de omnibus dubitandum 116. 456

ЧАСТЬ СТО ШЕСТНАДЦАТАЯ (1915)

Глава 116.456. НЕБОСЬ, ЗОЛОТУЮ СЛЕЗУ НЕ ВЫРОНИТ…

    Миша проснулся первым. Осторожно переступая через спящих, он выбрался на затоптанную кругами траву, закиданную черными головешками и золой. Поеживаясь от утреннего холодка, Миша решил по-хозяйски обойти табор. Сразу же наткнулся на новенькие шлейные хомуты, валявшиеся возле походневского рундука. Миша узнал Федькины хомуты. Внимательно оглядев их, он заметил острые следы зубов и пожеванную петлю постромки.

    «Волк, что ли?» — подумал мальчик, и от сознания столь близкой опасности, в которой находилось ночное, по телу пробежали мурашки.

    Прибрав хомуты, он вытащил повозочный кнут, украшенный пышным ременным махром, и продолжал осмотр, теперь уже более смело. В стороне, на слегка примятом следу, возле сырых колючих татарников распласталась изорванная Федькина сумка. Мишка поднял ее, покачал головой и понюхал. Пахло чесноком.

    «Колбаса, — вздохнул Миша, — а угостить не мог, жадный. Кабана-то хворого закололи, и то жалко».

    Но упреки приятеля вскоре сменило любопытство: кто же был виновником кражи? Волк не способен на столь безобидное дело. Шакалы? Не могли эти трусливые звери вытащить из-под головы провиантский мешок.

    Перебирая известных ему зверей, куда попали даже безобидный заяц и крот, Миша подгибал пальцы. Наконец весь дикий животный мир был исчерпан. Когда мальчик хотел уже в недоумении развести руками, внезапная мысль пришла ему в голову.

    — Да ведь это Малюта! Малюта нашкодила! — воскликнул он, и сразу же от этой догадки все как-то стало на свое место.

    Нападениями Малюты можно было только гордиться, а не сетовать на них. Малюта, сука яловничего, деда Меркула, славилась далеко по округе. Собака жила грабежами. Днем она либо спала у куреня хозяина, либо играла с волкодавами, а ночью уходила «на охоту». Ни один табор не мог поручиться, что не будет ограблен этой хитрой и осторожной собакой. Она терпеливо выжидала, притаившись в бурьянах, пока люди мертвецки уснут, и тогда кропотливо рылась в пожитках. Малюта тонко обделывала дела и возвращалась с первыми лучами. Позевывая и облизываясь, она ложилась у ног яловничего и чутко засыпала. Иногда Малюту обстреливали бекасинником, солью и даже волчьей дробью, но счастье неизменно сопутствовало собаке, заряд никогда целиком не достигал цели. Попытки изловить ее живьем были безуспешны, и преследования только закаляли ее.

    Дед Меркул, отлично зная проделки Малюты, преклонялся перед мудрой собачьей изворотливостью, никогда не корил ее, а людей, пытавшихся опорочить собаку, прогонял вон.

    Малюта, чувствуя это отношение хозяина, совершала каждую ночь все более дерзкие вылазки. Меркул уважал собаку и награждал ее тихой любовью. Он мог часами сидеть, выбирая из шерсти Малюты нахватанные за ночь блужданий колючки. Себе же дед никогда не чистил теплые чулки и все лето терпеливо ходил в репехах.

    Положив сумку у Федькиного изголовья, Мишка направился на поиски табуна.
День только начинался. От реки и балки поднималась парная теплота. Поблескивала роса. Утром степь казалась пышней, нежели во время зноя, когда листья сворачивались, удлинялись и растительность становилась острее и строже.

    Буроватый заяц, чувствуя свежесть утра, выскакивает за просторную дорогу, не потревоженную еще колесами мажар, оглядывается, поджимая мягкие уши, и меленько щиплет конский щавель, обмытый росой. Вот его спугнули, он скрывается в густом разнотравье, и только на минуту перед глазами мелькают беленький пушистый задок и мохнатые быстрые лапки.

