Автобиографическая повесть комсомольца 20-х годов

  Книга  о  формировании  моего  современника  или  детство и юность Сергея Михайлова   
Неоконченная  автобиографическая   повесть  Тарасова  Степана  Михайловича   (Сергея Михайлова).  Годы  жизни 1907 - 1977   

                1.    День  его  рождения
     Было  пасмурное  июльское  утро.  Густо – кучевые  облака, волнами, быстро  плыли  с  востока  на  запад.  То  они  сгущались  в  небольшие  тучки, то  распадались,  образуя  просветы.  Сквозь  эти  облачные  окна  временами  выглядывало  голубе  небо,  как бы  просматривая, что  делается  на  Земле.  Дул  с  северо-востока  порывистый  ветер,  Он то и  подавал  надежду,   что дождя  не  будет, что день  распогодится. 
     Иван  Егорович Михайлов,  по  прозвищу  Пузатиков,  в  полутьме,  через  сенцы, по  надворному  коридору  вышел на  крыльцо,  выходящее  в  сад;  зевнул  раза - два,  посмотрел  на  погоду и  стал  оглядывать  своим  хозяйским  глазом – всё  ли  на  своём  месте  и  в  порядке  ли.  Прежде  всего,  осмотрел  на вишнях косы, приготовленные  невестками  к  сенокосу; пощупал  жало  каждой  косы,  проверил, отбиты ли  они;  подержал  каждую  косу,  крепко  ли  насажены  на  косья. Затем  заметил,  что  за  ночь  ветром  набило  яблок  и,  стал  с  жадностью  собирать  их,  думая  про  себя:  «Если  не убрать,  проснётся  обжорная  детвора,  всё  пожрёт».
     Собрав  яблоки,  он  почувствовал  тяжесть  в  голове, которая  слегка  побаливала  от  вчерашней  выпивки с  волостным  старшиной  и  мировым  судьёй.  Изо  рта  несло  перегаром,  захотелось  после  изрядной  выпивки холодного  кваса,  и он  принялся  с  наслаждением  пить  квас, зачёрпывая  из  бочки  ковшом.  Посмотрел  на  погоду,  убедившись,  что  дождя  не  будет,  а  косить  в прохладный пасмурный  день  куда  лучше,  Иван  Егорович  зашёл  в  сени,  где  по  своим  чуланам  невестки  стал  кричать: «Нюша,  Дуня, Поля,  пора  просыпаться!  Довольно  вам  дрыхнуть, люди  уже  давно  ушли  косить, а  вы  всё  тянетесь!»  Загремела  железная щеколда  на  двери,  выходящей  на  парадное  крыльцо;  дверь  распахнулась,  и  в  сени  поползла  ночная   прохлада  вместе  со  светом  пасмурного  утра.  Несколько  минут  беспокойно  он  топал  своими  тяжёлыми  сапогами  с  железными  подковами,  расхаживаясь  то  по  сеням,  то  по  крыльцу.
    - Поднялся  домовой,  загрохотал! -  недовольно  проговорила  полушёпотом  невестка  Дуня,  нехотя  вставая  с  постели.
    Заскрипели  двери  чулана,  из  которых  поспешно  выходили  одна  за  другой  невестки.  Вместе  с  ними  невольно  просыпались  и  дети.  Но их  снова  укладывали  матери  в  постель,  говоря:   Спите,  ещё  рано. 
   Старшая  невестка  Пелагея после  дойки  коров,  кормления  свиней,  пойки  телят  и  выгона  скота  со  двора  в  стадо,  в  обязанности,  которой  это  входило  каждое  раннее  утро, с  рассветом,  обычно  не  ложилась  спать  и  хлопотала  по  хозяйству  на  кухне  и  вместе  со  свекровью  топила  печь  и  готовила  завтрак,  обед  и  ужин  на  довольно  большую  семью. Управившись  с  этим,  затем  шла  работать  на  поле.
    В это  утро  ей  было  не  по  себе, особенно  тяжело.  Эта  тяжесть,  была  какая - то  исключительная,  понятная  только  ей, вызывавшая  большое  недомогание  и  тревогу.  Возвращаясь,  домой после  выгона  скота,  она  почувствовала,  что  как,  будто  что-то  оборвалось  в  животе  и  защемило. Присев  на  лавочку  у  дома, схватилась  за  живот и,  как  бы  прислушиваясь,  прощупывала  его.  Чувствовалось  биение  ребёнка,  который  вдруг  заворочался.  В  голове  появилась  мысль: Сегодня  должна  родить,  но  кого?  Сына  или  опять  дочь,  которых  было  уже  две.  Ей  хотелось  родить  сына, кормильца,  на  которого  и  земли  можно  получить  надел,  а  что  девка – одна  обуза в  семье. С  этой  мыслью  она  зашла  в  чулан  и  легла  в  постель.  Иван  Егорович  был  человек  суровый  и  бесчувственный,  разве  мог  понимать  эти  тревожные  и  болезненные  переживания  Пелагеи?  Он  в  каждой  невестке  видел  одно – работницу  в  хозяйстве,  а  каждого  родившегося  ею  ребёнка  лишний  рот  в  семье.  И  на  этот  раз,  когда  Пелагея  в  предчувствии  родовых  схваток   просила не  посылать  её  на  сенокос,  он, как  разъярённый  зверь,  зарычал  на неё,  зачертыхался;  с  грохотом  открыл  дверь  чулана,  стащил  её  с  пастели  и  вытолкнул  с  руганью:  "Ни  какой  чёрт  тебя,  ни  возьмёт!"  Что  оставалось  делать  беззащитной  женщине?  Куда  пойдёшь, кому  пожалуешься?  И  она,  превозмогая  душевную  и  физическую  боль,  обливаясь слезами, которые  градом  катились  по  её  впалым  щекам  и  падали  на  грудь, смачивая  кофту,   взяла  косу  и  с  трудом  пошла  на  сенокос  в  Дрокушки,  где  косили  невестки  Дуня  и  Нюша,
    От  обиды  свёкра,  от  боли  родовых  схваток  сердце  сжималось  в  комок  и какой-то невыносимой  тяжестью  сдавливало  всю  душу.  Сознание  переполнялось  горечью  обиды  на  свою  судьбу – женскую  долю  и  казалось,  что  если  бы  эта  горечь пролилась,  она  отравила  всё  на  свете.  Пасмурное  утро,  со  своими хмурыми  облаками  в  этот  раз  казались  Пелагее  беспросветными.
     Невестки  были  удивлены,  когда  увидели  пришедшую  на  сенокос  Пелагею  с  заплаканными  глазами  и  своё  сочувствие  ей  они  выразили  высказыванием  ругани  в  сторону  свёкра. "Сами  без  тебя  покосим  этот  участок",  - сказала  Дуня  и  предложила  прилечь  на  свежескошенной  траве  под  берёзой.  Пелагея,  боясь  свёкра,  который  должен  был  прийти  на  сенокос,  стала  косить.  Но  боль,  вызываемая  схватками,  прерывала  работу.  Она  часто  останавливалась  и  подолгу  стояла,  опершись  на  косу,   или  ложилась  на  ряд  скошенной  травы.  Наконец  она  легла  на  траву  под  берёзой  и  больше  не  подымалась.  Началось  то,  чего  она  ожидала  всё  утро  в  тяжёлых  предчувствиях.  Родился  сын.  Сердце  Пелагеи  наполнилось  необычной  радостью,  и  она  крепко  прижала  сына  к  своей  исстрадавшейся  груди,  забыв  все  боли  и  горечь  обиды,  нанесённой  свекром.
    Плач  родившегося  сына,  её  ощущение  радости  казался  весёлым  задорным  смехом,  вызвали  улыбку  на  её  материнском  лице.  Успокаивая  плачущего  сына,  Пелагея  приговаривала: "Кормилец  ты  мой,  радость  моя!"  Радость  Пелагеи  разделяли  невестки: "Да  этот  человек  с  самого  рождения  будет  знать,  как  хлеб  зарабатывают",  -  смеясь,  сказала  невестка  Нюша:    "Уж  так  и  быть,  я  буду  ему  крёстной "   - Очень  примечательно  его  рождение.  Подумать  только - на  лугу,  под  берёзкой  родился  крестник! -  высказала  Дуня,  и  все  рассмеялись.  И  как  бы  в  такт  этой  радости  из-за  облака  показалось  солнце,  и  лучи  его  ярко  осветили  поляну,  где  совершились  необычные  роды.  Разноцветными  красками – жёлтые,  голубые, белые,  красные,  оранжевые  цветы  приветливо  смотрели  из  травы,  как  бы  тоже  разделяя  эту  радость  Пелагеи  с  невестками.
    Солнце уже  поднялось  высоко  и  висело  прямо  над  головой,  когда  Пелагею  с  новорожденным  сыном  везли  в  село  домой  на  гнедом  лысом  коне,  запряжённом  в  телегу.  По  дороге  гнали  стадо  коров  на  полдень,  последние  быстро  пробегали  мимо  подвод,  задрав  хвосты,  как  бы  стараясь  обогнать  одна  другую.   
  - Зык  у  коров  начался,  значит,  рожь  зацвела, - заметила  Нюша.
   - Не  успеешь  оглянуться,  и  жатва  настанет.  Руки  от  косы  ещё  не  отдохнут,  как  уже  гляди  за  серп  браться  надо.  И  так  всё  летушко  без  разгиба, - сказала  Дуня
       Так  за  разговором,  незаметно,  они  приближались  к  дому.  И  чем  ближе  они  были  к  дому,  тем  больше  и  ярче  в  памяти  их  воскресали,  а  в   воображении  представлялись  тяжёлые  картины  бесчеловечных  поступков  свёкра  утром.
        Когда  привезли  Пелагею  с  новорожденным  сыном  домой,  свёкор  сидел  на  крыльце и поглаживал  свою  рыжую  бороду.  Узнав,  что  невестка  родила  сына,  улыбнулся  и  промолвил:  "Слава  Богу,  хоть  родила  не  нахлебницу!"
        На  другой  день  крёстная  Дуня  со  свекровью,   Екатериной  Ивановной,  новорожденного  отнесли  в  церковь  крестить,  где  дали  ему  имя дяди  Сергея,  которого  заочно  записали  крёстным  отцом.
                11   Случай  на  всю  жизнь
    Серёжа  на  редкость  был  спокойным  ребёнком,  почти  никогда  не  плакал  и  постоянно  улыбался.   Мать,  уходя  на  работу,  была  всегда  спокойной  за  сына.
    Но  однажды,  когда  Серёже  было  уже  около  года,  Пелагея,  возвратившись  с  работы,  увидела  сына  неимоверно   плачущего  и  кричащего  до  хрипоты  на  весь  дом.   С  ужасом  она  взяла  сына  на  руки.  Лицо  его  было  всё  в  грязи,  по  раскрасневшимся  щекам  беспрерывно  текли  из  глаз  слёзы,  образуя  полоски.  Правый  глаз  его  был  весь  красный,  налитый  кровью.  Случилось  несчастье.  Серёже  дети  засыпали  песком  глаза.  Как  ни  старалась  Пелагея  промыть  глаза  сыну  и  избавить  от  беспокоивших  его  песчинок,  не  удалось  ей  предотвратить  болезнь  глаза.  Воспалилась  роговая  оболочка,  и  образовалось  бельмо.  В  селе,  да  и  в  уездном  городе,  врача  окулиста  не  было.  Не  знала  Пелагея,  что  делать,  как  помочь  сыну  и  своему  горю.  Ехать  в  губернский  город  далеко,  да  и  средств  не  было.  Как – то  пришёл  в  дом  Михайловых  общественный  конюх  Алексашка,  старик  с  жизненным  опытом,  знавший  кой – какие  народные  мудрости.  И, узнав,  что  Пелагея  мучается  с  сыном,  посоветовал  собрать  земляных  червей,  порубить  их,  чисто  вымыть  и  поставить  в  бутылке  на  загнётку  тёплой  печи  томить,  а  потом  получившийся  из  них  крепкий  настой  очистить  от  подонков  и  этой  настойкой  смазывать  глаз,  используя  очищенное  куриное  пёрышко,  т.к.  пипетки  не  было.  Несколько  дней  этой  настойкой,  по  рецепту  Алексашки,  лечила  Пелагея  глаз  сына,  На  третий  день  краснота  прошла,  а  за  тем  и  бельмо  исчезло.  Глаз  как  глаз  стал  на  вид,  но  только  после  этого  Серёжа  часто  его  прищуривал,  а  потом,  когда  подрос,  выяснилось,  что  он  этим  глазом  стал  плохо  видеть.  Так  по  Алексашкиному  рецепту  "вылечили"  и  сохранили  родной  глаз  Серёже, с  которым  он  потом  прожил  и  работал  всю  жизнь.   
    Судя  по  этому  случаю,  трудно  сказать, было  ли  это  средство  полезным  или  вредным  в  лечении  глаз,  но  только  после  этого  Пелагея  всегда  имела  про запас  такую  настойку,  и  когда  у  кого - либо  из  односельчан  случалось  бельмо  на  глазу,  шли  к  Пелагее,  и  это  лекарство  успешно  помогало  его  сгонять.  Особенно  оно  оказывало  своё  благотворное  действие  при  удалении  бельма  с  глаз  животных,  у  которых  при  этом  восстанавливалось  и  зрение.  Настойка  эта  очевидно  была  крепкой.  Как – то  раз  Пелагея  поставила  на  загнётку  тёплой  печи  бутылку  с  червями  томить  и, забыв  про  неё,  передержала.  Бутылка  взорвалась,  как  артиллерийский  снаряд  -  от  неё  не  осталось  и  маленького  стёклышка,  только  вонь  разнеслась  по  всей  хате.
                111     Семья,  в  которой  он  родился  и  рос               
       Дом  Михайловых  деревянный,  на  высоком  кирпичном  фундаменте,  крытый  тёсом,  с  большим  парадным  крыльцом,  разделённый  сенцами  на  две  половины,  стоял  на  высоком  месте,  почти  на  краю  села  и  смотрел  своими  большими  окнами  с  деревянными  ставнями,  на  село  вдоль  улицы.  По  обоим  сторонам  крыльца,  по  фасаду,  дом  окружал  деревянный  палисадник,  усаженный  розами  и  молодыми  яблонями. А вокруг  дома,  высоко  поднимаясь  над  крышей,  стояли  восемь  больших  старых  берёз,  распустивших  широко  свою  зелёную  крону.  Когда  поднимался  ветер,  они  усердно  размахивали  и  шумели  над  домом  своими  длинными  сарафанами,  сплетёнными  из  сучьев  с  тонкими  ветками,  отвисавшими  до  земли.  Они  стояли,  как  вековые  старожилы,  охраняя  старый  дом  от  ветров,  пожаров  и  знойных  лучей  летнего  солнца.
      Позади  дома  широко  просматривался  бессистемно  посаженный  сад  из  яблонь,  груш,  черёмухи  и  вишен.  В  весеннее – летние  дни  его  лужайки  покрывались  зелёным  ковром  самоцветом.  По  ковру  живых  цветов   беспрерывно  порхали  и  жужжали  трудолюбивые  пчёлы,  шмели,  осы,  кузнечики,  беззаботные  стрекозы  и  другие  насекомые.  Когда  заходило  солнце  в  весенние  дни,  роем  кишели  майские  жуки.  Вечерами  в  саду  заливались  трелью  соловьи.  Сад  дополняли:  пасека  с  десятком  ульев  пчёл  и  огород  с  овощам,   картофелем  и  коноплёй.
      Весь этот  участок  был по - хозяйски  обгорожен  тыном  и  обсажен  ракитами,  вербами  и  берёзами.
      Напротив  дома,  через  дорогу,  над  обрывом  горы,  стояли  большой  сарай  и  два  амбара,  а  позади  них  росли  две  большие  старые  ракиты.  Одна  из  них  росла  горизонтально  и  висела  над  кручей,  как бы  подпирая  собой  вот - вот  готовую  обрушиться  гору.  А  внизу  под  ней  протекала  мелкая  речушка  Мощенка  с  обросшими  ивняком  берегами.  Эта  сгорбившаяся  старая  ракита  была  любимым  местом  сборищ  детворы,  где  она  лазила  и  играла  целыми  днями  на  свирелях  и  свистках,  сделанных  из  её  лозы.
