Джаз доминанты

В легкой летней коляске спит дочка. Жарко. Но в тени платанов идти хорошо.

— Анита?

Напряжение огненной струйкой сбегает по позвоночнику. По рукам и ногам одновременно. Искорками замирает на кончиках пальцев. Откуда он взялся?  Проявился из горячего воздуха? Нет. Никакой мистики, уговаривает себя Анита. Просто вышел из густой тени.

— Рад, что у тебя ребенок. Сын?
— Дочка.
— Хорошо. Будет такая же классная девочка, как ты, — слегка поправил темные очки, — ты повзрослела. Замужем?
— Да.
— Чувствую, стала сильной. Уже не поддашься моему влиянию, — ухмыляется, то ли спрашивая, то ли утверждая, — только ответь, я был первый у тебя?

Тишина комом в горле Аниты.

— Не молчи. Скажи. Мне нужен ответ.

Скажи, скажи, заставляет себя Анита.  Надо произнести это слово. Говори. Доминанта требует разрешения. Разожми зубы. Разлепи связки. Спокойней, спокойней. Как можно безразличней. Вот так:

— Да.

Получилось: хладнокровно, жестко. Выровняла дыхание.
Странно, не вспоминала о нем все эти годы. Ловит себя на мысли Анита. А ведь это было. Было.


***


Она отрешенно смотрит в овальное зеркало в антикварной тяжелой раме. Отражение дает ощущение нереальности. Будто старая, в коричневых тонах, фотография подрагивает и слегка мерцает. Огромная кровать с распахнутым бордовым балдахином. Она с распущенными волосами. В школьном клетчатом платье с белым воротничком. Сидит на краю кровати. Он медленно застегивает молнию на ее сапоге. На кончиках его черных с проседью волос мерцают огоньки. Это бликуют свечи. Тихо-тихо играет джаз. 

— Вот это я прогуляла музыку, — говорит Анита.

— Все хорошо, — прикасается губами к колену, — это должно было случиться. Согласись, лучше со мной. Красиво, нежно. Чем с каким-нибудь неопытным пацаном в подворотне? Скажи да. Мне важно слышать твое да.

— Да, — говорит она, и голос ее растворяется в полумраке, а где-то в глубине трепещет вопрос. Как такое могло случиться?


***


— Анита, давай, выходи вперед. От нашей компании ты, — кричит кто-то из мальчишек и выталкивает ее на середину зала.
— Я не поддаюсь гипнозу, — хохочет она, но уже оказалась среди самых решительных.

И это гипнотизер? Артист захолустного театра. Маленький. Весь в черном. Вообще-то, никто не предупреждал, что дискотека начнется позже из-за какого-то гипнотизера.

— Все, кто вышел, встаньте в одну линию, — тихо, но уверенно говорит он. Гомон мгновенно стихает. Толпа в центре зала бусинками растягивается в слегка изогнутый ряд. Почему все так послушны? Спрашивает себя Анита.


— Закройте глаза, — затягивает магнетизмом низкий звучный голос.

Главное не поддаваться, думает она. Подглядывая сквозь прикрытые веки, наблюдает. Гипнотизер обеими руками, не касаясь, как бы берет всех по очереди за голову, тянет на себя. Тех, кто тянется за его руками, но делает шаг или два, отправляет назад к зрителям. Тех, кто делает три и более шагов, оставляет в центре площадки. Ясно.

Подошел. Поднес руки к вискам. Не касается. Тянет голову вперед. Анита напрягает шею и изо всех сил пытается удержать голову. Удивляется. Такое невозможно. Как он тянет, не касаясь?

— Не сопротивляйся, не сопротивляйся, — слышит голос гипнотизера. Потом, легкое касание ко лбу. Глаза открываются.
— Не подходишь, — говорит он.
— Ничего себе, — поражена Анита, встретившись с ним взглядом. И позже, подойдя к своим, говорит, — выгнали. Не поддаюсь гипнозу. Но глаза у него. Это бомба. Черные нереально.

С теми, кто остался в центре зала, гипнотизер проделывал различные трюки. Демонстрировал внушение без усыпления.