    На восходе любит работать крот, не зная, что возле черного дышащего бугорка его норы задерживается любопытный тушканчик, поднимается на длинных ногах, поводит усиками и, успокоившись, безмятежно, точно котенок, начинает умываться.

    На песчаных пригревах, у корней, продравших первородную землю, располагается на отдых гадюка, с шуршанием скручивая свое стальное пружинное тело, и, повернувшись к солнцу, засыпает у красноягодных кустов барбариса огромный, похожий на удава, желтобрюх.

    Вон над Кубанью вершина насыпного кургана, похожего на баранью стариковскую папаху.

    Много курганов красуется и над реками и по равнинам, напоминая сторожевой цепью либо о временах набегов, либо о воинственных вожаках, в чью славу насыпаны высокие могилы. Знал Мишка больше двух десятков разных курганов, не раз врывался на коне на вершины, вспугивая байбаков и стрепетов, но этот, прозванный Золотой Грушкой, давно пленил молодого казачонка.
   
    …Сотник Андрей Леонтьевич Гречишкин был сыном первого командира Кавказского линейного полка, донского казака, есаула Леонтия Ивановича Гречишкина. Слышав много раз о его храбрости, Болотоков «выразил желание познакомиться с ним покороче, и при посредстве лазутчиков свидание между ними было устроено где-то на берегу Кубани.

    Они сошлись и стали кунаками. Гречишкин тайно ездил в аулы Джамбулата; Джамбулат навещал Гречишкина. В большие праздники, христианские и мусульманские, кунаки обменивались подарками»; но никогда не говорили «о политике» [Соловьёв В.А. Подвиг сотни Гречишкина. – Краснодар, 1996. С. 35–38].

    В середине сентября 1829 г., в разгар очередной российско-османской войны, начальник Кубанской Линии генерал-майор Антропов узнал, что черкесы под предводительством Джамбулата и Шумафа Болотоковых готовят «прорыв» между станицами Григориполисской и Темижбекской, а в Закубанье, где-то возле станицы Тифлисской, стоит отряд горцев. В его составе были турецкий паша Сеид-Ахмед и 200 турок с двумя орудиями.

    Генерал Антропов принял меры. 250 донских казаков подполковника Залещинского с одной пушкой прикрыли Линию между станицами Темижбекской и Григориполисской, сам Антропов с тремя сотнями солдат Навагинского полка расположился у Прочного Окопа, а отряд командира Навагинского полка полковника Пирятинского из закубанского укрепленного лагеря на р. Псинаф 14–15 сентября безуспешно искал горцев в Закубанье.

    Правда, В.А. Потто в своем очерке утверждает, что главной целью Пирятинского был не просто «поиск партии», а нападение на аул, где находился турецкий отряд. Но «…попытка подполковника Пырятинского напасть на аул Джамбулата, чтобы захватить все это собрание, не увенчалась успехом. Небольшой отряд его был открыт на пути и после жаркого боя должен был вернуться обратно в свой лагерь, расположенный на речке Псинафе» [ГАКК. Ф. 670. Оп. 1. Д. 5. Лл. 59–60; ГАСК. Ф. 79. Оп. 1. Д. 775. Лл. 1–2; Потто В.А. Геройская смерть Гречишкина: об Андрее Леонтьевиче Гречишкине, погиб в бою 15 сентября 1829 г. в станице Тифлисской Кубанской области // Исторический вестник. Т. 97. – 1906. С. 238–246; Щербина Ф.А. Очерки борьбы русских с черкесами / Вып. 1. – Екатеринодар, 1912. С. 13–17; Щербина Ф.А. История Кубанского казачьего войска / Т. 2. – Екатеринодар, 1913. С. 393–394].

