Другой рукой он оперся о полку за её спиной.
Когда ход стал ровным, он положил вторую руку ей на лопатки. Она прижалась губами к его губам, а руками обхватила за спину. Поцелуй был долгим.
Он проник рукой под её свитер, под ним была только кожа – шелковистая и упругая. Грудь небольшая с твёрдым соском – это он увидел ещё, когда они сидели друг против друга – сейчас он то гладил её, то сжимал.
Она тихо постанывала и прикусывала его губы.
Он прижал её бёдра к своим.
Она задрала ему джемпер и майку, сдвинутыми пальцами оттянула волосы на его животе и вздрогнула. Потом принялась снимать с него одежду.
Он сделал то же.
Она повернулась к нему спиной, лицом к столу, и расстегнула молнию юбки на спине.
Остальное он сделал сам и взялся руками чуть ниже талии – так любила его жена. По реакции он понял, что это именно то место и у неё.
Она выгнула спину.
Он прижался раскрытым ртом к её шее.
Она подтянула подушку к краю верхней полки и уткнулась в неё лицом. Но он телом, руками, губами слышал её сдавленные вскрики.
Они снова сидели друг против друга и курили.
Она – подобрав ноги и прикрывшись до плеч. Он сидел обнажённый с простынёй на бёдрах.
— Это было сильно, – сказала она тихо.
— Взаимно, – сказал он и снова почувствовал возбуждение.
Она поняла это, погасила недокуренную сигарету и сделала жест рукой.
Он поднялся и приблизился к ней.
Она отбросила его простыню и положила ладони на его бёдра. Большими пальцами она гладила ложбинки, разделяющие живот и ноги.
Он смотрел сверху то на своё тело, то на её лицо.
Она изредка поднимала затуманенный взгляд ему в глаза.
Он хотел прервать её и продолжить по-другому, но она сказала:
— Потом.
* * *
Когда они подошли к стоянке такси, она спросила:
— Вас подвезти?
— Спасибо, не стоит, – сказал он. – Мне тут близко.
— Счастливо, – сказала она и села на заднее сиденье.
Он проводил взглядом машину, пока она не исчезла в общем потоке под мостом.
Он съел омлет по-берлински, выпил два кофе и выкурил несколько сигарет.
Мимо окон шли люди – кто на работу, кто на вокзал или с вокзала, – все прятали носы в воротники и шарфы.
В ресторане было тепло. Ему не хотелось никуда идти. Ему не хотелось ничего делать. В голове было мутно от почти бессонной ночи.
Раздался звонок.
— Да, ... – Он назвал её по имени. – Да. Только что... Вкусно... Сейчас пойду... Холодно, а у вас?.. то есть, у нас?.. Забавно, тут мороз, там дождь... Не выходи сегодня никуда, ведь дома всё есть... Целую... Позвоню. – Он отключил телефон и снова закурил.
Хорошо, что они не обменялись адресами или телефонами. Ни к чему это...
И вдруг его взяла тоска. Просто за горло. Просто мёртвой хваткой. Он едва не застонал.
Он уронил лицо в ладони и замотал головой.
— С вами всё в порядке? – спросил тут же подошедший официант.
Он поднял глаза и, словно соображая, что он и где, ответил после паузы:
— Да, извините... спасибо... всё в порядке. Я хотел бы рассчитаться.
Он заплатил по счёту и вышел на мороз.
* * *
На следующее утро он был дома. В его городе по-прежнему шёл дождь, и это отодвинуло прошедшие сутки ещё дальше в область нереального.
На пороге его встретила жена в уютном халате.
Он крепко обнял её и поцеловал.
Потом пошёл в душ и долго смывал с себя остатки воспоминаний.
Они пили чай.
— Чем занималась? – спросил он.
— Написала новый рассказ.
— М-м-м? Когда можно прочесть?
— Да хоть сейчас.
Она поднялась, принесла несколько листов с текстом, положила перед ним и принялась убирать со стола.
Он закурил и надел очки.
«Второй фирменный» — прочёл он заголовок.
Рассказ начинался так:
«— Целую.
Он улыбнулся, отключил телефон и положил трубку рядом.
В эту минуту в купе вошла дама.»
* * *
;
ПРОСТО ВОСКРЕСЕНЬЕ
Рассказ
Здесь – ни о чём.
Просто – про ещё одно воскресенье.
И про воскресение.
***
Вот так дружишь, дружишь... год, два, три, сто лет... а потом однажды, на двадцать четвёртом году дружбы, трясясь в пустой полуночной электричке друг против друга, у открытого окна, вдруг ловишь на себе его взгляд... и понимаешь, что вас прежних уже нет.
То есть, тех, что были ещё сорок минут тому назад, когда доедали-допивали шашлыки под красное полусухое на благоухающей пионами и свежескошенной травой даче ваших общих – той же столетней крепости – друзей, и полчаса тому, когда вы проходили по дамбе через озеро и он накинул тебе на плечи свой джинсовый с артистическими потёртостями пиджак, и двадцать минут, когда он покупал билет в кассе, а ты притулилась к его широкой спине, совершенно засыпая из-за раннего подъёма и бурного дня, свежего воздуха и возлияний... и даже десять минут тому, когда, сев на скамеечку на перроне, и положив голову ему на плечо, почувствовала его большую тяжёлую ладонь на плече, а потом на шее... Всё, что было ещё шестьдесят секунд тому назад – всё это не ново, всё это обыденно, естественно для ваших долгих отношений.
Ваши дети росли вместе, а ваши вторые половины вообще рядом на горшках сидели – из одного дома, одного подъезда, только с разных этажей, одного садика и класса тоже из одного. Во как.
Потом у него появилась ты, а у неё – он... ну, в смысле, у твоего бывшего мужа ты, а у его бывшей жены – он. Кроме того, с его стороны друзья, с твоей... Большая компания, короче.
Так и дружили. И спали, бывало, вповалку на тех же дачах – сперва родительских, потом своих. А на зорьке вы рыбачили вдвоём – из вас всех только вы двое любили это странное занятие не результата ради – под одной плащ-палаткой сидючи, прижавшись друг к другу, чтобы не дрожать от утреннего тумана. И в поезде вместе сколько раз ездили – туда с детьми, обратно вдвоём... бывало, и в пустом купе. И хоть бы что... хоть бы раз... ни на миг... ни в глазу...
И вот. На тебе.
Он смотрит на тебя, а ты на него, и понимаете, что ещё не видели друг друга ни разу вот так, по-настоящему. То есть, ты это понимаешь. И понимаешь, что он понимает то же. Это же всегда с близкими понятно – кто что понимает...
И что теперь? Что теперь?..
Как минимум, доехать до города. А это ещё минут двадцать.
И вот вы сидите и смотрите в тёмное окно. А там – ваши отражения. А потом одно отражение поворачивает слегка голову и смотрит на не-отражение. Тогда другое отражение тоже поворачивает голову и тоже смотрит. Но не долго. Оба отражения снова отворачиваются и смотрят на отражения друг друга. А потом опять...
Тебе смешно: что ты так смотришь? – спрашиваешь.
Он улыбается: ты не замёрзла?
Слегка, – говоришь ты.
Тогда он пересаживается и обнимает тебя за плечи, а пальцы – за воротник, к шее.
Ты поворачиваешь к нему лицо и смотришь в глаза. А глаза влажные и блестящие – как луна в озере. А потом – на губы. Они сухие и – тебе кажется – горячие. А ты давно не целовалась. Ты так давно одна.
Вы с мужем разошлись, когда всё было настолько устаканено в вашей жизни, что казалось железобетонным – повышенной прочности, как для водяных плотин.
Но налетел циклон, лило, как из ведра, ливень вызвал сель, берега размыты, плотину прорвало.
А ты как-то без особой реакции всё это восприняла. Ну, да, понятно, та моложе, стройней – детей-то ещё не рожала... может, ещё чем-то лучше, ему виднее.
Тебе сорок три, дети своей жизнью давно живут. У тебя своё дело – небольшое и спокойное, но интересное – заржаветь не даст, но и не напрягает сильно, все выходные твои, денег хватает на всё, кроме дачи в Провансе, но она тебе и не нужна.
Квартиру не делили – он просто собрал вещи и уехал. У него тоже своё дело – он художник. Мастерская огромная, из трёх комнат, со всеми удобствами, там он и жить будет – понимает же, что квартира из твоих денег слеплена и ими же обставлена. Так что, ничто не забыто, никто не забыт – в смысле, не обделён.
Ты не плакала, не рвала и не метала. Почему?.. Может, уже не любила? Да, скорей всего, так. Всё проходит, и железобетонная любовь тоже. Не проходит только единственная, а у тебя, стало быть, таковой ещё не было.
У тебя было три с половиной романа за всю супружескую историю, если не считать самой супружеской истории. Два недолгих и неглубоких, а один посерьёзней, даже душу тронул – ты ещё тогда со своим спутником нынешним переживаниями делилась, он тебя утешал, советы давал, прикрывал твои грешки своим честным именем друга семьи.
Он тогда уже в полосу собственных циклонов вступил – жена его из депрессии в депрессию кочевала, причины никак не обнаруживались, пока кто-то не узнал, что она на белый порошок подсела, а вы ж все такие наивняки были, ни очевидного не замечали, ни симптомов не знали, ни вообще такую вероятность в голове не носили. Откуда, как, с чего?.. Бог весть.
Он – твой спутник нынешний – сперва воевал с ней, потом уговаривал, умолял. Бесполезно всё. Пока не спуталась она с каким-то коллегой по этому белому делу, из дому не ушла пока. На что жила, неизвестно, вы всей компанией её разыскивали, увещевали. После, опять же, кто-то сказал, что поехали они лечиться в одно малоизвестное место, потом через год почти она появилась по телефону, сказала, что соскочила окончательно, но домой не вернётся – ибо от семейной жизни это всё у неё и началось, это его нелюбовь к себе она упреждала саморазрушением – а остаётся она в южных тех краях навсегда, прощай. Приехала позже – выписаться, вещи свои из шкафов позабирать, с дочкой попрощаться.
Дочка уже замужем была – рано вышла, но счастливо живут по сей день, детей, правда, своих не завели, но кто сказал, что счастливая семья это обязательно дети? – вовсе и необязательно, в жизни масса других интересных вещей, к жизни вообще осознанно относиться надо, а не по заведённым кем-то порядкам строиться.
Да, так вот, у тебя роман бурный подводный, у него – непонятки с жениным настроением. Он тебя прикрывает, ты его утешаешь да уговариваешь оставить её – не мать она, не жена, не любила его никогда, да и он её как-то вяло любил, тоже романы покручивал порой.
Но его совесть вдруг заедать начала: а что, если это он спровоцировал её уход от реальности такой пресной, от себя такого индифферентного.
А ты его самооценку на уровне своей к нему дружеской симпатии поддерживаешь, как можешь – он тогда даже удивляться начал, какой он хороший, оказывается. Оказывается, и романы-то он заводил, чтобы только уверенности в себе прибавилось, а любить-то по-настоящему – с огнём да слезами – он не умел никогда.
Сумеешь, ещё полюбишь, вот увидишь, – говорила ты, а он завидовал тебе, твоим страстям бурным и всё спрашивал, каким должен быть мужик, чтобы так цепануть тебя по душе.
И по телу, – добавляла ты.
И по телу, – повторял он и смотрел на тебя очень внимательно.
Потом твой колодец иссяк, а он к той поре уже определился в своём одиночестве, с женщинами меньше стал дела иметь – любовные, в смысле, дела. Ушёл в книги духовные, много чего интересного из них выковыривал, тебе подбрасывал, вы так увлечены были новыми знаниями.
Потом на тебя снова блажь сошла – втюрилась в курьера собственного, в молоденького мальчишечку, сосуночка смазливого лет едва ли двадцати. Голова кругом шла, схуднула кило на четыре. Переспала раз с ним в конторе на кожаном диване, разочаровалась, вылечилась враз, а его уволила.
Вот такая половина романа. Аж до сих пор стыдно...
Но с другой стороны, верно мудрые говорят, что всё попробовать надо, иначе, как себя узнаешь.
Вот и узнала себя: стервозность хоть и сидит в каждой бабе зародышем, но не твоя это черта, ибо, поступивши по-стервозному, долго каялась и душу отмывала, больше так не буду, решила. И больше не была. Вот уже больше полугода как не была. Ни стервой, ни даже просто любовницей – женщиной, в смысле. А это вредно для здоровья. Для нервов вредно, опять же.
Глаза его свет точат... запредельный, чёрный, сладкий, густой.
Ты с ума сошёл, -- говоришь, глядя прямо в эту слепящую тьму.
Может быть, -- хрипит он пересохшим горлом.
Рехнулся, -- ты больше не сомневаешься.
Рехнулся, -- он тоже уверен. И губами к твоим. Своими горячими к твоим затрепетавшим.
О, как же это сумасшедше здорово!.. Ты и не думаешь о том, что ваш порыв похож на кровосмесительство... эдакий дружбовый инцест... Просто изголодавшийся мужчина целует горячую женщину. А горячая женщина и не знала, что мужчина этот тоже такой горячий. И не подозревала даже.
И задохнулась от такого открытия.
Тайм-аут! Срочно!..
Ты мотаешь головой, освобождаясь от поцелуя.
И продолжаешь мотать, уже освободившись. Видимо пытаешься вернуть на место шарики, за ролики заскочившие. Не получается... Тебя тянет к этому парню!
Тебя, пятидесятилетнюю девчонку, к этому пятидесятитрёхлетнему парню. Тянет. Как в двадцать не бывает. Кажется, как вообще ни разу не было.
Может, и не было. Всё каждый раз по-новому ведь. Ведь жизнь свою внешнюю обустраиваешь сообразно внутренним настройкам. И людей притягиваешь по образу и подобию своему. И те тебя тоже. И живёшь потом в этом мире-доме, городе-космосе.
Потом из чего-то или из кого-то вырастаешь, кто-то из тебя вырастает, расходитесь, как в море корабли, просто растворяетесь в тумане, без прощальных гудков, по-английски, не акцентируя. А сведёт судьба – привет, привет, как дела, спасибо, хорошо, заходи, и ты заходи, да всё некогда, вот и мне, ну пока, пока.
Идёшь дальше и понимаешь, что не судьба – слепая индейка – свела, а сам притянул. Для чего?.. Ведь и думать не думал, и помнить забыл – что значит притянул?.. А то и значит, что для того, чтобы убедиться в правильности настроек внутренних: было – было тогда нужно для того-то и того-то, прошло – прошло потому-то и потому-то, встретилось, не склеилось – значит, всё верно между было и есть происходило. Всё верно в твоей жизни происходит. Зелёный свет! Мотор, камера!..
А тут как быть?.. Кто кого притянул тут? Зачем?.. Ничего же просто так не происходит!..
* * *
Ты смотришь на его запрокинутый профиль.
Он любит спать на спине. И не храпит при этом.
Тебе нравится. В смысле, нравится, что на спине и не храпит – можно всю ночь пролежать на его плече, рядом с его сердцем. Как заснёшь – так и проснёшься: рядом, вплотную... кажется, одной кожей за ночь покрылись. Срослись.
Ты и не думаешь, как, мол, жаль, что всё это только в пятьдесят тебя настигло – какая разница, сколько тебе и ему сейчас! Да оно и не было бы таким в ваши двадцать, тридцать, сорок...
Было ведь что-то – было другое и по-другому. Вы другими были. Надо было прожить столько лет, прокувыркаться в проблемах, побиться в тупиках, поумирать-повоскресать, докарабкаться до здесь и сейчас – чтобы стать теми, что стали.
В двадцать, в тридцать вы другими и были. Так что, всему своё время под солнцем. И под луной, конечно, тоже...
Вот уже два года с того вечера в электричке прошло, а вы с ним, словно первую ночь спите.
Его запрокинутый профиль... твоя любимая – такая беззащитная – оборотная сторона подбородка и скула в седой щетине, шея с пульсирующей жилкой под нежной кожей, совсем как... неважно... – земля обетованная, где реки молока и мёда, где ничего, кроме счастья и гармонии, где всё чего ни пожелаешь, дано тебе тут же, - как нирвана, где желать больше нечего, всё твоё - уже, и навсегда.
Ну, про навсегда – тоже понятно только вам: никогда, навсегда – это ж у каждого по-разному звучит, и у вас это значит – здесь и сейчас навсегда. Кому не понятно – проходите, не вникайте, таких вещей двумя словами не объяснить, самому пропахать до этого нужно. Самому.
И что теперь? Что теперь?..
Вроде, и говорить уже не о чем – если всё, что тебе нужно, твоё, а больше, кроме того, что у тебя есть, тебе не нужно... Говорить не о чем, но ведь говорится... и говорится, и говорится... И сколько за всю жизнь всего переговорено...
Не скучно?
Нет, не скучно, а ещё хочется... и расстаться на полдня – испытание просто.
И не скучно тебе просыпаться утром и видеть всё то же – вот этот профиль, потом лицо, повёрнутое к тебе, с ещё закрытыми глазами, но уже с улыбкой на губах – и знать, что сейчас он обхватит тебя руками, прижмётся колючей щекой, будет целовать сонно...
Потом скажет: поваляйся, - и пойдёт заваривать чай.
Потом вернётся за тобой, поднимет тебя... или снова растянется рядом – если тебе так захочется... Это называется – разбуди меня.
Потом задышит часто, неуправляемо, и руки, словно заплутавшие путники в отчаянии искать будут берег, пристанище... потом голос его изменится, потом чай остынет...
Ничего, вместе уже разогреете... или новый заварите – как ты захочешь...
Ты как захочешь. Но не почему-то, а потому, что ему это нравится, потому что ему больше всего на свете нравится видеть тебя довольной, весёлой и лёгкой... как воздушный шарик.
Нет, грусть – тоже явление нормальное, ничто человеческое нам, как говорится...
И даже в откровенно плохом настроении ничего страшного, вы это оба знаете, вы знаете, что с этим можно уметь справляться усилием воли, но иногда элементарно не хочется – ведь не всё же время быть богами, хочется и расслабиться, побыть плохой девочкой – но под собственным контролем, с собственного позволения, и потом ты прекрасно чувствуешь, когда можно, а когда не очень можно быть противной, и до какой степени...
Ну, про степень, пожалуй, вопрос уже не стоит – как говорит твоя подруга: сволочами нам уже не быть, - поэтому, контролируя ситуацию, можно и повыпендриваться.
Тебе можно.
Ему – нельзя, у него не получается, не умеет, не привык...
Привык всех на себе носить, всех нянчить, за всеми ухаживать, порядок блюсти – это ещё с его старшеребёнкового в семье детства.
И такого явления, как раздражение чем-то или кем-то тебе не довелось заметить за ним.
Ну, разве что, вдруг тебе вздумается мусор на помойку вынести, он может... нет, не возмутиться, не раздразиться... а как-то сжаться что ли... как-то занедоумевать – это, вроде, вовсе не твоё занятие, ну зачем же ты... а он тогда для чего вообще рядом?.. И не мужское ли это дело – мусор выносить и на рынок ходить?.. машину мыть?..
Да, вот такие странности...
Так что – нет, не скучно. Интересно. И каждый день – новый, интересный. И столько в нём открытий!..
Вот, на днях подумала... да, как раз о здесь и сейчас навсегда подумала, о том, что вдруг это навсегда закончится в одностороннем порядке... – ну, такие заныры иногда бывают в прошлую себя, рефлексии раньше называлось... – так вот, это навсегда вдруг закончится, и он, твой возлюбленный, другую возлюбит... ну вот вдруг!.. Что ты делать будешь?
В прошлой жизни тебя ревновали, ты ревновала...
Правда, ты – как-то не так, как другие, как, например, его бывшая жена – было дело ещё до всего того, плакалась она тебе по-дружески... не плакалась, ревела даже, вопила просто... убью, говорила, кастрирую!..
А ты, тоже было дело, своего бывшего... тогда ещё нынешнего, заподозревала как-то, и подумала: нужно бы взревновать, -- но не получилось у тебя так, чтобы до убью и кастрирую дошло... хотя бы в голове...
Ты удивилась и давай размышлять сама с собою: как это мне не ревнуется?.. я что, ущербная?.. или – аж испугалась тогда – не люблю его?!.
А потом подумала: да нет, люблю, а если люблю, так радоваться должна, что ему хорошо... пусть даже с кем-то, а не со мной... значит, чем-то та выдалась лучше...
А потом опять подумала – уже окончательно решила – нет, значит, не люблю я его, если не ревную! Это до чего ж заморочены мы все были установками свыше... в смысле – с высоты общественного мнения, морали тысячевековой, воспитания нашего, вбившего-вдолбившего нам стереотипы неколебимые!
Божемооооой!..
А сейчас знаешь, что любишь, и знаешь, что тогда любила, того, бывшего... нынешнего тогда, но не ревновала и не ревнуешь, потому что любовь и ревность – вещи несовместные, да.
Ревность – не что иное, как страх... частный случай страха, а страх и любовь – два полюса, которые по определению в одной точке сойтись не могут: или одно, или другое, третьего не дано...
Поделилась робко: знаешь, мол, так и так, я вот сейчас подумала... ну и рассказала.
А он улыбнулся и говорит: я тоже тебя люблю.
Так просто, на всё это: я тоже тебя люблю.
И ты поняла, что тебя понимают.
Да, вот это потрясно: когда знакомые слова, затёртые за жизнь до изнанки, слышишь по-другому, ну, как про навсегда и никогда, например. По-другому их теперь слышишь, по-другому понимаешь, и сказать можешь всё что угодно, зная, что поймут.
А скажи вот где-нибудь, скажи так просто: «ну мы же боги!» - как вы это порой говорите друг другу!.. Да тебя за такое, кое-где услышав, сразу на костёр определят...
Так и тут: сколько раз говорена эта сакраментальная фраза!.. Да самой тобою хотя бы!.. Не счесть.
А что она значила?
Да что угодно.
А тут вот произнесли её, а кажется, что космос что-то проговорил... что-то, чего ты ещё не постиг до конца, только как бы ощупью душевной где-то как-то догадываешься...
А с другой стороны – эта фраза, вот сейчас услышанная, она и есть вся истина, вся глубина-ширина-высота... во всех измерениях, короче, суть всего сущего... формула всего... всего того, что начало быть... и без неё, этой формулы, ничто не начало быть, что начало быть... и в ней была жизнь, и жизнь была свет человеков... и свет этот во тьме светит, и тьма не объяла его... Да, примерно так... что-то в этом роде...
И тебе не хочется без конца спрашивать, как в тридцатипятилетнем детстве: ты меня любишь?
Потому что знаешь – любовь определяется не словами.
И глупо даже подумать, как это было в сорок: а когда я постарею и подряхлею, ты тоже будешь любить меня?
Конечно, глупо – только разумные любят оболочку, потому и век их любовей так короток: присмотрелся, примелькалось, а то и правда, подряхлело некогда обожаемое... вот и любовь закончилась, новую искать надо. Знаешь – всё сама пережила...
Кстати, кто тебя тогда утешил, сказав самые нужные слова?.. Кто тебе тогда сказал: не плачь, это у тебя крылья и плавники проклёвываются, вот и больно так... и ещё, говорит, жабры растут – помнишь?..
Помнишь.
Смеялась сквозь слёзы: а плавники и жабры-то зачем?..
А чтоб со всеми стихиями на ты быть, говорит.
А-а... понятно...
И он добавил: а позже ещё и пропеллер вырастет.
Где!? – испугалась.
В голове! – улыбается.
И таки вырос.
Помнишь, как что-то ты ему рассказывала... что-то...
А! как без него два с половиной дня жила, что делала, что видела-слышала, а видела какой-то фильм – «про любовь», говоришь.
А он: про счастливую или несчастливую?
А ты ему с возмущением: разве любовь может быть несчастливой?! да это не любовь никакая! – говоришь.
Тогда он обнял тебя и сказал: ну вот, пропеллер вырос.
А ещё тогда... ну тогда, с электрички сойдя, в последний момент вы словно опомнились, вы чуть было не разбежались... и засмеялись враз, и ты сказала: не смотри на меня.
Почему? - сказал он.
Сам знаешь, сказала ты и выключила свет, хотя всегда прежде это было непременно, необходимо – видеть всё... видеть тело – своё, другое – как без этого!..
Но тогда ты убрала изображение – слишком уж оно выпадало из ощущений, не совпадало с ними.
Вот звук его голоса не столь узнаваем... даже просто незнаком тебе – ведь ты не знала и знать не могла, как он звучит наедине с женщиной... что он произносит, как произносит...
И только потом, когда расплылась, рассыпалась по нему, а он прикусил твоё плечо и стонал, возвращаясь в берега, ты... ты протянула руку... и вот зажёгся свет, и открылись глаза ваши, и поняли вы, что что-то ещё не так, и сорвали вы смоковные опоясания с чресл ваших, и стали наги, и стали, как боги, и смотрели друг на друга – на других друг друга, на совершенно других друг друга, и всё на тех же, что были сто лет тому и десять минут...
И воззвал Господь Бог к вам и сказал: ах вот вы где, дети мои!..
И улыбался, и дал вам вкусить плодов от дерева жизни – ибо от дерева познания добра и зла вы уже вкусили, не побоялись, к Его вящей радости – живите теперь вечно!
И был вечер, и было утро – день следующий...
* * *
Он поворачивается к тебе с ещё закрытыми глазами, но уже с улыбкой на губах, руками обхватывает, прижимается всем телом – от колючей щеки начиная. Целует сонно.
И так это целование и эта колючесть в тему с дождём за окном, с нервозной дробью по жести слива, со свинцовой погодой за плотными шторами... с воскресеньем, которое сегодня... С воскресением, которое всегда.
Да и аминь.
* * *
;
БРИЛЛИАНТОВАЯ ПОПКА
Рассказ
Задние карманы её обтягивающих джинсов были усыпаны бриллиантами. Ненастоящими, конечно, но слепили они вполне добросовестно.
Она стояла на несколько ступенек впереди меня. Мы двигались вверх. Ещё у неё были рыжие волнистые волосы до середины спины. По-моему, настоящие - во всех отношениях.
Я люблю рыжие волосы. Я вообще люблю красивые – обязательно длинные – волосы, но мне никогда и ни за что не пришло бы в голову преследовать девицу, носящую джинсы в бриллиантах. Вот я и не стал.
Правда, нам оказалось в одну сторону: из четырёх выходов и одного перехода она выбрала тот, в который было нужно мне. Пришлось идти за ней. Теперь перед моими глазами маячил её затылок, прикрытый сияющей гривой – она оказалась высокой девушкой: мой рост минус её небольшой, сантиметров пять-шесть, каблук.
На поверхности мы потерялись в сметавшей всё и вся толпе.
Мне стало немного грустно. Наверно, потому что была весна.
Но та же самая толпа, которая разлучила нас, быстро и избавила меня от этой самой грусти: в её водоворотах не погрустишь – если не растопчут, так затолкают.
Я вошёл в книжный – конечный пункт моего нынешнего вояжа – вдохнул его запах и окончательно забыл о рыжих волосах. Да и обо всём на свете: у меня вчера была получка, и я с вечера предвкушал эту поездку. И даже – против обыкновения – взял с собой гораздо больше денег, чем обычно выделял на покупки подобного рода. Я взял с собой почти всё, за минусом квартплаты. Не знаю, почему. Наверно, по той же причине - потому что весна: весной жизнь планируешь не дальше ближайшего вечера.
Я смело набирал книги, не глядя пока на их цену – хотя надо сказать, что все книги, покупаемые мною, были не из дешёвых – просто я знал, что на подходе к кассе я профильтрую улов, а при расчёте сделаю это ещё раз.
В конце концов, я расплатился – кстати, сумма получилась в пределах обычного, автопилот, видно, сработал – и вышел на яркое солнце.
Я решил выпить кофе в кафе за углом. Повернув за тот самый угол, я увидел впереди толпу, окружившую что-то или кого-то. По фразам вроде «вызвал ли кто-нибудь врача?» и «ну где же скорая?» я понял, что пройти мимо не смогу. Я стал пробиваться в середину со словами «пропустите, я врач».
Толпа уважительно и поспешно расступалась. В центре её я увидел лежащего на асфальте пожилого неопрятно одетого и небритого мужчину. Перед ним на коленях сидела девушка в очках, тут же на асфальте валялась её сумочка с наполовину вывалившимся содержимым – обычная начинка сумочек молодых девушек.
Девушка одной рукой стягивала с себя джинсовую куртку, другой нажимала кнопки на телефоне – на совершенно девчачьем телефоне ярко-лилового цвета с ярко-бирюзовой подсветкой, обитавшем в перекинутом через плечо ярко-розовом плетёном кошелёчке с разноцветными цветочками.
Она крикнула в трубку:
- Скорее пришлите скорую! Пожилому мужчине плохо! – И назвала адрес.
Когда я оказался рядом, голова мужчины уже покоилась на её куртке, а она, сняв очки и положив их на асфальт, делала ему искусственное дыхание по методу «изо рта в рот». Я тут же присоединился к ней и трижды резко нажал на грудину в области сердца. Девушка только подняла на меня близорукий взгляд и вновь сделала глубокий вдох...
Мы произвели несколько циклов. Послушали пульс. Было не понять. Не сговариваясь, продолжили.
Ещё цикл. Веки мужчины дрогнули, он открыл один глаз. Девушка для надёжности закинула ему руки за голову, качнула пару раз. Дыхание стало отчётливым – старик хрипел, но дышал.
Вдали завыли сирены и смолкли совсем рядом. Подбежали двое с носилками и врач.
Врач принялся измерять давление и попутно расспрашивать о старике. Я молчал, поскольку был уверен, что это если не отец, то родственник или знакомый девушки.
Она сказала, что стояла на углу и увидела, как падает, хватаясь за стенку дома, старик.
Врач, удивлённый не менее меня, переспросил для верности:
- Так он вам никто?
Девушка, отряхивая свою курточку и собирая вывалившуюся из сумочки всякую всячину, сказала просто:
- Он мне?.. Он мне человек. – Распуская завязанные в узел на время операции по спасению мужчины волосы, она добавила: - Которому стало плохо.
И мне показалось, что я узнал эти волосы.
Скорая уехала, забрав старика, толпа рассосалась, мы поднялись на ноги.
- Зд;рово вы включились. – Сказала она, близоруко щурясь на меня.
- Пустяки, – потупился я, – я врач.
Она надела очки и посмотрела на меня, что называется, во все глаза.
- Никогда бы не подумала, - сказала она. – Все врачи маленькие, толстенькие, лысенькие, с короткими пальчиками и гладко выбритые.
Я был подтянут, высок, носил волосы до плеч и «недельную» щетину вот уже лет пять.
- Я бы о вас тоже никогда не подумал, что вы способны...
- Помочь человеку? – Не дождалась она. – По вашему мнению, я на это не способна?
- Ну, это был не просто человек, а почти бомж. От него дурно пахло, а вы не...
- Вот сейчас я бы с удовольствием умылась.
- Я могу вас угостить чашкой кофе? Я как раз сюда направлялся. – Я показал на дверь кафе. – Там вы сможете...
- Да, здорово! – Снова перебила меня она.
Мы вошли. Мне никак не удавалось окинуть мою спутницу взглядом сзади: что-то мешало мне поверить, что та, с бриллиантовой попкой, и эта, с самоотверженным сердцем – одна и та же девушка.
Она вышла из туалета и села рядом.
- Что вам?.. – Начал я.
- Большую чашку кофе со сливками и кусок лимонного пирога.
Я заказал себе то же самое.
- Может, познакомимся? Меня...
- Варя. – Она протянула мне над столом свою руку, сверкнув лаком с золотистыми блёстками на ухоженных ногтях.
- Женя. – Сказал я и пожал её длинную узкую ладошку.
- Так вы – врач?
- Да. Детский, педиа...
- А я бумажный червь.
- Ну, - рассмеялся я – на червя вы менее всего...
- Я знаю. Тем не менее, моя специальность – архивариус.
Нам принесли заказ, и Варя с жадностью принялась отхлёбывать горячий кофе.
- Мне ещё одну, пожалуйста. – Сказала она не успевшему отойти официанту. – У вас хватит денег? – Это она уже обращалась ко мне.
Я засмеялся:
- Не волну...
- Ужасно люблю здешний кофе со сливками.
Меня забавляла её манера перебивать собеседника на полуслове. Скорей всего, она была очень энергичная девушка и не желала терять лишнего времени на церемонии – такие, как дослушивание до конца фразы, когда и без того всё понятно.
Утолив первую жажду, она поставила чашку и посмотрела на меня сквозь свои умилительные, совершенно круглые, сиреневые роговые очки.
- Что у вас за книги? – Она ткнула пальчиком в пластиковый пакет, лежавший рядом со мной на столе.
- Можете по... – Но она уже тащила его к себе за ручку.
- Ух ты! – Сказала она, достав первую книжку. – Ух ты! Ого!.. – И выгребла все по одной, сопровождая каждую аналогичным по смыслу восклицанием.
Она уставилась на меня. По-другому не скажешь: сложила руку на руку и молча смотрела мне в лицо едва ли не целую минуту.
- А что вы слушаете? – Она тем же жестом указала на болтающиеся на груди наушники.
Я снял с шеи провод и протянул ей. Потом полез за пазуху, нажал на кнопку, достал кассетницу с дисками и тоже отдал ей.
Одной рукой она держала чёрную фасолину у уха, а другой листала диски.
- Ничего себе! – Всё с тем же выражением сказала она.
- Что вас так?..
- То, что ДОКТОР... – Она так и произнесла: прописными буквами, курсивом. – ДОКТОР может читать такие книжки и слушать такую музыку.
Я засмеялся:
- А КАКУЮ музыку и какие книги, по-вашему, должен?..
- Да какие угодно, только не это всё. Ну, Вивальди, Бетховен... Достоевский, Толстой.
- И пенсне на но...
- И тросточка со шляпой.
- Между прочим, архивариус в моём представлении тоже выглядит совсем...
- Много вы в жизни встречали архивариусов? – Она приступила ко второй чашке кофе.
- Ни о...
- То-то! А говорите! – Она слизнула крем с кончика пальца и без видимой логики, в своей милой бесцеремонной манере, спросила: - У вас есть жена, дети?
- Детей нет, жены то...
- Вот и хорошо! – И Варя отправила в рот очередной кусок торта.
Я засмеялся:
- Чем же это хо?..
Полный рот не помешал ей и тут перебить меня:
- Проблем не будет.
- Каких про?.. – Я не переставал удивлённо посмеиваться: каждая её реплика была непредсказуема, забавна и обескураживающе непосредственна.
- Ну как, каких! – Она облизывала верхнюю губу. – Никому не придётся врать, что задержался на... на каком-нибудь совещании... У врачей бывают совещания?.. – Не дожидаясь моего ответа: – …или на операции... Вы оперируете? – Опять, не слушая меня: – Короче, мы сможем встречаться, когда захотим, и проводить время вдвоём, не прячась ни от кого.
