Двенадцать месяцев - от февраля до февраля. 1-10

                Часть первая

                Глава десятая. 7 ноября 1973 года (продолжение)

     Мы ели, а Дима на спинку откинулся, глаза прикрыл и начал вначале монотонным голосом историю излагать, но затем оживился и стал даже с каким-то всё большим и большим чувством перед нами чуть ли не исповедоваться: 

     - Довелось мне как-то недельку прожить на этой станции. Я уж Ване рассказывал, так и вам всем коротко повторю. Неделю просидел здесь, практически безвылазно, вынужденно, встречая все поезда из Москвы, да всё без толку. Познакомился с девицей одной местной, Фросей, точнее Ефросиньей, которую зовут. Судьба у неё сложилась необычная, а меня всегда к таким людям тянет, вот и с ней у нас что-то типа любви получилось.

     В школе она ещё училась, когда у них с одним одноклассником отношения, как это принято говорить, начались. В восемнадцать поженились, еле дожили до этого момента, который законом был разрешен, а через год его в армию забрали, снова возраст подошёл. Он, уходя, как чувствовал что, с неё слово взял - она, ежели он не вернется, ни с кем из местных жить не будет. И не вернулся. Года не прошло, похоронка пришла – погиб, мол, рядовой такой-то при исполнении воинского долга. Она с родителями мужа в часть бросились, хорошо командование разрешило, да там не с одним из его сослуживцев переговорили. Поразительно, но все те, с кем им довелось встретиться, утверждали, что лично присутствовали при его гибели. Только каждый свою историю рассказывал, нисколечко на другие не похожую. Кто говорил, что его бревном придавило, когда они блиндаж на учениях строили, кто, что у него парашют не раскрылся при десантировании с воздуха, кто, что он погиб, спасая не умеющего плавать солдата, когда они на тех же на учениях десантировались, но только с воды. В общем, положение сложилось такое, что ничего не ясно, и ничего не понятно. Так они правду и не узнали. Гроб в поселок пришёл запаянный, вскрыть его военком не дал, так и похоронили. Осталась она одинокой. Вот и прожила несколько лет. Не знаю, может и был у неё кто, только я в этом совсем не уверен, но ни с одним из местных, хотя многие подкатывались, она – ни-ни, это точно.

     Познакомились мы с ней случайно. Я её заметил, когда первый поезд вышел встречать. Приехал накануне во второй половине дня, утром мои подопечные должны были прибыть, а вечером мы с ними обратно в Москву собирались вернуться. Не знаю, что их так на той станции заинтересовало, но власти добро дали и меня, в качестве переводчика и сопровождающего одновременно, на Узловую и откомандировали. Гостям захотелось одним поехать, а я отправился пораньше, не любитель спать в поездах, решил, что в гостинице лучше будет. А там не гостиница, а ночлежка. Комнаты на шесть человек, запах специфический, смесь прокисшей еды с потом человеческим, да все удобства на улице в деревянном таком нужнике. Сами поймите, смог я там отдохнуть, хоть и один в том громадном номере ночевал?

     Не выспавшийся, даже толком не умытый, стоял на перроне перед входом в вокзальное помещение, глаза протирал, боялся подопечных своих пропустить, а их нет, как нет. Вообще станция техническая, паровозное депо там, смена локомотивов происходит, поэтому большому количеству пассажиров откуда взяться? Народа выходит мало совсем, да все сразу же через здание вокзала в город идут. Там при входе я и стоял.

     Стоял, головой вертел, глядь девица какая-то грудастая неподалеку стоит, а к ней проводники со всего состава бегут, пирожки у неё покупают. Ты на меня Наталья так укоризненно не смотри, - вдруг прекратил он рассказывать, да к Наташке обернулся, - грудастая это не оскорбление или пошлость какая, это просто характеристика девушки, у которой грудь высокая, да размером не маленькая, таких многие мужчины любят, ну и я в их число вхожу. Ладно, отвлекла ты меня. Давайте продолжать буду. Я после ночи никак ещё в себя прийти не мог, поэтому и есть совсем не хотел. Потом я бабку эту, нашу с Ваней знакомую заприметил, - повернулся он ко мне, а я запереживал весь, и куда деться не знал, - а Дима на меня ноль внимания и дальше продолжил, - да за ней следить стал, а про девицу с пирожками совсем позабыл. Следующие два поезда в сторону Москвы шли, меня они не волновали, я за бабкой следил. Её стратегию и тактику изучал. Молодец, психолог тот ещё, свои потенциальные жертвы чётко выявляла, без единого прокола работала.

