Две жизни

Вечернюю семейную суетливость на кухне перед ужином прервал, не в такт поздний, телефонный звонок.

-Я думаю в этот раз тебе идти точно не стоит, ты же не единственный врач в клинике, почему они всегда звонят тебе?

-Верно потому, что я не думаю о том есть ли кто-нибудь другой, если речь идет о человеческой жизни.

-А может потому, что все остальные думают прежде о жизнях своих супругов и детей?
Сорокалетний хирург Геннадий Андреевич Ивняков, оставив реплику своей жены без ответа, быстро накинул пальто и отправился на исполнение профессионального долга.

Сидя за рулём своего автомобиля на протяжении всего пути его не покидало чувство того, что жизнь его, не только в этот вечер (ведь таких вечеров было много), но и до этого, какая-то донельзя неправильная и глупая. Вот был он в юности, осознавший, что не существует в мире принадлежности ни к вере, ни к государству, ни к какому - либо институту, а есть только люди, и что понимать и уважать нужно их чувства, мысли, переживания. Он и пошел по стопам Гиппократа, он и девушку в жены взял, и дети даже появились. Только позже стало ясно, что на самом деле, людей не так уж и много, что окружают его по больше части двуногие олицетворения политики, религии, идеологии, субкультуры. Обклеенные ярлыками туловища. И как же тогда еще молодой доктор горячо этим существам сострадал, как страстно все им это проговаривал, за что отовсюду его обзывали высокомерным и вычурным. Его это до боли задевало и он примирил страстную натуру с миром, и как-то даже мимикрировал в эту среду. Только вот сейчас, в этот момент, он понимает, насколько ему противно и от своей профессии, и от жены, и от авто.

Тем временем в палате, доктора ожидал, лежа под капельницей дворник, шестидесятипятилетний Ласточкин Аркадий Владиславович. Еще около двух часов дня он за работой потерял сознание, и только возвращающаяся с работы женщина, в девятом часу вечера обнаружила его и позвонила в скорую.

Дверь распахнулась и вошел мужчина.
-Здравствуйте, я ваш лечащий врач, Геннадий Андреевич.

-Добрый вечер, с улыбкой на лице произнес отвечающий, прощу прощения, что побеспокоил, Аркадий Владиславович.

В не самом лучшем расположении духа, и со знанием результатов анализов больного, хирург позволил себе самый неэтичный вопрос, какой только можно себе вообразить в сложившейся ситуации.

-Аркадий Владиславович, вам страшно умирать?
Этот вопрос никак не смутил пациента, и выдохнув, с той же улыбкой на лице ответил:

-Да нет, вот даже лежу, и понимаю, вернее чувствую, будто это последняя ночь, а не боюсь совсем.

-Насчет ночи вперед не забегайте, слукавил Геннадий Андреевич, а по поводу страха, что же, на Бога, смею предположить, рассчитываете?

-Мой дорогой, зачем мне после смерти Бог? Он со мной был всю мою долгую жизнь.

-Ну вы такое не говорите только, если мы не наедине будем, с ухмылкой произнес доктор, а то после физического недуга, вас здесь за душевный держать будут.

 Собеседник рассмеялся.

-Так ведь это как в Палате номер шесть в таком случае выйдет, я ради такого тут хоть навечно задержусь.

-А позвольте поинтересоваться почему, история трагическая как никак, желание, мягко говоря, странное.

-Ну и пусть, что трагическая. Если бы почаще в жизни как в книгах было. Оно ведь все одно там, и плохое, и хорошее, все красотой обладает.

-Это вам как пациенту эта история красивой кажется, а мне как врачу не очень. Чехов писал, что вот все человечество как искалеченная большая нервная система, а в болезнях нервов, обычно дрянь житейская и грязь только.

-Правы вы, конечно, Геннадий Андреевич, просто всю жизнь я только красоту создавать пытался, может я поэтому на койке и лежу, чтобы со стороны пациента воплощающейся в жизнь историей наслаждаться.

-В работе дворником тоже красота есть? как-то слишком резко парировал доктор.

-Конечно, уважаемый! Каждый день улицы чистишь, по которым столько людей пройдет, каждый труд невольно оценит. Каждый день бездомных животных подкормить. Исключительно прекрасно, разве будете спорить?

-Буду, с уже некоторой неприязнью начал врач (все же сказывалось скверное настроение). Возражу, что вашего жалования не хватит на то, чтобы оплатить эту операцию до конца ваших дней. И все разбирательства с кредитами и банками настолько лишено любой эфемерной красоты, насколько это только возможно.
Дворник с сожалением улыбнулся.

-Знаю я, мой хороший, что ночь эту не переживу, и главного не лишусь, тут в мироздании точно частичка справедливости заложена. А вас я понимаю, в том смысле, почему недовольны так. Боритесь только за себя, вы так спасению мира посодействуете куда эффективнее.

-Для операции вам нужно еще восстановить силы, поэтому она назначена на утро. Я оставлю вас в покое, постарайтесь заснуть, сказал смягчившийся врач.
-Только последний вопрос, как такой образованный и грамотный человек может подметать улицы?

-Да знаете, как в юности бывает. Там прочтешь что-то, тут Брейгеля увидишь, и уже как-то тяжело и больно думать о жизни банкира или министра. А на что-то, где талант нужен, я как-то не сгодился.

Выйдя из палаты, Геннадий Андреевич думал о том, как легко умирать его пациенту, и о том, как тяжело ему жить дальше.