Пушкин и Онегин

ПУШКИН И ОНЕГИН: ПОЭТ И ЕГО ГЕРОЙ


По подсчетам самого Пушкина, работа над романом «Евгений Онегин» продолжалась в течение 7 лет, 4 месяцев, 17 дней - с мая 1823 г. до 26 сентября 1830 г., а в 1831 г. было написано еще «Письмо Онегина к Татьяне».

Публикация произведения осуществлялась по мере его создания: сначала выходили отдельные главы, и лишь в 1833 году вышло первое полное издание. Вплоть до этого времени Пушкин не прекращал вносить определенные коррективы в текст. Роман был, по словам поэта, «плодом ума холодных наблюдений и сердца горестных замет».

Завершая работу над последней главой романа в 1830 году, Пушкин набросал его черновой план, который выглядит так:

Часть первая. Предисловие.
1-я песнь. Хандра (Кишинев, Одесса, 1823);
2-я песнь. Поэт (Одесса, 1824);
3-я песнь. Барышня (Одесса, Михайловское, 1824).

Часть вторая.
4-я песнь. Деревня (Михайловское, 1825);
5-я песнь. Именины (Михайловское, 1825, 1826);
6-я песнь. Поединок (Михайловское, 1826).

Часть третья.
7-я песнь. Москва (Михайловское, Петербург, 1827, 1828);
8-я песнь. Странствие (Москва, Павловск, Болдино, 1829);
9-я песнь. Большой свет (Болдино, 1830).

В окончательном варианте Пушкину пришлось внести в план определенные коррективы: по цензурным соображениям он исключил 8 главу - «Странствие». Теперь она публикуется как приложение к роману - «Отрывки из путешествия Онегина», а заключительная 9 глава - «Большой свет» - стала, соответственно, восьмой. В таком виде в 1833 году роман вышел в свет отдельным изданием.

Кроме того, есть предположение о существовании 10 главы, которая была написана в Болдинскую осень 1830 года, но 19 октября сожжена поэтом, так как была посвящена изображению эпохи наполеоновских войн и зарождения декабризма и содержала ряд опасных политических намеков. Сохранились незначительные фрагменты этой главы (16 строф), зашифрованные Пушкиным.
К началу работы над «Евгением Онегиным» Пушкин уже написал сказку «Руслан и Людмила» (1820), Кавказский пленник (1821), Гавриилиада (1821), Вадим (1822), Братья разбойники (1822), Бахчисарайский фонтан (1823).

Начиная с «Кавказского пленника» Пушкин обращается к теме реализма, но изображает его ещё в романтических красках. Поэма была очень популярна и поэта сразу стали ассоциировать с её героем «Пленником». В связи с этим Пушкин писал:
«Я… хотел изобразить это равнодушие к жизни и к её наслаждениям, эту преждевременную старость души, которые сделались отличительными чертами молодости XIX века… Вообще я своей поэмой очень недоволен и почитаю её гораздо ниже «Руслана», — хоть стихи в ней зрелее.»

Поэма «Братья разбойники», по словам автора, основана на реальных событиях. В письме к Вяземскому 11 ноября 1823 г. Пушкин писал:
«Истинное происшествие подало мне повод написать этот отрывок. В 1820 году, в бытность мою в Екатеринославле, два разбойника, закованные вместе, переплыли через Днепр и спаслись. Их отдых на островке, потопление одного из стражей мною не выдуманы».
В этой поэме Пушкин отходит от восторженного романтизма, приподнятого лирического стиля к живому просторечию. В некоторых местах поэмы Пушкин старается приблизиться к стилю народной песни, причем и это просторечие и народные выражения, в отличие от «Руслана и Людмилы», лишены комической окраски. О языке своей поэмы Пушкин писал Вяземскому 14 октября 1823 г.:
«Замечания твои насчет моих «Разбойников» несправедливы; как сюжет c'est un tour de force (это трюк, фокус (франц.)), это не похвала, - напротив; но как слог - я ничего лучше не написал».

Мотивом к написанию «Бахчисарайского фонтана» стало посещение Пушкиным с семьёй генерала Раевского Ханского дворца в Бахчисарае 7 сентября 1820 года. В письме к Дельвигу он писал:
«В Бахчисарай приехал я больной. Я прежде слыхал о странном памятнике влюбленного хана. К*** поэтически описывала мне его, называя la fontaine des larmes (фонтан слёз). Вошед во дворец, увидел я испорченный фонтан; из заржавой железной трубки по каплям падала вода. Я обошел дворец с большой досадою на небрежение, в котором он истлевает, и на полуевропейские переделки некоторых комнат. NN почти насильно повел меня по ветхой лестнице в развалины гарема и на ханское кладбище.»
Поэма была начата весной 1821 года. В письме брату Пушкин писал о нежелательности публикации поэмы по той причине, что «многие места относятся к одной женщине, в которую я был очень долго и очень глупо влюблен». Личность этой дамы на протяжении долгого времени оставалась одним из неразрешённых вопросов пушкинистики (т.н. утаённая любовь Пушкина). [1]

Таким образом, Пушкин приступал к работе над «Евгением Онегиным» уже сформировавшимся литератором, готового совмещать реализм с лиризмом неразделённых чувств, зая о том, что читатель будет искать связь между автором и его главным героем. Но гений Пушкина покрыл произведение мозаикой собственных чувств, как паутиной, где в каждом герое угадываются его личные переживания.

Наиболее ярко выражена его любовь к Софье Потоцкой в образе Татьяны Лариной. Следуя логике: герой - это литературное отражение автора, в «Евгении Онегине» Пушкин уже не открещивается от своего главного героя, как это было в «Кавказском пленнике», а наоборот всячески подчеркивает свою связь с ним, доходя в этом сопоставлении до прямого пророчества. Но как мы увидим реальная жизнь оказалась коварнее его предвидений.

