Северные ленты или Метель в сочельник Ч. 1, гл. 6

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
СЕВЕРНЫЕ ЛЕНТЫ
 
Глава шестая

Верблюдинский оказался очень интересным собеседником, за всю свою жизнь Ольгину ещё ни разу не доводилось встречать настолько эрудированного человека. Семён Аронович мог поддержать разговор на самые различные темы, а если вдруг о чём-то начинал рассказывать, внимать его рассказам можно было до бесконечности. При всём этом он был очень чуток к тем, кто находился рядом, умел говорить сам, и так же умел слушать других. С самого начала  знакомства Алексей проникся к нему искренней симпатией, и тот, в свою очередь, тоже очень хорошо отнёсся к нему. Как оказалось, работал Семён в космической отрасли, был связан с государственными секретами. 
 
- Я один из ведущих инженеров советской космонавтики, - говорил Верблюдинский  о себе.

По своим служебным делам ему много где довелось побывать, изъездил всю страну от Калининграда до Петропавловска-Камчатского, правда, в связи с родом деятельности за рубеж было не попасть, но это не стало для него причиной огорчений.

- А что там, за этим бугром, такого интересного? – пожимал плечами Семён Аронович, - Виски, ром да коньяк я и здесь выпью. Ну, зачем, скажите мне их Лувр, когда у нас Эрмитаж не хуже?  Джинсы и прочее тряпьё – всё это на самом деле не столь важно. А вот, пойти в лес за рыжиками, или посидеть ранним августовским утром на берегу речки с удочкой,  поймать  полосатого окунька и тут же сварить на костре уху – ничего лучше этого нет, и такое возможно только у нас.

В больницу он попал с сотрясением мозга, на самочувствие особо не жаловался, но Кривошеев не спешил его выписывать.

- Ну и ладно, - говорил по этому поводу Верблюдинский, - у всего есть свои плюсы. Отдохну немного от работы. Мне здесь очень даже неплохо.

Раз в два дня к нему приходила супруга, Антонина Ивановна, уроженка одного из сёл Саратовский области. Она была на пол головы выше своего мужа, ласково называла его Сёмушкой, с собой, в своих длинных и  могучих руках всегда приносила огромные сумки с едой, журналами, газетами и свежим бельём для своего любимого. Газетам и особенно периодическим изданиям, типа «Наука и жизнь», «Вокруг света» и «Крокодил» Верблюдинский был безумно рад, а вот от такого количества еды был не в восторге.

- Тонечка, милая, не носи мне столько продуктов, не надо, - говорил он, - здесь вполне прилично кормят, сегодня утром,  у нас такая запеканка была, ну просто пальчики оближешь, правда, Алёша?
- Правда, Семён, а ещё нам подали вкусную кашу и отварное яйцо! - заявлял Ольгин, стремясь поддержать нового друга.

Увы, поддержка не помогала. Антонина Ивановна всё продолжала носить и носить съестное.

- Сёмушка, тебе сейчас надо хорошо питаться, ешь больше сала, ты же знаешь, как оно полезно! – говорила она мужу.

Сальцо Семён Аронович уважал и к большому недоумению Алексея  каждое утро съедал огромный шмат этого продукта с чёрным хлебом,  запивая это дело ароматным чаем.
 
- Я в первую очередь – советский человек и атеист, а все эти талмудные предрассудки меня совершенно не волнуют, - пояснил он.

Алексею сало всегда было противно. В детстве родители иногда давали его ему с собой в школу, и всё оно с его лёгкой руки доставалось бездомным кошкам во дворе. Они ели это угощение очень неохотно, отдавая большее предпочтение рыбе и колбасе, и наблюдая за их поведением, Ольгин лишь укрепился во мнении, что употреблять в пищу животный тук – просто себя не уважать.

Ещё одной характерной особенностью Верблюдинского являлась тяга к курению. В палате это делать было нельзя, поэтому при каждом удобном случае, ведущий космический инженер спускался на первый этаж и выходил на улицу «подышать воздухом», за что неоднократно получал выговоры от лечащего врача.