      Недалеко  от  дома  Михайловых  стояло  большое  одноэтажное  деревянное  здание  волостного  правления.  А  прямо  перед  домом,  по  другую  сторону  речки,  на  горе  возвышалась,  окрашенная  в  светло – розовую  краску  церковь  с  голубыми  куполами  и  золотистым  крестом.  Рассказывали,  что  этот  дом  с  усадьбой  и  тремя  наделами  земли  Иван  Егорович  Михайлов  купил  надармочка  у  какой-то  барыни,  своей  дальней  родственницы,  ведущей  развратный образ  жизни,  с  которой  подгулял  и  выкрал  у  неё  купчую.  С  тех  пор  он  и  зажил  другой  жизнью.  Стал  в  достатке  иметь  свой  хлеб  и  разводить  скот  и  птицу,  на  селе  стали  считать  его  состоятельным,  исправным  хозяином.   А  почему  его  прозвали  Пузатиковым, и  до  сих  пор  неизвестно.
      Иван  Егорович  был  крепкий  старик  среднего  роста,  коренастый,  лысый,  с  рыжей  бородой,  на  лице  его  всегда  играл  румянец.  Красный  нос  его  придавал  ему  вид  красномордого  пьяницы.  Это  был  человек  с  тяжёлым  характером,  грубый,  с  суровым  взглядом,  который  редко  улыбался.  Всё  его  образование  составляла  церковно – приходская  школа,  но  он  был  по - своему  умён.  Хитёр,  как  лиса,  и  жаден,  как  хищный  волк.  Властолюбивый  хозяин  своего  семейства.  Он,  как  феодал,  крепко  держал  в  своём  повиновении  всю  семью.  Его  боялись  не  только  маленькие  дети,  но  и  взрослые – жена,  сыновья  и  невестки.  Когда  он  появлялся  домой  пьяным  и  врывался  в  дом  с  руганью,  дети  забивались  по  разным  углам  под  кровати,  а  взрослые  прятались  от  него,  уходя  из  дома.
      Знакомство  заводил  он  по  расчёту,  с  выгодой  для  себя.  Водился  и  часто  пьянствовал  с  волостным  старшиной,  мировым  судьёй,  сельским  старостой  и  кабатчиком.  Вместе  с  этим  он  был  человеком  религиозным.   В  воскресные  дни  и  праздники  начищал  сапоги  с  лакированными  голенищами,  одевался  в  свой  праздничный  наряд  и  шёл  в  церковь,  где  усердно  ставил  свечи  и  молился  богу.  Каждый  день  перед  обедом  и  ужином  всю  семью  выстраивал  на молитву  и  только  после  этого  разрешал  садиться  за  стол.  Соблюдал  посты,  читал  евангелие  и  библию;  проповедовал  заповеди  господни  и  в  то  же  время  был  не прочь  поживиться  за  счёт  другого и  ободрать  самою «Пятницу  матушку».
      Родословную  Ивана  Егоровича  я  не  знаю,  и  поэтому  не  могу  рассказать,  кто  были  его  родители  или  прадеды.  Один  лишь  большой  мраморный  памятник  с  лавровым  венком,  сделанный  из  тонкого  окрашенного, в  соответствующий  цвет  и  золотистый  надписью  об  усопших,  установленный  на  могиле  за  высокой  железной  оградой  на  кладбище,  говорил  о  том,  что  кто – то  из  далёких  его  родственников  был  богат.  Может,  оттуда  он  и  унаследовал  суровый,  крутой  нрав,  волчью  натуру  и  хамский  подход  к  людям.
      Жена  его  Екатерина  Ивановна,  была  совершенно  противоположный  человек – мягкого  характера,  старушка  кроткая,  добродушная,  с  милым  лицом,  весёлая  и  жизнерадостная.  Она  была  небольшого  роста,  полная,  может,  потому  и  звал  её  Иван  Егорович  Кубышкой.  За  её  доброе,  ласковое  отношение  все  уважали  в  семье  и  особенно  любили  внучата,  которым  она  пекла  сдобные  лепёшки  и  тайно  от  деда  раздавала  им.  А  когда  её  не  слушались  шалуны,  она  стращала  их  дедом.
      У  Ивана  Егоровича  с  Екатериной  Ивановной  было  четыре  женатых  сына.  Старший  сын  Михаил  был  слабохарактерный,  простой, доверчивый,  с  добрым  сердцем,  небольшого  роста – весь  в  мать.  И  только  некоторые  черты  лица  его,  в  особенности  лысина,  да  несколько  рыжеватая  борода  напоминали  в  нём  портрет  Ивана  Егоровича.  По  своей  простоте  и  доброте  он  особенно  отличался  от  своих  братьев.      Не  окончил  сельскую  приходскую  школу,  а  едва  исполнилось  ему  шестнадцать  лет, отец  направил  его  в  город  к  знакомому  подрядчику  на  сезонные  заработки  по  мостовому  делу.  С  тех  пор  всю  свою  жизнь  он  постоянно  находился  в  отхожем  промысле  и  только  изредка  приезжал  домой  на  зиму. Объездил  всю  Россию,  Украину  и  Кавказ,  побывал  во  многих  крупных  городах  и  даже  на  Дальнем  Востоке,  в  Харбине.  Был  хорошим  мастером  своего  дела  и  зарабатывал  неплохо,  но  имел  слабость -  любил  выпить  и  в  карты  играть.  Нравилась  ему  рабочая  городская  жизнь,  а  к  сельскому  хозяйству  его  не  влекло,  как  других  сезонников,  выезжавших  на  отхожие  промыслы  только  на  лето.  За  чрезмерную  простоту,  увлечение  водкой  и  картами  и  нерадение  к  хозяйству  не  уважал  его  отец.  Упрекая  в  этом,  отец  не  раз  ему  говорил: «Запомни -  простота  хуже  воровства».
      Женат  Михаил  был  на  Пелагее,  дочери  местного  небогатого  крестьянина,  которую  знали  в  селе  как  работящую,  скромную,  ласковую  и  всем  услужливую  девушку,  вот  за  это – то  и  понравилась  она  Екатерине  Ивановне.  Отец  Пелагеи выдать  дочь  замуж  в  дом  Михайловых считал  большой  честью  и,  собирая  приданное,  как  говорится,  из  кожи  лез -  продавал  последний  скот,  занимал  деньги  по  родным  и  знакомым  и  всё  же,  как  ни  старался,  не  смог  выплатить  полностью  выговоренное  Иваном  Егоровичём  приданое.  Это  легло  тяжёлым  камнем  на  всю  жизнь  Пелагеи  в  семье  Михайловых.  Иван  Егорович  постоянно  упрекал  её  в  этом  и,  выдавая  себя  за  благодетеля,  считал   обязанной  служить  ему  покорно  всю  жизнь.  А  тут,  как  назло  недовольному  свёкру,  довелось  Пелагее  родить  первых  двух  дочерей,  чем  больше  навела  гнев  его  на  себя.    Без  ласки  мужа,  которого  не  видела  годами,  не  слыша  ни  от  кого  доброго  ласкового  слова,  живя  постоянно  в  тяжёлом  труде  и  страхе  перед  свёкром,  Пелагея  в  доме  Михайловых  чувствовала  себя  отчуждённой  и  стала  боязливой  и  покорной.  Она  старалась  во  всём  угодить  свёкру  и  свекрови,  деверьям  и  невесткам,  тайно  изливая  слёзы  и  обиду  на  свою судьбу.
      Второй  сын  Василий,  в  отличие  от  брата  Михаила,  был  высокого  роста,  плечистый,  плотного  телосложения  и  потому,  говорят,  он  служил  в  армии  артиллеристом.  По  характеру  и  натуре  был весь  в  отца.  Особенно  он  отличался  своей  хитростью  и  скупостью.  Женат  был  на  бедной  неграмотной  украинке  Дуне,  на  которой  женился,  будучи  на  действительной  военной  службе  в  Бресте,  не  спросив  разрешения  и  благословения  у  родителей.  Дуню  в   семье  Михайловых,  так  и  в  селе  редко  называли  по  имени,  а  больше  звали  хохлушкой.  К  этому  она  привыкла  и  её  это нисколько  не  обижало.    Василий,  как  и  все  мужики,  летом  выезжал  вместе  с  братьями   в город   на  отхожие  промыслы,  а  на  зиму  постоянно  с  заработками  приезжал  домой  и работал  по  хозяйству. В  зимние  длинные  вечера,  когда  братья  уходили  играть  в  лото  или  карты,  он  проводил  время  за  чтением  книг.  Поэтому  среди  братьев  в  семье  он  считался  самым  грамотным  и  умным,  степенным,  непьющим,  некурящим,  за  что  и  был  любимцем  у  отца.
      Третий  сын,  Сергей,  был  выше  среднего  роста,  статный,  светло – русый.  Его  ярко  светлые  волосы  придавали  особенную  белизну  лица  и  моложавость.  При  этом   голубые  глаза  да  выглядывавший  из - под  картуза  вьющийся  чуб,  как  у  Кузьмы  Крючкова,  делали  черты  его  лица  красивыми.  Но  как  бы,  ни  были  по- своему  красивы  его  светло – русые  волосы,  они  были  настолько  светлыми,  что  он  выглядел седым,  оттого  на  селе  и прозвали  его «Седым».  Его  характер,  полный  простоты  и  добродушия,  его  весёлая  и  жизнерадостная  натура,  гармонировали  со  всей   внешностью.  Грамотностью  он  не  отличался  от  своих  братьев,  но  был  разбитной.  Так  же,  как  и  братья,  занимался  отхожим  промыслом  по  мостовому  делу.  Но  он  отличался  в  отношениях  с  отцом  и  матерью  чрезмерной  льстивостью,  вызывающей  у  них  уважение  и  любовь  к  сыну,  его  жене   детям.  И  в  этом  он  достигал  цели.  Женат  Сергей  был  на  неграмотной  крестьянке  из  соседней  деревни  по  имени  Анна,  которую  попросту  звали  Нюшей.
      Четвёртый  сын,  самый  младший,  Андрей.  Во  многом  отличался  от  всех  своих  братьев.  Он  был  небольшого  роста,  невзрачный,  очень  тихий,  скромный,  молчаливый,  необщительный – человек,  с  первого  взгляда,  ничем  не  располагающий  к  себе  других.  Но  это  только  по  первым  впечатлениям.   На  самом  же  деле  в  его  тихом,  молчаливом  укладе  характера  была  горячая  любовь  и  уважение  к  людям -  самое  драгоценное  качество  человека.  В  нем  не  было  ни  зависти,  ни  хитрости,  ни  самолюбия,  ни  гордости,  ни  какого – либо  другого  эгоистического  устремления.  Его врождённым  несчастьем  была  слабохарактерность,  поэтому  Андрей  не  находил  себе  определённого  места  в  семье и  чувствовал  себя  как бы  отчуждённым.  Женил  его  Иван  Егорович  незадолго  до  первой  империалистической  войны  на  довольно  красивой  из  деревни  Андреевки  Ефросинье  Малининой,   которая  была  единственной  у  отца  с  матерью,  избалована нарядами  да  излишними ласками.   Одно  приданное  чего стоило!   А  свадьба  была  на  славу. К  этой  свадьбе  уже  подрос  маленький  Сергей -  сын  невестки  Пелагеи,  ему  уже  было  пять  лет.  В  его  памяти  хорошо  сохранилась  свадьба  дяди  Андрея.  Да  и  как  забыть  её  с  таким  памятным  случаем.  В  первый  раз  в  жизни  ему  сказали: «Поздравь  дядю  Андрея  с  законным  браком»,  а  он,  обрадованный,  поторопился  и  перепутал.  Подбежав  к  нему,  он  громко  крикнул,  чтобы  все  слышали:  «Дядя,  поздравляю  с  новым  барином!» -  Все  гости  закатились  громким  смехом,  а  сам,  смеясь,  побежал  к  матери  и  подумал,  что  он  сказал  что – то  интересное  и  смешное.  Долго  хохотали  гости.  Да  и  после  свадьбы,  при  встречах   часто  вспоминали  об  этом. 
      Не  по  душе  пришлась  жизнь  Ефросинье  в  доме  Михайловых,  где  было  всё  не  так,  как  дома  у  родных.  А  Андрей,  хоть  и  добрый,  ласковый,  но  всегда  молчаливый,  не  мог  наполнить  жизнь  радостью.  Грусть -  тоска  с  каждым  днём  всё  больше  и  больше заполняли  душу  Ефросиньи. Как  ни  тяжело, с  этим  она  ещё  могла  смириться,  но  вот  грубые,  деспотические  обращения  свёкра  она  никак  не  могла  терпеть  и  переносить.  Всё  нутро  её  запротестовало.
    Чувство  недовольства  всё  росл  и  росло,  собираясь  в  крепкий  клубок  негодования,  который  она  бы  так   бросила  без  зазрения  совести  в  лицо  свёкра  за  его  издевательства;  а  Андрею  за  то,  что  он  не  муж,  а  тряпка  и  не  может  постоять  за  неё;  родному  отцу  и  матери  за  то,  что  выдали  её  замуж,  бросив  в  обездоленную  жизнь.  Вспоминая  свою  вольную  девичью  жизнь,  много  слёз  горьких  пролила  Ефросинье, затаив  обиду  на  своих  родных  за  своё  неудачное,  постылое  замужество.
    Шло  время,  родилась  дочь,  но  это  не  изгладило  горечи  Ефросиньи.  Она  отравляла  всё  больше  и  больше  её  сознание.  Мысль  уйти  к  родным  каждый  раз  сверлила  мозг.  Но  как  это  сделать,  чтобы  переступить  порог  закона,  ведь  она  венчана  с  Андреем?  Как бы ни  навести  на  себя  гнев  родителей,  и  избежать  людского  срама?
    Началась  война  с  Германией,  и  Андрея  призвали  в  солдаты.  Проводив  Андрея  на  войну,  Ефросинья  окончательно  решила  уйти  из  дома  Михайловых  к  родным _  «Поклонюсь  им  в  ноги,  руки  буду  целовать - небось,  сжалятся  и  возьмут  к  себе», - не  раз  думала  она.  В  тот  год  осень  выдалась на  редкость.  Хотя  солнце  светило  уже  по-осеннему,  дни  становились  короче,  и  деревья  меняли  свой  зелёный  наряд,  постепенно  сбрасывая пожелтевшие  листья,  погода  стояла  тёплая,  сухая,  за  всё  бабье  лето  не  выпало  ни  одного  дождя.  Казалось  лето,  крепко  держась  за  свои  права,  не  хотело  уступать  своего  места  осени.  Рано  убрали  тогда  хлеба  и  картофель  с  полей,  да  и  лён  уже  был  поставлен  на  лугах,  а  конопля  уложена  в  мочку.  Оставалось  только  заготовить  дров  на  зиму.  Ефросинья  и  думать  не  хотела  о  том,  чтоб  в  зиму  оставаться  в  доме  Михайловых.  Она  жила  своей  думкой – уйти  к  своим  родным.  «Поживу  у  отца  с  матерью,  пока  Андрей  в  солдатах,  а  там  видно  будет.  Вернется,  жив – здоров,  может  ко  мне  приехать».
    В  воскресный  день,  когда  свёкор  со свекровью  уехали  в  город  на  базар,  Ефросинья  собрала  все  свои  пожитки  и  дочкины  рубашонки  в  узел,  укутала  девочку  в  одеяло,  перевязала  полотенцем  и,  закинув  на  плечо  эту  ношу,  перекрестилась  и  пошла  в  д.  Андреевку  к  родным.  Дорога  была  недальняя – семи  вёрст  всего.  Шла  она  и  думала:  «Ни  за  что,  никогда  не  вернусь  к  свёкру – в  этот  проклятый  омут.  Лучше руки  на  себя  наложить,  чем  так  жить  всю  жизнь  и  повиноваться  такому  извергу!  Вот  так  и  скажу  отцу  и  матери».  Шла  она  без  оглядки  и  усталости  не  чувствовала,  несмотря  на  тяжёлую  ношу.  Мысль  о  том,  что  она  уходит  от  самого  страшного,  что  может  быть  в  жизни,  окрыляла  её  и  придавала   ей  силы.    Попутный  ветер  облегчал  путь.  Как  взошла  в  дом  родных,  перекрестилась,  сняла  с  плеч    ребёнка  с  узлом,  положила  на  лавку  у  двери  и  разрыдалась  неунятным  плачем.  Да  как  начала  причитать,  так  всё  горюшко  и  вылила,  вместе  со  слезами.  Сжалились  мать  и  отец,  и  Ефросинья  с  ребёнком  стала  жить  у  них.