С этими словами она раскрыла сумочку, достала оттуда расшитый яркими зелёными и жёлтыми бусинами кошелёк, вынула из него пудреницу, внимательно осмотрела лицо в зеркальце и стёрла салфеткой крошку с подбородка. В остальном, видимо, всё было в порядке.
Отправляя косметичку назад, она замерла, глядя в глубины своей сумочки. Потом перевернула её кверху дном и высыпала содержимое на стол.
- У меня свистнули кошелёк. – Сказала она таким тоном, словно сообщала время: сейчас три часа.
- Вы уве?..
- Ну конечно! У меня там единый проездной, а сюда я на метро ехала.
Наверно, это была она, подумал я, а вслух сказал:
- И много в нём бы..?
- Сущие копейки. И кошелёк старый. И до конца месяца три дня осталось.
- Вот такой хэппи энд. – Мне удалось закончить фразу только благодаря тому, что Варя допивала свой кофе. Я решил продолжить. – Но это не остановит вас в следующий раз, когда придётся делать выбор: помочь кому-то или не…?..
Она вскинула на меня глаза, а поскольку в поле зрения, очерченное сиреневыми кругами, я не попадал, то подняла голову и мизинчиком с блестящим, как крошечное пасхальное яичко, ноготком сдвинула по переносице вверх свои забавные очки.
- Вы это серьёзно?
Я не успел раскрыть рта.
- Вы серьёзно могли подумать, что я стану выбирать: оказать или не оказать помощь?..
Тут уже я решил перебить её:
- Варенька! Где ваше чувство юмора?
- Моё чувство юмора – она поджала губки – всегда при мне. Просто я считаю, что ЭТО... – Снова прописными буквами. – ...ЭТО не тема для шуток.
- Простите меня. Я больше не буду. Пожалуйста!..
Она внимательно, даже испытующе – точь-в-точь как строгая училка – посмотрела на меня. Видимо, убедившись в том, что мне можно поверить, Варя сказала:
- Хорошо. Прощаю.
Я улыбнулся.
- Вам заказать ещ…?
- Нет, я уже сыта.
Я подозвал официанта и попросил счёт.
Копаясь в кошельке, я судорожно соображал: что дать Варе – денег на метро или жетон? Это непредсказуемое создание казалось и ранимым, и непробиваемым одновременно, и я не мог угадать, чем задену её: предложив помощь или промолчав.
Наконец, мне показалось, что я нашёл безукоризненный выход.
- Надеюсь, я не обижу вас, если выручу... – И протянул ей купюру с парой жетонов. - Ну, как друг. Ведь мы дру?..
О, мужчины! Никогда, слышите – НИКОГДА! – не будьте самоуверенны рядом с существом женского пола. Вам ни за что не раскусить его сущности, не проникнуться его логикой и не предугадать реакции.
На сей раз мой монолог был прерван не безукоризненно интонированным голоском, а не менее безукоризненно состроенной недвусмысленной миной.
Широко раскрытые янтарные Варины глаза смотрели на меня сквозь стёкла очков, мизинчик, увенчанный сверкающим ноготком, застыл на переносице, пухлые – розовые безо всякой помады – губы приоткрылись, обнажив белоснежные ровные зубы.
- Разве вы меня не проводите?
Прозвучало это примерно так: РАЗВЕ? ВЫ? МЕНЯ? НЕ? ПРОВОДИТЕ?!
Мне следовало немедленно броситься ниц и целовать прах у её ног, а если позволят, подол её платья и носок туфельки.
- Конечно... Простите... Я побоялся быть навязчивым... Конечно, я вас про...
Гнев сменился... ну, если не на милость, так на снисходительность.
Госпожа поднялась, закинула сумочку на плечо и без слов направилась к выходу.
Весенний солнечный свет – яркий и колкий, дерзкий и насмешливый - брызнул мне в лицо мириадами разноцветных бликов, разбившись о её маленькую, аккуратную, обтянутую джинсами, попку.
* * *
;
ТАНЯ
Рассказ
Из цикла «Советское фото»
Я родился в тех краях, где на весну, лето и осень приходится около трёх месяцев. Всё остальное - зима. И ночь. И родиться меня угораздило самой длинной и тёмной ночью - в середине декабря, когда фонари на улицах не гаснут круглые сутки.
Возможно, именно поэтому моим любимым занятием в детстве было разглядывание журналов и альбомов с изображением дальних стран, непохожих на ту, в которой жил я. Я жадно вглядывался в снимки и искал себя в толпе лондонцев, на берегу Индийского Океана, у подножия Килиманджаро. Со мной удобно было ходить в гости: достаточно дать мне кипу "Огоньков", "Вокруг Света" или ещё каких-нибудь иллюстрированных изданий, посадить в укромном месте и забыть про меня. Иногда я так и засыпал среди красочных страниц, положив голову на склон Швейцарских Альп или в тень кокосовой пальмы.
Больше всего я любил ходить в гости к папиному брату - дяде Мише. Он работал корреспондентом в городской газете. Чего только у него не было! Были даже журналы с такими тонкими страницами и такими яркими снимками, что я испытывал перед ними благоговение и трепет: я едва касался пальцами как-то по-особому шелестящей бумаги, словно боялся спугнуть ту нереальную красоту, которая обитала в них.
Там, в невероятно красивых комнатах и садах, жили невероятно красивые мужчины, женщины и дети. На них были невероятно красивые наряды. В руках они держали невероятно красивые предметы: будь то грабли для сгребания опавшей с невероятно живописных деревьев на невероятно зелёную траву листвы, или тарелка с невероятно вкусным кушаньем. И кошки, и море - всё было фантастическим и манило в дальние дали из снегов и тьмы.
Были у дяди Миши и журналы под названием "Советское Фото". В основном, они были чёрно-белыми, и те несколько цветных страниц, которые в них присутствовали, лишь с большой натяжкой можно было назвать цветными рядом со звенящими красками инопланетных журналов.
Но на жизнь мою повлияла всё же наша родная, отечественная фотография.
Я учился во втором классе, когда на меня обрушилась первая любовь. Да, именно обрушилась. И не откуда-нибудь, а со страниц всё того же "Советского Фото". Она улыбалась с чёрно-белого снимка прямо мне в лицо. Прямо мне в сердце. Звали её Таня. Так было написано под снимком - "Таня".
У неё были прозрачные зелёные - только не спрашивайте, откуда я это знаю - глаза и не хватало верхнего переднего зуба, точно, как у меня, только с другой стороны. Её светлые золотистые волосы были заплетены в две толстые косы и уложены на макушке корзиночкой с двумя голубыми бантиками по бокам. За её спиной сверкало изумрудное море и высился серый склон Кара-Дага, кое-где запятнанный тёмной зеленью.
Моя первая любовь толкнула меня на преступление, как это ни печально. Я долго сопротивлялся искушению - почти год. Но не устоял.
Это был уже третий класс. Новогодняя ёлка, мы в гостях у дяди Миши. Никакие вкусности на столе не могли отвлечь меня от единственной мысли: скоро я открою журнал, и мне снова улыбнётся моя Таня. Тут же по телу пробегал озноб, и я сжимался и холодел внутри себя - смогу или не смогу?.. смогу или не смогу?..
Смог. Правда, что любовь даёт невероятные силы. Я совершил святотатство - я коснулся ножницами того, к чему меня с раннего детства приучили касаться двумя пальцами и не иначе, как к уголку страницы. Все мои детские книжки по сию пору в идеальном состоянии, и, думаю, такими перейдут и моим внукам, если, конечно, внуки будут читать книжки, а не сидеть за экранами видео и компьютеров.
Да, я вырезал Таню и спрятал журнал подальше с дяди Мишиных глаз. Когда много позже тот обнаружил дырку в странице, подозрения пали на кого угодно, вплоть до его родной жены – тёти Веры, только не на меня, образцово-показательного аккуратиста, благоговеющего перед листом бумаги с каким-либо изображением.
Сначала я носил Таню, за неимением других личных документов, в дневнике под обложкой.
Потом - в комсомольском билете, тоже под обложкой. Потом – в паспорте, до тех пор, покуда моя жена случайно не обнаружила полуистёршийся клочок бумаги, сложенный вчетверо.
Я поторопился и не рассказал, что было со мной до женитьбы.
Как я уже говорил, во мне с детства поселилась мечта о краях, которые я видел в журналах и снах. Моя душа рвалась из холодов и полярной ночи туда, где нет ни того, ни другого. А Таня звала меня со своего Крымского берега милой беззубой улыбкой, озорными зелёными глазами. И я решил, что во что бы то ни стало, буду жить в Крыму. А уж там-то я непременно встречусь с ней.
Разумеется, я поступил в институт только из географических соображений: поближе к Крыму. Поскольку особых дарований и пристрастий у меня не было, то профиль моей будущей учёбы мало меня волновал.
В одном очень южном городе, в трёх сотнях вёрст от Крымского полуострова, я нашёл педагогический институт, в который и прошёл с блеском. Признаюсь, что добрую половину успеха имела моя половая принадлежность.
К счастью, оказалось, что я люблю детей и умею с ними ладить. До заслуженного педагога Советского Союза мне не дорасти, поскольку методы мои слишком нетрадиционны, но несколько десятков хороших людей в нашей стране, ручаюсь, появятся.
Нужно ли говорить, что всю мою жизнь, с семи лет, я не расстаюсь с фотоаппаратом. ФЭД мне подарили родители, когда я пошёл первый раз в первый класс. А когда я поступил в институт, дядя Миша отдал мне свой старенький Nikon.
Если раньше, в школе, фотоаппарат был для меня хоть и серьёзной, но забавой, то в институте я смог зарабатывать им себе на то, на что не хватало стипендии.
Я ходил по школам и садикам и отбирал хлеб у профи. Но делал я это тихо и деликатно, даже порой испросив разрешения у того или другого "шефа". Постепенно ко мне привыкли и даже иногда звали на подмогу - в пору Новогодних или других праздников, или когда начиналась предвыпускная лихорадка в школах. Что ни говори, народ у нас славный: звание "студент" ассоциируется с понятием "нищий и вечно голодный" и сокрушает самые ожесточённые сребролюбием сердца.
Так появилась у меня своя "подшефная" группа в одном маленьком ведомственном садике. В группе была милая зеленоглазая воспиталка с необычным именем, в котором можно услышать бряцание доспехов, лошадиное ржание и даже дым костров. Звали её Рогнеда.
Дети плакали, прощаясь с садиком и с Рогнедой, мамаши тоже утирали слёзы, а папаши едва скрывали инстинкт самца, готового к продолжению рода, глядя на её статную фигуру, соломенную косу и светящееся лицо.
Мне она тоже понравилась сразу. Но полюбить её я не мог, я любил Таню.
Смейтесь, смейтесь. Моё сердце было отдано ей в восемь лет и оставалось верным все эти годы. Другие могли привлекать моё внимание - моё мужское внимание - только, если что-то напоминало мне в них тот чёрно-белый - но такой цветной! - образ.
Летние каникулы я проводил, понятное дело, в Крыму. Работал на виноградниках - на подвязке, на сборе урожая, на поливке – на любой работе. А потом отправлялся искать Таню. Я проехал все города Крымского побережья. Влюбился в Коктебель и Феодосию, но Тани нигде не было.
Можно прийти к выводу, что я свихнулся.
Да нет, конечно, нет.
Я наслаждался жизнью - каждым днём и всем, что он приносил. А Таня оберегала меня от суеты. Трудно хранить верность эфемерной любви, когда ты - мужчина в окружении реальных женщин. И на тебя одного по статистике приходится двенадцать с половиной их - симпатичных, глазастых, длинноногих и тэ пэ, выбирай - не хочу. И каждая смотрит тебе в рот, и каждая ждёт - только позови. Трудно.
Трудно. Но возможно. Спасибо тебе, Таня.
Спасибо и прости...
Всё чаще я приходил в маленький ведомственный садик. И уже не искал иного повода, кроме одного - увидеть милую воспиталку средней группы.
Мы оба заканчивали учёбу: я очный, она вечерний. Мне грозило распределение, и пугало только одно - расставание с Рогнедой. Её тоже пугало расставание со мной. Поэтому незадолго до получения дипломов мы расписались, справили студенческую свадьбу, а после - уже дипломированные - поехали с ней в Коктебель.
Мы загорали, купались, лазали по горам, наслаждались природой и друг другом и мечтали о том, сколько у нас будет детей.
Наш первенец родился через девять месяцев после свадьбы, как это ни странным может показаться некоторым, в полном соответствии с законами природы и установлениями Бога, в маленьком районном городке на севере Юга, куда я был заслан Родиной на ниву просвещения.
Мы собирались в загс регистрировать нового гражданина страны, когда жена случайно поддела за обложкой моего паспорта истёртую бумажку.
Она посмотрела на меня и спросила: можно?
Можно, сказал я.
Она аккуратно вынула и развернула листок. Её лицо вытянулось, и она спросила: откуда это у тебя?
Я сказал, что полюбил эту девочку, увидев её в журнале дяди Миши. Из-за неё я приехал в южный город поближе к Крыму, искал-искал её, но не нашёл.
Зато я нашёл тебя, сказал я и обнял мою Рогнеду. И ничуть не жалею, добавил я и поцеловал её за ушком.
Жена всхлипнула: это же... это же я.
И она рассказала, как отдыхала в Артеке, как её сфотографировал какой-то заезжий корреспондент, как он пришёл через несколько дней, показал карточку и спросил, как зовут эту девочку.
В отличие от симпатичной жизнерадостной мордашки, ему не понравилось её непонятное непатриотичное имя.
Имя Таня должно было быть милее сердцу русского человека.
* * *
;
ОБНАЖЁННАЯ НАТУРА
Рассказ
Из цикла «Советское фото»
Конечно, икру с шампанским мы и сами можем себе устроить, если очень захотим. Разве что, не в таком обилии и не так красиво. Но дело совсем не в этом.
Дело в том, что это беспрецедентный случай – такая выставка, да у нас. А если учесть возможные последствия для меня... Короче, спасибо моей Мартусе, моей Большой Марте.
Моя давняя-давняя подруга Марта - переводчик в дипкорпусе. Она совсем не похожа на советскую женщину. И не только внешне. Это-то как раз и не мудрено - она эстонка. Но в ней есть то, чего нет в наших дамах - в ней есть шарм. А это - ни воспитать, ни изобразить. Такое даётся свыше при рождении. Нимфетками ведь тоже не становятся, ими рождаются.
Но я о Мартусе. Она большая и белая - волосы, кожа, зубы. И ногти она красит только белым. А глаза у неё прозрачно-фиалковые. Когда она надевает на себя что-нибудь в розово-сиреневых или фиолетовых тонах, от неё невозможно оторвать взгляда. Да от неё просто не возможно оторвать взгляда. И это не потому, что я её люблю, это - объективная реальность: Марта - красавица. Эстонская мадонна.
Познакомились мы с ней двадцать пять лет назад. Могли бы и серебряную свадьбу справить вскорости. Если бы поженились. Но тогда ни она, ни я не рвались в законный брак. Слишком много планов было на жизнь: я - амбициозный молодой художник, фотограф-художник, она знала три языка и изучала четвёртый и пятый - не для кухни же и пелёнок. Жалеем ли мы сейчас о нашей свободе? Нет. Наши незарегистрированные отношения оказались прочней многих проштампованных.
Детей не родили: позыва не было. А так, для порядка, чтоб как у всех - это преступление, всё равно, что убийство рождённого. Детей рожать нужно осознано, а не для формы или по случайности. Правда, Мартуся? К тому же, мы друг для друга и есть дети. А кто кому и когда – это в зависимости от настроения.
Она пришла в наше ателье на загранпаспорт сниматься. Я хоть и занимался уже тогда более серьёзными вещами, чем документалка, неодолимо захотел снять её на чёрно-белый квадратик. Ещё бы - вошло такое чудо в двери: большое, пушистое, мягкое, в облаке духов неимоверно пленительных... А голос, жесты, походка... Да, я поехал сразу. Она тоже. И до сих пор глупеем друг от друга...
Мартуся моя давно эту мечту лелеяла - устроить выставку моих "ню". Нравится ей очень, как я "ню" делаю. Я-то тоже им цену знаю. А она по заграницам капиталистическим насмотрелась, разбирается, что такое хорошо, а что такое плохо.
Понятное дело, в доме культуры, а тем более, в советском музее такую выставку нечего и мечтать устроить. Но есть и на нашей земле "не наши" территории. На них и метила Мартуся.
И вот - осуществилось. Собратьям по цеху на зависть.
Я уж не знаю, ребята, может - везение. А может, верность в любви вознаграждается вот таким образом. А может, и то, и другое, не важно. Важно, что пьём шампанское с икрой, вокруг иноязычное жужжание, все подходят, чтобы своё восхищение выразить - кто на ломаном русском, кто через переводчика. А я себя пацаном ощущаю, которому двухколёсный велик наконец купили - единственному на всей улице.
*
Выставка продлится две недели - небывалый срок. Мне положено на ней показываться, хотя бы к вечеру, чтобы со зрителем общаться. А зритель избранный - вход по спецпригласительным. Конечно, пусти всех подряд с улицы на такое зрелище - трудовой энтузиазм враз упадёт. Низя-а-а. Кому очень хочется, "Чешское фото" могут полистать, если достанут. А это - нет. Нашему народу это вредно.
Мартуся моя разрешила две своих спины выставить. У неё роскошная спина... У Мартуси, как я говорил уже, всё роскошное. И всё целомудренное. Можете смеяться. А можете посмотреть на эти две её спины.
Разумеется, Большая Марта - моя любимая модель. Даже самых отборных снимков на несколько выставок хватило бы. Но это – после нашей смерти. Так мы решили.
Вообще, хорошая модель для "ню" - огромная редкость. Тут не просто попка и грудка нужны. Даже, может, и вовсе не нужны – из любой фигуры можно сделать фигуру, извините за каламбур. А нужно тут... не знаю, как объяснить. Вот то, что в Мартусе моей есть: снимаешь кусочек её плоти - и тебя от снимка качает. Кстати, когда она меня снимает, тоже качает. Это не я говорю, а коллеги. А если учесть, что похвала художника художнику ой, как нелегко порой даётся, то и стоит она вдесятеро дороже.
Да, есть тут и я в Мартусином исполнении. Единственное мужское "ню" в моей коллекции. Несколько снимков без малейшего моего вмешательства - свет, фон, постановка - всё Мартуся сама делала. Мне нравится. Я не нарцисс, я художник.
Кстати, о нарциссах... Или то просто шиза была?
В апреле - хорошо помню, как капало с крыш, - пришла дамочка лет тридцати. С большой сумкой.
Сразу предупреждаю, заявила она, я надолго, платить могу и за время, как скажете, главное - результат.
А результат ей нужен был следующий: новогодняя ёлочка, подарки под ней и она рядом. Возился я с ней около трёх часов. Я сразу понял, что шиза. Потом понял, что на почве влюблённости в собственную неотразимость. Она меняла наряды, шарфики, шляпки.
Чтобы не мучиться с беготнёй к зеркалу, попросила поставить его прямо напротив себя. Пришлось снять со стены и припереть столом. Ничего не попишешь - клиент всегда прав, особенно, когда не скупится. И смотрела на себя, смотрела. И мины строила - не рассказать, видеть надо. И позы принимала. Да так самозабвенно - артистка, ни дать, ни взять. Мне порой казалось, что и фотограф ей не нужен... Но нет - спохватится вдруг: вот так! снимайте!
Приходила она несколько лет подряд, в апреле, с той же ёлочкой и теми же шляпками. Потом пропала. То ли выздоровела, то ли наоборот...
А вот ещё история... Везёт мне на истории с клиентами! Но эта - особая. Я чуть было все негативы сгоряча не уничтожил. Но лежат - всё-таки, работа, и неплохая работа, как раз по теме. Но здесь не выставляю - осадок ещё не выветрился.
Дело было лет пять назад. Пришла она сняться на документ. Как оказалось, для предлога. Снимал Витя. Выдавал я, поскольку Витю скосил грипп, приёмщицу нашу тоже. Взяла она конвертик, даже не посмотрела, что там и как, и спрашивает, не снимаем ли мы художественные портреты.
Конечно, снимаем.
А... - замялась она - специфические, так сказать...
Это что вы имеете ввиду, прикидываюсь я непонимающим.
Ну... в полуобнажённом виде, например.
Конечно, говорю я, только не в ателье, нас за это не просто уволить могут...
Да-да, поняла она.
Разумеется, я сразу просёк, что восемнадцати ей нет. Оказалось - пятнадцать. Развитая... чуть не сказал - девочка. Телом развитая, не головой.
Начали работать. Скромности её показной хватило на полчаса, не больше. Она сама от себя заводилась. Это уже не полуобнажёнка никакая, и не "ню", а чистая порнуха. Такие позы принимала, что я, мужик за сорок, краснел под чёрной тряпкой. Ну да ладно, моё дело маленькое, тебе зачем-то это надо, ты платишь, я исполняю.
Потом вешаться на меня стала. Честно - еле устоял. От брезгливости, не из моральных соображений - ты уж прости, Марта. Что-то в ней было грязное. Она посочувствовала старику-импотенту и ушла. Дальнейшая работа шла без эксцессов.
Отдал я ей заказ, а через три дня она является ко мне, с чем бы вы думали? С претензией: совращение малолетней, принуждение к сожительству и к позированию в непристойных позах.
У меня отнялась речь. Не так от страха - хотя я и прикинул все возможные последствия - как от её наглости. Требовала она ни много, ни мало - две с половиной тысячи рублей. Это - вся моя личная аппаратура или полмашины, пол моей "копейки".
Я сказал, что мне нужно три дня, чтобы собрать такую сумму.
План родился в голове к концу наших переговоров, когда я пришёл в себя от неординарной сметливости этой малышки.
К счастью, Марта была на месте и раздобыла мне диктофон уже на следующий день.
Когда через три дня явился великий комбинатор в очень короткой юбке, я пригласил её в кафе.
Там, изобразив испуганного старика, я вывел разговор в нужное русло и через десять минут включил прослушивание записи. Больше я её не видел.
Несколько кадров можно было бы использовать. Без её порочной мордашки, разумеется. Но - бр-р-р! - не сейчас.
*
Пятый день выставки.
Вчера Мартуся привела японца. Он, разумеется, слегка невменяемый от моей возлюбленной. От чего больше - от внешности или от её безукоризненного японского, сказать трудно. Он рядом с Мартусей - как муравей у подножия Фудзи. И смотрит с таким же благоговением на её белокурую вершину.
Так вот, готовит контракт на проведение выставки с моим участием. Хочет обсудить мои условия.
Какие условия?! Да я бы свою "копейку" отдал, чтобы в Японии выставиться! А они меня спрашивают о моих условиях.
Сколько звёздочек отель?
Мне просто - без тараканов...
Кухню европейскую или местную?
Да любую, и макароны с тушёнкой пойдут...
Мартуся моя, сокровище моё. Это всё она - муза моя, ангел мой... Немцы - которые западные – альбом издать хотят.
Мои условия? Имя укажите моё - вот и все условия.
Если такими темпами пойдёт - меня ж на части разорвут, Марта, милая.
Ничего, родной, сказала Марта, прижимаясь ко мне всем своим таким фотогеничным телом, начинается настоящая работа.
Это в пятьдесят-то лет?
Это тебе-то пятьдесят лет? Ну-ка, покажи-ка, сколько тебе лет, мой мальчик!..
С Мартой мне двадцать, не больше...
*
За пару дней до закрытия пришёл молоденький лейтенант внутренних войск. Бледненький и волнуется страшно - по спине видно. Колечко обручальное в сантиметр шириной теребит. И ходит, ходит по стенкам кругами. Я сижу - делаю вид, что читаю.
Минут через пятнадцать он подуспокоился. Шаг твёрже стал, осанка по чину. Смотрю - где бы ни встал, взгляд его в одно место направлен.
А на этом месте тоже не без истории модель висит. С милой мушкой на правой ягодице. А мушка не простая - капелькой.
Я её хорошо помню. Она тоже сама себя привела сниматься в жанре обнажённой натуры.
Как-то так получилось, что одну мою Марту я склоняю к съёмкам. Иногда даже гонорар плачу - ей нравится кураж. А она на этот гонорар покупает что-нибудь для меня. Или себе духи - мои любимые, разумеется.
Остальные модели сами мне платят. Если получается что-нибудь интересное - я "выкупаю" негативы, на том и расходимся.
И с этой так же разошлись - понравились мне мои работы, я ей за негативы деньги отдал, она ещё и рада была - вдруг где напечатают. Поприлипала ко мне - без этого редко обходится с данного рода заказчицами. Но отказом не оскорбилась. Подобно тем, кто от выпивки отлынивает, сказавшись язвенником, я оправдываю отказ от постельного продолжения съёмок проблемами в интимной сфере моего стареющего организма.
Что же этому лейтенантику нужно? Может, карты игральные хочет заказать? Бывает и такое... Не раз делали.
Решился, собрался, двинулся ко мне.
- Здравствуйте.
- Здравствуйте.
- Это вы - автор?
- Я.
- Я бы хотел попросить вас снять вот те шесть фотографий.
- То есть?..
- Снять! снять с выставки! и отдать мне! я заплачу!
- Простите, не понял?
Он разошёлся не на шутку. Хорошо, зал пустой - середина дня. Глаза бегают, щёки трясутся и покраснели, как клюква. И всё кольцо своё теребит.
- Сколько это будет стоить?
- Мне не нужно ваших денег.
- Зато мне нужны эти фотографии.
- Я могу вам напечатать, это не дорого.
- Вы чего-то не понимаете, я служу во внутренних войсках.
- Очень приятно, но я, на самом деле, чего-то не понимаю...
- Это моя жена.
- Очень приятно...
- Мы недавно поженились.
- Поздравляю! Желаю и тэ пэ... Но почему я должен снимать эти фото с выставки? Ведь тут даже её лица нет.
- Зато вот это есть! - И он ткнул себя пальцем ниже спины справа.
Тогда я всё понял.
А Мартуся чуть позже расцветила это подробностями.
Она выяснила, что один туз из МВД, приближённый к дипкорпусу, узнал попку с мушкой, в недавнем прошлом приближённую к МВД. Поделился с сотоварищами, или кем они там ему по такому случаю приходятся?.. Те пришли и убедились - та самая... мушка. И пошёл слушок по закоулочкам министерских коридоров. Дошло и до законного обладателя. В последнюю очередь, конечно.
Мартуся успокоила: никакой лейтенантик - даже самых внутренних что ни на есть войск - ничего тебе не сделает.
Уже после закрытия выставки меня нашла та самая... модель и сказала, что муж её бросил.
* * *
СУББОТА
Дили-линь!
Это колокольчик над входной дверью.
А в дверях - всклокоченная физиономия пубертатного возраста.
- У вас на паспорт можно сфотографироваться?
- Можно.
Сегодня суббота, народу будет побольше обычного, не дадут почитать. Дрюона читаю. Интере-есно!..
Дили-линь!
- Добрый день. Можно?
- Можно.
Что, не видно, что ли, что можно? С десяти работаем, сейчас пятнадцать двенадцатого. Но это у них, у интеллигентных, манеры такие. Пришли, небось, свои физиономии запечатлеть, чтоб сынку в Израиль отправить. А может и не сынку...
- Вам что?
- Мы бы хотели... двойной портрет... так это у вас называется? Где-то примерно тринадцать на восемнадцать.
- Че бэ или?..
- Что, простите?
- Чёрно-белый или цветной?
- А сколько это будет стоить?
- Что будет стоить?
- Ну, сколько чёрно-белый, и сколько - цветной?
Не разоритесь, небось.
- Вот прейскурант.
- Сеня, у тебя очки с собой?
Я, конечно, могла бы и ответить, но на всех горла не хватит, читайте сами. А я Дрюона почитаю.
Дили-линь!
Ух ты! Свадьба! Класс! Сегодня по карманам кое-что удастся разло-жить!..
- Проходите, проходите! Вот сюда, пожалуйста... Ой, какие мы красивые!.. Валя! Выйди - свадьба!
Я хоть лак для волос куплю и за трусики кружевные Ленке заплачу, а то она собиралась сегодня забирать - неделю ждала, спасибо ей. Мы завтра с Котиком на вечеринку идём... А потом... Надо на потом что-нибудь придумать.
Телефон.
Я не я, если это не Котик.
- Алё, фотоателье на Пятихолмской. ... Ой, здравствуйте, Марк Семёнович... Да, работаем, Марк Семёнович... Серебро? Сдавали... Да, в четверг... Премия? Ой, Марк Семёнович!.. Конечно рады... А как ваш внучок, Марк Семёнович?.. Что вы говорите? Это в три-то месяца! Моя только в четыре начала... Да, Марк Семёнович. До свидания, Марк Семёнович.
Опять телефон.
Это уж точно Котик.
- Алё, фотоателье на Пятихолмской. ... Ой, Котик! ... Я не болтаю, это шеф звонил. Нам премию выписали. А сегодня свадьба была. Мы кое-что... ну, ты понимаешь... А что ты делаешь? ... Ах, мой Котик, не дразни меня... Мур... Мур... Мы завтра идём? ... Нет?! ... Какая командировка, завтра воскресение! ... Ты забыл, что у меня муж в командировке? Пропадёт день. ... Ну отмени... Подожди-ка... Проходите сюда, готовьтесь. Валя, выйди! Съёмка! Котик, я обижусь навсегда. Я уже придумала, куда мы пойдём после. ... Нет, сегодня нельзя, там занято. Подожди... Куда вы ломитесь? Вот в эту дверь! Валя! Тебя ждут! Котик, учти, не сможешь завтра - я не смогу год. ... Как хочешь. ... Как хочешь. ... Думай!
Свинство! В кои-то веки так всё удачно сложилось, и нате вам - командировка. Трындит! Он вообще стал реже меня... кхе… видеть. Маменька влезла, ясное дело. Этим мамашам только и забот, что своих сынков великовозрастных пасти... Старше я его, видите ли! Да, старше, тебе-то что, не тебе ж со мной спать. А сынку вот твоему нравится.
Дили-линь!
Ой, Сима. А эта Валю нашего пасёт...
- Привет, Сима. Ты чего это в субботу?..
Ага, рассказывай, что мимо шла, ты ж живёшь на другом конце города, от тебя ехать сорок пять минут. Сима работает в соседнем музее архивной крысой. Воображение - богатейшее! Это ж надо восемь причин придумать на дню, чтобы к нам зайти, Валю повидать.
- Сейчас позову Валю. ... Нет, туда нельзя, шеф ругает. Валя, выйди! К тебе!
Ни фига шеф не ругает, а тебя не пущу. А то совсем, как своя. Валей своим руководи, а здесь - я начальник. Вот сиди тут и жди, у него, может, работа срочная.
- Ну, как дела, Сима? ... У меня-то? Лучше не бывает! ... И с Котиком всё тип-топ. ... С мужем? С мужем разводиться будем. ... А на что он мне теперь? Я теперь Котика люблю. А мужа я и не любила никогда. ... Залетела, вот и вышла. ... Он-то? Конечно, нервничает, интеллигенты - они все нервные. ... Дочку себе забирает. Оно и правильно - у его маменьки квартира сталинская трёхкомнатная, не захотела разменять, жмотка. Мы же не сможем с Котиком и с Любкой в однокомнатной жить. ... Любку не увижу? Я да не увижу?! Да они бедные будут, если не дадут видеться мне с Любкой. А у них ей лучше будет. Мамаша на пианино научит играть, манеры интеллигентные прививать станет. А мне Котика держать надо - десять лет разница, сама понимаешь... Вон твой Валя.
Жаль, я не Дрюон, а то бы про Симу роман написала. Бабе сорок два. Старая дева. Не дева, конечно, но замужем не была - страшная!..
Вале двадцать четыре. Как он с ней рядом сидит? Поговаривают, что и лежит... Бр-р-р! Хотя за деньги и не такое можно выдержать. Ну, не то, чтобы она ему деньги платит, а шмотки всякие покупает импортные, в ресторан на обед водит через день. Конечно, ей деньги девать некуда - ни детей, ни семьи. Мамашка с папашкой всю жизнь по заграницам обретаются - дипработники великие: атташе по культуре и переводчица. Мой Котик тоже инъяз закончит, сможет по заграницам ездить. Вот только надо в струю попасть. Ну мы этим займёмся скоро...
А может, мне с Симой полюбезней стать? Это идея! Будем с Котиком её и Валю в гости звать. Глядишь, и ей отвечать придётся тем же... Маменька с папенькой из очередной заграницы приедут, а тут мы с Котиком. Котик у меня шустренький, обаятельный... Хорошая идея!
- Сима, кофе будешь? Валя пусть работает, нам план делать надо. А мы поболтаем, меня кофейком растворимым угостили на днях - одной надо было в полуобнажённом виде. ... Нет, ты что, не Валя! Федька снимал. Ты ж знаешь Федьку - его десять голых не расшевелят.
Бедная Сима! Если бы ты знала, что Валя твой не только полуобнажёнку снял, а и весь оригинал увёл за час до закрытия. Потом, подлец, подробности рассказывал. Продолжать боится - раза хватило. Она, оказывается в какой-то чуть ли не Плейбой ломится. Фигурка у неё, Сима!.. Мне-то сильно больно плакать не по чему - у меня и у самой всё на месте: и талия, и попка, и грудка - я Любку-то свою не кормила... Что, ты думаешь, этот студентик-заочник во мне нашёл? Фигурку, Сима, и мордашку. Я-то может, сама в Плейбой подошла бы не хуже той швабры. Денежки, я слыхала, там пла-атя-ат!.. Только Котику моему такой компромат ни к чему - он уже сейчас карьеру в газете делает.
Дили-линь!
Ничего себе, компашка! Ах, выпускной класс. Ну, с этих лишнего не возьмёшь: там отличник-математик всё до копейки просчитал. Зато к плану будет кусок.
Обед скоро... Чаю попью и почитаю...
Дили-линь!
Ой, кто к нам... Художница великая!.. Контрольки смотреть. И конечно, к обеду ближе. А там Федя её в столовку поведёт, или в кафешку какую. Похоже, романом пахнет...
- Здравствуйте, здравствуйте. Федя, выйди! К тебе!
Она платит - не торгуется. Картины - работа сложная, коэффициентов всяких накрутить можно - и к плану было бы, и в карман - да Федя не даёт. Точно, романом пахнет! Федька-то ладно, он холостой, а у неё кольцо обручальное на руке... Хотя... ну и что, у меня вон тоже кольцо...
Телефон.
- Алё, фотоателье на Пятихолмской. ... Ой, Котик! ... Ах ты разэдакий! Ладно, простила, придёшь без пяти восемь за мной.
Без пятнадцати восемь... Почитать толком не дали... Зато наличными по девять пятьдесят получилось на нос. Это значит, за трусы пятёрку, два пятьдесят на лак... А зачем мне лак? Мы же не идём завтра никуда. Котик придумал что-то на сегодня... А вот и он...