    По сведениям Л.В. Симонова, «поисковый отряд» Пирятинского никакого боя не имел, а, совершая поиски горцев в районе Песчаного Брода на Терс-Зеленчуке, был отозван к станице Ладожской. Причина – начальник Псинафского отряда полковник Широков получил сведения, что Джамбулат намеревается напасть на станицу и разгромить проходившую в ней ярмарку. В это же время командир Кавказского полка Васмунд, не зная о движениях отряда Пирятинского, решил самостоятельно провести разведку степной местности за Кубанью, отдав сотнику станицы Тифлисской Гречишкину следующий приказ – дойти до Песчаного Брода на р. Степной Зеленчук (р. Терс, Терс-Зеленчук) и осмотреть все балки и скрытые места [Потто В.А. Геройская смерть Гречишкина: об Андрее Леонтьевиче Гречишкине, погиб в бою 15 сентября 1829 г. в станице Тифлисской Кубанской области // Исторический вестник. Т. 97. – 1906. С. 239–241; Симонов Л.В. Один из потомков Нашебургского полка. Исторический очерк 1726–1875 гг. // Кубанский сборник. Т. 12. – 1907. С. 153–155].

    О дальнейших событиях, произошедших с отрядом сотника Гречишкина, существует очень обширный круг литературы. Но, как часто бывает с событиями, которые со временем приобрели большую героико-патриотическую окраску, некоторые описанные подробности заставляют усомниться в их достоверности [Закон Краснодарского края «Об установлении праздничных дней и памятных дат в Краснодарском крае» в ред. от 29.04.2008 N° 1469-КЗ; Пелымская Е. Вспомнить и поклониться; Крылова Е., Котко В. Мертвый редут и слава // Краснодарские известия: Есаул (спец. вып.); картина художника Романа Кузнецова «Подвиг у ст. Тифлисской в 1829 году»].

    Итак, 15 сентября отряд сотника Гречишкина: сам сотник, три урядника, 56 казаков из станиц Казанской и Тифлисской – отправился из Казанской за Кубань. Приблизившись к р. Терс-Зеленчук, возле места, известного под названием Волчьи Ворота (узкие и крутые овраги в береговой круче; по дну одного их них проходила дорога к броду через эту реку), они наткнулись на горскую партию в 500 (как всегда было принято в российских донесениях, число черкесов давалось условно, «на глаз» – Л.С.) всадников под предводительством князя Джамбулата Болотокова [ГАКК. Ф. 670. Оп. 1. Д. 5. Лл. 60–61]. Как потом выяснилось, партия Болотокова имела два фальконета [ГАКК. Ф. 670. Оп. 1. Д. 5. Лл. 60–61; Лёгкие 1-2-фунтовые орудия на переносных станках («железных рогатинах»). Первоначально это были самодельные орудия, изготовляемые черкесами из железа. Черкесские артиллеристы переносили их на плечах, а при выстрелах клали на деревянные или металлические подставки. Впоследствии к ним добавились такие же орудия «турецкого и английского литья»].

    Отряд Гречишкина спешился и стал шагом отходить обратно к Кубани, на ходу отстреливаясь от черкесских всадников. Казаки, не останавливаясь, подбирали убитых товарищей и, перебросив их через седла, продолжали отходить на север; раненых сажали в седла.

    Перестрелка длилась уже около часа, но горцы не могли броситься всей массой на казаков: дорога, проложенная между оврагами, была узка, и на ней едва могли поместиться несколько всадников. Но чем дальше, тем дорога становилась шире, и, наконец, казаки оказались на открытом месте, где были окружены толпами неприятеля. Трезво оценив обстановку, Гречишкин понял, что до Кубани им не добраться. Чтобы подбодрить казаков, Гречишкин обратился к ним с речью, слова которой в разных источниках описываются по-разному. На наш взгляд, ее содержание – больше вымысел, чем точное воспроизведение слов сотника. Затем он приказал «сбатовать» лошадей, заколоть их кинжалами и сложить их них треугольный бруствер, за которым и засели казаки.

