Самое страшное, что может случиться

Неужели со стороны их жизнь действительно выглядит настолько ужасной? Наверное… Ведь именно это читалось в глазах молодой девушки Наташи, не очень близкой родственницы мужа. И её молодого человека тоже. Просто тот старался не показывать этого. А у Натальи получалось хуже. Неподдельный страх и словно застывшее недоумение были видны, что называется невооружённым глазом.
Но с другой стороны, Маша их вообще-то не приглашала. Да и муж тоже. Отправляетесь куда-то на юга, ну и скатертью дорога, без всяких этих «мы тут у вас проездом, только на одни сутки».
Маша чувствовала себя не просто расстроенной, а уязвлённой и даже как будто униженной. Из комнаты доносился мерный, постепенно нарастающий стук, к которому она так привыкла, что даже не всегда замечала. Она сжилась с ним настолько, что безошибочно могла предугадать, что будет дальше. Это Светик колотит крышкой по кастрюльке. Обычные игрушки этому ребёнку совершенно неинтересны. Кроме разве тех, где имеются множественные, одинаковые детали: кубики, лото, счётные палочки, кирпичики из лего. Из этого подсобного материала Светик выстраивает бесконечные, идеально прямые и абсолютно идентичные ряды. Стук нарастает. Прекратить это нельзя, можно незаметно отвлечь, но если не получится, начнётся такое… Но об этом лучше не думать.
Больше всего ей сейчас хотелось бы лечь в тёплую, нет, пожалуй, горячую ванну с густой, устойчивой пеной, в которую добавлены несколько капель любимого пихтового масла. Или нет, лучше иланг-иланг. Но об этом, по крайней мере, до воскресенья, нечего даже и мечтать. Так как в любой другой день, это пришлось бы делать поздно вечером, но к этому времени, как правило, у неё уже не остаётся никаких сил.
Только в самом конце недели, когда у мужа выходной, она может оставить его со Светиком и позволить себе эту небольшую, чуть ли не единственную роскошь, - полежать с закрытыми глазами в ванной, за закрытой дверью (боже, неслыханное счастье!) в полном одиночестве. А если надеть наушники и включить любимый джаз или новую подборку электронной музыки, которую она совсем неожиданно не так давно для себя открыла, то может показаться, что ты вообще в другом мире.
Из комнаты донеслось заунывное, угрожающе-требовательное «а-а-а-а-а» восьмилетнего Светика. Собственно, чего и следовало ожидать…
Сыночек… Единственный, любимый, долгожданный, самый прекрасный... Тот, который вряд ли даже когда-нибудь в будущем будет знать, кто она вообще такая. Потому что её сын - «тяжёлый» аутист.
Маша вошла в комнату, где ребёнок не отрываясь, смотрел на включённый торшер, раскачивался из стороны в сторону и басовито протяжно тянул своё бесконечное «а-а-а-а…». Но это было вполне терпимо. По крайней мере, гораздо лучше громких стуков и заполошного крика, которыми он часто заполнял ночное время. И тогда даже успокаивающий его в другое время свет не всегда действовал. Светик, такой родной и такой бесконечно далёкий, как инопланетянин.
Маша улыбается, глядя на круглый, ритмично раскачивающийся вместе с верхней частью туловища затылок сына, хотя почему-то хочется плакать. Как они радовались, когда спустя четыре года после свадьбы, стало известно, что у них будет ребёнок. Как же счастливы были, когда он родился. Чудесный, здоровый малыш, с удивительно серьёзным личиком и большими, светлыми глазами.
- Святослав! - сказал уверенно обалдевший от радости Димка, когда впервые увидел сына, - Ну, конечно! Только так… А Маша была так умиротворённо-счастлива, что ей и в голову не пришло бы спорить. Да и зачем? Прекрасное, благозвучное имя…
- Светик! - прошептала она тогда и поцеловала малыша в лобик. Он открыл глаза, но смотрел куда угодно, только не на мать. Взгляд удивительно красивых, светло-голубых с желтоватой окантовкой глаз блуждал беспорядочно и хаотично, не задерживаясь и не цепляясь ни за что. Затем малыш, напряжённо вытянулся и пронзительно закричал. Мария тогда почему сильно испугалась, словно почувствовав в этом какую-то угрозу или дурное предзнаменование.