Так за днём шли дни. Алексей Ольгин постепенно шёл на поправку. Через неделю головные боли пошли на убыль, ему стало удаваться самостоятельно вставать с койки и перемещаться в пределах палаты, начал появляться аппетит. Кривошеев бывал у него каждый день, кроме выходных, осматривал рану на голове и лично обрабатывал её, поливая по своему обыкновению матом  направо и налево.

Родители периодически приходили в больницу, иногда вдвоём, иногда по отдельности. Пару раз была и Наталья. Алексей был рад их визитам, но сам больше всего ожидал, когда же снова придёт Толмачёва. «Раз она навестила меня, значит это не просто так, - размышлял он, - значит, я ей не безразличен!» Увы, ожидания оставались лишь ожиданиями, время шло, а Юлия больше не появлялась.

В один из вечеров, когда большинство врачей разошлись по домам после смены, и в больнице оставались только дежурные, Алексей набравшись смелости, впервые вышел из окружавших его четырёх стен и оказался в холле, где  расположились больные с санитарами, у которых на данный момент было свободное время, они сидели и смотрели телевизор. Заканчивалась программа «Время», зрители ожидали чего-нибудь интересного. В этой компании был и Верблюдинский.

- Алёша, вот и ты, наконец-то! – обрадовался он, - Присоединяйся к нам, сейчас будем смотреть фильм!
- Что за фильм? – поинтересовался Ольгин, усаживаясь в кресло рядом.
- «Заговор против Страны Советов»! Очень актуальный и злободневный.
- Детектив?
- Нет, документальный.
- Ну, тогда это будет скучно, - Алексей хотел было уйти.
- Да посиди, развейся, – остановил его Семён Аронович, - устал ведь наверно от этой проклятой палаты!

Пока они говорили,  уже пошли первые кадры.  Аэропорт Шереметьево, задержанные иностранные граждане, которые пытались ввезти антисоветскую литературу, соответствующие комментарии диктора, далее кадры хроники из жизни русской эмиграции в Париже 30-х годов, и, как гром среди ясного неба на фоне всего этого знакомый голос  под оркестровое сопровождение:

Не надо грустить, господа офицеры,
Что мы потеряли, уже не вернуть.
Пусть нету Отечества, нет уже Веры,
И кровью отмечен нелёгкий наш путь…

У Ольгина от удивления открылся рот. Он смотрел на телеэкран, словно заворожённый, всматриваясь в каждый фрагмент фильма, ловя каждое слово, каждый звук.

Четвёртые сутки пылают станицы,
Потеет дождями донская земля.
Не падайте духом, поручик Голицын,
Корнет Оболенский, налейте вина…

Всё это продолжалось всего несколько минут.  Далее пошёл рассказ об атамане Семёнове, благодаря которому на деньги, полученные от японской разведки, и на награбленное им добро, вывезенное из Сибири, был создан «Российский Фашистский Союз», глава которого, Константин Владимирович Родзаевский приветствовал приход Гитлера к власти, но это всё Алексею было уже неинтересно.