    Прошёл  год,  и  снова  наступила  осень,  холодная  и  сырая,  с  хмурым  небом  и  ветрами,  с  проливными  дождями  и  слякотью,  Андрей  возвращался  домой  с  войны   по  контузии.  Но  в  сердце  у  него  не  было  радости -  в  нём  ютилась  печаль,  да  досада,  которые  омрачали  всю  душу,  а  в  голове  бродили  беспокойные  думы  о  том,  что  жизнь  у  него  не  устроена  так,  как  у  добрых   людей,  что  вот  даже  жена  не  встретит  и  не  согреет  лаской.  От  одной  мысли,  что  жена  сбежала  из  дома,  становилось  тяжело  и  неприятно.  Пожил  дома  с  недельку,  отдохнул  с  дороги  и  поехал  Андрей  в  Андреевку  повидаться  с  Ефросиньей  и  дочкой,  Стал  звать  её  домой -  долго  уговаривал вернуться,  а  она  и  слушать  не  хотела.  Одно  твердит:  «Если  хочешь  жить  со  мной,  оставайся  здесь,  в  зятьях».  Но  Андрей  считал  неудобным  уходить  из  своего  родного  дома  и  настаивал  на  её  возвращении.  Три  месяца  потратил  на  уговор,  но  всё  же,  при  помощи  родных,  удалось  ему  уговорить  Ефросинью  и  перевести  домой.
    Иван  Егорович  с  ненависть  смотрел  на  Ефросинью  за  то,  что  она  не  покорялась  ему  и  убегала  из  дома,  а  на  привоз  Ефросиньи  смотрел  как  на  ненужную  затею  Андрея.  Ефросинью  он  никак  иначе  не  называл,  как  только  беглой  и  на  Андрея  косился.  Шли  дни.  Ефросинья  не  только  не  отказалась  от  своей  прежней  мысли  -  не  жить  в  доме  Михайловых,  но  ещё  больше  задумалась  об  этом.  Наступила  весна.  Андрей  уехал  в  город  на  отхожие  заработки.  И  Ефросинья  снова  надумала  бежать  из  дома  Михайловых.  Но  как  бежать,  чтоб  родные  приняли?  В  один  из  жарких дней,  накануне  жатвы,  Ефросинья  убежала  из  дома  на  рассвете,  кода  все  ещё спали,  и  долго  не  появлялась  домой.  Пошёл  слух  по  деревне,  что  её  видели,  как  она  по  полям  бегает  босиком  с  распущенными волосами,  кричит  бог  весть  что,  плачет  и  причитает  всякое,  что на  ум  взбредёт.  Кто - то  сказал,  что  видели,  как  она  в  колодец  бросалась,  но  её  спасли.  А на  селе  народ  говорил,  что  Фросю  свёкор  Иван  Пузатиков  довёл  до  того,  что  заболела  чёрной  болезнью – умом  тронулась.  Бабы  судачили,  что  в  неё  вселилась  нечистая  сила – кликушей  стала.  Заломы  делает  во  ржи.  И  что  теперь  она  натворит  немало  бед  и  причинит  несчастье  народу.  Родные  пошли  на  поиски  Ефросиньи.  Объездили  и  обходили  много  деревень -  каждого  встречного  спрашивали.  Наконец  обнаружили  её  во  ржи  на  своём  поле,  поймали  и  привезли  в  дом  к  себе.  С  тех  пор  она  больше  не  возвращалась  в  дом  Михайловых.  Жила  и  работала  у  отца  с  матерью,  ни  забот -  ни  горя  не  знала;  скромно  себя  вела  и  никогда  ничего  с  ней  не  приключалось.
    Андрей,  как  узнал  из  писем  отца,  что  случилось  с  его  женой,  да  тяжело  принял  всё  это  к  сердцу  и  сошёл  с  ума.  Привезли  его  домой.  Пожил  немного,  помучался,  да  и  умер. 
    После  ухода  Ефросиньи  и  смерти  Андрея  в  доме  Михайловых  ничего  не  изменилось;  только  уменьшилась  семья  на  три  человека – было  23,  стало  20 человек:  три  сына,  три  невестки, да  у  них  по  куче  детей.  Нечего  сказать – было  кем  распоряжаться   Ивану  Егоровичу.  По - прежнему  он  строго  блюстил установленный  им  порядок.  Так - же,  как   и  раньше,  каждое   утро  беспокойно  топал  своими  тяжёлыми  сапогами  по  дому,  подгонял  всех  на  работу,  а  затем,  целыми  днями  бродил  по  хозяйству  и  присматривал,  как  идут  дела. Вечно  он  был  недоволен:  без конца  бурчал  и  цыкал  на  всех,  всё  ему  не  так – да  ни этак.  Всё  ему  мало – редко  кто  угождал  ему.  Никому  в  семье  не  было  от  него  ни  покоя,  ни  радости.  Нудная  была  жизнь.  Дети  не  знали  своего  детства.  Разбужены  криком  старого  деда,  вместе  с  взрослыми,  рано  утром,  они  поднимались  с  постелей и  разлетались  кто  куда,  как  напуганные  птенцы  из  своих  гнёзд. По  холодной  росе,  босиком, на ходу  надевая  платья, без  оглядки  они  бежали,  кто  огород  полоть  да  караулить,  кто  уток  иль  гусей  пасти.  Редко  они  играли,  как  дети.  Наблюдая,  я  не  видел,  чтобы  они  когда - либо  смеялись  по - детски.  На  лицах  их  постоянно лежала  тень  страха,  озабоченности  и  строгости.  В  глазах  их  светилась  не  радость,  тоска,  какая – то  особенная,  точно  они  осознавали  своё  детство  и  тосковали  по  нему,  как  проходящему  мимо.  Разговаривали  с  оглядкой,  как  бы  остерегаясь,  чтобы  не  сказать  лишнего.  И  только  одна  отрада  была  у  них  летом - ходить  в  лес  по  грибы  и  ягоды.  Вот  тогда – то  там  они,  вырвавшись  на  свободу, резвились  и  радовались по – детски,  не  видя  сурового  взгляда  ненавистного  деда,  позабыв  про  всё,  что  их  тяготило  дома.
    По  заведённым,  с  давних  пор  по строгим  порядкам  дом  Михайловых,  походил  на  какой – то  мрачный  казённый  дом  вроде  тюрьмы,  только  без  решеток  и  больших  каменных  оград.  А  сам  Иван  Егорович  в  нём  был  строгим,  без  человеческих  чувств  надзирателем – держимордой.  Строгий  порядок,  заведённый  Иваном  Егоровичем,  соблюдался  и  за  столом  во  время  завтраков,  обедов  и  ужинов.  Садился  каждый  на  своё  место,  как  бы  отведённое  кем.  В  самом  углу,  на  скамейке,  под  образами  постоянно  сидел  сам  Иван  Егорович  со  своей  Екатериной  Ивановной,  рядом  по  правую  сторону  сын  Сергей  со  своей  женой  Нюшей,  по  левую  сын  Василий  со  своей  женой  Дуней,  а  затем  сын  Михаил  со  своими  двумя  взрослыми  дочерьми.  Жена  Михаила – Пелагея  как  старшая  невестка,  прислуживающая  у  стола,  и  еле – еле  доставала  ложкой  пищу  из  большой  чашки  в  виде  таза,  поставленной  на  середине  большого  стола.  Редко  Пелагея  была  сыта.  Чаще  всего  из – за  стола  подымалась  голодной,  со  слезами  на  глазах.  Никто  не  смел,  полезть  ложкой  в  чашку  раньше  Ивана  Егоровича,  и  поэтому  каждый  следил  за  всеми  его  движениями.  Когда  он  черпал  ложку  супа  или  щей,  за  ним,  как  по  команде,  следовали  все  сидящие  за  столом.  А  когда  следовало  брать  из  чашки  мясо,  Иван  Егорович  стучал  ложкой  по  краю  чашки  и  объявлял:  «По -  куску!  По  - другому!..».  Боже  упаси  того,  кто  зацепит  случайно  два  куска  сразу!  Иван  Егорович  набрасывался  с  руганью,  а  то  вовсе  попадало  по  лбу  ложкой.  Дети  кушали  за  отдельным  низким  длинным  столом  с  маленькими  низкими  диванчиками.  И  так же,  как  и  взрослые,  во  всём  следовали  за  дедом.  Среди  них  был  и  сын  Пелагеи,  Серёжа.  Он  часто  замечал, как  его  мать,  убирая  со  стола  после обеда,  ела  объедки  и  плакала.  Проявляя  жалость, он  не  раз  оставлял  кусочки  мяса  и  угощал  мать: " Это  я  для  тебя  поберёг,  мама,  скушай!"  Мать  целовала  его  за  это,  а  он  был  бесконечно  рад.  Видел  и  понимал  Серёжа  обиды  матери,  и  за  это  не  любил  старого  деда.  А  ещё  пуще  он  его  невзлюбил  за  то,  что  больше  других  ребят  заставлял  работать,  не  пускал  играть  к  товарищам  и  ещё  обзывал  косым  чертёнком.
    Иван  Егорович  с  Екатериной  Ивановной  жили  в  той  половине  дома,  которая  называлась  горницей.  Окна  её  с  одной  стороны  выходили  в  сад,  и  ветки  яблонь  с  краснобокими  яблоками  спускались  низко  над  окнами  и  заглядывали  в  горницу,  изливая  свой  приятный  душистый  аромат.  Горница  содержалась  в  чистоте.  Обставлена  она  была  венскими  стульями.  Пол  застилался  новыми  дорожками,  вытканными  из  разноцветных  тряпок.   Печь – голландка  была  изразцовая,  с  лежанкой.  В  углу  висело  несколько  икон  с  позолотой,  в  виде  иконостаса,  перед  которым  постоянно  горела  лампадка,  разбрасывая  свой  тусклый  багряный  свет. На  одной  из  стен,  у  стола,  были  развешаны  фотографии  родных  и  знакомых,  а  на другой,  противоположной,   висели  картины.  На  одной  из  них  был  изображён  страшный  Суд  божий,  на  котором  судят  грешников  за  их  совершенные  грехи  на  Земле  и  тут  же  показан  ад,  где  черти  подвешивают  грешников  за  ноги,  отрубают  им  руки,  отрезают  языки  и  жарят  на  раскалённых  сковородках.  На  другой  был  показан  бой  русских  казаков  с  немцами, где  особенно  отличался  легендарный  казак  Кузьма  Крючков,  с  большим  красивым  вьющимся  чубом,  выглядывающим  из - под  солдатской  фуражки  с  кокардой.
    Редко  кто  из  взрослых  заходил  в  горницу,  только  по  крайней  необходимости.  А  детям  совсем  был  вход  туда  запрещён.  Каждый  день  перед  вечером,  в  горнице,  отдельно  от  всей  семьи  Иван  Егорович  со  своей  Екатериной  Ивановной  распивали  чай  с  мёдом  или  вареньем,  с  булками  или  баранками,  которыми  они  запасались  на  неделю  по  воскресеньям  из  города.
    Каждой  весной,  как  только  пригреет  солнце  и  начинает  сгонять  снег,  образуя  с  гор  потоки  и  ручьи  на  дорогах, а  речка  Мышенка,  переполненная  талыми  водами, выходит  из  своих  отлогих  берегов  и  широко  разливается  по  лугу,  разделяя  село  на  две  части;  когда  прилетят  первые  вестники  весны – грачи,  оглашая  село  своим  хриплым  кра - кра,  все  мужики  из  села  выезжали  на  сезонные  заработки  в  города,  оставляя  все  заботы  по  хозяйству  на  женщин.
    Братья  Михайловы  Василий  и Сергей  каждый  раз  выезжали  на  сезонные  заработки  вместе  со  старшим  братом  Михаилом  или  к  нему,  уже  на  готовое,  если  он  зимовал  где-то   в  городе.  С  ним  они  были  всегда  с  работой  и  заработками.   Но  на  это  они  ему  отвечали  не  благодарностью,  а  подлостью.  Часто,  возвратившись  осенью  домой,  пользовались  его  известной  слабостью,  обирали  пьяного  и  его  же  деньгами  выхвалялись  перед  отцом. Михаил - человек  с  душой  нараспашку - ехал  с  заработков  всегда  с  подарками  и  гостинцами.  Там  были  обновки  жене,  дочерям  и  сыну,  отцу  и  матери,  невесткам  и  племянникам -  никто  не  был  в  обиде  в  доме  Михайловых.  Приезжал  он  не как - нибудь!  - На  тройке  с  бубенцами.  При  нем,  кроме  подарков,  обязательно  было:  четверть  водки,  с  пуд  селёдки,  узел  баранок,  мешок  булок  и  две -  три  головки  сахара,  да  конфеты -  гостинцы  детворе.  Дом  тогда  наполнялся  весёлыми  разговорами  и  радостным  смехом. Весело шумел  большой  самовар  на  столе,  издавая  всевозможные  звуки,  как бы  распевая  песенки.  Изрядно  подвыпив  и  угощая  отца  водкой,  Михаил  чувствовал  себя  богатым  и  счастливым.  Хвалясь  отцу  заработками,  говорил: "Папаш,  денег  привёз  воз – воз,  два -  два!"   А  на  другой  день, проспавшись,  находил  в  кармане  всего  три  копейки  и  начинал  чесать  затылок  и  думать,  куда  девались  деньги.  Потом  перебирая  в  памяти,  вспоминал,  что  братья  Василий  и  Сергей  в  дороге  приставали  к  нему  отдать  им  деньги  на  сохранность.  Проходят  день – два,  неделя - деньги  ему  братья  не  отдают.  Станет  спрашивать,  не  признаются.  Иван  Егорович  хорошо  знал,  что  Михаил  больше  всех  из  братьев  зарабатывает, больше  всех  обычно  присылал  денег,  да  и  хвалился,  что  денег  привёз  много.  А  тут  тебе  на  -  ничего не  даёт  на  хозяйство.  И  думает: «Не  иначе  жена  обобрала  его».  Ходит,  как  тёмная  ночь,  не  разговаривает  ни  с  Михаилом,  ни  с  Пелагеей  и  злится, - не  знает,  как  зло  на  них  сорвать.  Потом  разражается  руганью  и  начинает «икру метать».  Каждый  день  скандал  за  скандалом,  ругань  и  упрёки  без  конца  и  края -  никакого  спаса  от  него  нет!  И  Михаил,  чувствуя,  что  житья  нет  от  отца,  собирается  и  уезжает  обратно  в  город  на  заработки.  Денег  на  дорогу  ему  Пелагея  занимает  у  своих  родных.  Для  Михаила  выход  из  положения,  а  для  Пелагеи  с  детьми  после  этого  наступали  беспросветные  дни  тяжёлой  жизни.  Не  проходило  ни  одного дня,  чтобы  Иван  Егорович  не  попрекал  Пелагею,  её  дочерей  или  сына  куском  хлеба.  Больше  всех  на  них  кричал  и  набрасывался  с  руганью.  Не  выдержала  Пелагея  издевательств  свёкра  и  ушла  из  дома  Михайловых  к  родным,  которые  поселили  её  с  детьми в  маленькую  избушку – развалюшку, недалеко  от  своего  дома  под  горою,  что  стояла  у  проезжей  дороги – на  большаке.  Жить  бобылкой  Пелагее  было  нелегкое  дело,  но  после  всех  страданий,  пережитых  в  доме  Михайловых,  Пелагея  считала  за  счастье.  Сама  она  со  старшей  дочерью  Настей  ходила  работать  в  поле  по  найму,  младшая  дочь  Марфуша  служила  в  няньках.  Серёжа  один  оставался  дома.  Теперь  он  играл  с  товарищами,  сколько  хотел,  ловил  корзинкой  рыбу,   купался  в  пруду  и  не  боялся,  что  дед  будет  ругать. 
                1V.  Летаргический  сон
    Хорошо  и  привольно  жилось  Серёже  в  маленькой  избушке.  Был  всегда  он  весел  и  ничем  не  болел. Но  однажды  случилось с  ним  что – то невероятное – уснул  и  не  поднялся.  Лежит  Серёжа  неподвижно  и  не  дышит,  а  у  постели  сидела  мать,  охваченная  ужасом  от  смерти  любимого  сына.  Глаза  её  не  просыхали  от  слез.  Страшное  горе  навалилось  на  Пелагею,  как  обрушившаяся  гора,  которая  сдавливала  своей  тяжестью  сердце,  всю  душу  и  её несгибаемые  плечи.  Так  лежал  Серёжа,  не  подавая  признаков  жизни,  день – два.  Надежды  на  возвращение  сына  к  жизни  меркли  с  каждым  часом  и  наконец,  погасли.  На  третий  день,  как  бы  ни  жалко  было,  Пелагея  собралась  хоронить  Серёжу.   Вырыли  на  кладбище  могилу  у  кустов  густо  разросшейся  розы,  сделали  гроб,  положили  в  него  Серёжу  и  поставили  на  скамейке  в  угол  под  иконами,  где  непрерывно  тускло,  горела  лампадка.  Горевшие   у  гроба свечи  мерцали  тоже  тусклыми  бликами  на  бледном, но  не  застывшем  лице  Серёжи. Убитой  горем  Пелагее  казалось,  что  небо  опускается  чёрной – чёрной  тучей,  расступается  земля перед  нею,  и  она  уходит  из  жизни  вместе  с  дорогим  сыном.