***
;
ОЧЕНЬ КОРОТКИЙ РОМАН
Или
Как я чуть не стал сперва счастливым любовником, потом заикой,
потом убийцей, а потом импотентом
Рассказ
Сегодня я отправился на работу на час позже – сослали в цех на «фотографию рабочего дня». Почему на «фотографию», а не на «хронографию» – непонятно. Кто знает, о чём речь – тот поймёт… Впрочем, не буду обижать остальных – так называется хронометраж какого-либо трудового процесса.
Вообще-то, в моём нынешнем ранге – замначальника цеха - такими вещами уже не занимаются. Но – лето, пора отпусков, меня попросили, я не гордый, согласился.
И вот, еду с «верхним цехом». Так у нас называется администрация - они на четвёртом этаже обитают, над производственными цехами. Рабочий день у них с девяти, а у пролетариев – с восьми. Поэтому мне сегодня вроде как час жизни подарен: «фотографию» начинаю с обеда, а закончу в пять. Мог бы и на рабочее место прибыть к часу. Но вот этого-то точно моё положение мне не позволяет – не по инструкции, а по совести. Зайду в свой цех, кое-что проверить надо перед закрытием нарядов…
- Пробейте, пожалуйста... - Она коснулась моего запястья пальцами и протянула талон.
Я узнал её по голосу – у неё голос… короче, в любой толпе узнаешь - но глаза поднял. И сразу в её глаза угодил. А глаза у неё... ну, тоже... просто - ёлки-палки, какие глаза.
Пока я пробивал талон, она отвернулась - разговаривала с кем-то.
Я тронул её руку, державшуюся за поручень, точно так же, как она мою: пальцем провёл по запястью.
Она глянула на меня. Глаза улыбнулись… нет, они уже улыбались, просто кусочек этой улыбки достался и мне.
- Спасибо, – сказала она.
- Не за что, – сказал я.
Так хотелось, чтобы она не отворачивалась.
- Есть, за что, – сказала она, продолжая улыбаться.
- Рад, что сумел помочь. Обращайтесь.
- У меня больше нет талончиков.
- Давайте пробью что-нибудь ещё.
Мы тихо смеялись и продолжали нести чушь наподобие этой.
- Одолжить вам рубль?
- Одолжите.
- Пробить?
- Пробейте.
Нас теснили и толкали выходящие и входящие в автобус граждане нашего небольшого городка, спешащие на работу, как и мы. Но порвать «невидимую нить, которую меж нами протянули», они были не в силах – даже, если бы попытались сделать это осознанно и целенаправленно.
Я полез в кошелёк.
- У меня только пятёрка.
- Дырявьте пятёрку, – она засмеялась и посмотрела с вызовом.
А смех этот – чуть приглушённый – таким... таким стал... просто кишки в узел завязались...
Я протянул стоящей передо мной начальнице планового отдела пятёрку – да мне и четвертак не слабо было бы - и сказал:
- Пробейте, пожалуйста.
- ???
- Смелее, Виктория Викторовна, смелее!
Тут я почувствовал, что меня оттесняют и пытаются отобрать пятёрку. Это была она – та, для которой я старался.
Закончилось всё нашей остановкой. Нас вынесло в разные двери. Её подцепили коллеги из техотдела, и всё, что мне оставалось – идти следом.
Её зовут Анна. Анна Владимировна, разумеется – это закон на нашем предприятии коммунистического труда: в рабочее время на рабочем месте только по имени-отчеству. У неё роскошные рыжие волосы и стройная фигура. Кстати, она вроде бы спортсменка в прошлом, вот только не знаю, по какому виду... По какому-то такому, который не портит женских форм.
Почему я раньше её не замечал?
Нет, замечал, конечно – не заметить её нельзя. Я просто никогда не смотрел на неё как на женщину... Почему?..
Во-первых, некогда было – три года назад я влюбился и был, что называется, в романе. Разводился с первой женой, женился на второй – на той, в которую влюбился. Потом – медовый… у нас это было полгода. Теперь вот всё устаканилось: страсти поостыли, мы стали просто супругами. Оказалось, что все жёны... Короче, жена – она и в Африке жена: сколько потратить на то, сколько на сё, сколько на книжку отложить, на отпуск, на мебель, на дублёнку... Как будто без этого мало радостей в жизни. Вот, например, понять, что существует такое явление, как мужская дружба и сугубо мужские интересы, ни одна, ни другая не смогли.
Интересно, а как у Анны Владимировны с этим делом – с пониманием мужа? Судя по её высказываниям, у них должно быть всё тип-топ.
Кстати, вот и во-вторых – у неё прочная... лучше сказать дружная семья, как-то в голову не приходило за ней приударять. Откуда я про её семью знаю? Очень просто: я частенько в их отделе работаю по неделе, по две. Вот уж лет... года четыре.
Да, четыре. Пять лет назад я пришёл на их достославную фабрику. Через год меня в старшие мастера перевели. Вот я по роду службы и занимался своей технологией в её техотделе. Несколько раз даже домой подвозила – она машину водит просто класс! – без мужицких там понтов, нежно как-то, но уверенно… Властно, что ли… В нашем городке машин-то – раз-два... А уж женщин за рулём – едва ли не одна Анна Владимировна. Они с мужем как-то эту машину делят – кому когда удобней. Поэтому она и проездных не покупает. Поэтому у меня и туман в голове: пробейте, пожалуйста... - и пальцами по запястью...
Я отвлёкся.
Работая целыми днями в техотделе, я, конечно, был свидетелем внутренней его жизни. А внутренняя жизнь любого отдела складывается из кусочков личных жизней его населения. По обрывкам телефонных разговоров с сыном, с мужем, с приятелями и подругами я имел представление и о личной жизни Анны Владимировны, и о её характере.
Характер у неё... Какой же у неё характер?..
Я уже сижу за бумагами, а в голове пусто. Точнее, не пусто, а Анной всё заполнено… Анной Владимировной. Может, это потому, что жена в отпуске? Да нет. На нашем двухтысячном предприятии женщин тьма...
Пальцами по запястью... Пробейте, пожалуйста... И глаза...
Мне просто необходимо ещё раз заглянуть ей в глаза! Но что придумать? Лично мой профиль с лично её профилем ну никак не стыкуются. Анна в техотделе закреплена чисто номинально – она переводчик. С английского. По научной части и по связям с зарубежными партнёрами. Наши единственные партнёры – финны. Но язык у нас с ними общий только один – английский. Я в английском – ни бельмеса... И мне он – как корове седло...
Придумал!
- Анна Владимировна, можно к вам? – У неё отдельный кабинет... скорей, комнатушка.
- Да, войдите. - Её глаза! И опять улыбаются. Кажется, что после нашего автобусного разговора этих полутора часов и не было. – Присаживайтесь, Владимир Викторович.
- Спасибо, Анна Владимировна.
- Чем могу служить, Владимир Викторович?
- Я не успел придумать, Анна Владимировна.
- Тогда импровизируйте.
Мне всегда нравилось её чувство юмора. Не примите это за шовинистические замашки, но иначе, как мужским, я его назвать не могу.
Время застыло, пространство сжалось...
Нет, наоборот: пространство застыло, время сжалось... Она смотрела на меня своими невозможно... невозможно глубокими и... - да, нашёл! эврика! - страстными глазами...
Где я, идиот, был раньше? Я знал эту женщину, я болтал с ней... о чём только ни болтал я с ней за чаями в техотделе! И всё время удивлялся – откуда она знает, какой диск вышел у Папплов в семьдесят четвёртом, а у Сантаны в семьдесят пятом, почему Ван Гог с Гогеном... И про Ники Лауду... Ну и так без конца. С ней можно было говорить абсолютно на любую тему – она разбиралась во всём.
Четыре года!
Я ехал с ней впервые в её машине в день, когда она её купила... Кстати, забавная история с этой покупкой вышла.
В то лето в наш скромный городок в связи с его юбилеем привезли три платформы жигулей, вместо одной раз в два года. А поскольку наша фабрика не просто фабрика, а коммунистического труда предприятие, то выделили нам уйму машин. Когда руководящие работники всех рангов, ветераны всех трудов и войн были охвачены, на двери профкома... впрочем, на каждом столбе висело объявление о том, что все желающие могут подать заявление на приобретение автомобиля.
Как-то пьём мы чай в техотделе. С грохотом распахивается дверь, влетает их шеф – он только так и передвигается в пространстве, как боинг на бреющем полёте - и громогласно заявляет: я, мол, с заседания профкома, мне стыдно, что в нашем отделе нет желающих купить автомобиль.
Анна... Анна Владимировна говорит: вот дожили, машину покупать принуждают!
А шеф: Вам, Анна Владимировна, вообще бы помолчать следовало. Вы права получили два месяца назад, и что? чьё-то место на курсах зазря занимали.
А она: за свои кровные, межу прочим, занимала.
Шеф уже из своего закутка грохотал: и нафигейро – это он так выражаться любит, в испанском духе, типа, - нафигейро вам эти права? только кровные зазря потратили.
Анна: зазря ничегейро не бывает, у меня через год страховка заканчивается – вот тогда и покупейро буду.
Шеф: нам ещё лет пять не завезут ни одной, сколько вам не хватает?
Анна: три.
Шеф: я вам одолжу.
Анна: давайте, одалживайте и закончим на этом, а то работать не дают – купи машину, купи машину!.. – и, поставив чашку, направилась к себе, она тогда ещё в общем отделе работала, кабинетик ей позже дали.
Наш сплочённый... их сплочённый... впрочем, всё-таки наш сплочённый коллектив слушал этот короткий энергичный диалог, прихлёбывая чай и похрустывая сушками.
Потом всё было, как в кино: шеф заказал в сберкассе деньги, Анна расторгла страховку и через три дня взяла отгул. К концу рабочего дня, часов около шести, она заходит в отдел с сумкой и арбузом. Из сумки достаёт четыре бутылки коньяку, трёхлитровую банку виноградного сока и пакет конфет - килограмма два. Молча берёт стаканы, кружки и идёт их мыть. Потом моет арбуз, накрывает стол к торжеству и зовёт народ: давайте обмывать.
Мы поняли, что она уже на машине.
Где? – спрашиваем.
Она в окно показывает – стоянка как раз из окна техотдела видна – вон, зелёная шестёрка.
Шеф, когда увидел коньяк, да ещё с ресторанным штампом, чуть с горя не умер: Анна Владимировна, это ж сколько водки купить можно было! знал бы, на что деньги переведёте, в жисть бы в долг не дал!
Обмыли мы новое яичко пасхальное и по домам двинули. Анна нам восьмёрку крутанула на малом радиусе и говорит: кто смелый, домой довезу.
Шеф спросил: машину застраховали?
Анна: застраховали.
Шеф: вот и хорошо, я свои кровные назад ещё получейро хочу. Гы-гы-гы!
Надо сказать, что главный технолог тонким юмором отличается - поручик Ржевский, ни дать, ни взять.
И вот везёт она меня домой, а я наблюдаю за её движениями... за её властными движениями... за её нежными властными движениями, которыми она покоряет этот комок железа.
А ведь я помню, я тогда ещё подумал... В общем, что надо, то и подумал. Только занят я был совершенно другой женщиной...
Сейчас я вроде бы свободен. А она?..
- Вы свободны? – Это чистой воды импровизация. Я даже не знаю, о чём спрошу: свободны сейчас, вечером или завтра...
- В каком смысле? – Она не давала мне собраться, как в джазовой перекличке.
- В прямом. – Очень оригинально!..
- Вообще-то, я несвободна ни в каком смысле. – Вот так! Вот такая кода!
- Жаль. – Ещё более оригинально.
- А что? – Это подачка тупице, но мне сейчас всё равно, лишь бы музыка продолжалась. Музыка её голоса.
И меня застопорило. Я просто смотрел на неё и молчал. Она тоже.
Сколько это длилось? Не больше нескольких мгновений.
Я впервые видел её стушевавшейся.
Я впервые потерял лицо наедине с женщиной.
- Может быть, вы хотели попросить подвезти вас домой? – Это был не её голос, и от него у меня просто отнялись ноги.
Ещё одна подачка – лови, дурак!
- Вы удивительно проницательны...
Как я провёл «фотографию», не вспомню. На автопилоте.
В ушах звучал севший голос Анны. По коже то и дело пробегал ток от прикосновения её взгляда... и пальцев.
Я знал, что сейчас она одна – проводила недавно мужа с сыном в отпуск, а через неделю сама улетает. Через неделю моя возвращается. Неделя!.. Семь дней и... и семь ночей?..
Стоп! Не так резво, парень, а то башка отвинтится!..
Где? К себе она вряд ли позовёт... Ко мне? У меня в подъезде двоюродный брат жены живёт. Да старух на лавочках полно по вечерам...
Придурок! У меня ж ключи от родительской квартиры, а это за городом - там-то точно никому глаза не намозолим! Там вообще люд другой живёт – военные - к нашей фабрике, да и к городку нашему никакого отношения...
Я ждал её на стоянке – с начальником прощался, кое-что по завтрашнему дню обсуждали.
Она шла к своей шестёрке и озиралась. Оказалось – меня искала. А увидела – рукой замахала. Смелая дама!.. Я же говорил – чихать ей на то, что и кто о ней подумает и скажет.
Начальник прицокнул понимающе, а я засуетился:
- Анна Владимировна обещала помочь... от родителей перевезти кое-что нужно...
Тьфу! Само выскочило... Аж противно стало...
- Вы не спешите, Анна Владимировна?
Она посмотрела на часы.
- Не очень. Часа два у меня есть.
Интересненько... У неё что, свидание?
- У меня межгород в восемь. – Словно услышала мои мысли.
А... Ну это ладно, это с мужем, наверняка, это можно...
- У вас просьба, Владимир Викторович?
- Да, с вашего позволения…
Она выруливала со стоянки.
- Слушаю вас.
- В военный городок не подскочим? Цветы у родителей полить надо... А на автобусе... сорок минут туда, сорок назад...
- Подскочим.
- Спасибо огромное...
Нет, на это спокойно смотреть невозможно!.. Ногами на педали... колени из-под юбки... красивые, ровные... раздвинуты слегка... Рука то на руле... то передачи переключает... Просто... просто эротика какая-то!
Мы о чём-то болтали, конечно, по дороге, но моё мужское естество только одного ждало – когда я её… поцелую, обниму… как всё будет? Как она себя поведёт?.. Аж живот опять свело…
Я сразу на кухню – кофе варить.
Цветов разных – правда - у маменьки моей неимоверное количество. Анна пошла рассматривать их по подоконникам. Потом вернулась.
Кофе на столе дымится. А между дверью и столом – я стою.
Она смело – ко мне. Я смело – руки к ней... к её лицу... потом обнял. Целовались... Классно, но недолго – она жестом повелела передохнуть.
Я закурил – иначе не выжил бы.
Пили кофе, болтали, подуспокоились оба. Тогда я уже в силах был произнести:
- Я по тебе с ума схожу... почти четыре года...
- Неправда, – она засмеялась опять этим тихим... невозможным своим смехом.
- Что неправда, что с ума схожу?
- Что четыре года.
- Ну... чуть меньше. Какая разница? Сейчас зато апофигей настал... не могу больше...
Я присел рядом с ней и стал колени целовать.
Опять мы с ней чуть до последнего не дошли. Но она снова тормознула.
На переговоры, говорит, надо.
Переведи на этот телефон, говорю.
Не смогу, говорит, звонить домой будут, с гор.
А потом? – спрашиваю.
Потом посмотрим, говорит.
Меня это обнадёжило. Можно сюда вернуться, говорю.
Она высадила меня у моего дома. Я на четвёртый этаж пока поднялся, чего только себе не понарисовывал...
В двери торчала бумажка: позвоните туда-то, на ваше имя... телеграмма... не оказалось дома...
Звоню. Думал, или раньше приезжает, встречай, мол, или наоборот – позже, билетов нет…
«Надя Сашей больнице тяжёлом состоянии срочно вылетай = Валентина Петровна».
Валентина Петровна – тёща моя. Надя – жена. Саша... Саша – белокурый ангел двух лет, мой сын... моя жизнь... моё всё...
Про Анну я вспомнил только в самолёте.
Позвонил начальнику, сказал: так и так, можешь увольнять без суда и следствия... - я-то знаю, что на участке больше никого кроме него не остаётся на обе смены.
В шесть утра был в аэропорту. Взяли на откидное сиденье – благо, старший диспетчер – мой одноклассник.
На Краснодар из столицы нашей летел так же, за счёт недогруза по багажу... Конечно – кто в Краснодар с багажом летит? Это оттуда самолёт тащится, едва крыльями машет...
В башке всякое крутилось: и предположения о том, что произошло, и живы ли?.. И не за грех ли это мне - сам женатый, да замужнюю соблазнять... Господи, не буду больше! Только пусть они выживут! Обещаю!.. Клянусь!
В восемь вечера я уже подъезжал на такси к тёщиному дому в пригороде.
Когда я увидел под яблоней за столом своё семейство – целое и невредимое, - я чуть не подумал, что всё это было кошмарным сном: и телеграмма, и полёт через полстраны... Вот-вот проснусь, уже просыпаюсь...
Малыша обнял, к себе прижал – нет не сплю - теплый, пахнет сладко, лопочет что-то...
Когда тесть объяснил, что это бабы ход такой придумали: вызвать тебя, чтоб отдохнул дней пяток, да с Надюшкой назад - а то ей банки с соленьями да вареньями тащить тяжело... - я готов был все эти банки по одной об умную голову тёщи любимой переколотить...
С женой спать не мог месяц. Она мне сцены каждую ночь закатывала – ревнивая страшно. Понять не могла, как она меня Сашкой подкосила.
А про Анну я вообще думать забыл! Тьфу-тьфу-тьфу! Тьфу-тьфу-тьфу! Тьфу-тьфу-тьфу!..
* * *
;
КАК МОЯ ЛУЧШАЯ ПОДРУГА ВЫДАВАЛА МЕНЯ ЗАМУЖ
Рассказ
Я вернулась в родной город после восемнадцатилетнего отсутствия. Нет, я, конечно, навещала его по разнообразным поводам - и радостным, и печальным, и самым заурядным. И отношения с единственной подругой – Галкой - с которой вместе росли и учились, мы поддерживали независимо от частоты встреч.
Мой город всегда был мне верным прибежищем, незыблемым и несокрушимым островом в бурном океане бытия. То ли потому, что моя жизнь с мужем, военным лётчиком, проходила на чемоданах - мы нигде не жили дольше двух лет. То ли потому, что с этим городом связаны детские воспоминания - а стабильней и надёжней детства не бывает потом уже ничего.
Я прилетела из Хабаровска. Муж - уже бывший - остался там. Сын поступил в Питерское военное училище - на радость папе, на огорчение мне. Ну да что поделаешь — это его жизнь, ему и выбирать.
Меня встретила Галка и привезла к себе.
- Поживёшь пока у нас, - сказала она. - Твою квартиру освободят на следующей неделе, сделаем ремонт, и заживёшь, как зано¬во.
Галка была очень деятельной и энергичной женщиной. Всё у неё спорилось - и в семье, и на работе. Всем она помогала - и словом, и делом, но больше делом.
После смерти моих родителей, попрощавшись со мной в аэропор¬ту - я тогда улетала с похорон папы в Ригу, где мы только-только обосновались - она сдала мою квартиру, а деньги складывала в чулок. Когда настали времена конвертируемых валют, она умело пре¬образовала деревянные в реальные и несколько раз пускала их в оборот, деля прибыль пополам. В итоге, благодаря её предприимчивости и практичности, я имела теперь и временн;ю и материальную возможность на некоторый разбег в новой своей жизни.
* * *
Бездельничать долго мне не захотелось. И вот я уже работаю в нашем родном инязе, который теперь именуется гордо Лингвистическим Университетом, и где Галка возглавляет кафедру - мою люби¬мую кафедру литературоведения.
В родительской квартире полным ходом идёт ремонт, но у моей дорогой подруги остаётся невыполненным один пункт обязательств по благоустройству моей жизни: удачное замужество.
Мне не нужно удачное, мне нужно счастливое, говорила я.
Это одно и то же, отвечала она, - посмотри на нас с Петром.
Если посмотреть на них, то и вправду эти два понятия оказывались синонимичными.
Галка вышла за Петра на третьем курсе. На четвёртом они родили Инку. Благодаря обилию у новорожденной здравствующих бабушек и дедушек - и даже наличию двух прабабушек – её родители в срок защитили свои дипломы и тут же родили погодками Серёжку и Ваньку. У Инки уже своя семья, а мальчишки учатся - один в инязе, другой в политехе. При этом Галка и Петр до сих пор целуются на пороге, как Ромео и Джульетта в саду в лунную ночь.
Мой брак тоже не был ни неудачным, ни несчастливым. Мы любили, дружили, растили сына. А потом что-то кончилось. Как у Хемингуэя.
Я стала замечать, как загорался порой взгляд моего мужа в компании новой женщины, не испытывая при этом ни малейших уколов ревности. Потом он изменил мне и рассказал об этом. А я поймала себя на мысли, что мне стало легко и свободно. Что, оказывается, мне надоело дружить с мужчиной, с которым нас давно не связывает ничего, кроме штампа в паспорте и общих забот о сыне, кстати, закончившихся с его отъездом на учёбу в Питер, надоело кочевать, надоело преподавать английский и французский таким же кочующим, как и их училка, детям.
Мы развелись, и я уехала домой.
Да, ещё оказалось, что домом для меня всегда оставался мой родной любимый город, а не бесконечная череда комнат и комнатушек в чужих городах и посёлках.
* * *
- Так, - сказала Галка в один из первых вечеров после моего возвращения, когда, отужинав, мы расселись поудобней, и Пётр предложил нам выкурить по ароматной самокрутке из отборного голландского табака.
- Так, - сказала она, - Пётр, ты должен в самое ближайшее время составить список всех возможных кандидатов в мужья нашей Мусе из числа твоих знакомых. А если получится, то и незнакомых. - Она с удовольствием вдохнула невозможно ароматный дым.
- Требования. - После некоторой паузы продолжила Галка. - Возраст от тридцати пяти до пятидесяти, красивый, умный, богатый, щедрый, сексапильный... Разумеется, свободный.
- М-да... Скромный образ. - Сказал Пётр. - Генератор идей ты наш неиссякаемый...
- Между прочим, ни одной невыполнимой идеи я ещё не сгенерировала. – Гордо провозгласила его жена.
- Надо отдать тебе должное. – Отдал ей должное муж.
* * *
В течение ближайшего месяца у Галки с Петром то и дело возникали поводы для небольших семейных вечеринок.
Но ни вдовец Лев Семёныч, замдиректора ювелирного магазина, давний приятель Петра, ни Юрий, коллега Галки по переводческому цеху, ни Виктор Петрович, сосед по дачному кооперативу, ни ещё два претендента не высекли из моей неблагодарной души ни подобия искры.
- А без искры нельзя, - сказал Пётр, когда мы проводили последнего гостя и, растянувшись в шезлонгах, млели на осеннем закатном солнышке, вдыхая запах перекопанных на зиму грядок.
- Искра, искра... - Передразнила его Галка. - Не пятнадцать лет, небось. Ладно, думай дальше. У меня в следующее воскресенье юбилей, так будь любезен, сделай мне подарок, найди мужа моей любимой подруге.
- Она и моя любимая подруга, между прочим. - Обиделся Пётр.
- В который раз я должна вам повторять, что не хочу замуж! - Сказала я. - Я уже давно превратилась в пустыню: сухую и голую.
- Ну, насчёт голой ты поосторожней, - сказала Галка, - тут живые мужчины, между прочим.
- Да, - сказал Пётр, - ещё какие живые!
Мы засмеялись. Нам было хорошо втроём. Никаких комплексов: у них двоих по поводу неприличности безоблачного семейного счастья, а у меня - по поводу неполноценности собственной жизни.
* * *
В субботу накануне Галкиного сорокалетия мы пошли "делать шоппинг". После завтрака Пётр вручил жене конверт с несколькими бумажками цвета еловой хвои и сказал:
- За долголетнюю безупречную службу. - И поцеловал её так, что я вдруг тоже захотела замуж.
- А это тебе. - Сказал он, прокашлявшись, и протянул мне такой же конверт. - Могу я посорить деньгами, когда они есть? - Он потупил взор.
- Конечно, дорогой. - Сказала его жена проморгавшись.
- Ладно, девочки, погуляйте, и ни в чём себе не отказывайте, - сказал Пётр. - Жду на ужин.
В моём конверте тоже оказался зелёный листочек.
Мы отправились в новый торговый центр с решимостью выполнить наказ Петра по полной программе.
Галка первым делом купила себе любимые мужем "Фиджи", а я себе - любимые мною "Клима". Мы тут же отправили по капле за оба ушка и присели в баре остудить восторг бокалом чёрного пива.
Потом Галка путём мучительного отбора приобрела комплект дорогого нижнего белья, оправдав эту трату тем, что в человеке всё должно быть прекрасно.
Выпив по чашечке кофе, мы совершили ещё одно серьёзное приобретение под тем же девизом, но уже в отделе бижутерии.
- Всё, - сказала Галка, - остальное на потом. Будут в жизни хмурые дни, когда захочется праздника.
В продовольственном отделе мы купили несколько банок, баночек и бутылок с разными деликатесами к завтрашнему столу и вышли на улицу.
Возвращаться решили пешком, но на полпути были застигнуты дождём, о вероятности которого нас никто не предупредил.
- Давай заскочим к братцу, переждём, - предложила Галка.
- Это к Вовульке? - Вспомнила я Галкиного брата.
- К нему.
И мы заспешили в знакомый дом.
Нам открыл дверь высокий молодой мужчина в стильных очках.
- Привет, малыш. Приютишь нас? - Галка отряхивала дождевые капли со своей причёски и с моего пиджака. - Вовуль, помнишь мою подругу, Мусю?
- Не очень, - честно признался он.
Когда я покидала город после института, отправляясь в длительное кочевье за своим мужем, Вовульке было что-то около девяти - он был поздним ребёнком Галкиных родителей - не мудрено, что он не помнил и не узнавал меня.
- Мария. - Я протянула ему руку.
- Владимир. - Он сжал мою ладонь.
Его рука была большой, тёплой и крепкой.
- Дай-ка нам горячего чайку, - сказала Галка, - не ровён час, простынем накануне торжества. Как мы пахнем?
- Вполне изысканно, - сказал Володя. - Запах дождя, приправленный французским шиком.
- Он у нас романтик и поэт, - сказала сестра про брата, который отправился на кухню готовить нам чай. - При этом учёный-физик. Уже одну диссертацию защитил. Вторую пишет.
Володя поставил на стол початую бутылку коньяка.
- По мензурочке, для профилактики, - сказал он.
Мы выпили.
- А я вспоминаю вас. - Володя смотрел на меня из кресла напротив. - Вы были очень красивой. То есть... - спохватился он, - вы и сейчас красивая, но я помню, тогда я выделял вас среди всех окружавших меня женщин.
- В детстве это бывает почти с каждым мальчиком, - мудро заметила я.
Я была в смятении и ничего не могла с собой поделать. Но главное, я не понимала, в чём причина. Давление поднялось? Или упало? Или простуда начинается?
А он всё смотрел на меня - пристально, но мягко. Его светло-карие глаза за стёклами очков казались осколками тёплого янтаря.
Галка достала из сумочки духи, пакет с бельём и коробочку с бижутерией.
- Смотри, что я себе купила, Вовуль.
- Класс, - сказал Володя, скосив глаза на коробки и пакет, и снова поднял их на меня. - Вот Петру радости-то будет стаскивать всё это с тебя!
Галка засмеялась. Она любовалась на свои покупки, всё ещё не замечая того, что происходило у неё под носом, и чего не заметить было уже невозможно.
Я сосредоточенно пила чай, подливала и снова пила.
Галка встала, глянула в окно на сумеречное небо и сказала:
- Что там у нас с дождём? Кажется, кончился. - И вышла из комнаты.
Володя поднялся, обошёл моё кресло и провёл тыльной стороной пальцев по моей щеке.
- Вы не уйдёте? Ведь правда? - Сказал он.
Я мотнула головой.
Он прикоснулся к волосам и снова сел напротив.
В комнате стало как на вершине Джомолунгмы: не хватало воздуха и захватывало дух от высоты и опасности.
Вернулась Галка и стала собирать свои покупки.
- Ну что, двинем? - Она глянула на меня. Потом на брата. - Вов, я оставлю тебе сумку с банками и бутылками, завтра принесёшь. Мусь, а ты посиди, если хочешь.
Скорей всего, она сделала вид, что ничего не заметила.
Хлопнула дверь в прихожей. Володя вернулся в гостиную. Он был... я забыла замену слащавому слову "красивый". Широкие ссутуленные плечи и узкие бёдра, высокий лысеющий лоб и тёмные от отросшей к вечеру щетины подбородок и щёки, из-за ворота трикотажной футболки выбиваются волосы, руки тоже покрыты густой тёмной порослью. Да, мужественный... У него была утончённо-мужественная внешность.
Он подошёл ко мне, я поднялась навстречу. Он снова коснулся моего лица. Я тронула его приоткрытые губы - они были сухие и горячие, как в лихорадке. Он снял очки и поцеловал меня.
В одиннадцать раздался звонок.
Володя поднял трубку и сказал после паузы:
- Не волнуйся. - Снова пауза. - Она не может. До завтра. - Он повернулся ко мне. - Ведь ты не можешь сейчас говорить с моей сестрой?
- Нет. - Сказала я, и мы снова вцепились друг в друга.
Его двадцать семь и мои сорок были на равных. И мы оба были одинаково голодны. И одинаково страстны и неистово нежны.
* * *
Когда мы появились на пороге Галкиного дома, вопросов нам не задавали, поинтересовались только, где сумка с банками и бутылками.
Она осталась там, где вчера её оставила Галка - на расстоянии трёх троллейбусных остановок.
У двери своей квартиры Володя так сжал мою ладонь, что хрустнули чьи-то пальцы, а ключ в его руке исполнял пляску святого Витта и не желал попадать в скважину.
Мы вернулись через полтора часа, едва не оставив сумку на прежнем месте.
* * *
Я сидела на кухне и что-то вяло резала или чистила. Галка летала вокруг, гремя, шурша и журча разными субстанциями.
- Не будь дурой, - говорила она, - не уподобляйся серости.
- Но пятнадцать лет... - Возражала я.
- Тринадцать. - Поправляла она. - К тому же, на лбу у вас не написано. А догадаться никто не сумеет даже под расстрелом. И вообще - кому какое дело!?
В закрытую дверь кто-то заскрёбся.
- Да! Войдите! - Галка была деловита и возбуждена.
Появился Пётр с двумя высокими стаканами.
- Девочки, маленький аперитив.
Галка взяла стаканы и захлопнула дверь.
- За любовь. - Сказала она и мы отпили.
Это был джин с тоником. Довольно крепко, но меня сразу отпустило.
- А на Востоке считают, что любовь начинается после свадьбы, - сказала я, - и расцветает только к концу жизни.
- Ну, мы не на Востоке, к счастью, поэтому давай наслаждаться расцветающей любовью, пока способны что-либо ощущать. - Сказала Галка и вылетела по какому-то делу.
Тут же в кухню вошёл Володя. Мы прижались друг к другу, словно нас вот-вот собирались разлучить навеки.
Вернулась хозяйка.
- Тихо, тихо, ребята! Сейчас перегорит вся бытовая техника и полопается посуда!
Володя вышел.
- А если он захочет детей? - Ныла я.
- Захочет – родишь, - просто сказала Галка. - Если ты забыла, как это делается, я напомню.
- В сорок-то лет? - Сказала я.
- Так! - сурово глянула она на меня. - Мы с тобой ровесники?
- Ровесники. - Ответила я.
- Ну вот! А мне сегодня - двадцать пять! И баста про свои сорок!
Мы выпили за двадцать пять, и мне стало ещё немного легче.
Снова появился Пётр.
- Можно? - Спросил он.
- Только быстро и по делу, - сказала его жена.
- Что делать с Африкановым?
Это был очередной кандидат на мои руку и сердце.
- С Африкановым... - Задумалась Галка. – Пожалуй, приглашу Любку с пятого этажа, от неё муж недавно ушёл.
* * *
;
СОЛНЕЧНЫЙ ДЕНЬ, ПАСМУРНЫЙ ВЕЧЕР
Роман
Часть первая
Я заметила его в первый же день, в день приезда. Ничем особенным он не выделялся – в смысле внешности или одежды. Чуть выше среднего роста, широкоплечий, худощавый… И всё, пожалуй. Не совсем, нет. Его лицо… какое-то не наше. Не знаю.
Женщина рядом. Совсем обычная. Невысокая, полная, всё время улыбается. А он словно отстранён от неё… от всех.
Потом, через несколько, дней я снова его увидела.
Я сидела за столиком кафе в саду - мы с мужем обнаружили, что здесь замечательно готовят кофе по-восточному. Сидела одна – муж уехал на три дня в горы. Их отвезут к перевалу, который они преодолеют, и спустятся сперва на лыжах, а после – верхом на лошадях, назад к морю.
Я осталась по двум причинам: не переношу горных серпантинов и отсутствия элементарных удобств. Этот поход входил в программу путёвки, и муж предвкушал его заранее. Когда я сообщила, что остаюсь, он готов был пожертвовать удовольствием, и мне стоило больших трудов уговорить его отправиться без меня.
И вот я сижу с чашкой кофе и смотрю на улицу, где начинается карнавал по случаю дней города, который продлится неделю.
Народ подтягивался к решётчатой ограде сада, и вскоре я видела одни только спины. От нечего делать я оглянулась по сторонам. Тогда-то я и заметила его.
Он сидел через два столика от меня и тоже потягивал кофе. И тоже один. Вероятно, поджидал жену, отправившуюся за покупками. Его лицо было обращено ко мне, но за зеркальными стёклами очков не было видно глаз. Я отвернулась.
Меня тянуло снова посмотреть в его сторону. Я выждала и, как бы ища кого-то, скользнула взглядом по нему.
Я надеялась, что он уже не один. Но он по-прежнему сидел в одиночестве. Точнее, рядом расположились два парня с бокалами пива, но жены не было.
Он поставил чашку. Снял очки и посмотрел на меня. Взгляд был прямым и словно немым: он ничего не выражал – ни вопроса, ни приветствия. Если бы он улыбнулся, я бы ответила, а так… Я смутилась и не знала, как себя вести. Всё, что подсказывало мне моё неискушённое в вопросах отношений с посторонними мужчинами воображение, это не дать ему догадаться, что он меня каким-либо образом потревожил. Я посмотрела в чашку, сделала последний глоток и поднялась с места.
За решёткой и перед ней началось оживление, послышались звуки марша. Я подошла поближе, мне уступили место.
В конце улицы показалась колонна марширующих барабанщиц. Они были в нарядных костюмах, все как на подбор – стройные, упругие какие-то, хорошенькие улыбающиеся мордашки – и выделывали своими палочками замысловатые движения, извлекая из узких сверкающих барабанов сложные ритмические пассажи. Это завораживало.