Размышления Онегина в романе начинаются со слов:
«Мой дядя самых честных правил…»
Уже здесь Пушкин вводит двусмысленность, которая переплетает в дальнейшем весь роман. О чьём дяде идет речь? Онегина или Пушкина.

Строка «… самых честных правил…» взята Пушкиным прямым цитированием из басни И. Крылова «Осёл и мужик»: «…Осел был самых честных правил…» Заканчивается басня словами:
«…Увидя тут, что труд его пропал,
Крестьянин на спине ослиной
Убыток выместил дубиной.
«И ништо!» все кричат: «скотине поделом!
С его ль умом
За это дело браться?
-
А я скажу, не с тем, чтоб за Осла вступаться;
Он, точно, виноват (с ним сделан и расчет),
Но, кажется, не прав и тот,
Кто поручил Ослу стеречь свой огород»

Пушкин не знакомит читателя с дядей Онегина, но читатели хорошо знают басню и, самое главное, её концовку. Пушкинский сарказм словами Онегина предстаёт в романе буквально с первой строчки знакомства с Онегиным.

Все знали родного дядю Пушкина Василия Львовича (1766-1830). Вот как его описывает Ф.Ф. Вигель [2]:
«Сам он весьма некрасив: рыхлое толстеющее туловище на жидких ногах, косое брюхо, кривой нос, лицо треугольником, рот и подбородок, как у Шарля Кена, а более всего редеющие волосы не с большим в тридцать лет его старообразили. К тому же беззубие увлаживали разговор его, и друзья внимали ему хотя с удовольствием, но в некотором от него отдалении».
Василий Львович тоже был поэтом. C 18 лет блистал в московских салонах, затем служил в Измайловском полку и дослужился до чина поручика. Уже тогда писал стихи, романсы, песни, элегии, сатиры и т.д. В 1793 году начал печататься в журнале «С.-Петербургский Меркурий». К тому же времени относится его деятельное сотрудничество в «Аонидах» (1796—1799) и «Вестнике Европы».
Его друг П.А. Вяземский писал:
«Черты младенческого его простосердечия и малодушия могут составить любопытную главу в истории сердца человеческого. Они придавали что-то смешное личности его, но были очень милы».

Василий Львович принадлежал к школе «классиков» и не сочувствовал романтическому направлению. В его элегиях, романсах, песнях, альбомных стихах заметно влияние сентиментализма. Он был приверженцем «лёгкой поэзии» и подражателем Дмитриева [3]; писал «песни», эпиграммы, послания и т.п., подражал Тибуллу, Горацию, Катуллу, Парни и др., перевёл несколько басен Флориана,  Лафонтена и др. Басни Василия Львовича – преимущественно переделки и подражания иностранным авторам.

 Отношения Пушкина с дядей подметил В.С. Голицын [4], знакомый Александра Сергеевича, не застав его дома, отправил ему шутливое письмо, начинающееся стихотворной сценкой между гостем и слугой, который говорит о своем хозяине:
«Не усидит никак приятель ваш на месте:
 То к дяде на поклон, то полетит к невесте.»

Александр Сергеевич в отрывке 1830 года «Участь моя решена. Я женюсь» писал:
«Есть у меня больной дядя, которого почти никогда не вижу. Заеду к нему - он очень рад; нет - так он извиняет мне: повеса мой молод, ему не до меня!»

Сам Василий Львович 26 марта 1829 года писал Вяземскому:
«Вчера он у меня был, и сидел долго. Я его ласкою доволен».

Так реальный персонаж, Василий Львович Пушкин, попадает на страницы романа «Евгений Онегин»:
«Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Он уважать себя заставил
И лучше выдумать не мог.
Его пример другим наука;
Но, боже мой, какая скука
С больным сидеть и день и ночь,
Не отходя ни шагу прочь!
Какое низкое коварство
Полуживого забавлять,
Ему подушки поправлять,
Печально подносить лекарство,
Вздыхать и думать про себя:
Когда же черт возьмет тебя!»

То, что Пушкин не мог сказать в слух, он сказал словами Онегина, причём Василий Львович в это время был ещё жив, и очевидно понимал не двузначный намек своего племянника.

Отсылая читателя к басне Крылова «Осёл и мужик» он как бы продолжает начатый еще в лицее спор с дядей. Так в своем письме от 28 декабря 1816 г. он писал ему:
«В письме Вашем Вы называли меня братом; но я не осмелился назвать Вас этим именем, слишком для меня лестным.

Я не совсем еще рассудок потерял,
От рифм бахических шатаясь на Пегасе.
Я знаю сам себя, хоть рад, хотя не рад,
Нет, нет, вы мне совсем не брат,
Вы дядя мой и на Парнасе.

Итак, любезнейший из всех дядей-поэтов здешнего мира, можно ли мне надеяться, что Вы простите девятимесячную беременность пера ленивейшего из поэтов племянников? [5]

Да, каюсь я, конечно, перед вами
Совсем неправ пустынник-рифмоплет;
Он в лености сравнится лишь с богами,
Он виноват и прозой и стихами,
Но старое забудьте в новый год.»

Несмотря на сарказм первых строчек романа в адрес Василия Львовича, Пушкин вводит в роман его персонаж из памфлета «Опасный сосед» - Буянова, который затащил в вертеп своего соседа, затеял там драку, и пришлось бедному герою бежать, оставив кошелёк, часы, шинель. Он рад был, что дёшево ещё отделался:
«Блажен, сто крат блажен, кто в тишине живёт,
С кем не встречается опасный мой сосед…»

Тот же Буянов появляется и в «Евгении Онегине» как двоюродный брат автора повествования:
«Мой брат двоюродный, Буянов,
В пуху, в картузе с козырьком
(Как вам, конечно, он знаком)…» [6]

«Буянов, братец мой задорный,
К герою нашему подвел
Татьяну с Ольгою; проворно
Онегин с Ольгою пошел;
Ведет ее, скользя небрежно,
И, наклонясь, ей шепчет нежно
Какой-то пошлый мадригал,
И руку жмет — и запылал
В ее лице самолюбивом
Румянец ярче.»

