Начало Руси история глазами дилетанта

 
                ЕЛЕНА,   КОРОЛЕВА РУГОВ

      Предполагается, что под этим именем и титулом  в «Продолжение хроники Регинона Прюмского» упомянута святая равноапостольная княгиня Ольга, жена киевского князя Игоря. Так ли это на самом деле, мы попробуем разобраться чуть ниже, а пока начнем нашу историю с того, с чего и следовало бы начать,  с биографии  персонажа.
   Увы, как и в  случае с князем Игорем, достоверных и современных  Ольге  источников, в распоряжении историков, не так уж и много. Большей частью они имеют древнерусское происхождение и датируются временем не ранее XII века, т.е. периодом создания ПВЛ,  а в некоторых случаях и значительно и позже.
  В наиболее древних русских летописях Лаврентьевской и Ипатьевской о дате рождения и происхождении Ольги не сказано ничего. Имеется лишь краткая заметка, датированная 903 годом о том, что повзрослевшему Игорю привели жену из Пскова. Причем, в Ипатьевской летописи жена Игоря названа Ольгой,   а вот  в Лаврентьевской летописи ее именуют ;леной.   
    Обычно считается, что ;лена, это крестильное имя Ольги, Елена, с чем можно было бы согласиться, если бы не одно «но». В 903 году, если верить ПВЛ, Ольга еще не была крещена, а значит  и не могла носить имя ;лена (Елена). Второй, не менее важный момент, вплоть до 955 года,   автор Лаврентьевской летописи Ольгу,  ;леной больше не называет, а именует исключительно Вольгой или, что чаще,  ;льгой. Да и после, рассказа о крещении, имя ;лена летописцем применительно к Ольге, вплоть до ее смерти, практически, не употребляется, а употребляется все тоже,  ;льга и Вольга. В связи  с чем, возникает резонный вопрос, почему тогда в рассказе о женитьбе Игоря в 903 году Ольга названа Еленой? Быть может, потому что в 903 году женой Игоря, действительно, стала не Ольга, а некая Елена, на смену которой, ближе к 945 году, пришла Ольга, родившая князю сына Святослава, согласно Ипатьевской летописи, в 942 году? Данное предположение позволяет наиболее просто разрешить ту хронологическую казуистику, о которой мы уже говорили в предыдущей главе и к которой, увы, еще не раз придется вернуться в этой. Но продолжим.
   Наиболее ранние летописи дату рождения княгини Ольги не сообщают, как не сообщают они  и, о ее социально-этническом происхождении. За то об этом пишут более поздние источники, все те же летописи и Жития. Так, например, согласно Архангелогородскому летописцу,  в 912  году  Ольге было 10 лет, и уже в этом возрасте она была: «красна вельми и мудра». 
  Я понимаю, в то время дети взрослели рано, но если относительно красоты Ольги еще как-то можно согласится, то вот на счет ее мудрости в  десятилетнем возрасте, да такой, что пленила более чем зрелого, на тот момент, Игоря, можно и поспорить. Ну да это уже частности. К частностям можно отнести и откровенную нестыковку, и путаницу в хронологии  летописца. Сначала  в нем  идет описание некоего, совместного похода Игоря и Олега на Византию, датируемого летописцем 6435  (927) годом. Затем помещен процитированный выше рассказ о женитьбе Игоря в 6420 (912) году. Дальше следует сюжет о взятии Игорем столицы угличей, Пресеченя в 6448 (940) году и об убийстве Игоря в 6453 (945) году. В этот же рассказ  летописец помещает сообщение о том, что правил князь Игорь 34 года,  а с Ольгой в браке прожил 43. Следовательно, свадьба Игоря и Ольги состоялась не  912, как сообщает летописец, а в  902 году.   
   На основании Архангелогородского летописца, а также Проложного жития княгини, ряд историков высказывают предположение, что Ольга родилась в 893/894 году.  В таком случае, в 942 году, когда, если верить летописи,  княгиня родила своего первого и единственного ребенка, Святослава, ей было, как минимум, 48/49 лет. Надо ли говорить, что и для наших дней рождение первенца в столь зрелом возрасте большая проблема, а в Х веке сей факт, несомненно, должен был быть занесен в тогдашнюю книгу рекордов Гиннеса, если бы она тогда существовала.
   Не менее удивительно и другое. В 955 году,  в возрасте около 60 лет, оказавшись в Константинополе, княгиня Ольга  произвела настолько сильное впечатление на глубоко женатого, 50 летнего, византийского императора, что увидев: «что она прекрасна лицом и разумна» и удивившись: «беседуя с ней, ее разуму», он сказал княгине: «Достойна ты царствовать с нами в столице нашей…  Хочу взять тебя в жены себе».   Мудрая Ольга, пишут летописцы, с достоинством вышла из этой сложной ситуации, что только прибавило ей уважения и со стороны императора, и со стороны автора ПВЛ.
    Нет, оно конечное, в истории и в жизни по-всякому бывает. Прецеденты, когда руку и сердце зрелой женщине предлагают куда более молодые, чем она,  мужчины, что называется, имеют место быть. Но что-то подсказывает, в данном случае, русский летописец, слегка, свой рассказ приукрасил. Впрочем, опираясь, именно, на неудавшееся сватовство Багрянородного к Ольге и рождение ею, в более чем зрелом возрасте, ребенка, ряд исследователей омолаживают дату рождения Ольги, помещая ее  в пределы 927/928 года,   920-930 года.      Безусловно, резон, особенно если подходить к вопросу с позиции логики, в таких датировках есть. Тем более что, как мною уже говорилось ранее,   К. Цукерман, и некоторые другие исследователи, также, предлагает омолодить русскую историю, а через нее и дату рождения князя Игоря. В таком случае, сообщение автора Лаврентьевского списка ПВЛ о том, что в 903 году Игорю привели жену именем Елена из Пскова, может оказаться, что называется, опиской или оговоркой по Фрейду. В том смысле, что Ольга, действительно, могла быть второй женой Игоря, после смерти первой, Елены, либо в случае, если первая жена не подарила князю наследника.
   Понимая всю бездоказательность данного построения, тем не менее, не считаю, его столь уж безнадежным, как это может кому-то показаться. По крайней мере, данная версия ничуть не хуже летописной истории о том, что прожив 43 года в браке, Игорь и Ольга только перед самой смертью киевского князя, обзавелись ребенком. Предположения о том, что у пары были другие дети, высказываемые некоторыми исследователями, столь же бездоказательны, как и предложенная мною версия о том, что у Игоря, до Ольги, была другая жена, Елена. Теоретически, так же, можно предположить, что у язычника Игоря,  помимо престарелой и бездетной Ольги, если слепо следовать летописной хронологии,  была и вторая, а возможно, даже, и третья, более молодая жена или наложница,  которая и родила Игорю сына, Святослава, но о которой, авторы ПВЛ, по политическим, либо каким-то иным мотивам, предпочли не упоминать. Некоторые основания для данного предположения имеются, ниже я  к ним еще вернусь, а пока подведем первый, не утешительный итог.
   Доступные, исследователям, источники не дают твердого ответа на вопрос, когда появилась на свет княгиня Ольга. Все имеющиеся на этот счет утверждения и предположения, в том числе и опирающиеся на более поздние источники,  носят исключительно гадательный или эмпирический характер. Поэтому, вынужден констатировать, относительно даты рождения княгини Ольги можно с уверенность сказать только одно, родилась она, как поется в, некогда, очень популярной песенке: «В день какой – неведомо, в никаком году». 
