История одной смерти

Часть I.

    Жил человек в своем собственном мире: сам за границу этого мира никогда не выходил и на свою территорию никого не впускал. Мир этот представлялся ему независимой от всего внешнего мира виртуальной территорией, очерченной условным кругом, в котором сосуществовали он и его предпочтения. Однако странным и неприятным было то, что, безусловно выполняя свои функции днем, по ночам этот круг странным образом изменялся и функции свои терял, что создавало человеку множество жизненных проблем.
    Человек этот, Петр Петрович, находясь уже в возрасте почтенном, с детства был личностью уравновешенной и способной понимать и правильно оценивать самого себя и всё, что с ним, именно как с личностью, происходило. Учась всему, где и как только мог, он впитывал в себя приобретенные знания, будто губка, и потому часто был в состоянии дать правильную оценку многому, что касалось или не касалось его лично.
    Его собственный мир, являясь миром реальным и одновременно - условным, был определен им однажды ещё в юности, когда, к тому времени многое осознав, он решил, что старшим и взрослым, а значит - большинству людей в мире больше не стоит доверять.
Поначалу размеры его мира были достаточно велики и простирались до границ города, в котором случилось ему родиться, и иногда даже за них выходили. Однако со временем, и вовсе не по воле его хозяина, размеры эти стали уменьшаться, пока не осталось в круге всего несколько близких людей, стопка любимых книг, дюжина кое-каких полотен и художественных фильмов да ещё - его, Петра Петровича, оцифрованная память, способная легко поместиться на компьютерном диске Conky.
    Память эта неплохо сохранилась ещё и в голове самого Петра Петровича, и факт этот его одновременно радовал и огорчал, поскольку наряду с вещами важными и интересными хранила память его и то, что ему совершенно не хотелось вспоминать.
Эту неприятную часть своей памяти, в отличие от памяти компьютерной, нельзя было стереть навеки, и поэтому он старался держать её в наиболее отдаленных и недоступных местах своего мозга, умело запирая на всякие хитроумные замки. Странно было, однако, что замки эти, совершенно надежные и безусловно контролируемые им днем, с приходом ночи непостижимым образом сами отпирались, впуская в пространство, где уже витали Петра Петровича благие сны, то чьи-то гадкие лица, то злобные слова, то сцены противоборства его с кем-то в самых неприятных формах.
Эти события и лица, а именно - всё гадкое и неприятное, что было с ними связано, как “демоны ночи”, проникали в Петра Петровича условный жизненный круг, заполняли его и своим присутствием оскверняли. Они же, как и в прежней жизни, угрожали ему и вынуждали с собой бороться, а значит - до самого рассвета страдать, пока с первыми лучами солнца не покидали, наконец, его разум, возвращаясь под замок на свои места.
   Так продолжалось слишком долго, и постепенно дурная память вытеснила собой память хорошую, да так, что ни о чём хорошем, как бы ни хотел, человек уже не мог вспоминать...
   После таких ночей, сознавая, что прошлое, а именно - худшее, что только было в нем, всё еще живет в сознании и невозможно никак от него избавиться, чувствовал Петр Петрович себя совершенно измотанным и несчастным. Не мог принять он того, что события и люди, с которыми он будто бы покончил навсегда, и зло, с которым они были связаны, напоминали ему о себе вновь и вновь и как прежде его мучили.
Плохо было ещё и то, что с течением времени зло в его жизни продолжало накапливаться и к тому плохому, что уже случилось когда-то, добавлялось зло новое в виде новых отвратительных людей и событий, случившихся с ним уже совсем недавно, но которым он, как всегда, противился, в круг свой не пускал и старался держать от себя на расстоянии. Всё это, ненужное ему и враждебное, а именно - зло прошлое и нынешнее, теперь - то вместе, то порознь - проникало в сны Петра Петровича, вынуждая его постоянно страдать.

    “Наверное, есть какое-то лекарство от этого, - думал он, измученный, по утрам и тут же убеждал себя - мол, не дождутся они, чтобы он ещё и по врачам из-за них бегал.
 
    Другим известным ему средством от зла оставались Псалмы царя Давида, которые так пригодились тому в библейские времена. Однако после нескольких неудачных попыток читать их перед сном и от этой идеи Петр Петрович отказался.

    И все же “враги” вконец “достали” его...

    “Что же мне делать ? - думал он вновь и вновь. - Как избавиться от этой гадости раз и навсегда ?”

    Новые идеи не приходили ему в голову… Напротив, жизнь со временем становилась сложней и даже опасней, поскольку, понимая его одиночество и подступающую старость, кружили вокруг него, как шакалы, всё новые злобные особи, ища способа посильнее его ранить и затем, если только возможно, “с потрохами” съесть.

    “А ведь мне ещё хочется пожить,” - рассуждал в очередной раз Петр Петрович, когда вдруг неожиданным образом припомнил истории о том, как в прошлом избавлялись люди от чего-то им ненавистного.

    “Разве не приходило их избавление через уничтожение, безусловное и решительное, всего, что им только мешало ? - спросил он себя. - Именно, через уничтожение - раз и навсегда !”

    Так впервые посетила его мысль о необходимости чьей-то смерти, а именно - об убийстве им кого-то ради собственного своего избавления. Убийстве, которое однажды ему придется совершить…

    Нельзя сказать, чтобы мысль эта сильно его удивила, ведь не в первый раз желал он чьей-то смерти…
Смерти кому-то, в теории или на практике, в мире людей и зверей желали многие. Эти пожелания или угрозы, будь они выражены в приливе минутной ярости или - вполне обдуманно, слышались часто и чуть ли не на каждом шагу, но редко кто принимал выраженное языком за явную угрозу, другое дело - желание сердца.
   В сердце - убить, бывало желал и он, когда приходилось сходиться с кем-то в жестоком противостоянии и когда только и оставалось ему или его противнику, что нажать на курок или пырнуть другого ножом, будь в тот момент орудие убийства - рядом. Внутренне он давно был готов к своей или чужой, такого рода, участи - моральная сторона его не смущала.
   Проблема была в другом : он не умел убивать. И неумение это в последнее время тяготило его больше, чем страдания, которые неизменно приходилось ему переживать. Он не представлял себя способным лишить кого-то жизни, и не оттого, что не мог поступить так в отношении человека, а потому, что по сути - не мог убить даже животное. Он просто не знал, как это сделать физически.
Жизнь, научив его многому полезному, не научила насмерть за себя постоять. Она научила его соглашаться, налаживать контакты, искать компромиссы и убеждать, но не научила достигать своей цели, элементарно лишив соперника жизни...

   Продолжение следует…