    Жизнь  течёт  по  своим  объективно  действующим  законам,  но  иногда  выкидывает удивительные неожиданности, недоступные нашему  непосредственному  познанию.  То  она  просто  издевается,  то  она  шутит,  как  бы  испытывая  мысли  и  чувства  людей.  Так  и  на  этот  раз  судьба  сыграла  злую  шутку  над  Пелагеей,  как – бы  насмехаясь  над  её  неграмотностью,  над  невежеством  людей.  На  четвёртый  день, -  когда   должно,  непоправимое  несчастье,  нависшее  глыбами  земли  на  гроб  Серёжи  и  неизгладимым  горем  на  его  мать, - мимо  хаты  проходил  сельский  фельдшер  Иван  Лаврентьевич,  славившийся  своими  незаурядными  знаниями  многих,  даже  тяжелых  болезней  и  не  раз  избавлявший  людей  от  смерти.  С  ним – то  и  поделилась  своим  горем  Пелагея.  Зашёл  фельдшер  в  избу,  посмотрел  на  Серёжу  и  сразу  обратил   внимание  на  то,  что  тело  его,   хотя  холодное   не  застывшее, мягкое – живое,  что  у  покойников  не  бывает.  "Обождите  хоронить  мальчика  дня  три – четыре, а  там  посмотрим". – Сказал  Иван  Лаврентьевич.  Послушалась  совета  фельдшера,  не  хоронили  ещё  дня  три  Серёжу, а  на  четвёртый  день  он  ожил  и  поднялся  из  гроба, на  удивление  всех  и  на   радость  Пелагеи.  После  фельдшер  сказывал,  что  Серёжа  заснул  летаргическим   сном.  Много  разговоров  разных  было  потом  в  селе  вокруг  этого.  Одни  вспоминали  и  рассказывали,  что  случалось,  при  раскопке  старых  могил,  обнаруживать  перевернувшихся  в  гробу  покойников  и  рвавших  от ужаса  волосы  у  себя  на  голове.  Другие  говорили,  что  кладбищенским  сторожам  не  раз  приходилось  слышать  из  свежих  могил  крики  захороненных, а  и  иных  и  удавалось  и  откапывать.
    В  старой  избушке  отца  Пелагеи  прожила  с  детьми  одно  лето, а  осенью  вернулся  муж – Михаил с  заработков  и  снова  перевёз  в  дом  Михайловых,  не  пожелав  слушать  обиды  отца,  которому  было  стыдно  от  людей  за  то,  что  от  него  невестки  уходят.  Да  и  работники  были  нужны  в  хозяйстве  Ивану  Егоровичу,  которых  у  сына  Михаила  было  трое. 
                V.   В  школьные  годы
    У  каждого  есть  самоё  дорогое  в  жизни  время – детство.  Когда  мы  только  начинаем  познавать  мир,  всё  нам  кажется  новым,  неизвестным,  красивым,  ласкающим  наш  взор  и  слух.  Пробуждаемое  сознание  порождает,  пытливы  мысли:  без  корысти,  эгоизма,  самолюбия -  мысли  чистые,  как  лучезарное  небо  в  ясный  день, светлые,  как  прозрачная  вода  в  море  при  штиле.  Вся  душа  наполняется  высоким  чувством  любви  к  жизни.  Надолго,  а  иногда  и  на  всю жизнь,  останутся  в  нашей  памяти  моменты  ощущения  радости  в  детстве.  Кто  может  забыть  милые  сердцу  ласки  матери  или  отца,  порождающие самые  радостные  чувства  и  впечатления,  или  любимые  игры  с  друзьями  детства,  школьные  годы  с  походами  по  родному  краю  и  всё  то  любимое,  дорогое,  прошедшее  вместе  с  детством.  Вот  и  сегодня,  когда  вы  читаете  эти  строки,  перед  вами  встают,  воскресают  в  вашей  памяти,  как  живые,  образы  невозвратного  детства.  Но  ещё  больше  оставляют  глубокий  след  нанесённые  нам  обиды.  Они,  кем  бы  ни  наносились  в  детстве,  остаются  неизгладимыми  душевными  травмами.
    Солнце  светит  для  всех  одинаково,  щедро  разбрасывая  свои  горячие  лучи  по  Земле.  Для  всех  текут  реки,  неся  с  собой  живительную  влагу,  переливаются  голубыми  волнами  моря  и  существуют  прозрачные  озёра.  Для  всех  зеленеют  и  шумят  леса,  для  всех  поля  приносят  свои  урожаи,  для  всех  цветут  цветы,  также  одинаково,  как  у  всякого  человека  есть  своё  детство.  Но  в  капиталистическом  мире  жизнь  не  всех  наделяла  благами  природы.  Одним  она  была  родной  матерью,  брала  в свои  объятия,  ласкала  их  и  раскрывала  перед  ними  все  свои  богатства  и  красоту.  У  таких  детство  было  счастливое.  Для  других  жизнь  была  мачехой,  отворачивалась  от  них  и  закрывала  своей  тенью  все  богатства  и  радости.  Они  жили  в  нужде,  не  ощущая  всех  прелестей,  что  давала  сама  природа.  Детство  их  было  убогое,  некрасивое.  У  Серёжи  Михайлова  тоже  было  детство,  но  оно  было  исковеркано  жизнью  так,  что  он  сам  его  не  мог  заметить.  Жизнь  проходила  мимо,  зацепила  краешком,  и  разбило  его.  Это  было  детство  суровое,  холодное  и  голодное,  в  лаптях,  с  сумой  за  плечами.   Стояла  на  дворе   осень  1918  года  с  холодными  морозными  ветрами,  и  уже  начинали  бушевать  метели.  В  ту  осень  отец  Серёжи  приехал  с  заработков  из  города  почти  раздетым,  без  каких  либо  вещей,  больной.  Лицо  его  было  бледное  несколько  желтоватое,   как  бы  сделанное  из  воска.  Глубоко  запавшие  глаза  были  печальные  и  смотрели  безнадёжно,  с  тоской,  на  всё  окружающее.  Окончательно  он  слёг  в  постель,  в  которой  провалялся  недели  четыре  и  умер,  оставив  Пелагеи,  пять  человек  сирот
    Серёжа  отца  своего  почти  не  помнит.  В  памяти  не  отпечатались  черты  лица  его,  и  только  тускло – тускло,  где – то  в  уголке  мозга,  сохранились  отблески  его  большой  лысины.  Помнил  ещё  Серёжа  и   то,  как  отец  когда  жил  дома,  часто  давал  ему  №  или  %  копеек  и  посылал  к  лавочнице  Надежде  или  торговцу  Ерохе,  а  он    приносил  ему  пачку  махорки,  маленькую  книжечку  курительной  бумаги  и  коробку  спичек.  Иногда  Серёже  перепадала  и  конфетка  в  придачу.  Да  как  в  зимнее  вечера  ходил  с  отцом  играть  в  лото,  где  мужики  вынимали  из  сумки  шарики  с  красными  цифрами  и  давали  им  смешные  клички:  13-чёртова  дюжина,  77 – топорики,  2 -  Дунька  Кулакова,  55 – петушком,  69 – свиньи,  21 – очко,  22 -  перебор,  11 -  барабанные  палки,  15 – пятиалтынный,  10 – десятский,  33 –жиды  иерусалимские,  66 – сани,  88 – свёрстки,   90  - дед  девяносто  лет  и  т.д.  Но  больше  всего  сохранился  в  памяти  Серёжи  момент,  когда  однажды,  учась  во  втором  классе,  чуть  не  подвёл  отца.  Как – то  отец  перебирал  вещи  в  саквояже, с  которым  приехал  с  заработков  из  города,  Сережа  увидел  аккуратно  сложенные  листки  бумаги,  отпечатанные  только  с  одной  стороны,  и  подумал:    «  Вот  бы  мне  пригодились  решать  задачки».  А  потом  в  один  из  дней  забрал  их  с  собой  в  школу.  На  уроке  арифметики,  ничего  не  предвидя  плохого,  вытащил  бумагу,  взятую  у  отца,  и  принялся  решать  примеры  заданные  учительницей  Антониной  Ивановной. Один  из  листков  дал  своей  однокласснице  Нюрке  Исаевой,  с  которой  дружил  в  школе  и  частенько  помогал  ей  задачки  решать,  а  она   его  угощала    иногда  булками  или  белыми  блинами,  которые  приносила  из  дома.  Несмотря  на  то,  что  у  Антонины  Ивановны  было  четыре  класса,  она  успевала  наблюдать  и  смотреть  за  всеми,  кто  как  ведёт  себя и  занимается  на  уроках.  Подойдя  к  передней  парте,  за  которой  сидел  Серёжа  Михайлов,  глянула  на  его  листки  со  стройными  столбиками  решаемых  примеров,  да  как  закричит  на  него:  "Ты  где  это взял? "– Схватила  листки  с  парты  и  принялась  рассматривать  их.  Глаза  её  при  этом   как   бы  расширились,  стали  большими,  и  в  них  засверкала  злость  и  ужас.  А  чёрные,  узкие,  дугообразные  её  брови  поднялись  кверху,  как  бы  подпрыгнув.  Серёжа  стоял  неподвижно  за  партой  растерянным   и  молчал. 
 -  Я  спрашиваю,  где  ты  взял  эти  бумаги?  Отвечай!
-  Антонина  Ивановна,  это  только  черновики,  я  перепишу  их  в  тетрадь -    сказал  Серёжа,   не  понимая  в  чём  дело.
 -  А  ну!  Забирай  свою  сумку  со  всеми  книжками  и  бумажками  и  быстро  в  учительскую! - приказала  Серёже  учительница.  Собирая  в  сумку  книжки  и  тетради  со  всеми  бумагами,  Сережа,  всё  ещё  не  понимая,  думал:  « Почему  на  него  озлилась   никогда  не  ругающая  его,  Антонина  Ивановна?  И  за  что  она  его  сейчас  ругает?"  А  Антонина  Ивановна  стояла  у  парты  со  строгим  видом  и  понукивала.  Такой  строгой  никогда  Серёжа   не  видел  учительницу.  Затащив  Серёжу  в  учительскую,  Антонина  Ивановна  вытряхнула  на  стол  всё,  что  было  в  сумке  у  Серёжи,  из  неё  высыпались  книги,  тетрадки,  карандаши,  ручка,  листки  бумаги,  да  солёный  огурец  с  куском  хлеба.  Антонина  Ивановна  отобрала  все  листки  бумаги  с  напечатанным  текстом  на  одной  стороне,  что  Серёжа  взял  у  отца  в  саквояже  и  начала  тщательно  перелистывать  каждую  книгу  и  тетрадь.  Потом  осмотрела  все  Серёжины  карманы  и  посадила  его  на  стул  у  стола.  Здесь  она  уже  не  кричала,  как  в  классе,  а  тихо  и  спокойно  спрашивала: 
  - Кто  тебе,  Серёжа,  дал  эти  бумажки? -  показывая  на  листки,  напечатанные  с  одной  стороны.
 - Расскажи  мне,  не  бойся!  тебе  ничего  не  будет  за  это.   Серёжа  молчал  и  думал:  «Значит  бумаги,  которые  взял  у  отца,  какие – то  важные,  если  Антонина  Ивановна  так  сильно  за  них  допытывается.  Может  ещё  влетит  за  них  и мне,  и  отцу».  Сообразив  так  про  себя,  Серёжа  рассказал  Антонине  Ивановне:   Шёл  сегодня  в  школу  и  нашёл  эти  листочки на  мосту, думаю,  пригодятся  решать  задачки.  А  что  в  них  такое  пропечатано,  не  знаю,  не  читал  я  их.   Антонина  Ивановна  отнеслась  с  недоверием  к  объяснению  Серёжи  и  продолжала  неотступно  расспрашивать.  Угрожала  выгнать  из  школы,  если  он  не  расскажет. Пришёл  в  школу  поп – отец  Василий  и  Антонина  Ивановна  начала  показывать  ему отобранные  у  Серёжи  листки, высказав:  "Посмотрите, батюшка,  чем  Серёжа  Михайлов  занимается!"  Потом  они  зашли  за  переборку  в  спальню  Антонины  Ивановны и  о  чём-то  шептались.  Выйдя  из  спальни,  отец  Василий  подобрал  спустившиеся  на  лоб  косички   своих  длинных  волос,  громко  высморкался,  и  утёрся  платком, вынутым  из  кармана  подрясника;  сел  у  стола  на  стул  рядом  с  Серёжей  и,  заглянув  ему  в  глаза  подкупно,  со  сладчайшей  улыбкой  на  лице,  сказал:  "Серёжа  знает  заповедь  Господню  врать  нельзя,  и  он  нам  сейчас  всё  расскажет,    где  взял  антихристовы  листовки.  Но  это  Серёжу не  смутило, а  ещё  больше насторожило его.  К  отобранным  листкам,  названными  батюшкой  антихристовыми  листовками,  у  Серёжи  проявился  интерес,  и  они  ему  теперь  казались  какими-то  таинственными  и  зловещими.  Сколько  ни  расспрашивали,  как  бы  ни  запугивали  Антонина  Ивановна  с  отцом  Василием,  ничего  не  могли  допытаться  у  Серёжи.  Он  одно  твердил:   «Нашёл  эти  бумаги  на  мосту».  Поп  даже  стал  злобствовать:  "Вот  почему  он на  уроках  закона  божьего  задаёт  мне  вопросы, неугодные Богу!  Тут  не  иначе  …  мальчишку  запутали  в  тёмные  дела!  Нам  с  вами,  Антонина  Ивановна,  в  этом  не  разобраться  без  Ивана  Васильевича  Карпова", - сказал  он.  Долго  не  отпускали  Серёжу  из  учительской.  Кончился  один  урок,  второй, а  он  всё  сидел  в  учительской,  молча, задумавшись,  только  всё  время  подёргивал  нос,  уткнувшись  в  газету  «Русское  слово»,  разостланную  на  столе.
    Серёжа  думал:  «Что  это  за  антихристовы  листовки  и  почему  он  их  не  прочитал?    В  какие  тёмные  дела  он  впутался?  Кто  такой  Иван  Васильевич  Карпов,  и  что  он  может  с  ним  теперь  сделать?» Так  сидел  Серёжа  до  конца  всех  уроков.  Разошлись  из  школы  по  домам  все  школьники  и  только  остались  те,  кто  был  оставлен  без  обеда,  да  поп  Василий  не  уходил,  сидел  в  учительской  и  разговаривал  с  Антониной  Ивановной,  в  ожидании  кого – то.  Потом  в  дверь  учительской  кто-то  постучал.  Антонина  Ивановна  крикнула: "Войдите!"  Появился  волостной  стражник,  тот,  которого  часто  Серёжа  видел,  когда  он  проходил  мимо  их  дома  в  волостное  правление.  Им  не  раз  пугал  ребятишек  дед,  а  они,  увидев  его,  прятались  под  крыльцо. 
   -  Вот  и  Иван  Васильевич! Здравствуйте!  Мы  вас  давно  ожидаем – воскликнула  Антонина  Ивановна,  увидев  вошедшего  стражника.  Серёжа  тогда  понял  и  про  себя  подумал:  «Вот  кто  такой  Иван  Васильевич  Карпов!»  И  начал  осматривать  его  с  ног  до  головы. Да  так  всматривался,  как  будто  запоминал  каждую  чёрточку  в  его  лице  и  разгадывал,  что   он  думает  о  нём.  Карпов  был  одет  по  форме: на  нём  была  шапка  с  кокардой,  шинель, затянутая  ремнями, в  ремне,  перекинутом  через  плечо, на  груди  торчал  свисток. На  левом  боку  у  него  висела  шашка  и  кожаная  сумка,  из  которой  он  вынимал  какие – то  бумаги,  а  на  правом  висела  кобура,  из  которой  торчал  «наган»  со  шнурком.  Лицо  его  было  красное,  скуластое. Пухлые  щёки  торчали,  как  красные  яблоки.  Большие  серые  глаза,  как  у  кота, с  красными  вывороченными  веками, мясистый  нос  и  чёрные  большие  усы,  закрученные  кверху,  с  широкими  чёрными  бровями  делали  его  строгим  и  страшным.  От  этого  Серёже  становилось  как -  то  боязно.