    А теперь попробуем разобраться с так называемой «пятой графой»  воображаемого  паспорта киевской княгини. В данном случае, я имею ввиду этническое и социальное происхождение Ольги. Надо сказать,  данный вопрос на протяжении столетий является камнем преткновения в  споре норманистов и антинорманистов. Увы, но и тут наиболее ранние источники, включая древнейшие списки русских летописей, нам ничем помочь, не могут. В Лаврентьевской и Ипатьевской летописи о происхождении Ольги, также, не сказано ни слова. Не говорится об этом и в наиболее древних, из известных исследователям, Житиях  киевской княгини,  датируемых XIII-XIV в. и принадлежащих  к  условно «южной» и «русской» редакции Проложного жития.     В списках «русской» редакции Жития указано только место рождения княгини Ольги: «Олга родомь бе пльсковитина»,  что, фактически, дублирует ранее приведенные мною свидетельства ПВЛ. Гораздо более подробно о происхождении княгини Ольги, с указанием пресловутой пятой графы, рассказано только в Псковской редакции Жития княгини Ольги датируемой  серединой  XVI века.  Согласно этого агиографического сочинения: «Святая великая княиня Олга родися в Плесковскои стране, в веси, зовомыя Выбуто. Отца имеаше неверна сущи, такоже и матерь некрещену от языка варяжеска и от рода не от княжеска, ни от велмож, но от простых бяше человек. О имени же отца и матере писание нигде же изъяви. Образом бяше святая тиха, и кротка, и любима ко всем, и мудра зело. Посем князь рускии Игорь поня ю за ся за премногую ея добродетель и добронравие».   Как видим, по убеждению автора Жития, Ольга была варяжка, т.е.,  скандинавка.
   В настоящее время, именно эта версия происхождения княгини большинством исследователей считается единственно верной и непререкаемой, несмотря на все те натяжки и нестыковки, которые в ней имеются. Касаться времени написания данного Жития я не буду, как и проблем с датировкой начала Пскова и тем более села Выбуты. И без этого, версия Псковского Жития вызывает массу вопросов. Первый, из которых…  Неужели в  городах и весях Руси Х века,  в жены Игорю не сыскалось  другой десятилетней девочки, умнее и красивее, чем та, что жила в далеком, от Киева, псковском  селе Выбуто, да еще и рождена была в незнатной варяжской  семье? Вероятно, я не первый кто задает себе этот вопрос. Похожие сомнения, судя по всему,  одолевали и самих авторов Жития, а вслед за ними, создателей более поздних русских летописей. Именно поэтому, в помещенное в Степенную книгу Житие княгини Ольги, было вставлено дополнение, из которого читатель узнает, что свою будущую супругу юный князь Игорь повстречал в Псковской земле,  во время переправы  через реку. Ольга была паромщицей.  Увидев,  что лодкой управляет  «юная, красивая и отважная» девица, Игорь воспылал страстью: «и обратился…  к ней с бесстыдными словами». Но будущая княгиня, разгадав намерения князя, утверждает Житие, с достоинством ответила: «Зачем напрасно позоришь себя, о князь, склоняя меня на срам? Зачем, думая о неподобающих вещах, постыдные слова произносишь? Не обольщайся, видя меня, молодую девушку, совсем одну, и не надейся — не возьмешь меня силой. Хоть я неученая, и очень молодая, и проста нравом, как ты видишь, но я понимаю, что ты обидеть меня хочешь и говоришь непристойные слова, которых я и слышать не хочу. Лучше подумай о себе, откажись от своего помысла. Пока ты юн, блюди себя, чтобы не победило тебя неразумие, чтобы не пострадать тебе самому. Откажись от всякого беззакония и неправды — если ты сам будешь побежден разными постыдными делами, то как сможешь другим запрещать неправду и как сможешь праведно управлять державой своей? Знай, что если ты не перестанешь соблазняться моей беззащитностью, то лучше мне будет, чтобы глубина реки этой поглотила меня, чем быть тебе на соблазн, так я избегну поругания и позора, а ты не впадешь в соблазн из-за меня». 
   Слова Ольги удивили и облагоразумили Игоря и, устыдившись своих помыслов князь, молча, перебрался на другой берег реки, после чего вернулся в Киев. «Когда же пришло время,- сообщает Житие,-  повелел он, чтобы нашли ему невесту, и стали ему подыскивать ее, как это было в обычае для властителей. И многими он пренебрег и вспомнил дивную в девицах Ольгу, отвагу и красоту которой видел своими глазами, и из уст которой слышал речи разумные, и целомудренный нрав которой видел. И послал он за ней родича своего, вышеназванного князя Олега, и взял ее в жены с подобающей честью, и так сочетались они законным браком». 
   Когда случилось это событие, Житие не сообщает, но вероятно все в том же, летописном 903 году. Сколько было лет Ольге  в день, когда она повстречала и смутила, в обоих смыслах, сердце и разум князя, если в 903 году ей исполнилось десять лет, тоже не ясно. Как не ясно, сколько на тот момент было лет и юному князю, Житие, дату первой встречи будущих супругов, не сообщает. На момент свадьбы, в 903 году Игорю, если верить хронологии ПВЛ,  было никак не меньше 24-25 лет, по тем временам, далеко не юноша. В пору же реальной юности князя, Ольга, вероятно, еще и не родилась. Либо пребывала в том нежном возрасте, в котором могла вызвать интерес только у людей с извращенной психикой, попадающих под известные, отягчающие статьи современного уголовного кодекса. В общем, как-то весь этот рассказ о встрече Игоря и Ольги не стыкуется, поэтому особой веры, нарисованная авторами Жития пастораль не вызывает. Причем, не только у меня одного. Летописцы тоже задумывались над этим вопросом, правда, в несколько иной плоскости. Возраст Ольги, в отличие от ее социального положения, их особо не волновал. Поэтому, в ряде более поздних летописей Ольга из перевозчицы  переквалифицируется либо в дочь князя Олега,  либо в представительницу рода легендарного новгородского старейшины  Гостомысла, из рода которого, по версии Татищева, происходит и отец князя Игоря, Рюрик. 
    Версия Татищева, как и его Иоакимовская летопись  у большинства историков доверия не вызывает, что впрочем, не служит основанием отказываться от предположения, о более знатном, нежели это декларировано в Житиях, происхождении Ольги. Вероятность того, что она была дочерью или ной родственницей князя Олега на порядок выше, чем вероятность того, что в жены Игорю привезли незнатную невесту из далекой веси на окраине Руси. С данной точкой зрения согласны многие исследователи. . Вместе с тем, предполагаемое знатное происхождение Ольги совершенно не противоречит написанному в Псковской редакции Жития, особенно, если посмотреть на проблему несколько под иным углом. Ольга могла быть дочерью Вещего Олега, но не от законной жены, а от наложницы, либо стать следствием какой-то иной, внебрачной связи. Точно также, как известно, на свет появился  внук Ольги, Креститель Руси, Святой равноапостольный князь Владимир, рожденный Святославу ключницей Ольги, Малушей. Согласно поздних летописей,   разгневанная Ольга отослала Малушу рожать  в село Будутино.  Нечто подобное могло произойти и с самой Ольгой, мать которой Вещий Олег мог еще и выдать замуж за незнатного варяга. Традиция пристраивать беременных любовниц  замуж за людей, стоявших на более низкой социальной ступени, с последующим участием, в жизни рожденных от них детей, практиковалась многими титулованными особами во все времена и у разных народов. Возможен и другой вариант. Речь идет об обычае, также, известном у многих народов, на Кавказе именуемом «аталычество».  Суть этого обычая заключалась в том, что после рождения детей из знатных семей, до достижения ими определенного возраста, отдавали на воспитание в семьи вассалов или людей равных по социальному положению. Есть все основания полагать, что подобный обычай практиковался славянами  и скандинавами.   Словом, теоретически, препятствий для предположения о том, что Ольга была дочерью Вещего Олега отданной на воспитание в варяжскую семью под Псковом, нет.
   Зато, данная версия способна разрешить все имеющиеся противоречия, относительно происхождения княгини  Ольги, имеющиеся в русских источниках, включая причины по которым жену Игорю привели из, никому неизвестной, псковской веси,  за исключением одного, речь о котором пойдет ниже. Пока же попробуем разобраться с национальностью великой княгини.