    Данный тактический прием был усвоен линейцами от черкесов. В безвыходной ситуации горцы сами убивали своих лошадей, отстреливались до последнего патрона, затем ломали ружья, пистолеты, шашки, связывались поясами и, под заунывные смертные песни, бросались с кинжалами в последнюю схватку. Поэтому вряд ли, как описывают некоторые авторы, «…с изумлением смотрели горцы, даже перестав стрелять», на эти приготовления. Но одно точно: они прекрасно поняли серьезность намерений казаков – умереть, подороже продав свои жизни [Потто В.А. Геройская смерть Гречишкина: об Андрее Леонтьевиче Гречишкине, погиб в бою 15 сентября 1829 г. в станице Тифлисской Кубанской области // Исторический вестник. Т. 97. – 1906. С. 241–243; Соловьёв В.А. Подвиг сотни Гречишкина. – Краснодар, 1996. С. 48–50; Феофилактова Т.М., Захаревич А.В. Казаки в боевых действиях на Кубани в период русско-турецкой войны 1828–1829 гг. // Из дореволюционного прошлого кубанского казачества: Сборник научных трудов. – Краснодар, 1993. С. 88; Харламов М. История возникновения и развития г. Майкопа в связи с историей Закубанского края // Кубанский сборник. Т. 17. Паг. 2. – Екатеринодар, 1912. С. 396–397].

    Тогда от окружившей отряд Гречишкина толпы горцев отделились два всадника для ведения переговоров. Ими оказались Джамбулат Болотоков и «его любимый уздень Хануш».

    Состоявшийся затем разговор между Болотоковым и Гречишкиным имеет несколько версий. Но его общий смысл сводится к тому, что Джамбулат уговаривал сотника на сдачу в почетный плен, а сотник отвечал ему, что «ни я, ни мои казаки живыми оружия из рук не выпустим, не на то мы давали присягу».

    Поняв, что уговорить казаков не удастся, Джамбулат решил по-другому спасти своего кунака. Он стал убеждать черкесских наездников, что «…казаков мало, а значит, и славы мало, да и добычи не будет, а казаки, приняв решение умереть, раньше перебьют многих наших джигитов».

    Большая часть партии не согласилась с доводами князя и, дав залп из ружей и выхватив шашки, бросилась в конном строю в атаку. Но черкесские лошади не шли на завал из конских трупов, залитых кровью; кони становились на дыбы, бросались в стороны и только подставляли своих владельцев под пули казаков. Подобрав своих убитых и раненых, горцы отошли, а затем решили идти в атаку пешим строем. Новый залп в упор смешал горцев, а второй вообще отбросил их назад. Во второй раз горцы отошли, унося с собой убитых и раненых.

    В стрельбе наступило затишье. В это время часть конницы зашла в тыл казакам и отрезала их от Кубани, затем спешенные горцы, вытянувшись в две цепочки, еще прочнее отрезали казаков от реки. Этими демонстративными жестами Джамбулат в очередной раз хотел заставить казаков прекратить сопротивление и сдаться.

    Джамбулат еще раз попытался оставить казаков и отойти за Зеленчук, но его речь заглушали крики недовольных. Тогда темиргоевский князь направился на второй разговор с Гречишкиным (его содержание опять же достаточно условно – Л.С.).

    – Андрей, – крикнул он, – мои воины, знай это, перестали мне повиноваться, видя гибель своих товарищей! Я их больше не могу удерживать!

    – Делай свое дело, князь, – ответил Гречишкин, – и пусть будет то, что нам определено судьбой!

    Джамбулат вернулся к ожидавшим его воинам, все еще надеясь уклониться от продолжения боя. Он медлил, рассчитывая, что, заслышав шум боя, к казакам подойдет помощь. Но помощь так и не подошла. Черкесские стрелки снова открыли сильный огонь по казакам из ружей и фальконета. Считая, что обстрел подавил сопротивление казаков, горцы снова пошли в атаку.