    Антонина  Ивановна  приказала  Серёже  выйти  в  коридор. – Погуляй  там,  да  только  смотри  не  уходи! -  Закрывая  дверь,  предупредила  она.  Прошло  немного  времени  и  Серёжу  позвали  в  учительскую  обратно.  Стражник  Карпов,  покручивая  усы,  стал  задавать  Серёже  вопросы.
 - Как  тебя  зовут?
 - Серёжа.
 - Сколько  тебе  лет?
 - Девять.
 - Кто  твой  отец?
 - Михайлов  Михаил  Иванович.
 - Это  твой  дед   Иван  Егорович?
 -  Да.
 - Знаю,  человек  он  порядочный.
  - Религиозный, -  добавил  поп  отец  Василий.
   - А  вот  отца – то  его  я  что – то  не знаю -  продолжал  Карпов,  - позвать его  сюда  надо!
Расскажи нам,  Сергей,  где  ты  взял   вот  эти  листовки?  - показывая  на  «антихристовы  листовки»,  сказал  он.  Серёжа, поддернув  сопли  в  носу,  стал  рассказывать  так,  как  объяснял  учительнице  Антонине  Ивановне  и  попу.  Говорил  он  спокойно  и  уверенно.
 – Врёшь  ты!  Такие  бумаги никто  разбрасывать  не  станет, - сказал  стражник
  - А  я  почём  знаю, …  может,  их  кто  потерял,  только  их  я  нашёл  на  мосту.  Они  лежали,  трубочкой,  и  я  не  знал,  что  это  антихристовы  листовки,  -  ответил  Серёжа  и  опустил  голову.
  - Как  ты  сказал?  Антихристовы  листовки!  Откуда  ты  знаешь  об  этом?  -  с  ещё  большим  пристрастием  стал  допрашивать Карпов.
 - Батюшка  говорил,  что это  антихристовы  листовки.  А  я  их  не  читал  и  не  знаю,  чьи  они.  Взял  их  задачки  решать, - сказал  Серёжа.
 - Если  ты  не  расскажешь, я  тебя  и  твоего  отца  посажу  в  холодную! Кутузку  с  решётками  видел  в  волости? 
Серёжа  мгновенно  вспомнил,  как  в  холодной  кутузке,  с  разбитым  окном, за  решёткой  сидел  цыган  и  просил  принести  ему  хлеба.  А  один  раз  видел  там  женщину  с  маленьким  ребёнком,  который  стоял  на  окне,  уцепившись  обеими  рученьками  за  решётку  и  по  своему,  по-цыгански  лепетал.  Жаль  его,  было  Серёже.  Вспомнил  это,  страшно  стало,  и  у  него  из  глаз  покатились  слёзы  на  его  холщёвый  пиджак,  покрашенный  ольховой  корою.  Вдруг  отворилась  дверь,  и  в  учительскую  вошёл  отец  Серёжи,  и  он  ещё  пуще  заплакал.  А  сам,  чтобы  отец  догадался,  о  чём  его  спрашивают,  громко  стал  говорить:   "Никто  мне  их  не  давал – на  мосту  нашёл!"  Стражник  Карпов,  нахмурив  свои  широкие  чёрные  брови, стал  объяснять  отцу  Серёжи  об  отобранных  у  него  в  школе  листовках,  А  затем,  повысив  голос,  сказал:  " Мы  это  так  не  оставим!  Отвечать  вам  придётся,  Михаил  Иванович!  А  сына  вашего,  очевидно,  из  школы  выгонят.  Дела  тут  серьёзные … крамольные -  тюрьмой  пахнут!"  Михаил  Иванович  был  малограмотный,  но  человек  бывалый.  Хотя  от  политики  был  далёк  и  листовки  подобрал  в  Екатеринославе  из  любопытства,  теперь  понял,  что  дело  пахнет  керосином.  Мысленно  стал  ругать  себя:  зачем взял  и  привёз  листовки.  А  Серёжу  за  то,  что  их  утащил,  готов  был  тут  же  избить.  Но  прояснилось  сознание, и  в  голове быстро  мелькнула  другая  мысль:  "Молодец  Серёжа!  Ловко  придумал – нашёл  на  мосту,  и,  обращаясь  к  стражнику,  сказал:  "Господин  стражник,  за  что  же  отвечать,  ежели  мальчишка  нашёл  эти  бумаги  на  мосту.  Мальчишка  маленький -  совсем  без  понятия,  вы  сами  видите,  вишь,  говорит,  взял  бумаги  задачки  решать". Стражник  окинул  строгим  взглядом  Михаила,  помолчал  немного  и  сказал: "Посмотрим!  Кто  с  понятием, а  кто  без  понятия  такими  делами  занимается,  и  народ  баламутит  против  царя  батюшки!  -  затем  промолвил: "Идите  с  сыном  домой,  а  завтра  явитесь  в  волостное  правление  ко  мне",  и  стал  укладывать  свои  бумаги  в  сумку.  Серёжа  шёл  с  отцом  домой  молча.  Только  отец  ему  пригрозил:  - Я  ещё  с  тобой  поговорю  дома!  –   Серёжа  подумал: «Будет  теперь  лупка!» Но  о  чём  думал  Серёжа  -  этого  ничего  не  случилось.  Отец  объяснил  дома,  что  Серёжа   шёл  в  школу  и  нашёл  на  мосту  какие – то  запрещённые  бумаги,  и  за  этим  его  вызывали  в  школу. " Маленькое как  будто   недоразумение,  а  неприятность  большая -  таскать  будут!" – Сказал  Серёжин  отец.  Пелагея,  мать  Серёжи, заохала -  заахала: "Вот  ещё  напасть,  какая!  Как  бы  ещё  в  тюрьму  не  посадили  тебя, Михаил".  Михаил  задумался,  а  потом  промолвил:   "Вот  завтра  посмотрим,  что стражник  скажет,  в  волостное  правление  вызывают.  Хныкать  тут  нечего – доказательств  у  них  нет. Не  может  быть,  чтобы  посадили  за  то,  что мальчишка  бумаги  нашёл".  Долго  таскали  отца  Серёжи  на  допросы  в  волостное  правление  и  к  приставу  в  уездный  город.  И  Серёжу  раза - два  в  волость  звали  вместе  с  отцом.  Но  кончилось  всё  благополучно.  Если бы  ни  этот  случай,  врезавшийся  в память  на  всю  жизнь,  нечего  бы  было  вспоминать  Серёже  о  своём  отце.
    Серёжа  в  школе  учился  хорошо  и  сидел  на  передней  парте,  у  доски,  вместе  с  Нюркой  Исаевой и  Шуркой  Книптиным -  сыном  попа.  Оба  они  одевались  хорошо.  Для  книг  и  школьных  принадлежностей  у  них  были  кожаные  школьные  кошели (ранцы).  А  на  завтрак  в  школу  они  всегда  проносили  мясо, яйца, белые  вкусные  пирожки  и  блинчики,  булки  и  конфеты. А  у  него,  Серёжи,  были  пиджак  и  сумка  холщёвые,  которые   пошила  ему  сама  мать.  Да  и  на  завтрак  у  него  были  только  брюква  пареная  или  свекла  вареная, солёные  огурцы  с  картошкой,  да  кусок  чёрного  хлеба.  Редко  приходилось  лакомиться  лепёшками  с  коноплёй.  Смотрел  Серёжа  как  Нюрка  Исаева.  И  Шурка  ели  вкусные  белые  пирожки, мясо,  конфеты  и  завидовал  им.  Бывало,  сядет  есть  хлеб  со  свеклой  и  обида  его  прошивает. Как – то  в  Великий  пост,  на  уроке  закона  божьего  поп – отец  Василий  объяснял  о  соблюдении  постов,  исповеди  и  причастия,  Серёжа  поднял  руку  и  задал  вопрос:  " А  вашему  Шурке  можно  кушать  постом  мясо  и  яйца?"   Поп  посмотрел  косо  на  Серёжу,  взял  линейку,  лежащую  на  столе,  и  ею  стукнул  его  по  лбу.  А  потом,  молча,  взял  за  ухо  и  поставил  у  доски  на  колени. Стоит  на  коленях Серёжа  и  зло  его  берёт  на  попа:  «Я  ведь  только  правду  сказал, а  он  на  колени  поставил -  не  любит  правды  Косматый!»   После  этого  Серёжа  невзлюбил  попа  и  не  стал  заниматься  уроками  Закона  божьего.  За  это  не  раз  отец  Василий  Серёжу  оставлял  без  обеда.   
   Всю  страстную  неделю  в  Великий  пост  школьников  водили  строем  в  церковь  к  всенощной  на  моление.  В  эти  дни  второй  класс  говел  и  исповедовался  у  попа.  Серёжа  шёл  тогда  в  первый  раз  на  исповедь  к  попу  и  боялся.  Готовясь  к  исповеди,  Серёжа  не  один  раз  обращался  к  матери  и  бабушке  с  расспросами:
 -  Что  делают  на  исповеди?
 -  Грехи  батюшке  отдают, - сказала  бабушка.
 -   А  как  их  отдают? 
 -  Батюшка  будет  спрашивать,  в  чём  нагрешил,  и  ему  надо  покаяться,  тогда  Бог  простит  все  грехи – поясняла  бабушка  Серёже.  -  Что  батюшка  спросит,  на  всё  отвечай  «грешен  батюшка», - научала  мать.   
  В  день  исповедания  целый  день  Серёжа  ничего  не  ел – говел.  Когда  перед  вечером  зазвонили  колокола  на  церковной  колокольне  к  всенощной,  Серёже  стало  тревожно  и  боязно,  точно  он  собрался  не  в  церковь,  а  на  допрос  к  стражнику  Карпову.  Шёл  он  в  церковь  с  большой  неохотой. С  одной  стороны,  его  мучила  боязнь  предстоящей  исповеди  у  попа,  а  с  другой - страсть  кушать  хотелось.  Только  Серёжа  отошёл  от  дома,  соседская  собака  Жучка  подбежала,  и  начала  у  его  ног  увиваться.  Играя,  она  то - бросится  обнимать  лапами,  то  подпрыгнет  как  мячик  и  отскочит  наперёд,  ляжет,  хвостиком  виляет  и  весело  взвизгивает.  Серёже  было  не  до  игры, шёл  задумчиво  и  не  обращал  внимания  на  заигрывания  Жучки,  только  подумал: «Хорошо  тебе  играть  и  хвостом  вилять!  Наверно  зажралась – вот  и  прыгаешь!»  Когда  он  подошёл  к  дому  попа  Книптина,  пришла  в  голову  мысль: «А  что  если  поп  на  исповеди  опять  будет  спрашивать  про  антихристовы  листовки?  Тоже  говорить  грешен?  Нет,  дудки!   Пусть  и  не  думает,  чтоб  я  сказал -  ни  за  что!  Лучше  с  грехом  быть,  чем  в  кутузке  холодной  сидеть. У  дома  попа  Серёжа  встретил  Шурку  Книптина,  отвинчивающего  коньки  с  валенок,  который  позвал  его: Зайди  к  нам!  Я  только  покушаю,  и  вместе  пойдём  в  церковь.  Зайдя  в  дом,  Серёжа  стоял  у  порога  и  смотрел,  как  Шурка  кушал  жареного  гуся  с  картошкой  и  пил  молоко.  У  Серёжи  от  этого  аж  слюни  потекли.  А  из  зала  доносились  звуки  музыки;  кто – то  играл  на  пианино  песенку: Во  поле  берёзонька  стояла,  люли,  люли  стояла,  как  бы  аккомпанируя  переливавшемуся  звону  церковных  колоколов.  Серёжа  не  удивился,  увидев,  что  Шурка  ест  мясо  постом потому,  что  до  этого  постоянно  видел,  как  он  мясо и  яйца  ел  в  школе,  да  ещё  за  него  от  попа  ему  линейкой  по  лбу  попало. А  сейчас  он  сказал  Шурке: 
 -  Грешно  же  кушать  мясо  постом,  да  ещё  в  страстную  пятницу,  а  ты  кушаешь!
 -  Вам  грешно,  а  мне  нет, -  ответил  самодовольно  Щурка,  облизывая  сальные  пальцы,  -  Наш  папа  поп,  и  потому  нам  можно  кушать  мясо  всегда,  когда  захочешь! – утвердительно  объяснил  Шурка.   Серёжка  потом  не  раз  думал,  почему  им  можно  скоромное  кушать  постом,  а  ему  и  другим,  как  он,  нельзя. 
  На  исповеди  у  попа  ничего  страшного  не  оказалось,  как  представлялось  Серёже.  Подходили  по  двое – по трое  ребят  сразу,  батюшка  накладывал  их  золотистым  с  крестом  фартуком,  таким  же  пёстрым,  как  риза  на  нём  и  задавал  вопросы  совсем  простые:  молились  ли  богу,  почитаете  ли  вы  родителей,  не  воруете  ли?  Все  отвечали  хором:   "Грешен  батюшка!"  Поп  крестил  рукой  над  головами и  протяжно  гнусавил:  " Да  простит  вам  Бог  грехи  ваши!  Аминь". 
  Придя  домой,  Серёжа  рассказывал  бабушке:
  - Совсем  не  страшно  на  исповеди.    
  -  Отнёс  батюшке  грехи,  а  теперь  садись  кушать, -  сказала  бабушка.
  -  Ах,  какой  вкусный  суп  с  грибами,  когда  есть,  захочешь! - кушал  Серёжа  и  расхваливал  суп.
                V1.   Первый  праздник  Октября  в  школе.
    Октябрьская  революция  застала  Серёжу  в  3-м  классе.  Известие  о  свершившейся  революции  в  село  Мочулки  пришло   не  сразу.  Однажды  учительница  Антонина  Ивановна  зашла  в  класс  в  весёлом  настроении, с  красным  бантом  на  груди:  Все  школьники  встали,  как  всегда,  приветствуя  учительницу,  и  приготовились  на  молитву,  которой  каждый  день  начинались  занятия  в  школе.  Но  Антонина  Ивановна  громко  объявила:
  -  Дети,  молитвы  сегодня  не  будет!  Заниматься  тоже  не  будем.
Все  стали  разом  садиться,  загремели  партами,  зашумели.   Каждому  хотелось  знать,  что  случилось.
  -  Тише, тише, дети!  Слушайте,  что  я  вам  сейчас  расскажу!   И  начала:    25  октября (по  старому  стилю)  1917  года,  под  руководством  большевиков,  во  главе  с  Лениным,  восстали  рабочие,  солдаты  и  матросы  Петрограда  и  свергли  власть  буржуев,  и  теперь  у  нас в  России стала   власть  рабочих  и  крестьян  и  называется  она  Советской.
Теперь  людям  будет  жить  лучше,  свободно.  Этот  день  будет  всегда  всенародным  праздником – Великой  Октябрьской  Социалистической  Революции.  Вот  и  мы  с  вами  будем  отмечать  этот  праздник;  пойдём  все  строем,  с  лозунгами  и  флагами  на  митинг.  Закончила  Антонина  Ивановна  словами:   "Да  здравствует  Социалистическая  Революция!  Да  здравствует  Советская   власть!"  и  зааплодировала,  Вслед  за  ней  шумно  аплодировали  все   ученики  школы.  Такого  праздника  в  школе  ещё  никогда  не  было.  Это  было  необыкновенной  новостью,  большим  событием
    Весть  о  революции  ученики  школы  встретили  с  большой  радостью,  как  что-то  новое,  хотя  сами  ещё  многого  недопонимали.  Она,  как  бы,  приподнимала  всех,  всколыхнула  детские  души  и  охватила  чувством  радости,  какой-то  особенной,  небывалой. 
    Школа  в  тот  день  весело  шумела,  как  потревоженный  улей  пчёл.  Дети  то  и  дело  подбегали  к  Антонине  Ивановне  и  раскрашивали:  "А  кто  такой  Ленин?  Кто  такие  большевики?" Антонина  Ивановна  объясняла  им  коротко  и  просто:   "Большевики  это  передовые  рабочие,  которые  совершили  революцию,  а  Ленин - их  руководитель".  А  потом,  чтоб  не  надоедали  ей  с  вопросами,  она  сказала:  " Дети,  в  другой  раз,  я  вам  расскажу  о  Ленине  и  о  большевиках.  А  сейчас  готовьтесь  на  митинг".
    Кто  писал  лозунги  красными  чернилами  на  листах  бумаги,  наклеенных  на  картон,  и  приделывали  к  длинным  палкам.  Кто  мастерил  флаг  из  красной  материи,  которую  где – то  достала  Антонина  Ивановна;  А  многие  ребята  успели  сбегать  домой  и  приколоть  на  грудь  красный  бант,  как  у  Антонины  Ивановны.