Сзади перестали толкаться и давить. Я заметила две мужских руки, опиравшихся на прутья решётки по сторонам от меня: смуглая кожа, густые волосы на запястьях и широкие рукава рубахи в знакомых ярко-синих пальмах.
Повернув голову, я поймала устремлённый на меня всё тот же немой взгляд.
Мне ничего не оставалось, как продолжить наблюдать за происходящим. Но интерес к уличному действу был потерян.
А по мостовой уже двигался цирк: акробаты, жонглёры, дрессировщики с животными – всё это ярко и шумно. Народ бурно выражал восторг. Мой добровольный телохранитель видимо больше не в силах был сдерживать натиск любопытных, я почувствовала спиной его тело: мышцы груди, живот, бёдра, колени. Его кофейное дыхание на своём плече. Это привело меня в смятение. Спокойную, выдержанную женщину приводило в смятение нечто совершенно непонятное… Этого не может быть, просто потому, что этого не может быть никогда. Во всяком случае, никогда не было прежде. Поэтому, что с этим делать, я не знала.
В голове всплыл разговор с дочерью, который произошёл у нас несколько месяцев назад. Даже не всплыл, он постоянно крутился в моей голове. Но сейчас мне показалось, что тема его как-то перекликается с ситуацией...
Часть зрителей потянулась за процессией, другие возвращались за столики. Мы остались одни - он и я. Я повернулась к нему лицом. Он опустил руки и отступил. Мы медленно пошли вдоль ограды к выходу.
Есть только здесь и сейчас, говорила дочь.
Здесь, в маленьком южном городке, утопавшем в цветах и дивных пряных ароматах буйной растительности, устремлённом узкими улочками с зелёных гор к синему морю, сейчас было лето, середина июля, полдень. И я рядом с незнакомым мужчиной.
Я не испытывала ни обычных для меня переживаний по поводу затянувшихся пауз, ни необходимости что-либо объяснять. Я постаралась «быть прозрачной». Это тоже цитата из моей дочери.
- Где ваша жена? – Вопрос прозвучал неожиданно. Я словно услышала его со стороны.
- Там же, где и ваш муж. – У моего спутника был низкий голос. Очень подходящий к его внешности, подумала я.
- Откуда вы знаете, где мой муж? – Я посмотрела на него.
Он словно ждал, когда я повернусь, и тут же накрыл меня своим взглядом.
- Я провожал их сегодня утром.
- Правда?.. А я не нашла в себе сил встать в пять часов…
- Вы не любите раннее утро?
- О, нет. Не представляю, что могло бы заставить меня встать раньше девяти утра... кроме трудовой дисциплины.
- А рассвет над морем?
- Я люблю только закаты... В любой точке горизонта.
- Вы только поэтому не поехали с мужем в горы?
- Не только. Я не люблю гор.
- А море?
- Море я предпочитаю всему на свете.
- И карнавалу?
- В первую очередь. Карнавалы и цирк я даже в детстве не любила.
- Тогда, может быть, пойдём на море?
- С удовольствием.
- На городской пляж или на дикий?
- Я не знаю пока диких пляжей, мы здесь впервые.
- Это не близко.
- Я хороший ходок и никуда спешу.
Мы шли почти молча – трудно было разговаривать, пробираясь по узким скалистым тропам – и минут через тридцать вышли к небольшой лагуне: крутые серые берега, жёлтый песок и множество кустов, торчащих из расселин.
- Осколок рая… Возможно, один из последних. – Сказал мой спутник.
- Очень похоже, – сказала я.
Я попросила его дать мне возможность переодеться в купальник.
Он сказал, что в раю не носят купальников, и вообще, море и солнце нужно принимать в обнажённом виде.
- Я ещё не настолько свободна, – сказала я и добавила: - Увы.
- Ваше увы вселяет оптимизм. – Он посмотрел на меня и впервые открыто улыбнулся.
- Моя дочь сказала бы то же самое.
- Ваша дочь воспитывает вас в духе отказа от условностей и прочей чепухи, мешающей жить здесь и сейчас?
- Откуда вы?..
Моё лицо, вероятно, отразило неподдельное удивление.
Он засмеялся.
- У меня есть сын. Ему двадцать два.
Я тоже засмеялась:
- Моей двадцать пять.
Было легко и хорошо. Его взгляд, смягчённый улыбкой, стал понятней.
Мы долго плавали, потом лежали на солнце. Мы почти не разговаривали. И в этом тоже не было ни неловкости, ни напряжения.
Когда мы вернулись в город, уже стемнело.
- Вы ужинаете в столовой? – Спросил мой спутник.
- Через раз, – сказала я.
- И что у вас сегодня?
- Сегодня хочется чего-то более интересного, чем столовка.
- Вы не будете против моей компании?
- Было бы смешно разойтись по разным ресторанам, проведя вместе целый день.
- Тогда, может быть, следует познакомиться?
Мы рассмеялись. Почему-то до сих пор ни одному из нас не пришло в голову представиться друг другу.
Он протянул мне руку.
- Сурен.
- Наташа.
Его рукопожатие было приятным… не знаю, как объяснить… но то, как человек пожимает тебе руку, говорит о многом. По крайней мере, мне.
О чём говорило это рукопожатие? О прямоте характера и цельности натуры, что, впрочем, неотделимо одно от другого, по-моему. Ещё?.. О деликатности. О нежности…
Ну, тут я, пожалуй, уже фантазирую.
Мы запивали французскую кухню – я, правда, не уверена в этом, поскольку во французской кухне не очень-то разбираюсь – красным, французским же, вином. Вино было терпкое, настоящее. В винах меня научил разбираться мой муж.
- Вы не против, если я закурю? – Спросил Сурен.
- Я думала, вы не курите, – сказала я.
- Я бросил, но не разучился, – улыбнулся он. - А вы курите?
- Я не курю, но умею.
Сурен протянул мне пачку сигарет.
- Можно я закажу свои?
Он подозвал официанта, и я назвала марку моих любимых дамских сигарет.
Место было не очень удобным в смысле обзора окрестностей, и мне волей-неволей приходилось смотреть на Сурена. Он, словно понимая это, не отводил своего взгляда от меня. Может, то была его уловка?..
Но смущения я не испытывала – мы улыбались друг другу, как люди, которым просто хорошо и абсолютно нечего скрывать, в том числе и это.
У него была приятная улыбка и открытый взгляд.
Исчерпав возможности организма насыщаться, мы вышли из ресторана и, не сговариваясь, спустились к набережной. В открытом море светились огни прогулочных катеров.
- Вы не устали? – Спросил Сурен.
- Не успела задать себе этот вопрос, – сказала я.
- Задайте. – Я услышала улыбку в его голосе.
- М-м-м… Кажется, нет.
- Не хотите прокатиться по морю?
- Это приглашение?
- Да.
- Принимаю.
Мы выбрали сорокаминутный маршрут вдоль побережья.
Играла музыка. Море было спокойным, и даже вдали от берега воздух казался безнадёжно раскалённым дневной жарой. Только движение нашего катера создавало иллюзию лёгкого ветерка.
В городе всюду шло веселье. То тут, то там вспыхивали фейерверки. А в полночь огненное представление переместилось на центральную набережную, и в течение десяти минут море переливалось всеми цветами радуги.
От пирса было рукой подать до места нашего обитания, и мы – снова не сговариваясь – направились туда.
Я наконец-то ощутила усталость и подумала, что за всю проведённую здесь неделю у меня ещё не было такого длинного дня. И ещё: за всю мою сознательную жизнь у меня не было такого романа. Собственно, у меня и был-то всего один роман – с моим мужем. Но он был очень коротким и быстро закончился замужеством и рождением Ленки. А замужество – это уже не роман…
Стоп. Как раз обратное утверждает моя дочь: брак – если он заключён в любви и осознанности – это самый увлекательный роман.
* * *
В конце прошедшей зимы я подхватила страшную ангину и сидела на больничном. У учителей не очень-то принято болеть, но мой предмет – не математика, и даже не словесность. Считается, что для полноценного образования в области истории искусств подрастающему поколению достаточно двух академических часов в месяц. Да и то – начиная с девятого класса.
Я сидела дома и готовила лекцию по истории скульптуры для технического колледжа. Не столько для дополнительного заработка, сколько для поддержания формы.
Хлопнула соседняя дверь – это вернулись дочь с мужем. Они жили рядом – в двухкомнатной квартире, принадлежавшей когда-то бабушке моего мужа, Ленкиной прабабушке, стало быть.
Когда наша дочь вышла замуж на первом курсе, поставив нас перед фактом, пришлось попросить жильцов, снимавших квартиру, освободить её до оговоренного срока. Не отправлять же молодожёнов в общежитие, даже если у Ленкиного мужа – отпрыска одной из древнейших ветвей Индийских императоров, принца белой кости – была отдельная, полностью благоустроенная, комната.
Я помню день нашего знакомства с неожиданно свалившимся на голову, как снег… Забавный каламбур, если учесть, что Радж чёрный, как африканец – есть, оказывается, индусы светлокожие, а есть не очень… Так вот, вошла наша Ленка и объявила:
- Ма, па, я вышла замуж. – И втащила за руку высоченного тёмного парня.
Как и любого нормального советского человека, этот факт не должен был бы нас смутить. Как-никак, мы воспитывались в духе интернационализма… Но, одно дело – идеология и теория, а другое – родная дочь…
Шок длился недолго. Мы вскоре забыли даже о том, что дочери нашей едва исполнилось восемнадцать, и вся учёба у неё впереди…
Радж был – воплощённое благоразумие и благородство манер. А русским владел едва ли не лучше некоторых, для кого этот язык является родным.
Сказать, что он был красив – значит, не сказать ничего. Высокий, атлетически сложённый, с длинными, до лопаток, густыми сияющими волосами, белозубый и с глазами, словно срисованными с древних индийских миниатюр… На удивление, наша хиппующая дочь, не признающая иной одежды и иных манер, кроме джинсовых, выглядела вполне гармонично рядом с прекрасным сказочным принцем.
Мой муж тут же извлёк все возможные и невозможные плюсы из этого брака – он всегда умел подчинить своим интересам любые обстоятельства.
И вот им остался год до защиты диссертаций по педагогике. А после они отправятся на родину Раджа, в Бомбей, на другой край материка, и будут там учить учителей Индии. Индии очень нужны учителя…
Изредка я принималась грустить по этому поводу – по поводу скорого расставания. Но Ленкино лёгкое к жизни отношение – не легкомысленное, а именно лёгкое, открытое принятие её как данности – заражало и меня. Я училась принимать жизнь такой, какова она есть, и понимать, что такой я делаю её сама, стало быть – смиряйся или меняй, только не ной. А наш последний разговор… Впрочем, вот тут-то он и завязался.
Хлопнула дверь. Я знала, что дочь со своим мужем вернулись из университета, пообедав где-нибудь в ведическом ресторане – они занимались пищей самостоятельно довольно редко. И что сегодня вечером они ужинают у нас по причине пятницы – традиция, заведённая и поддерживаемая на протяжении вот уже семи лет главой нашего семейства.
Мне понадобилась энциклопедия, и я пошла в кабинет мужа. На пороге я замерла от непонятных звуков: с интервалом в несколько секунд кто-то сдавленно вскрикивал.
Когда я сообразила, наконец, что звуки раздаются из-за стены, где расположена спальня наших детей, я страшно смутилась. Разумеется, я знала, что вот уж семь лет наша дочь… занимается… со своим законным мужем тем же, чем и все взрослые граждане… Но я никогда так вплотную не сталкивалась с этой стороной её супружества и, тем более, над этим не задумывалась.
Я вообще на эту тему предпочитала не думать, даже в отношении себя. Во мне – не знаю уж, откуда – гнездились пуританские комплексы, которые, впрочем, не очень меня беспокоили и вполне устраивали моего мужа.
Неимоверно расширившееся за последние пару десятков лет информационное пространство сделало доступным то, о чём многие – в том числе и я – раньше и не подозревали. Но меня по-прежнему смущали слишком откровенные сцены в фильмах, и я по-прежнему считала, что в реальной жизни так не бывает.
И вот… Моя дочь столь бурно предаётся тому, чем я предпочитала заниматься не концентрируясь на этом действе, мимоходом, только в ответ на желание мужа и, уж конечно, не выказывая эмоций… Впрочем, никаких таких эмоций и не было.
Я застыла в дверях, хотя понимала, что нужно немедленно уйти…
Раздавшийся внезапно мужской вопль отрезвил меня.
Забыв, зачем шла, я вернулась в свою комнату и села в кресло. В ушах стояли стоны дочери и рёв её благородных кровей супруга.
Я пыталась представить себе их лица… точнее, сопоставить слышанное с образом Раджа и Ленки. У меня ничего не получалось: перед глазами вставала какая-то невразумительная картина, не имеющая ничего общего с нежным обликом одного и другой…
Раздался звонок в дверь. На пороге стояла дочь.
Её длинные светлые волосы по обыкновению распущены, просторная майка до колен, тапки на босу ногу – моя маленькая худышка с детской грудкой, не знавшей ни одного бюстгальтера в жизни… И это хрупкое тельце десять минут тому назад было терзаемо чёрным громилой… пусть и принцем… пусть и красавцем…
- Ма, у тебя зелёный чай есть? У нас закончился… - Она осеклась. – Что с тобой? Ма? Я тебя разбудила?
- Нет… Чай? Да… Есть, пойдём…
От дочери, как всегда, пахло благовониями – вся их квартира пропиталась ароматными дымами Индии прекрасной... Впрочем, как и вся наша лестничная клетка.
Я протянула ей пачку чая. Она взяла её, но продолжала озабоченно на меня смотреть.
Чтобы отвлечься, я сказала:
- Ты не простынешь?.. И вообще, может быть, неприлично ходить в таком виде перед мужем?
- Ма… ты что… да мы дома голые ходим.
- Как – голые?..
- Так. Голые.
- Совсем?
- Голее не бывает.
- Зачем?..
- Нравится.
- Что нравится? – Я искренне недоумевала.
- Нравится смотреть друг на друга.
Похоже, этот короткий диалог добавил выражению моего лица новую порцию растерянности.
Ленка рассмеялась:
- Ма! Что тебя так удивляет?
Я села за стол. Я была окончательно обескуражена.
- Ма, да что с тобой? Говори! Я не уйду, пока не скажешь, что случилось.
Как уж у меня повернулся язык…
- Я зашла в папину комнату несколько минут назад…
- Ой… - Она опустила лицо. – Мы, наверное, сильно шумели? Ну извини…
- Ну что ты! Мне просто неловко стало, вот я и…
- А вы с папой что, не шумите разве?
- Лена!..
- Ма… Я сказала что-то неприличное?
- Как ты можешь об этом так…
- Мам! Но ведь это – жизнь.
- Что значит – это жизнь? Это всего лишь маленькая часть жизни, предназначенная к тому же исключительно для продолжения рода…
Ленка раскрыла рот.
Дочь с детства была очень непосредственным ребёнком. Отцовские попытки привить ей строгие манеры не оставили ни малейшего следа на Ленкиной вольной натуре. Я всегда удивлялась и немного завидовала ей – так открыто смотреть и реагировать на жизнь, на мир, на людей, не выглядя при этом «невоспитанной»… Даже напротив – в её повадках было столько очарования, даже шарма…
Я же с детства была застёгнута на все пуговицы – и буквально, и фигурально.
- Девочка должна быть аккуратной, – говорила мама, и я не смела выйти из дому с невыглаженными лентами в косе.
- Не сутулься! – Шлёпала она меня по лопаткам, и я держала спину в напряжении, словно аршин проглотила.
- Умей владеть своими чувствами! – И я научилась сдерживать и смех, и слёзы, и все промежуточные эмоции.
Мой муж был таким же полноценным результатом строгого воспитания. В продолжение совместной жизни он довёл дело, начатое нашими родителями до совершенства. Совершенные манеры – поведения, общения. Совершенство стиля – в одежде, в оформлении жилища. Никаких излишеств. Тем более – вольностей. Всё строго и отточено. Он любил отточенные фразы, жесты. Он набирался этого из книг и фильмов, реже – от окружающих: он предпочитал, чтобы окружающие перенимали у него то, что для него отточили благородные герои, признанные всем цивилизованным миром. Он вставлял отточенное ими в нашу жизнь, словно клише в форму.
- Милая, как скоро ты вернёшься?.. Милая, я хотел бы предложить…
Милая – это из Папы Хэма.
Симфонические концерты мировых знаменитостей, премьеры спектаклей, о которых «говорят», вернисажи, бомонды – это из жизни цивилизованных людей.
- Мы – цивилизованные люди, – напоминал он по любому удобному поводу.
Мне не претила такая жизнь. Она была созвучна моим запросам – и этическим, и эстетическим, и прочим… Во всём должен быть порядок, логика… Так проще делать выбор между нужным и ненужным, правильным и неправильным, хорошим и плохим…
- Нет хорошего и плохого, правильного и неправильного! – Говорит наша дочь. – Всё относительно в этом относительном мире, каждый делает свой выбор, и каждый имеет право быть правым.
Мы не спорили с ней, хоть и не соглашались.
- Это возраст и время, – говорил муж. – Пройдёт! В конце концов, и из хиппи вышло немало приличных людей. Ты согласна, милая?
Но оно не проходило, а напротив – укоренялось и развивалось.
И вот – наша дочь словно и не наша. Так далеко укатиться от яблоньки…
У неё буквально отвалилась челюсть.
- Ма, ты что… серьёзно… или это в педагогических целях?
- Серьёзно. Вполне.
- Подожди… ещё раз… Ты серьёзно думаешь, что сексом занимаются только для продолжения рода? – На её живом лице застыла гримаса напряжённого вдумчивого внимания.
Как нынче легко произносят это слово, которого до некоторых пор у нас действительно просто не было… Слова, во всяком случае.
- Н-ну… - Я чувствовала себя двоечницей, выкручивающейся из тупика на экзамене. – В основном, да…
- Ты хочешь сказать, что после того, как вы с папой зачали меня, вы больше не занимались… этим?
Я представила себе возможность подобной беседы со своими собственными родителями… То есть, полную невозможность чего-либо подобного.
Я взяла себя в руки – я была современной мамой.
- Ну почему же… бывает…
Ленкино лицо всё ещё было вытянуто по вертикали.
- Что значит – бывает? Вы хотите ещё одного ребёнка?
- Да нет…
- Ну и?..
- Что – ну и?..
- Значит – для удовольствия?
- Для какого удовольствия? О чём ты?!
Дочь собирала душевные и умственные силы: она закрыла глаза, поджала губы и наморщила лоб. Для пущей сосредоточенности она приложила пальцы к вискам.
Потом резко расслабилась, села прямо и сложила руки перед собой – одна на другую, как учат в первом классе.
- Мам, – начала она, – давай поговорим, как женщина с женщиной.
- Давай. – Я стала совсем смелой и совсем современной.
- Я понимаю, – сказала дочь, – твоё воспитание, время в которое ты росла… папа, наконец…
- А что – папа? – Я не поняла её мысль.
- Что, что… Зануда, педант, сноб…
- Лена! Как ты можешь?..
- Стоп! – сказала Лена. – Не иди на поводу у стереотипов. Я констатирую факт, а не обругиваю.
И она привела словарные формулировки употреблённых понятий. На самом деле – ничего обидного, просто характеристика человека…
- Так вот, всё это вполне соответствует вам… конкретным вам, тебе и папе. Но я знаю жизнь… - она осеклась и виновато глянула на меня. – Прости… я немного знаю жизнь…
«Дочь! – Говаривал муж, пытаясь в чём-нибудь убедить или наоборот, разубедить её. – Ты только приближаешься к настоящей, большой жизни… Ты только приоткрываешь завесу…»
- Я знаю… ну, догадываюсь, что далеко не все счастливы в браке… Да и без брака тоже… Что многим так и не удаётся в силу различных обстоятельств познать всех прелестей… э-э-э… невегетативного размножения… Но что ты… моя мама, не знаешь, что секс… что это ни с чем не сравнимая радость!.. Я предполагала, что у вас с папой всё в порядке… Папа же такой страстный парень… - Она смутилась и сказала, извиняясь: - Ну, прости… я уже всё-таки женщина… и вижу, что из себя представляет каждый мужчина… Да, снаружи вы, как английские лорд и леди. Но я была уверена, что, оставшись наедине, вы позволяете себе съехать с катушек…
Ленка смотрела на меня со странным выражением лица: словно ждала, что я, наконец, брошу ломать комедию, расхохочусь и скажу: «Ну, как я тебя? А?»
Но я молчала.
Зазвонил телефон над столом. Я сняла трубку.
- Тебя… Радж.
Она опомнившись, воскликнула:
- Ой, Раджик! – И словно песня полилась её индийская речь (кажется, хинди, хотя она выучила ещё и родной язык своего мужа).
Ленка схватила пачку с чаем и метнулась из кухни, крикнув мне:
- Ма, не шевелись, я сейчас!
Я всё-таки шевельнулась. Чтобы включить чайник.
Ленка вернулась через мгновенье и снова села напротив меня.
- У тебя есть коньяк? – Спросила она, хотя знала, что у папы всегда есть в запасе несколько бутылок разных марок.
- Есть.
- Налей себе.
Я посмотрела на неё вопросительно.
- Налей, налей. Улучшает кровообращение в гландах – раз, и снимает нервное напряжение – два.
Я, словно зомби, налила в рюмку коньяк.
- А тебе?
- Спасибо, нет. – Ленка засмеялась. – У меня ни гланд, ни нервного напряжения.
Пока заваривался чай, я цедила мелкими глотками ароматный напиток. По пищеводу разливалось тепло, словно я глотала остывшее до комнатной температуры солнце - оно заполнило желудок, и вот я уже ощущаю его в крови, в кончиках пальцев.
- Так о чём ты хотела со мной поговорить, как женщина с женщиной? – Спросила я непринуждённым тоном, ставя чашки на стол.
- О сексе… Ну, или об интимных отношениях мужчины и женщины, если тебе так больше нравится.
- Говори. – Я смотрела прямо, не пряча глаз, словно это была самая обыденная для меня тема.
- Скажи… ты… э-э… испытываешь м-м… удовольствие при… контакте?
- При каком контакте? – Я туго соображала. То ли от выпитого коньяка, то ли… то ли я и впрямь, полный ноль… круглая двоечница в этих делах…
- При интимном контакте с папой… или с другим мужчиной…
О чём она?! Какой другой мужчина?… Но я решила пока не отвлекаться.
- О каком удовольствии ты говоришь?
- Ну мама… ну, когда папа… ну когда он уже… и когда ты… ну, когда всё заканчивается… что ты тогда испытываешь?
- Ну, как тебе сказать?..
- Сравни с чем-нибудь… Голова, может, кружится?.. Или сознание теряешь?
- Сознание?.. А ты что, сознание теряешь?
- Ну, вообще-то, это мягко сказано… Как бы тебе это объяснить? Ну, словно взрываешься… на атомы распадаешься.
- Как это?..
Ленка чесала то лоб, то нос, подыскивая нужные слова к тому, что словами, скорее всего, не описывается. Она смотрела на меня с отчаянным выражением лица – так смотрят на тупицу, неспособного понять, что такое дробное число.
- Ну, какое самое сильное ощущение ты испытывала в жизни?.. О! – Она вспомнила. – Ты высоты боишься, я знаю. Так вот, что ты испытываешь, когда смотришь вниз с большой высоты?
- М-м-м… Дух захватывает.
- Вот! – Обрадовалась она. – Адреналин! Это и есть! Только в тысячу раз сильнее!
Похоже, я не была безнадёжна – кое-что мы всё-таки одолели. Можно было двинуться дальше.
- Вы с папой целуетесь? – Двинулась дочь.
- А как же! – Обрадовалась я. – Ты же… ну ты же видишь это с детства…
Муж целовал меня по любому поводу в лоб, в щёчку: спасибо, милая; до встречи, милая; доброе утро, милая…
Но Ленка скисла.
- Мама, это не называется «целоваться». Я имею в виду настоящие поцелуи… в губы… с языком…
- Зачем?! – Вырвалось у меня.
Дочь уронила голову на согнутые в локтях руки и зарыдала в голос.
- Лена! Что ты? – Я испугалась не на шутку.
Она подняла на меня перекошенное лицо. Потом выпила залпом остывший чай и снова села в позу терпеливой училки.
- Ма. Пожалуйста. Прошу тебя. – Лена говорила с паузами. – Это важно. Попробуй описать мне всё, что и как происходит между тобой и папой в спальне?
Я не смела ей возражать. Я сосредоточилась, как прилежная ученица в надежде, что вот сейчас, наконец-то, всё получится правильно, и начала:
- Э-э… Ну, если папа поворачивается ко мне… и прижимается ко мне… я тогда, ну, как бы… стараюсь расслабиться… позволяю раздеть себя… ну, потом… когда всё заканчивается… он целует меня в лоб… говорит: спасибо, милая, всё было чудесно…
Я смотрела на Ленку выжидающе: удалось мне правильно ответить урок, или нет?..
- А ты?.. Ты что?
- Что я?.. Я ничего… Так надо мужчине… это его потребность…
- То есть, как поп;сать или покакать.
- Ну что ты говоришь!
- Так это выглядит у тебя: мужчине нужно справить вот такую нужду!
- Ну… может и так. – Я не стала идти на поводу у стереотипов.
- А твоя нужда? У тебя-то есть она?
- Кажется, нет.
- И что – с самого начала не было? Как у вас всё произошло в первый раз? Что ты чувствовала в первый раз?
- В самый первый… Если честно, только жуткую боль…
- И что папа? Он что, не попытался сделать это не больно?.. Ну ладно… а потом?
Я вспомнила, что где-то на третьем месяце беременности я начала ощущать нечто незнакомое мне… Да, словно потребность… потребность в интимном контакте. Я даже стала ждать этого с трепетом. Но когда всё происходило, то чего-то… чего-то не хватало. Я попыталась очень деликатно попросить мужа, чтобы он… не мог бы он немножко подождать… совсем чуть-чуть… и сделать вот так… чтобы мне тоже… Глупости! – отрезал он – всё замечательно!
Ещё вот… Однажды он подошёл ко мне сзади и коснулся губами шеи. Меня словно пронизало каким-то сладким током, так, что казалось, зазвенело внутри. Конечно, это выразилось во внешней реакции: я вздрогнула и попыталась обнять мужа, и дыхание сбивалось… Муж вдруг возмущённо сказал: это ещё что такое?! Мне стало невыносимо стыдно. Мне было девятнадцать лет, муж был и первой любовью, и первым мужчиной… Откуда мне было знать, что такое хорошо, а что такое плохо? Не бежать же с этим к маме!..
Потом он прекратил контакты, объясняя это заботой о здоровье будущего ребёнка. После родов он год «берёг меня». Тебе так досталось, милая, – нежно говорил он.
Потом, поскольку дети больше в его планы пока не входили, муж стал пользоваться… резиновыми изделиями. От них у меня возникли проблемы, но я не решалась сказать об этом, чтобы не расстроить его и не испортить ему удовольствие, которое, как я всё же подозревала, он испытывал.
Поэтому и остался в моей жизни этот самый контакт как не слишком приятная необходимость. Но, к счастью, это происходит всё реже и реже.
- Реже и реже – это как? - Ленка была похожа на человека, изо всех сил старающегося понять другого, говорящего на совершенно непонятном языке.
- Ну… раз в два-три месяца.
Теперь её лицо выглядело так, словно я сообщила ей о нелепой трагедии, в которую невозможно поверить…
- Да… - Протянула она. – Сказать, что это ужасно, значит, не сказать ничего.
- Ну что ты говоришь, Лена? Что тут ужасного? Я не понимаю тебя… Неужели ты и впрямь столько внимания уделяешь… уделяешь интимной жизни?
Она словно не расслышала, переваривая сказанное мной прежде.
- Жизнь прошла мимо… А ты не пыталась завести любовника?
Ну и разговорчик у мамы с дочкой получается!..
- Зачем мне любовник?
- Действительно, зачем… Хочешь, я расскажу тебе, что такое се… интимные отношения? Что такое эта самая часть нашей жизни?
И она стала рассказывать.
Как нашим детям удаётся узнать больше своих родителей? Да ещё в области, о которой эти родители и знать не хотят.
Она начала с медицины. Потом перешла на психологию. Это, кстати, её конёк. И тема диссертации: «Психология подростков…» – а дальше трёхкилометровое описание какой-то запутанной, но весьма распространённой в среде тинэйджеров, ситуации.
Потом рассказала о Кама Сутре, о тантрическом сексе и каких-то других его видах.
А потом о себе.
Они с Раджем уделяют данной «части жизни» не последнее место и занимаются этим почти каждый день - а то и не раз. Даже в критические дни. Это заменяет им дополнительные источники энергии, в частности – мясо, и дополнительные источники удовольствия – алкоголь, например. Хотя они и пробовали из любопытства совместить интимный контакт с алкоголем и даже с наркотиками, но им не понравилось – самые чистые ощущения от секса только на чистую голову, сказала дочь.
Интимный контакт прибавляет ясности разуму и стимулирует трудоспособность. И вообще – придаёт жизни позитив.
- А что, в вашей жизни не хватает позитива? – Спросила я.
- Если бы я не знала, что ты смотришь телевизор и читаешь прессу, я бы не удивилась твоему вопросу. А если бы ты интересовалась духовным устройством мира…
- Постой, а искусство – это разве не духовное?..
- Это человеческая духовность. Если можно так выразиться. А есть ещё божественная духовность. Если бы ты знала бога… не так, как большинство сейчас его знает… точнее, думает, что знает… Так вот, если бы я знала, что ты знаешь бога, я не говорила бы тебе о негативе, позитиве… Ни того, ни другого нет. Всё относительно… Но это другая тема.
- Говори… - Выдохнула я. – Ты никуда не спешишь? – Я опомнилась, ведь моя дочь – занятой человек.
- Если ты не устала… - Она посмотрела на меня удивлённо и тепло одновременно.
Она говорила о боге, о человеке, о земле, о вселенной…
Не скажу, что я всё понимала, или что ничего не понимала. Это было похоже на воспоминание давным-давно забытого. Или… на прорастание интуитивных догадок. Так бывает, когда услышишь или прочитаешь фразу, и кажется, что ты всегда это знал, только так точно сформулировать не мог, не мог увязать всё воедино. И ещё было ощущение, что я вошла в приоткрытую дверь, мимо которой доселе ходила, не удосужившись заглянуть внутрь, где, оказывается, так много всего интересного, и у меня появилась теперь возможность всё это познавать.
Мы стали ближе после того разговора. Исчезла грань, разделявшая нас на два лагеря – детей и родителей.
И вот последние месяцы я только и делаю, что переоцениваю прожитую жизнь и пересматриваю устоявшиеся понятия.
* * *
Мы подошли к нашему корпусу.
- Вы хотите спать? – Спросил Сурен.
- Кажется, нет. Я – поздняя птица.
- Я тоже… Впрочем, я по обстоятельствам могу быть и совой, и жаворонком. Побродим немного?.. Или посидим?
- Пожалуй, – сказала я.
И мы – опять не сговариваясь – пошли к морю.
Пляж был почти пуст. Вдалеке расположилась тихая компания, то ли три, то ли четыре человека.
Мы сели у самой воды на тёплый песок. Было светло от луны и звёзд. Едва шуршало, засыпая, море.
И тут снова началось… Меня охватило смятение, хотелось вскочить и убежать. Но любопытство не отступало: а что дальше?
И я, как говорила дочь, сделала свой выбор. Я отдалась интуиции, которая подсказывала: впереди, за поворотом, может открыться новая ситуация, в ней могут проявиться новые возможности познания себя, а стало быть – мира, в котором я живу…
Постепенно мысли, чувства, неведомые импульсы вернулись в состояние равновесия. Тихо мерцали звёзды и перешёптывались волны.
Сурен взял мою руку в ладони. Я подумала, что если бы это было кино, он должен был бы поцеловать меня через какое-то время.
Но ничего не происходило. И это ничего, как ни странно, не обременяло. Возможно, поэтому с моих губ слетели слова, которых я не собиралась говорить:
- А что, если сейчас какой-нибудь мужчина вот так же держит за руку вашу жену?
- Если вот так же, с теми же чувствами, что я держу вашу… Я порадовался бы за неё. Только это не моя жена.
- Как? – Я повернулась к нему.
- Это моя сестра. – Он тоже посмотрел на меня.
Вероятно, в моём молчании сквозило сомнение.
- Это моя родная сестра.
- А где же ваша жена? – Это был не совсем уместный и совсем некорректный вопрос. Я что, от Ленки что ли заразилась такой прямотой?
- У меня нет жены… То есть, мы в разводе.
- А у меня есть муж. И мы не в разводе. – Это тоже была дань стереотипам, которые пока ещё довлели над моим сознанием. Или просто неопытность в отношениях с мужчинами?
- Я знаю. – Он улыбнулся.
- И что, несмотря на это, вы собираетесь меня соблазнить? – Я понимала всю неуклюжесть игры, которую повела, совершенно не владея жанром.
- Да. – Сказал он просто.
Я обалдела от такой прямоты.
Он оставил мою руку и повернулся ко мне всем корпусом.
- Я собираюсь вас соблазнить. – Повторил он.
- Зачем?.. Почему меня?..
Господи! Да что это со мной? Я осознавала глупость, ненужность, да просто непозволительность всего произносимого мной уже в момент, когда оно слетало с губ.
- Я потом вам всё расскажу.
- Когда – потом? – Я растерялась окончательно.
- Когда-нибудь потом. – Он всё так же спокойно улыбался, глядя на меня.
- Вы полагаете, у нас с вами есть потом?
- Конечно. Потом есть у всех и всегда.
Я понемногу брала себя в руки.
- Но потом бывает не только совместным, но и раздельным.
- Ничего не бывает раздельным после того, как было совместным.
Я словно слышала эхо наших с дочерью бесед.
Лицо Сурена было так близко, что я ощущала его дыхание. На мгновение мне представилось, что я стою на краю бездны. И дух захватило. На мгновение.
Он протянул руку и коснулся тыльной стороной пальцев моей щеки, потом шеи, плеча.
- Вы казанова? – Спросила я, стараясь казаться спокойной.
- Нет. Я одинокий, не очень смелый и не очень уверенный в себе мужчина.
- Приехавший на курорт скоротать одиночество?
- Нет. – Он был всё так же спокоен. – На курорт я привёз свою сестру. Она очень больна. Она захотела побыть на море.
- Простите… - Я едва не расплакалась от стыда. – Простите, ради бога…
- Прощаю. Успокойтесь… не надо…
- Всё равно, это глупо… некрасиво… бестактно… Я обычно не позволяю… я не умею… это от волнения… глупости эти…
Я поднялась. Он тоже. Мы молча пошли к спальным корпусам и несколько натянуто простились на пороге моей комнаты.
* * *
Завтрак я проспала и отправилась в городской сад выпить кофе. Я очень хотела увидеть Сурена. Я даже заволновалась, подходя к ярким зонтикам.