Она положила его в кувез, и он быстро успокоился. Очень скоро она поняла, с полоснувшей по сердцу горечью, что её ребёнку гораздо лучше без неё, чем с ней. И это осознание пришло почти одновременно с тем, что в отличие от других, здоровых детей, которые по мере взросления обучались навыкам самостоятельности и взаимодействия в социуме, Светик оставался всё таким же беспомощным и всё так же зависел от неё, как и в самый первый день, когда появился на свет. Он вряд ли бы заметил, если бы мать вдруг вообще исчезла, но и обходиться без неё не мог совершенно.
Маша опустилась на коврик рядом с сыном, стараясь не задеть идеально ровную цепь из синих кубиков. Этот промах допустить нельзя, может произойти яростный взрыв такой силы, что его невозможно будет успокоить до вечера.
Ребёнок не обратил на мать никакого внимания. Как обычно. Она давно привыкла к этому. Это раньше, когда Светик был совсем маленький, им с Димкой казалось, что он глухой или слепой. Или всё сразу. Оказалось, что со слухом или зрением у него, как раз, полный порядок. Проблема была совсем в другом.
Официально аутизм диагностировали, когда их сыну не было ещё и двух лет. Маша осторожно погладила его по голове. Светик перестал тянуть своё «а-а-а-а», но продолжал раскачиваться и глаз от матово переливающейся лампы так и не оторвал. И всё-таки в такие моменты в ней каждый раз вспыхивал маленький и радостный фитилёк надежды. Он что-то почувствовал, он её узнал, он уже не так часто реагирует на её присутствие и даже прикосновение бурным, изматывающих обоих протестом, после чего у неё не раз оставались кровоподтёки и ссадины.
Маша осторожно, едва касаясь, гладит малыша по спинке и чувствует, как она напрягается, прямо на глазах превращаясь в «дощечку». Стоп, командует она себе. Тактильного контакта пока достаточно. Возвращаемся в исходную точку. А иначе… Но об этом тоже лучше не думать. Ей ведь ещё вечером нужно обработать ссадины, которые он нанёс себе, когда бился ночью головой о прутья кроватки, в остервенении вырвав с мясом поролоновые бамперы.
А чтобы сын разрешил провести эти манипуляции, им понадобится много усилий. Или хитрых уловок, на которые горазд её муж. Одной ей это уже вряд ли по силам. Ещё одна мысль, которую Маша старательно гнала прочь от себя. С каждым годом ей всё тяжелее справляться с ним, а что же будет, когда он вырастет, а приступы неконтролируемого, разрушительного гнева не прекратятся?
Димка с утра до ночи работает. Правильно, кому-то в их семье нужно ведь зарабатывать деньги. Иногда, впрочем, ей кажется, что он охотно уходил бы из дома и по воскресеньям. Или вообще ушёл бы. А чему тут удивляться? Например, у неё такие мысли возникают с пугающей регулярностью. Время от времени ей хочется убежать куда-нибудь, где нет всего того, что окружает её эти долгие восемь лет. Всегда. Постоянно. Круглосуточно. Туда, где нет постоянного страха и тревоги за ребёнка, где отсутствует необъяснимый, еженощный крик… Хоть ненадолго оказаться в месте свободном от ночных кошмаров, круглосуточного освещения, маятникообразных, безостановочный движений, многочасового разглядывания крошки на столе или лопастей вентилятора.
И самое главное, убежать туда, где нет этой чёрной, как бездна безысходности, глухой, пугающей и похожей на приговор... Она знает, что Димка тоже иногда думает об этом. Но поступить так ему не позволяет его воспитание, его ранимая, бережно взращиваемая в шести поколениях до него, омытая слезами двух революций и прошедшая проверку войной совесть. И поэтому он сбегает только на работу.