    На первый взгляд, разбираться тут не с чем... Рождена под Псковом, в семье варягов, да еще, возможно, и дочь варяга Олега, т.е., по любому получается, что Ольга кондовая скандинавка. На что, якобы, прямо указывает и само имя.  В действительности же, все несколько сложнее. Ф.Б. Успенский, рассматривая традиции имянаречения на Руси и в Скандинавии пришел к неожиданному выводу, Ольга могла быть: «местного, нескандинавского происхождения…  из местного знатного рода»,  не обязательно славянского.  Однако в пользу славянского происхождения Ольги, по мнению филолога, говорит имя сына Ольги и Игоря – Святослав. В противном случае, появление славянского имени у скандинавской четы выглядит необъяснимым, поскольку имя: «Святослав оказывается одинаково чуждым как роду отца, так и роду матери».  Успенский пишет: « Не исключено, таким образом, что у матери Святослава было не только крестильное имя Елена, варяжское Ольга, но и неизвестное нам славянское имя. Тот факт, что многие славянки, вышедшие замуж за знатных скандинавов, известны нам только под скандинавскими именами, как кажется делает эту версию допустимой».  Единственно, в чем сомневается филолог, это: «шла ли при этом речь о переименовании (как предполагал Татищев), вытеснялось ли одно имя другим?».    Если Ольга была дочерью Вещего Олега от знатной славянки, по какой-то причине, отданной на воспитание в варяжскую семью, то она могла иметь и славянское и скандинавское имя, а могла и только скандинавское, по имени отца, что так же в рамках, существовавших в то время традиций. В любом случае, очевидно, что славянская кровь в княгине Ольге текла.
   Теперь пришло время рассмотреть то самое, единственное противоречие, на которое я намекнул выше. Речь идет о так называемом «Новом Владимирском летописце»,  в котором рассказана несколько иная история женитьбы Игоря: «Игор; жє ожєни [;льгъ] въ Българ;хъ, по;тъ жє за нєго кн;жну ;льгу».  Отношение российских историков к данному сообщению, с момента обнаружения источника было, да и, по-прежнему, остается не однозначным.  Причины, в общем-то, понятны. Многих, особенно сторонников норманнской теории,  категорически не устраивает сама мысль о том, что Ольга могла быть болгаркой, уроженкой города Плиска.  Даже, несмотря на вполне обоснованное мнение М.Н. Тихомирова писавшего: «С точки зрения исторической вероятности, привод жены к Игорю из болгарского города Плискова понятнее, чем появление Ольги из Пскова, о котором более ничего не известно в X в.».  Действительно, болгарское происхождение Ольги, во многом, способно объяснить балканскую политику ее сына Святослава, говорившего своей матери: «Не любо мне в Киеве быть, хочу жить в Переяславце на Дунае – там середина земли моей, туда стекаются все блага: из Греческой земли золото, паволоки, вина, различные плоды, из Чехии и Венгрии серебро и кони, из Руси же меха и воск, мед и рабы».    Срединой своей земли болгарский город Переяславец  на Дунае  мог назвать только человек, имевший или претендовавший на право владения данной территорией.
    Болгарские исследователи, а также российский историк и археолог А.Л. Никитин  предполагают, что княгиня Ольга могла происходить из семьи болгарского царя Бориса I и являться его внучкой.   Косвенно, по мнению сторонников данной версии,  на это указывает и прием оказанный  княгине византийским императором Константином Багрянородным. Французский византинист Ж.-П.Ариньон  в свое время обратил внимание на несколько весьма существенных, на его взгляд, фактов. Во время приема византийским императором: «Русской княгине оказывали исключительные знаки внимания…  пригласили в покои императрицы, где с разрешения императора ей позволили сесть и беседовать с ним; кроме того, как владетельную государыню, ее не заставили совершить тройной проскинесис — она ограничилась лишь легким наклоном головы; ее посадили за императорский стол и, наконец, одарили богатыми дарами».  Все это, считал Ариньон, указывает на то, что княгиня Ольга была принята в Константинополе на уровне опоясанной патрикии. 
    Этот титул в Византии был специально создан для женщин, принадлежащих к византийской элите. Он  также: « жаловался императором как  знак уважения к иностранным принцессам и - почитания женщин, принадлежащих к кругу родственников императорской фамилии».  Среди известных, исследователям, иностранок наделенных данным титулам были дочь болгарского царя Самуила, Мирослава; вдова болгарского царя Ивана Владислава, Мария; жена Сенекерима Арцруни, последнего царя Васпуракана, Хушуш., т.е. женщины, принадлежавшие к правящему классу своих стран. А.Л. Никитин, развивая выводы Ариньона, пришел к выводу, что: «Сам факт неординарного приема княгини росов в императорском дворце таким блюстителем этикета, каким был Константин VII, заставляет вспомнить происхождение Ольги «из Плиски», что является недвусмысленным свидетельством ее родства с царствующим домом Первого Болгарского царства и непосредственно со здравствующим в то время царем Петром Симеоновичем, который был женат на Марии-Ирине, внучке Романа Лакапин . В таком случае Ольга/Эльга приходилась императору, как бы он того не хотел признавать, свойственницей, почему и была принята во внутренних покоях дворца, куда не допускались иностранные послы и вообще иноземцы». 
    Надо признать, далеко не все историки, в том числе и византинисты, разделяют току зрения Г. А. Острогорского, Ж-П.Ариньона, А.Л. Никитина на уровень приема княгини Ольги в Константинополе. Имеются и прямо противоположные мнения, что недвусмысленно указывает и на степень понимания  вопроса, и определенный субъективизм исследователей. Впрочем, принципиального значения, расхождения в оценке уровня приема княгини Ольги, среди  исследователей не имеют. Это уже частности, гораздо важнее другое, в истории Ольги перед исследователями стоит, на первый взгляд, неразрешимая дилемма. С одной стороны - агиографические памятники и  летописные источники заставляют признать, что Ольга была псковитянкой, скорее всего,  знатного происхождения: « Возможно... варяжкой (и родственницей Олегу, в честь которого названа)». Следовательно:  «псковское…происхождение княгини Ольги …. представляется более вероятным».  С другой стороны – «Болгарское происхождение Ольги дает возможность дать интересные объяснения некоторым другим фактам — например, пристрастию Святослава к городу Преславу и его интересу к болгарским делам, а упомянутый Константином Багрянородным поп Григорий в свите княгини Ольги в таком случае может оказаться тем Григорием, который перевел Хронику Амартола и Хронику Иоанна Малалы». 
    Каждый исследователь решает  описанную мною дилемму сам, в меру своих собственных знаний и  предпочтений. В этом плане я тоже буду не оригинален, хотя предложенное мною решение возникшего противоречия кому-то может показаться, скажем, прямо, - нетривиальным.
   В начале главы я обратил внимание читателей на то, что в Лаврентьевской летописи, в рассказе о женитьбе Игоря в 903 году, Ольга, по какой-то причине, названа ;леной. Исследователи, писавшие о княгине, обычно, этот непонятный факт не объясняют.  А если и объясняют, то стандартно -  ;лена, это крестильное имя Ольги, Елена, не вдаваясь в подробности того, почему это имя летописец использовал раньше, чем им был приведен рассказ о крещении княгини, и почему это имя летописец не использовал позже упомянутого рассказа. В начале главы я также высказал предположение, что у Игоря могло быть несколько жен, как минимум две: болгарка Елена и наполовину варяжка, наполовину славянка, Ольга,  по незнанию или сознательно, под пером летописца трансформировавшиеся в одну, Ольгу-Елену, мать Святослава. Елену (;лену), Игорю, скорее всего, действительно, привели из Болгарии, только не в 903, а между 904 и 907 годом, после похода Руси на Византию, приписываемого летописцами Вещему Олегу. П.В. Кузенков,  вполне обоснованно, датирует поход 904 годом. Он же полагает, что поход был совершен если не совместно с болгарами, то при очевидном попустительстве и покровительстве болгарского царя Симеона I, в том же самом году, успешно воевавшего с византийцами. Дабы закрепить русско-болгарские союзнические отношения,  Симеон вполне мог отдать замуж за русского князя Игоря одну из своих племянниц, а возможно даже, и, дочь. Описывая прием киевской княгини в Константинополе, Константин Багрянородный отмечает, что вместе с Ольгой  на приеме присутствовал и ее "анепсий".   А.Л. Никитин,  опираясь на рад косвенных источников включая найденное в Апостольском приделе киевской Софии граффито с текстом купчей, на "землю Боянову, пришел к выводу, что анепсием Ольги мог быть сын ее брата, Бояна-Вениамина.   Как считают некоторые  советско-российские  и болгарские историки, именно Вениамин-Боян послужил прототипом певца и сказителя из знаменитого Слова о полку Игореве, Бояна.   