    Серёжа  шел  домой  с  митинга  весёлый,  радостный,  с  новостями,  каких  никто  никогда  не  слышал.  На  крыльце  встретил  его  дед  и  стал  с  усмешкой  спрашивать: "Ну,  расскажи,  Сергей, как  вы  нынче  ходили  с  большевиками  и  хоругвями   антихристу  Ленину  молились?"   Серёжа  не  ожидал  этого,  растерялся  и  сразу  не  знал,  что  деду  ответить.  Он  стоял  и  молчал,  как  бы  осмысливая,  что  сказал  дед.  А  потом  произнёс:  "Вот  и  неправда,  что  вы  говорите!  Большевики  и  Ленин  буржуев  прогнали -  без  них  будет  лучше  людям,  говорила  учительница".  Дед,  послушав  это,  заругался  и  плюнул.  А  Серёжа  зашёл  в  хату  и  стал  размышлять:  Дед  назвал  Ленина  антихристом.  Значит  листовки,  которые  брал  у  отца  в  саквояже,  были  от  Ленина.   
                V11.   Когда  кусок  хлеба  застревает  комком  в  горле.
С  революцией  в  селе  Мочалках  появились  новые  организации:  Сельский  Совет,  Комитет  бедноты,  Кредитное  товарищество, Потребкооперация, а  в  здании,  где  было  Волостное  Правление,  стал  Волисполкомом.  Бывший  сельский  староста  Карпуха,  поп -  отец  Василий  и  Иван  Егорович -  дед  Серёжи  Михайлова теперь  затесались  в  активисты  по  организации  волостного  кредитного  товарищества  и  пробрались  в  его  правление.  Эти  «благодетели»  в  товариществе  нашли  для  себя  тёпленькое  место  и  всё  что  можно  тянули  себе.  Как – то  раз  Иван  Егорович,  вместе  с  попом – отцом  Василием  похитили  из  кредитного  товарищества  по  два  мешка  муки.  Серёжа  не  мог  знать  этого, но  он  видел,  как  дед  привёз  домой  муку.  А  на  другой  день,  идя  из  школы,  зашёл  к  сапожнику  дяде  Ване,  куда  часто  заходил  и  до  этого.  Дядя  Ваня  был  человек  весёлый,  шутник, и  это  нравилось  Серёже.  Часто  он  угощал  его  мочёной  антоновкой,  картофельными  лепёшками, а  иногда  и  сажал  за  столом  обедать.  В  этот  раз  дядя  Ваня  угощал  Серёжу  картофельными  лепёшками  с  коноплёй  и  спросил  его:
   -  А  ваши,  Сергей,  дома  пекут  такие  лепёшки?
   -  Пекут,  - ответил  Серёжа.
    -  А  где  же  муки  берёте?
    -  Дед  вчера  ночью  привёз  два  мешка  из  товарищества.
Сережка,  рассказывая  об  этом,   бахвалился,  что  он  всё  знает,  а  дядя  Ваня  посмеивался  и  себе  на  ус  мотал.  Однажды  после  этого  Серёжа  пришёл  из  школы  домой -  попал  как  раз  к  обеду -  сел  к  ребятам  за  низенький  детский  столик, а  хлеба  на  столе  не  оказалось.  Подойдя  к  матери,  которая  сидела  за  столом  взрослых, и  попросил  хлеба.  Дед  отрезал  дольку  хлеба  и злобно  бросил  в  лицо  Серёжи:
    -  На   ржи!  Да  чтоб  ты  подавился  им,  чертёнок  косоглазый!  Хлеба  просишь,  а  на  деда  брешешь  дяде  Ване!    Серёжа  с  испугом  отбежал  от  стола,  заплакал  и  ушёл  в  чулан,  без  обеда. А  кусок  хлеба  валялся  на  полу,  как  камень,  брошенной  в  собаку.
     -  Ох!  мгновенно  вскрикнула  мать  Серёжи  и  умолкла,  как  будто  в  горле  её  комом  застрял  хлеб.  Ложка  выпала  из  её  руки  и  упала  на стол.  Потом  она  залилась  слезами  и  пошла  от  стола,  рыдая.  Вслед  за  ней, с  плачем,  поднялись  из – за  стола  взрослые  сёстры  Серёжи  Настя  и  Марфуша.  Только  маленькая  пятилетняя  сестрёнка  Фрося  сидела  неподвижно  за  столиком,  как  бы  замерла,  уставив  свой  испуганный  взгляд  на  шумевшего  деда.
    После  смерти  мужа  Пелагея  со  своими  детьми  в  доме  Михайловых  стала  совсем  чужой.  Иван  Егорович  считал  их  не  иначе,  как  нахлебниками  и  большой  обузой.  Всё  чаще  и  чаще  теперь  он  набрасывался,  как  цепной  пёс,  на  Пелагею  и  на  её  детей  со  всевозможными  придирками, точно  видя  в  них  причины  порождения  всех  недостатков  в  хозяйстве.  Попрекание  куском  хлеба  стало  обычным  явлением   у  Ивана  Егоровича. Не  раз  он  кричал  на  Пелагею: "Ты, думаешь, я  твою  ораву  кормить  буду?  На  черта  вы мне  сдались,  нахлебники!"
    Жизнь  в  такой  обстановке,  Пелагея  всё  больше  и  больше  испытывала  чувство  безысходности.  Поэтому  она  молчала,  в  тяжёлых  душевных  переживаниях  переносила  все  обиды  свёкра,  какие  бы  ни  причинялись  ей  и  её  детям,  и  только  в  слезах  она  находила  себе  утешение.   Желая  смягчить  свою  участь,  Пелагея  вместе  с детьми,  старалась  работать  день  и  ночь  и  во  всём  угождать  свекру.  Горе,  которое  испытывала Пелагея после смерти  мужа,  постоянные упрёки,  придирки  и  оскорбления  свёкра,  её  душевные  переживания,  порождавшие  безнадёжность  и  слёзы,  в  доме   Михайловых  теперь  никого  не  тревожили  и  не  вызывали  сочувствия.  Все  были  безразличны  к  этому,  а  невестка  Дуня  и  её  муж  Василий  даже  радовались  этому.   Всеми  своими  отношениями,  поступками  они  говорили: «Вот -  вот,  теперь  зависишь  от  нас,  попросишь  помощи -  в  ноги  нам  будешь  кланяться!»   Один  только  деверь  Сергей  Иванович,  считавший  себя  крёстным  отцом  Серёжи,  понимал  все  тяжёлые  душевные  переживания  и  нужды  Пелагеи  и  в  какой – то  степени  разделял  её  горе  и  участь.  Сергей  Иванович  служил  уже   в  Красной  Армии  в  Петрограде.  Желая  помочь,  осенью  1918  года,  отъезжая  к  месту  службы,  он  забрал  с  собой  в  Петроград  дочку  её  Марфушку,  17  лет,  которую  очень  любил  за  её  ласковое  отношение,  уважительность  и  трудолюбие.  Там  он  её  устроил  на  работу  санитаркой  в  одну  из  больниц  на  11-й  линии  Васильевского  острова,  где  работала  сестра  его  жены  Екатерина  Дубинина.  Отъезд  Марфушки  в  Петроград сохранился  в  памяти  Сергея  так,  как  будто  это  было  вчера.  Образ  этой  милой  простой  и  скромной  девушки  с  русыми  косами  стоит  перед  его  глазами  вот  и  сейчас.  Сколько  радости  было  в  её  быстрых,  полных  огня  глаз!  Она  тогда  не  ходила, а  бегала  вприпрыжку,  как  сорока,  готовая  вспорхнуть  и  полететь в  далёкий,  заманчивый,  ещё  неведомый  мир. Мысли  о  том,  что  она  уезжает  из  деревни  в  город  Петроград  порождали  у  неё  самые  лучшие,  светлые  чувства.  Пелагея,  провожая  Марфушку,  плакала  и  в  её  слезах  одновременно  отражались  два  чувства – жалость  и  радость.  Жалость,  потому,  что  она  с  ней  прощается  и может  быть,  никогда  больше  не  увидится.  Радость  потому,  что  она  питает  надежды  увидеть  её  своей  помощницей,  человеком,  вышедшем  в  люди.
    Серёжа  увивался  около  Марфушки  и  просил:  "Ты  мне  пришли  хорошие  штаны  и  сапоги".  Марфуша  поцеловала  его,  сказала:  "Обязательно,  обязательно  пришлю. Он  неимоверно  радовался  и  улыбался.  Как  писала  потом  в  письмах  Екатерина  Дубинина, «Марфуша  хорошая,  милая  девушка,  как  человек  по  своему  характеру  добрая  и  услужливая.  Хорошо  ухаживает  за  больными -  день  и  ночь  сидит  у  них   у  постели  и  за  это  её  в  больнице  все  любят и  уважают».   
                V111.   «  Незабываемый   1919-й»
      Шёл  суровый  «незабываемый  1919-й  год.  Над  молодой  Советской  республикой  нависли  чёрные  грозные  тучи  гражданской  войны.  Английские,  американские,  французские,  немецкие и японские  интервенты  пытались  задушить  её,  как  новорожденного  младенца  в  колыбели.  Они  всё  туже  и  туже  сжимали  вокруг  неё  железное  кольцо  белогвардейских  полчищ  со  всех сторон.  Шли  упорные  бои  под  Тулой  с  армией  отборных  белогвардейцев  генерала  Деникина,  угрожавшей  сердцу  революции – Москве.
    Оторванная  от  хлебородных  районов  Украины,  Кубани  и  Сибири,  от  угольного  Донбасса,  уральских  железных  руд,  от  бакинской  и  грозненской  нефти  и  других  богатых  районов,  молодая,  ещё  не  окрепшая,  республика  Советов  задыхалась  от  сдавливающей  костлявой  руки  голода,  холода  и  разрухи.  Гигантское  чудовище  смерти -  разруха,  голод  и  холод - разгуливало  властно  по  Земле  и  неумолимо  свирепствовало  по  городам  и  сёлам  нашей  страны,  порождая  на  своём  пути  нищету,  беспризорность,  болезни  и  смерть.  Казалось,  тогда  никому,  даже  самым  сильным,  не  устоять  и  не  спастись  от  этого  смертоносного  чудовища.
  -  «Все  на  борьбу  с  Деникиным!»
  _  «Все  на  борьбу  с  Колчаком!» -  призывала  партия  большевиков,  партия  Ленина. 
Никогда  не  забыть,  как  с  плакатов  РОСТА  на  каждой  улице  уездного города,  в  Волисполкоме  и  сельсовете  села  Мочалок -  всюду  сильная,  внушительная  фигура  красноармейца  с   винтовкой  в  руках,  воплощавшая  в  себе  всю  революционную  страсть,  силу  и  волю  рабочего  класса,  звала  советский  народ  на  борьбу  с  контрреволюцией.  Этот  красноармеец,  как  живой, пронизывая  суровым  взглядом, таящем  в  себе  тревогу  за  судьбу  Родины,  указывая  пальцем,  каждому  встречному,  задавал  вопрос: «Ты  записался  добровольцем?»  «Что  ты  сделал  для  фронта?»   
   И  лучшие  люди  шли  на  фронт,   на  борьбу  с  врагом.  Первыми  шли  коммунисты  и  комсомольцы.  Вот  и  сейчас,  живой  картиной,  ярко  воскресает  в  моей памяти  уход  на  фронт  Гражданской  войны  мочулкинских  коммунистов,  Их  было  всего  трое,  а  разговоров  вокруг  них  было  в  селе  много.  Всё  село  сбежалось  на  горку,  где  у  Волисполкома  проводился  митинг  в  связи  с  их  отъездом.  Всем  хотелось  посмотреть  на  них.  А  они  стояли  с  винтовками  гордо,  а  потом  давали  клятву  беспощадно  бороться  с  врагами   революции.  Серёжа  Михайлов  тоже  толкался  там  среди  взрослых.  Ему  хотелось  узнать:  кто  такие  коммунисты,  что  за  люди  они,  почему  о  них  так  много  говорят.  И  что же,  к  его  удивлению,  оказались  ими  простые  молодые  мочулкинские  парни  Михаил  Потапов,  Мишка  Афанасьев, и  ещё  один  по  имени  Павел.
   В  тот  год  Серёжа  ходил  в  школу  последнюю  зиму.  Отцовы  сапоги  и  брюки,  которые  уже  донашивал,  были  не  по  нём.  Широченный  зад  у  брюк  непомерно  отвисал  сумой,  за  который  ребятушки  дёргали,  насмехаясь.  А  сапоги  с  задравшими  мысами  представляли  собой  лыжи.  Да  и  они  отказывались  служить.  Зима  стояла  холодная  и  длинная,  с  трескучими  морозами. Серёже  она  казалась  особенно  холодной, может  быть  потому,  что  у  него  постоянно  замерзали  ноги  в  холодных  старых  отцовских  сапогах  или  от  того,  что  всегда  был  голодным.  Вечные  лепёшки  с  мякиной  за  эту  зиму  так  опротивели  Серёже,  что  от  них  его  часто  тошнило.
    Каждый  день  больше  года  ждал  Серёжа  из  Петрограда  обещанные  Марфушей  новые  штаны  и  сапоги,  да  так  и  не  дождался.  Как - то   раз,  придя  из  школы, Серёжа  увидел  горько  плачущих  мать  и  сестру  Настю.  Они   голосили  и  громко  причитали.  Узнав  о  смерти  сестры  Марфуши,  он,  никогда  не  плакавший  ранее,  тоже  рыдал.  В  этот  уже  раз  не  думал  о  новых  штанах  и  сапогах,  ему  было  жаль  саму  Марфушу,  такую  милую  сестрицу,  жаль  было  плачущую  мать.  Екатерина  Дубинина,  сообщившая  о  смерти  Марфуши,  в  письме  писала,  что  она  ходила  за  инфекционными  больными,  не  думая  об  опасности,  и  заразилась  тифом.  Смерть  её  вызвала  скорбь  и  сожаление  сотрудников больницы,  где  она  служила.  Главврач  больницы так  любил  её  за  её  хорошую  безупречную  работу,  что  решил  увековечить  память  о  ней  оставлением  в  больнице  её  скелета.   Так  ли  это  было  в  действительности,  никто  из  её  родных  не  знает. 
    После  холодной  длинной  зимы,  которой,  казалось,  и  не  будет  конца  люди  питали  на  весну  много  надежд.  Никогда  так  не  ждали  весну,  как  в  этот  год.  Как  только  появилось  солнце,  люди  обращали  свой  взор  к  нему,  как  к богу,  с  мольбой  о  спасении  от  изнурительного  голода  и  холода.  А  оно  не  спешило.  И,  ни  на  что,  не  обращая  внимание,  медленно,  с  большой  ленью  поднималось  по  ступенькам  времени  в  небесную  высь,  подчиняясь  только  своим  извечным  законам.  Весна  всё  же,  несмотря  ни  на  что,   вступала  в  свои  права.  На  лугах  зазеленела  травка,  появились  первые  цветки, деревья  обрядились  в  свой  зелёный  наряд,  появился  на  лугах  щавель,  и  голодная  детвора  уже  «паслась»  на  лугах,  как  стадо  гусей.   Вскоре  поспела  земляника,  и  появились  грибы.  Голод  отступал,  но  смерть  ещё  ходила  рядом  среди  людей.
     В  селе  Мочулках,  да  и  в  окрестных  деревнях  свирепствовал  тиф  и  дизентерия.  Они  уносили  в  могилы  сотни  людей.  Это  страшное  бедствие  тогда  забрело  и  в  дом  Михайловых.  Болела  почти  вся  семья,  и  только  Серёжа,  его  мать  и  бабушка  ничем  не  болели  тогда,  несмотря  на  то,  что  они  ухаживали  за  больными  без  всякой  предосторожности.  Представьте  себе  на  минуту  крестьянский  дом  в  старой  русской  деревне  с  семьёй  в  22  человека,  из  которых  19  человек  лежат  больные  тифом  и  дизентерией.  Среди  них  мужчины  и  женщины,  взрослые  и  дети,  Одни  бредили,  при  высокой  температуре,  другие  лежали  совсем  без  сознания, а  третьи,  идя  на  поправку,  просили  кушать,  а  дать  им  было  нечего,   кроме  кипятка  и  куска  вичной,  пополам  с  мякиной,  лепёшки.  Когда  поспевал  самовар,  и  его  вносили  в  хату,  больные  спешили  подняться  с  постели  и  бежали  к  самовару  с  кружкой.  У  иных  силы  не  было,  и  они  шли,  перебирая  руками  по  стенкам,  а  оторвавшись  от  стены,  падали.  Серёжка  как – то  в  то  время  рассказывал  и  смеялся,  как  однажды  дед  и  дядя  Сергей,  идя  за  кипятком,  оба  упали  среди  хаты,  и  дядя,  подымая  деда,  говорил:  " Папаш  лезь,  лезь!"  А  лезть – то  было  и  некуда.  В  этом,  конечно,  был  смех  и  горе. Угодить  им  было  трудно – капризничали.  Одни  упрашивали  принести  зелёного  лука  или  кисленького  щавеля,  сырой  холерной  воды,  чего  было  нельзя  давать.  Другие  умоляли  сидеть  около  них  и  бесконечно  брызгать  их  холодненькой  водой.  А  когда  им  не  давали  того,  чего  нельзя,  они  ругались.  Нечего  сказать,  доставалось  от  них,    особенно  Серёжке.