     Но тут о прибытии очередного поезда из столицы объявили, и я опять на свой наблюдательный пост отправился. А там та же девица стоит и пирожками своими проводников потчует, и деньги вроде совсем небольшие за это берёт. Явно меньше, чем те, кто их к вагонам подносит. Эта же на одном месте стоит, а проводники, да и пассажиры некоторые сами к ней, как на приём идут, и к своим вагонам не с одним пирожком возвращаются. Стояли мы рядом, так что я и имя её из разговоров узнал, да присмотрелся чуток. Очень симпатичной девушка оказалась. Волосы тёмные, пёстреньким платком покрытые. Значит замужняя, подумал я. А потом она левой рукой прядку волос, из-под платка выбившуюся, поправила, я и заметил, у неё там обручальное кольцо мелькнуло. Присмотрелся точно. Значит вдова или разведёнка? Вопрос, конечно, как говорится, интересный.

     Среди приезжих интересующих меня людей снова не оказалось. Вот, когда состав отправился, а девица хотела уже уйти, я её и окликнул:

     - Простите, пожалуйста, вас кажется Фросей зовут?

     - Угадали, - ответила она, как мне показалось, не очень-то приветливо, и даже пару шагов успела сделать, но я её остановил:

     - Фрося, могу я у вас пару пирожков купить, так кушать хочется, что просто сил нет.      

     Вот тут она неожиданно расхохоталась:

      - Простите, я не поняла, решила, что вы ко мне пристать хотите. Знаете, здесь это постоянное явление, а вы всего-навсего пирожков надумали поесть. Конечно, можете, но… -  она задумалась. Затем мотнула головой, как будто решилась на что-то совершенно отчаянное, и сделала мне предложение, которое меня несказанно удивило:

     - До прихода следующего поезда ещё пара часов. Давайте, я вас чаем напою с пирожками вприкуску, а то, что их всухомятку есть. Вы, я вижу, ждёте кого-то, встретить надеетесь, значит вместе потом и на перрон пойдём. Лады?

      Времени у меня на раздумье не было, кивнул я головой, да пошел за ней. Она-то мой кивок как увидела, так повернулась резко и почти бегом в сторону двухэтажного длинного деревянного дома, стоящего с правой стороны от вокзала, направилась. Пришлось и мне поднапрячься. Квартирка у неё на втором этаже находилась. Дверь дерматином свеженьким обита, видно не так давно это было сделано, нигде ещё потертостей не видно, в центре табличка небольшая "Корнева Е.С."  Наверное, это Фросина фамилия, решил я. Квартирка оказалась маленькой, очень хорошо ухоженной, аккуратненькой такой. Везде вышивки и кружева. Стол круглый, у окна стоящий, так весь был кружевными салфетками засыпан. На стенках картины, вышитые висели, шторы и те были кружевами, явно самовязанными, окаймлены. Но больше всего меня диван поразил. Мало того, что он был покрывалом накрыт, цветными узорами расшитым, так кроме того на нём лежало в то, что называется художественном беспорядке, десятка полтора маленьких подушечек-думок в, я даже не знаю, как это называется, наволочках что ли, с такими картинками крестом вышитыми, что просто залюбоваться можно, чем я и занялся. На столе тем временем уже стояли стаканы с чаем крепко заваренным, такого тёмного цвета, что я испугался, смогу ли я такой пить, но, когда первый глоток сделал, оказалось, что очень даже вкусным и ароматным он был.

     - Звать-то хоть как вас, гость нежданный? – услышал я голос хозяйки, но не сразу даже понял, что это она ко мне обратилась, и лишь когда она вопрос в несколько другой форме повторила, спохватился и ответил:

     - Простите Фрося, не понял я вначале, что вы ко мне в такой манере почти сказочной обратились. Зовут меня просто – Дима.

     - Ну вот, "просто Дима" и познакомились, значит. Вижу, вышивки мои вас заинтересовали. Живу одна, времени, особенно в зимний период, когда количество поездов значительно сокращается, девать некуда. Вот и придумала себе занятие. Попыталась поторговать таким товаром, но как его покупателям показать в вокзальной суете? Так и не придумала. Магазинчик бы здесь разрешили мне открыть, может там они и пошли бы, но хоть по плану на перроне и должны стоять торговые павильоны, никто не спешит начать их строить, да, думаю, если даже построят, вряд ли мне дадут, скорее по своим разберут. А ведь я им, руководству посёлка, то есть, целый проект организации торговли представила. Сколько дней и ночей над ним корпела. Председатель поссовета посмотрел, похвалил, на стол свой положил, да забыл, наверное. Год уже прошёл, а всё без изменения. 