    Болгарские историки  допускали, что сын Симеона  в период русско-болгарских или, что более вероятно,  болгаро-византийских войн середины Х века, уехал на Русь. Никитин был уверен, что Боян-Венеамин оказался на Руси несколько раньше, во время женитьбы Ольги и Игоря. Но это, скорее всего, не так, поскольку болгарские источники датируют рождение Бояна - Вениамина 910 годом, а смерть - 970. Впрочем, дата рождения и смерти Бояна-Вениамина для нашего исследования, также, не принципиальна, как не принципиально, сам ли он, или его, предполагаемый Никитиным, сын, принимал участие в посольстве княгини Ольги в Византию. Важно тут другое, версия Никитина выглядит вполне убедительно, особенно если учесть наличие в посольстве Ольги попа Григория, предполагаемого переводчика Хроник Амартола или  Иоанна Малы на славянский язык. О чем уже было сказано выше. 
   И здесь мы вольно или невольно подошли к, и по сей день, неразрешенной исследователями загадке, была ли крещена княгиня Ольга до своей поездки в Константинополь. Вероятно, была. Тем более, если, как предполагается, она принадлежала к болгарскому царскому роду или одному из его ответвлений.  В полной мере на христианство Ольги указывает и наличие в ее свите священника. Предположения о  том, что никому неизвестный, киевский поп Григорий окормлял в дороге лишь небольшую группу приехавших с Ольгой послов, где-то и когда-то принявших христианство, мягко выражаясь, наивны. Уже одно только то, что, из всей многочисленной русской делегации,  императором упомянуты всего три имени: Ольга, Святослав и Григорий, указывает на достаточно высокий статус священника.
   Основной аргумент противников христианства Ольги, до ее поездки в Константинополь, сводится к летописному известию о крещении княгини в Византии в 955 году, подкрепленному известиями византийских хронистов XI-XII вв., так же писавших о том, что: « Ельга, жена князя руссов, приводившего флот против ромеев, после смерти мужа прибыла в Константинополь»,  где и была крещена. Митрополит Макарий (Булгаков), рассуждая о причинах крещения княгини Ольги в Византии, пишет: «История обращения великой княгини Ольги, весьма простая и общеизвестная сама по себе, немало затемнена разногласиями о ней как древних, так и новейших писателей».  К числу разногласий он относит убеждение ряда исследователей, в том, что на Руси в это время не было благочестивого учителя способного донести до язычницы Ольги суть христианского вероучения. Опровергая данную точку зрения, Макарий ссылается все на того же попа Григория, который, как уже говорилось выше, сопровождал Ольгу в поездке и который, по мнению Макария: «сам мог бы крестить ее в Киеве».  Вторая причина, по которой, по мнению исследователей, Ольга крестилась в Константинополе, пишет митрополит, заключалась в том, что: «будучи научена вере Христовой от пресвитеров киевских, хотела, но не могла креститься в своей столице, боясь народа»,  поэтому, дескать, она и поехала в Царьград. Опровергая данное предположение, Макарий справедливо отмечает, что сторонники христианства в Киеве и на Руси в целом, в то время,  представляли разные слои общества, следовательно: «Если в Киеве открыто исповедовали святую веру даже простые жители, имея у себя храмы и пастырей, и народ это терпел, народ не смел восставать на христиан при веротерпимости великого князя, то ужели могла поопасаться народа одна только супруга этого князя?».  Да и какая гарантия, пишет митрополит: «если действительно так опасна была партия язычников в Киеве, что самой правительнице государства надлежало идти в чужую землю для принятия крещения, то ужели бы этим опасность предотвратилась? Разве язычники не могли бы восстать против своей княгини по ее возвращении в отечество, узнавши, что она сделалась христианкою? Или зачем бы ей странствовать в отдаленный Царьград, а не креститься в ближайшем христианском городе Херсоне, где также она могла быть безопасною от своего народа? Почему бы не креститься ей и в самом Киеве, только тайно от язычников, что, разумеется, для княгини не составило бы большой трудности?».  Исключает Макарий и возможность крещения Ольги только потому, что она, оказавшись в Константинополе по государственным делам, прельстилась великолепием православного богослужения. Сам митрополит считал, что Ольга крестилась в Константинополе потому что: « достигла уже тех лет, когда смертный, удовлетворив главным побуждениям земной деятельности, видит близкий конец ее пред собою и чувствует суетность земного величия. Тогда истинная вера более, нежели когда-нибудь, служит ему опорою или утешением в печальных размышлениях о тленности человека. Ольга была язычница, но имя Бога Вседержителя уже славилось в Киеве. Она могла видеть торжественность обрядов христианства, могла из любопытства беседовать с церковными пастырями и, будучи одарена умом необыкновенным, увериться в святости их учения. Плененная лучом сего нового света, Ольга захотела быть христианкою и сама отправилась в столицу империи и веры греческой, чтобы почерпнуть его в самом источнике"».  Способствовал принятию Ольгой такого решения, по мнению Макария, все тот же поп Григорий, в беседах с которым Ольга проводила дни.
    Рассуждения и выводы известного богослова и историка церкви, безусловно, заслуживают достойного внимания, но возможна и, совершенно иная подоплека,  и интерпретация события. Начну с того, что предполагаемое болгарское происхождение Ольги, априори, указывающее на ее принадлежность к христианству, ни в коей мере не препятствует возможности повторного крещения Ольги в Константинополе. Поясню. Современная православная церковь допускает повторное крещение в двух случаях – если человек был крещен дома и не священником и если он не знает, крещен он или нет. Практикуют повторное крещение и некоторые  старообрядцы, принимая в лоно своей церкви приходящих из РПЦ. До XVIII века некоторая неопределенность в обряде существовала  и при переходе в православие из католичества и других течений христианской церкви. В этом случае, практиковалось как повторное крещение,  так и отречение от заблуждений, исповедание веры и миропомазание. В Х веке ситуация, вероятно, была еще неопределеннее и какой-то степени – проще. Источники сообщают о том, что скандинавские викинги, ради богатых крестильных даров, крестились по нескольку раз, а получив желаемое, нередко вновь возвращались к язычеству. Археологи, исследуя погребения древней Руси, выполненные по языческому обряду, в том числе и с погребением вместе  с усопшим посмертной жены или раба, иногда находят на погребенных христианские крестики, что позволяет говорить о какой-то, не до конца понятной переходной форме неполного или частичного крещения. Как показал в работе «Milites Christi Древней Руси. Воинская культура русского Средневековья в контексте религиозного менталитета  А.Е. Мусин,     обряд «неполного крещения» (primo signatio) в Х веке практиковался не только  скандинавами,  на территории Восточной Европы, но и в самой Византии.   Причем в Византии, вплоть до развитого Средневековья.  Суть обряда заключалась в том, что лица пожелавшие приять крещение, после собеседования со священником, зачислялись в группу подготовки. Им позволялось  присутствовать в церкви во время богослужения, но они не могли принимать участие в молитве. По истечении первого периода подготовки, после нового собеседования, «оглашенные» зачислялись в число «избранных», которые, до совершения над ними обряда крещения, могли уже участвовать в литургии, на них возлагались те же обязанности, что и на крещеных членов общины, включая посты. Общая продолжительность «оглашения» составляла, в среднем 3 года, но могла быть, как сокращена, так и продлена. Мусин пишет, что  «осенение крестом приступающего к крещению перед началом огласительных молитв… возводило язычника в Церковь, причисляя его к официально существующему разряду «некрещеных христиан»». 