- Мать честная, это же пел Аркадий Северный! – произнесли его губы сами собой.
- Да,  Северный, - отозвался Семён, - А тебе что, нравится, как он поёт?
- Это один из моих самых любимых певцов.
- Очень отрадно, что такие молодые люди, как ты, любят творчество Аркадия. Какие его концерты у тебя имеются?
- У меня всего одна бобина,  «пятисотка».
- Интересно, что там за композиции?
- «Голубое такси», «Чёрная роза», «Мой приятель студент», «Показания невиновного», потом, ещё «Отговорила роща золотая», «Я родился у костра». Какой-то цыган их поёт…
- Не цыган, а Анатолий Иванович Мезенцев, - поправил Верблюдинский.
- Анатолий Иванович… - ошеломлённо повторил  Алексей.
- Да. Я не пересекался с ним лично, лишь по телефону пару раз разговаривал. Это у тебя один из самых поздних концертов Северного, «Тихорецкий»  с ансамблем «Встреча», 79-й год. Анатолий Мезенцев – руководитель этого ансамбля.  На самом деле концерт этот очень большой, весь на «пятисотку» не умещается.
- А  других записей у Северного было много?
- Много. С ансамблями, под гитару. Я даже не берусь назвать точную цифру, сколько всего Аркадий оставил их после себя. У меня, например, больше сотни бобин и это, по всей видимости, далеко не всё, лишь основное. Кстати, Северный – это  артистический псевдоним, а настоящая его фамилия – Звездин.
-  У Вас больше сотни бобин?!
- Совершенно верно. Дело в том, что я по своей работе частенько бывал в Ленинграде и  там познакомился со всеми, кто имел отношение к этим записям.
- Семён Аронович, - с волнением в голосе спросил Ольгин, - а с самим Аркадием Северным Вы были знакомы?
- Был, но не близко, просто общался. Присутствовал на двух его концертах, выпивал  в компании с ним.
- Когда он умер? Давно?
- 12 апреля 1980 года. Вот, совсем скоро уж пять лет будет, как это случилось.
- Наверно, причина смерти - старость?
- Совсем нет. Аркадий был 39-го года рождения, вот и прикинь, сколько ему лет было. Умер он  в результате кровоизлияния в мозг, а родился в городе Иваново, в Питер приехал учиться, потом там женился. Как-то раз, один любитель самодеятельной песни Рудольф Фукс, записал на свой простенький монофонический магнитофон,  одесские и блатные песни в его гитарном исполнении. Вот, с тех пор простой советский студент Звездин и стал знаменитым певцом Аркадием Северным.

Ольгин слушал Верблюдинского, затаив дыхание, совершенно забыв про телевизор.  Всё его внимание было сосредоточено на словах  собеседника,  а тот, увидев, насколько тема Аркадия Северного  важна для него, пообещал продолжить начатый разговор, как только они останутся вдвоём.

- Здесь слишком много посторонних ушей, -  произнёс он тихим голосом, обведя глазами холл и тех, кто находился рядом.

Алексей еле дотерпел до конца фильма, который длился около часа.  Время было уже позднее, все стали расходиться. Наши герои тоже вернулись к себе, и лишь когда за дверью стало совсем тихо, Семён Аронович заговорил снова:

- Музыку слушать я люблю, сына своего тоже к этому приучал. Для этих дел специально приобрёл хороший японский катушечный агрегат,  слава богу, моя зарплата совершать такие покупки вполне позволяет. А вот с записями возникли проблемы. В те годы, в начале 70-х, многие, увлекались джазом, однако, это был дефицит, зарубежные пластинки стоили очень дорого, у нас в Саратове их не найти было днём с огнём. Как-то раз я снова оказался в городе на Неве, и вот там мне пришлось услышать об одном человеке, у которого, по слухам, имелось абсолютно всё. Звали его Николай Гаврилович Рышков, про него ещё говорили  - великий «косарь». «Косарями» тогда было принято называть тех,  кто как говориться, «косил капусту», делал деньги. Николай был лётчиком гражданской авиации, обладал многочисленными связями и знакомствами в различных сферах жизни, имел огромную коллекцию пластинок самой различной направленности, привозил их из-за границы и покупал у своих знакомых, порой за кругленькую сумму. Была в нём некая коммерческая жилка что ли.  Наверно, он был одним из первых, кто осознал, что всё это является очень хорошим объектом для вложения денежных средств. Некоторые приобретённые им диски,  существовали буквально в единичных экземплярах, поэтому, через некоторое время, Коля стал настоящим музыкальным монополистом. К нему потянулись самые различные люди, порой даже имеющие высокие звания и занимающие важные государственные посты с целью получить запись на магнитофонные ленты с этих пластов. Рышков никому не отказывал. Есть спрос – значит, есть и предложение. Его услуги стоили дорого, но сделанные им фонограммы были лучшими по качеству звука во всём городе, ему приходили письма со всех уголков Союза. Он отправлял посылки адресатам, будучи хорошо известным в своём почтовом отделении, всегда обслуживался там вне очереди, и в знак благодарности периодически одаривал всех операторов – кассиров различными подарками. Ну вот, и я стал одним из тех счастливчиков, кто получил номер его телефона. Хорошо помню нашу первую встречу. Мне тогда удалось очень быстро сделать все порученные дела на одном из военных предприятий, и, освободившись, позвонить ему из телефонной будки. На том конце провода  долго никто не подходил, и вдруг, наконец-то сквозь треск помех кто-то сказал скороговоркой:

- Алло, Николай Рышков слушает!