Пушкин не просто вводит персонаж своего дяди, он завязывает на нём фатальную кульминацию гибели Ленского, показывая, как Онегин готов первой же девушке оказавшейся в его руках шептать на ухо «пошлый мадригал». По сути в этом вопросе он «одного поля ягода» с Буяновым, который в восемь лет спустил свое имение «С цыганками, с б...ми, в трактирах с плясунами…».

Не смотря на свой сарказм «С его ль умом/За это дело браться?» в часы кончины Василия Львовича Пушкин был при нем и писал своему другу П.А. Плетневу в сентябре 1830 года:
«Бедный дядя Василий! Знаешь ли его последние слова? Приезжаю к нему, нахожу его в забытьи, очнувшись, он узнал меня, погоревал, потом, помолчав: как скучны статьи Катенина! И более ни слова. Каково? Вот что значит умереть честным воином на щите, le cri de guerre a la bouche!» (с боевым кличем на устах!)». [7]


Далее Пушкин связывает себя с Онегиным приятельскими отношениями и показывает то, что их объединяет:
«Условий света свергнув бремя,
Как он, отстав от суеты,
С ним подружился я в то время.
Мне нравились его черты,
Мечтам невольная преданность,
Неподражательная странность
И резкий, охлажденный ум.
Я был озлоблен, он угрюм;
Страстей игру мы знали оба;
Томила жизнь обоих нас;
В обоих сердца жар угас;
Обоих ожидала злоба
Слепой Фортуны и людей
На самом утре наших дней.»

В работе «Пушкин и Белинский» Писарев Д.И. пишет:

«В самом деле, попробуем задать себе вопросы: чем же охлажден ум Онегина? Какую игру страстей он испытал? На что тратил и истратил он жар своего сердца? Что подразумевает он под словом жизнь, когда он говорит себе и другим, что жизнь томит его? Что значит, на языке Пушкина и Онегина, жить, мыслить и чувствовать?»

Пушкин отвечает Писареву:
«Он по-французски совершенно
Мог изъясняться и писал;
Легко мазурку танцевал
И кланялся непринужденно;
Чего ж вам больше? Свет решил,
Что он умен и очень мил.»

Онегин был таким, каким его хотел видеть Свет. Но чем взрослее становился Пушкин, а вместе с ним и Онегин бездумное времяпровождение им наскучили и каждый искал новых впечатлений в новых знаниях. Но если Пушкин серьёзно увлекался историческими изысканиями, и был крайне удручён, отсутствием необходимой информации при написании «Бахчисарайского фонтана», то его литературный приятель:
«Он рыться не имел охоты
В хронологической пыли
Бытописания земли:
Но дней минувших анекдоты
От Ромула до наших дней
Хранил он в памяти своей.»

Пушкин как бы говорит читателям: у нас с Онегиным много общего, но у него нет моего усердия к познанию новых знаний. Что с него взять – он просто прожигатель жизни, как и любой из вас, вы лишь оглянитесь и встретите моего приятеля, где-то совсем рядом с вами.

«Высокой страсти не имея
Для звуков жизни не щадить,
Не мог он ямба от хорея,
Как мы ни бились, отличить.
Бранил Гомера, Феокрита;
Зато читал Адама Смита
И был глубокой эконом,
То есть умел судить о том,
Как государство богатеет,
И чем живет, и почему
Не нужно золота ему,
Когда простой продукт имеет.
Отец понять его не мог
И земли отдавал в залог.»
По мнению Пушкина Онегин прагматик в отличие от большинства его современников, и знал, как извлекать выгоду из крестьянского труда. Последние строки Пушкина, очевидно обращает иносказательно к собственному отцу Сергею Львовичу. Несмотря на то, что тот был по тем временам довольно обеспеченным человеком.  Ему принадлежали села Болдино и Кистенево в Арзамасском уезде Нижегородской губернии. За женой дали село Михайловское в Псковской губернии. В своих имениях Сергей Львович не бывал, дела вели воры-управляющие. Из Михайловского он получал в год по 300 рублей и 2 воза замороженной домашней птицы и масла. Из Нижегородских имений приходило от 1300 рублей. Но деньги у него не держались – жили Пушкины широко, к тому же и прислуга его обкрадывала. При этом отец Пушкина был весьма скуп и большую часть жизни плакался на бедность, в том числе и в вопросах содержания сына. Во время южной ссылки Александру приходилось всеми правдами и неправдами убеждать отца прислать хоть сколько-то денег на расходы: добывать деньги пером поэт тогда не имел возможности.

Когда Пушкин работал над «Евгением Онегины» воспоминания унизительного выклянчивания содержания у отца были ещё свежи, и он не преминул их выплеснуть на публичное обозрение. Но сделал это столь тонко, что практически никто этого не заметил, после зарисовки не свойственных Пушкину черт Онегина.

Еще во время работы над романом Пушкин в 1824 г. серьёзно поссорился с отцом.

Как истинный патриот государства, Сергей Львович обязался докладывать в полицию о каждом шаге проштрафившегося сына. Александр Сергеевич долго не мог взять в толк, откуда полиции известно о том, что и как он именно пишет. Подозревал подкупленную прислугу, а тут вышло, что «стучит» родной отец. Разборка получилась крутая, Сергей Львович выскочил из дома с театральными криками: «Он поднял на отца руку!». А когда Надежда Осиповна поинтересовалась, действительно ли это так, ее муж тут же заявил: «Ага, ты только об этом и мечтаешь, чтобы сын меня прибил! Руку поднял и замахнулся, и ведь мог же ударить, если бы я не выскочил…» С тех пор на длительный срок Сергей Львович и Александр Сергеевич перестали разговаривать. И только вмешательство поэта Жуковского на время примирило отца с сыном.