   Есть все основания полагать, что в число «некрещеных христиан» до поездки в Византию, могла входить и Ольга завершившая обряд крещения уже, будучи в Константинополе. О причинах побудивших ее пойти на этот шаг мною будет сказано ниже. Пока же,  на некоторое время перенесемся  в Болгарию, крещеную ханом Борисом I в 865 году.  Сразу же после  крещения в Болгарии вспыхнуло  мощное восстание, возглавленное вождями древних болгарских кланов. Целью восстания было убрать Бориса и восстановить язычество. Болгарскому хану  удалось мобилизовать своих сторонников и разбить мятежников. После чего им были казнены пятьдесят два главных зачинщика восстания вместе с их детьми. По некоторым источникам, казнен был и один из сыновей Бориса. На этом проблемы, однако, не закончились. Проводя независимую от Византии политику Борис задался целью сделать новоиспеченную болгарскую церковь автокефальной, которая бы управлялась своим собственным, болгарским патриархом. Реакция Византии на притязания Бориса была крайне негативной, что побудило болгарского хана, принявшего к тому времени титул царь, повернуться в сторону католического Рима. Летом 866 г. он направил посольство  к Людвигу Немцкому в Регенсбург, прося его прислать франкских миссионеров в Болгарию; одновременно с этим, Борис направил посольство в Рим с просьбой к папе Николаю прислать ему патриарха и священников, кодекс гражданских законов, свод канонического права, богослужебные книги и автокефального патриарха. Папа Николай I, естественно,  неприминул воспользоваться представившейся возможностью восстановить свою юрисдикцию над местностью, отторгнутой у папского престола  византийцами в прошлом веке, и в конце 866 года отправил в Болгарию папскую миссию, которая была торжественно принята Борисом. Греческое духовенство было изгнано из страны. Впрочем, любовь между Римом и Плиской-Пльсковом длилась не долго. К 869 году, болгарская церковь вновь вернулась в лоно византийской, но при этом болгары выторговали себе значительную автономию.   Правда, полной независимости от Константинополя болгарская церковь достигла лишь 919 году и только в 927 году византийцы признали главу Болгарской Церкви - архиепископа Доростольского Дамиана - патриархом.   
   В 889 году Борис I отказался от престола и ушел в монастырь, передав власть сыну Владимиру  Расате. Оказавшись у власти Владимир, тут же предпринял  попытку реставрировать в Болгарии язычество, за что и был, свергнут с престола, вернувшимся из монастыря отцом. В 893 году Борис I передал власть другому своему сыну, Симеону I. Политика Симеона,  включая религиозную,  мало чем отличалась от политики его отца. Для достижения своих, весьма амбициозных, политических целей, как и Борис I, болгарский царь не только с легкостью заключал договоры с католиками, обещавшими Симеону царскую корону, но и приказывал сжечь христианские храмы, воюя с Византией. 
   Для чего мне понадобилось приводить столь объемный экскурс  в болгарскую историю и какое все это имеет отношение к княгине Ольге? Поясню. На фоне довольно сложных перипетий болгаро-византийских политических и религиозных сношений, трудно установить по какому обряду была крещена, если вообще была крещена, рожденная около 894 года девочка,  в десятилетнем возрасте отправленная на Русь. Не менее трудно установить, придерживалась ли она христианской веры, оказавшись в языческом окружении, пребывая в замужестве за киевским князем, или вернулась к ней в возрасте, когда пришло время думать о вечном, на что намекает митрополит Макарий. В любом случае, с учетом рассмотренных выше примеров, предполагаемое болгарское происхождение Ольги, ни в коей мере не служит основанием для утверждения, что к моменту крещения в Константинополе, она была ортодоксальной христианкой византийского толка. Также, болгарское происхождение княгини,  не может служить основанием для отрицания  возможности повторного крещения Ольгой. Тем более в условиях,  о которых речь пойдет ниже.
   Разбираясь в мотивах побудивших киевскую княгиню в 957 году, во главе весьма представительного посольства, отправиться в продолжительное, и, скажем так, не самое комфортабельное путешествие, в Константинополь, историки называют  несколько, вполне, обоснованных причин.  Прежде всего, это стремление княгини и ее окружения подтвердить или обновить военно-политический и торговый договоров между Византией и Русью, заключенный в 944 году князем Игорем, что, на мой взгляд, более чем оправдано, хотя личное присутствие Ольги в  столице Византийской империи, в этом случае, вряд ли, было необходимо. Иное дело, если, как предполагают исследователи, помимо решения государственных вопросов,  Ольга собиралась принять в Константинополе еще и крещение. Или…, и такая точка зрения тоже существует,  засватать дочь византийского императора за своего сына Святослава, в 957 году достигшего брачного возраста.  Еще одну, причем,  на мой взгляд, не менее вероятную, чем выше озвученные, версию в свое время высказали историк, князь Оболенский М.А. и, уже цитировавшийся мною, архимандрит Леонид. Суть предположения означенных исследователей заключалась в том, что приняв крещение лично от византийского императора  Ольга, тем самым, планировала получить то, что Византия: «давала правителям ее родины — Болгарии, "Цесарское венчание"»,   т.е признание за Ольгой титула царица. Оболенский по этому поводу пишет: «До сих пор, под влиянием господствующих идей в нашей исторической науке, не обращалось никакого внимания на эти многознаменательные слова: аще м; хощеши крс;ти . то крс;т м; самъ . аще ли то не крщ;юс;.  Ясно до очевидности, что присутствие Императора в церкви, как восприемника при крещении, - так настоятельно требуемое В.К. Ольгою, - было прямо необходимо для совершения над ней еще обряда, который, по правилам Византийского этикета, обычно исполнялся над могущественными языческими государями, вслед за таинством св. крещения. Обряд этот был обрядом наречения дочерью, по которому Ольга должна была вступить в право пользования царскими почестями, торжественно ей обещанными Императором. Должно быть, А.К. Ольга знала, что обряд наречения дочерью, без присутствия при нем самого Императора отца, совершаться никак не мог… само наречение Ольги при крещении Еленой, по имени первой  царицы, мы видим прямое указание на те именно царственные стремления, какие были главнейшей причиной поездки Ольги в  Царьград ».  Кроме того, Оболенский допускает мысль, что княгине Ольге было известно о том, что болгарский царь Борись I, после крещения, был наречен византийским  императором  Царевым сыном, что автоматически гарантировало Борису титул царя болгар.  Знала она, вероятно, и о том, что подобной чести был удостоен и сын Бориса I , Симеон I, в 913 году осаждавший Константинополь. Византийские источники сообщают, что в ходе переговоров между болгарами и греками, византийский патриарх Николай I: « вышел к Симеону, который преклонил свою голову. Патриарх прочитал над ним молитву и вместо части царской утвари снял с себя накладную одежду (омофор), и накинул оную, как говорят на Симеона».   Оболенский считал, что патриарх совершил над Симеоном обряд царского усыновления. Выводы историка в полной мере подтвердил Златарский, писавший, что в  913 году Симеон вернулся из Константинополя в Преслав не как византийский кесарь, а как царь Болгарам.  Правда, Оболенский считал, что полностью обряд венчания на царство в 913 году в Константинополе  над Симеоном совершен не было, это заставило Симеона возобновить военные действия и возобновить прерванные сношения с Папой. Понтифик с энтузиазмом откликнулся на ожидания Симеона, прислав ему не только царскую, но даже императорскую корону и свое патриаршее благословение.
   В 914 случилось и еще одно примечательное  событие. Узнав о том, что патриарх Николай был отстранен от престола, и власть перешла в руки императрицы-матери Зои и, воспользовавшись нестабильным положением в империи, болгарский царь Симеон решил породниться с византийским двором. Для этого через посланников он  обратился к новому правительству с предложением о браке его дочери с молодым императором Константином Багрянородным. Зоя ответила отказом, сославшись на то, что ее сын сам не согласился на этот брак. Вероятно, именно это, несостоявшееся родство с византийским двором, вкупе с незавершенным обрядом венчания на царство и заставило Симеона возобновить боевые действия и как уже говорилось выше, обратиться к римскому понтифику.
   Нечто подобное, вероятно, произошло в 957 году и с Ольгой. Получив отказ в заключение брака между Святославом и византийской принцессой, и не дождавшись от императора, ожидаемого Ольгой, после крещения, венчания на царство, что, по мнению самой Ольги должно было способствовать и сватовству, и усилению ее положения на Руси,  киевская княгиня и задумалась о воплощении своих чаяний при помощи императора франков. С этой целью, в 959 году она, скорее всего, и отправила  в Франкфурт-на-Майне русское посольство, о чем сообщает «Продолжатель хроники аббата Регинона Прюмского».    Справедливости ради, следует отметить, что ряд исследователей, начиная с отца русской истории Н.М. Карамзина, полагает, что в хронике Регинона говорится не о княгине Ольге, а некой Росвите-Елене фон Россов (Hroswitha Helena von Rossow), родственнице Оттона I, которая, действительно, крестилась в Константинополе,  и в годы правления императора, когда он  назначил епископа к "ругам", миссионерствовала на острове Рюген.  Однако против данного предположения говорит достаточное количество других, западноевропейских источников, в которых имя Ольги или Елены не упоминается, но в которых «руги» заменены на «русов».  Полностью вопрос, почему в византийских источниках русская княгиня именуется, исключительно, Ольгой или Ельгой, а не Еленой, в отличие от франкского продолжателя Регинона, приведенные в сносках источники не снимают. Но вероятность того, что Елена королева ругов, это киевская княгиня Ольга, а не родственница Оттона, Росвита-Елена фон  Россов, более чем, высока.