    Джамбулат пытался уклониться и от этой атаки, но насмешки горцев заставили его выхватить шашку и принять участие в третьей атаке. Получив очередной залп в упор, идя по трупам своих товарищей, горцы все же сумели растащить в стороны убитых лошадей и кинуться на оборонявшихся «в шашки и кинжалы». В этот момент боя один из казаков тяжело ранил из пистолета князя Джамбулата в правое предплечье. Уздени подхватили князя на руки, вывели из боя и отвели на соседний курган, где Хануш сделал ему перевязку.

    К этому времени масса горцев буквально задавила оставшихся в живых казаков. Забрав все ценное (в том числе кольца с рук убитых), подобрав своих раненых и убитых, партия направилась к Песчаному Броду и ушла за Зеленчук, а затем за Лабу, где и разошлась по аулам [ГАКК. Ф. 670. Оп. 1. Д. 5. Лл. 61–62 об.; Соловьёв В.А. Подвиг сотни Гречишкина. – Краснодар, 1996. С. 50–51].

    Каковы были потери партии Болотокова, точно узнать невозможно, самым надежным из свидетельств были слова «мирных горцев», приезжавших на ярмарку. Когда люди Джамбулата возвращались домой, то они насчитали у них более 80 трупов, завернутых в бурки и привязанных к седлам, раненых же насчитали 32 человека.

    Узнав от казака Ивана Кустова, посланного Гречишкиным за подмогой в Казанскую, о бое, хорунжий Бабалыков с 40 казанскими казаками помчался на выручку. Вслед за ним отправился отряд есаула Бирюкова с двумя пушками. Но помощь опоздала, отряд Гречишкина (сам сотник, три урядника и 45 казаков) погиб. На месте боя прибывшая помощь застала в живых несколько сильно израненных казаков. Четверо из них выжили, остальные скончались по дороге в станицу или несколько позже.

    Кроме того, горцы увели с собой двух раненых казаков, Анисима Сабельникова и Никиту Аскольского. Первый в том же году сбежал из плена, а Аскольского выкупили родственники [ГАКК. Ф. 670. Оп. 1. Д. 5. Лл. 61–62 об.; Гизетти А.Л. Сборник сведений о потерях Кавказских войск во время войн кавказско-горской, персидских, турецких и в Закаспийском крае в 1801–1885 гг. – Тифлис, 1901. С. 23; Кияшко И.И. Именной список генералам, штаб- и обер-офицерам, старшинам, нижним чинам и жителям Кубанского казачьего войска, убитым, умершим от ран и без вести пропавшим в сражениях, стычках и перестрелках с 1788 по 1908 гг. – Екатеринодар, 1911. С. 9, 104–105; Соловьёв В.А. Подвиг сотни Гречишкина. – Краснодар, 1996. С. 50–51].

    Гибель казаков требовала отмщения. Кроме того, до Антропова дошли сведения о продвижении двух больших партий к Линии, а также о деятельности Сеида-Ахмет-паши возле урочища Майкоп. Он сформировал три сильных отряда, чтобы заставить горцев уйти с Лабы дальше в горы. 20 сентября отряд Антропова двинулся из станицы Казанской к Лабе и Белой. Войска жгли и разоряли аулы Джамбулата и Шумафа Болотоковых, за время похода произошло несколько стычек с горцами.

    29 сентября отряд прибыл в укрепленный лагерь на Псинафе. Итог экспедиции: кроме аулов князей Болотоковых, выжжены абадзехские аулы по берегам Белой, Сеид-Ахмед с отрядом ушёл к берегам Чёрного моря, набеги прекратились, край «замирился» [Томкеев В. Кавказская Линия под управлением генерала Еммануэля // Кавказский сборник. Т. 19. – Тифлис, 1898–1899. С. 150; Щербина Ф.А. История Кубанского казачьего войска / Т. 2. – Екатеринодар, 1913. С. 393–394].

    Бой с отрядом Гречишкина был последним набегом в жизни князя Джамбулата Болотокова. В 1830 году он принес присягу на подданство российскому государю и оставил в прошлом свою славу «грозы Кубанской Линии» [Скиба К.В. «Знакомство с русскими» князя Джамбулата Болотокова // Российская государственность в судьбах народов Северного Кавказа: материалы III региональной научно-практической конференции. – Пятигорск, 2011. С. 276–284].