Подопытные смотрели друг на друга с недоумением, то руку не могли опустить, то ногу от пола не могли отклеить.  Нет, ну не могли же их обучить пантомиме, думала Анита.

Постепенно, почти всех, гипнотизер отправил обратно к зрителям. Осталось два человека. Один — из параллельного класса.

Анита подбежала к нему после сеанса.

— Что ты чувствовал?
— Да пошел он к черту, сволочь. Я же все вижу, все понимаю, что он мне говорит. Я не хочу делать, то, что он приказывает. И все равно делаю. Еще и скипидаром, гад, напоил. Во рту до сих пор эта мерзость.
— В стакане вода. Он просто внушил тебе, что это скипидар, — сказала Анита.
— Ненавижу, убил бы его, — вытер глаз кулаком.
— А гипнотизера ты давно знаешь?
— Какого гипнотизера?
— Ясно. То есть, хочешь сказать, что не понял в чем участвовал, — сказала она и заметив, что парень еще не пришел в себя, по-дружески посоветовала, — сходи умойся, что-то ты нехорошо выглядишь, тебя ж трясет и зрачки как у наркомана.

Странно, подумала, неужели все по-настоящему?


***


Диджеям не пришлось разогревать танцпол. Застоявшаяся на сеансе гипноза толпа ринулась в центр на первых звуках. Музыка, мигающий белый свет, радость бытия, безумие свободы захватили Аниту вместе со всеми. Но вдруг, сквозь децибелы веселья и позитива услышала голос гипнотизера, зовущего ее по имени, откуда-то издалека. Поймала себя на мысли, может он мне внушает? Показалось, решила. Чушь какая-то. Напридумывала себе сама. Но на всякий случай крикнула в танце:

— Отстаа-ань.


***


Спустя несколько дней Анита шла по тротуару вдоль дороги. Просто так, легко, беззаботно.

Дверь одной из припаркованных машин мягко открылась. Она услышала короткое, как приказ, слово: садись. Но ни тогда, ни позже не могла понять, почему так резко села на переднее пассажирское сиденье, плюхнулась прямо, и сама захлопнула дверь.

— Ой, вы гипнотизер. Здравствуйте, — сказала она, — извините, не помню вашего имени.
— Ты можешь называть меня любыми именами, Анита.

Почему-то не удивилась, что он знает ее имя.

— Ты ко всем мужчинам так легко в машины садишься? А вдруг я маньяк.
— А вам не страшно? Вдруг маньяк — это я, — сказала и, как ей представлялось, дурковато вытаращила глаза.
— А ты веселая и смелая. Если два маньяка встретились в одной машине — это судьба. Поедем сразу ко мне, послушаем музыку?

— Нет. Отвезем меня к бабушке. Она мне пирожков напекла. Хотя, я могу, и сама дойти, — взялась за ручку дверцы.

— Отчего же, поедем к бабушке, — завел машину и неуловимым движением включил магнитолу.

— Хорошая акустика, — сказала и почти сразу спросила, — вам нравится Девушка из Ипанемы?

— Мне разные девушки нравятся. Удивлен, что знаешь название композиции. Любишь джаз?

— Я ничего не люблю.  Учительница по музлитературе ленивая. Скажет нам, почитайте сами о   доминантовых звукорядах в джазе и слушайте музыку.  Включает запись и сидит листает журналы или вообще уходит из класса. На зачете важно по маленькому отрывку узнавать произведение. Так что, — помолчала многозначительно, — никакой любви. Просто навыки узнавания.

— Ну и как ведет себя доминанта в джазе?

— Доминанта доминирует. И страстно требует разрешения в тонику, — улыбнулась она, — а вы тоже в музыкалке учились?

— Вообще-то, Гнесинское окончил.
— Круто. А гипноз — это хобби?
— Гипноз — это призвание.
— А как вы смогли столько людей обучить пантомиме?
— То есть, ты думаешь, все они были актерами?
— Не верится, чтоб люди так подчинялись.

Пропела вместе с певицей на английском:

Но каждый день,
когда она идет к морю,
она смотрит вперед,
а не на него, —

и сказала, — вот здесь налево, и на углу можно остановить.  Спасибо. Не хочу, чтоб бабушка видела меня в неизвестной машине.