Я представился, назвал того, от кого о нём узнал, пояснил, что меня интересуют некоторые джазовые оркестры, попросил о встрече. Он немного помялся, чувствовалось, что ему не особо хочется мной заниматься, однако имя названного мной человека, всё же возымело действие, и потому его ответ оказался положительным:

- Если хотите, приезжайте завтра в 12 утра ко мне домой на Большеохтинский проспект. Запишите номер дома и квартиры.

В моём распоряжении как раз оставалось два свободных дня в Ленинграде, поэтому такое приглашение вполне устроило. На следующий день, в назначенное время я уже нажимал кнопку дверного звонка. Предо мной предстал мужчина средних лет, в синем тренировочном костюме и домашних шлёпанцах, немного полноватый. Вслед за ним прибежала маленькая белая собачка, увидев меня, она оглушительно залаяла.

-  Успокойся, это наш человек, - утихомирил её хозяин, - а Вы, снимайте обувь и проходите, вот, оденьте тапочки.

 Собачка убежала в свой уголок, а Николай провёл меня в комнату для гостей. Что меня поразило – все стены там были обклеены большими импортными календарями с полуголыми девицами и плакатами с зарубежными поп-группами. Журнальный столик, расположенный у стены, был завален коробками с бобинами. Я присмотрелся к ним, это оказалась отечественная лента «СВЕМА». Ближе к окну были расположены два  кресла и удобный диван. В противоположной части комнаты на массивных тумбочках красовались два магнитофона, один  AKAI-365,  а второй –  самодельный, кто-то из ленинградских умельцев сотворил его на базе  импортного, Рышкову он был очень дорог. Рядом – проигрыватель с дисками, мне были продемонстрированы те из них, которыми я интересовался, они пребывали в идеальном состоянии. Николай Гаврилович сказал, что у него нет срочных дел, и потому может выполнить мою просьбу прямо сейчас.  Для меня это был просто идеальный вариант, но вот только запись на «СВЕМУ» никак не устраивала.

- Могу предложить ленту «SONY», абсолютно новую, запечатанную, берегу её лично для себя, - предложил Рышков, - но тогда стоимость всего заказа увеличится в разы.
- Пусть так, мне важно получить максимально качественный звук на выходе, - согласился я.

Мы ударили по рукам, он подключил аппаратуру, настроил уровни записи, удостоверился, что всё идёт нормально, затем пригласил меня на кухню, выпить кофе. Его жены Жанны не было дома, поэтому хозяйничал великий «косарь» сам.

- Сам я не курю, но, если Вы курите, не буду против этого, - рядом со мной была поставлена пепельница, -  Ну так расскажите, чем занимаетесь, в какой сфере работаете?

Я рассказал ему о своей профессиональной деятельности всё, о чём имел право рассказывать. Оказалось, тема космоса очень увлекала Николая Гавриловича, он был большим любителем научной фантастики  и поклонником творчества Станислава Лема.  Особенно ему нравились такие его произведения как «Солярис»  «Непобедимый» и «Звёздные дневники Ийона Тихого».

- Может быть по рюмочке? – хозяин поставил передо мной на стол бутылку коньяка «Юбилейный».

К концу записи бутылка  опустела,  а мы  стали друг с другом  на «ты». Он перемотал ленту и протянул мне наушники, предложив послушать то, что получилось. Качество действительно было выше всяких похвал. Заплатив оговорённую сумму, во мне не было ни капли сожаления, я точно знал, что эти деньги верну здесь в Саратове на перезаписях с этой бобины в самые кратчайшие сроки, и так оно и вышло. Расстались мы друзьями. Уже, вернувшись, домой не раз звонил ему по междугородке, просил записать  ещё оркестров, слал  деньги, а он, в свою очередь, посылки с бобинами. Вот так началась наша дружба.