Он сидел лицом ко мне, точнее в ту сторону, откуда должна была появиться я. Я была уверена – он ждал меня.
Он поднялся навстречу. Мы оба не могли скрыть ни радости, ни смущения.
Нет, он не казанова. А я… я – просто несовершеннолетняя барышня. Это всё Ленка! Раньше я чётко знала – в какой ситуации как себя вести, что говорить, а что нет…
Этот день повторил вчерашний – мы выпили кофе и отправились в лагуну, потом поужинали шашлыками. Только, в отличие от вчерашнего, мы говорили без умолку.
Мы узнали друг о друге… пожалуй, всё. Я ловила себя на мысли, что так бывает в детстве…
Не у всех бывает – поправила бы меня тут же моя дочь.
Так вот, у меня в детстве было так: если кто-то вызывал во мне интерес, я готова была доверить ему всё – даже самое сокровенное. Интерес и доверие для меня были синонимами.
Но от такого подхода к отношениям меня отучил мой муж в самом начале нашего романа. Как-то в ответ на откровение о моей первой любви он резко сказал:
- Знать ничего не хочу, и тебе советую забыть эту детскую чепуху.
Ещё он сказал, что свой внутренний мир лучше всего держать запертым от посторонних глаз и ушей.
- Но ведь мы собираемся пожениться, - сказала я, - какие же мы теперь посторонние?
- Да, мы теперь не посторонние, но у каждого из нас должно оставаться право на неприкосновенность внутреннего мира, - сказал он, - у нас будет достаточно общих дел, которые мы и будем обсуждать вместе, а всякие там глубины души пусть так и остаются в глубинах.
Да, меня и моя мама тому же учила… Неужели именно поэтому и мы с моей дочерью не были прежде близки?.. Надо будет у неё спросить, что она думает об этом как дочь и как психолог.
Не знаю, что со мной случилось. Расслабляющее воздействие гармонии дикой, не подмятой под брюхо бульдозеров и скреперов, не замурованной в асфальт природы, принявшей нас за своих? А может быть, это всё тот же разговор с Ленкой?.. Только я словно со всех тормозов соскочила. Я с интересом слушала Сурена и реагировала на его слова, забыв о «правилах приличного поведения». Я смеялась, удивлялась и огорчалась. Я сопереживала от всей души его рассказам и с азартом говорила о своём. Да, я словно вернулась в детство и стала открытой и наивной девочкой, для которой интерес и доверие – синонимы, и душу которой ещё не успели загнать в рамки взрослых правил.
И снова мы расстались у моей двери. Но мы были уже другими. Казалось, что нашей дружбе не один десяток лет.
* * *
Завтра к полудню вернутся наши. Наши… А потом, через пять дней, мы разъедемся – я в Москву, а Сурен в Питер. Увидимся ли мы ещё? Конечно, это зависит от нас… от нашего выбора. Но, похоже, мы уже сделали его – мы доверились друг другу.
«Ничего не бывает раздельным, после того, как было совместным… После соприкосновения».
Он прав – прошло полчаса, а я уже скучаю… По его голосу, жестам, улыбке… По его душе. Я скучаю по его душе…
Я заплакала. Да так горько, что сама испугалась.
Когда я выплакалась, и мне полегчало, я попыталась разобраться в причине этих слез.
«Если не понимаешь, что с твоим настроением, попробуй включить анализирующий орган» – говорит моя дочь.
Я включила.
Чего я разревелась? - Жаль расставаться с хорошим человеком.
Жила же я без этого хорошего человека как-то. - Да, жила, я же не знала, что бывают такие… такие интересные, такие добрые, открытые… Нет, всё не то… такие живые мужчины…
Ленка вот говорит, что в её понимании идеальный муж – это друг тире любовник. Да чтоб ровнёхонько пятьдесят на пятьдесят… Даже лучше – сто к ста. А остальное – может быть, а может и не быть.
А что мой брак? Дочь, достаток, карьера… Карьера мужа, правда, не моя. Устроенность. Приличные друзья.
Муж… То, что слово «любовник» – всё же, думаю, я правильно понимаю его значение – ну никак не подходит к нашим отношениям, это ясно, как день. А друг ли он мне?..
Что такое друг?
Подруга у меня есть. В Ленингра… в Питере. Мы с ней в одном доме росли, потом она вышла замуж в Ленинград. Но мы видимся часто: то она ко мне махнёт, то я к ней. Похожи ли наши отношения с ней на мои отношения с мужем? Ну разумеется! Разумеется, ничего общего!
Пожалуй, Нуська… Это мы её так зовём, вообще-то, её имя Лена, Ленуська, и моя Ленка в честь неё названа. Так вот, Нуська – единственный человек, с которым я снимаю с себя все маски…
Надо же, я ни разу прежде не задумывалась над этим! Да, с Нуськой я такая, какая я есть в своей… в своей сердцевине. Хотела сказать – в сущности, но нет, сущность моя уже не та, сущность моя так же похожа на сердцевину, как глина кувшина – на воду, налитую в него.
Только наедине с моей подругой я могу не быть леди. И зовут меня тогда Татка – Нуська любительница всяких милых кличек. Мой муж у неё – только не в глаза, конечно! – Лордик.
А она… а она так и осталась той, какой всегда была – необузданной стихией, со своими суждениями, не подчиняющимися никаким правилам, стереотипам, условностям… Прямо, как моя дочь. Или моя дочь – как она?.. У Нуськи детей нет, и она обожает мою дочь до сих пор, как свою родную.
- Лялька – так она зовёт Ленку, – моя душечка. – Говорит Нуська. – Кровиночка твоя, а душечка моя.
Да, это правда…
Сегодня с Суреном я была такой, какой бываю только с Нуськой…
Выходит, с мужем у нас нет дружбы? Ведь дружба – это, прежде всего, искренность. Да хотя бы, просто – общие интересы. Помимо хозяйственных. Но мы не обсуждаем фильмы, спектакли – за нас это делают другие, а мы должны прочитать, что думают знатоки и специалисты своего дела, и принять их мнение как истину в последней инстанции.
- Наше мнение может быть ошибочным, - говорит муж, - надо ориентироваться на мнение людей, понимающих в этом больше нас, мы же понимаем только в вопросах нашей специальности.
Но и о его специальности я знаю только из названия его профессии и должности.
- Тебя интересует, милая, чем я занимаюсь на работе? Но это же скучища для непосвящённых! - И он не стал меня посвящать.
Да, я знаю его кулинарные пристрастия. Ещё я знаю, что он скажет в том или ином случае. А что он чувствует, что переживает?…
- У меня образцово-показательный муж, – сказала я.
- Вам позавидовали бы многие женщины, – сказал Сурен.
- Но оказалось, что я его не люблю, - сказала я. – И никогда не любила.
- А вот тут, вероятно, многие не поняли бы вас, – сказал он.
- Но я не знала об этом ещё совсем недавно, – сказала я, тут же спохватившись, что говорить такие вещи мужчине, который дал тебе понять, что заинтересован тобой, по меньшей мере, неосторожно. А может быть, просто неприлично…
Неужели я необратимо заражена бациллами Ленкиного мировоззрения: чем бесхитростней ты живёшь, тем проще жить; будь прозрачной; прими интуицию как единственного надёжного поводыря и доверься своему жизненному опыту.
- А как же правила приличия, нормы морали, рамки благопристойного поведения?..
- Мама, если правила приличия – единственная цель, зачем тогда жить? Так живут мертвецы! И вы с папой живёте, как мертвецы. Любовь – вот главное и единственное правило приличия! Любовь в широком смысле: тут и «не суди», и «не пожелай ближнему того, чего не пожелал бы себе», и «твоя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого»… Любовь – вот единственная цель существования! Любовь должна стать единственным мотивом любого поступка.
Может быть она права?..
Я снова заплакала. Неужели, правда – жизнь прошла мимо?
- Жить под одной крышей с мужчиной из каких-либо соображений, минуя духовную и телесную привязанность – это самоубийство личности. Это ни плохо, и ни хорошо. Это просто неблагодарность по отношению к Создателю. В любом человеке есть присущие лишь ему таланты, возможности, способности – и развиться они могут только в благоприятной среде. И среда эта – любовь, а не рамки приличия. – Так говорит Ленка.
Я не нахожу, что ей возразить.
Любовь… Возможно, как талант композитора, художника, она даётся не всем, и я обделена этим талантом?..
Но я же не могу сказать: я не умею любить.
А что, умею?.. Я ведь ещё не пробовала.
Господи, как всё, оказывается, сложно…
Господи… Я так часто употребляю это слово, не задумываясь, что оно значит. А ведь это обращение к Тому, по Чьей воле я родилась и живу…
Ленка порадовалась бы за меня – это серьёзный шаг! Я уже начинаю не только понимать, но и ощущать многое из того, о чём она мне говорила.
Господи, если Ты здесь, дай мне знать…
Я вздрогнула от неожиданности – зазвонил телефон, стоящий на тумбочке. Я ни разу не слышала этого звонка – кому звонить сюда?.. Мужу с гор? Ленке? Нуське? Но я даже сама номера не знаю…
- Да?
- Наташа... – Это был Сурен.
- Да, Сурен, слушаю вас.
- А я вас слушаю.
- Что вы хотите услышать?
- Просто ваш голос… Не могу уснуть.
- Сейчас вы сова, да?
Он усмехнулся.
- Да. Сова… Я не разбудил вас?
- Нет.
- Не хотите завтра побыть жаворонком?
- Нужен очень серьёзный мотив… Вы что-то хотите предложить?
- Кроме своей компании мне нечего предлагать… здесь, во всяком случае. Вот когда вы приедете в Питер…
- А я приеду в Питер?
- Да. А Вы не знали?
- Нет, я знаю, что я когда-нибудь туда приеду, у меня там подруга, я говорила вам…
- Вы приедете ко мне.
Что это – наглость? Нет, к Сурену это слово никак не относится. Как бы то ни было, я должна бросить трубку. Но я не могла и не хотела этого делать.
- Ну, об этом потом. А что насчёт завтрашней зари? – Добавил он.
Я была совершенно растеряна – с этим человеком я становилась другой. Я менялась, кажется, даже внешне. Я хотела быть завтра жаворонком ради того, чтобы провести с ним ещё один день!
- Если вы разбудите меня, я готова полетать в вашей компании.
Он снова усмехнулся.
- Хорошо. Тогда, спокойной ночи.
- Спокойной ночи.
На часах около двенадцати. Нужно постараться заснуть, чтобы успеть выспаться.
Стоп! Мысли вернулись к прерванному звонком открытию… Я сказала: «Господи, если Ты со мной, дай мне знать», и тут же зазвонил телефон.
Мистика. Глупости… Чистое совпадение.
- Не бывает ничего случайного в этом мире, – говорит Ленка, – а то, что мы принимаем за случайные совпадения, это путеводные огни к счастью… это как стрелки на асфальте в казаках-разбойниках, которые указывают: твоя цель там.
- Ты что, хочешь сказать, что всем… каждому человеку вот так вот и нарисован его путь к счастью? – Удивляюсь я.
- Не так всё просто, но ответ – да. – Ленка задумывается, пытаясь перевести это «не всё так просто» в удобоваримую форму. – Человек создан для счастья… Ты знаешь. И не верь, когда кто-то авторитетно заявляет, что у каждого своя судьба: кому-то счастье, кому-то несчастье. Это – ложь. Для одних эта ложь как вожжи, чтобы управлять другими, а для тех, кем управляют – хорошая психотерапия. Но наша жизнь только в наших руках.
- Почему же тогда…
- Не все счастливы?
- Да.
- Элементарно, Ватсон! Не все видят эти путеводные стрелки… – Ленка перебивает сама себя. – Смотри: маленький ребёнок, младенец, сам знает, когда, сколько и чего ему нужно съесть, выпить, когда поспать… когда пукнуть… Его счастье, если родители не перечат природе, не заставляют питаться по графику и не впихивают в него то, чего он не хочет, даже если, по их мнению, это категорически полезно… если дают ему свободу самому познавать мир и примерять его на себя. Узнать самому, что острое больно колет, а огонь жжёт… Такой ребёнок растёт в гармонии с природой. У такого ребёнка не подавлен тот самый орган, который улавливает путеводные огни, эти вот стрелки, ведущие к счастью. Ребёнок, растущий в любви и свободе, растёт счастливым. А точнее – гармоничным. Ведь счастье – это гармония. Все другие определения счастья говорят лишь о замусоренности человеческого разума… о разделённости разума с духом. Счастье ведь у каждого своё. Это категория философская. А гармония… она и в Африке гармония. Счастье – духовное понятие.
- Хорошо… ясно. А почему большинство всё же не видит этих маяков? – Мне хотелось закрепить пройденный материал.
- Если человеку с младенчества навязывают чуждые ему, его природе, правила… ставят его в накатанную колею и говорят, что это единственно верный путь, потому что он проверен и опробован предыдущими поколениями… да просто – потому что так и не иначе… потому, что оканчивается на «у»… Тогда он забывает, для чего рождён на этот свет, ведь за него всё решили родители, общество, государство. Он забывает свою цель и поэтому теряет способность видеть свой путь. Он уже слышит не свою душу, свой дух, а только ум, напичканный чужими правилами, стереотипами, предрассудками. Человек становится роботом, управляемым системой. Какая уж тут гармония?..
И мой разум, и моя душа с этим готовы согласиться.
Лена, я хочу поскорей к тебе, я хочу рассказать, что со мной происходит…
Но встретимся мы не раньше сентября. Они с Раджем сейчас в летних лагерях где-то на Оке, с детьми-сиротами.
Я подумала: они что, и в лагере умудряются… э-э… вступать в близость?.. Как? В брезентовой палатке? Ведь, никакой звукоизоляции…
Что за глупости лезут в голову!..
А Сурен? Какой он… как любовник? Почему-то мне показалось, что он тоже… «шумный». Как наш принц белой кости.
Да, похоже. В его тёмно-серых глазах с рыжим обводом… как бы это сказать?.. В них читается страстность.
Я попыталась вспомнить глаза мужа. Светлые, стальные… нет, стеклянные. Нет – ледяные!
Как трудно оторваться от стереотипов и не читать подтекстов… Хотя, какой подтекст может быть у слова «ледяные»?
У моего мужа светло-серые – почти прозрачные – блестящие глаза, похожие на кусочки того, что называется лёд. Они совершенно не изменяются – как у птицы… Да, как у голубя. Когда он смеётся или улыбается, они просто суживаются. Когда говорит: «до вечера, милая» или «чем тебя сегодня порадовали твои оболтусы, дорогая?» – они не выражают ничего. Они словно вне лица. Вне содержимого человека, которому принадлежат. Словно два чисто вымытых окошка, за которыми – ничего. Даже неба. Пустота.
У Ленки отцовские глаза – светло-серые. Но до чего же они переменчивы! В точности, как её лицо. Они постоянно искрятся, лучатся, переливаются разными оттенками, подобно огранённому аквамарину.
Я зажгла лампу и взяла с тумбочки зеркало: а какие глаза у меня?
Тоже серые. Но с какими-то зеленоватыми вкраплениями. Интересно, а они лучатся, переливаются разными оттенками?..
Господи, чем я занимаюсь?!
Опять – Господи…
Господи, где Ты, что Ты?.. Можно ли с Тобой общаться? Как? Надо уйти в монастырь? Или просто прийти в церковь? А здесь и сейчас?…
Мне приснился сон. Один из очень немногих, какие западают в душу.
Снился семейный совет. Во главе него были Сурен и Радж. Они задавали нам вопросы вроде «готов ли ты?» и ставили перед нами задачи вселенского масштаба – о том, как мы будем распространять любовь по земле. В углах стояли саженцы и лопаты…
В подробностях я не смогла бы воспроизвести всего, но атмосфера была очень впечатляющей – все были преисполнены энтузиазма и ответственности.
* * *
Когда раздался тихий стук в дверь, за окном едва светало. Сурен сказал, что подождёт меня на улице.
Я пошла в ванную. Передо мной в зеркале стояла обнажённая загорелая женщина сорока с небольшим лет. Вполне в форме: ничего лишнего – ни жиринки, ни складки. Заботясь о моём теле, муж купил мне домашний тренажёр. Ещё он покупал мне кремы для лица и тела. Я была ухоженной женщиной. Женщиной, ухоженной мужем. Ведь я была частью его имиджа - имиджа безупречного мужчины.
Волосы светлые и волнистые от природы он заставлял меня коротко стричь. Сколько раз я просила разрешения отрастить их, глядя на своих Ленок. Но через пару месяцев муж выпроваживал меня в парикмахерскую. Конечно – где вы видели длинноволосую английскую леди?..
Глаза… Что в них?
Я попыталась всмотреться. Но, как и вчера вечером, мне стало неловко, словно я решила подглядеть чужую жизнь через замочную скважину. Странно… Если глаза – зеркало души, выходит, я смущаюсь заглянуть в свою собственную душу?..
Сурен! Меня же ждёт Сурен...
Часть вторая.
Однажды в середине октября раздался звонок.
Я подняла трубку и услышала знакомый голос.
- Здравствуйте, Наташа. Это…
- Сурен! Как я рада вас слышать. – Лишь на миг мелькнула мысль о неприличности подобного рода признаний, но я словно перенеслась из пасмурного осеннего вечера в солнечный летний день, где можно быть другой.
* * *
Все эти месяцы я не переставала думать о нём.
Я рассказала Ленке всё: и о нашей дружбе, длившейся два с половиной дня, и о том, что, возможно, наши чувства были похожи на любовь.
- Любовь узнаешь сразу, - сказала она.
- Как?
- Да так – весь мир сходится в одной точке. И точка эта – любимый.
Сказать, что моя жизнь сошлась на Сурене, я не могла.
Может быть, я не умею любить?
- Не любила, это одно, а не умеешь, это другое, – сказала Ленка, – ты ещё знать не знаешь, на что ты способна.
Это обнадёжило меня. Как обнадёживало всё, что говорила мне моя мудрая дочь.
Мне неодолимо захотелось испытать это чувство – чувство взаимной любви. Мне… – страшно признаться! – захотелось узнать, что такое настоящий… э-э… настоящая телесная любовь. Я всё пристальней, преодолевая смущение перед самой собой, всматривалась… нет, смотрела я по-прежнему с чувством неловкости – вдумывалась в происходящее на экране между мужчиной и женщиной.
Я вглядывалась в мужа и в наши отношения с ним, ища, за что бы зацепиться, чтобы назвать это любовью. Но чем глубже я анализировала, тем больше понимала, что в том, что касается любви, мы – мертвецы. Мы – слаженный трудовой коллектив, безупречно справляющийся со всеми задачами, стоящими перед ним. Настолько слаженный, что стал походить на механизм…
* * *
- Я в Москве, сказал Сурен.
- Надолго? – У меня перехватило горло.
- Дня на три-четыре, как дела пойдут.
Мы замолчали.
- Вы не хотели бы встретиться?..
- Конечно. Да, конечно. Очень…
Как-то разом мы стали косноязычны и с трудом договорились о месте встречи.
У меня было часа два на то, чтобы собраться с мыслями и силами.
Ленка!.. Хоть бы она была дома!
- Ты не занята?.. Можешь зайти?
- Сурен звонил? – Спросила она на пороге.
- Откуда ты?..
- Мам!.. – Она посмотрела на меня выразительно. – У тебя ж на лице написано. Он в Москве?
- Да… – Я была на грани истерики. – Мы встречаемся в шесть. Что мне делать?..
- Сядь. – Сказала Ленка.
Я подчинилась беспрекословно. Она села напротив.
- Может, мне коньяку выпить? – Вспомнила я Ленкино средство от нервного напряжения.
- Нет. Твоё нынешнее возбуждение вполне уместно. Волнуешься – волнуйся.
- Что мне делать?
- Идти на встречу.
- А потом?
- Потом – сердце подскажет.
- А если подскажет не сердце?..
- Мамуль! Если бы ты слушала не сердце, а какой-нибудь другой орган, разве ты бы спрашивала совета у меня?
Как ей удаётся так всё разом оценить, во всём разобраться?.. Психолог…
Она зашла перед моим выходом.
- Всё в порядке. – Сказала дочь, окинув меня критическим взглядом.
- Лен… Тебе не смешно?
- Ты о чём?
- Сорокапятилетняя тётка, твоя родная мать… при живом муже, твоём отце, отправляется на свидание…
- Мать моя! Я желаю тебе счастья, любви и радости. А то, как ты жила… даже при том, что речь идёт о моём родном отце, твоём муже, это не жизнь… Это недостойная тебя жизнь. Ну, а что касается возраста… если бы твоему Сурену нужна была молоденькая козочка…
- Какая ты у меня… замечательная.
Мы обнялись, и я ушла.
Я узнала его сразу. Хотя было совсем темно, шёл дождь, и на нём была не рубаха с синими пальмами, а тёмное пальто. И стоял он ко мне спиной.
Наверно, он тоже почуял меня: когда я была шагах в десяти, он резко обернулся.
Мы смотрели друг на друга и молчали.
Я протянула ему руку. Он сжал её. Его ладонь была холодной, просто ледяной. Может, он давно тут стоит?
Я неожиданно для себя прижала её к своей пылающей щеке. Рефлекс… Когда окоченевшая Ленка возвращалась с улицы, я согревала её ладошки на своих щеках, а нос – губами.
Он протянул вторую руку. Наши лица были так близко…
Сердце колотилось в гортани. Неужели, это я?.. Неужели, так бывает?
Мы вышли в дождь, словно не замечая его, и куда-то пошли.
- Я думал о вас непрестанно.
- Но вы не звонили…
- Я всё время помнил о вашем муже, о вашем семейном очаге.
- А сегодня? Забыли? – Я улыбнулась.
- Нет, сегодня я обессилел в борьбе с собой. – Он тоже улыбался, я слышала. – К тому же, я здесь. Разговаривать оттуда… Всё, что мог, я вам уже сказал и рассказал. Осталось только одно. – Он замолчал. – А это одно лучше говорить в глаза… не по телефону.
Он остановился и взял меня за локоть. Мы стояли под одним большим – его – зонтом. Я знала, что услышу от Сурена.
- Я вас люблю, Наташа.
- Сурен… Я не знаю, что ответить.
- Вот и хорошо. Не отвечайте ничего, я вас прошу.
- Ладно, - сказала я.
Он привёл меня в ресторан в переулке рядом с Тверской.
- Это наше с подругой любимое место. – Сказала я, когда мы спускались по лестнице в подвал.
- Правда? – Сурен остановился. – Может, пойдём туда, где вы не были?
- Что вы! Наоборот, мне очень приятно… Это даже символично.
Оказалось, что Сурен приехал на крупную полиграфическую выставку как представитель издательства, в котором работал.
- Что вы делаете завтра? – Спросил он, когда мы расставались.
- У меня три урока, а в час я свободна.
- Хотите со мной на выставку?
- Очень!
Это было сущей правдой: я неравнодушна ко всему, что напечатано на бумаге… Кроме газет.
- Прекрасно. До часу у меня семинары, а потом мы можем с вами пообедать и посмотреть выставку.
Сурен записал мои отчество и фамилию – для пропуска – и представился в ответ. У него была короткая и такая же звучная, как и его имя, фамилия, а вот отчество… оно напоминало протяжную песню гор и долин, полную солнца и вековой печали…
Его мама эстонка, папа – армянин, из Еревана. Они познакомились на строительстве Магнитки. В Ленинград попали после войны, где и родился Сурен.
Это я узнала ещё там, в нашей лагуне. Как и всё, что я узнала о нём.
Я узнала, что его сестра – учёный-биохимик – после какого-то эксперимента тяжело заболела и теперь продолжает эксперимент на самой себе. Ставка, что называется, – жизнь.
Родители уехали в Эстонию ещё до распада страны и сейчас живут в Тарту. Живут хорошо, но с одной кручиной – не могут навестить родные места отца, слишком это дорогое удовольствие для пенсионеров. О беде, произошедшей с их дочерью, они не знают – Милена запретила брату даже думать о том, чтобы сказать им. В периоды ремиссии она навещает мать с отцом, а те и заподозрить не могут, что что-то не так с их жизнерадостной и энергичной дочерью. Они не знают и о том, что с мужем она уже не живёт, он бросил её после того, как узнал о диагнозе – испугался, что это какая-нибудь разновидность СПИДа.
Брак Сурена распался сам собой, без трагедий и даже драм. Возможно, поэтому и с сыном, и с женой он в тёплых отношениях.
- Я волк-одиночка, – сказал он, – меня не то чтобы не тяготит одиночество, я просто не замечаю его, это моё естественное состояние.
Я не решилась спросить его, почему же он тогда вздумал приударить за мной.
* * *
Вместо того чтобы войти в свою дверь, я позвонила в Ленкину.
Открыл Радж в белой тунике… или как там это у них называется.
До чего же иногда природе удаётся её творение, думала я каждый раз, глядя на своего зятя.
- Алёнушка! Наша мама пришла! – Крикнул Радж в глубину квартиры. Русский фольклор – его конёк.
- Вот только молочка не принесла. – Сказала я.
- Ничего, у нас есть чай.
Он помог мне раздеться, а Ленка сразу утащила в кухню.
- Первым делом доложимся… - сказала она, набирая номер телефона. – Папулька, мама у меня, я подкараулила её у лифта. Мне очень нужен её совет. Чмок!
- Помнится, я с детства учила тебя говорить только правду…
- А я и не сказала ничего, кроме правды: ты у меня, остальное – детали. – Она порхала вокруг меня, готовя чай. – То, что ты пришла со свидания с другим мужчиной, ещё не вся правда. Всей правды ты не знаешь даже сама. Она ещё не случилась. А зачем папе пол-правды? Что он с ней делать будет? Додумывать остальное? Прогнозировать будущее? Изведётся только, и тебя изведёт.
- Что бы я без тебя делала?
Ленка прижала мою голову к груди и чмокнула в макушку – совсем как когда-то это делала я.
- Жила бы себе, как жила, в полной уверенности, что счастлива… Да ты и была по-своему счастлива.
- Что значит, по-своему счастлива?
- Помнишь Жванецкого: когда другого не видел, наше – во! – какое. Ну, прожила бы ты нынешнюю жизнь без любви… без чувственной её составляющей, в следующей, возможно, подошла бы и к этой стороне.
- А что вы с Раджем будете делать в следующей жизни?
- Ну, ты думаешь, чувственная любовь – это предел роста? Познание любви – только самое начало. Чтобы выйти на духовные высоты, нужно начать с любви. А вершина любви – это абсолютно безусловная любовь.
- Что это значит?
- Когда любишь не за что-то… не за то, что мама, папа, брат… друг… не за то, что тебя любят, а просто – чтобы любить, чтобы насыщать другого любовью...
Я ещё долго слушала дочь.
Надо же! Когда-то она нуждалась во мне, теперь – я в ней…
- Так что сказать папе?
- Что была в кино с Серафимой.
- Но это же… враньё.
- Нет, в данном случае, это милосердие. Не терзай других, пока сама не разберёшься в происходящем.
* * *
Выставка была очень интересной, несмотря на узкую профессиональную специализацию.
Сурен заметил, как заблестели мои глаза у стенда, на котором было представлено оборудование для многоцветной печати, и тут же – огромные фолианты, выполненные на нём, с репродукциями моих любимых импрессионистов.
Мы перекусили здесь же, на выставке, в уютном кафе, и Сурен спросил:
- Будет приличным, если я приглашу вас к себе, в гостиницу? Это в двух шагах.
- Почему вы спрашиваете? Ведь сейчас это ваш дом. Разве вы не пригласили бы меня к себе домой?
Вместо ответа он благодарно улыбнулся.
Гостиница была совершенно советской. Тёмные полированные поверхности шкафов, панелей, столов и спинок производили гнетущее ощущение казённости. Мне вдруг стало жаль Сурена, словно он был бесприютным сиротой.
Мы снова говорили, говорили…
Около семи я сказала, что мне пора, и он проводил меня до метро.
- Мы увидимся завтра? - Сурен держал мою ладонь в своей.
- Отгадайте с трёх раз, как говорит моя дочь.
Он улыбнулся.
- Вы любите кино?
- Хорошее – да.
- Как вам… – И он назвал старую милую французскую комедию с Анни Жирардо.
- Где вы её откопали? – Удивилась я.
- Да всё здесь же, неподалёку.
* * *
Спустившись в метро, я ни с того, ни с сего решила заехать к мужу в институт. Я знала, что сегодня у него заседание кафедры, которое заканчивается около восьми. И это по пути.
Я села в скверике напротив. Было тепло. Ещё не рассеялся дым костерков, в которых сжигали остатки осенней листвы. Ещё не все птицы утихомирились на ночь.
Окна кафедры светились, машина мужа стояла среди немногих оставшихся на стоянке.
В восемь из института стали выходить его коллеги. Разумеется, я была знакома с каждым и с каждой из них, с некоторыми даже накоротке. Но мне не хотелось баламутить пустыми протокольными беседами то драгоценное состояние, в котором я пребывала после встречи с Суреном. И я осталась сидеть, дожидаясь мужа.
Он появился не один. Рядом была Валентина, его зам. Они подошли к стоянке. Валентина открыла дверь своей машины. Муж подошёл к ней…
Почему я продолжала сидеть, я не смогу объяснить. Ведь, чтобы завести машину и отъехать, мужу понадобилась бы минута, не больше, и мне пришлось бы окликать его или бежать вслед...
Сначала я подумала, что они просто разговаривают. Но тут загорелось окно на первом этаже, и я отчётливо увидела, что мужчина и женщина, стоящие между двух автомобилей, слились в страстном поцелуе… Это было вам не «до встречи, милая» в щёчку.
Когда заурчали оба мотора и машины скрылись за поворотом, у меня всё ещё стоял в глазах силуэт двух прижавшихся друг к другу фигур.
Оказывается, так бывает, не только в кино – подумала я. Это касалось не самих пылких объятий мужчины и женщины, но и ситуации, в которой обманутая жена становится свидетельницей измены собственного мужа.
Я сидела и смотрела, как гаснут последние окна.
Я ничего недоброго не испытывала ни к мужу, ни к Валентине. Я не пережила ни шока, ни даже удивления. Всё произошедшее словно не касалось меня лично – опять же, как в кино. В плохом кино. В кино, которое не взяло за душу.
Я подумала, что, видно и впрямь, ничего не происходит в жизни просто так, по случайности. Вот тебе ещё один маячок…
Ещё один?.. А что, уже случалось в моей жизни что-то, что я должна была бы заметить, отметить и проанализировать?..
Да. Было...
- А ты уверена, что любишь его? – Это Нуська спросила меня накануне свадьбы.
Я ответила:
- Конечно!
И только потом задумалась: а люблю ли? И что вообще это такое – любовь?
Но долго размышлять было некогда: дата свадьбы намечена, кольца куплены, платье сшито, гости приглашены.
Жених воспитан, образован, хорош собой, с меня пылинки сдувает – что ещё нужно для полного счастья?
Утром в день свадьбы меня тряхнуло: ведь это навсегда! А что, если я просто ещё не знаю, что значит любить?..
Помню это паническое чувство, охватившее меня. Захотелось стянуть с себя подвенечный наряд, забаррикадироваться в своей комнате и крикнуть оттуда:
- Оставьте меня! Дайте мне время подумать!
Только для такого шага я была слишком ответственной: как же я могу поставить в неловкое положение родителей, обидеть жениха, подвести столько народу?!.
И я пошла по натоптанному большаку, сделав вид, что не заметила стрелочку, указывавшую в другом направлении, ведущую на мою собственную тропинку.
И ещё.
Когда муж так решительно пресёк мою попытку душевного сближения, а потом безжалостно затоптал едва проклюнувшийся росток моей чувственности, я втайне от него плакала. Я понимала, что так не должно быть. А если и должно, то я так не хочу! Я даже думала уйти от него.
Но опять чувство ответственности перед всеми и вся взяло верх: я не должна огорчать родителей, я не могу выставить мужа в неприглядном свете...
Я даже с Нуськой не поделилась.
Я прошла мимо последнего указателя.
Больше знаков мне, скорей всего, не посылали. Или я их просто уже не замечала.
И вот… Это даже не знак! Меня просто ткнули носом… Так глупому котёнку объясняют, что он сделал что-то не то.
* * *
Поймав такси, я приехала домой.
Муж уже скинул пиджак и расслабил галстук – он не любил домашней одежды, по крайней мере, после работы, и ходил в «цивилизованном виде» до самого отхода ко сну. В выходные он носил джинсы и ковбойку – никаких тренировочных брюк и маек.
- Добрый вечер, милая. – Чмок в щёчку. – Припозднилась. Где вы на сей раз с Серафимой время проводили? Поди, кофе пили?
Вот так, не нужно дожидаться ответа, а то вдруг начну рассказывать, где была, что видела – а это лишнее, никого это не интересует. Вопрос задан, ответ предусмотрен – все свободны.
- Я была на свидании с мужчиной. – Сказала я.
- Восхитительно! – Муж похохатывал уже из своего кабинета.
Интересно, но во мне ничего не изменилось после увиденного. Мне даже было всё равно – давно ли это у них?
С Валентиной мы были знакомы сто лет и, как говорят сейчас, тусовались в одной большой компании.
К моему заявлению муж больше не возвращался. Поистине, хочешь, чтобы тебе не поверили - скажи правду!..
Когда мы легли, он изъявил желание супружеской близости.
Я повернулась к нему и сказала:
- А давай по-настоящему.
Муж опешил.
- Что значит, по-настоящему?
- Ну, как в кино… и без… без резинки.
- Милая… - Он с трудом брал себя в руки. – Это что, приближение менопаузы? Что за прихоть? А вдруг ты забеременеешь? Искусственное прерывание беременности, - он выражался только цивилизованным языком - ты знаешь, неблагоприятно сказывается и на здоровье, и на психике женщины.
- Резиновые изделия, к твоему сведению, ранят тело и психику не меньше, чем аборты. А забеременею – рожу. Ты же состоятельный, с положением, прокормишь. Ленка уже взрослая, скоро уедет… В Америке, между прочим, сейчас бум сорока-пятидесятилетних рожениц…
- Милая, мы не в Америке… Да что это с тобой? Я озабочен… – Он форсировал нотки озабоченности. – И потом, что значит, как в кино?
- Ну, с воплями, стонами… с паданием на пол и разрыванием простыней… - Какой силой я держалась, чтобы не расхохотаться?!
В темноте мне показалось, что мой муж засветился от перекала.
- К-хм. – Он кашлянул, чтобы не выдать растерянности. – Для того чтобы, как ты выразилась, вопить и стонать, нужно, прежде всего, испытывать подобные этому чувства.
- А ты их не испытываешь?
- Мы цивилизованные люди…
- А что, цивилизованным людям претят сильные чувства?
- Цивилизованные люди умеют управлять своими чувствами. Или должны уметь. Поэтому, стоны и вопли – это из жизни животных.
- А я думала, что это страстная любовь.
- Ты меня озадачила, милая. Поговорим завтра. Доброй ночи.