     Я, пока она мне это рассказывала, на пирожки её налёг, она целую горку их передо мной положила, да не заметил даже, как с десяток, если не больше, их проглотил. Таких вкусных пирожков с мясом я, наверное, никогда в жизни до того не ел. Не знаю, уж, как она это делала, но были они такие сочные, такие ароматные и душистые, что, уж не лезет в тебя, а рука всё одно к ним тянется. Съел я, и когда понял, сколько их было, так неудобно стало, что я даже извиняться начал, а она сидела напротив, да смеялась:

     - Наголодались вы небось, что так есть захотели. Да вы не стесняйтесь, у меня их знаете сколько нажарено. Всем проводникам должно хватить, да ещё для некоторых постоянных моих покупателей среди местных, да для случайных пассажиров должно остаться, да с избытком, чтобы никто без моих пирожков не уехал, поэтому не смущайтесь и ещё ешьте, коли захотите.

     - Сколько должен я вам Фрося? – спохватился я, а она даже обиделась:

     - Вы же у меня в гостях, а не на перроне. Вот там я торгую, а дома, нет, дома я только гостей угощаю, а за угощение разве деньги берут?

     Вот тут мне уж совсем стыдно стало. Встал я, к ней подошел, ручку её в свои лапы взял, да ко рту своему поднес. Она замерла от неожиданности, затем на меня снизу-вверх посмотрела, и такая в её взоре тоска была, вселенская прямо, что я её руку ещё раз к своему рту поднёс. Затем, интуитивно, наверное, заранее ведь ничего не планировал, на колени перед ней опустился, так руку её от своего рта и не отрывая. С минуту, должно быть, времени прошло, а мы, в такую вот скульптурную группу превратившись, застыли. 
   
     Первой она очнулась:

     - Вставайте. Поезд скоро подойдёт, на перрон надо идти.

     Надо, значит надо. Что с таким утверждением поделаешь? Вышли мы с ней из дома, котомку её я нес, почти силой пришлось отнимать, а она весомая такая. Как Фрося с ней целый день туда-сюда бегала, не знаю даже. Шли, молча, она в мою сторону даже не глядела, перед собой уставилась и, как заведённая, как игрушка механическая, лишь ноги переставляла, а сама, как неживая совсем. Прибывающий поезд, к которому Фрося торопилась, в Москву следовал, до следующего московского ещё около часа оставалось, поэтому мне на вокзале вроде и делать было нечего. Надумал я это время на выполнение одного дела потратить, другого у меня могло и не найтись. Я ведь всё ещё был уверен, что гости эти странные прибудут сегодня обязательно. Как мне объясняли перед командировкой, задерживаться на этом полустанке они не собирались, что-то, одно, лишь им ведомое, должны были сделать, и назад. Мне же в обязанность вменили подсмотреть, чем они заниматься на этой станции будут, и вместе с ними в Москву вернуться. Вечером с пяток поездов в сторону столицы шёл, вот одним из них мы и должны были воспользоваться.

     Я Фросе объяснил, что на пол часика отлучусь, котомку к её излюбленному месту поднёс, да там и оставил. Фрося место выбрала очень удобное. Там, где заканчивалась лестница, которая от вокзала к перронам вела, берёзка росла, большая такая, а рядом с ней скамейка стояла. Так вот между стволом березы и скамейкой места оставалось немного. Фрося сама туда вставала, котомку свою на скамейку ставила, да так и стояла всё время, пока поезд у перрона находился. Если следующего ждать недолго надо было, она на скамейку присаживалась, ну а если долго – домой шла.   

    Направился я в посёлок. Из вагонного окна он маленьким виделся, а на деле таким достаточно крупным оказался, с десяток улиц к центру веером сходились, да их ещё три или четыре по полукругу пересекали. Так что, когда я от станции железнодорожной отошёл, да на всё это посмотрел, у меня сомнения даже в успехе задуманного дела возникли, и не потому, что не получится, в этом-то я был совершенного уверен, а вот то, что могу не успеть, это да. Первый же прохожий, встретившийся на пути, мне охотно показал, да подробно описал, куда идти следует. Ну, я по улице, названной в честь основоположника того, что его именем позднее окрестили, то есть Карла Маркса, и пошёл. Вполне естественным мне показалось, что улица Маркса упирается в площадь Ленина. Сам вождь мирового пролетариата в белом облачении, привычно указывая своей вытянутой рукой путь в светлое будущее, стоял на бетонном, покрашенном тоже в белый цвет, пьедестале посредине площади, названной в его честь. За спиной памятника над двухэтажным зданием развивался красный флаг, значит, я пришёл туда куда надо – в местную администрацию. Если бы не этот флаг, здание администрации было бы трудно отличить от многочисленных соседей, таких же длинных баракообразных домов, может только чуть посвежее оно выглядело, но это нюанс, а так обычная местная двухэтажка.