Писарев спрашивает: «На что тратил и истратил он жар своего сердца?», и Пушкин ему отвечает:

«Блажен, кто смолоду был молод,
Блажен, кто вовремя созрел,
Кто постепенно жизни холод
С летами вытерпеть умел;
Кто странным снам не предавался,
Кто черни светской не чуждался,
Кто в двадцать лет был франт иль хват,
А в тридцать выгодно женат;
Кто в пятьдесят освободился
От частных и других долгов,
Кто славы, денег и чинов
Спокойно в очередь добился,
О ком твердили целый век:
N. N. прекрасный человек.

Но грустно думать, что напрасно
Была нам молодость дана,
Что изменяли ей всечасно,
Что обманула нас она;
Что наши лучшие желанья,
Что наши свежие мечтанья
Истлели быстрой чередой,
Как листья осенью гнилой.
Несносно видеть пред собою
Одних обедов длинный ряд,
Глядеть на жизнь, как на обряд,
И вслед за чинною толпою
Идти, не разделяя с ней
Ни общих мнений, ни страстей.»

Пушкин разочарован в Свете:
«Глядеть на жизнь, как на обряд,
И вслед за чинною толпою
Идти, не разделяя с ней
Ни общих мнений, ни страстей.»

Это же происходит и с Онегиным. Кн. Вера Вяземская (1787 – 1856) в письме к мужу от 27 июня 1824 г. пишет:
«...Пушкин слишком занят, чтобы заниматься чем-нибудь другим, кроме своего Онегина, который молодой человек дурной жизни, портрет и история которого отчасти должны сходствовать с автором.»

Таким образом, то, чего добивался Пушкин, назвав Онегина своим приятелем, нашло отражения в реакции читателей. Образ Онегина практически сразу с момента начала публикации отдельных глав становится фактически двойником автора.

Павел Александрович Катенин (1792-1853) 9 мая 1825 г. пишет Пушкину:
«С отменным удовольствием проглотил г-на Евгения (как по отчеству?) Онегина. Кроме прелестных стихов, я нашёл тут тебя самого, твой разговор, твою весёлость и вспомнил наши казармы в Милионной.» [8]


В Четвёртой главе Пушкин рассказал про жизнь Онегина в деревне:

Со сна садится в ванну со льдом,
И после, дома целый день,
Один, в расчёты погружённый,
Тупым киём вооружённый,
Он на бильярде в два шара
Играет с самого утра…
Онегин жил анахоретом;[9]
В седьмом часу вставал он летом
И отправлялся налегке
К бегущей под горой реке.
Певцу Гюльнары подражая,
Сей Геллеспонт переплывал,
Потом свой кофе выпивал,
Плохой журнал перебирая,
И одевался...
Прогулки, чтенье, сон глубокий,
Лесная тень, журчанье струй,
Порой белянки черноокой
Младой и свежий поцелуй,
Узде послушный конь ретивый,
Обед довольно прихотливый,
Бутылка светлого вина,
Уединенье, тишина:
Вот жизнь Онегина святая...

Бозырев В.С. [10] в книге «По пушкинскому заповеднику» отмечает:

«Брат поэта Лев Сергеевич, который сам был свидетелем первых недель его ссыльной жизни, а потом получал подробнейшие сведения о ней от самого Пушкина (в письмах), от навещавших его друзей, от тригорских приятелей и даже от своих дворовых, ездивших в Петербург за припасами, рассказывает о деревенской жизни Пушкина:
«С соседями Пушкин не знакомился... В досужное время он в течение дня много ходил и ездил верхом, а вечером любил слушать русские сказки. Вообще образ его жизни довольно походил на деревенскую жизнь Онегина. Зимою он, проснувшись, также садился в ванну со льдом, летом отправлялся к бегущей под горой реке, также играл в два шара на бильярде, также обедал поздно и довольно прихотливо. Вообще он любил придавать своим героям собственные вкусы и привычки».
В IV главе романа есть описание, не включенное Пушкиным в поздние редакции, деревенского костюма Онегина:

Носил он русскую рубашку,
Платок шелковый кушаком,
Армяк татарский нараспашку
И шляпу с кровлею, как дом
Подвижный. Сим убором чудным,
Безнравственным и безрассудным,
Была весьма огорчена
Псковская дама Дурина
И с ней Мизинчиков. Евгений,
Быть может, толки презирал,
А вероятно, их не знал,
Но все ж своих обыкновений
Не изменил в угоду им,
За что был ближним нестерпим.

В таком наряде соседи частенько видели и Пушкина. М.И. Семевский 1837 – 1892) передает рассказ А.Н. Вульфа (1805-1881), встретившего однажды поэта в таком наряде:
«... в девятую пятницу после пасхи Пушкин вышел на Святогорскую ярмарку в русской красной рубахе, подпоясанный ремнем, с палкой и в корневой шляпе, привезенной им еще из Одессы. Весь новоржевский beau monde, съезжавшийся на эту ярмарку закупать чай, сахар, вино, увидя Пушкина в таком костюме, весьма был этим скандализирован...».».

20 сентября 1824 г. Пушкин пишет Вульфу из Михайловского:
«Здравствуй, Вульф, приятель мой!
Приезжай сюда зимой…
Запируем уж, молчи!
Чудо - жизнь анахорета!
В Троегорском до ночи,
А в Михайловском до света;
Дни любви посвящены,
Ночью царствуют стаканы,
Мы же — то смертельно пьяны,
То мертвецки влюблены.»

Это письмо фактически, есть ответ на строки самого Пушкина в «Евгение Онегине»:

«Но грустно думать, что напрасно
Была нам молодость дана,
Что изменяли ей всечасно,
Что обманула нас она;
Что наши лучшие желанья,
Что наши свежие мечтанья
Истлели быстрой чередой,
Как листья осенью гнилой.»