    Миссия Адальберта на Руси, с чем согласны, практически, все писавшие об этом источники, провалилась. Прибыв в 961 году в Киев, уж в 962 году Адальберт бежал из столицы Руси: « не сумев преуспеть ни в чем из того, ради чего он был послан, и убедившись в тщетности своих усилий».  Причины, по которым миссия посланца Оттона оказалась невыполнимой, источники и их исследователи называют разные. Сам продолжатель Регинона считает, что  просьба Ольги  прислать епископа и священников, была «притворной» или, согласно, других переводов «лживой», Кведлинбу;ргские анна;лы утверждают что Адальберт был изгнан из Киева язычниками. В связи с этим, А.В. Назаренко предполагает, что в 962 году в Киеве к власти уже  пришел Святослав, по утверждению летописцев, остававшийся закоренелым язычником, ни под каким предлогом, включая уговоры матери,  не желавшим принимать христианскую веру. Это, считает историк, и стало поводом для изгнания Адальберта.  Выше я предположил что, просьба Ольги к Оттону прислать епископа была продиктована исключительно политическими мотивами. Но видимо, в 962 году ситуация в Киеве, действительно, изменилась настолько кардинально, что потребность в помощи со стороны императора франков, перестала быть для Ольги актуальной. Нельзя и исключать, что посольство к Оттону было своеобразным посланием, или как нынче модно говорить, message  для византийского императора, эдаким намеком, что ему следовало бы изменить свое отношение к правительнице Руси.  А теперь подведем еще один промежуточный итог.
   Приведенных источников и описанных в них событий, на мой взгляд, достаточно для того чтобы если не признать болгарское  происхождение Ольги-Елены, то, по крайней мере, о нем всерьез заявить и поговорить. Остается лишь прояснить, почему все-таки болгарка Елена превратилась в Ольгу и почему свое настоящее имя она не назвала даже византийскому императору?  Частично на этот вопрос я уже ответил, цитируя Ф.Б. Успенского, по версии которого, не исключено, что Ольга могла иметь несколько имен: крестильное, скандинавское и славянское, а в случае, если Ольга была болгаркой, то, возможно и тюркское. Примеров, когда попадая на чужбину, люди меняют свои имена, на имена имеющие хождение в приютившем их этносе, либо адаптируют свои имена на местный лад, более чем достаточно. В тех же скандинавских сагах зафиксированы случаи, когда польские и русские князья и княгини названы скандинавскими именам. Не лишним бы было напомнить и о том, как меняли имена выданным за русских царей иностранным принцессам, особенно после принятия ими православия. Поэтому, ничего удивительного в том, что оказавшейся на Руси, в языческой среде, девочке дали новое имя, Ольга, в честь регента киевского князя Игоря, Олега, вступившего для невесты Игоря своеобразным, «посаженным отцом».  Новое имя, кстати, вполне, могло придти по душе, едва ли крепкой в христианское вере, десятилетней  Елене, если  вспомнить о том, что имя Олгу (Великий) и производное от него, Алого   носили некоторые знатные болгарские воеводы и чиновники первой половины Х века.  Показательно при этом, что, в скандинавских сагах Ольга известна под именем Аллогия.  Словом, имя Ольга,  для болгарки Елены могло быть  не таким, уж и чуждым. Остается прояснить, почему в византийских источниках Елена известна не под именем Елена, а под именем, которое ей дали на Руси. Собственно загадки тут особой и нет, вероятно, потому, что под этим именем ее знали подданные княгини и византийские дипломаты. Называть свое первое имя, собираясь креститься в Константинополе, Ольге не имело никакого смысла.
    При  всех своих очевидных достоинствах, болгарская версия происхождения княгини не снимает вопрос с датой рождения Святослава. Теоретически, и об этом неоднократно писалось,  княгиня Ольга могла родить ребенка в пятидесятилетнем возрасте, особенно если допустить, что Святослав был у нее не первенцем. Практически, с поправкой на Х век, дело выглядит несколько хуже. И здесь, как мною и было обещано ранее, пришло время рассмотреть версию допускающую существование еще одной Ольги, настоящей  матери Святослава, рожденной между 920-927 годом и ставшей второй женой или, что менее вероятно, наложницей Игоря. В начале главы  я уже высказывал предположение, что выданная замуж за Игоря в 903 году бездетная болгарка Елена, могла умереть к 942 году и на смену ей пришла новая, молодая  жена, которая и подарила князю наследника. Сейчас, с учетом приведенных выше фактов, я склонен предполагать, что возможны и иные варианты. Например, болгаркой могла оказаться, как раз, не первая, а вторая жена Игоря. Первая же, Ольга – дочь или родственница Вещего Олега, вполне могла, действительно, родится или быть отданной на воспитание в русский Псков или украинский Плеснеск,  предполагаемую, рядом украинских историков и археологов,  вотчину Вещего Олега. Пожалуй. Это была бы самая привлекательная версия, если бы не одно. Кроме русских летописей, матерью Святослава Ольгу не называет ни один другой, известный исследователям, источник.  О том, что она была женой князя Игоря, в близких по времени, к рассматриваемым нами событиям, западных хрониках сообщения имеются, как и о том, что Игорь был отцом Святослава. А вот о родстве между Ольгой и Святославом не сообщает никто. Безусловно, это не аргумент в пользу отсутствия между ними родственной связи. Но есть и другие, косвенные,  обстоятельства, позволяющие усомниться в их родстве. Даже в летописях отношения между матерью и сыном, несмотря на придаваемый им налет сусальности, выглядят несколько странно. Дело не столько  в необъяснимо затянувшемся регентстве Ольги над сыном, что, несомненно, противоречит устоям,  в массе своей, языческому, патриархальному, древнерусскому обществу середины Х века. В летописях Святослав не выглядит полноценным или полноправным владетелем своей земли. Он воин, для которого смысл жизни не в управлении и благоустройстве собственного государства, этим как раз занимается Ольга, ставя погосты и устанавливая дани, а в воинских забавах и походах. Читая летопись, создается впечатление, что Святослав патологически не любил Киев и не стремился в нем жить, о чем он прямо заявлял матери.  На что летописец устами киевлян сетует: «Ты, князь, ищешь чужой земли и о ней заботишься, а свою поки¬нул».  Но вот только, вся эта ярко выраженная или придуманная летописцем, нелюбовь  к собственной отчизне  у Святослава была связана, исключительно, с  выбранным им путем «викинга», или на это у него были совершенно иные причины или мотивы, например, не сложившиеся отношения с мачехой?