Верблюдинский замолчал. Было видно, что на него нахлынули воспоминания.

- А Аркадий Северный? Как Вы познакомились с ним? – спросил Алексей.
- Благодаря тому же Рышкову, - Семён Аронович подошёл к окну и немного приоткрыл форточку, - это произошло где-то года через полтора -  два… Мы тогда с Колей по уже сложившейся традиции выпили у него на кухне, начали разговор о джазе, и он вдруг мне говорит:
- А хочешь побывать на настоящем подпольном джазовом концерте?
Я ему:
- Что за вопрос, конечно хочу!
- Тогда завтра утром, ровно в 11 жду тебя, поедем к моему другу Диме Калятину на улицу Евдокима Огнева. С тебя взнос – стоха!
- Стоха?! Но за что? Чем этот концерт будет так интересен?- недоумённо спросил я.
- Петь будет звезда ленинградской подпольной сцены – Аркадий Северный! – торжественно отвечал мне Гаврилыч.
- Но мне надо завтра уезжать домой.
- Оставайся, Сёма! Придумай что-нибудь. Честное слово – не пожалеешь!

Мне пришлось воспользоваться его телефоном, чтобы позвонить в Саратов, сказать, что сильно простудился, и слёзно просить разрешения задержаться в Ленинграде на несколько дней. Так как я в своей организации был на очень хорошем счёту, мне не отказали. И вот, на следующий день, утром, взяв такси, Рышков отвёз меня на квартиру своего друга. Квартира большая была, трёхкомнатная, хозяин её,  Дмитрий,  нам открыл, со мною сухо поздоровался и принялся дальше настраивать аппаратуру для записи. Я увидел два магнитофона, катушечник – «Юпитер-201», а рядом ещё один – «Яуза». Над ним колдовал молодой человек, он тогда был примерно такого же возраста, как ты сейчас, очень вежливый, симпатичный такой,  представился мне Володей и сообщил, что по профессии настоящий цирковой жонглёр. Музыканты расчехляли инструменты. Были трубач, саксофонист, аккордеонист, ударник, контрабасист, а так же ещё один очень колоритный музыкант с усами, который помимо гитары, играл на банджо. Ко мне вдруг подошёл мужчина  в светлой рубашке с засученными рукавами. На шее его висел длинный узорчатый галстук, ростом был где-то метр семьдесят пять, очень худой, в руке дымилась папироса.

- Простите, Вы случайно не из Одессы будете? – спросил он у меня.
- К сожалению, нет, - в ответ мне пришлось лишь развести руками.
- А вот я скоро поеду туда на гастроли, разрешите представиться, Аркадий Северный!
- Рад знакомству. Семён Аронович Верблюдинский.
- Ну, это понятно, что не Иванов, - Аркадий пожал мне руку.

Он хотел продолжить разговор, но в это время в комнату вошёл ещё один человек, с собой у него был третий магнитофон, не помню уже марку, скорее всего «SONY», и большая сумка.

- Сергей Иванович, здравствуйте! – Аркадий оставил меня, и поспешил навстречу к нему.
- Салют, Аркаша! – отозвался вошедший, - Будь другом, помоги мне!

Северный принялся вытаскивать из сумки микрофоны и провода, а я стоял в стороне и наблюдал за всем происходящим.
- Это Сергей Иванович Маклаков, - сказал мне Рышков, который до этого болтал со своим другом Димой, - он организовал всё это, и музыканты тоже его знакомые.
- А действительно ли этот Аркадий так хорошо поёт? – поинтересовался я.
- Узнаешь! – мой спутник загадочно улыбнулся.

Маклаков между тем заканчивал настройку своего магнитофона. Он по-хозяйски, отодвинул  микрофоны Володи, и, несмотря на его протесты, расположил на их месте свои.

- Будешь возникать – вообще выгоню! – пригрозил он и повернулся к музыкантам, - Ну что, будем начинать?
- Сначала разберёмся с капустой! – отозвался гитарист с усами.
- Не вопрос, - Сергей Иванович пожал плечами, - ребята, бабки давайте!