    Что же касается кунацких обязательств князя по отношению к Дадымову и Гречишкину, то он их свято выполнял: до смерти Дадымова он держал обещание не совершать наезды на земли Кавказского полка, а по отношению ко второму сделал все возможное, чтобы спасти Гречишкина от смерти…
 
    Если верить дедушке Харистову, рассказчику и бандуристу, то шабашили на этом кургане волшебные старухи, разлетаясь с буревым свистом при блеске первого луча, упавшего на кресты христианского храма.

    Но это было не так доходчиво, нежели старинная песня о бессчетном ханском кладе, зарытом семнадцатью некрасовскими казаками, возвратившимися из турецкой земли, после того как опостылели им чужая страна и обычаи.

    Сами казаки, утоптав яму, спокойно вошли в Кубань-реку и все до одного утонули. Пел еще старик об атаманской булаве и нетленной грамоте, припечатанной золотой царской грушкой, с дарственным указом на земли Войску Казачьему Черноморскому: по Днестру, Западному Бугу, побережью Таврическому и по всей Кубани, начиная от границы Войска Донского и Ейского городка.

    Общинные и вотчинные земли не больно прельщали бескорыстную ребячью душу. Но загадочная печать и сундук, кованный персидской красной медью…

    Когда казачьи полки правого берега отправлялись в далекие походы воевать чужие земли для белого царя и захватывать новые города, они проходили мимо Золотой Грушки и досыпали землей — по шапке каждый — заветный курган. А вернувшись из похода, сыпали землю рядом с Золотой Грушкой, назвав этот второй курган Алариком.

    Гордо вздымалась Золотая Грушка, попирая своим величием низкорослый Аларик. И сейчас курган начала походов заслонил курган возвращения, и точно шаталась его тупая макушка, поднятая в последний раз летом четырнадцатого года ушедшими на войну тремя бригадами.

    Снялся с кургана горный орел, махнул резным крылом, темным посредине, светлым по краям, и поплыл вдоль осыпей, то взмывая, то низко припадая над черными силуэтами мелкокустья.

    Позолотились горы. Сливаясь в широкие столбы, поднимались туманы, будто спеша подпереть идущую на левобережные долины тяжелую, сытую тучу.

    А табуна все не было. Начинались запольные земли, на горизонте стеной темнела кукуруза, поколыхиваясь макушками. В пологой лощинке, у полевой дороги, паслась одинокая лошадь. Мишка узнал слепого коня из их косяка. Накинув недоуздок на угловатую голову лошади, он поехал по дороге через кукурузу, доверившись коню. И тот бодрым шагом вывел его к светло-зеленому полю отавного проса, где паслась добрая половина косяка.

    Конь остановился, пошевелил ноздрями, заржал. Подскочил мышастый стригунок и, осторожно протянув любопытную морду, понюхал воздух. Миша легонько подстегнул стригуна под пузо. Лошак крутнулся на месте и, задрав хвост трубой, кинулся к насторожившемуся табуну.

    Кони находились в потраве, в землях соседней Кавказской станицы. Если увидят каваи, дело обязательно дойдет до неприятного атаманского разбора. Миша поспешно закруглил косяк и погнал его, гаркая и посвистывая, как заправский табунщик.

    Лошади, покачивая раздувшимися боками, охотно возвращались, обгоняя и покусывая друг друга.

    По степи навстречу ему шли мальчишки. Заметив табун, окружили его и начали разбирать лошадей. У некоторых лошади исчезли, и ребята принялись укорять Мишку, обвиняя во всем происшедшем. Черная неблагодарность сверстников возмутила мальчика.

    — Вы зоревали под полостями, а я уже ноги по колючкам рвал. — Он спрыгнул с коня, щелкнул кнутом. — Своих я тоже не нашел, а вот слюни не распускаю.

    К Мишке подошел опечаленный Сенька.