    На не совсем понятные отношения между Ольгой и Святославом указывает и отчет о приеме княгини Ольги в Константинополе составленный Константином Багрянородным. А.С. Королев, ссылаясь на Г.Г. Литаврина, обращал внимание на весьма примечательный факт. Судя по дарам переданным от лица византийского императора лицам сопровождавшим Ольгу, положение «людей Святослава», представлявших в Константинополе законного наследника киевского престола, было: «неожиданно низко: представители Святослава поставлены на четыре ранга ниже людей Ольги, во столько же раз меньше сумма денег, им выплаченная, их социальный статус уступает даже статусу «отборных служанок» и священника Григория».   Попытки объяснить сей феномен предположением, что так распорядился сам император, по мнению Королева, а точнее, цитируемого им Литаврина, несостоятельны, ибо: «в самой империи наследник императора, его соправитель, как бы мал он ни был, являлся священной особой и ни один сановник не мог не только превзойти, но и сравняться с ним по статусу. Скорее византийцы могли быть сами удивлены подобной оценкой ранга людей Святослава со стороны его матери».  На этом основании, историк делает вывод, что: «Низкий статус «людей Святослава», и, следовательно, самого князя, отсутствие его послов на приеме 18 октября является еще одним доказательством того, что Ольга была не регентшей, а полновластной правительницей Киева».   Обращает Королев внимание и на еще одно ценное замечание Литаврина: « статус Святослава низок даже для положения наследника Ольги», и не идет ни в какое сравнение, со статусом сопровождавшего Ольгу «анепсия», о чем свидетельствуют полученные им дары.  Поэтому, полагает историк: « Будучи вторым человеком в русском посольстве, он, вполне вероятно, был вторым человеком после Ольги и в княжеском союзе».  Предположения о том, что «анепсий» сопровождавший Ольгу,  это и есть сам Святослав, высказываемые некоторыми исследователями, мало состоятельны, термин «анепсий» в Византии, того периода, чаще всего означал племянника (сына сестры или брата), двоюродного брата, гораздо реже, родственника вообще, но никак не сына. Да и трудно понять, в таком случае, почему упомянув «людей Святослава» византийский император не упомянул самого Святослава, если он действительно сопровождал Ольгу. Королев видит разгадку столь низкого положения «людей Святослава» да и самого «юного» князя в том, что к 957 году в Киеве сложились две партии: партия Ольги, прохристианской направленности и языческая партия Святослава. Именно поэтому, пишет историк: «Святослав не рассматривался русами и греками как потенциальный преемник Ольги, которым являлся загадочный «анепсий»».  В качестве подтверждения своим выводам Королев приводит пример с уже упомянутым  мною выше сюжетом о свержении болгарским царем Борисом I своего, отрекшегося от христианства, сына Владимира.
   На мой взгляд, сложные взаимоотношения между киевской княгиней и ее сыном намного  проще объясняется, если принять версию о том, что Ольга не рожала Святослава. В этом случае «низкий» статус потомка Игоря, равно как и его людей, в посольстве Ольги в Константинополь вполне объясним. Попробуем смоделировать ситуацию.
   По тем или иным причинам, к 942 году, у более чем, зрелого,  на тот момент, Игоря и у его, не менее зрелой супруги, Елены-Ольги, не было наследника, которому бы киевский князь мог передать власть. Дабы исправить эту критическую ситуацию, Игорю приводят еще одну жену из Пскова или Плескнеска, родственницу Вещего Олега. С тем, что у Игоря могли быть и другие жены, соглашается и Королев и многие другие исследователи, учитывающие языческие нравы эпохи и вполне объяснимое стремление к продолжению княжеского рода. Не приносящих наследника жен отправляли в монастырь даже воцерковленные русские государи, после чего женились на молодых. Так что ничего невероятного в том, что Игорю могли привести молодую жену, нет.
  Едва ли такое развитие событий, включая рождение Святослава, склонная к христианству, но от этого не ставшая менее жесткой и деспотичной, судя по мести древлянам, Ольга  восприняла с радостью и энтузиазмом. Не исключено, что это могло спровоцировать  семейный разлад с супругом. Королев, развивая идеи Шахматова, пишет, Ольга: « была не просто женой Игоря, но и, как видно из рассказа о распределении ею дани с древлян, правительницей Вышгорода… то, что Ольга владеет Вышгородом и не живет в Киеве с Игорем, свидетельствует еще кое о чем. Возникает четкая параллель с Малушей и Рогнедой. Охладев к полоцкой княжне, Владимир посадил Рогнеду с ее детьми сначала на Лыбеди, «иде же ныне стоить сельце Предъславино», туда он и ездил к ней, а после ее известного покушения на него, по совету бояр, передал ей с сыном город Изяславль. Малуша была отослана Ольгой в село Будутино (Будотино). Судя по всему, существовал обычай наделения отвергнутых жен особыми владениями. Обычай этот существовал у многих народов…  Таким образом, факт получения Ольгой в управление Вышгорода, вероятно с согласия княжеского съезда, не желавшего ссориться с племенами Северо-Запада, может свидетельствовать о разводе Игоря и Ольги».  Развод, пожалуй, тут громко сказано, но вероятность того, что Игорь после рождения Святослава, удалил Ольгу из Киева высока. Как высока вероятность и того, что после этого Ольга затаила на «неверного» супруга обиду. Опираясь на собранные в XIX веке, на Житомирщине, историком и фольклористом Н.И.Коробкой сказания, в которых говориться о том, что именно Ольга убила своего мужа, или в той или иной степени послужила причиной его смерти,  Королев пришел к выводу, что: « у Ольги были достаточно «уважительные» причины для того, чтобы в конфликте русских князей с Игорем не поддержать киевского князя, а встать на сторону его противников».
   Вероятно, «измену»  Игоря, с последующим изгнанием Ольги из Киева, тоже можно отнести к числу таких причин. Кстати, Ибн Фадлан, описывая обычаи волжских народов, писал, что у некоторых из них прелюбодеяние карается смертью. Провинившегося  в измене разрывают,  привязав к согнутым вершинам деревьев. Именно такой казнью, по сообщению Льва Диакона некие «германцы» казнили и Игоря. Шахматов полагал, что к смерти Игоря причастен его воевода Свенельд, у которого киевский князь отобрал право собирать дань с древлян. Допускал он и пассивную или активную причастность к этому и Ольги.
   Суммируя приведенные точки зрения, получаем следующее. После рождения Святослава, от новой молодой жены, родственницы Вещего Олега-ХЛГУ,  киевский князь отсылает Ольгу в «пригород» Киева, Вышгород,  где весьма деятельная Ольга начинает создавать оппозицию князю. После убийства Игоря в 945 году, а по моей версии значительно позже, около середины 50-х годов Х века, Ольга возвращается в Киев, где и занимает соответствующе ей положение, Великая княгиня. Показательно казнив древлянскую знать, обвиненную в убийстве Игоря,  Ольга отправляется на Северо-запад Руси, в Псков, откуда, согласно летописи привели жену Игорю и в Новгород, где в это время сидит отправленный туда Игорем Святослав, о чем в трактате «Об управлении империей», написанном между 948-952 годом, сообщает Константин Багрянородный. 
  Трудно представить, что сделала Ольга с матерью Святослава,  но видимо справится с пасынком у нее не получилось. Надо полагать, в Новгород он отправился не один, а в сопровождении  дядек и дружины, точно так же, как это позже произошло и с незаконным сыном самого Святославом, Владимиром.  Так же надо полагать, за годы правления в Новгороде подросший Святослав, которому, если моя версия верна, к моменту смерти Игоря было не менее 13 лет, обзавелся не только друзьями, навыками, но и дружиной. Ситуация очень напоминает ту, в которой позже оказался и его младший сын. Вероятно, Ольга и Святослав, либо те, кто стоял за ним, сумели договориться.  Ольга оставляет за собой Киев, занимаясь благоустройством государства,  а Святослав ищет себе лучшей доли в иных землях и странах, что в полной мере объясняет нескончаемые походы Святослава Игоревича как в рамках Восточной Европы, так и на Балканах. Можно предположить, что Святослав в подтверждение своей лояльности Ольге, отсылал в Киев своих рожденных от неизвестных жен сыновей: Ярополка, Олега и прижитого от Ольгиной ключницы Малуши, Владимира. Ольга, в свою очередь прилюдно демонстрировала свою любовь к пасынку, дабы не провоцировать народ и сторонников умершего Игоря и его повзрослевшего сына. В 957 году  паритет в отношениях между Ольгой и Святославом, похоже,  стал меняться. Княжич вступал в пору совершеннолетия, что автоматически ставило вопрос о занятии им Киевского престола. Именно по этому,  Ольга отправляется в Константинополь и берет с собой «анепсия», толи племянника, толи брата. Был ли это Вениамин-Боян, как предполагал Никитин, или какой-то иной отпрыск болгарской царской фамилии, оказавшийся на Руси, сказать трудно. Но, вероятно, именно его, а не Святослава Ольга и пыталась засватать за дочь византийского императора и тем самым укрепить или радикально изменить и его, и свое собственное положение на Руси. Однако, как выше уже было показано, что-то не сложилось в ее отношениях с  императором и Ольга, не удовлетворенная поездкой,  вернувшись на Русь, отправляет посольство к Оттону. Чем закончилась миссия посланника Оттона, Адальберта читатель уже знает, повторяться не буду. Можно предположить, что в начале 60-х годов Х века в Киеве, действительно, к власти пришла или существенно усилила позиции партия Святослава, возможно, не без поддержки  подельника Ольги, Свенельда, в свою очередь, не желавшего усилениях христиан и болгарских  родственников Ольги.