Я достал свои 100 рублей и протянул ему их.  Деньги дали так же Дима Калятин, Володя, и ещё один человек, имени которого я сейчас уже не помню, лишь  Николай Гаврилович стоял, молча засунув руки в карманы. Только тут я обратил внимание на то, что все давали по 50 рублей, а я дал 100, за себя и за Колю. Видя на моем лице негодование,  он с характерной для него скороговоркой заговорил:

- Сёма, не злись, я всё потом объясню, и тебе компенсирую!

Устраивать разборки в незнакомой мне квартире я не стал, тем более что снова раздался голос усатого гитариста:

- Сергей Иванович, мы готовы!
- Коля, хорошо! Все по местам! – скомандовал Маклаков, - Мотор!

Северный, взяв в руки вторую гитару, подошёл к микрофону, объявил, что этот концерт посвящается для музыкальной коллекции Сергея Ивановича и Дмитрия Михайловича, упомянув при этом, что вместе с ним здесь присутствует его сыночек Моня, и исполнил первую песню. Пел он по бумажке, текст песни был так себе, про друга Серёгу, того самого Сергея Ивановича Маклакова, хозяина импортного магнитофона и организатора сего действа, однако, как он спел! Ничего подобного до этого слышать мне не приходилось. Да, это действительно был сильнейший голос. Я очень пожалел, что такому, несомненно, талантливому исполнителю подсунули весьма посредственный текст. Аркадий, очень чутко чувствовал чужое настроение и сразу заметил, что я огорчён.

- А что это наш Сёма заскучал? – обратился он ко мне, как только закончил петь, и запись была остановлена, - Давай, исполню что-нибудь персонально для тебя. Чего бы ты хотел?

Мне тут подумалось, а что, почему бы и не заказать песню, не зря же я деньги платил и потому спросил:

- Что-нибудь из Вадима Козина можешь?
- Ой,  не получится, - Северный покачал головой, - нет у меня ничего в этом духе. Давай в следующий раз подготовлюсь и тогда обязательно спою, договорились?

В комнате наступила неловкая тишина. Все ждали, как я отреагирую.  Обстановку разрядил трубач:

- Позвольте мне исполнить заказ. «Шумит метель» подойдёт?
- Ещё как подойдёт! – я поднял кверху большой палец правой руки.
- Тогда поехали! – трубач занял место Аркадия у микрофона.

Маклаков снова дал команду «Мотор!», и это было что-то. Солист выложился на все сто процентов. Вот тогда действительно стало понятно, что это уникальное событие, значение которого ещё предстоит оценить в будущем. Обида на Рышкова у меня пропала. По ходу дела трубача снова сменил Северный, исполнив одну вещь из репертуара Галича. И так понеслось-поехало. Половину программы исполнили музыканты, половину Аркадий. Это была какая-то гремучая смесь, словами передать такое просто невозможно, надо было там находиться, всё это видеть и слышать. Время пролетело незаметно, магнитофонная лента  у писарей закончилась, Аркадий сказал своё заключительное слово. Ребята с интересом стали прослушивать, что же записалось. Оказалось, у Володи запись не получилась совсем, у Димы – завален один канал, а вот у Сергея Ивановича –  звучание было ну просто идеальным.

- Насчёт перезаписи потом поговорим! – сказал Маклаков, и принялся упаковывать свою аппаратуру, задерживаться у Калятина не входило в  его планы.

Ко мне подошёл Аркаша, будучи уже основательно навеселе.

- Сёма, приезжай к нам ещё, - сказал он, - не забуду своё об обещание и в следующий раз специально для тебя исполню песни Вадима Козина. Но и ты обещай, что приедешь!
-  Конечно, приеду, обещаю, - отвечал я, - твой сегодняшний концерт был  потрясающим.
- То ли ещё будет! – подал голос гитарист с усами.
-  Семён, а поехали сейчас с нами в «Парус», - предложил Дима, - оказаться в Ленинграде и не побывать в этом плавучем ресторане – просто преступление!  Обмоем это дело!
- Ребята, в другой раз! – Рышков увлёк меня за собой, - Нам пора!

