Финиш академика. Из ГБ и аспирантура

    Чтобы  купить  сливочное  масло  для  детей,  приходилось  занимать  очередь  в  «Универсам»  ночью,  часов    в  пять,  а то  и  в  четыре.
    Схватив  кусок,  я,  усталый,  добрался  до  комнаты  в  общаге  и  включил  радио.  Услышал  только  траурную  концовку  новости:  «…будет  неразрывна  с  существованием  российской  науки и  останется в  сердцах  всех,  кто  его  знал».  Мгновенно  подумал:  Ильичёв  мёртв!  Сразу  сказал  жене:  «Кажись,  Ильичёв кончился!»

    Так  и  оказалось.  Мистической  интуиции   тут  нет.  Я  ждал  этого  момента    восемь  лет;  так,  наверное,  ждали  разгрома  Гитлера.
    Первый  звонок  был,  когда  его  не  выбрали  на  Съезд  депутатов.  Юсупов  ездил  в  Москву  наблюдателем  и,  вернувшись,  сказал:  «Виктор  Иванович  в  списке  из  пятидесяти  персон  был  второй…  от  заду».  А  на  Съезд  от  Академии  посылали  вроде  бы  пятерых;  химик  не  обманул.

    Второй  звонок:  Ильичёва  вдруг  вывели  из  членов  крайкома  КПСС.  Не  знаю,  с  какой  формулировкой.  Во  времена  Сталина  за  этим  следовал  арест  и  расстрел.
    В  члены  крайкома  Ильичёв  попал  согласно  должности,  т. е.  вывод  оттуда – сигнал,  что  его  снимут с  президентства.  Всё  шло  как  по  нотам:  сняли.
  «Ещё  напор – и  враг  бежит!» - вспомнил  я  тогда  «Полтаву»  Пушкина.  А  Борис  Фёдоров  как-то  обронил:  «К  нему  уже  без  поллитры  не  ходят».  Академик  спивался,  заглушая  страх.

    Счёт  пошёл  на  дни;  и  вот  он,  финиш  моего  врага.
    Злорадства  у  меня  не  было – только  удовлетворение,  что  «гомоморфный  образ  группы  всё-таки  изоморфен  фактор-группе  по  ядру  гомоморфизма»,  т. е.  в  жизни  есть  справедливость.
     Я  её  добивался  по-своему,  не  думая,  чем  же рискую:  жизнью,  свободой,  здоровьем…  Ведь  Ильичёв  прилюдно  сказал,  что  у  меня  два  пути:  пожизненно  в  тюрьмах  или  досрочно  умереть.  Пришлось  обратить  этот  приговор  на  него  самого.

    Восемь  лет  я  выращивал  детей,  жил  интересно,  а  между  тем  писал  о  своей  истории  в  Институт  ВМФ  № 18,  В. Губареву  в  отдел  науки  газеты  «Правда»,  Цецилии  Кин,  редактору  шеститомной  «Истории  внешней  разведки  России»  Л. П. Замойскому  и  т. п.
    Для  себя  я  ничего не  просил;  только  недоумевал,  как  можно  гнать  фальсификат  в  военную  тематику  и  быть  под  защитой  госбезопасности.
    Опытная  Ц. И. Кин  сказала,  что  доведёт  это  до  Лигачёва,  куратора  АН СССР.  Беззубов  сказал,  что  заинтересовал  моим  рассказом  писателя  В. Дудинцева.    Эту  войну  я  выиграл,  вместе  со  всеми,  мне  подобными.

    «Агентура»  доносила  следующее.  «Витя»  упоённо праздновал  свой  день  рождения,  ещё  с  25-ого  августа,  будто  знал,  что в  последний  раз.  30-31-ого  он  «гулял»  на  МЭС  острова  Попова,  вернулся  домой  к  вечеру.
     Неделя  эта  смертельно  надоела  Музе  Васильевне,  она  стала  ворчать.  Сын  Алёша  Викторыч  поддерживал  её,  дочь  Маша  жалела  отца.
    Академик  стал  стонать:  «Внутри  жжёт!»  Семейный  консилиум  поставил  диагноз:  «Пить  надо  меньше!  Ложись  проспись».

    К  трём  часам  ночи  Витя  взвыл.  Скорую  помощь  вызвали,  но  она  не  спешила.  Хотя  Краевая  станция – в  трёхстах  метрах  от  дома.  Забрали  где-то  через  час  и  повезли…  в  «тысячекоечную»,  за  7  километров;  а  до  крайбольницы  -  2  км  от  дома.  Вскрыли:  внутри  всё  залито  кровью,  брюшная  артерия – с  продольной  щелью  11  см  длиной.  Через  час  констатировали  смерть.  Ему  было  62  года.
  Я  в  этот  миг  был  в  двух  километрах  от  него,  в  очереди  за  маслом.

    «Развалинами  рейхстага  удовлетворён», - повторил  я  фразу  из  одного  фильма  про  войну.
    Некролог  в  газете  «Владивосток» - ожидаемо  лживый.  Уклонились  подписать  немногие;  или  за  многих  подписал  автор  фальшивки?
  Рядом – очерк  Владимира  Ощенко;   через  27  лет  он  мне  сообщил,  что  не  помнит,  что  писал,  не  узнал  свой  текст (?).