    — Кнутом не махай, не цыган, — тихо произнес он, — где коней шукать? Утекли.

    — Домой подались, по конюшням.

    — Может, так, а может, и не так, бабка надвое сказала. — Сенька покачал головой. — Надо подаваться в станицу, а там… тебе-то пышки со сметаной, а мне Лука кнутяги отвалит за «будь здоров».

    Лошади потерли ноги, особенно — слабо спутанные. У табуна мальчишки принялись за лечение. Промывали раны и лечили либо выцарапанной из колесных втулок мазью, либо салом, вытопленным в котелках. Лагерь сразу оживился. Федька, заполучив всех лошадей, был доволен и охотно дал Мише саврасого мерина для поездки в станицу. Сеньке же уступил вислозадую кобыленку. Перед отъездом Федька обошел коней, повыдирал из хвостов репехи, именуемые еще женихами.

    — Дорогой не скакать, мой дом объезжать и с собой харчей привезти, — сказал он, а когда ребята тронулись, покричал вслед: — Никому — что Малюта колбасу пожрала.

    Сенька обернулся, приложил ладони трубой, заорал:

    — Хай она сдохнет, твоя Малюта, чтоб мы ею хвалились!

    Вскоре табор остался позади. Лошади, чуя дом, весело трусили. Иногда, забыв уговор, друзья пускались вскачь так, что пузырями вздувались рубахи. Их спутники — ребята поехали верхней дорогой, они же опустились на нижнюю дорогу, что вилась среди небольших перелесков, промойных бугров и щелей. У урочища Красные скалы проехали тихо, поднимая головы и с восхищением осматривая заржавевшие глиняные громады, нависшие над тропой.

    — Знаешь, Сеня, я когда тут проезжаю, норовлю голову в плечи втянуть, страшно.

    — Справедливо делаешь, Миша, — утвердил Сенька, — если скала по башке тюкнет, шею повредит, а для казака она самое главное. Сломаешь шею, куда будешь шнур от нагана цеплять?

    — Я его в карман засуну.

    — Можно и за голенищу, — усмехнулся Сенька, — не по форме, а форма для нашего брата самое наиглавнейшее.

    За урочищем дорога постепенно поднималась к станице, стоявшей на обширном, высоко приподнятом плато. Станица с юга омывалась старицей реки Кубань, переделенной мельничными гатями. Гати остановили течение, берега заилились, густо заросли камышом, кугой и болотной травой, которую станичники называли чмарою.

    Вечерами в камышах кричали беспокойные деркачи, стайками на полевые корма проносились утки, в глубоких ямах играли сазаны, поблескивая белыми брюшками, плюхались в воду, и серебристая рябь разбегалась лунными кругами.

    Миновав старицу, ребята поднялись к станице по глинистой дороге.

    Друзья жили на окраине станицы, так называемом форштадте, соседями через улицу.

    — Авось даст бог, самого дома не будет. Пошли на мое счастье Павла, — тихо сказал Сенька, и в голосе его Миша почувствовал тревогу.

    Бог не услышал Сеньку, несмотря на то, что юный батрачонок перекрестился на сияющие зайчиками купола Сергиевской церкви. У закрытых ворот угрюмо стоял Лука Батурин, приготовив за спиной бычий кнут, усиленный на концах тяжелыми лепехами из подошвенной кожи.

    — Ну, ну, подъезжай, подъезжай, прынц французский, — подмаргивая седой бровью, уговаривал хозяин, заметив Сенькину нерешительность.

    — Дедушка, уйдите от ворот, — попросил мальчишка, не трогаясь с места.

    — Это почему ж я должен уйти, а? — Кнут устрашающе завертелся в его руках.

    — Дедушка, — издали закричал Миша, — пустите его, дедушка, он не виноват!

    — Не твоего ума дело, шибеник, — погрозил Лука, сделав два тяжелых шага вперед.

    Миша был полон чувства дружбы и самопожертвования. Подскочить, замахнуться на соседа — и в это время нырнет во двор приятель! Но Лука был старый человек, и поступок такого рода расценен был бы как страшное преступление, позорное для казака.