Уже на улице Николай Гаврилович  мне пояснил этот свой поступок:

- Они, конечно, хорошие ребята,  Дима, Аркаша. Всё это так, но, как начинают пить, меры не знают, а тебе ведь скоро домой ехать. «Парус» - никуда не убежит. Да ты не сердись на меня из-за этих пятидесяти рублей. Я тебе запишу ещё одну бобину, и плюс ко всему пришлю бесплатно то, что было спето сейчас. Маклак мне сделает копию.

Николай прислал мне этот концерт на бобине примерно через месяц, правда, не полную, а всего лишь 90-минутную его версию, несколько композиций не влезло, но, тем не менее. Вот так и состоялось моё знакомство с Аркадием Северным и его песнями.

Я сдержал своё слово, через год  снова приехал в Ленинград, и, уже без сопровождения Гавриловича, самостоятельно, оказался на новом подпольном концерте. В этот раз всё происходило на другой квартире, привёл меня туда Дима Калятин, с которым я обменялся номерами телефонов во время нашей первой с ним встречи. Северный, кстати, после той, памятной записи, остался у него жить на продолжительное время. Меня он сразу узнал, очень обрадовался и, как обещал, исполнил две песни  Вадима Козина, одну из них – мою любимую, «Весеннее танго». Моё имя на концерте не упоминалось, мне совершенно не нужно было, чтобы все узнали о том, что я бываю на таких мероприятиях. Ну и сходил с ними в их знаменитый «Парус», очень душевно тогда посидели, Аркадий, помню, всё рвался на сцену петь, а музыканты его не пускали, боялись неприятностей. После этого  я  уже долго с ним не пересекался.

Ну а Рышков сразу смекнул, что к чему, начал приобретать все оригиналы и первые копии аркашиных записей, и других исполнителей такого рода, какие только ему попадались.  Все  бобины  Маклакова были скуплены им за баснословную цену. Сергей Иванович был простым слесарем, получал не такую уж высокую зарплату, проживал с семьёй в коммунальной квартире, одним словом, в деньгах нуждался, хотя, он, конечно и сам был не промах. С этих своих бобин он делал себе копии, и уже под видом оригиналов продавал их в Москву и Киев. Там с радостью это всё хавали. А Николай Гаврилович, установил контакты с писарями других городов, в первую очередь с Владиком из Одессы, частенько вкладывал деньги в концерты, которые проходили там. По почте ему оперативно шли посылки оттуда. В итоге у него образовалась самая лучшая музыкальная фонотека подпольных исполнителей. Деньги текли к нему рекой, но тем не менее, совершенно внезапно его настигла тяжёлая болезнь, и он сгорел за очень короткое время. На тот свет к сожалению с собой ничего забрать невозможно.  Ну а потом так получилось, что все эти  записи, в том числе и Северного после его кончины – достались мне.

Верблюдинский прервав свой рассказ, посмотрел на часы.

- Время уже позднее, Алёша, я ненадолго выйду, отравлюсь никотином и будем спать, завтра ещё поговорим, - в его голосе проскользнули нотки грусти.
- Семён Аронович, скажите, а внешне, Северный как выглядел? Ну, помимо своего худого телосложения? - спросил Ольгин.
- У него были очень выразительные чёрные глаза. Прямо какие-то колдовские.  И ещё  - родимое пятно на виске, тоже чёрного цвета.  Женщинам он очень нравился. Чем-то напоминал Юрия Никулина.
- Никулина?
- Да. Аркадий даже сам порой это стремился подчеркнуть. Я всегда добрым словом его вспоминаю, что бы там ни говорили про него, ни тогда, ни сейчас, знай, это был добрый, хороший человек, просто жизнь у него не сложилась. У меня дома есть фотоальбом, я попрошу завтра Тоню, чтобы она принесла его нам сюда, там тебе будет на что посмотреть.

С этими словами он достал сигарету и отправился курить.