В тоже время близкое окружение Пушкина отмечает его замкнутость по отношению к соседям (Чудо - жизнь анахорета!) Так, по сообщению крестьянина И. Павлова: «... жил он один, с господами не вязался, на охоту с ними не ходил...». Пушкин сам ощущал огромную разницу своих интересов и интересов соседей-помещиков. Он прежде всего поэт, и главное для него в жизни – поэзия. В одной из ранних редакций «Евгения Онегина» он писал:
«... У всякого своя охота,
Своя любимая забота:
Кто целит в уток из ружья,
Кто бредит рифмами, как я...»

Но не только поэзия была отдушиной для Пушкина, но и пешие прогулки, и «Узде послушный конь ретивый». Этими чертами он наделил и своего героя.

По воспоминания кучера Пушкина Петра Парфенова:
«Палка у него завсегда железная в руках, девять фунтов весу (4 кг); уйдет в поля, палку вверх бросит, ловит ее на лету», «... потом сейчас на лошадь и гоняет тут по лугу; лошадь взмылит и пойдет к себе».

В одном из писем к Вяземскому из Михайловского Пушкин выразительно пишет о своих наезднических увлечениях:
«Пишу тебе в гостях с разбитой рукой - упал на льду не с лошади, а с лошадью: большая разница для моего наезднического честолюбия».

Брата же своего он просит в числе других поручений прислать ему в Михайловское «книгу об верховой езде - хочу жеребцов выезжать: вольное подражание Alfieri и Байрону».

Совпадения обстановки, в которой живут Онегин и Пушкин, порой совпадают до деталей:

«Онегин спит себе глубоко.
Уж солнце катится высоко,
И перелетная метель
Блестит и вьется; но постель
Еще Евгений не покинул,
Еще над ним летает сон.
Вот наконец проснулся он
И полы завеса раздвинул;
Глядит - и видит, что пора
Давно уж ехать со двора.»

Точно на такой же кровати с пологом спал Пушкин в Михайловском.


Здесь же в Михайловском начинается мрачная история фатального поединка как в литературной судьбе Онегина, так и в реальной жизни его автора.

Сегодня в Михайловском на диване в кабинете Пушкина лежит пистолет точно такого же образца, из которого поэт упражнялся в стрельбе.

А. Н. Вульф оставил любопытное свидетельство об увлечениях ссыльного поэта стрельбой из пистолета:
«... Пушкин, по крайней мере в те года, когда жил здесь, в деревне, решительно был помешан на Байроне... А чтобы сравняться с Байроном в меткости стрельбы, Пушкин вместе со мною сажал пули в звезду над нашими воротами». [11]

Пушкин, ещё учась в лицее, глубоко воспринял царившую в то время дуэльную культуру, и при каждом удобном случае ввязывался в ссоры, разрешаемые дуэлью. Это нашло отражение в его творчестве.

Е.А. Карамзина в письме к П.А. Вяземскому от 23 марта 1820 г. отмечает:
«Пушкин всякий день имеет дуэли. Благодаря Бога, они не смертоносны, бойцы всегда остаются невредимы».

Письма, дневники, воспоминания передают нам шумную, даже скандальную известность Пушкина-дуэлянта. В некоторых рассказах взрывчатость поэта кажется анекдотичной. Если верить воспоминаниям Л.Н. Павлищева, Пушкин, едва выйдя из Лицея, во время посещения Михайловского вызвал на дуэль своего дядю по материнской линии и соседа П.И. Ганнибала. Ссора вспыхнула во время деревенского бала: «...Павел Исаакович в одной из фигур котильона отбил у него девицу Лошакову... Ссора племянника с дядей кончилась минут через десять мировой и новыми увеселениями...».

Впоследствии П.И. Ганнибал откликнулся на это событие экспромтом:
«Хоть ты, Саша, среди бала
Вызвал Павла Ганнибала;
Но, ей-богу, Ганнибал
Ссорой не подгадит бал!»

В 1820 г. в поэме «Кавказский пленник» Пушкин впервые коснулся темы поединка:

«Но скучен мир однообразный
Сердцам, рожденным для войны,
И часто игры воли праздной
Игрой жестокой смущены.
Нередко шашки грозно блещут
В безумной резвости пиров,
И в прах летят главы рабов,
И в радости младенцы плещут.
Но русский равнодушно зрел
Сии кровавые забавы.
Любил он прежде игры славы
И жаждой гибели горел.
Невольник чести беспощадной,
Вблизи видал он свой конец,
На поединках твердый, хладный,
Встречая гибельный свинец.»


Осенью 1822 г. Пушкин поясняет характер «Пленника» в письме к В.П. Горчакову (1800 – 1867):
«Я в нем хотел изобразить это равнодушие к жизни и к ее наслаждениям, эту преждевременную старость души, которые сделались отличительными чертами молодежи 19-го века».
Адам Мицкевич (1798 – 1855) - видимо, со слов самого Пушкина - говорил в своих лекциях о поэте:
«Замечательно, как, продолжая Онегина и задумав поссорить его с Ленским, Пушкин был сильно озабочен поединком, к которому ссора эта должна была повести. В этой заботе есть, в самом деле, какое-то тайное предчувствие.
С другой стороны, есть в ней и признак подвластности его Байрону. Он боялся, что певец «Дон-Жуана» упредит его и внесет поединок в поэму свою.
Пушкин с лихорадочным смущением выжидал появление новых песней, чтобы искать в них оправдания или опровержения страха своего. Он говорил, что после Байрона никак не осмелится вывести в произведении бой противников. Наконец, убедившись, что в «Дон-Жуане» поединка нет, он зарядил два пистолета и вручил их сегодня двум врагам, вчера еще двум приятелям».

У Байрона не случайно нет поединка: в то время в Англии дуэль была уже редкостью. В России же, напротив, она была настолько значимой чертой жизни, что Пушкин даже не представлял себе рассказа о своих современниках - тем более о людях романтического склада - вне дуэльной темы.