     У входа ни охраны, ни элементарного вахтёра не было – гуляй, кто пожелает. Вот я и пошёл гулять. На втором этаже нашлась дверь с табличкой "Приёмная". За ней действительно оказалась приёмная, только секретарь там отсутствовала. Стол стоял, но был он девственно чист. К самому центру правой двери была прикреплена треснувшая табличка – Гаркави Михаил Филиппович, председатель Исполнительного комитета Совета депутатов трудящихся. Дверь была приоткрыта, и оттуда раздавался громкий мужской голос. Судя по всему, человек разговаривал по телефону. Во-первых, голос был один, во-вторых, разговор странным был, с длинными характерными паузами. Одна из услышанных мной фраз позволила выстроить план предстоящей беседы. А фраза была следующей:

     - Да понимаю я всё Пётр Григорьевич. Большую часть материалов нам доставили ещё месяц назад. Начнём мы строить эти чертовы палатки на перроне, но дайте нам подготовку к зиме завершить. Сами понимаете, все коммуникации гнилые. Они, наверное, ещё сто лет назад прохудились, поскольку стоит нам одну аварию ликвидировать, и чуть давление повысить, в другом месте, иногда совсем рядышком трубы рвутся. А палатки, что? Конечно, они нужны. Это все понимают, но опять же, кто там работать будет? Нам, что из магазинов последних продавцов снимать и на вокзал в палатки эти переводить? А кто в магазинах торговать будет?

     Он немного помолчал, вероятно, слушал неведомого мне Петра Григорьевича, а затем, уже воодушевлённо произнес коронную фразу:

     - Вот за это увеличение штатов, мы бы вам Пётр Григорьевич большое спасибо сказали. Когда это будет? Что уже сегодня всё подписали и с завтрашнего дня можно людей искать, да на работу оформлять? А можно мы пару новых ставок в универмаг отдадим, там очень плохо с кадрами. Спасибо. Значит, так и сделаем.

    Послышалось звяканье, это трубку на телефонный аппарат положили. Я подождал с полминуты, затем открыл и слегка хлопнул дверью, в приёмную ведущую, и, топая достаточно отчётливо, к кабинету подошёл. Для приличия постучал костяшками пальцев, но, не дожидаясь ответа, рывком дверь открыл и прямо к столу, за которым сидел пожилой седовласый мужчина в очках в тонкой золотой, но возможно позолоченной оправе. Он, приподняв голову, на меня, молча, смотрел, пока я к столу подходил:

     - Добрый день, Михаил Филиппович, - произнес я, доставая из кармана и демонстрируя хозяину кабинета в полуоткрытом виде слегка потёртое удостоверение в красной корочке с золотым, пусть и немного потускневшим, тиснением. В то время я числился прикомандированным к одному очень серьёзному и влиятельному ведомству, вот и решил этой влиятельностью воспользоваться. 

     Неожиданно для меня хозяин встал, как говорится во фрунт, и замер, глядя прямо перед собой, но не на меня, а слегка, куда в сторону. Я даже попытался проследить за его взглядом, но ничего кроме угла окна с запылённым стеклом не увидел. Лицо у Гаркави покраснело до такой степени, что я побоялся, как бы инсульт его не настиг.  "Опасается чего-то", - подумалось мне. Подождал ещё немного, и поскольку председатель поссовета молчал, продолжил:

      - Михаил Филиппович, до нас дошли некоторые сведения о том, что вы не желаете поддержать инициативу граждан по улучшению обслуживания пассажиропотока, следующего через вашу станцию. На перроне не пойми, что творится. Несознательные частные лица торгуют в абсолютно антисанитарных условиях, так смотрите и до эпидемии может дойти. А самое главное, деньги мимо казны государственной следуют неизвестно в чьи карманы и там оседают. А у вас имеется, как мне доложили, проект товарища Корневой. Хороший говорят проект, грамотный. Да решение вышестоящего начальства о выделении вам дополнительных штатных единиц, чтобы улучшить состояние сферы вашей розничной торговли, принято. Так что надо рукава, как говорится засучить, и с песней вперёд. Хорошо?

     - Так точно, - громко и чётко произнес председатель, - будет исполнено.

    - Ну вот, и хорошо, - сбавил я напор, - вижу, что мы поняли друг друга. А, что секретарша у вас сегодня отсутствует? – перевёл я разговор в другое русло, чтобы привести хозяина в чувство.