И он коснулся моего лба губами, к которым я не имела иного доступа. В отличие от Валентины.
Где же они встречаются?
Валентина замужем, у неё две девчонки взрослых, ровесницы нашей Ленки, живут пока с родителями…
Командировки – весьма частое явление в жизни моего мужа. Пару раз в месяц он уезжает на день-два, а то и три. Рабочий график – весьма свободный, можно сказать, условный. Он не читает лекций с некоторых пор, а занимается чистым администрированием.
Сказать Ленке?..
Нет! Ни в коем случае! Пусть хоть отец останется для неё образцом порядочного семьянина…
Стоп. Но я пока ещё не проявила супружеской неверности.
Пока?.. А что, это возможно?
Я вспомнила волнение, охватывавшее меня при встрече с Суреном. Но представить себя с ним в постели… Бр-р-р!.. Меня передёрнуло.
О, конечно же не потому, что это Сурен, а потому, что в постели. Нет, для меня это отнюдь не романтическое место! И уж никак не атрибут любовных отношений…
* * *
Свежевыбритый, благоухающий муж с полотенцем на шее наклонился надо мной.
- Как ты спала, милая? – Чмок в лоб. – Всё в порядке? – Вопрос-утверждение. – У тебя сегодня нет первого урока? – То же самое. – Ну, поваляйся, я позавтракаю один. – И вышел.
Вот и пообщались. Всё. Все свободны до вечера.
Я вспомнила, что мы с Суреном встречаемся в четыре, и внутри сладко заныло…
Ещё я вспомнила шальную мысль о… о постели. И нас с ним в ней… И снова холодок прошёл по коже, и едва не испортилось настроение.
«Я вас люблю» - сказал он. Этим не шутят.
«Я собираюсь вас соблазнить» - это тоже не звучало как шутка.
Его ладони на моих щеках, его глаза, глядящие в мои, губы, произносящие моё имя… Ещё то, самое первое ощущение волн, исходящих от него, короткое прикосновение тел…
Стоп! Это что: попытка возбудить в себе плотское желание? Или прощупывание своих возможностей?..
* * *
Я стояла одетая в прихожей, когда хлопнула соседняя дверь, и загудел вызванный к движению лифт. Тут же раздался звонок.
На пороге стояла Ленка - теперь дня не проходило, чтобы мы не увиделись. Из-за её спины мне махнул рукой и послал свою ослепительную белозубую улыбку прекрасный индийский принц.
Она вошла и прикрыла дверь.
- Ты сегодня?..
- Да, в четыре.
- А как вчера?
Я в двух словах рассказала о вчерашнем дне и о планах на сегодняшний.
- А потом?
- А потом будет завтра и послезавтра. А потом он уедет. А я умру.
- Мамулька! Как же я рада это слышать! – Ленка бросилась мне на шею. – Это слова живой женщины! – Она поцеловала меня. Потом отстранилась и посмотрела серьёзно: – Ладно, до «умру» у тебя ещё есть два дня.
И мы вышли в туманное осеннее утро.
* * *
«Красная стрела» сияла глянцевыми боками.
Сурен держал мои ладони в своих. Горячая армянская кровь высекала искры из серых балтийских глаз, а степенная эстонская сжимала желваки на смуглых скулах.
Моя славянская кровь то стыла в жилах, то закипала. Волновалась ли я так хоть раз в своей жизни?..
Объявили, что через пять минут…
- Я буду в Питере через две недели. – Я подняла глаза. - У меня каникулы…
Это был наш с Ленкой сюрприз. Домашняя заготовка.
Сурен изменился в лице. Его буйный темперамент прорвался сквозь заслон сдержанности.
- Наташа! – И он прижал меня к себе.
А потом поцеловал.
Как я могла прожить двадцать семь лет в браке, не узнав, что такое поцелуй мужчины?
Да вот так и могла…
Часть третья.
- Татка! - Нуська кричала с конца перрона и бежала ко мне, размахивая руками.
Мы вцепились друг в друга, крутанулись пару раз, едва не сшибив кого-то с ног. Видел бы Лордик… При нём мы ведём себя гораздо сдержанней.
- Поедем или пройдёмся?
- Пройдёмся. – Погода стояла тихая и тёплая, совсем не ноябрьская, вещей у меня было всего-навсего сумка с парой тряпок и мелочами.
- Согласная я. – Сказала Нуся.
И мы пошли по хмурому каменному городу, который я так и не сумела полюбить, в отличие от моей подруги. Для того чтобы любить его, думала я, в нём нужно родиться. Или пережить нечто значимое.
Правда теперь, когда я знала, что здесь живёт человек, воспоминания о котором приводили меня в совершенно незнакомое доселе состояние, я ступала с благоговением по этой земле.
Мы сели в кафе позавтракать
Я думала: рассказать всё прямо сейчас или позже, дома?
Но единственная подруга на то и таковая, чтобы чуять тебя до нутра. Безо всяких слов.
- Сейчас расскажешь, или потом?
Вместо ответа я расплакалась.
Нуська молча протянула мне пакет с носовыми платками.
Когда я, отсморкавшись, подняла на неё глаза, она улыбалась во весь рот.
- Тебе что, Лялька сказала?
- Что сказала? – Она играла со мной.
- Ну… то, о чём ты спрашиваешь…
- Что ты влюбилась, что ли?
Я молча опустила голову.
- Да у тебя ж на лице всё написано! – Нуська засмеялась. – Ну… кроме имени.
- Сурен…
- Краси-иво! – Она прицокнула языком и достала сигарету.
- Тебе правда Лялька ничего не рассказывала?
- Нет, нет же! Говори! – Нусины глаза азартно блестели.
В отличие от меня, Нуська знала, что такое любить и быть любимой. Со всеми сопутствующими этому состоянию обстоятельствами. Она посвящала меня во все свои романы и связанные с ними переживания.
Иногда она рассказывала о тонкостях в интимной сфере своих отношений с мужчиной. Но это для меня было всё равно, что лекции по высшей математике, которые я слушала полтора года в нашем гуманитарном вузе, абсолютно ничего в ней не понимая. Правда, сдала на пять…
Как-то на заре моего замужества она спросила:
- Ну, и как твой Лордик в постели?
Я очень тактично дала ей понять, что на эту тему она может и не пытаться задавать мне вопросов.
- Ладно, ладно, – сказала Нуська, – я же вижу, что он огненный мужчина, у вас, небось, до утра простыни дымятся… Скромница ты моя.
Неужели, она так и думала?..
Я коротко рассказала подруге о моём летнем романе длиной в два с половиной дня и его четырёхдневном продолжении в Москве.
- Так ты ещё… вы с ним ещё... мальчик и девочка, что ли?.. – Сформулировала Нуся, как могла деликатно, животрепещущий вопрос.
- Да. – Ляпнула я, даже не успев сообразить, что эта часть моей жизни всегда была под табу.
- Н-да… - Протянула она. – Завидую, у тебя всё ещё впереди…
- Что впереди?
- Новый поворот… То, что за ним… Это всегда восторг. Правда, – добавила она, – бывают и разочарования… Но мы-то с тобой женщины взрослые, имеем опыт… с посредственностью связываться на станем…
- Нуся… - Я посмотрела на неё умоляюще. – Какой опыт! Я вообще ещё женщиной не была!
- Что?!..
Мы продолжили у неё дома.
До встречи с Суреном у меня было время. Несмотря на субботу, он на работе – сдача тиража. Я должна позвонить ему в час.
Нусино лицо в продолжение моей исповеди принимало те же выражения, что и лицо дочери. А мне потребовалось уже меньше эмоций для рассказа. Я даже посмеивалась над собой в некоторых местах.
- Да-а, дорогая… – Сказала подруга после того, как я замолчала. – Возможно, это тот случай, когда лучше поздно…
- Я боюсь, Нуся. – Это была правда.
- Чего?
- Что не понравлюсь ему… в… ну, как женщина… А я, кажется, уже люблю его.
Я была на грани слёз. Но плакать мне сейчас было нельзя – на моём лице слёзы не высыхают бесследно, как у киношных героинь, мне потом с красным носом и опухшими глазами полдня ходить.
- Любовь тебя и научит. – Не очень уверенно сказала Нуся. – Но мы ещё что-нибудь придумаем. Ты к нему идёшь?
- Нет. Предполагалось, что я живу у тебя.
- Тем лучше, время есть. – Она усмехнулась. – У меня никогда не получается выдержать паузу… во всяком случае, если обоим всё понятно. Чего тянуть, в пионеров играть? Взрослые люди… осознанно делают свой выбор…
Я снова слышала слова дочери.
Сурен схватил трубку – не успел закончиться гудок.
Мы договорились встретиться через полчаса около моста, рядом с Нусиным домом. Ещё на море мы выяснили, что, оказывается, и он, и моя подруга живут в одном районе, в десяти минутах друг от друга, по разные стороны Фонтанки.
Я была в полуобморочном состоянии. Нуське даже пришлось на меня прикрикнуть – и это помогло.
Ровно через тридцать минут Сурен подходил к мосту – мы смотрели из Нусиного окна на втором этаже.
- Без цветов… – Разочарованно протянула подруга.
Я металась по прихожей – от двери к зеркалу. Где моя выдержка? Где мои манеры? Где моё всё?..
Сурен распахнул пальто и протянул мне маленький букетик крохотных белых цветов.
- Вот… Моя коряга расцвела… Перед вашим приездом.
Сурен рассказывал, что в его квартире чего только ни растёт. Стоит ему воткнуть в землю любой огрызок, отросток, бросить семечку – как всё это принимается буйно зеленеть и цвести.
- Спасибо. – Я незаметно помахала букетиком за своей спиной, я знала, что Нуся во все глаза смотрит сейчас нам вслед.
Сурен спросил о моих планах. Я сказала, что в полном его распоряжении. И ещё – если он не против, моя подруга ждёт нас вечером на чай с тортом собственного приготовления.
Он был не против.
В квартире Сурена и вправду всюду буйствовала зелень. Он подвёл меня к той самой коряге, разродившейся белыми живописными венчиками. А рядом в горшке под банкой пробивался зелёный росток.
- Это из лагуны. – Сказал Сурен. – Я загадал, если прорастёт…
- Тогда что? – Конечно, я догадывалась об ответе.
- Вы ко мне приедете.
- Вот я и приехала.
- Нет, не так… Навсегда. – Он обнял меня.
У меня захватило дух. Но я ещё не была готова. Я пребывала в сомнениях и опасениях. Я боялась расслабиться.
Сурен почувствовал это и отпустил меня.
Меня растрогали романтизм и деликатность этого сурового мужчины.
Интересно, подумала я, осматривая жилище Сурена, моя квартира – такое же продолжение меня?
Меня какой? – спохватилась я – настоящей или той, какую из меня сделали мои родители и муж?
Моя квартира – стерильное во всех отношениях жильё. Ничего лишнего, ничего не на своём месте, ничего, что могло бы смутить стройное течение мыслей, поступков, самой жизни…
По-настоящему моя обстановка – в Нуськиной однокомнатной тесной, напичканной всякой всячиной квартирке. И ещё у Ленки мне нравится.
У Сурена мне тоже понравилось. Аскетизм плавно перетекал в артистизм. Разномастица обстановки выглядела как реализованная эклектика – всё легко и непринуждённо, практично и функционально.
Сурен накормил меня вкусным обедом.
Мы снова много говорили, но электричество накапливалось в воздухе.
Около шести часов мы оба, похоже, с облегчением засобирались к Нусе.
- Какие цветы любит ваша подруга?
- Большие белые хризантемы.
- А из напитков что предпочитает?
- Мартини.
* * *
Мы пришли упакованными по высшему разряду. Нуся принялась причитать по поводу бешеных трат – она волновалась и несла всякую чушь.
- А я вас знаю, – сказала она, когда я представила их друг другу. – Я вас в гастрономе нашем встречаю.
- К сожалению, – сказал Сурен – не могу ответить тем же, я почти не смотрю по сторонам.
- Ничего удивительного, я женщина незаметная… Не то что наша Тата. – Нуся беззастенчиво кокетничала.
Благодаря моей подруге, и – отчасти – напиткам, принесённым Суреном и выставленным хозяйкой, атмосфера постепенно разрядилась, и мы уже болтали и хохотали, как будто всю жизнь провели в одной компании.
Раздался звонок. Нуся взяла трубку.
- Да? – И вдруг её лицо преобразилось. – Вася! Ты где? – Она сияла и только что не визжала от счастья. – Да! … Конечно! … Счастье моё! … Жду!
Она посмотрела на нас обалдевшими глазами и сказала:
- В Мадриде забастовка.
Видя, что нам не стало понятней, она добавила:
- Профессора бастуют.
А-а, вон что!.. – сказали мы оба своим видом, словно это объясняло всё.
Нуська, в конце концов, всё же пришла в себя и, расхохотавшись, пояснила:
- Мой Вася… Василий Владимирович читает курс лекций в Мадридском университете. А их профессора устроили недельную забастовку. Вот он и решил махнуть на родину. Не сидеть же там неделю…
Я не подала виду, что имя Вася… Василий Владимирович слышу впервые.
Нуся рассеянно поставила ещё один прибор на стол. Она уже витала где-то над трассой Пулково-Петербург.
Когда раздался звонок в прихожей, её снесло из-за стола.
Огромный, как шкаф, Вася схватил в охапку нашу нехрупкую Нусю и кружил её по прихожей. Под ноги полетела его стильная овчинная шляпа. Туда же чуть было не отправился букет нежно-розовых роз.
Потом наступила тишина. Если не считать утробного рычания страстно целующихся мужчины и женщины...
Мы с Суреном выковыривали остатки торта из наших тарелок, не поднимая глаз.
Нуся представила всех друг другу.
Вася оказался ещё коммуникабельней моей подруги, и через несколько минут все были на «ты». Кроме нас с Суреном, разумеется…
Вася вывалил на стол новую порцию яств. Мадридских, в том числе.
Мы ещё немного понасыщались и стали замечать, что в Нусиной комнате становится всё теснее. Нас с Суреном просто размазывало по стенам…
- Ой, Татка, где бы мне тебя положить, чтобы… чтобы мы тебе не мешали спать? – Нуся была бесхитростна.
- На кухне… – Растерянно сказала я. – У тебя большая кухня, мне там будет хорошо.
Вася смотрел недоумённо то на меня, то на моего спутника, то на свою возлюбленную: о чём вы, ребята?..
Нуся всем своим видом отвечала ему: я тебе потом всё…
Вмешался Сурен.
- Я могу поселить вас у себя. – И, словно поясняя остальным ситуацию, – у меня две комнаты…
- Ну вот, всё решаемо! – Обрадовалась Нуся, даже не дожидаясь моего согласия.
Дольше оставаться в Нусиной квартире было нетактично: нас здесь уже не видели.
Перед выходом подруга утащила меня в кухню и сунула в руку пузырёк с какими-то пилюлями.
- Одну жёлтую и одну голубую… не раньше, чем за полчаса… до.
- До чего?.. О чём ты, Нуся?
- Это вместо резинок.
- Но я не собираюсь…
- Ну, мало ли! Вдруг соберёшься. Бери с нас пример! – И её глаза засияли.
Мне стало завидно… и обидно: что же это я такая… увечная?
Но, когда мы пришли к Сурену, всё встало на свои места.
В моё распоряжение была предоставлена гостиная.
* * *
Следующий день и следующий – до самой пятницы – мы весело проводили время в нашей тёплой компании. Сходили на новый американский блокбастер, на камерный концерт, съездили в Петродворец. Ужинали в ресторанах, каждый раз в другом. Я забыла обо всём на свете – я словно только что родилась, и жизнь моя только начинается…
Однажды, вернувшись домой, мы с Суреном хохотали над чем-то в прихожей. Я покачнулась, разуваясь, и он подхватил меня.
Наш смех оборвался. Мы стояли совсем близко, почти прижавшись друг к другу. Сурен обнял меня. Внутри поднялась внезапная паника. Захотелось броситься опрометью из квартиры, лишь бы не испортить всего того, что было в эти несколько дней – таких лёгких, таких светлых и беспечных.
Да, порой меня посещало то самое смятение чувств, которое, вероятно, сопутствует влюблённости, которое я испытала впервые много-много лет тому назад. Но это происходило в совершенно неподходящий момент и быстро улетучивалось. Словно некий автомат-предохранитель отключал напряжение – ведь когда-то это было пресечено не самым деликатным образом.
И опять он понял, что меня нужно отпустить.
Я села и, глядя в пол, сказала:
- Сурен, простите меня. Я не хотела вас обманывать…
- О чём вы?
- Я не смогу быть вашей… Вашей любовницей.
- Мне не нужна любовница. – Сказал он. – Мне нужна возлюбленная. Это разные вещи.
- Наверно, возлюбленной я тоже не смогу стать… – Я была на грани слёз.
- А другом? – Он приподнял моё лицо.
- Другом смогу. – Сказала я.
- Вот и хорошо. Будем друзьями. – Он улыбнулся.
Я была ему безмерно благодарна.
* * *
Утром в пятницу позвонила Нуся и предложила присоединиться к ним с Васей – они едут на дачу друзей, там сейчас пусто, хозяев нет. Зато есть баня и рыбалка.
Я передала Сурену её предложение, он обрадовано согласился.
На место прибыли уже в сумерках.
Мужчины принялись топить дом и баню, а мы с Нусей – готовить ужин. На удивление, и в доме, и в бане очень скоро стало тепло.
Стол накрыли прямо в предбаннике.
- Банные фанаты заклеймили бы нас позором! – Сказал Вася. – Ты не фанат, случайно? – спросил он Сурена.
- Нет, я сочувствующий. – Ответил тот.
- А ты? – Это Вася ко мне.
- Я присоединившаяся.
- Вот и славно, трам-пам-пам! – Вася обнял Нусю и спросил: – Ну, кто первый?
Нуся деликатно предложила:
- Девочки!
Вася был слегка разочарован – он, вероятно, совсем по другим критериям делил наше общество на пары – но взял себя в руки:
- Ладно, девочки, так девочки! Вперёд!
Нуся, разумеется, сразу поставила меня к стенке:
- Ну, рассказывай!
- Не о чем… – Сказала я.
Она разочарованно хлопнула себя по пышным голым бёдрам.
- Да, ребята… – Сказала только она.
На её не менее пышной груди и под ней ясно читались весьма характерные тёмные пятна.
Потом пошли мальчики.
Мы слушали громкие шлепки веников, их вопли и забавлялись – взрослые, солидные мужчины, а бесятся, как дети. Почему-то мне было ужасно приятно, что Сурен такой… ну, вот такой.
Как бы мне хотелось съехать со всех катушек – как это бывало, когда мы проводили время наедине с Нуськой.
- Выпей-ка водочки. – Она словно услышала мои мысли.
Я подумала как раз: а не снять ли напряжение испытанным народным средством?
Но это не очень помогло. Правда, и не помешало.
Через какое-то время Вася с Нусей плюнули на наши с Суреном заморочки и отправились париться вдвоём.
Сурен рассказывал мне о забавном случае в бане пионерлагеря, я хохотала и, глядя в задорные глаза моего собеседника, едва держалась, чтобы не сказать: «Слушай! Давай кончим валять дурака! Ну, ладно, я… я – ущербная женщина, но ты ведь мужик, возьми ситуацию в свои руки!..»
Но – нет. Я всё ещё не могла ни проломить, ни перепрыгнуть китайскую стену фундаментального благородного воспитания, унизанную колючей проволокой стереотипов и догм.
Следующий день прошёл в том же духе. Мы погуляли по лесу, нажарили шашлыков. Намеченная рыбалка, правда, не состоялась по причине отсутствия удочек у рыболовов. Подурачились вдосталь. А к вечеру субботы Вася вызвал по своему мобильному телефону такси, и мы покинули место нашего буйного веселья – Васе утром улетать, а мне вечером на поезд.
На прощанье Сурен спросил Васю:
- Когда там следующая забастовка в твоём Мадриде?
Вася расхохотался, и они обнялись, как закадычные друзья.
- У меня через три недели курс кончается. – Сказал он. - К Новому Году возвращаюсь. Соберёмся?
* * *
Мы с Суреном ещё немного поболтали на кухне и решили лечь спать – оба были слегка уставшими. Главным образом, из-за почти бессонной ночи на даче.
Нуся с Васей уложили нас в крошечной комнатушке без дверей. Вторая – та, в которой разместились они – вообще не была комнатой, это был аппендикс кухни. Они поёрзали на своей узкой скрипучей тахте, болтая шёпотом о чём-то весёлом, с трудом сдерживая смех, и ушли.
- Мы пошли в баню! – Крикнула Нуся. – До утра не ждите.
- Спокойной ночи! – Сказали мы.
- Ну уж дудки! – Хохотнул Вася и хлопнул дверью.
Я слушала дыхание Сурена, а сама старалась дышать неслышно. Мы были на расстоянии вытянутой руки друг от друга: я на раскладушке, а он рядом на полу. Уйти на освободившийся топчан никто из нас не решился, тем не менее.
Но заснуть я не могла и здесь, в доме Сурена. Я ворочалась почти без мыслей. Точнее, их было так много, что сосредоточиться на чём-нибудь было трудно.
Глянув в очередной раз на часы – без четверти два – я пошла на кухню: после острых шашлыков и соусов я никак не могла утолить жажду.
Дверь в комнате Сурена была открыта, горел тусклый зелёный свет.
Я заглянула. Он лежал по пояс обнажённый, в наушниках, руки за головой, ноги раскинуты в стороны под тонким одеялом, и казался спящим. Тёмные впадины подмышек, тёмная шерсть на груди и запястьях, почерневшие подбородок и щёки.
Меня заворожило это зрелище. Вероятно, любая женщина – вне зависимости от её осознанных предпочтений – так или иначе, реагирует на брутальность.
Я вошла. Сурен не шевелился. Спит? Не спит?..
Я села на край дивана.
Он резко открыл глаза. Потом сорвал наушники и замер.
Я скинула халат и осталась в тонкой ночной сорочке.
Сурен отодвинулся к стенке и откинул край одеяла.
Я легла к нему лицом и закрыла глаза.
* * *
Я закрыла глаза.
Сомкнутые веки и мерный стук колёс надёжно огородили меня от окружающего мира, и я возвратилась в свой.
*
Не знаю, долго ли мы лежали неподвижно. Сурен шевельнулся первым. Я открыла глаза – его лицо было рядом.
- Ты пришла. – Просто сказал он.
Это было как… как пробитая брешь. Словно рухнули все стены, заборы… или что у них есть ещё там.
Это его «ты»… Вот что было нужно!
- Я пришла к тебе.
Мне показалось, что даже голос мой сделался другим… или говорить стало легче.
- Не верю. – Сурен мотнул головой, словно отгоняя наваждение.
- Что ты слушаешь? – Спросила я.
Он выдернул штекер наушников, и в колонках зазвучал старый альбом Дип Папл с Ковердейлом.
- Мне нравится.
- Мне нравится, что тебе нравится, – улыбнулся он.
Мы всё так же спокойно смотрели друг на друга, как будто провели в этой позе полжизни.
Сурен запустил свои пальцы мне в волосы.
- Зачем ты стрижёшь такие густые красивые волосы?
- Это не я, это парикмахеры.
Он засмеялся.
- Я хочу увидеть твою гриву.
- Прямо сейчас и начну отращивать.
Он снова засмеялся. Я тоже.
Его ладонь сползла мне на шею. Он гладил пальцами ключицы, подбородок. Расстегнул верхние пуговицы сорочки, и рука двинулась к груди.
Я к собственному удивлению поспешно выпросталась из сорочки.
Тут же обожгло прикосновение его обнажённого тела.
Он поцеловал меня. Как когда-то давно, на перроне в Москве. Только дольше. Гораздо… бесконечно дольше.
Мы устали от поцелуя.
Сурен лёг рядом – запрокинув голову и прикрыв глаза.
Тогда я склонилась над ним.
Я всматривалась в его лицо. Это было самое красивое лицо на всём белом свете. «Самое-самое-пресамое в жизни!» – как говорила моя маленькая дочь, когда ей не хватало слов для выражения восторга.
Я не могла бы сказать, чего больше было в моих ощущениях – наслаждения или изумления. Одно через мгновение сменялось другим.
Это был катарсис. Неведомые мне доселе переживания вытесняли наносное, внушённое, неприсущее мне. Так ветром сметает пыль, волной – мусор. И этот ветер, эти волны длились и длились...
Тугой поток неистовой ласки врывался вглубь меня. Горячий, как солнце. Он растекался по венам и заполнял всё моё существо – до кончиков пальцев.
Потом всё повторилось. Потом снова.
Потом я с ужасом вспомнила про таблетки. Потом – про резинки… Я плюнула мысленно на всё – мне было так хорошо, что я готова была заплатить за это любую цену.
*
В купе мы долго целовались, не стесняясь проходящих мимо пассажиров.
Потом поезд тронулся.
Я закрыла глаза.
Я уезжала от Сурена, чтобы вернуться к нему, как можно скорее.
* * *
;
ЛИЛОВАЯ ПОДВОДНАЯ ЛОДКА
Пост-тоталитарная повесть
- 1 -
Я села к нему почти сразу.
На это «почти» не потребовалось и пары секунд: рядом остановилась тёмная иномарка, дверь раскрылась, я услышала «садитесь» и шагнула к двери. Возможно, я всё же успела заметить, что за рулём приятный мужчина. А может, я выдумываю – ведь стекло заливало водой, дворники метались из стороны в сторону, как очумевшие, но всё равно не справлялись. И темень непроглядная.
Шансов раздумывать над предложением у меня не было. Я села в машину.
- Я вам всё здесь затоплю. – С меня лило, не хуже, чем из первоисточника.
Жалкий пластиковый пакет, которым я прикрыла голову только и спас макушку, да косметику на лице.
Он достал из бардачка пачку бумажных платков.
- Спасибо, у меня есть.
Я полезла в сумку. Но вместо платков я наткнулась... разумеется, на зонт. Он благополучно лежал на самом дне. Я застыла, не зная, что делать – признаться в собственной рассеянности или проигнорировать находку.
Благодетель уловил моё замешательство. Пока я рылась в недрах торбы, которой очень подошёл бы слоган «всё своё ношу с собой», он распечатал-таки пачку и расправил для меня пару мягких очаровательных бумажек бледно-сиреневого цвета с лиловыми морскими звёздами по углам и розовым рапаном посередине.
Одной рукой я приняла предложение и промокнула щёки и подбородок, а другой – отвечая на его немой вопрос - продемонстрировала мой любимый, такой маленький и незаметный, клетчатый зонтик.
Я засмеялась, он улыбнулся.
Зонт я отпустила назад, в тёмные глубины баула, тут же радостно и бесследно поглотившие его, и принялась приводить себя в порядок.
Водитель снова проявил предусмотрительность и откинул козырёк с зеркалом с моей стороны. С макияжем всё было в порядке, волосы распушились и закурчавились от влаги, глаза блестели – то ли от… Неважно, отчего. Блестели и всё тут.
Я повернулась к нему:
- Я готова.
Он улыбнулся, чуть задержал на моём лице взгляд, погасил лампочку у нас над головами, и мы тронулись.
До города было километров пятнадцать, и можно было пока не обсуждать тему направления движения.
В душе плескалось и громоздилось... куча не-пойми-чего. Похоже на свежеприготовленный пунш: лёгкий градус и привкус неведомых плодов - чуть туманит сознание и возбуждает аппетит.
Я заметила, что звучит музыка - звук, видно, уменьшили, когда приглашали меня сесть, но старые добрые Uriah Heep своей ошеломительной Sympathy прорывали любые заслоны.
- Можно?.. – Я потянулась рукой к регулятору, но не могла сразу сообразить, на что же нажимать: на панели было множество кнопок и горело множество красных и голубых циферок и символов.
- Громче? – Спросил мужчина.
- Если можно...
Он сделал громче.
- Ещё?
- Ну, если вы не...
- Я не против. – Он улыбнулся и сделал совсем громко.
Вот это был звук! Теперь уже не внутри меня – а я сама плескалась в вибрирующих упругих волнах, меня подбрасывало и переворачивало и уносило куда-то за пределы материального мира.
Закончили Uriah Heep, мужчина потянулся к кнопкам – вероятно, чтобы убавить звук. Но тут же вступили Credence, не менее темпераментно: I put a spell on you-u-u-u!..
- Ой! – Сказала я, пытаясь перехватить его руку, и тут же осеклась и рассмеялась. - Простите.
- За что?
- Ну... это, наверно, нескромно с моей стороны...
Конечно, я вела себя не подобающе и возрасту – мне не двадцать уже, - и обстановке – ну, выручили, выдернули из-под дождя, так сиди т;хонько-скромненько. А причиной моего возбуждения было приподнятое настроение, которое не смог испортить даже внезапно рухнувший на меня вечерний ливень, грозивший смыть с лица тщательно выверенный макияж «для особых жизненных ситуаций» - как говорится в толстых журналах для бездельниц - и вообще превратить меня из расфуфыренной дамы средних лет в общипанную пожилую курицу, что было бы ну совершенно не к стати, ведь направлялась я...
- Куда вас доставить?
- До первого на вашем маршруте метро, пожалуйста.
- А если точнее?
Я назвала улицу, но она была длиннющей, и одно её название ни о чём не говорило. Разумеется, он спросил номер дома. Я сказала. И тут же добавила, что не стоит беспокоиться, я прекрасно доберусь до места пешком, мол, зонт-то нашёлся... - рефлексивная дань хорошим манерам, которые я сама же и попрала с самого начала.
- Вы опаздываете?
- Нет... А что, похоже на то?
Ну зачем вот эти вот всякие добавочки!? Спросили – ответила, сиди дальше и помалкивай!
- М-м-м... Да нет, не похоже.
Он повернулся ко мне и снова улыбнулся, чего не следовало бы делать под таким ливнем... В смысле – поворачиваться. А улыбаться... хм... улыбка у него очень милая, как я люблю… интровертская такая.
- Вы не возражаете, если мы на заправку заедем? Я последний раз заправлялся в ... – И он произнёс название города, до которого почти пятьсот километров!..
- Конечно, не возражаю. – Сказала благовоспитанно я. И тут же перечеркнула начавшие было проклёвываться хорошие манеры: – Из командировки?
- Нет. – Коротко ответил он. И добавил, вероятно, для вежливости: - Дела. – И, чтобы быть совсем уж лордом: - Личные.
- А-а... – Сказала я, не раскрывая рта. Получилось какое-то «кху-гх-м-м».
Мы повернули по указателю к заправке, и впереди замаячило ярко-жёлто-синее неоновое зарево, которое тут же безжалостно, но вполне живописно размазалось дворниками по стеклу. Через полминуты зарево приобрело более конкретные очертания, и мы въехали под навес.
Мой лорд вышел.
Хлопок двери – очень тихий такой «чпок» - обдал меня влажной волной, перемешанной с весьма серьёзным, освежённым этой влажной волной, парфюмом.
Приятный мужчина. И дорогой... м-да... машинка-то не хухры-мухры... Назвала бы марку, да рекламу за так делать не хочется. Не порш, конечно... но, если проиндексировать с учётом наших дорог, то – почти.
М-м-м... молодой – лет до тридцати пяти. Стало быть, игривое настроение за кокетство не примет – я ему в мамы гожусь, моей собственной малышке уже тридцать два... Не хотелось бы, правда, думать о своём возрасте... но, что поделаешь! К тому же, период перехода и адаптации в новую... не так возрастную, как внешностную категорию, я уже пережила пару лет тому.
Ну, меня и разбирает, право, сегодня! До встречи ещё часа полтора...
А вот и мы. Ох, хороши... Не красавчики какие смазливые... Хм! Да... Ёлки-палки, как хороши!..
Нет, женщины на таких не вешаются. Напротив даже: те женщины, которые вешаются на мужчин, таких если не избегают, то просто не замечают. С такими нелегко - с ними по верхушкам не попрыгаешь. Такие мужчины для меня.
Глаза глубокие. И лет-то побольше, чем мне поначалу показалось! М-да!..
- Что вы сказали?.. О, да, с удовольствием! – Он предложил по чашечке кофе в постель... кх-м, в машину.
Отогнал нашу тёмно-лилово-металликовую крепость – теперь я рассмотрела её цвет - к месту стоянки, и вышел снова.
Я воспользовалась случаем и заглянула в зеркало. Всё в порядке... насколько это возможно в мои преклонные лет;... И всё тот же блеск в глазах.
Развернёмся-ка лордам навстречу... вот так... плащом животик ненавязчиво задрапируем... волосы на ближнее к нему плечо перекинем... Моими духами пахнуло... тоже, между прочим, не хухры...
А вот и кофе! И дивная конфетка в хрустящем целлофане – круглая и белая, как маленький снежок... Тоже не для рекламы, но все догадались.
Кофе весьма недурён для придорожного кафе. Даже не в разовом пластике, а в фарфоровых чашечках. Как положено.
Выпили молча. Под шум дождя.
Мне стало окончательно ясно, что мужчина, спасший меня от разверзшихся хлябей, во-первых - слегка утомлён и весьма удручён, во-вторых - гораздо старше, чем мне показалось, но всё же явно моложе меня, и в третьих - довольно приятен в манерах и вполне интеллектуален, а вовсе не примитивно крут, чего вполне хватило бы для такой оснастки...
Как я всё это поняла, если мы провели пять минут в полном молчании? Разрешаю отгадать с трёх раз!
Он отнёс чашки и вернулся с запахом сигарет – видно, покурил по пути. Тоже приятный штрих – меня смущают некурящие мужчины. И я бы, впрочем, закурила, но мне не предложили. Ладно, не умру...
Тихо мурлыкнул, заводясь, мотор, и прервавшаяся музыка зазвучала снова. Теперь это были тёмно-лиловые, как мы их когда-то звали, в слегка изменённом, против начального, составе - с новым умопомрачительным вокалом... да, точно, альбом семьдесят пятого года.
- Что это за волна? – Спросила я.
- Это диск. Сборный.
- Довольно длинный.
- Эм пэ три. На семь с половиной часов.
- А-а-а... И все семь с половиной – вот такой замечательный коктейль?.. И вам нравится?
Он сказал с улыбкой:
- На оба вопроса ответ - да.
- По-моему, вы слишком молоды, чтобы любить подобную музыку.
Ну вот, началось... А ведь я не собиралась...
- Хотите сказать, что вы старше меня?
Х-м-м... Достойный лорда ответ.
- А вы хотите сказать, что моложе?
Это уже водевилем отдаёт, дамочка...
Мой собеседник оказался умнее:
- Какая разница, кому сколько лет. – И коротко глянул на меня. – Правда?
- Правда. – Сказала я и как-то подуспокоилась.
Не время сейчас для флирта – не то настроение у моего спутника. Да и я не в том возрасте... Ну, ладно, ладно! Ладно... Просто, скажем так, не те обстоятельства у меня сейчас.
Поехали.