Пушкин наделяет Онегина сильным переживанием в связи с «нелепой» гибелью Ленского:

«Им овладело беспокойство,
Охота к перемене мест
(Весьма мучительное свойство,
Немногих добровольный крест).
Оставил он свое селенье,
Лесов и нив уединенье,
Где окровавленная тень
Ему являлась каждый день,
И начал странствия без цели,
Доступный чувству одному;
И путешествия ему,
Как все на свете, надоели;
Он возвратился и попал,
Как Чацкий, с корабля на бал.»

Упоминания Чадского, Пушкин указывает читателю на источник вдохновения этих строк.

Среди знакомых Онегина Пушкин называет Каверина - известного гусара, вольнодумца, острослова и повесу. Его присутствие в романе - лаконичная и очень важная характеристика круга, где провели свою юность и Онегин, и сам Пушкин.
П.П. Каверин был причастен к так называемой четверной дуэли, широко известной в кругах разгульной петербургской молодежи. Молодой кавалергард В.В. Шереметев был в связи со знаменитой балериной Авдотьей Истоминой.
17 ноября 1817 г. А.С. Грибоедов привез Истомину на квартиру к своему приятелю Завадовскому. Шереметев вызвал на дуэль графа Завадовского, а приятель Шереметева Якубович - Грибоедова, как участника интриги.
Первым стрелял Шереметев, не дойдя до барьера. Пуля пролетела так близко, что оторвала воротничок сюртука Завадовского. Потрясённый близостью смерти, Завадовский разъярился, вызвал противника к барьеру, выстрелил и попал ему в живот. Каверин был секундантом Шереметева. Цинизм его поведения на поединке отметили очевидцы: «Когда Шереметев упал и стал в конвульсиях нырять по снегу, Каверин подошел и сказал ему прехладнокровно: «Вот тебе, Васька, и редька» (в смысле: «Что, не понравилась закуска?»)».

Вторая дуэль состоялась лишь осенью 1818 года. Якубович был переведён в Тифлис по службе, там же оказался проездом и Грибоедов, направляясь с дипломатической миссией в Персию.

Грибоедов понимал, что вольно или невольно, но именно он спровоцировал предыдущий трагический поединок, закончившийся смертью Шереметева, и теперь боялся стать причиной ещё одной смерти. Поэтому Грибоедов пытался вразумить Якубовича, но поскольку тот был решительно настроен на дуэль, Грибоедов был готов идти до конца.

Сначала хотели стреляться на квартире Якубовича, но затем секундант Якубовича Муравьёв нашел местечко у Татарской могилы за селением Куки, где был овраг. Секундантом Грибоедова был его сослуживец, дипломат Амбургер. Назначили барьеры. Противники продвинулись навстречу друг другу и около минуты выжидали. Наконец, Якубович выстрелил. Пуля попала Грибоедову в кисть левой руки. Грибоедов приподнял окровавленную руку и навёл пистолет на Якубовича(ситуация, которая позже повторится на Черной речке). Муравьёв, секундант Якубовича, настроенный им против Грибоедова, пишет, что Якубович не хотел убивать и метил в ногу, и Грибоедов, заметив это, выстрелил в ответ, не придвинувшись к барьеру (то есть к противнику), хотя имел на это право. Именно по этому ранению удалось впоследствии опознать обезображенный труп Грибоедова, убитого религиозными фанатиками во время разгрома русского посольства в Тегеране.

Очевидно, именно эта дуэль в последствии легла в основу сюжета повести Пушкина «Выстрел»: Сильвио - прекрасный стрелок. И вот однажды, увлекаемый обстоятельствами к отъезду, Сильвио рассказывает свою историю. Дескать, шесть лет назад он был участником дуэли с одним молодым повесой, который, мало того, что, стреляя первым, как будто нарочно подпортил Сильвио его кивер, так ещё и отнёсся к ответному выстрелу весьма равнодушно (легкомысленно ел черешню, сплёвывая косточки в сторону оппонента). Взбешённый таким поведением и пренебрежением противника к, возможно, предстоящей смерти, Сильвио откладывает свой выстрел, подаёт в отставку и уезжает. И вот спустя шесть лет он узнаёт, что его обидчик женится, и решает вернуть ему должок.

Надо отметить, что смерть Шереметьева в четверной дуэли как раз и была связана с повреждением воротничка сюртука Завадовского, таким образом в «Выстреле» Пушкин своеобразно соединил элементы четверной дуэли 1817 г.

Также мотивом, для включения эпизода поединка в «Евгения Онегина» вероятно явилась дуэль Пушкина со своим лицейским товарищем Кюхельбекером, состоявшейся в 1819 г.

Пушкин опрометчиво написал эпиграмму:
«За ужином объелся я.
Да Яков запер дверь оплошно,
Так было мне, мои друзья,
И кюхельбекерно, и тошно.»

Кюхельбекер обиделся и вызвал Пушкина на дуэль. П.И. Бартенев (1829 – 1912), опираясь на записи В.И. Даля (1801 – 1872), воссоздал это событие:
«Кюхельбекер взбесился и требовал дуэли. Никак нельзя было уговорить его. Дело было зимою. Кюхельбекер стрелял первый и дал промах. Пушкин кинул пистолет и хотел обнять своего товарища, но тот неистово закричал: «Стреляй, стреляй!». Пушкин насилу его убедил, что невозможно стрелять, потому что снег набился в ствол. Поединок был отложен, и потом они помирились».

Итак, приступая, к созданию сцены поединка в «Евгение Онегине», Пушкин помнил эту злополучную ссору с Кюхельбекером, фактически по пустяковой причине. Но он переосмыслил этот эпизод в свете четверной дуэли и реакции на неё Грибоедова. Вольно или не вольно, Пушкин представлял себя в роли Онегина и неведомого ему тогда противника в роли Ленского. Естественно, противник после этого погибает.

Впервые Пушкин упоминает о Дантесе в своём дневнике 26 января 1834 г.:
«Барон д'Антес и маркиз де Пина, два шуана, будут приняты в гвардию прямо офицерами. Гвардия ропщет.» [12]

Таким образом, работая над «Евгением Онегиным», Пушкин ровным счётом ничего не знал о существовании своего последнего дуэльного противника, но элементы их дуэли уже лились на бумагу.

