Перед рассветом - холодно. Глава 9 роман пишется с

Глава 9

Благодаря протекции Буссенара, мы без затруднений расположились на Мадагаскаре. Мои офицеры и матросы расквартировались в городке, сообразно своим возможностям и вкусу. Меня же прельстила одинокая тесная хижина неподалеку, и я снял обветшалую постройку у рыбака за вполне щадящую плату, хозяин, к тому же, обещал снабжать меня нехитрой снедью по утрам.

Первый вечер пребывания на Мадагаскаре я провел на крохотном крыльце. С неостывших окраин городка до моего слуха доносились отголоски разудалых песен моряков и незатейливой музыки, хохота и ругани.  Живет городок! Я покуривал пипицу, наслаждаясь шелестом волн и созерцанием неподражаемого полотна звездного неба, но покоя в душе моей не было. Я думал об Арине. Воскрешая в памяти ее нынешний образ: ее ладную фигуру в кожаном камзоле, со шпагой на перевязи и с двумя пистолетами за широким поясом, острый проникающий взгляд карих глаз - я изнывал от желания увидеть ее снова. Посидев еще немного, я зашел в хижину и прилег на широкий низкий топчан, воздев очи к соломенному потолку. Дым от моей трубки, распластавшись сизым облаком в стоячем душном воздухе, застревал под корявой, поеденной жучками балкой, удерживающей кровлю.

Ревность вцепилась в меня клещом, болезненно вытягивая остатки моей хваленной стойкости. Скверное чувство навязчиво и жестоко рисовало в моем воображении гнусные картины: Арина - страстная, неистовая - в объятиях Буссенара, сводящая его с ума. Видел, как глаза его загораются лихорадочным огнем, видел его жадные поцелуи, скользящие по ее загорелой шее… Я подскочил, гнев давил виски…

– Проклинаешь меня, Денис Андреевич?

Я не оборотился на звук знакомого голоса, слышались в нем и вина, и нежность. Не хлещет более обидой…
Стоя, как завороженный, я молчал. Арина подошла тихо, по-кошачьи, обняла меня, обвив руками мой стан. По спине крались ее влажные поцелуи. Я не двигался. Простил, все…
Повернулся, взял ее лицо в ладони и целовал, целовал, целовал…
«Аринушка, душу ты мою вынула, истерзала!»

Умопомрачение... мадагаскарская жаркая ночь, искусителем, лишала меня воли и разума. Тела наши вонзались друг в друга с жадным томлением. Душа, доселе спящая, нетронутая сторонней силой, теперь была подобна парусу, наполняемым шквальным ветром, рвущим такелаж в клочья.
Мы, как путники, плутавшие в пустыне многие дни, терзаемые жаждой, теперь с ненасытным пылом, пили друг друга и не могли утолить, утихомирить жар, бушующий внутри.
Утомленные лаской, я и Арина, засыпали во влажных объятиях друг друга на время, но пробудившись, вновь припадали к живительному и роковому источнику нашей страсти.
Под утро в открытое окно проник долгожданный бриз, остужая тесное пространство хижины и осушая влагу с наших сплетенных во сне тел. Я проснулся, осторожно высвобождаясь из объятий Арины. Во рту пересохло и я, поднявшись, протянул руку к колченогому столу, взял кувшин с водой, и припал к его горлышку – пил, наслаждаясь каждым глотком.

– Денис, – я обернулся, Арина сидела на топчане, взъерошенная, заспанная, – оставь и мне немного. Я налил в кружку воды и подал жене. Арина тянула воду неторопливо и две струйки зазмеились по ее широким скулам, сползая по шее и по полным упругим персям. Не удержавшись, я отнял кружку от ее губ и поцеловал:
– Как спалось, сердечко мое, Ариша, – душа зашлась от нежности.
Она улыбнулась, запустила руку в мои волосы, ласково взлохматила их, глядела в глаза:
– Хорошо, Денисушка, чудо, как хорошо! Любый мой! Господи! Я не чаяла встретиться с тобой, а ты вот, пиратом стал. Как вышло-то так?
Я притянул Арину к себе.
– Вот так Господь распорядился, душенька моя, Аринушка, – прошептал я, – судьба была нам свидеться! – целовал в виски, в лоб, в губы.
– Любишь?
– Люблю больше жизни, Аринушка! – вина не давала мне покою, – прости, меня, за ту… первую нашу ночь… не видел я тебя... не знал…слепец.
Арина обвила меня руками, припала к груди.
– Не грубый ты был, Денис, – проговорила она, – ласков, так оттого и обидно было по утру, что даже имени моего не помнил.

