Биология

В ночь перед экзаменом по истории КПСС я научился дрочить. Первый съезд РСДРП, Лондон. Плеханов, Ленин, Мартов, Потресов, Аксельрод и Засулич, почему я помню их всех до сих пор? Троцкий тоже был.
Меньшевики именно на этом съезде поссорились с большевиками, в 1903 аж году - они, гады, не хотели диктатуру пролетариата, а Вова Ленин хотел. Моя любимая фамилия была, разумеется, Засулич. Зассулич.
Вере (ее звали Вера) к тому времени было уже за пятьдесят. Народоволка с опытом. Лет за тридцать до съезда она грохнула из револьвера мэра Санкт-Петербурга, пришла к нему на приём и стрельнула в живот, два раза, а ты бы смог? К удивлению всей империи и даже всей Европы, ее оправдал суд присяжных, потому что адвокат искусно и долго давил на то, что мэр был порядочной сволочью. Мудрая женщина вышла из зала суда и сразу залегла на дно, удрав на конспиративную квартирку. Уже на следующий день либеральная пелена, разумеется, спала, случилась кассация, и оправдательный приговор отменили - а нашей Веры и след простыл. От греха подальше она нелегально переправилась в Швейцарию, а потом в Лондон, где подружилась с самим Энгельсом. Император в гневе уволил министра юстиции.

В советском союзе ее именем называли улицы, хотя она, вообще-то, оставалась последовательной меньшевичкой и от всей души обсирала большевистский переворот 1917-го года. Впрочем, про это в учебнике уже не говорилось, история КПСС была гладка и скользка, как дельфин. Вера - хорошая, а Троцкий - плохой.

Первый раз подрочить в шестнадцать лет - это даже для советского союза поздновато, я был воинствующим девственником. Вам легко говорить, но кто, кто должен был наставить меня на этом пути? Не в классе же такое обсуждать. Кстати, Засулич никакой еврейкой не была, это польская фамилия. Вера Ивановна она. Вы спрашиваете, как это случилось? Ну, как-то вот так, само, методом проб и ошибок. За эту ночь мне нужно было выучить всю историю КПСС, все съезды, двадцать пять штук, борьба с правыми и левыми уклонами, все пятилетки, днепрогэсы и покорения целин, развенчание культа личности - это был первый вступительный экзамен в медицинский институт, следующим стояла биология. Родители уехали на дачу, чтоб не мешать мне готовиться.

Я не очень понимал, что со мной. Можно ли делать это всю ночь, каждые полчаса. Хрен его знает, может я себе что-то там испорчу или поломаю. Вам легко осуждать, у вас есть книжки по камасутре, полный интернет порнухи, да вы вообще об этом говорите как как два пальца об асфальт, как о ценах на колбасу, хотя, кому сейчас нужна колбаса, это тогда она казалась нам эликсиром обеспеченной жизни. Я очень волновался. К двадцать четвёртому съезду партии семя пересталао вырабатываться, я заволновался ещё больше, а вдруг это вообще все, и моя половая жизнь промелькнула быстрее, чем октябрьский переворот, о ужас.

Чтобы не уснуть, я жевал чай. Это помогало больше, чем папин растворимый кофе. Экзамен принимал некий Гелий Шаевич Айзенберг, он смотрел на меня сочувствующими, печальными, как у законно репрессированного, глазами.
Так случилось, что на экзамен мы ехали в одном автобусе, номер сто, мимо Эрмитажа, по Литейному мосту, мимо Финляндского вокзала, где Вова выступал каких-то шестьдесят лет тому назад на своём бъёневичке.
В автобусе царила давка, я видел Гелия Шаевича лишь мельком, он глистом протискивался к выходу через массы трудового народа - мне, конечно, и в голову не могло прийти, что этот похожий на Троцкого чудак будет через полчаса принимать у меня историю КПСС, клюквы, протертой с сахаром, я любил эти консервы и всегда улыбался, читая этикетку.

Я мял свой листочек, глаза мои смотрели на Гелия Шаевича еще грустнее, уже совсем как перед расстрелом, я путал съезды с пятилетками, а в конце ляпнул что-то лишнее про Засулич, услышанное по Голосу Америки, плохо уже различая, что можно говорить, а что нельзя. Глаза Гелия Шаевича на время оживились. Я сдал экзамен. Вечером образовалось новое семя. Я почувствовал полную безнаказанность.

Ночь перед экзаменом по биологии прошла в мучениях. Приехали предки, мать то и дело стучалась, заставляя меня съесть хоть что-нибудь. В голове моей трещали представители семейства кузнечиковых, колосились пасленовые и пятитычинковые, мне очень хотелось сказать маме, чтобы они все оставили меня в покое и дали уже наконец кончить, я держался из последних сил и жевал свой чай.
Спите перед экзаменом, дети, иначе будете выглядеть в ваши пятьдесят, как я, или ещё хуже. За все надо платить, увы. Хотя, стоит ли вам это говорить? Действительно, если ложиться всю жизнь в десять, то какой смысл вообще жить.