***


Почему он так сильно не понравился тогда, перед дискотекой? Рассуждала сама с собой Анита, поднимаясь к бабушке. Взрослый. Наверно, около сорока. Почти как папа или его друзья. Но совсем не такой. Холеный. Да, вот правильное слово. Слишком холеный для нашего городка. Пиджак, рубашка – все такое новое, аж хрустящее. Наверно, очень дорогое. Ни у кого из знакомых не видела такой одежды.  Только у миллионеров в кино. Да и глаза не страшно-черные, как тогда показалось, а такие, как бы иссиня-черные, шелковистые. 


***


Он часто стал появляться, там, где бывала Анита. Каждый раз неожиданно, случайно и, что удивительно, всегда вовремя.

Ей нравилось, что появился такой необычный знакомый. С ним можно сыграть Голубую луну в четыре руки в пустом холле дома творчества, если вдруг отменили репетицию хора.

Или слушать джаз вместе, взяв по одному наушнику. Вчувствоваться в перекличку контрабаса и саксофона. Коротая время в скучной очереди за документами.

Можно сыграть пару партий в шахматы в парке за старым каменным столом. Или просто сидеть у моря. Говорить о Грине и его Золотой цепи.

Он умный. С ним интересно. Никаких запланированных встреч. Он даже не пытается приставать.  Смешно представить, что он ляпнет что-нибудь такое: ах, какие у тебя стройные ножки или какие шикарные золотистые волосы, или что-нибудь про утонуть в голубых глазах. Ничего такого, от чего Аните надоело отбиваться. Только иногда, от легкого его касания, нечаянного, вдруг пробегут электрические мурашки, задержаться внизу живота и скатятся под коленки. Но это же мои мурашки, думала Анита, и вряд ли он их замечает.

А к его неожиданным появлениям привыкла.

 
***


Однажды, она шла в отличном настроении по зимней набережной.

Он появился внезапно, показалось, просто материализовался из морозного воздуха.

— Рад видеть тебя счастливой.
— Пятерку получила по математике — это невероятно. У нас очень строгий учитель. Пятерок не ставит почти никому.

— Поедем, прокатимся с ветерком под Тейк файв.

— У меня музыка в полпятого, — сказала она, — но, прервать свой напряженный день – это то, что мне надо.

Подражая Кармен Макрей, напевая на английском:

Все в порядке, возьми пять
Просто возьми пять, —

Анита села в знакомую машину к хорошему человеку, с которым так весело и легко.


Очнулась, разглядывая отражение в овальном зеркале. Было обидно.


Вот о чем говорил мальчишка из параллельного класса.

Все видела, все понимала, что говорит. Не хотела, но делала все, что приказывал.

Зачем он так, плакала она потом, уже дома. Больше с ним никогда, никуда не пойду.


***


А он стал назначать встречи. Каждый раз она сердилась, убеждала себя, что даже не приблизится к нему.

Но, как только оставалось несколько часов до назначенного времени, начинало происходить странное.  Дрожь в ногах, пустота внизу живота и какое-то тупое животное рвение. Бежать к нему. Сесть в машину и лететь с ним в любое, почти каждый раз новое, укромное место, где никто не видит их двоих. Дышать его кожей, отражаться в его глазах. Импровизировать и замирать от восторга, растворяясь в доминантовых звукорядах тихо-тихо звучащего джаза.

С ним она забывала, как его ненавидит. Без него — забывала, как с ним хорошо. Отвратительное чувство собственного безволия и пустоты, возникало после каждой встречи. Это ощущение пропадало, стоило заняться какими-нибудь обычными делами: уроки, уборка. Да, все что угодно, возвращало в обычную повседневную жизнь. Казалось, хватит. Все. Не нужны больше эти безумные встречи.

Но по первому зову опять летела к нему. Первобытная звериная тяга побеждала страх потери контроля над собой. Заставляла вновь и вновь убеждать себя: еще один раз, и это будет последний.

Она говорила ему:

— Мне кажется иногда, что я тебя ненавижу. Ведь то, что между нами – это не чувства?