Я крепче сжал ее в объятиях, вдруг спохватился:
– Голодная?
– Да, Денисушка, съела бы что-нибудь!
Я поднялся и, надев портки, открыл дверь:
– Хозяин обещал по утру плетенку оставить! А вот! Не обманул!

Действительно, на крыльце стояла старенькая потемневшая корзинка, накрытая циновочкой. Я извлек оттуда бутылку вина, сыр, хлеб и зелень.
Арина надела мою рубаху. До колен. Мы уселись на крылечке, обнявшись и кормили друг друга из рук, и пили вино из одной кружки - другой то не было - смеялись и прыскали. Солнечная дорожка скользила по морю и так прозрачны были воды. Так манящи.

– Денис, – Арина положила голову мне на плечо, – Понимаю, что ты делом разбойничьим не по своей охоте занялся. – Она взглянула на меня, повернув мое лицо к себе, ласково провела по щеке рукой. –  Здесь без сметки да проворства трудно. Англичане да французы своего не отдадут. Здесь я – Рене Ван Виолан, никто не знает, кто я есть на самом деле. И то, что мы с тобой муж и жена никто не должен знать. Помогу тебе. На людях держаться нам с тобой надо поодаль. По ночам к тебе прибегать буду.
 
При словах последних ее, ревность вдруг опять укусила меня:

– А днем с Буссенаром ласкаться будешь?

Арина выпрямилась. Посмотрела так, что я готов был провалиться.

– Ты, свет мой, можешь меня побить за неверность, как муж, имеешь право.  И то бы легче стало, – Арина поднялась и волшебство ночи и утреннего морского бриза исчезло. – Ты, когда виниться приезжал, я уж на восьмом месяце была.
 
 Меня словно ледяной водой окатило! Дурень! Я дернулся рукой к жене, но она отстранилась, с обидой.

–  Под зипуном тятиным и не видно было. Потом тятя умер. Тоска меня взяла. Тут голландец подле меня виться стал, я с ним ушла. Долго я ему крутила, почти до самой Голландии! Он больно осерчал, когда увидел, что я тяжелая. Высадил меня в Амстердаме. Рожать стала прямо на улице. Я Варюшку потом в твой подарочек завернула да за спину устроила. Искала какую-никакую работу. Люди в Амстердаме добрые, кто хлеба даст, кто молока. Так и перебивалась. Не раз про твои намерения в усадьбу к родителям меня отправить вспоминала. – Арина прошлась по песку, простоволосая, в моей рубахе, я не смел сказать что-либо. Вот оно как вышло! И злился на нее и любил. Про дочку боялся спросить.

– Через недели две в порт зашел бриг, – продолжала Арина, – я к тому времени совсем отчаялась, за Варюшку душа болела. В городе никто бы мне работы не дал, и я взошла на борт. Я-то с такелажем хорошо справляться умею, вот и напросилась. Буссенар смерил меня поганым взглядом, да мне не до гордости было. Сказал, что платить мне не будет…

От рассказа Арины душе гадко стало. Вот так бы встал и хлестал ее по щекам, упрямицу!

– Где дочка? – не глядя на Арину, глухо спросил я.
– У Айрона, - последовал короткий ответ, – Буссенар продал нас, я не знаю, что, он тебе наплел. Он продал нас, да я договор заключила с Айроном. Я ему отслужу, а он отпустит Варю и меня.

– Сколько ты ему должна?
– На английские деньги ежели, то пять тысяч фунтов.
Я поднялся:
– Оставь меня. Мне подумать надобно.

Арина, не говоря ни слова, зашла в хижину переодеться. Когда покидала уже затопленный солнцем пляж, даже не обернулась. Догадалась, в эту минуту я готов был ее убить.

Продолжение следует