А она… Она давно уже потеряла свою квалификацию и как специалист теперь вряд ли для кого-нибудь представляет интерес. Да и о какой работе может идти речь, когда у них особенный, очень особенный ребёнок. И она почти каждое утро завидует Димке, убегающему из дома…
Наверное, всё это и увидела Наташка, свалившаяся, как снег на голову со своим другом и этим «мы у вас тут проездом»… Увидела своим свежим, незамыленным взглядом и пришла в ужас. И это притом, что Маша не теряла присутствия духа ни разу. Не только при них.. Вообще… Ну, почти ни разу. А уж при других людях и подавно… Она была гостеприимна и приветлива.
Она, наоборот, с гордостью рассказывала, что они с Димкой стараются вести правильный, и по возможности, здоровый образ жизни, чтобы прожить, как можно дольше. Потому что знают, что без них Светик почти наверняка погибнет.
И второго ребёнка, о котором одно время так мечтал Димка, у них не будет никогда, потому что она не хочет обречь его на роль сиделки при неизлечимо больном брате. И об этом она тоже сказала Наташке, когда та пристала с расспросами.
- Неужели же нет никакого выхода? - спросила эта молодая дурёха с округлившимися от ужаса глазами, когда предутренний, оглушительный крик Светика немного поутих.
- Почему же, - ответила ей Маша, пододвигая включённый торшер поближе к кровати сына, - есть… И мы им воспользовались ещё несколько лет назад, - Маша даже подмигнула Наташе, стараясь приободрить её, всем своим видом демонстрируя, что всё не так уж и плохо:
- Это наш сын. Мы его родители. И мы будем рядом с ним всегда. По крайней мере, за себя могу сказать точно: пока я жива, я буду с моим мальчиком… Если сон пропал, идём на кухню, я сварю нам кофе, да и мужу скоро на работу…
… Сейчас Маша берёт альбом и карандаши и ласково обращается к сыну:
- Давай мы с тобой нарисуем красивую картинку для папы, он скоро придёт с работы. Светик перестал раскачиваться, но начал сжимать и разжимать пальцы левой руки, сосредоточенно за этим наблюдая. Маша пустым, остановившимся взглядом следила за процессом, как заворожённая. Пальчики её сына действовали синхронно и превращались из ладошки в кулачок и обратно с пугающе одинаковой амплитудой.
- Восемьдесят семь, - произнесла она сухими, неподвижными губами, - хватит, сыночек… Прошу тебя…
С таким же, примерно, успехом она могла бы обратиться к радиатору парового отопления.
… Её разбудил муж, когда она заснула в маленьком кресле в комнате сына. Маша почувствовала, как ломит глаза, и изнутри горят веки, словно обожжённые. Так бывает, когда человек, например, долго плакал. Сын в кроватке сухими глазами не отрываясь смотрел на оранжевый абажур, ногой отбивая приглушённый одеялом ритм.
- Боже, как же я мечтаю хоть одну ночь заснуть в темноте и тишине! Дима, только одну ночь, у меня глаза болят от этого света… Неужели я многого прошу?
- Нет, Машуня, конечно, нет… Ложись в спальне и выключай свет, я посижу с ним.
- Бесполезно, - падая поверх покрывала, произносит Маша, - когда он закричит, придётся всё равно вставать, а это ещё хуже… Голос её был затихающим и бесконечно уставшим:
- А ещё знаешь, что не даёт мне покоя целый день? Слова Наташки перед отъездом… Она смотрела так, как будто меня кинули в кипящий котёл живьём, представляешь? - Маша попыталась улыбнуться:
- А потом говорит: «Это ужасно, мне вас так жаль»… Представляешь, Дим? Я, говорит, поняла: то, что произошло с вами, это самое страшное, что может случиться с человеком… Так вот я и думаю, неужели это действительно так ужасно выглядит со стороны? Мы настолько несчастны, что люди в страхе бегут от нас?
Последние слова получились растянутыми и слегка невнятными. Но Дима ничего не ответил совсем не потому, что его жена только что заснула… Он тяжело вздохнул и тихо подошёл к окну.
Очень скоро из детской послышался громкий стук, а затем истошный, выматывающий душу, надрывный крик безнадёжно больного и ни в чём не виновного ребёнка…