      Он действительно перестал стоять как столб, а посмотрел на меня. Теперь лицо его побелело. "Действительно напуган до невозможности, интересно, что здесь творится на самом деле", - думал я, пока Гаркави приходил в себя. Наконец, он сделал глотательное движение, видно было, как кадык дёрнулся, и проговорил:

     - Да, нет у меня секретарши, уволилась недели две как, а что?

    - Да чайку бы мне с вами хотелось выпить, - нагло попросил я.

    - Чайку? Это мы мигом, - оживился хозяин. Бросился к шкафу, что в углу стоял, достал оттуда новый блестящий электрический чайник с длинным шнуром в пёстрой тканевой оплётке, встряхнул его и, убедившись, что тот пуст, выбежал в коридор.

     Вскоре он вернулся к своему столу, включил чайник, достал из того же шкафа две чашки, вазочку с печеньем и глубокое блюдце с сахарным песком, поставил всё это на стол и сел рядом, преданно поедая меня глазами. Чайник закипел очень быстро, заварку Михаил Филиппович, не скупясь, насыпал прямо в чашки, залил всё это кипятком и снова уставился на меня.

    - Знаете, Михаил Филиппович, как бы я поступил, окажись на вашем месте. Только этот разговор между нами, я вам ничего не говорил, а вы ничего не слышали. Ясно? – председатель так усердно закивал, что я даже побоялся, как бы он об угол стола не приложился, поэтому быстро продолжил, - так вот я бы горячку пороть не стал. Поставил бы по-быстрому одну палатку для этой особы, которая пишет и пишет. Делать ей видимо нечего, вот и отрывает занятых людей. А кстати, у вас нет ли её проекта, я слышал, он довольно грамотно выполнен.

     Хозяину не было нужды в стол или шкаф лезть. Фросин проект лежал у него прямо на столе, с самого верха. Я его быстренько пролистал и убедился, что Фрося не лукавила. Проект она выполнила на очень высоком уровне.

    - Она, что архитектор, что ли? – вопрос у меня вырвался почти без моего участия.

    - Да, нет. Повар она, очень высокой квалификации. Я сам к ней раньше регулярно подходил, пирожки её покупал, очень я их любил. А потом начала она на нас бочку катить, вот я к ней с того времени ни-ни…

    - Вот как, - обрадовано проговорил я, - значит искать ей повара в помощь не нужно? Это же всё значительно упрощает. Ставьте этот павильон её и всё. Об остальном забудьте, а то потом все остальные граждане, которые там, на вокзале, торгуют, вас же и побьют. А так, ей рот заткнёте, а остальным урон наносить не будете. Мне кажется, что это всем подойдёт, как вы думаете Михаил Филиппович?

     - Я, что? Я, как прикажите.

     - Да, что вы, Михаил Филиппович, побойтесь Бога. Я вам ничего приказывать не могу, я же не ваше начальство. Я только могу по-дружески посоветовать, а уж решать, это ваше право.

     Допил я чай, съел пару квадратиков печенья, Юбилейным то печенье оказалось. В Москве днём с огнём не найдёшь, а вот в такой глухомани – пожалуйста. Распрощался с милейшим, как я его назвал Михаилом Филипповичем, пожал его липкую от волнения руку, да почти бегом отправился назад на вокзальную площадь, не хватало ещё к приходу Московского опоздать.

     Фрося сидела на лавочке, это означало, что я успел, а скорее даже чуть раньше прибежал.

     - Фрося, вы меня извините, но я больше рядом с вами стоять не смогу, а то то, что я задумал, не свершится. Сейчас, если мои подопечные так и не приедут, придётся в гостиницу вашу местную пойти.

     - Это в какую гостиницу? В клоповник, что ли?

     - Как клоповник? Я там сегодня ночевал, никаких клопов не видел.

     Фрося рассмеялась:

     - Естественно, поскольку вчера там их травили. Но учтите, что они хитрые, вчера убежали, а сегодня вонять их отравой перестанет, они и вернутся.

    Так вот чем вчера в гостинице этой пахло так противно, вовсе не едой прокисшей, а дихлофосом, или, того хлеще, ДДТ, растворённым ещё в какой-нибудь гадости, понял я.

     - Ну, и что вы мне прикажите делать? Бросить всё и ближайшим поездом в Москву отправиться, а вдруг они завтра с самого утра приедут? Начальство меня за это по головке не погладит.

     Фрося выпалила, не раздумывая:

    - Да, давайте у меня переночуйте. Места у меня хватит, комнаты две, так что мешать мне не будете. А я взамен посмотрю, как вы едите. Не обижайтесь, но очень это было уморительно.