    В  тот  «незабываемый  1919-й»  смерть  унесла  из  семьи  Михайловых  семь  человек. Смерть  Серёжиного  крестного – Сергея  Ивановича  - навсегда  врезалась  ему  в  память.  О  ней  долго  пересказывали  мочулкинские  жители  как  легенду,  Сергей  Иванович  возвратился  из  Красной  Армии  по  болезни  и  служил  уже  волвоенкомом.   Но  свирепствовавшая  в  селе  эпидемия  тифа   свалила  и  его.  Тиф  он  перенёс  сравнительно  легко  и  уже  хорошо  шёл  на  поправку. Захотелось  ему  холодного  молока,  и  мать  его  принесла  из  погреба.  Заболел  он,  после  этого  ангиной,  которая  его  сильно  душила  своим  нарывом  в  горле.  Городская  больница  в  то  время  оказалась  бесполезной  в ней  не  могли  оказать  ему медицинской  помощи.  Возвратился  он,  как  безнадёжно  больной, в  отчаянии.  Время  было  летнее,  день    солнечный.  Сад  у  дома  утопал  в  зелени,  ветви  ранних  яблонь  под  окном.  Под  тяжестью  плодов  они  отвисали,  наклонившись  низко -  низко.  Зелёный  луг  пестрел  всевозможными  яркими  цветами.  Весело  трещали  в  траве  кузнечики.  Жужжали  шмели  и  пчёлы,  порхая  по  цветам.  Птички  пели  песенки  и  громко  кричали  грачи  на  ракитах  за  садом.  Сергей  Иванович,  превозмогая  физическую  и  душевную  боль,  вышел  на  крыльцо,  выходящее  в  сад,  затем, чтобы  в  последний  раз  посмотреть  на  всю  эту  красоту  природы  и  проститься  с  садом  и  со  всем  живущим  в  нём  миром.  Потом,  зайдя  в  хату,  он  снял  с  головы  фуражку  и  со  злобой  бросил  её  на  пол.  Фуражка  бесшумно  покатилась  под  стол.  Попрощавшись  с  женой,  детьми,  матерью,   отцом,  крестником  Серёжкой  и  со  всеми  другими  родными,  кто  был  в  хате,  лёг  на  кровать  и  умер  в  полном  своём сознании.  Он  уходил  из  жизни,  как  бы  куда-то  безвозвратно  отъезжал -  такое  складывалось   впечатление.  А  после  рассказывали,  что  когда  рыли  могилу  другому  из  родственников,  наткнулись  на  его  гроб,  который  открыли  и  увидели,  что  он  лежал  вниз  лицом,  на  голове  были  порваны  волосы  и   были  признаки  того,  что  он  был  похоронен  живым,  затем  в  могиле  очнулся,  его  охватил  ужас,  и  он  рвал  на  себе  волосы  и  перевернулся  в  гробу. 
     Теперь,  спустя  полвека,  далёким  эхом  отзывается  в  сердце  боль  тех  дней,  но  забывать  их  нам,  дорогой  мой  читатель,  нельзя.  Это  была  боль  не  только  Михайловых,  а  целого  поколения  всех  тех  людей,  кто  пронёс  сквозь  тяжёлые  годы  борьбы,  разрухи,  голода  и холода  победу  Великой  Октябрьской  Социалистической  революции  до  наших  дней
                1Х.     Нищенство
    Весна  1920  года  уже  частенько  заглядывала  в  окна;  среди  дня  старательно  пригревало  солнце,  с  крыши  падали  капели  и  висевшие  по  краям  её  сосульки,  точно  отточенные  штыки,  время  от  времени  отрывались  и  падали  со  звоном  в  обледеневшие  лужицы.  В  один  из  таких  дней,  утром,  в  хату,  где  жили  Пелагея  со  своими  детьми  и  её  деверь  Василий  со  своей  семьёй,  зашёл  Иван  Егорович.  Сразу  всё  замерло  в  избе.  Дети,  как  всегда  с  его  приходом,  мигом  притихли  и  по  привычке  попрятались  под  кровать.  Один  Серёжа,  сидевший  на  печи,  оставался  на  месте  и  со  вниманием  следил,  зачем  пришёл  дед.  Он  в  этот  раз  не  был  суровым  и  злобным.  Наоборот,  казался  радушным  и  приветливым.  Окинув  взглядом  избу,  спокойно  повел  разговор  о  разделе  семьи.  " С  сегодняшнего  дня  как  хотите,  так  и  живите,  а  я  вам  больше  не  хозяин.  В  кладовке  есть  ещё  немного  гороху -  получайте,  сколько  достанется,  и  начнём  жить  поврозь,  кто  как  сможет.  По нынешним  временам  мне  такую  ораву  не  прокормить", -   сказал  он  самоуверенно,  как  будто  никто  не  работал,  а  только  он  один  содержал  всю  семью. 
    Получила  Пелагея  по  разделу:  столовую  чашку  гороха,  четыре  деревянных  ложки,  чугунный  горшок,  телёнка  и  одну  хату  на  две  семьи,  совместно  с  деверем  Василием.  С  тем  и  началась  её  самостоятельная,  независимая  от свёкра  жизнь.  Теперь  она  не  могла  представить,  как  она,  деревенская  баба,  беззащитная  вдова,  сможет  жить.  Сумеет  ли  она  прокормить  детей,  не  имея  ниоткуда  помощи?  Куда  пойти?  Где,  что  взять? – когда  нигде  ничего  нет;  кругом  разруха,  голод  и  идёт  ещё  война.  От  этих  думок  ей  стало  страшно  как – то,  и  она  расплакалась.  Казалось, что  её  с  детьми  выбросили  не  из  семьи,  а  из  жизни  вовсе.  Ею  овладело  чувство  страха,  как  человеком,  очутившимся  в  лодке  без  вёсел  и  руля, оттолкнутой  от  берега  бурной  реки,  беспомощного  средь  стихии.  Зато  деверь  Пелагеи  Василий  разделом  был  доволен.  В  то  время  он  уже  устроился  работать  в  городе  заведующим  магазином  потребкооперации.  Каждый  день  таскал  домой  разные  продукты.   Люди  умирали  с  голоду,  а  он  со  своей  семьёй  жил  припеваючи  и  этого  не  знал.  Хлеб  они  ели  хороший  и  вдоволь. Было  у  них  мясо,  масло,  сельди,  сахар,  конфеты.  Когда  семья  Василия  садилась  за  обильный  стол  кушать,  Серёжка  и  Фроська  забирались  на  печку.  Сестре  шёл  тогда  шестой  год.  Сидя  на  печке,  тихо  притаившись,  она  пристально  смотрела  своими  шустрыми  глазенками,  как  едят  вкусные  кушанья,  точно  голодная  собачонка  в  ожидании,  когда  бросят  кусочек  хлеба.  Но  такого  счастливого  случая  для  неё  не  было. Гордые  дядя  Вася  и  тётка  Дуня  никогда  не давали  ей  и  Серёжке  корки  хлеба.  Фроська  и  Серёжка  были  так  воспитаны,  что,  несмотря  на  голод,  никогда  не  брали,  даже  валявшиеся  на  полу  куски хлеба,  сахара  и конфеты,  разбросанные  сытыми  детьми  дяди  Василия.  Последние  часто  похвалялись  сдобными  лепёшками,  булками  и  другими  лакомствами  перед  Фроськой,  Серёжкой  и  соседскими  детьми,  выказывая  перед  ними  гордость.
    Когда  был съеден,  доставшийся  по  разделу,  горох,  средств  никаких  не  было  и  взяться   было  не  за  что,  Пелагее  пришлось  повесить  себе  и  Серёжке  на  плечи  сумы, взять  с  собой  маленькую  Фроську  и  пойти  по  окрёстным  деревням  и сёлам  собирать  милостыню.  Но  больше  всего  приходилось  Серёжке  и  Фроське  нищенствовать  одним.  Первое  время  как – то  боязно  и  совестно  было  ходить  по  домам  и  просить  хлеба.  Бывало,  зайдут  в  дом  и  боятся  слово  сказать -  стоят  и  молчат,  пока  сами  хозяева  не  спросят,  что  им  нужно,  От  стеснения  язык  еле  поворачивался,  чтобы  сказать:  "Подайте  Христа  ради!"  Выговаривали  эти  слова  тихо,  с  заминкой,  растерянно.  Часто  приходилось  получать  вместо  куска  хлеба,  голые  слова: "Не  прогневайтесь,  нечего подать!"  Много  раз  их  обступали  деревенские  ребятишки  и  рассматривали,  как  детей  каких – то  странных  для  них,  чужеродных;  смеялись  над  ними,  дёргали  за  сумки,  а  иногда  какой – нибудь  хулиганистый  парнишка  бросал  на  них  камень.  На  всю  жизнь  запомнилось  с  тех  пор,  как  одна  хорошенькая, чёрненькая,  кучерявая,  маленькая  девочка  лет  пяти,  когда  Сергей  с  Фроськой  стояли  у  порога  их  дома,  прыгала  около   и  дразнила:  "По-би-луж-ки,  по-би-луж-ки,  по-би-луж-ки!"  А  страшней  всего  было  отбиваться  от  собак,  -  рассказывал  как – то  потом  Сергей.  Собак  он  боялся  с  тех пор,  как  однажды  его  потрепала  здоровенная  злая  собака,  когда  ещё  ходил  в  школу. 
  С  каждым  днём  становилось  всё  трудней  и  трудней  выпрашивать  хлеба  и  так  кормиться  по  окрестным  деревням.  Приходилось  Серёжке  с  сестрёнкой  всё  дальше  и  дальше  уходить от  родного  села.
   Большой  радостью  было  для  Пелагеи  приглашение  одного  старика,  жившего  со  своей  старухой  в  селе,  поехать  к  ним  на  Украину,  в  знакомые  ему  места, где   можно  не  только  сытно  жить,  но  и  собрать  или  заработать  столько  хлеба,  что  и  не  увезёшь.  Это  был,  по  его  словам  сказочный  край.  Серёжка  с  нетерпением  ждал  дня,  когда  они  поедут  в  хлебный  край.  Очень  хотелось  посмотреть, что  это  за  край – Украина,  где  нет  чёрного  хлеба, а  только  белый.  От  одной  думки -  наесться  досыта  белого  хлеба – слюнки  текли  у  Серёжки.  Но  вот  наступил  день,  когда  Пелагея,  Серёжка  и  Фроська  подались  в  путь  со  стариком  и  старухой.   До  ближайшей  станции  железной  дороги,  а  это  было  не  меньше  вёрст  60- 70,  шли  пешком  от  деревни  до  деревни.  Кормились  подаянием.  Железнодорожная  станция  за  версту  была  слышна  и  видна.  То  и  дело  перекликались  между  собой  паровозы – кукушки.  Их  довольно  высокие  трубы  страшно  дымили.  Вместе  с  густым  дымом  по  ветру  разлетались  искры,  а  временами  вырывалось  пламя  огня,  так  как  они  топились  дровами.  Станция  была  узловая,  вся  кишела  народом.  Всевозможные  крики  и  ругань  создавали  неимоверный  шум  в  вокзале  и  на  перроне.  В этом  шуме  слышались,  как  одних  обзывали  мешочниками,  других  спекулянтами.  Наряд  красноармейцев  беспрерывно  наводил  порядок;  проверял  документы  и  как  бы  сортировал  людей,  сбившихся  в  одну  непонятную  кучку.  Иных  с  полными  мешками  зерна или  муки  забирали  и  уводили  в  отделённое  для  них  место.  Там  поднимался  крик  ещё  пуще,  среди  которого  прорывался  плач. 
   Поезда  в  то  время  шли,  как  попало  и  когда  попало.  О  расписании  поездов  никто  не  спрашивал.  Не  спрашивали  и о  месте  их  назначения.  Спрашивали,  только,  в  какую  сторону  идёт  поезд.  И  когда  подходил  поезд  к  станции,  народ  бежал  к  нему  сломя  голову  со  всех  сторон.  Каждый  хотел  забраться  в  поезд,  хотя  бы  по  трупам  других.  Поезда  шли  в  большинстве  товарные.  А  на  юг  часто  проходили  воинские  эшелоны,  полные  красноармейцев  с  лошадьми,  повозками,  походными  кухнями  и  пушками.  Трудно  с  маленькими  детьми.  Она  волновалась,  боясь  отстать  от  своих  напарников – старика  со  старухой.  И  когда  подходил  какой - нибудь  поезд  она  бестолку  суетилась,  ахала  и  охала.  Но  как  было  не  трудно,  всё - же  удалось  ей  сесть  в  вагон.  Поезд  стоял  долго, и  всё  это  время  их  мучила  тревога,  как  бы  комендант  поезда  не  ссадил  их.  К  счастью  обошлось  на  этот  раз  благополучно.  Дёрнул  паровоз  состав  так,  аж  всех  в  вагонах  перетрясло  и  передёрнуло.  Зазвенели  сцепления  вагонов, Пелагея  и старуха перекрестились  и,  облегчённо  вздохнув,  промолвили:  "Слава  богу,  тронулись!"   
    Старика  звали  Никитой,   а  старуху  Матрёной.  Были  они  люди  скупые,  даже  жадные  и  недружные  между  собой.  Из  постоянных  их  споров  и  ругани  видно  было,  что  они  сошлись  случайно,  каждый  с  выгодой  для  себя,  сошлись  совсем  недавно,  уже  в  голодовку.  Никита,  как  и  Пелагея  с  детьми,  ходил  собирать  подаяния  на  больших  станциях  или  приносил  продуктов  с  базара,  а  старуха  всего  боялась  и  сидела  безвылазно  в  вагоне,  да  ещё  бурчала  на  своего  старика.  Никита  упрекал   старуху  в  том,  что  он  её,  старую  ведьму,  кормит,  а  она  в  ругани  не  уступала  ему:  обзывала  оглоедом,  хамом,  хапугой.  Обвиняя  его  в  том,  что  он  захапал   имевшиеся  у  неё  деньги -  несколько  миллионов,  а  о  том,  что  эти  деньги  уже  обесценились  и  ничего  не  стоили,  она  не  имела  понятия,  не  знала  и  знать  не  хотела.  Так  грызлись  они  каждый  день,  всю  дорогу.  Смешно было  смотреть  на  них.  Поезд  шёл  медленно  и  только  временами,  идя  под  уклон,  он  набирал  приличную  скорость.  На  станциях  стоял  долго,  а  иногда  останавливался  в  пути,  среди  леса.  И  тогда  люди  сходили  с  поезда  и  грузили  на  паровоз  дрова.  Паровоз,  точно  живое  существо,  неимоверно  сипел,  шипел  и  пыхтел,  как  будто  он  страдал  тяжёлой  одышкой.  А  когда  подымался  на подъем,  он  совсем  выдыхался  и  с  большим  трудом  тянул  состав  поезда;  не  один  раз  останавливался, пятился  назад  и  снова,  надрываясь  изо  всех  сил,  двигался  вперёд,  делая  шаг  рывком,  со  звоном  и  скрежетом.  Явно  было  видно,  что  дрова  для  него - пища  неколоритная,  Он  страдал  упадком  сил,  тоже  переживая  голодовку.