«Опершись на плотину, Ленский
Давно нетерпеливо ждал…»

27 января 1837 года под Петербургом в перелеске на пустырь возле Черной речки близ Комендантской дачи около 17:00 произошла дуэль Пушкина и Дантеса. Было ясно, снег по колено, дул сильный ветер.

Обе дуэли состоялись возле речки.

«Как в страшном, непонятном сне,
Они друг другу в тишине
Готовят гибель хладнокровно…
Не засмеяться ль им, пока
Не обагрилась их рука,
Не разойтиться ль полюбовно?..»

Пушкин вспоминает свою дуэль с Кюхельбекером, но тот, в противоположность Пушкину, выстрелил, и Пушкин это хорошо запомнил, так как был всего на волосок от гибели.

«Но дико светская вражда
Боится ложного стыда.»

Именно светская вражда привела Пушкина на Чёрную речку.

В ноябре 1936 г. Пушкин получает пасквиль «Патент на звание рогоносца»:

«Кавалеры первой степени, командоры и кавалеры светлейшего ордена рогоносцев, собравшись в Великом Капитуле под председательством достопочтенного великого магистра ордена, его превосходительства Д. Л. Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина коадъютером великого магистра ордена рогоносцев и историографом ордена».

Последней каплей стали пересуды относительно встречи его жены с Дантесом 18 января 1837 г. на квартире А.М. Полетики в Кавалергардских казармах.

В.Ф. Вяземская (1790 – 1886) со слов самой Натальи Николаевны, которая приехала к ней тотчас от Полетики «вся впопыхах и с негодованием рассказала, как ей удалось избегнуть настойчивого преследования Дантеса»:
«Мадам N по настоянию Геккерна пригласила Пушкину к себе, а сама уехала из дому. Когда она осталась с глазу на глаз с Геккерном, тот вынул пистолет и грозил застрелиться, если она не отдаст ему себя. Пушкина не знала, куда ей деваться от его настояний; она ломала себе руки и стала говорить как можно громче. К счастью, ничего не подозревавшая дочь хозяйки явилась в комнату, и гостья бросилась к ней».

22 января Пушкин столкнулся с Дантесом в доме Мещерских. С.Н. Карамзина записала:
«В воскресенье у Катрин было большое собрание без танцев: Пушкины, Геккерны, которые продолжают разыгрывать свою сантиментальную комедию к удовольствию общества.
Пушкин скрежещет зубами и принимает свое всегдашнее выражение тигра, Натали опускает глаза и краснеет под жарким и долгим взглядом своего зятя, - это начинает становиться чем-то большим обыкновенной безнравственности; Катрин направляет на них обоих свой ревнивый лорнет, а чтобы ни одной из них не оставаться без своей роли в драме, Александрина по всем правилам кокетничает с Пушкиным, который серьезно в нее влюблен и если ревнует свою жену из принципа, то свояченицу по чувству. В общем, все это очень странно, и дядюшка Вяземский утверждает, что он закрывает свое лицо и отвращает его от дома Пушкиных».

26 января, Пушкин отправляет Геккерну-отцу письмо, где, чрезвычайно резко характеризуя как отца, так и приёмного сына, заявил, что не желает иметь с ними никаких дел:
«Я не могу позволить, чтобы ваш сын, после своего мерзкого поведения, смел разговаривать с моей женой, и еще того менее – чтобы он отпускал ей казарменные каламбуры и разыгрывал преданность и несчастную любовь, тогда как он просто плут и подлец. Итак, я вынужден обратиться к вам, чтобы просить вас положить конец всем этим проискам, если вы хотите избежать нового скандала, перед которым, конечно, я не остановлюсь».
Пушкин знал, что письмо носит явно оскорбительный характер и приведёт к новой дуэли.

В тот же день Луи Геккерн через секретаря французского посольства виконта д’Аршиака письмом объявил Пушкину, что от его имени Дантес делает ему вызов, ввиду тяжести оскорбления поединок должен был состояться «в кратчайший срок». Пушкин без обсуждения принял весьма жёсткие условия дуэли, письменно составленные виконтом д’Аршиаком.

«Зарецкий тридцать два шага
Отмерил с точностью отменной,
Друзей развел по крайний след,
И каждый взял свой пистолет.»

Реальная жизнь оказалась значительно суровее. По условиям составленным виконтом д’Аршиаком дуэлянты становились на расстоянии двадцати шагов друг от друга, вместо тридцати двух, как в романе. Барьер составлял десять шагов, стрелять разрешалось с любого расстояния на пути к барьеру, отметкой были брошенные на снег шинели. У каждого дуэлянта до барьера было пять шагов.

««Теперь сходитесь».
Хладнокровно,
Еще не целя, два врага
Походкой твердой, тихо, ровно
Четыре перешли шага,
Четыре смертные ступени.
…
Вот пять шагов еще ступили…»

Таким образом, в романе барьер составлял 14 шагов, вместо 10-ти в реальной жизни.

Дантес, не дойдя до барьера одного шага, выстрелил первым. Пуля сразила Пушкина: Пушкин упал после выстрела Дантеса. Секунданты бросились к поэту, но тот сказал: «Я в силах стрелять!». Дуэль продолжилась.

«Свой пистолет тогда Евгений,
Не преставая наступать,
Стал первый тихо подымать.
Вот пять шагов еще ступили,
И Ленский, жмуря левый глаз,
Стал также целить - но как раз
Онегин выстрелил… Пробили
Часы урочные: поэт
Роняет молча пистолет,
На грудь кладет тихонько руку
И падает.»

Хотел ли этого Пушкин или нет, находясь под впечатлением дуэли с Кюхельбекером, который тоже сделал первый выстрел, в романе он следует ей, а жизнь фарс юного позерства превратила в трагедию национального масштаба.