     Делать вид, что я обиделся, не стал. Убедился, что никто из столицы так и не приехал, да пошёл следом за Фросей, которая сказала, что устала она, и вовсе не должна всех проводников едой снабжать, а имеет право, как любой работающий человек, на отдых. Шли мы с ней рядышком и о чём-то разговаривали, сейчас уже и не вспомню, о чём. 

     Весь вечер мы с ней пирожки пекли. Я тесто взялся месить, чем сильно удивил хозяйку, у них, она сказала, мужики на кухне стараются не появляться. Пока я тестом занимался, она начинки готовила. Я хотел секрет её пирожков с мясом узнать, уж больно сочной начинка была, не жидкой, а именно сочной, но в тот момент, когда она с мясом возилась, я ком теста о стол шлёпал, вот и не заметил. Долго пекли.  А ночью она сама ко мне пришла. Вот так у нас с ней всё и закрутилось. 

     Спать я совсем не хотел. Вроде и накануне не выспался, да целый день на ногах провёл, а вот сна ни в одном глазу. Фрося спала, как ребёнок маленький, в комок какой-то вся скрутилась, а я рядом лежал на неё смотрел. Всё судьбу её в голове перебирал. Я-то ей о себе ничего особо не рассказывал, а вот она на меня всё, что в себе много лет хранила, вывалила. На рассвете я удочки взял, от её покойного мужа оставшиеся, и на рыбалку пошёл. Очень я это дело до сих пор люблю, а она рассказала, что у них там поблизости речушка пусть небольшая, но рыбой полная протекает. Вот я там и оторвался. Домой к ней с половиной ведра плотвы, да окуней вернулся. Позавтракали мы, действительно вкусно она готовит, может всё обычное, как у всех, но у неё почему-то вкусней получается. Да на вокзал отправились. Только успели утренний московский поезд встретить, как к перрону грузовик подъехал, да Михаил Филиппович собственной персоной на горизонте замаячил. Я еле успел за берёзой спрятаться, а потом огородами, огородами, да в вокзал и забился. Встал у окошка, вид оттуда просто обалденный. Председатель таким обходительным оказывается умеет быть. У него на голове шляпа надета была, так он, к Фросе подойдя, её снял, и, пока с ней говорил, в руке держал. Жаль я не слышал их разговора, Фрося мне потом, конечно, всё пересказала, но любой пересказ, это пересказ, а не живой разговор. Там такие нюансы могут быть, какие при пересказе обязательно потеряются. Всё именно так и получилось, по словам Фроси, он ничего ей особенного не сказал.

     Рабочие отошли чуть в сторону, и прямо на газоне, который вдоль асфальтовой дорожки рос, стали яму копать. Оказалось, что это для укладки ленточного фундамента её рыли. Председатель повертелся, повертелся рядом, ручкой помахал и на работу заспешил, до начала рабочего дня минут двадцать осталось. Фрося у березы стояла, проводников обслуживала, тут как раз пара поездов, один за другим прибыли, а сама глазом всё время в сторону строительства косила. Молодцы умельцы, быстренько всё подготовили, и как только арматуру связали, самосвал с раствором подкатил. У Фроси перерыв в движении наступил, но она домой не пошла, хоть пирожки и закончились, и надо следующую партию поднести, а она рабочим указания давала.  Я сзади подошёл, ключ из её кармана достал, и за пирожками отправился. В общем, так всё и шло. Рядом с Фросей я уже стоять не мог, Михаил Филиппович ещё пару раз подходил. Через пять дней, когда мне уехать пришлось, на станции стояло, пусть и недостроенное ещё, но очень симпатичное сооружение – кафе "У Фроси". Это название мы с председателем, ещё тогда, когда я у него в кабинете сидел, придумали. Вернее, придумал я, но повернул всё дело так, что вроде бы это ему в голову пришло. Он и согласился. В то время такие названия ещё было не принято давать, по всей стране стояли сотни "Пирожковых", да "Блинных", а вот на их станции стояло кафе "У Фроси". Блеск.

     Фрося весь вечер перед моим отъездом сидела печальная:

     - Чувствую, больше мы с тобой не свидимся, но знай, ждать тебя буду всё время.

     Поцеловал я её напоследок, да на поезд быстро-быстро пошёл, а ей велел дома сидеть. Поезд тронулся, я в окно глянул, как будто меня толкнул кто, а она рядом с вагоном шла, голову вниз опустила, и ни на что не глядела. Я в тамбур выскочил, проводницу в сторону отодвинул, из вагона чуть ли не весь высунулся, хотел окликнуть, а она, как почувствовала, сама голову подняла и вскрикнула, так что, наверное, весь свет услышал:

     - Я ждать буду.

