Многоточия

Давно заметил правило: чем лучше пишешь, тем труднее публиковаться. Хорошо еще, что не пишу шедевров, а то совсем худо было бы...

Власть есть то худшее, что есть в нас самих. Сидят министры, среди них и женщины. Бодрой походкой входит президент. Все встают. Да я бы на месте президента сгорел от стыда! Бедные министры своего унижения не чувствуют. Хотя бы президентом стала женщина, все приличнее выглядело бы...

Всю жизнь пишешь стихи и, в сущности, не знаешь, чем занимаешься. Наверное, и хорошо... Точное определение поэзию убило бы.

Нет, ближайшая родственница поэзии не музыка, не проза, а живопись. Как и поэзия, остановив мгновение, она пытается запечатлеть вечность. Иногда почти удается...

Античные философы спорили, надо ли мудрецу всегда помнить и думать о смерти. Думать – вряд ли, но всегда чувствовать...

Иногда спрашивают: «А писал бы ты стихи на необитаемом острове?» Да я и пишу их на необитаемом острове! Правда, есть несколько Пятниц.

Поэзия – нищая царица мира.

«Конец истории!» Ну, ну... Да мы все, все человечество, еще только детки, играющие в песочнице. Положим, детки и злые, и глупые. Но так и должно быть. И вот выходит малыш и заявляет: «Мы взрослые, еще немного, совсем вырастим, и история прекратится».

На «рабочем месте», на мониторе компьютера, у меня фотография с Марса, умный вездеход прислал. «Закат на Марсе». Безжизненная пустыня, сиреневое небо, заходящее солнце. И такое одиночество... Словно вездеход – живое существо.

Когда люди научаться управлять собственной природой, их ждут большие испытания. Например, станут если не бессмертными, то очень долго живущими. Тогда и судьба Вселенной станет их судьбой, и наоборот. История человечества по-настоящему еще и не начиналась!

Узнав, что «сидел», обычно спрашивают «сколько?» Неправильно это... Настоящая иерархия вопросов: «как сидел», «с кем сидел», «где сидел». А потом только – «сколько сидел».

В тюрьме, как в царстве Божьем: ни эллина, ни иудея.

Я не гордый. С каким только отребьем не сидел. Но быть в одном зале с нынешними (да и прошлыми) правителями, дышать с ними одним воздухом   ни за что бы не согласился.

Есть в зеках звериная чуткость. Только вошел арестант в камеру, а о нем многое уже понятно. И ему, если он зек опытный, о сокамерниках многое понятно. Особенно такой дар развивают «крытые».

Самые сильные впечатления в тюрьме? Елецкая «крытая», больничка. Женщину из соседней камеры увезли рожать в городскую больницу, потом вернули назад. И вот, в гулкой тюремной тишине, крик младенца...
И еще. Та же «крытая». Два года вокруг только бетон, стены, решетки, асфальт прогулочного дворика. В день рождения передали подарок – полевой цветок.

Часто снятся тюрьма и казарма. Обычные сюжеты: не знаешь, какой у тебя срок; срок давно вышел, а тебя не выпускают; дембель давно прошел, а все служишь; повторно призывают в армию.

Часто снится не сделанное, не испытанное. Ненаписанные стихи, не выведенные формулы. Играешь на фортепиано, управляешь самолетом. Давние войны, сражения...

Странное дело. Читаешь статью, даже с глубоким смыслом, на социальную, философскую, политическую тему. Хорошо, умно! Через несколько дней помнишь, что умно и хорошо, но что именно – не помнишь. И так почти вся публицистика... Другое дело – художественная литература. Иные сцены и фразы помнишь всю жизнь. Впрочем, бывают исключения и в публицистике, у хороших писателей. У Бунина, например.

Замечательный писатель Бунин. Особенно «Жизнь Арсеньева» хороша. Но нет в ней дыхания судьбы. Как будто весь роман только пролог к великой, ненаписанной еще книге...

«Новизна любой ценой!» «Так в наше время уже не пишут!» «Классические формы музыки, живописи, литературы давно устарели». Диву даешься... Будто живет человек столетия, и его столетиями терзают великими симфониями, прославленными полотнами, гениальными романами.
Жить осталось два понедельника, а только еще знакомишься с наследием прошлого. Суетлива эта погоня за новизной и современностью! Если пишешь честно, думаешь и чувствуешь искренно, не можешь не быть современен.

Удивительно, что вообще все или что-то существует. Насколько было бы все проще, если вообще ничего не было. И скучнее... хотя неведомо кому.

Давно подмечено. Если вооружен, самое трудное в драке – не нанести смертельного удара. Рука сама тянется к сердцу или горлу противника. Человек тот еще хищник.

Какая ничтожная власть у всех этих президентов, министров, миллиардеров и прочих «сильных мира сего». Настоящая власть только у художников, композиторов, писателей. У поэтов и мыслителей. Человек давно уже умер, а от его музыки на глазах слезы.

Как хорошо, что я никогда ни для кого начальником не был. Повезло!

Мы не замечаем абсурда политики. Кандидаты на пост борются друг с другом. Благодарят избирателей за поддержку, рады победе, в горе от поражения. Избиратели наблюдают за поединком на арене. Им невдомек, что это их борьба. А кандидаты должны были бы ограничиваться: «Ну, если вы так уж хотите, я готов представлять ваши интересы. Но ни с кем не борюсь. Воюйте сами, ребята».

Настоящая любовь – всегда жертва. А эти гладкие, сытые господа, сделавшие патриотизм своей профессией, чем они пожертвовали ради отчизны?

«Но ворюги мне милей, чем кровопийцы». Да, конечно. Но вслед за ворюгами непременно приходят кровопийцы. Потом снова ворюги, и снова кровопийцы... Вечный российский хоровод...

Говорят, в аду только первый миллион лет трудно, потом привыкаешь.

И старость должна быть достойной. Бегун в парке, лет семидесяти. Бежит как-то боком, скрючившись, перекошенное от натуги лицо, хриплое дыхание. Смотреть тошно.
По аллеям парка гуляет хирург Мячин. Ему девяносто, еще с моим отцом работал. Прямая осанка, ясный взгляд. Улыбается людям и собакам.

Не мы уходим из жизни, жизнь уходит из нас.

Пекло ада выдумали южные народы. Они не страдали от холода...

Знакомый художник показывал картину. В полотно воткнуты флажки с надписями, как на военной карте. «Зачем это?» - спрашиваю. «Видишь, - говорит, – ты же не догадался, никто не догадался, я первый». Гонки какие-то... Мадонн рисовали Леонардо, Рафаэль, Мурильо, Эль-Греко, Боттичелли, Джордоне... Без споров о новизне сюжета и приоритете. Кажется, «современное искусство» делается в основном Бобчинскими и Добчинскими. Главное, кто первый сказал «э!»

Человек – существо любопытное. Потому и смерть страшна, что никогда уже не узнаешь, что же там дальше будет. Но есть одно утешение: жизнь и разум возможны. Хотя бы такие...

Есть еще загадки бытия. Бежишь на лыжах туда – ветер в лицо. Бежишь обратно – опять ветер в лицо!

Бог, если он есть, наверное, очень несчастен: вечен, умен и одинок.

Возможно, когда-нибудь люди станут могущественны, как боги. Будут переделывать и создавать миры, управлять Вселенной. Но так счастливы, как я – зимой, на лыжне, в лесу – никогда не будут.
Я бегу с собакой по заснеженной равнине, радуясь свободе, морозному воздуху, ослепительному снегу. Радуется и собака. Но так самозабвенно, от всей души, что я ей завидую.
                2012.