Уже будучи раненым, Пушкин пытается сопротивляться судьбе – он меняет пистолет, так как его упал в снег (словно повторив сюжет дуэли с Кюхельбекером), стреляет и попадает Дантесу в грудь. Но судьба того хранила. Перед выстрелом он закрывает грудь рукой, и пуля, выпущенная Пушкиным, пробивает её, попадая в пуговицу мундира, и несмотря на все преграды всё же продавила Дантесу два ребра.

В романе рука на груди Ленского, которого она не спасла, в реальной жизни - на груди Дантеса, которому, она спасает жизнь.

Трудно отделаться от мысли, что уже во время работы над великим романом, Пушкин догадывался о печальном конце своей жизни, но, очевидно, до последнего момента не верил собственному предвидению, поэтому на протяжении всего романа отождествлял себя с Онегиным, а не погибшим поэтом Ленским. Хотя он, очевидно, знал, что в реальной жизни погибнет именно поэт, а не скабрезный бабник и развратник, иначе оставил бы Ленского живым и кающимся в том, что он стрелял в своего приятеля.




[1] Юная Софья Потоцкая (в замужестве Киселева; та самая «К***» из письма), приезжавшая на зиму в Питер из крымского имения своей матушки, увлеченно щебетала о своей дальней родственнице, Марии Потоцкой, якобы плененной татарами и умершей в ханском гареме. Там, в Петербурге, Софья и поведала Пушкину о «фонтане слез» в Бахчисарайском дворце. Страсть Пушкина была тайной и безответной: Софья была готова развлекать Александра крымскими сказаниями, но не более того. Тем сильнее влюбленного поэта привлекало всё, что напоминало о непреклонной красотке. Каким бы жалким ни оказался бахчисарайский фонтан на самом деле, он с мучительной сладостью напоминал об оставшейся в столице Потоцкой. И поэт взялся за перо.
Софья Станиславовна Киселева (1801–1875), ур. Потоцкая - жена (с 1821) генерал-майора П.Д. Киселева, полячка. Ее мать, гречанка Софья Константиновна Глявонэ (Клавоне), из подавальщиц турецкого трактира стала женой И. Витта, затем любовницей графа Прованского, короля Людовика XVIII, генерала Салтыкова и светлейшего князя Г.А. Потемкина, а после его смерти - женой коронного гетмана Станислава Потоцкого.

[2] Филипп Филиппович Вигель (1786 - 1856) - мемуарист, знакомый Пушкина, член Арзамасского кружка, автор широко известных и популярных в XIX веке «Записок» (полное издание в семи частях, 1892), которые дают богатейший материал для истории русского быта и нравов первой половины XIX века, характеристики разнообразных деятелей того времени. Действительный статский советник (1830).

[3] Иван Иванович Дмитриев (1760 - 1837 гг.) - русский поэт, баснописец, государственный деятель, представитель сентиментализма. Служил при дворе: при Павле I был обер-прокурором сената, при Александре I - министром юстиции.

[4] Князь Владимир Сергеевич Голицын (1794 - 1861).

[5] Пушкин не писал дяде с начала апреля 1816 г.

[6] «Опасный сосед»:
  Буянов, мой сосед,
  Имение свое проживший в восемь лет
  С цыганками, с б...ми, в трактирах с плясунами,
  Пришел ко мне вчера с небритыми усами,
  Растрепанный, в пуху, в картузе с козырьком,
  Пришел - и понесло повсюду кабаком.

[7] «Мой дядя самых честных правил» писал Пушкин словами Онегина за 7 лет до этого.

[8] Намек на свою квартиру на Миллионной, в казармах Преображенского полка. Строки романа включали Пушкина и Онегина в атмосферу споров на квартире Катенина, который в ту пору был и одним из теоретиков литературной группы «архаистов» и лидером конспиративного Военного общества.

[9] Анахорет («отшельник») - так называют человека, который уединённо живёт в пустынной местности, по возможности чуждается всякого общения с другими людьми и ведёт аскетичный образ жизни.

[10] Бозырев Владимир Семёнович (1930 – 2016), заслуженный работник культуры РСФСР (1972 год). С октября 1952 года работал в Государственном мемориальном историко-литературном и природно-ландшафтном музее-заповеднике А. С. Пушкина «Михайловское»: научный сотрудник, заместитель директора по научной работе, директор.

[11] В эти годы Пушкин действительно сильно увлекался Байроном и всегда держал при себе его портрет, которым очень дорожил. Портрет этот сохранился и сейчас висит в кабинете поэта над диваном. На обороте портрета надпись (по-французски), сделанная рукой П.А. Осиповой: «Подарено Аннет Вульф Александром Пушкиным. Тригорское, 1828». Увлечение Байроном прошло, и поэт подарил некогда дорогую для себя вещь своей тригорской приятельнице.
Из дневника Байрона от 21 января 1821 г.:
«Ездил верхом, как обычно, и стрелял из пистолетов. Стрелял удачно - с четырех выстрелов на расстоянии четырнадцати шагов, из обычных пистолетов и с плохим порохом, сбил четыре довольно маленьких бутылки. Почти так же хорошо - учитывая различие в пистолетах и порхе - как в 1809, 1810, 1811, 1812, 1813, 1814, когда мне удавалось с двенадцати шагов одной пулей раскалывать трости, облатки, полукроны, шиллинги и даже попадать в наконечник трости - и все с помощью глазомера и расчета, потому что рука у меня нетвердая и на нее влияет даже погода. Описанные деяния могут быть подтверждены Джо Мэнтоном и прочими - первый обучал меня, а последние при этом присутствовали.»

[12] Барон д'Антес - барон Жорж Дантес (1812-1895), французский роялист, эмигрант, принятый в русскую службу по экзамену 8 февраля 1834 г. корнетом в Кавалергардский полк.
Маркиз де Пина - Эммануил Иванович, французский роялист и эмигрант; был принят в русскую службу в один из армейских полков и 1 апреля 1834 г. получил чин прапорщика.