     Сегодня, пока вы курили, да Ваня с бабулей развлекался, я к Фросе метнулся. Стоит кафе, на котором так и написано "У Фроси". Сама она, как раз в этот момент в зал вышла, не знаю, что ей там понадобилось. Меня увидела, на стол оперлась и всё. Никто из присутствующих ничего не заметил. Четыре столика там у неё, все было заняты, а люди, знающие, как там кормят, на улице очередь образовали. Она меня к себе в кабинет завела, молча, все мои любимые блюда на стол поставила, салат – капуста свежая с морковкой, тоненько нашинкованной, под маслом подсолнечным, суп-пюре грибной, сейчас сезон, интересно, как она его зимой готовит, и макароны по-флотски. А пока я ел, она всё, что я сюда принес, собрала, спросила только, сколько народа со мной едет, и в котомку свою старенькую, которую я очень хорошо запомнил, уложила. Ждала она меня, понял я, все эти годы ждала, а я – мотался по миру, не понимая, что на этом полустанке счастье моё живет.

     Опустил он голову, задумался, и мы все молчали, что тут говорить-то, и так всё ясно.

     - А самогонка-то откуда? – вдруг Вадим общее молчание нарушил. – Неужто, она ей подторговывать начала?

    Дима только головой из стороны в сторону покрутил:

    - Там совсем другая история. Эту бутылку я на станции у какой-то бабки ещё тогда купил, хотел с Фросей выпить, да она отказалась. И знаете, что сказала: "Пусть стоит. Когда-нибудь она тебе понадобится, ты её и заберёшь". Вот я её и забрал сегодня. Остаться было совсем решил, но она меня за руку взяла, из кафе вывела, да в направлении поезда подтолкнула. Пообещал я, что на обратном пути обязательно навсегда останусь. И знаете, что она мне ответила?

     - Останешься, рада буду. Нет, котомочку мою, верни, пожалуйста, она мне дорога очень. Да стакан небьющийся в неё положи. Ты его в прошлый раз забыл, а я к нему так привыкла, что только из него дома чай пью. Он мне о тебе напоминает. Я его тоже в сумку положила.

    И он опять опустил голову, а стакан, о котором он сказал, на краешке стола стоял. 

      Поезд весело бежал, постукивая на стыках, а мы, молча, сидели, да самогонку пили. Закуски было много, поэтому никто особо не захмелел, хотя пойло было ядрёным. Дима вспомнил, что бабка, у которой он эту бутылку, незнамо, когда, приобрёл, ему всё про первач говорила. Может и не врала и это действительно первач был. А он, как знающие люди рассказывали, чуть ли не до семидесяти градусов доходит. 

     Но сидеть и молчать не в наших правилах, поэтому мы решили, как следует с соседом познакомиться. Оказалось, он, о-го-го какой шишкой был – профессор, заместитель директора по науке института урологии Академии медицинских наук, да при этом ещё главный уролог Минздрава Союза. Много он нам интересного нарассказывал о втором сердце мужчины, так он простату назвал. Целую лекцию прочитал. Два его постулата мне в память прям врезались. Первый: аденома простаты бывает у ста процентов мужчин. Просто не все доживают до такого возраста, когда она себя проявлять начинает. Второй: у каждого мужчины должен быть знакомый уролог.

     - Вот вы с ним только, что познакомились, - сказал он и на себя показал.

     Любопытно, что повторно эта фраза донеслась до моего сознания во время первого обхода после того, как меня из реанимации в общую палату перевели, и повторил её буквально дословно главный уролог Нижегородской области, который и вырезал из меня ту самую аденому. Только случилось это через сорок с лишним лет после того, как я эту фразу первый раз услышал. Значит, дожил я, вспомнился мне первый постулат того своего первого знакомого уролога. Вот ведь какие коленца жизнь с нами вытанцовывает.

     Закончил тогда в поезде профессор свою лекцию нам читать, мы тут же за наше мужское здоровье по чуть-чуть, буквально по глоточку выпили. Мы хотели было всё разлить, в бутылке на донышке совсем ничего осталось, но тут в коридоре кто-то поздравление с Великим Октябрем прокричал, поэтому пришлось капельку и на этот случай оставить. Допили за праздник остатки веселящей жидкости, да задумались. Нет, не о мужском здоровье, тогда мы все молодые и здоровые были. Ну, я профессора не считаю, он уже и дожить успел, скорее всего, а уж с урологом личным был большую часть своей жизни знаком, по крайней мере, с тех пор, как медицинский институт закончил и в этот самый институт урологии работать пошёл.
 