    Что делать? Двор Батуриных крайний. Сбоку улица, по бокам ее стояли молодые акации. Напротив белела оцинкованная крыша их дома, украшенная фигурными отдушинами.

    Отца не было, а только он мог бы вступиться за Сеньку. Провожаемый косым взглядом старика, Миша заехал в улицу, спрыгнул с коня и чуть не ползком пробрался во двор Батуриных.

    Пользуясь тем, что Лука разговаривал с Сенькой, Миша снял железную скобу, махнул другу и за спиной хозяина распахнул ворота. Сенька гикнул и вихрем ворвался во двор. Лука, успевший отскочить, заметил Мишу и погнался за ним. Мальчишку спасла резвость. Бросив погоню, Лука пошел в наступление на Сеньку.

    — Абрек, басурманин, — шипел старик, — всем коням бабки раскровенил. Что ты там, женился?

    Сенька сидел на раскидистой грушине. Вскарабкавшись на нее в минуты суматохи, он приготовился в крайнем случае перепрыгнуть с дерева на амбар.

    Хозяин, обойдя дерево и постучав по корявому стволу кнутовищем, потребовал, чтобы Сенька спустился вниз. Мальчишка скулил, медлил, ожидая, пока уляжется гнев старика. Недосягаемость Сеньки злила Луку. Он попытался взобраться на дерево, но, сорвавшись с первого гнилого сучка, сердито дул на ссадины, закровенившие руки.

    — Слезай, хуже будет.

    — Дедушка, дедушка, вы кнутом будете!

    — Нет, я тебя вареником. Слезай!

    — Боюсь, дедушка, — плакался Сенька, внутренне радуясь неудачной попытке хозяина достать его и жалея, что Мишка не был свидетелем конфуза.

    В это время Сенькина кобыла после долгого раздумья потащилась к колодцу и опустила храп в корыто. Лошадь была горячая, опой неминуем. Лука, узнав атаманскую лошадь, бросил осаду, трусцой побежал к колодцу.

    Кобылица, почуяв воду, осатанела, вырывалась. Лука оскользнулся, попал коленом в грязь, наквашенную у корыта. Сенька притих. Втолкнув в двери сарая непокорную «худобу», Лука пошел по двору спокойным шагом. Пыл у старика прошел.

    Сенька, давно изучивший хозяйский характер, слез с дерева и нерешительно приблизился к Луке, покорно сняв шапчонку.

    — Как коней выпустил, барбос?

    — Волки загнали, всю ночь шукали, тьма-тьмучая волков. Кубань переплыли по Безымянному броду, — оправдывался Сенька, виновато потупясь.

    — А походневских коней волки не гоняют? Чего ж у Походни кони в сохранности?

    — Он атаман, а атаману, известно, везде скидка, — безобидным тоном произнес Сенька.

    Лука снова рассвирепел, приняв слова мальчишки за личное оскорбление. Батурин всю жизнь бесполезно мечтал походить в атаманах, но на станичном боку казаки жили дружнее и побогаче и всегда отстаивали своих кандидатов, забивая форштадцев, выступавших несогласованно и вразнобой.

    — Так ты еще насмешничать! — крикнул Лука, замахиваясь кнутом. Ремень опустился на Сенькину спину. Сенька упал, Лука подтолкнул его носком сапога и, когда тот вскочил, наискосок ударил кулаком по затылку. Удар был настолько неожидан и силен, что Сенька отлетел к корыту, стукнувшись головой о подпорки. Нестерпимая обида сдавила сердце ребенка, он цепко ухватился за скользкий столб и зарыдал жгучими, злыми слезами.

    — Вы что ж это, Митрич, опять хлопца тиранили? — выходя из дома, укорила старая Перфиловна, жена Луки.

    — Что ему станет, — огрызнулся Лука, затворяя ворота.

    — Плачет же!

    — Беспокоится! — буркнул он. — Плачет! Небось золотую слезу не выронит.