— Это импровизация жизни, Анита, джазовая гармония, — отвечал он, наигрывая на рояле, —слышишь, как красиво разрешается доминантсептаккорд?  Доминанта создает напряжение и тяготеет в тонику. Ты — моя тоника.

Однажды сказал:

— Признаюсь, пожалуй, ты самая долгая по времени связь в моей жизни. Обычно, на второй третьей встрече, женщины мне надоедают.

— Почему, — спросила Анита, и словно переключатель щелкнул в голове. Подумала, если узнать почему, она сделает так же, как эти женщины, и он ее отпустит.

— Не знаю точно, — сказал он, — может быть, потому что каждый раз одинаковы, становится скучно. А иногда мне просто не нравится их белье.

Страшное белье — вот он, шанс на свободу, решила она.

На следующую встречу под шубку надела растянутую майку и огромного размера панталоны с начесом. Мама для бабушки их купила, но не отдала почему-то. С собой Анита прихватила бледный, с помпоном на макушке, старый мамин берет.

Пока он разжигал камин, быстро скинула лишнюю одежду. Осталась в свисающей с одного плеча майке и шарообразных бабушкиных панталонах. Собрала волосы, затолкала их под берет, надвинув его до самых бровей. Чтобы выглядеть, как можно безобразней. С вызовом, поставила руки в бок. Ожидая реакции отвращения.

— Что это? — спросил он удивленно.

А она, не понятно почему, хлопая ресницами, сказала:

— Я    са-хар-ни-ца.

И через мгновение таяла, уносясь в блаженство, растворяясь в его словах, сладкая ты моя. Под его ладонями ощущала теплую гладкость своей кожи. Позволяла себе отделиться от внешнего мира, сливаясь в единое. Сплетаясь в теплой капсуле запредельного удовольствия.

И где-то там, на границе реальности, сладким томлением звучала Май фейворит тингс:

Яркие медные чайники и
теплые шерстяные варежки…
Снежинки на носу и на ресницах…
Я просто помню
свои любимые вещи
и тогда я не чувствую
себя так плохо.


***


Сумасшедшие качели состояний от восхитительных ощущений с ним и зябких омерзительных без него. Это отчаяние от понимания собственной зависимости. Эта тайна, о которой никому нельзя рассказать. Нет, нет. Он не запрещал. Не могла разобраться: сама не хотела никому о нем говорить или невидимая сила заставляла хранить эту связь в секрете.

Только однажды, маме на вопрос, где ты шлялась до двух часов ночи, Анита выкрикнула сердито:

— Купалась в море голая с сорокалетним мужиком.

Но мама как-то притихла:

— Зачем же ты, дурочка, обманываешь? Выдумываешь какую-то ерунду. Сказала бы честно, что засиделась с подружками. Я же пойму.

Солгала только, что ему сорок. Тогда ему было тридцать девять


Так пролетело почти полтора года. Он доминировал в их общей магии импровизации. Магии, из которой невозможно вырваться. А перед самыми выпускными вдруг сказал:

— Посидим на закате. Просто послушаем джаз.   

Ты заворожила меня…
Почему бы тебе не подумать хорошенько,
постараться и вернуться назад в реальный мир, —

пел из динамика открытой машины Фрэнк Синатра.

А он, сидя на гладком камне в небольшой бухте, говорил:

— Я думаю, нам нужен перерыв. Встретимся после твоего выпускного. Тебе надо готовиться к экзаменам. Ты ж у меня отличница.

— Когда тебя нет, я отличница. А с тобой я — удовлетворительница, — сказала Анита. Села к нему на колени, лицом к лицу.

Снимая с него рубашку, она касалась пальцами его кожи. Глядя глаза в глаза, наслаждалась его возбуждением. Ощутив свою власть, медленно, с разгоном, начала, возможно, лучшую из импровизаций. Вдыхая терпкий джаз, она сама была хаосом и порядком, структурой и случайностью, Синкопой, смещающей ритм с сильной доли на слабую. Зрелой женщиной в теле старшеклассницы. Многокодово многооргазмной.

***


Прямо во время выпускного вечера, почти сразу после вручения аттестатов, мама увезла ее на вокзал и усадила в поезд. Отправила поступать. Не дав догулять до рассвета со всем классом. Может случайно. Или чувствовала что-то. А, может, и правда, не было на другие дни билетов, чтобы успеть на творческие испытания.