Родители угомонились часам к трём, на законах Менделя. Между прочим, в восьмом классе мы с другом нашли у них в тумбочке презервативы, советские, толстые. Один мы, разумеется, наполнили водой и кинули в окно с нашего восьмого этажа. Я до сих пор надеюсь, что никто не пострадал. Мой друг справедливо рассудил, что если предки и недосчитаются одного гандона, они врядли станут мне об этом говорить, а более подробно мы в этот момент не думали.
На экзамене по биологии я вытянул хвойные. Долго готовился, писал что-то на своём листочке.
-Хвойные породы деревьев, -мои пересыхающие от волнения губы трепетали на выдохе, а связки давали чужой голос, -это двудомные растения. Есть мужские, и есть женские, вот. Из шишек мужских деревьев в момент созревания выделяются сперматозоиды, которые разносятся по ветру и частично попадают на женские шишки, ну, на шишки женских деревьев. В шишках женских деревьев, на, находятся яйцеклетки. И тогда у них происходит оплодо, тво, творение.

Экзамен принимала женщина с круглым славянским лицом, жалко, что я забыл ее доброе имя. Она слушала меня с хорошо выраженным любопытством.
-Не все сперма, та, тозоиды достигают своих шишек, ну, я, этих, цеклеток. Это ес, тественный отбор, выживают си, льнейшие.
-Вы что, всю ночь не спали?
-Я? Почему? Я бледный? Это, на, верное, от волнения. И, звините.
-Дайте мне ваш листочек. Так. Госсподи, вы там так все и написали. Вот вам ручка, исправляйте. Уберите свои сперматозоиды, вы нормальный вообще? Это шишки, мальчик. Вот, отсюда все перепишите.
Она вытащила из стола бумажку с ответом на мой билет и сунула ее мне.
-Тихо только. Быстренько давайте. Вы с местной пропиской, понимаете? И парень, у нас таких недобор, понимаете? В общежитие мест не хватает.

Знал ли я тогда, что бывают, оказывается, шестнадцатилетние люди, которые приезжают в Ленинград учиться черт знает откуда, из какого-нибудь Херсона или Нальчика (где это вообще?), думал ли я о том, что им где-то же надо жить, самим решать, что сегодня есть и куда идти, без мамы и папы. То есть знал, конечно, слышал, но совсем не представлял себе, каково это. Скоро, совсем скоро я все это увижу, и комнаты на шестерых, и забитые прокладками унитазы в женском блоке, и тараканов, и запах носков в мужском, я узнаю, что можно, оказывается, жрать пельмени прямо из кастрюли, а потом опять и снова, минуя этап мытья, можно пить водку каждый вечер, если деньги есть, можно трахать девчонку на своей кровати и не обращать внимания на остальных пятерых, а можно и вообще вшестером, вскладчину дешевле.

Гелий Шаевич вёл у нас научный коммунизм, это было ужасно, тем более, что я-то знал, что он тоже слушает Голос Америки.
-Свобода, это осознанная необходимость, -я решил выпендриться на уроке.
-Молодец! Это Марксово определение. А что свобода для вас?
Близилась гласность и перестройка, рвался Чернобыль, голоса не успевали за событиями, на семинарах по научному коммунизму стало можно и модно играть в плюрализм мнений.

Что для меня свобода? Когда-то она наступала, когда мама уходила из комнаты и я мог кончить на вытащенную из стирки футболку. Сейчас - я уже не знаю.
Мама больше не придёт, футболок у меня теперь целая куча, я меняю их каждый день, а не раз в неделю, как тогда. Но почему-то кажется, что свобода у меня была именно в то время, вернее, не свобода, конечно, и не покой, и не воля, не в них дело, как оказалось, а вот в этой радости, после каждого сданного экзамена, после девочки в комнате общежития, после футболки даже.

Я курю в этом сраном общежитии у окна.
Морозный воздух, дым от Родопи и мужские носки по очереди ласкают своими волнами мои обонятельные рецепторы. Мне пора, а тут у ребят вино Изабелла, стаканов не хватает, я смотрю в метель, редкие колкие снежинки долетают до лица, мне что-то говорят, и я почему-то счастлив, вот попробуй сейчас так - и окно есть, и метель бывает, вина хоть залейся, и грязь с тараканами можно организовать, и девочек даже - а вот хер, радость не та.
Осознанная необходимость? Ну что ж, Вера Ивановна, в таком случае я свободен.