Гость

Ко мне пришёл славянофил, которого я, конечно, не звал. Я их всегда терпеть не мог,  а  тут один из них ещё и пришёл.  Он  прямо с  порога  начал говорить мне о  выработке национальной идеи в России, о гибельной для России же политике либеральных министров. Все эти разглагольствования были так примитивны. И говорил он так монотонно, скучно, неинтересно. Это было ужасно (почти так же ужасно, как и то, что он думал). Я ушёл в другую комнату. Но славянофил последовал за мной, продолжая при этом свои дурацкие рассуждения о вреде либерализма, о глобальном заговоре политических, экономических, религиозных сил Запада, Востока, Юга и евреев против России. Я спрятался от него в туалете. Тогда этот гнусный славянофил стал кричать в щель под дверью о духовном возрождении России, о соборности и о превосходстве Православия вообще над всем остальным, что есть в мире.
Куда бы я ни двигался, куда бы ни шёл — этот монстр славянофильства всюду преследовал меня, не переставая говорить. Прошло полчаса. А он всё говорил, говорил, говорил и говорил. Тема всегда одна и та же — Россия и всё, что с ней связано, и насколько это лучше и правильнее чем то, что от неё отлично. Я не вытерпел. Взял стул и с размаху ударил им славянофила по голове. Но он не остановился. Стул разлетелся на части. А он даже не прервался. Я начал бить его ножкой от стула. На каждый удар он отзывался то «геополитикой», то «национальной идеей» и прочими бредовыми, не имеющими смысла словами. Однако, так и не замолкал. Я бил, он говорил. Мне даже уже начало казаться, что каждый мой удар отдаётся звоном церковных колоколов. Бом... Бом... Бом... Поняв, насколько тщетно и бесполезно такое воздействие против славянофила, по крайней мере против этого славянофила, я пошёл за ножом. Взял хлебный — побольше и поострее. И вот он уже рассказывал о наследовании Византии и о Третьем Риме с ножом, воткнутым прямо  в сердце. Когда он дошёл до того, что всякий, кто не любит России — не патриот, у него из  головы торчал топор. Как только я ни пробовал его убить. И душил, и резал, и чем только ни бил. Дыра у него в голове была с мой кулак. Мозга там явно уже не было. Но всё это не мешало славянофилу бубнить о Третьем Риме. У него не было глаз — я их выколол, ушей — я их отрезал, языка — его я вырвал щипцами. Он продолжал говорить. Я и утопить его пытался, и даже сжечь (это уже был шаг отчаяния). Он горел, но всё же говорил. Не знаю как, чем, но знаю что. Чудовищно. На одного человека столько славянофилии.
Наконец, когда от него остался один дымящийся скелет, стало полегче. Правда и тогда его обуглившиеся кости пытались проскрипеть что-то. Я разбил его скелет на части и расколол череп на кусочки. А кусочки растолок в порошок, который, на всякий случай, развеял по ветру. С огромным трудом мне удалось справиться с ним. Три часа понадобилось, чтобы уничтожить ужасного славянофила и остановить его идиотскую проповедь.
Но — что поистине кошмарно — после всего того, что мне довелось испытать, после всех  усилий  и  после того,  как  с ним  было  покончено,  я  вдруг  ощутил, что славянофильские идеи становятся ближе и понятнее для меня, что я сам становлюсь... славянофилом. Меня обуял ни с чем не сравнимый ужас. Не в силах бороться с болезнью, я выбросился в окно. Последнее, что я помню — это то, как кровь вытекала из моего расколотого черепа на асфальт.