   Исходя из того, что об «анепсии» Ольги, занимавшем при дворе княгини высокое положение, летописцы не сообщают, упоминая при этом о сыновьях Свенельда, племянник или брат Ольги перестает входить в древнерусский истеблишмент. Был ли он убит или покинул Русь сказать трудно. В хрониках польских и чешских историков XVI-XVII в., имеются сведения о неком Олеге Моравском.  Если верить легенде, предполагаемый основатель известного чешского  рода  Жеротинов, был выходцем с Руси, около 940 года бежавшим в Моравию от  междоусобицы.  По одним версиям предания, Олег был сыном Олега Святославовича, по другим, сыном Ярополка Ярославовича, по третьим братом княгини Ольги, в 967 году вернувшимся на Русь, где и закончились его бренные дни. У большинства современных историков гипотеза существования Олега Моравского поддержки не находит, но она, как может убедиться в этом читатель,  довольно неплохо вписывается в предлагаемую мною к рассмотрению версию происхождение киевской княгини. Но вернемся к Ольге и Святославу.   Начиная с 956 и по 964 год, включительно, особой активной деятельности, суда по ПВЛ, мать и «сын» не проявляют. Все перечисленные годы летописцем отмечены как пустые. В 964 году Святослав начинает свои захватнические походы, то ли расширяя границы своего государства, толи   в поисках своего собственного места под солнцем. Последнее, на мой взгляд, более вероятно, поскольку, как уже говорилось выше, в Киеве Святославу не сиделось, а может ему сидеть и не позволяли, но теперь уже не столько Ольга, сколько, подмявший под себя Русь, Свенельд. Об Ольге в этот период летописец говорит не много, в основном лишь о ее благочестивом образе жизни, да сообщает о том, что во время осады Киева печенегами в 968 году она заперлась в городе: «со своими внуками – Ярополком, Олегом и Владимиром». 
   Судя по этим словам, к 969 году, у Ольги уже не было ни собственной дружины, способной противостоять печенегам, ни былой власти, на что прямо указывают слова воеводы непонятно чьей, обосновавшейся на левобережье Днепра дружины возглавляемой Претичем: «Пойдем завтра в ладьях и, захватив княгиню и княжичей, умчим на этот берег. Если же не сделаем этого, то погубит нас Святослав».  Очевидно, что Претич  страшился уже не  вдовы Игоря, а гнева его сына. Вернувшись домой и похоронив «мать», Святослав вновь покидает нелюбимый им Киев и уходит в очередной поход на Дунай,  стремясь покорить бывшую родину ненавистной ему «мачехи», возможно, таким «иезуитским» способом стремясь ей отомстить.  Не здесь ли кроются причины балканской экспансии и балканских интересов князя? Впрочем, причины могли быть и иные, Святославу мешал вернуться в Киев  Свенельд. Но это уже совсем другая история. Мы же снова вернемся к Ольге, дабы прояснить некоторые, еще до конца не проясненные моменты. Что я имею ввиду?
   Рассказанная выше история, если на нее посмотреть чуть-чуть под другими углом, могла бы выглядеть и несколько иначе. Игоря, действительно могли женить в 903 году на родственнице Вещего Олега уроженке Пскова или  Плеснеска, которая к 942 году  умерла  бездетной, либо не подарившей Игорю наследника. Болгарка Ольга родившая Игорю Святослава в 942 году, это уже другая жена Игоря, рожденная, как и полагают упомянутые мною в начале главы  исследователи, между 920-927 годом. Чем привлекательна данная версия? Если отбросить фактор «анепсия» и неоправданно бедных даров людям Святослава, то абсолютно всем. В этом случае, Ольга-Елена, действительно, могла захотеть женить своего сына Святослава на византийской принцессе и тем самым породниться с византийским двором, как это пытался сделать ее родственник Симеон.  В этом случае полностью становится понятна балканская политика Святослава. Да  и попытки засватать Ольгу сначала древлянским князем, а затем и самим византийским императором выглядят не такими уж и надуманными, как это видится, если признать, что в 945 году Ольге было немного за пятьдесят, а 957 году так и вообще под семьдесят. Но, как известно, дьявол кроется в деталях. Древлянский князь Мал, ради обладания Киевским престолом мог посвататься  хоть к жене самого черта,  ибо брак был бы все равно не по любви, а по расчету и праву сильного. Так что возраст Ольги, в этом случае,  Мала меньше всего интересовал. Участь Ольги, скорее всего, им была уже  предрешена, как и участь Святослава, о чем древлянские послы говорили прямо: «Вот убили мы князя русского, возьмем жену его за князя нашего Мала, и Святослава возьмем и сделаем с ним, что захотим».  А вот в то, что глубоко женатый, имевший взрослого сына и внуков пятидесятилетний византийский император прельстился на красоту и ум 30-40 летней русской княгини, да еще настолько, чтобы расторгнуть брак и жениться на ней, поверить трудно. Показательно тут и другое, вдовой, если следовать хронологии, предложенной Карповым и Бодановым, Ольга стала в 18-25 лет. Вполне привлекательный и репродуктивный возраст. Но по какой-то, не ясной, причине Ольга больше не вышла замуж. Со сватовством Мала все понятно, убийца мужа. Но неужели никто больше из близлежащих, да и «заморских» князей или своих собственных  бояр не пытался завладеть сердцем, а главное, имуществом молодой вдовы и заодно осчастливить верноподданных Ольги, новым заступником-князем? В условиях патриархального общества сей феномен выглядит, скажем так, не совсем понятным. Напротив, исходя из принципа – «свято место пусто не бывает» и в целях повышения военной и политико-экономической безопасности нарождающегося государства, Ольгу, скорее всего, быстро бы выдали замуж, если вообще не решили бы обзавестись другой, более удачливой династией. Но этого как видим, не произошло. Причины этому, на мой взгляд, могут быть две. У Ольги на момент смерти мужа уже был сильный покровитель или фаворит. Возраст Ольги  не располагал к новому, добровольному замужеству, зато связей и влияния у нее, в этом возрасте,  было достаточно, чтобы самой удержать власть. То есть,  мы вновь вернулись к тому, с чего начали, а именно – на момент смерти мужа, Игоря Ольга была более чем зрелой и состоявшейся женщиной.
   На этом, собственно, можно было бы и закончить данную главу. Единственное что хотелось  добавить,  в данном исследовании я сознательно не касаюсь вопроса о способах  мести Ольги древлянам. Проблема многократно и со всех сторон изучена другими исследователями. Да и к истории происхождения княгини Ольги и ее жизненного пути сказка-страшилка  придуманная летописцем на основании бродячих фольклорных сюжетов, имеет исключительно прикладное отношение. Очевидно, что с реальностью, рассказ о способах казни убийц мужа и уничтожения их города,  имеет мало общего. При этом я совершенно не отрицаю, что Ольга, действительно, могла поступить с послами древлян более чем жестоко и возможно даже  в чем-то весьма близко к описанному в ПВЛ. Нравы в то время были суровые. Но вряд ли, все происходило именно так, как  изложил в своем рассказе летописец, буквально. Задача автора ПВЛ заключалась не в том, чтобы напугать читающих летопись современников. Летописец на примере жестокости Ольги стремился продемонстрировать  глубину изменений произошедших в княгине, после принятия ею христианства. Тот же самый метод он позже использовал,  рассказывая о пагубных привычках и склонностях внука княгини Ольги, Владимира, до принятия им крещения. Есть, впрочем, в рассказе о казнях древлянских послов момент, на который исследователи, по какой-то причине, не обращают внимание. Я имею ввиду ответ Ольги послам князя Мала предложившим Ольге выйти замуж за их князя. Ольга на это ответила: «Любезна мне речь ваша. Мужа мне моего уже не воскресить,  но хочу воздать вам завтра честь перед людьми моими».  Странно слышать подобные слова от язычницы, а вот от христианки – вполне.