     Задумались мы о том, какую бы тему затронуть, чтобы от Диминого рассказа отойти, уж больно он на нас тягостное впечатление произвёл. Настолько тягостное, что даже самогонка не помогала от этой тяжести избавиться.

     Удивительно, но тему именно Дима предложил, а все её тут же бурно поддержали:

     - Вань, а что это ты так бросился в моё купе, когда я о своём соседе рассказывать начал, а потом медленно так назад возвратился? – вот ведь, что он вспомнил, да и повернул наш разговор совсем в другую сторону.

     Я оживился. Прежде всего, приятно было о своём знакомце рассказать, незаурядный он человек.

     - Ты так своего соседа описал, что прямо Вовка Пушкин перед моими глазами возник, но там другой вовсе человек сидел, на моего приятеля совсем не похожий. Мой знакомый секретарём комсомольской организации на крупном авиационном заводе работает. Должность у него освобожденная, то есть он не только может, но и должен сидеть себе в комитете комсомола и руками водить. Это так в положении об освобождённых партийных и комсомольских секретарях записано, но при этом никто таких как он из рабочих коллективов увольнять не собирается и план им уменьшать тоже никто не желает. Вот Вовка и работает как все, да при этом успевает большую комсомольскую организацию возглавлять. Имя с отчеством и фамилия у него, вернее их сочетание, конечно не вполне обычные, но он к ним привык, точнее сроднился, поэтому и менять, когда паспорт получал, не стал.

    - Мне это имя народ дал, а не мать с отцом так назвали, поэтому и менять их я никакого права не имею, - вот как он это объяснил.

      Ну, а что это значит, послушайте.

     В сорок четвёртом одна наша пехотная часть после упорного боя деревушку махонькую в лесах белорусских освободила. Там одни развалины домов остались, да трупы, в основном фашистов, конечно, но и местных жителей, которых те убили тоже лежали. Большую часть они в полон, в Германию угнали, а стариков и детей просто застрелили. Зачем они это сделали никто, конечно, не узнал. Ну, солдаты и начали своих, которые безвинно убиенные, хоронить. По остаткам деревни бродят, слышат, вроде плачет кто. Начали искать, всё обошли, плач слышен, а откуда доносится, никто понять не может. Один солдат, пожилой уже, у него у самого дома семеро по лавкам остались, занялся поисками по-настоящему. Он в избу, откуда эти звуки доносились, не один раз заходил. Выйдет – вроде плачет кто, войдёт - молчание. Ну, не приведение же это. Он все углы осмотрел, изба эта случайно почти целой оказалась – никого. Упорным тот солдат был, он даже на печку заглянул, вот там и обнаружил малюсенького мальчугана, тот к стене дальней прижался, его и не видно снизу. Кто в избу заглянет – замолкает, а потом подвывать начинает. Так и уцелел. Фашист какой-то, сумасшедший, наверное, иначе какой человек в здравом уме дойти мог до такого, чтобы стариков с детьми взять и перестрелять, его не нашёл. Наш солдат малыша на руки взял, да к себе прижал, согрел, значит, тот и заснул сразу, намучился бедолага. Малышу, наверное, годик был, не больше. Ходить он уже научился, а говорить не мог. Может от страха все слова забыл, а может выучить их ещё не сумел, никто этого не понял. Фельдшерица батальонная, молоденькая совсем девчонка, его при себе держала, пока часть с боями вперёд шла, ну а когда на переформирование их в тыл отвели, пришлось малыша в дом младенца определить. А там не берут, требуют, чтобы его имя, да фамилию сказали, в реестр, чтобы включить. Ну, солдаты посовещались и решили, а чего тут мудрить, пусть зовут его, как вождя мирового пролетариата, тот не дожил до светлого дня победы над мировой нечистью, пусть этот его знамя подхватит – вот и попросили написать – Владимиром Ильичом, мол, его зовут. Ну, а насчет фамилии тоже долго раздумывать не стали – Пушкин, и всё тут. Вот так и стал тот найдёныш Владимиром Ильичом Пушкиным, и с честью несёт свои гордые имя с отчеством и фамилию, ни разу он их не подвёл, своих тёзку с однофамильцем, - на такой вот ноте закончил я тогда свой рассказ.

     Все ещё помолчали немного, затем потекли обычные в дороге неспешные разговоры, а я на свою полку залез, чтобы внизу посвободней стало, голову на подушку положил, да и заснул ненароком.

                Продолжение следует