Томясь безысходно на верхней полке, Анита слушала в наушниках музыку, и сама себя гипнотизировала: забудь, не нужен, не нужен.

Но ничего не получалось. Он джазом звучал в ее голове. Терзал ее тело, обжигая желанием изнутри.

Только через несколько дней. Когда соблазнила неопытного абитуриента в темной арке двора-колодца. Вдруг резко ощутила себя свободной. И, кажется, никогда больше не вспоминала своего гипнотизёра.


***


— Удивляешься, почему не вспоминала меня? О, как смотришь. У тебя мощная энергетика. Все просто. Ты исчезла. Я тебя отпустил. Думаю, у тебя был секс в подворотне, — улыбается.

Вот оно что. Подворотня. Психологический якорь. От обиды или от вернувшегося ощущения несвободы, ее зубы сжались до боли, а он спросил:

— Сердишься?

Лучше промолчать. Пусть сам продолжает. А он как будто и не ждет ответа, говорит:

— Жаль, что дочка спит. Брови черные. Хотел бы увидеть ее глаза. Темные, полагаю?

— Да, как у мужа, — ответила сухо, отрывисто.

— Хм, у тебя голубые, у мужа, наверно карие, а у нее черные, как маслинки? — не скрывая довольства, прочел молчаливое да в глазах Аниты, спросил, — никогда не задумывалась, почему?

— Не шути, я тебя шесть лет не видела, а ей еще года нет, — сказала Анита и сжалась как пружина, страшась ужасной догадки.

— Не волнуйся ты так. Мы не виделись с тобой. Я только приехал. Последние годы живу в Америке. А глаза-маслинки — это просто телегония. В ребенке проявляются черты первого мужчины. Я был первым. Так ведь? Скажи. Я люблю это слышать:

— Да, — уже легко, на выдохе отвечает она, и не слишком уверенно, скорее, защищаясь, продолжает, — нет никакой телегонии. Это миф.

Он снимает очки.

— Я не поддамся твоему гипнозу, — с вызовом говорит Анита.

— Нет, конечно. Ты сильная. Если честно, немного завидую твоему мужу. Твою природную сексуальность я довел до совершенства. Представляю, какая огненная ты сейчас.

— А ты всегда был такого маленького роста? — чуть насмешливо, свысока говорит она и думает, как здорово ощущать в себе силы, не поддаваться его влиянию.


— Забудь.


***


В полосатой летней коляске спит дочка. Жарко. Но в тени идти хорошо.

Что это? Показалось.

Откуда-то сверху, может, из открытого окна, тихо-тихо доносится легкий, как дыхание, такой приятный нежный голос Аструд Жилберту:
Высокая и загорелая
молодая и красивая,
девушка из Ипанемы идет прогуляться.
И когда она проходит мимо,
каждый, мимо кого она проходит,
вздыхает: «А-а-ах!»


ПРИМЕЧАНИЕ:
 
1. Девушка из Ипанемы (Girl from Ipanema) в исполнении Аструд Жилберту https://ok.ru/video/1737531787808
2. Голубая луна (Blue Moon) в обработке для фортепиано в 4 руки https://youtu.be/zhTHe0fBRoE
3. Тайк Файв (Take Five. Возьми пять) в исполнении Кармен Макрей https://youtu.be/uEMzWuvUX44
4. Май фейворит тингс (My Favorite Things – Мои любимые вещи) в исполнении Мэри Джей Блайдж https://youtu.be/_VCMl-620to
5. Ты заворожила меня (I've Got You Under My Skin) в исполнении Фрэнка Синатра https://youtu.be/obX9lZTyFwc 
6. Синкопа — смещение сильной доли на слабую, при этом происходит несовпадение акцентов в ритме и метре.  Достигается различными способами: применением пауз, увеличением длительности ноты, находящейся на слабой доле и т.д.
7. Многокодовость. Ко;да (итал. coda — «хвост, конец, шлейф») в музыке — дополнительный раздел, возможный в конце музыкального произведения. В XX веке появились музыкальные произведения, содержащие не одну, а несколько код.

Фото из интернета.