В стекло били неутихающие потоки весеннего ливня. Мы молчали. Звучала музыка – аккомпанемент, иллюстрация, свидетель всей моей юности... Да что там юности!.. я по сей день с этой музыкой.
Забавные порой бывают в жизни совпадения! Только я подумала о том, как похожа наша нынешняя ситуация на кадры из Лелюшевского фильма, как Пьер Барух затянул ту самую самбу... ну, под которую, типа, про Бразилию своей жене, Анук Эмме, рассказывал.
Но это, оказалось, ещё не всё.
Мой сосед по подводной лодке усмехнулся:
- Я как раз вспомнил этот фильм.
Я засмеялась:
- Не поверите! Я тоже.
- Поверю. Что ж тут мудрёного! Случайные попутчики... Мужчина и женщина... под дождём в автомобиле.
И вдруг в нашей лиловой громадине стало совсем тесно. Как в том, приплюснутом, спортивном автомобильчике... совсем как в белом мустанге...
Нет, мне это совсем ни к чему! Ни сейчас, ни вообще.
Но почему?.. Что значит – ни к чему?..
А Джаггер уже шепчет на ухо чужой жене: Angie... Angie...
Я ж под это в своего мужа влюблялась на четвёртом курсе... И у Ирки на дне рождения под неё мы поцеловались впервые... На кухне... Весной.
Потом было лето и July Morning – мы все дурели тогда от Uriah Heep... И нашу малышку под них зачали... Может, потому и хороша так – и формой, и содержанием... и так гармонична... Наверно, в этом что-то есть... Как ты там, моя маленькая?.. Давно не виделись... Будь счастлива! Ну, хотя бы, как я – это уже не плохо. И муж пусть тебя любит, как твой папа меня любил.
- Вы Мураками читали?
В первый момент вопрос спутника меня удивил, честно говоря. Но тут же я поняла ход его мысли, его ассоциации.
- Вы о Рю или о Харуки?
- О Харуки.
- Харуки читала. – Я засмеялась. – Полагаю, вы тоже, иначе не спросили бы... Как он вам?
- Забрал.
- И меня забрал.
У меня тут же мурашки по коже пошли. И ком к горлу подкатил – такая вот реакция на немудрёную прозу этого такого неяпонского японца.
Я повернулась к моему капитану. Правда, очень усталое лицо. Понятно - за рулём, как минимум пятьсот километров... А то и больше.
Он тоже глянул на меня.
Глаза хорошие. Если подобной музыкой и литературой увлекается – ничего удивительного. И при этом – бизнесмен?.. Интересно, в какой области? А может, учёный?.. Или писатель?
Опасное это место – автомобиль! Да ещё под дождём. Опасней, чем купе на двоих в поезде дальнего следования. Не зря меня муж научил и в такси, и в попутку садиться только сзади. Знал, о чём беспокоился! Даже после того, как всё кончилось, после развода, помню, если приходилось с ним ехать куда, я только сзади к нему в машину и садилась. Пару раз в начале села на своё обычное место, сразу поняла – не стоит, опасно... главного назад не вернёшь, а так, длить агонию – зачем?..
Мы въехали в город. Дождя уже не было. Город сиял пронзительными, словно с нашатырным спиртом отмытыми огнями.
- Остановите у метро, пожалуйста, это как раз моя линия.
- Вы не рассердитесь, если я всё же до места вас довезу?
- Мне неудобно...
Он промолчал.
Ну конечно, я бы разочаровалась, высади он меня у метро...
- Вот сюда. Спасибо.
Он заглушил мотор.
Мне не хотелось с ним расставаться.
Да! Мне не хотелось никуда идти! Даже на эту долгожданную, многообещающую и волнующую встречу!
- Спасибо вам. Большое.
- И вам спасибо.
Я засмеялась:
- Мне-то за что?
- За приятную компанию.
- Мне тоже было очень приятно. Правда. – Сказала я и смутилась чуть ли не до слёз. – Спасибо.
Но открыть дверь и выйти я не могла.
Почему он не предлагает встретиться? Может, самой это сделать? Я ведь всегда так и поступала – все первые шаги исходили от меня. А тут – ступор. И он молчит.
Ну и ладно! Как хочешь! Я потянулась к ручке двери:
- Всего вам доброго. Вам стоит отдохнуть, вы очень устали.
- Вы правы. Я так и сделаю.
- Спасибо ещё раз.
- Не стоит.
- До свидания.
- До свидания.
Я вышла.
Клак - чпок!.. До чего же мягко... даже нежно, всё работает в дорогих машинах!..
Он не окликнул.
Я вошла в арку. Тишина за спиной.
Я выждала и выглянула на улицу. Он сидел, откинувшись на спинку кресла.
Мне захотелось броситься назад. К нему.
Но я вошла в подъезд.
* * *
У Ирки дым коромыслом. Да, у той самой Ирки - моей подруги с яслей, одноклассницы, однокашницы и коллеги. Ей сегодня пятьдесят пять.
Мне велено было прийти за полчаса до назначенного гостям времени, во всей красе, в подготовке не участвовать, чтобы внешность не попортить.
Дядька её овдовевший, видите ли, на меня глаз положил... не помню уже, где, но недавно совсем – заинтересовался. Впрочем, меня-то он знает давно, лет десять - как из Приморья сюда переехал, - у Ирки и виделись несколько раз. Но мы при мужьях-жёнах обретались до недавнего времени, да под крышей ближайших друзей-родственников собирались, так что, считай, бесполыми были... Категория возрастная хоть и одна, да по статусу мы не ровня, в разных социумных нишах, как теперь говорят, тусовались. Он – полковник каких-то там род;в, нынче при штабе служит... А, вспомнила - пограничник. Молодой парниша, на два года всего старше нас – пятьдесят семь минуло. Бравый такой, спортсмен – лёгкой атлетикой занимался, разряды какие-то имеет. Аккуратен и приятен внешне. И не дурак. Здоровый образ жизни: зарядка, природа, витамины. Только вот к военным у меня... как-то душа не лежит. Не знаю даже, почему, объяснения нет. И к некурящим. И к зарядке утренней с витаминами тоже...
Сказать, что я сильно замуж рвусь, не могу. Так, для поддержания тонуса, разве... А может, что и получится. Старость коротать вдвоём всё же веселей. И материальная сторона – увы, не последнее дело.
Господи!.. Да о чём это я?! Старость! Какая старость?! Я и старость - понятия несовместимые! По крайней мере, в ближайшие пятьдесят лет. Материальная сторона... ой, меня сейчас, пардон, стошнит!..
Ладно. Успокоились! Просто проверим свои женские способности. Я после развода себе ещё ни разу не позволила, между прочим... А уже два года прошло. Ну, не то чтобы я мораль блюду – чепуха всё это! – просто никто меня пока не раскочегарил до такой степени, чтобы...
Как не раскочегарил?.. А сегодняшний спаситель? Кстати, как он там - бедный, усталый?..
Какой же приятный мужчина! Фу, п;шло прозвучало...
Лучше так: вот это мужчина! я бы в него влюбилась! Просто, очертя голову!..
А может, уже влюбилась?.. Неужели не встретимся больше? Жаль... Город большой... Да и отсюда ли он вообще? Может, проездом? Если судьба – встретимся, я знаю! Даже на другом конце земли – если судьба. А если нет?.. Тогда и жалеть нечего!
А ведь жаль... Ой, как жаль. Просто хоть плачь...
И я заплакала. Бо-оже мой - как же я разревелась!..
Ирка потащила меня в ванную.
- С ума сошла?! Что с тобой? Посмотри на себя! Пришла – ягодка, а не баба! И – на те! Сейчас нос распухнет! Да что с тобой? Родная моя... Ну, что с тобой? Волнуешься, что ли? Да он у тебя в кармане! Он мне говорил. Даже невзирая на красный нос!
- У-у-у... Так и сказал, что ли?.. У-у-у... – Выла я.
- Так и сказал... Ну всё! Хорош! Разошлась невеста! Быстро – холодную маску... сейчас лёд принесу... Вон, уже народ повалил... Красься сейчас же! Я пошла гостей встречать.
Я привела себя кое-как в порядок. Только глянула в последний раз в зеркало, снова как разревусь...
Влетела Ирка. Увидела новые потёки свежей краски под глазами.
- Тебя по щекам отхлестать? Чтоб в себя пришла?.. Ну, Симонушка, ну что с тобой?
- Я влюбилась...
- Боже мой! Когда ты успела?
- Час назад.
- Господи! В кого?!
- Не знаю... – И я снова заревела.
Ирка не стала церемониться, наклонила меня над раковиной и принялась смывать второй вариант боевой раскраски для особых жизненных ситуаций. Промокнула мне лицо ледяным полотенцем и вышла. Через секунду она принесла стопку коньяку и заставила выпить.
Меня, естественно, посадили рядом с Ростиславом Евгеньевичем. Он, естественно, вёл себя как уже вошедший в права владения. Деликатно, конечно, но вполне конкретно.
Иркина мама, Мирослава Евгеньевна, поглядывала на нас тоже совершенно конкретно – с тихой умильной радостью. Её младший братик – любимец и гордость их большой славной семьи. Славной во всех отношениях: славный некогда папа, Иркин дедушка, Евгений Ростиславович, учёный-филолог, славный дедушка-прадедушка, капитан парусного судна ещё при царе - плюс пятеро славных детей: Мирослава, Болеслав, Владислава, Ярослав и Ростислав – и ни одного слесаря! Или товароведа овощного магазина, на худой конец.
Чем её радовала такая партия для братика, как я? Ума не приложу!
Первые тосты отгремели залпами шампанского и отзвенели хрусталём. Массовики-затейники с нашей кафедры, руководящие юбилейным процессом, объявили перерыв.
Я рванула на кухню – покурить и отдохнуть от тотальной опеки.
Ирка, конечно – за мной.
- Ну, что – прошло?
- Не-а. Только началось.
- Что ж теперь Ростиславику, наизнанку выворачиваться?
- Не стоит. Я попробую... – И осеклась. – Господи!
Ирка проследила за моим взглядом:
- Что?.. Что ещё?!
В другом конце двора, напротив Иркиного окна стояла наша лиловая подводная лодка со спящим в ней капитаном дальнего... очень дальнего плаванья.
- Я сейчас. – И я бросилась из квартиры.
Он и вправду спал – откинул своё кресло и спал. Галстук ослаблен, верхние пуговицы сорочки расстёгнуты, руки на груди скрещены, дышит глубоко и ровно...
Я не хотела его будить. Но на улице было ещё не слишком тепло, а я выскочила, как была – в своём вечернем наряде и на шпильках.
Я обошла машину и тихонько попробовала дверь.
Клак! – открыто.
Какая халатная беспечность!.. Какая милая оплошность!..
Он не слышит. Так устал! А если бы это была не я, а злоумышленник?..
Услышал.
- Простите! Я не хотела вас тревожить. Я... я замёрзла.
Он недоумённо посмотрел на меня. Потом улыбнулся. Поднял спинку кресла. Глянул на часы.
- Почти два часа проспал.
- Вы всё время здесь?..
- Мне некуда ехать... Пока, во всяком случае.
- Поехали ко мне! – Я не успела даже обдумать приличность такого предложения.
- А мы разве не у вас?
- Нет. – Я засмеялась. – Мы у моей подруги. У неё юбилей... Ой! – Опомнилась я. – Вы, наверно, голодный... А от меня, наверно, шампанским... Ну не будете же вы ночевать в машине! У меня трёхкомнатная совершенно пустая квартира. Я вас покормлю. Не возражайте! – Впрочем, он не очень спешил это делать. – Я сейчас!
Я влетела к Ирке. Затейники уже рассаживали народ на второй присест.
- Ир! На минутку! – Мы зашли на кухню. – Прости меня. Я тебе всё-всё!.. Потом!.. Ну, ты же моя родная, единоутробная подруга! Ты женщина, наконец! Ты не можешь меня не понять!.. Он меня спас, между прочим! Я не могу его бросить! Сюда тоже не могу привести – ты же понимаешь...
Но Ирка уже собирала мне пакет с едой:
- Водку? Коньяк? Шампанское?..
- Моя ты драгоценная! – Я едва не плакала от распиравших меня чувств. - Я тебе всё-всё потом расскажу... Прости.
* * *
- Раздевайтесь. Проходите. Я на кухню. Хотите в душ? Или ванну примите... Вот только мужского у меня в доме ничего нет, чтоб вам переодеться.
- У меня всё с собой. – Он потряс объёмной сумкой – дивной сумкой из натуральной кожи, моей мечтой, можно сказать, я к такой уже лет десять приглядываюсь, да за ценой всё никак не угонюсь...
- Вот здесь располагайтесь. – Я провела его в дочкину комнату. – Шкаф почти пустой... располагайтесь.
Я накрыла стол в гостиной, приготовила своему постояльцу постель, а он всё не выходил. Заснул? Послушала – нет, плещется.
Появился - свежевыбритый и благоухающий, в джинсах и джемпере – по-домашнему.
- Ничего, что я в таком виде? Устал от костюма...
- Просто замечательно! Ничего, что я так?.. Не успела от вечернего наряда устать. Да... не пора ли нам?.. – Я протянула руку. - Симона.
Он улыбнулся:
- Очень приятно. Олег.
Мы ели какое-то время молча. Впрочем, я не была голодна. А гость мой, похоже, желудок свой заправлял ещё раньше и дальше, чем бензобак.
Выпили шампанского за мою подругу. Потом – за дождь. Потом я сварила кофе - после того, как Олег меня убедил, что спать он не хочет, а захочет, так никакой кофе ему не помешает.
Но спать мы не захотели ещё очень долго. Мы проговорили часов до четырёх. А когда всё же разошлись, я не смогла уснуть. Я лежала, глядя в потолок, и почти беспрестанно плакала. Подушка промокала, я переворачивала её, потом брала другую...
Отключилась я, когда на соседнем перекрёстке стали погромыхивать трамваи и солнце уже ползло по крышам.
Я проснулась, тем не менее, первой. А может, Олег не выходил, пока меня не услышал?..
Было около десяти. Мы завтракали на кухне.
- У вас есть сегодня дела? – Спросил Олег.
- Встреч никаких. А дела мои... они всегда со мной. Но ничего срочного. Можете...
- То есть, вы будете дома?
- Могу быть, могу не быть. Лучше скажите, если вам что-то нужно. Я к вашим услугам.
- Да нет, помощи мне не требуется. Мне нужно заняться разведкой и кое-какими формальностями, от этого будут зависеть мои дальнейшие планы. Вы не против, если я до вечера оставлю у вас свои вещи?
- Ну конечно! О чём вы!.. А что вечером?
- Если всё пойдёт удачно, будет, где остановиться... или сниму гостиницу.
- А если не удачно?
- Не знаю. - Он опустил глаза. – Возможно, буду проситься к вам ещё на одну ночь.
- Вам о-очень долго придётся проситься! – Я сказала это таким тоном, что он вопросительно и почти испуганно вскинул на меня взгляд. – Потому, что вы меня обидели, – добавила я, глядя на него.
Он понял, в чём дело, и улыбнулся:
- Простите.
- Прощаю. Езжайте. До вечера.
Я дала ему свои телефоны, взяла его номер и сказала, что, как максимум, могу отлучиться к Ирке, но ненадолго, и чтобы он звонил немедленно, как только будет знать исход сегодняшнего мероприятия.
- Ну, и просто так, звоните. Я переживаю за вас.
- Спасибо. Обязательно. – И ушёл.
Я проводила машину взглядом из окна его... то есть, дочкиной спальни и пошла в свою, плакать дальше.
Позвонила Ирка. Я рассказала ей всё по телефону: приехать она не могла - вот-вот ближний круг на обед соберётся. А я сама туда ехать не хотела. Я ничего не хотела. Я никого не хотела видеть. Кроме.
- Ну, и что ты ревёшь?
- Не знаю, Ирка! Как начала у тебя, так остановиться не могу.
- Плохой это признак, дорогая. Аналогичный случай был в Тамбове... Помнишь мою давнюю любовь?
- Помню, ты рассказывала, я тогда понять не могла... А сейчас вот сама... Прямо извержение...
- Ну, что делать?.. поплачь... Я с тобой. Я люблю тебя. Сказать тебе «брось» не могу. Сердцу не прикажешь. А вдруг радостью обернётся?
- А вдруг...
- Так или иначе, теперь только вперёд. И глупостей не делать. Так?
- Так. Хотя... когда же ещё глупости делать, если не сейчас? Нельзя ж совсем без них жизнь прожить...
- Ростиславик расстроился. Соврать пришлось.
- Ой, как мне это сейчас до лампочки!
- Ой, как я тебя понимаю! Если б ты клюнула на него... ну, прости, я бы тебя не поняла... честно! Ты б меня разочаровала...
- Ах, ты, паршивка!.. Что ж ты меня тогда сватала?!
- Да не я, говорю ж тебе, мамуля моя.
- Наташку надо ему мою подсунуть, ну, старую деву, ты знаешь. Вот парочка будет: утренние пробежки, жевание сырого овса...
- Аутотренинг, - подхватила Ирка, - релакс, отвары трав на ночь...
- Очистительные клизмы...
Мы повеселились по этому поводу, и я слегка отошла.
- Спасибо тебе, Ир. Прости меня.
- Всё хорошо. Целую. Пока.
- Пока. Целую.
И мне вдруг окончательно полегчало. Акуна матата! Так или иначе.
* * *
Когда он сказал «я беден, как церковная мышь», я засмеялась и сказала, что, наверное, это какая-нибудь Ватиканская церковь.
Он тоже засмеялся и сказал, что у этой мыши даже церкви теперь нет, только и осталось - машина, то, что на ней, мыши... на нём, то есть, надето, да крошки в карманах: пластиковая карточка с мелочью сотен в шесть-восемь и, если удастся какой-то счёт спасти, так ещё несколько тысяч евро.
Ничего себе, мелочь, подумала я скоропалительно, но потом поняла: у кого жемчуг мелкий, а у кого щи пустые… Всё закономерно.
Нет, с такими глазами в бизнес забираться противопоказано. Хотя... там ведь, в основном, жена бывшая всем заправляла да её семейство. А он – интеллигент, на своей репутации всё дело держал. Доверчивый до глупости — вот и обвели его вокруг пальца. Ещё не известно, сама ли жена с собой покончила... Это он с похорон едет.
Но я-то у Ирки ревела – ещё знать ничего не знала! Да и ночью и сейчас не над его же тяжкой судьбиной убиваюсь.
А что тогда? Не знаю... не знаю. Просто душу тянет... ну просто клещами и тисками... Может, правда, сердце безнадёгу чует? Как у Ирки тогда – так ничем и закончилось, только крови со слезами пролила море. А ведь в начале всё прекрасно было – просто сказка! Ну ни дать, ни взять - плохое кино! А она ревёт, дурёха. Сначала мы думали – от счастья. Потом поняли – от счастья не плачут месяц и другой. И точно: полгода - и конец. Как чуяла. А может, наоборот – наплакала-накликала?..
Тогда – хватит! Только позитив в сознании!
Кстати, скоро пять, Олег может вот-вот вернуться. А ну-ка – в ванную!
Его бритва, одеколон, щётка зубная... Всё дорогое, добротное. Рубашка... пахнет приятно... Полотенце даже с собой взял... пушистое, тоже пахнет приятно. Он им вытирался...
Стоп! Спокойно. Не впадайте, женщина, в преждевременный экстаз... И плакать не надо! Ну что это такое!? Может, климакс близится?..
Запиликал мобильный. Высветилось: ОЛЕГ.
- Да, Олег, слушаю вас.
Он сказал, что всё хорошо, что будет в течение получаса.
Я сказала: жду с нетерпением.
На душе расцвели подснежники. Это сразу же отразилось на лице.
Вот и хорошо, так держать!
* * *
Он пришёл с полными пакетами всякой всячины.
Я вопросительно посмотрела на него.
- Отпразднуем маленькую удачу.
- По-моему, вы всю свою маленькую удачу вот сюда... – я показала на пакеты, – ...вот сюда и спустили.
Он усмехнулся, а я добавила:
- Хотя, вероятно, у нас с вами масштабы разные.
Этот вечер не был похож на вчерашний. Мой гость был оживлён, и если бы не его сдержанные манеры, можно было бы сказать – игрив. Он не стал рассказывать, что за удача ему улыбнулась. Сказал только, что это ещё не всё, что забрезжила другая надежда. Но кроме этого появилось и нечто более важное: осознание суетности, неполноценности и ограниченности его существования... Одним словом, его наивысшее представление о себе и своей жизни никак не вяжется с нынешними реалиями.
Не так давно мы с Иркой, всю жизнь задумывавшиеся над такой тривиальной, но неразрешимой темой, как смысл существования конкретной личности и человечества в целом, начали подбираться к ответам на свои вопросы. Если до недавних пор в нашем распоряжении были только философские труды идеологов материализма, потом – Библия и её толкования религиозными идеологами, то сейчас открылись несметные богатства «независимой» духовной литературы, которую мы то рвали друг у друга из рук, то зачитывали одна другой целыми страницами по телефону. Так что, его размышления мне очень хорошо знакомы...
Он рассказал... нет, это слишком громко сказано – несколькими короткими фразами он дал мне понять, что на протяжении вчерашнего дня, проведённого за рулём, он переосмыслил всю свою сознательную жизнь: и дело, которым занимался последние десять лет, и отношения с женой и дочерью, и даже с самим собой.
Подозреваю, что, если бы он был чуть разговорчивей, я могла бы узнать много любопытного. Не про его личную жизнь, конечно же! – а про его личные поиски и открытия. Но с большей непосредственностью он говорил на общие темы, нежели о себе.
Мы вновь завелись - как на музыке. Это была та же перекличка: словно паролями мы перебрасывались именами, терминами, понятиями. И здесь у нас был один общий знаменатель.
Всё с большим интересом мы всматривались друг в друга. Всё чаще замолкали, и всё теснее становилось в комнате...
Я поднялась под предлогом убрать со стола, предложив гостю покурить, если у него есть желание – и вышла на кухню.
Олег пришёл за мной почти тут же. Я стояла у раковины и мыла виноград. Он встал рядом, прислонившись к дверному косяку. Я закончила своё дело и сложила фрукты в миску. Спрашивать его, не нужно ли ему чего, зачем он пришёл и так далее, было бы абсолютно глупо.
Мы оба прекрасно понимали всё – и почему вышла я, и почему он последовал за мной. Я просто стояла у раковины, повернувшись лицом к нему и глядя на полотенце, которым тщательно вытирала и без того уже осушенные руки.
Он сделал шаг ко мне, забрал и положил на стол полотенце. Потом едва коснулся рукой моей щеки.
- Если я не то делаю, остановите меня, – тихо сказал он.
Я подняла лицо и положила ладонь ему на грудь.
- Давайте на ты?
- Давайте. – Сказал он.
* * *
Я говорила, что живу без мужчины почти два года?.. Говорила. Не сказала только, что это весьма нелегко для женщины моего склада.
С одной стороны – я не ханжа, и секс всегда был моим любимым занятием, с другой – секс без любви, или, как минимум, без близких дружеских отношений для меня абсолютно невозможен.
В этом смысле я совершенно не вписываюсь в стандарты, бытующие на страницах глянцевых журналов для шалуний и баловниц, кишащих разнообразными советами женщинам. И одиноким, в частности.
Моя замужняя жизнь сопровождалась гармоничными физиологическими отношениями, и три моих измены – одна по жуткой влюблённости, другая по случайности, а третья из любопытства – только укрепили привязанность к мужу и убедили меня в собственной моногамности и в непреложной необходимости супружеской верности лично для меня.
Расставшись с мужем, я попыталась восстановить отношения с мужчиной, с которым мы были близки какое-то время... С тем, с которым из любопытства. Мы были коллегами несколько лет, у нас было множество общих интересов и... как бы это сказать... одна волна, что ли - мы общались порой без слов.
Однажды нас занесло. Это было восхитительно – в постели мы тоже оказались на одной частоте. А главное, не было тоски при расставании и изнывания при ожидании встреч. Просто – тихий праздник жизни, который всегда с тобой.
Потом он уехал на несколько лет. Потом вернулся, но работали мы уже в разных местах.
Когда я осталась одна, я долго раздумывала, прежде чем позвонить ему. Подвернулся повод – его день рождения, который рядом с моим, на день раньше. Я позвонила, поздравила.
На следующий день мы встретились, поужинали в ресторане – это было его поздравление мне. И я поняла, что дважды в одну реку... не возвращайтесь к былым возлюбленным... - ну и так далее.
Он был уже не тот. Мы были уже не те.
Он предложил вспомнить старое, но у меня ничего не дрогнуло внутри – а без этого я не могу.
Я чем-то отговорилась тогда, а потом всё забылось. Мы по-прежнему звоним друг другу в Новый Год и дни рождения. Между нами всё та же теплота и абсолютное понимание. Но больше мы не виделись – вскоре после нашей последней встречи он уехал очень далеко и уже навсегда.
* * *
Если с учётом моего столь долгого одиночества разделить произошедшее на двадцать восемь, то всё равно – это было здорово!
В самом начале я по оплошности – ну да, потеряла навык, вот и крыша съехала! - опередила его на полшага. Он тут же, без сопротивления уступил мне инициативу.
Похоже, он остался не просто доволен, а ещё и приятно удивлён. Скажу без ложной скромности, я умею доставить наслаждение мужчине – такое же, как себе, а может и большее – я в любовных отношениях без комплексов.
Потом мы говорили, говорили... И Олег стал другим.
Да, я всегда знала: постельное общение – если двое увлечены обоюдно и отдаются друг другу на равных, - ни с чем... почти ни с чем не сравнить... Ну, разве что, с Богом вот так же, без деления на ты и он... всем существом... всеми семью существами... или сколько там их у нас...
Потом капитаном был он. И тоже меня удивил: откуда... ну откуда он знает, что мне так, а что не так?.. Хотя вопрос, конечно, риторический.
А потом, разумеется, я снова плакала, не объясняя причины. Тем более что я её и не знала. Мой деликатный мужчина истолковал это, видимо, как-то по-своему и ни о чём не спрашивал. Только гладил меня по волосам и дышал в висок.
* * *
В субботу у меня в час занятия – одна пара. Олег предложил отвезти меня в институт, а потом забрать.
Мы ехали по солнечному городу. Я смотрела на него всю недлинную дорогу. Он изредка поворачивался ко мне и улыбался.
Меньше двух суток прошло с того тёмного дождливого вечера, а мир изменился так резко: теперь вот солнце и день. И мы совсем другие. Правда, мне по-прежнему пятьдесят пять, а ему – сорок четыре. Но это уже неважно.
Ирка была на кафедре – у неё тоже в час пара.
- Всё ясно, дорогая. – Сказала она, глянув на меня, и обняла.
- Правда? – Спросила я и смутилась.
- Как божий день... Всё ещё плачешь?
- Иногда.
- Ну, это уже обнадёживает.
У нас не было больше времени, и мы договорились на днях повидаться.
После занятий нас встречали: меня Олег на... ну, на своей машине, Ирку – муж на жигулях. Но это так, ни к чему...
Вышли вместе. Я подошла к её Ваське, мы чмокнули друг друга в щёчку и обменялись парой дежурных фраз.
Мы с ним были своими до безобразия и знали друг о друге всё и даже больше. За тридцать-то пять лет!.. Ирка два раза пыталась уйти от него. В первый раз дети были неподходяще маленькими – восемь и три - подумала она, подумала, да и осталась. А во второй, семь лет назад, уже и ушла было, да сперва матушка её к благоразумию призывала: ну как же, не подобает их славным семьям распадаться по иной причине, кроме кончины!.. - а потом уже и уходить не к кому было... Это та самая её кроваво-слёзная любовь была.
А Васька... Васька хороший парень, но пресный до исступления – как Ростиславик.
Я сделала обоим ручкой и пошла к своему лайнеру цвета лилового жемчуга.
Мне навстречу, перекрывая свет весеннего солнца, сияли тёмно-серые глаза и едва заметная улыбка на губах. На тёплых, нежных, ласковых до умопомрачения губах...
Он смотрел на меня. Я - то на него, то опускала взгляд.
Я не выдержала:
- Мы так и будем?..
- Можно тебя поцеловать? – Перебил он.
- Я же этого жду. – Сказала я, и попыталась быть весёлой.
Мы утолили жажду. Сразу стало легче. Даже несмотря на то, что страшно захотелось продолжения.
- Ты свободна?
- От всего и всех, кроме тебя. А ты?
- Я третьи сутки... как птица.
- И у тебя сегодня никаких дел?
- Нужно в одно место заехать, кое-что проверить. Хочешь со мной?
- С тобой я хочу всё.
Он завёл мотор.
* * *
Старая часть города. Старый дом, старый двор с решётчатыми забором и воротами. Дворницкую будку уже успели употребить в качестве киоска по продаже пива, сникерсов, памперсов и прочей насущной мелочи и закрыть по причине внедрения принципов глобализации - борьбы с мелкими торговыми точками.
Как след недавнего предназначения кирпичного флигелька, над забитым досками окошком ещё болталась выцветшая вывеска с омерзительно-жутким названием, выкопанным из недр какого-нибудь научно-популярного справочника по морской флоре и фауне.
Мы поднялись на второй этаж. На площадке было всего две двери. На месте третьей явно читался след замурованного и закрашенного проёма.
Олег принялся отпирать массивную, обитую мятой кожей дверь. Четыре ключа, по очереди вставленных в замочные скважины – и мы вошли.
Внутри оказался весьма прилично обустроенный офис. Олег закрыл за нами дверь на ключ и цепочку. Щёлкнул выключателем – никакого результата. Поднял трубку ближайшего телефона и сказал: «отключён, разумеется».
Потом предложил мне осмотреться и стал тасовать кипу вынутых из почтового ящика бумаг. Рекламные листовки и проспекты он отправлял в мусорную корзину, стоящую тут же, у стола, а письма сортировал, разложив на кучки.
Я осмотрелась.
Три больших помещения на два и три рабочих стола, комната - то ли для отдыха, то ли для посетителей - с диванами и креслами, кабинет посолидней на одного, два туалета, две душевых, кухня. Я открыла холодильник – несколько коробок с соками, раздувшаяся упаковка сливок, две скукоженных пачки сыра и окаменевший эклер. На окнах зачахшие растения. По всему видно, что здесь давненько не ступала нога человека.
- Это твоё? – Я вернулась к Олегу, он сидел за столом и отстранённо смотрел перед собой.
- Есть надежда, что моё. Проверю в понедельник. – Сказал он куда-то в пустоту, словно робот-автоответчик. Потом, вернувшись в реальное пространство, обратился ко мне: - Был бы свет, здесь можно было бы жить.
- Тебя что-то не устраивает там, где ты живёшь сейчас?
Он, видно, готовился к этому разговору.
- Симона. – Начал он, сосредоточенно потирая пальцем край стола. - Выслушай меня. – Он глянул мне в глаза. – Я ещё не всё знаю о своём нынешнем положении. Мне многое нужно выяснить, проверить, уточнить. Я не хочу быть тебе обузой, у меня много проблем... Я не хочу, в конце концов, навлекать на тебя...
Я не дала ему договорить:
- Олег. Я могу уйти. Просто, без обоюдных объяснений... без базаров. Приедешь, заберёшь свои вещи.
Как благородно!.. У меня уже начинал подрагивать голос. Но плакать я не собиралась! Ни в коем случае!
- Нужно будет с женщиной переспать – я к твоим услугам. – Добавила я.
Как изящно! А?!.
Он поднялся, подошёл ко мне.
- Прости. Ну прости. Симона.
А я уже заливалась в платок...
Он попытался обнять меня. Я вырвалась и отошла в угол, к погибшему фикусу – лучшей декорации для моей скорбно вздрагивающей фигуры придумать было бы трудно - села на подлокотник кресла и принялась сморкаться и вытирать щёки.
Не могу сказать, что я злилась или обижалась. Всё-то я прекрасно понимала: его лучшие намерения по отношению к малознакомой женщине... просто и конкретно. В душе моей был покой. Но упустить предлог избавиться от невесть с чего и каким органом начавшей два дня назад активно генерироваться слёзной жидкости я, конечно, не могла.
Я гордо поднялась и независимой походкой отправилась в туалет.
Вода в кране, не в пример электричеству и телефонной связи, имела место быть. И даже двух разновидностей – холодная и очень холодная... Холодная, правда, скоро стала-таки горячей.
Я отёрла лицо – макияж не сильно пострадал. Когда я встретилась в зеркале с собственным отражением, мне стало одинаково и стыдно, и смешно. Посмеявшись и постыдившись, я вышла.
- Олег, – сказала я, не глядя на него, – давай с самого начала и откровенно... – Я разглядывала глянец маникюра на среднем пальчике с поломанным ноготком. - О себе... Я женщина свободная. И в том числе от страхов, предрассудков и самоедства. Мне много лет. У меня богатый жизненный опыт. У меня солидный духовный багаж. Поэтому, если я что-то делаю, на что-то иду, что-то выбираю, я делаю это о-соз-нан-но. – Я подняла глаза. Он смотрел на меня серьёзно, но как-то... легко.
- Я попросил у тебя прощения. Ещё раз – прости. Я тоже свободный мужчина. От многого. Но, как видно, не от самоедства, как ты это называешь. В данном случае я бы назвал это ответственностью. Понимаешь?.. Я пока не знаю, что меня ждёт. Возможно, полное разорение. Это в лучшем случае. В худшем... – Он взял со стола, за которым сидел, надорванный конверт и сложенный лист и протянул мне.
Конверт был чистый, бумага тоже. Я посмотрела и то и другое на просвет – ничего.
- Что это значит?
- Это очень плохая весть. – Сказал он.
- Что ты имеешь в виду?
- Это наш с женой условный сигнал. Мы договорились ещё очень давно, когда дело своё начинали... Ну, знаешь, насмотрелись тогда и фильмов, и сводок, и процессов... Короче, если что, мы извещаем друг друга вот таким образом.
- Но о чём он должен сказать: получателю что-то грозит, или отправителю?
- Хороший вопрос! – Он усмехнулся. – Если лист один, значит, отправителю, если два – обоим, если три, то получателю.
- Но он не по почте отправлен. Как же узнать дату?
- По большому счёту, это уже не важно.
- Ну да... – дошло до меня.
- Не важно, но интересно, – сказал Олег. – Так вот. Наш ящик имеет такую конструкцию, что каждая опускаемая в него корреспонденция, падает на предыдущую. Это... – Он сделал жест в сторону конверта и бумаги. - Это лежало между прошлой пятницей и нынешним понедельником. Она по... она умерла в воскресенье.
- А как вы предполагали доставлять сигнал?
- Тоже хороший вопрос! – Олег снова усмехнулся. – Если есть возможность, доставить самому, если нет – курьером.
- А где ваше... ну, ваше дело?..
- Где расположено наше производство?
- А у вас производство?..
- Да. У нас... Впрочем, не важно пока. Так вот, оно здесь, в пригороде. А вот это – один из офисов. В нём уже не было большой нужды, и мы его прикрыли пару месяцев назад. Все ключи только у меня. Главный офис там, откуда я еду. Моя жена оттуда родом, там же её дядья и брат, которые участвовали в деле...
- И которые тебя обобрали?
- Да. Так вот, она оттуда порой неделями и месяцами не выезжала. Я с прошлой среды был на выставке в Москве и должен был вернуться только в нынешний четверг, она это знала. Тем не менее, каким-то образом она привезла или переправила этот пакет сюда за день-два до гибели. А в воскресенье вечером позвонил её брат и рассказал о произошедшем... Похороны были в среду. В четверг утром я двинулся сюда.
- А как она?..
- Якобы... повесилась. В подвале. В бойлерной. В нашем... в своём доме. Мы когда-то большой дом построили там, она в нём и жила последние года три. Там места красивые... очень красивые...
- Одна?
- Жила? Одна. Кто-то был у неё... но не слишком легально. У него семья...
- Так ты хочешь сказать?..
- Честно, я настолько туп в детективно-дедуктивном аспекте... Я ничего не могу сказать, потому что мне ничего не ясно, что касается её гибели. Она была формальным директором. Брат младший – фактическим. Оба дядьки её вроде снабженцев, но контролировали абсолютно всё. Я был... что-то наподобие отдела договоров в одном лице: переговоры, контракты и всякая всячина представительская. Наши с ней проценты начали волновать родственников несколько лет тому назад. Они всё пытались устроить перераспределение. Хотя пришли в уже раскрученное дело... На наши деньги раскрученное и нашими силами. Нам просто стало не хватать людей, решили, что свои лучше чужих.
Он достал сигареты и спросил меня:
- Можно?
Я тоже закурила.
– Когда мы с ней развелись, то договорились, что всё остаётся по-прежнему. Я рассказывал тебе в общих чертах... Она не возражала. Ну, а они, видимо...
- Неужели можно убить родную сестру и племянницу из-за денег? Нет... я знаю, можно и за бутылку водки убить... Но они-то не того уровня, я так понимаю?
- Она из странной семьи. Очень странной. Я ничего не знал о ней, когда мы познакомились. Меня смущало, конечно, что она с родителями не контачит: ни меня с ними не знакомила, ни на свадьбе их не было.
- Ну ты-то в дело родственников брал – видел же, что за люди.
- Видел. Хваткие мужики, сметливые, шустрые. Башка на месте. То, что нам в то время и нужно было. Крутились, живота не жалели. Потом, когда выплыли на ровное течение, приосанились...
- ...Времени много свободного появилось. Осмотрелись они и призадумались...
- Да. Так и получилось.
- А следствие было?
- Вроде, было. Всё всем вроде бы очевидно. Она попивала... в последнее время особенно. Никто не сомневался в том, что это... суицид.
- А ты веришь?
- Пятьдесят на пятьдесят.
- Но как же ты всё это тогда оставил, если допускаешь убийство?
- Вот это – главный вопрос. Давай позже продолжим. У тебя есть выход в интернет?
- Ай, всё руки никак не дойдут модем купить... Дочь ругает...
- Я возьму модем и подключу тебя. Надо бы почту проверить, но... тут электричества нет. Кстати, офис этот – единственное, что на меня было оформлено из недвижимости.
- А они не будут тебя?..
- Это такие копейки по сравнению с тем, что они загребли! Они, наверно, и не помнят о нём. Мы с женой им занимались – и выбирали, и покупали, и ремонтировали.
- Тут же две квартиры! Ну это ж не меньше, чем... боюсь предполагать, я тупая в этих делах... тысяч сто?
Олег засмеялся.
- Однажды в третьем классе на уроке арифметики учительница писала на доске задание и транслировала его вслух. И вот она диктует... мы тогда деление больших чисел с нулями проходили... диктует: сто тысяч... Тут я как свистну! От неожиданности... Такая вот реакция на большое число. Анисья Трофимовна... это учительница первая моя, оборачивается. Я, поняв, что произошло, смотрю на неё выжидающе, и тут Людка, моя соседка по парте, говорит: это я, Анисья Трофимовна, я больше не буду. Ну, та укоризненно покачала головой и всё. Пронесло. Я Людке потом говорю: что это ты решила меня выгораживать? А она: тебя бы из класса выгнали, а меня нет... Она отличница была. – Олег помолчал. – Так вот, если я скажу, сколько это стоит теперь, то свистнешь ты.
- Не говори! Потом... Ничего же себе они тебя обобрали, если это – копейки!
- М-да.
- И что ты намерен?..
- Пока – отдохнуть. До понедельника. Ты не возражаешь?
И он принялся собирать что-то в большую коробку, которую достал из кладовки.
- Я не разглядел, что у тебя за компьютер, давай, заберём какой-нибудь? Они здесь мощные все... мы не мелочились.
- Не надо. Пригодятся ещё...
- Ну, если только на хлеб менять. – Он усмехнулся. - Бизнесом я больше не занимаюсь.
* * *
- Ты так спокоен, - сказала я, - словно просто проиграл партию в шахматы.
- Ты в точку попала, - сказал он, - возможно, даже не просто спокоен, а радостен. Это то, о чём я размышлял всю ночь после похорон и день за рулём...
- Пока меня не подобрал, - перебила я.
- Пока тебя не подобрал, - повторил он и прижал меня к себе. - Ты мне как ангел послана была, ты знаешь это?
- Мы все друг другу ангелы, ты же знаешь...
- Да, - сказал он, - знаю... ничего просто так не происходит на белом свете. Не просто так всё, что со мной произошло, не просто так именно ты... Как мудрые учат: не можешь изменить ситуацию, измени своё отношение к ней. Когда пресс родственников усилился, я стал подумывать о выходе из дела... - Олег усмехнулся. - О выходе! Меня и не было в этом деле. Даже квартира, в которой я жил... - он назвал улицу в центре – тоже на жене, они у меня ключи забрали на похоронах. Так вот, меня не было ни в одной бумаге. Получал официально зарплату как наёмный клерк. Офис, правда, на мне... как квартира на частное лицо куплен. И один из счетов на моё имя открыт, левый, так сказать… так мы с него оба снимали когда кому и сколько нужно.
- Это тот, который ты проверить хочешь: цел или подчищен?
- Да. Так вот, о ситуации. Я собирался всё это бросить по двум причинам. Во-первых, занялся я этим случайно... долго рассказывать всю историю... подвернулась возможность, короче. Мы с женой азартные были ребята, рискнули кое-чем, а оно возьми, да и закрутись. Легко далось, легко шло. Только было я заскучал, как заказ большой свалился с неба, расширили производство... а тут и родственники подвернулись. И вот вскоре и тесно стало, и скучно. Во-вторых, развод… мы отдалились, и мне совсем неинтересно было уже заниматься не своим делом да с чужими людьми. Короче, не моё это было с самого начала, а последнее время просто тяготить начало. Я жене говорил: давай поделим всё и я уйду, а вы работайте дальше, мне ничего не надо с ваших прибылей. Родственников не устраивало, что мне достанется половина, они-то на большее претендовали. Ну, вот и добились... теперь всё в их руках. Может, плюнь я на всё и уйди раньше, жена жива бы осталась.
- Только не начинай из себя причину её смерти лепить! – возмутилась я. - В конце концов, то, что произошло с ней, тоже не просто так. Тоже её личный выбор. Даже если это и не она сама... Прости.
- Я понимаю...
- А дочь?
- Дочь... Дочь хиппует. В семнадцать ушла из дому, обвинив нас обоих в заземлённости, примитивности, мелкобуржуазности. Жила у друга, музыканта довольно известного. Потом, год назад они оба как-то умудрились в Европу проникнуть. Там, похоже, и болтаются автостопом до сих пор. Германия, Франция, Испания... Она открытки только присылает раз в два-три месяца: вид города какого-нибудь или места… и ни слова. При этом знает, что счёт у неё в банке приличный.
- Сколько ей?
- Двадцать два.
- А вы не сделали её наследницей? И вообще, как вы этот момент предусмотрели: кто и что наследует в случае чего?
- Я об этом не думал... а жена... Интересный вопрос, мисс Марпл! – Олег взял моё лицо в ладони и повернул к себе. – Архиинтересный вопрос! Ты детективы, поди, в перерывах между Мураками и Уолшем читаешь?
- Ты смеёшься? Первый и последний детектив в моей жизни был прочитан в восьмом классе, что-то там из Конана Дойля. Мои мозги не тянут этот вид литературы.
- Вот и мои тоже, - сказал он.
– 2 –
Мы с Иркой откровенно напились. Вернее, сидели и напивались. Сидели на её даче и напивались. Иногда мы умели это по старой памяти. Когда кому-то из нас было хреново, мы садились и пили. Такое случалось, надо сказать, и когда бывало хорошо - слишком хорошо, чтобы просто так это хорошо выносить.
Но теперь было плохо. Очень плохо. Мне.
Олег исчез.
Через день после нашей поездки в офис, в понедельник. Он уехал утром, как я думала, зондировать свой банковский счёт. Впрочем, так он и сказал.
Часам к шести вечера я начала беспокоиться, почему он ни разу не позвонил, и позвонила сама. К удивлению, я обнаружила его телефон, издающий приджазованный Groovy Blue, в кожаной папке на замке, лежащим поверх каких-то бумаг. Папка, в свою очередь, лежала, незамеченная мной, в прихожей, под висящей на вешалке одеждой. У меня сразу ёкнуло сердце: это не спроста, такие люди не забывают свои мобильные телефоны и деловые бумаги. Восприняв это как знак, оставленный Олегом, я, разумеется, сразу к Ирке.
Трубку поднял Васька. Это было то, что нужно.
- Вась, привет. Тебя-то я и хочу!
- Ой, я ещё душ не принимал... – Начал было стебаться Вася.
Но мне было не до шуток.
- Скажи, если деловой человек оставляет свой мобильный... не забывает, а оставляет, и оставляет папку с деловыми бумагами, что это может означать?
Я не была уверена, что он понимал в таких вещах – слишком все мы были далеки от подобного рода реалий.
- Это означает полную фигню. – Тем не менее, уверенно сказал Васька.
- Конкретней!
- Ну, как бы это помягче...
- Мне не надо мягче! – Я кричала на него.
- На дело поехал.
- На какое?
- На важное...
- Вася!.. Я сейчас убью тебя! На какое дело!?
- На разборки.
- Логика?
- Оставил всё, чтоб не ставить никого под удар... в случае неблагоприятного исхода...
- Что мне делать?!
Разумеется, с Васькой мы и словом не обмолвились о моём внезапном романе, но я была абсолютно уверена, что он знает не меньше того, что знает Ирка, – так уж мы привыкли жить.
- Не паниковать – первое. Ждать – второе.
- Я умру!
- Выпей чего-нибудь и засни.
- Это ваш мужицкий принцип – спрятал голову в песок...
- У тебя есть варианты?
- Нет, - захлюпала я. – Потому и звоню-у-у-у...
- Во! Пореви - это уже ближе к делу! А ты говоришь, нет вариантов... Сейчас Ирку дам.
Я пробулькала Ирке то же, что и Ваське.
- Кошмар! – Резюмировала она. – Вась! Машина под окном? – Крикнула она в глубины своей квартиры. – Сейчас буду, – это уже мне.
Ирка водила свой жигуль очень лихо – в смысле, мастерски. Я тоже владела рулём, но, в отличие от неё, не любила этого дела. Поэтому, когда мы с мужем решали, что кому, я сразу сказала, что наш опель «рекорд» мне не нужен. Был бы это мустанг... – добавила я – я бы ещё подумала.
Она примчалась через пятнадцать минут.
Мы покурили, попили чаю с её свежеиспечённой и тёплой ещё шарлоткой, я немного поревела, Ирка поуспокаивала меня, как могла, и вернулась в семью.
Прошла неделя. Я жила на автопилоте: занятия в институте, абитуриенты дома, перевод искусствоведческой статьи в каталог и научной - в журнал.
Мои чуткие друзья решили не оставлять меня одну и забрали на выходные – а их свалилось целых три дня по причине праздников – на свою дачу. На ту самую дачу, уезжая с которой я была подобрана на большаке Олегом...
И вот мы сидим и потягиваем водку.
После сорока мы как-то незаметно отдали предпочтение этому чистому – в отличие от сомнительного происхождения вин на наших полках – напитку. А вином пробавлялись лишь по случаю, когда позволял кошелёк, и покупали что-нибудь подороже и пофранцузистей - дабы не рисковать здоровьем.
- Вернётся, – в который раз сказала Ирка. – Кишками чую, вернётся, – добавила она для убедительности.
- Когда?! – Возопила я в небо. Получилось, правда, в дощатый потолок.
- Когда надо, тогда и вернётся. – Это должно было служить успокоением для меня.
- А мне надо сейчас.
- Это тебе надо. А ему не надо...
- Почему это ему не надо?
- Потому, что оканчивается на у...
- Нет, договаривай! – Лениво завелась я.
- Да ладно... Расскажи лучше, что в нём такого? Он что, лучше твоего Серёжки?
- При чём тут Серёжка? – Серёжка это мой муж. Бывший, разумеется.
- По Серёжке ты так не убивалась.
- С Серёжкой просто всё кончилось. Чего убиваться-то?
- Ну ладно, а тут что?
- Тут любовь.
- А-а... Любовь... Тогда понятно...
- Всё-то тебе понятно...
- Ну а чего ж непонятного? И он, конечно же... - Ирка чиркала отсыревшей спичкой по отсыревшему коробку, обе наши зажигалки разом, не сговариваясь, издохли. – И он, конечно же, волосатый...
- Да! Он, конечно же, волосатый!
- Ф-фу!.. Какая гадость! Что у тебя за вкус!.. Всегда удивлялась...
- Дура ты. Что такое гладкий мужик? Это ж баба, а не мужик. А у моего запястья даже с внутренней стороны волосатые...
- И грудь, конечно...
- Конечно.
- И живот...
- Ещё как.
- Ф-фу!.. Какая гадость.
- А ты пробовала?
- Что?
- Ну... волосатую грудь пробовала?
- Бе-е-е... меня сейчас стошнит!
- Нет... у тебя дефект, ей-богу! Может, ты голубая?
Ирка, так и не прикурив свою замученную сигарету, заплакала.
- Ты что? Ир?
- Ничего... – Хлюпнула она.
- Ну ладно тебе. – Я попыталась высечь для неё огонь, но у меня тоже ничего не получилось.
Я поднялась и неровной походкой пошла к буфету. К счастью, там лежала упаковка спичек. Они загорались на раз.
Ирка раскочегарила сигарету и сказала: налей.
Я налила. Бутылка закончилась. У нас, конечно, было с собой ещё, но эту-то мы вдвоём...
Мы выпили и закинули в рот по куску солёного хрустящего – из прошлогодних Иркиных заготовок – огурца. У неё всегда отменные огурцы и помидоры. И всегда – до следующего урожая.
Она прожевала и посвежевшим голосом сказала:
- Это я просто тебе завидую...
- Да ладно... престань...
- Да. Завидую. У меня ж женского счастья так и не было... – И вдруг завыла в полотенце.
Я переждала этот короткий приступ.
- Идиотка. Сама себя урыла. – Сказала она с совершенным французским прононсом. – Сначала пелёнки с кандидатской вперемешку, потом гарнитуры, потом дача, машина... вот эта вот... – Она ткнула пальцем на видневшийся в окне капот, - ...вот эта вот великолепная семёрка. Почему нас не учили быть женщинами?.. Вот тебя учили?
- Меня нет.
- Ну, у тебя крови литовские, а вы народ европейский, цивилизованный... Твоей маме, поди, в голову не пришло бы утюг чинить поломанный... Не-е-ет. А я вот всё уме-е-ю... – Она снова повыла немножко, просморкалась и продолжила. – И вот это вот моё счастье... – Она ткнула тем же пальцем в то же окно, только чуть левее, откуда прямо на нас смотрела... смотрел зад её благоверного супруга, ковырявшего истосковавшуюся по ласке крепких хозяйских рук, радостную весеннюю землю, - ...вот оно тоже всё умеет, блин! Кроме одного... У-у-у-у... – Новый приступ, но уже на исходе. – А моя маменька, думаешь, знала, что такое женское счастье? Ни фига! Прежде думай о Родине, а потом о себе. А в постель ложатся только чтобы детей делать, смену достойную... Сделали, как положено, троих, чтобы не только воспроизвести, но и приумножить...
- Да ладно… Ты утрируешь...
- Что?! Мне мамуля говорила после Маришки: вот отдохнёте пару лет, и третьего рожайте. Я: мам, зачем, я и на второго-то по нужде пошла. А она: время такое, доча, рождаемость падает, и война много жизней отняла у страны... Ну ты представляешь?! Я стране детей должна рожать! А она мне будет в месяц платить сто пять! б… – Ирка выругалась в рифму, у неё это легко и как-то ловко получалось. – А через пять лет по пятёрке добавлять. ё... – Она опять ругнулась, тоже в рифму, но уже по-другому. – И хрущёвку двухкомнатную даст... может быть... когда троих рожу. Хорошо, времена другие нынче, заработать можно... если есть чем. Да и то – полулегально. Я ж только с репетиторства да с левых переводов и имею себе на трусы да на прочие прелести... Да что я тебе рассказываю!.. Налей.
- Давай Васятку подождём.
- Перебьётся! Налей!
Я открыла новую бутылку гжелки.
- Вот скажи, как у тебя так получилось?.. Росли вместе, учились вместе, работаем вместе... а у тебя всё не как у людей... На дачах ты не ломалась, банки не укупоривала сотнями, ни на чём не экономила. Жила, как хотела...
- Вот то-то! Как хотела! А ты жила, как твоя родня хотела. Кто тебя за Васятку выдал? Родня. Кто тебя рожать заставлял, когда ты поняла, что фигня, а не семья у тебя, политически-экономический альянс... кто? Родня! Кто решал, уйти тебе к любимому или остаться в болоте?.. Дальше продолжать?
- Ты права, мать! Выпьем за моё несостоявшееся счастье!
Она опрокинула в рот рюмку и поперхнулась, пришлось пару раз по спине хрястнуть.
- К чему бы это? – Сказала она, прокашлявшись.
- Может, к тому, что ещё не всё потеряно?
- Думаешь?
- Попробуй!
- Это в мои-то годы?.. Хотя... Ты что, моложе, что ли?.. Ты вон, толстая, а я даже после двоих всего на три кэ гэ поправилась. Как я, сойду ещё для таких дел?
- Во-первых, я не толстая, а полная. У меня, между прочим, ничего нигде ещё не висит. И-ик!.. Во вторых, тощая корова – ещё не лань. А в-третьих, для каких это таких дел? Тебе любовь нужна или любовни-ик…ик!
- Ты права. – Сникла Ирка. – Не получится у меня никакой любви. У меня этот орган, которым любят, отсох давно. А любовник... Вон, Карен Владленович с сентября клеит. Хоть сейчас бери. Тридцати пяти нет.
- Карен? К тебе?..
- Да! Ко мне! – Ирка задрала подбородок и выпятила невыдающуюся грудь, изображая достоинство королевы. - А что ты так удивилась?
- Ир! Ты дура или прикидываешься? Ты ж у него руководитель кандидатской.
Ирка посмотрела на меня и протрезвела.
- Точно! – Она расхохоталась так, что я думала, у неё истерика началась.
Васька обернулся - видно, аж на огороде слыхать стало наше веселье. Утёр пот с высокого умного лба, поправил на носу старые очки – новые-то на огород жалко, - и снова уставил на нас свой обтянутый задрипанными трико ещё советского образца – тёща дюжинами покупала всё, что под руку попадалось во времена тотального дефицита - тощий работящий зад.
А мне вдруг стало его так жалко... Ломался мужик всю свою жизнь: пять дней в неделю стулья задом плющил, а два корячился в огородах – то в тёщиных, то потом в своих. Двух спиногрызов вынянчил – только что грудью не кормил, пока мамка их диссертации писала да переводы ночами строчила. А ему ведь тоже, небось, хотелось обнять женщину, а не гибрид домашнего комбайна «хозяюшка» и пишущей машинки «рейнметалл». Хотелось. И таки обнимал... Меня. Мы даже до поцелуев дошли, а он ещё и до моей груди продвинулся. Было всё это, правда, в большой нашей обычной компании, на виду у всех, в тёмной прихожей – стало быть, безобидно, по-дружески, и ничем не кончилось, если не считать головной боли у всех нас на утро от безбожно перемешанных напитков.
Я заплакала. Ностальгия накатила. По нищим беспечным временам.
- Ты что? Сим? А?..
- Ва-аську жа-алко... – Рыдала я.
Ирка тут же присоединилась. Да так громко, что муж её снова обернулся. Не знаю, что уж он подумал, увидев двух баб, уткнувшихся распухшими мордами каждая в своё полотенце и воющих в голос.
Что надо, то, поди, и подумал. И снова принялся тискать жадное до крепкой ласки тело матушки-земли. А мне ещё больше стало его жалко. А заодно - всех советских мужиков, которые поистесались в борьбе за своё светлое будущее, вкалывая на трёх работах, да на огородах... которые уже и не мужики давно, которым радости жизни только и были доступны что в зелёной безответственной юности, когда за пятёрку можно было девчонку в ресторане погулять, а потом в общагу через окно протащить.
- А Се-серёгу... не жа-а-алко? – Сквозь полотенце и рыдания проговорила Ирка.
- У-у-у... – Ответила я, и новые потоки слёз полились из моих заплывших очей.
С Серёжкой мы прожили счастливо и радостно почти тридцать два года. Благо, ни его, ни мои родители не совали носы в нашу жизнь – все вопросы мы решали вдвоём. Даже, порой, прося совета у Ирки, я на него не рассчитывала и следовать ему не собиралась – я сама слишком хорошо знала всегда, чего хочу, а чего не хочу.
Почему мы разошлись? Наверное, всему на этом свете отмерян срок – и любви в том числе. А может – любви в первую очередь. И тут главное оставаться адекватным и вменяемым и слушать только себя, руководствоваться только собственными соображениями – а не опытом других, чьими-то правилами и шаблонами.
Да, разлюбили. Но тёплых чувств не растеряли. Зачем же в угоду... даже не знаю, кому – обществу? родне? друзьям? – зачем в угоду кому-то изображать несуществующее? Не осталось того, что зовёт в постель, зато сохранилось то, что даёт оставаться близкими – так остановитесь, сохраните хотя бы это! И все порадуются, не будучи поделёнными на два враждующих – или делающих вид таковых – лагеря с тайными и явными перебежчиками.
А если прошло только у одного, а у другого – нет? Ну, что ж, попробуйте тогда через суд принудить его любить вас по-прежнему!.. Ребёнка (детей) в ход пустите, друзей, родню... Всё это было бы смешно, когда бы не было реально...
Не помню, у кого из нас с Серёжкой это прошло у первого. Возможно, у обоих разом – ведь мы были совершенно органичным целым.
Однажды, после не слишком захватывающей близости, он сказал, обняв меня, как обнимал обычно, когда мы были готовы отойти ко сну: представляешь, кажется, я влюбился.
Ой! – рассмеялась я – в кого, в студентку, в лаборантку?
Бери выше, сказал он.
В завкафедрой? – ткнула я пальцем в небо.
В зав, сказал он, только не кафедрой, а отделом, в завотделом МИДА.
Я повернулась к нему лицом: в Валерию... как её?.. Валентиновну?
Он спрятал лицо у меня на груди – он любил мою грудь. Да? – уточнила я.
Угу, – кивнул Серёжка.
Это серьёзно, сказала я и прислушалась к своим глубинам – не колыхнётся ли где свирепый когтисто-зубастый зверюга, чудовище с зелёными глазами.
Внутри тишина. Нет... вот что-то шевельнулось. Что это?.. Оказалось, лёгкий адреналиновый фонтанчик - такой же, какой сопутствовал моим ожиданиям встречи с последним любовником. Моё бессознательное существо порадовалось за любимого мужа и даже попыталось сопереживать ему в радости! Вот это да!..
Я крепко прижала голову Серёжки к себе и чмокнула в макушку.
А она в тебя? – спросила я с волнением в голосе.
И она в меня, - сказал он и заплакал. Мой мужественный муж, мой стопроцентный мужчина заплакал, как ребёнок.
Ну, что ты? – успокаивала я его, – это ж здорово, что у вас взаимно.
Не знаю уж, от избытка каких чувств - благодарности ли ко мне, так мило отнёсшейся к столь рисковому известию, прилива ли любви к своей недосягаемой сейчас возлюбленной, дорога к которой теперь вся сплошь зелёный светофор, того ли и другого вместе взятых – только муж мой устроил мне настоящее пиршество плоти. Иногда, остановившись и едва сдерживая себя, он говорил: ты не думай... я тебя сейчас люблю... только тебя... Ну и много разной – принадлежащей только нам с ним – любовной чепухи. Я верила ему. Я просто знала это!
- Чего мне Серёгу жалеть? – Сказала я успокоившись. – Он со мной в любви прожил и теперь с любимой живёт.
- И откуда вы такие?.. Несоветские... Блин... – Ирка хрустнула огурцом. Её тон выдавал полное безразличие к ответу на заданный вопрос: эмоции выплеснулись, а новых ещё не подкопилось.
Я промолчала - я тоже чувствовала опустошённость – и закурила новую сигарету.
– 3 –
Была середина июня. Мы снова сидели на Ирко-Васькиной даче, на веранде, окружённой розовыми и белыми, абсолютно царственного вида, пионами. Эти дивные цветы, кстати, посадила я, своею лёгкою рукой, убедив хозяев, повёрнутых на показателях исключительно плодово-овощного поголовья, измеряемого в банко-литрах, в том, что эстетика ещё никому и ничему не помешала.
Пионы удались. Как всё или почти всё удаётся неискушённым – это был едва ли не первый мой сельскохозяйственно-озеленительный опыт.
Васька раскочегарил мангал и укладывал на него разряженные в розовой перламутр шампуры, мы с Иркой уже помыли ручки после шашлычного мяса-лука и глотали слюнки, запивая их холодным пивом, в ожидании ритуального – сакрального, можно сказать, – яства. Эдакого советского национального жертвоприношенческого блюда, воскурявшего аппетитный фимиам всем святым тоталитарным праздникам - со всех дач, со всех биваков, разбитых на просторах лесов, полей и рек, в снежные ли, солнечные или дождливые дни – в дни всевозможных пролетарских и прочих профессиональных солидарностей.
Сегодня никакого особого повода к солидарности не наблюдалось – рядовая суббота с последующим рядовым воскресным праздником, Днём лёгкой… лёгонькой промышленности.
Я, вернувшись после недолгого отсутствия длиною в несколько радужных весенних дней, – в свой прежний статус одинокой подруги старинных друзей, опекалась ими по полной программе. Да и мне ни с кем так не хотелось проводить время, как с Иркой и Васькой, пребывая в непринуждённом полёте мыслей и чувств и столь же непринуждённом положении тел. С ними не нужно было ничего из себя корчить, нам всем позволялось быть самими собой – это ли не свобода? Васяткиной большой и доброй души хватало на нас обеих – это ли не тихая радость осенней поры жизни?.. (Ой, сейчас стошнит... но как сказано-то, а?..)
Моя короткая любовь была оплакана по всем канонам – сорок дней я точила слезы, почти не переставая, лишь с перерывами на институтские занятия.
Потом это как-то прошло, и Ирка принялась агитировать меня сделать свободный и решительный выбор в пользу Ростиславика. Мы с ней пару раз подискутировали на его тему всерьёз, пару раз постебались, потом чуть не умерли со смеху, расписав все прелести жизни с ним под одной крышей и одним одеялом, а потом взяли, да и сосватали славного парня к Наташке. В сентябре свадьба. Аминь.
Личная моя жизненная позиция – или по вышке, или никак – осталась неколебимой. А я осталась одна.
Потихоньку все брошенные залётным принцем на произвол судьбы вещи я перестирала и сложила в кожаную сумку моей мечты, защёлкнула на ней замок, сверху положила деловую кожаную папку с заточённым в неё телефоном образца 2002 года, спрятала всё это в пустой дочкин шкаф и занялась йогой в облегчённом варианте, для дамочек «за пятьдесят», дабы, за отсутствием секса, хоть чем-нибудь поддерживать мышцы своего устаревающего и расползающегося по сторонам организма в каком-никаком тонусе.
А вот и шашлыки подоспели!
Радостный Васятка разложил по тоскующим тарелкам три клинка со шкворчащими, вполне гаргантюачьими порциями. Только я с вожделением приникла к первому куску румяного ожерелья, зазвонил мой телефон...
Дальше не рекомендую читать тем, кто не верит в то, что жизнь прекрасна и удивительна, что хэппи энды это несерьёзно, что это пошлая дамская хрень. Поэтому для них –
КОНЕЦ ФИЛЬМА
Звучит грустная мелодия «Одинокий пастух» Джеймса Ласта.
– 4 –
Для всех остальных – часть четвёртая.
На дисплее отобразилась надпись вполне в духе происходящего со мной в последние несколько месяцев: «номер не определён».
- Да? – Говорю я.
- Симона... – говорят мне, и мне не нужно ничего больше.
Если бы моя история была выдумкой, уж будьте уверены, я придумала бы что-нибудь позанимательней!
Например: звонок раздался в Новогоднюю ночь. Ну, на худой конец, в Рождественскую (надо сообразить, правда, – 25 декабря?.. или всё же 7 января?..). Или, скажем, в мой день рождения.
Но звонок раздался тогда, когда раздался, и я услышала голос Олега.
Я сказала ему, что жду его на той же самой остановке автобуса, где... Ну, понятно.
Ещё не успевший усугубить холодного пивка мой замечательный, мой прекрасный друг Вася отвёз меня на большак.
- А шашлыки?.. – лопотала вослед мне, невменяемой, Ирка.
Ира, дорогая, драгоценная моя подруга!.. Какие, блин, шашлыки!..
Васятку я выпнула с места предстоящих событий, едва ли не ногой под зад.
- Тебя жена, между прочим, ждёт! – Аргументировала я.
Он послушался, и даже не стал подглядывать из-за кустов. Его пыльный жигуль поплёлся по пыльной дороге на закат августовского солнца.
Вот и всё. Вот и всё, девочки мои! Ну и мальчики – если кто остался с нами, девочками... Вот и сказочке конец, а кто слушал – молодец.
Вы хотите сказать, что вам невероятно интересно, где он был и что делал?..
Ну какое это имеет значение!.. Главное, что он вернулся – живой и невредимый.
Главное, что он не бросал и не забывал меня.
Главное, что всё только началось у нас после того, как я написала, что сказочке конец.
Главное, что моя упрямая вера в чистоту и порядочность тех, кто показался тебе чистым и порядочным, вера в то, что «все люди добрые» - или, как минимум, те, кто показался тебе добрым, - неколебима и не поддаётся никаким тренингам продвинутых коучей от реалий жизни.
А если уж так любопытно, то вот... Только, простите – коротко. Вся эта пост-тоталитарная хрень не достойна бумаги, по которой её размазывать придётся...
* * *
Олег вернулся в городок, где недавно похоронили его бывшую жену.
Блефанул перед взалкавшими земных сокровищ неуёмными родственничками неким письмом от их сестры-племянницы, которое он получил после того, как её закопали во сыру весенню землю... А было это, в сущности, чистейшей правдой – такой же чистейшей, как лист того самого письма, что он показал мне в своём блокадном офисе.
Родственнички прикинулись испуганными, усадили его за ломящийся от яств стол переговоров – как раз девять дней подоспело, – раскурили трубку мира, чего-то подсыпали в поминальный напиток, чем-то трубку... то есть, сигаретку шпиганули...
Очнулся Олег в том же подвале, где, типа, его жену из петли вынули.
Негоцианта прислали к вечеру следующего дня. Тот нежно просил выдать то самое письмо. Олег сказал, что не дурак, чтобы такие вещи возить с собой, письмо в надёжных руках, и, если через три дня вся бражка не заявится с повинной в местную прокуратуру, её – бражку – свезут туда в белом лимузине под белы ручки.
Олега били. Нет, я об этом не хочу... не могу...
Продержали три недели в подвале. Поняли, что прокуратура ничего не знает, намылили верёвку на трубе, показали угол, где бетон уже ковырять начали – типа, вот, никто не узнает, где могилка твоя. Предложили условия: дочкин счёт и всё, что при тебе – твоё, и вали отседова. А нет – и тебя уроем, и дочурку твою с еённой дочуркой достанем, ибо знаем, где она, ибо она с мамашкой своей поактивней контачила, адресок имеется, хоть и зарубежный. А будешь хорошо себя вести, так можем подсобить с воссоединением остатков семьи...
Конечно, Олег выбрал жизнь – свою, дочки, внучки. Все эти химеры вроде социумной справедливости – суета сует и фигня фигнь в сравнении со вселенским законом личного выбора. Не уголовный кодекс тебя ждёт, и не Господне наказание, а... если образно – яма, тобой же вырытая. Или розы, тобой посаженные. Опять же, если образно...
Дали они ему адрес дочери, вернули содержимое кошелька – вместе с кошельком. Про двухквартирный офис не вспомнили, ибо и правда, знать не знали.
И поехал он на юг Испании. Там на берегу синего моря в белом доме среди зелёного сада осела его некогда бунтовавшая, а ныне присмиревшая дочь, ставшая матерью очаровательной дочери по имени Симона, которой уже скоро годик стукнет...
Откуда его дочка взяла это имя для своей дочки?.. Так звали одну известную французскую актрису времён нашей советской молодости, и однажды мать нынешней матери сказала своей дочери, что очень хотела назвать её в честь этой актрисы, но её отговорили в загсе – политические соображения тогда были более вескими аргументами, нежели личные... А потом наш кучерявый рокер запел на всю страну про девушку своей мечты, Симо-о-о-о-ну, королеву красоты, она, типа, прекрасна, как морской рассвет... Дочка услышала тогда и пожалела, что мама так нерешительна оказалась, и сама взяла да и проявила решительность... хотя теперь никакой решительности в этом плане и не требуется.
Живут они со своим музыкантом ладно и счастливо. Дочь теперь художник – художественную школу когда-то закончила с отличием, да вот захипповала, поступать дальше не стала... Но от судьбы не уйдёшь, как говорили наши бабушки... А мы говорим: будь осознанным. Вот они и осознали себя, свои несуетные, не в пику кому-то и чему-то интересы, живут нутром, интуицией. Самовыражаются – благо, возможности для этого есть.
Почему не звонил, не писал?.. Опасался, что история не закончена, не хотел меня под удар ставить. Когда понял, что от него отстали окончательно и бесповоротно – кстати, сами и дали ему об этом знать, некое подобие сердца шевельнулось в жестоковыйных, - вернулся и позвонил.
Вот теперь всё. В смысле – всё только начинается.
Лично у меня.
Чего и всем желаю!
* * *
Жизнь как непрерывная череда чудес и ангелов. сбор
© Copyright: Юлия Добровольская, 2021
Свидетельство о публикации №221080901247
Свидетельство о публикации №221080901247
Рецензии