    Станция  Сватово  была  конечной  остановкой  наших  путешественников.  Поезд  пришёл  утром,  когда  на  большой  пристанционной  площади  базар  уже  был  в  разгаре.  Молодые  и  пожилые  украинки,  в    национальной  одежде,  в  два  длинных  ряда  расположились  со  своими  товарами.  Они  громко  кричали,  зазывая  к  себе  покупателей.  Одна  из  них  кричала:  "Вот  холодненькое  молоко,  прямо  с  молодушкой!  Кому  холодненького  молочка!"  Серёжку  заинтересовало,  что  же  такое  молоко  с  молодушкой.  Он  ходил  вокруг  этой  женщины  и  всё  присматривался.  И  что  же,  к  его   удивлению,  он  увидел:    из  кувшина  выпрыгнула  здоровенная  серая  лягушка,  когда  она  наливала  молока  мужчине.  На  базаре  было  много  всякой  всячины:   крынки  с  молоком  и  сметаной,  творогом,  ярица,   сливочное  масло  и  сало.  Пирожки  с  мясом,  фасолью,  капустой  и  картофелем.  Буханки  белого  хлеба,  булочки  и  лепёшки  и  пр.  снедь.  Там  на  станции  Сватово  открывался  поистине  хлебный  край  в  своем  полном  смысле.  Наши  пассажиры  этим  были  удивлены, -  они  не  верили  своим  глазам.  Но  торговки  больше  всего  старались  свои  продукты  менять  на  сахар,  соль,  ценные  вещи. 
    Ночь  ночевали  на  станции  Сватово,  а  на  другой  день,  утром,  Никита  со  своей  Матрёной  как – то  неожиданно  исчезли  куда – то,  захватив  все  свои  вещи.  Видимо,  уехали  в  знакомое  им  село,  не  сказав  Пелагее,  чтобы  она  со  своими  детьми  от  них   отвязалась.  Как -  никак Никита  считал  для  себя  это  излишней  обузой.  Пелагее  с  Серёжкой  и  Фроськой  пришлось  идти  куда – то  в  село,  подальше   от  станции  железной  дороги.  Кто – то  из  местных  жителей  посоветовал  Пелагее  идти  в село  Мостки,  там,  мол,  село  большое,  богатое.
    Погода  стояла  жаркая.  Солнце  палило  беспощадно.  Пот  лил  ручьём, и  страшно  хотелось  пить.  Был  полдень,  когда  Пелагея  со  своими  детьми  дошла  до  первой  развилки,  на  которой  стоял  большой крест  с  распятым  Христом,  дощечка  с  указанием  дорог:  в  сторону  на  один  из  хуторов, прямо  в  село  Мостки,  и  глубокий  колодезь -  журавель.  Воды  из  колодца  пришлось  достать  фроськиным  колпаком,  в  который  вкладывали  камушек,  привязывали  на  жердь  и  опускали  в  колодезь,  но  воды  им  доставали  столько,  едва  хватило  бы  напиться  курице.    Понемногу напились  все.  Встречая  людей  на  дороге,  Пелагея  спрашивала:  сколько  осталось  верст  до  Мостков. Они  говорили: "Вёрст  двадцать  с  гаком  будет".  Шли  день,  шли  два.  Прошли  дважды  по  двадцать  вёрст,  а  села  Мостков  не  было  видно.  Гак  оказался  больше,  чем  названные  двадцать  вёрст.  С  тех  пор  они  знали,  что  собой  представляет  дорога  с  гаком  и  больше,  ни  у  кого  не  спрашивали  о  расстоянии  от  села  до  села.
      Село,  Мостки  действительно  оказалось  большим  и  богатым.  Дома  крестьянские  было  большие,  со  ставнями,  и  многие  покрыты  под  железо.  Дворы  у  них  были  обширные,  с  амбарами,  клетями  и  другими  хозяйственными  постройками,  полные скота  и  птицы.  Во  дворах  волы  и  коровы  в  изобилии  ели  зелёную  кукурузу  с  мягкими  сочными  початками.  Тут  же  гуси,  утки,  индюшки  и  куры  большой  стаей  паслись  по  усыпанному  зерном  кукурузы  двору.  Над  домами целый  день  в  воздухе  висел  звонкий  шум  от  крика  птицы,  визга  и  хрюканья  свиней,  мычания  коров  и  громкого  лая  собак.   Первое  время  в  такой  двор  заходить  было  страшно.  Набрасывались  сразу  3-4  собаки,  но  самые  злые  были  на  цепи.  Пелагея  не  могла  ходить  по  домам  с  Серёжкой  и  Фроськой  попрошайничать -  её  совесть  убивала.  И  она  нанялась  в  один  дом  работать  за  хлеб.  Кстати,  там  было  можно  ночевать  Серёжке  и  Фроське  в  стогу  соломы,  которой  хозяйка  топила  печь  и  выпекала  большие  румяные  караваи  белого  хлеба.   День  ото  дня  Серёжка  с  Фроськой  привыкли к  злому  лаю  собак,  которые  их  встречали  и  обрехивали  в  каждом  дворе.  К  этому  они  были  всегда  готовы  и  приловчились.  Каждый  раз,  заходя  во  двор,  становились к  стенке  и  палками  отмахивались  от  собак  до  тех  пор,  покуда  кто -  либо  из  хозяев  выйдет.  С  полными  сумками  хлеба  они  возвращались  во  двор,  где  жили. Привольно  жилось  им  тогда  в  хлебном  крае – Украине.  Подавали  в  каждом  дворе,  в  большинстве  сразу  по  буханке  хлеба,  подавали  и  пирожки  с  фасолью,  а  иногда  перепадало  и  больших  белых  блинов,  которые  были  такие  тоненькие - аж  насквозь  светились,  и  очень,  очень  вкусные.  Как - то   раз  Серёжка,  завидев  ворох  яиц  под  кроватью,  попросил  яички  у  старушки,  бабке  это,  видно,  не  понравилось.  Очевидно  посчитав  за  нахальство,  а,  может  быть,  была  она  очень  религиозна.  Со  злобой  ответила:   "Пошли  вон,  с  богом!  Сейчас,  пост  и  яйца  есть  грешно".  После  этого  Серёжке  так  стало  неудобно,  что  он  больше  никогда  не  просил  того,  что  ему  хотелось,  а  ограничивался  только  тем,  что  им  подавали.
    В  Мостках  улицы  были  длинные  в  семь -  восемь  вёрст  и  больше.  Зайдя  далеко,  Серёжка  и  Фроська  не  всегда  удавалось  возвращаться на  ночлег  в  стог  соломы,  где  жили,  и  где  работала  мать.  Часто,  когда  заставала  ночь  в  дороге,  приютом  был  для   них  первый  попавшийся  стог  соломы.  Случалось,  ночевали  в  большой  трубе  или  прямо  под  мостом  у  речки,  на  берегу  которой  стояла  паровая  мельница.  Там  они  встречались  с  друзьями  ребятишками,  оборванными  и  чумазыми.  Первый,  кто  знал  об  их  ночлеге  под  мостом  или  в  трубе,  был  машинист  мельницы, звали  его  дядей  Васей.  Молодой  черноволосый  мужчина,  похожий  на  цыгана.  Часто  утром,  когда  только -  только  солнце  заиграет  своими  лучами  на  макушках  деревьев  и  крышах  домов,  он  направлял  из  окна  мельницы  брезентовый  шланг  и  струёй  воды  окатывал  под -  мостовых  и  трубных  ночлежников.  И  тогда  они  опрометью  выскакивали  из  своих  нор,  мокрые  с  заспанными  лицами,  а  он  звонко  хохотал  над  ними. Это  была  для  него  потеха,  как  игра  кошки  с  мышкой.
    За  лето  Серёжа  и  Фроська  столько  насобирали  хлеба,  что  Пелагея  насушила  несколько  мешков  сухарей,  а  сама  оно  заработала  мешок  муки  и  пуд  проса.  По  тому  голодному  времени  это  было  большое  богатство  у  них  в  Калужской  губернии.  Как  бы  ни  было  хорошо  и  сытно  на  Украине,  всё  же  Пелагею  тянуло  на  Родину,  в  Россию,  а  главное,  её  беспокоила  голодная  жизнь  в  Мочулках  старшей  дочери    Насти.  Она  оставалась  одна  в  своём  бедном  хозяйстве  и  работала  у  кулаков  за  лошадь,  которая  была  нужна  для  обработки  небольших  клочков  земли. 
    Возвращаться  было  нелегко.  Дорога  казалась  ещё  трудней  без  старика  и  старухи.  Но  тут  выручала  Серёжкина  грамотность.  На  всех  станциях  он  читал  все  вывески  и объявлял  матери,  какую  проезжали  станцию  и  какой  город,  где  на  станции  кипяток. "Он  у  меня  неграмотной,  как  слепой,  и  был  настоящим  поводырём, -  рассказывала  потом,  не  один  раз,  в  селе  Пелагея.  Он  всё  узнавал  и  показывал  мне.  Без  него  бы,  бабоньки,  мне  ни  за  что  не  доехать  бы",   хвасталась  она  Серёжкой.  Трудно  было  Пелагее  сесть  на  поезд  с  мешками  хлеба.  Но  как  говорится, «не  без  добрых  душ  на  свете…».  Во  многих  случаях  помогали  красноармейцы.  Они  забрасывали  мешки  с  хлебом  и  сажали  Серёжку  с  Фроськой  в  открытый  вагон.  Прямо  на  уголь,  с  которым  тогда  часто  шли  эшелоны  с  Донбасса  на  Москву  и  другие  города.  А  когда  на  станциях  просматривали  поезд  красноармейцы  из  железнодорожной  охраны  или  из  заградительного  отряда  и  пытались  ссадить  с  поезда,  Серёжка  и  Фроська  в  один  голос,  благим  матом  орали,  подымали  неистовый  плач  и  кричали:  «Нас  комендант  поезда  посадил!»  И  тогда  красноармейцы  сжаливались  и  отступали,  махнув  рукой,   мол,  пускай  едут.  И  так  с  криком  и  плачем  Пелагее,  со  своими  детьми  и  мешками  с  сухарями  удалось благополучно  доехать  до  узловой  станции  Сухиничи,  где  была  пересадка,  и  пришлось  ночевать    одну  ночь.  Чтобы  не  украли  воры,  мешок  с  мукой  клали  под  голову,  а  мешки с  сухарями,  потёртыми  в  крошки  и  тем  самым  ополовиненные,  стлали  свободными  концами  под  бока  вместо  постели.  И  всё же,  несмотря  на  это,  два  мешка  сухарей  воры  вытащили  и  украли.  С  горем  пополам,  с  большими  трудностями  и  при  помощи  добрых  людей  Пелагея  с  Серёжкой  и  Фроськой  осенью  1920  года  вернулись  в  село  Мочулки  и  привезли  немного  сухарей,  не  каких - нибудь,  а  пшеничных,  мешок  белой  муки  и  пуд  проса.  Это  был  для  них  поистине  великий  праздник,  незабываемый  надолго. 
    Жизнь  в  Мочулках  по-прежнему  протекала  тоскливо,  в  бедности,  нужде  и  в  голоде.  Приближавшийся  1921-й  год  ничего  хорошего  не  сулил  для  Пелагеи  с  семьёй.  Посев  озимых  заключался  только  в  одном  пуде  ржи,  намолоченной  из  собранных  колосков  на  полях
    Производя  раздел  участков  земли  в  поле,  Иван  Егорович  с  деверем   Василием  Пелагее  выделяли  самые  худшие  их  части,  расположенные  к  дорогам,  которые  заезжали  к  лесу,  где  ничего  не  родилось,  в  низменные  места,  где  всё  вымокало  и  вымерзало.  А  сенокос  в  лесах  отводился  на  участках,  более  поросших  лесом  или  завалочных.  На  её  возражения  свекор  и  деверь  Василий  отвечали  площадной  бранью,  а  иногда  замахивали  косой,  угрожая  ей  снести  голову.  В  порыве  ругани  Василий  кричал: "Я  твоего  паршивого  Серёжечку  выводить  в  люди  и  не  подумаю.  Так  и  знай,  твой  Серёжечка  косоглазый  сгниет  в  пастухах!"   Всё  это  Пелагея  переносила  в  слезах,  которые  у  неё  были  женской  слабостью.  Серёжка  рад  бы  был  помочь  матери,  да  был  ещё  мал  ростом,  хотя  ему  и  шёл  уже  четырнадцатый  год.
                Х.    Прощай  детство.
    Известно,  что  окружающая  среда  является  основным  фактором  в  воспитании,  развитии  и  формировании  человека.  Часто  в  результате  полученного  воспитания  в  семье,  школе,  под  влиянием  родственников  или  товарищей  складывается  мировоззрение  человека,  его  политические  и  эстетические  взгляды,  привычки,  наклонности -  либо  положительные,  либо  отрицательные.
    Вследствие  влияния  окружающих  лиц  человек  иногда  получает  то  или  иное  образование,  трудовые  навыки,  избирает  себе  профессию  и  приобретает  специальность.  Благодаря  хорошему  такому  влиянию,  нередко  пробуждается  и  развивается  стремление  к  искусству,  а  иногда  талант человека  и,  таким  образом,  складывается  его  судьба.  Недаром  говорится: «С  кем  поведёшься,  того  и  наберёшься».
    У  Серёжи  Михайлова  тоже  было  окружение,  своё.  Окружение  особого  рода,  которое  также  оказывало  на  него   влияние.  Если  снова  заглянуть  в  его  детство,    вряд  ли  найдёшь  там  то,  что  можно  назвать  воспитанием.  Игрушек  Сергей  не  видел,  никто  ему  книжек  не  читал,  ни  сказок,  ни  стихов  никто  никогда  не  рассказывал.  Лишь  часто  пела  ему  мать  одну  и  ту  же  песню  из  двух  слов. «Баюшки-баю», да  видел  он  слёзы,  капавшие  из  глаз  матери.  Из  всего,  что  можно  было  назвать  хорошим  воспитанием,  Серёжа  усвоил  и впитал  в  себя  с  молоком  матери  простые  наставления:  чужого  не  брать,  никогда  не  врать,  старших  почитать  и  больше  работать,  чтобы  самому  хлеб  добывать.  Она  же  постоянно  его  учила  молиться  богу.  "Если  будешь  врать,  чужое  брать  и  старших  не  слушаться,  боженька  накажет", -  говорила  она  ему.  Да  пугала  колдуньей,  лешим  и  домовым.  Закричит  ночью  филин  на  церковной  колокольне:   "Спи  сынок,  слышишь,  леший  кричит…  Он  придёт  и  заберёт  тебя!"   Зашумит  ветер  деревьями  под  окном:    "Слышишь,  это  колдунья  шумит  помелом,  молчи,  не  плачь!"   Или  тот  же  ветер  застучит  ставнями  на  окнах:  "Слышишь,  домовой  стучит.  Спи  спокойно,  не  ворочайся!"  Но  часто  домовым  оказывался  сам  дед  Иван  Егорович.  Он  пьяным  вваливался  в  дом  со  страшным  шумом.  С  пахотной  руганью  и  с  кирпичом  в  руках,  который  бросал  на  пол  и  кричал:  "А,  попрятались -  всех  побью!"  И  покуда  он  не  угомонится,  взрослые  в  дом  не  появлялись,  а  детвора,  забившись  под  кровати,  не  вылезала  и  сидела,  затаив  дыхание.   
    Находившееся  недалеко  от  дома  Михайловых  здание  Волостного  правления,  в  котором  затем, после  революции,  помещался  Волисполком,  как  ни  странно,  сыграло  значительную  роль  в  воспитании  Серёжи  Михайлова.  Если  в  семье  с  дедовскими  феодальными  порядками,  дикими  нравами,  грубыми  окриками,  руганью  и  его  бесшабашным  пьянством,  сопровождаемым  буйством  в  доме,  у  Сергея  в  сознании  только    пробуждались  и  складывались  мало  осознанные  впечатления  о  жизни.  Т Волостное  правление,  а  затем  Волисполком  явились  для  него  окнами,  откуда  он  стал  шире  видеть  и  познавать  наглядно  окружающий  мир.  Они  же  для  него  потом   явились  выходом,  откуда  он  пошёл  в  жизнь.  Каждый  день  Сергей  видел  проходившего  с  шашкой  и  пистолетом  волостного  стражника,  с  высоко  закрученными  усами,  которым  дед   пугал  детей.  Часто  видел,  как  этот  стражник  гнал  в  Волостное  правление  на  расправу  к  волостному  старшине  местных  крестьян  за  неуплату  податей  и  за  другие  провинности.  Слышал  не  раз  из  окон  Волостного  правления  угрожающие  окрики  старшины,  жалобы  и  плачь  крестьян.  Там  часто  сажали  их  в  холодную.  Это  была  казарма  заключения,  с  одним  окном  с  железной  решёткой,  выходившим  на  улицу,  в   котором  ни  зимой,  ни  летом  не  было  стёкла.  Потому  она  и  называлась  «холодной»,  что  в  ней   всегда  был  изрядный  холод, на  котором  прозябали  люди,  подвергнутые  наказанию.  Сколько  раз  видел  Сергей  плачущих  женщин  с  маленькими  детьми  за  решёткой  в  этой  холодной  кутузке,  которым  он  не  раз  тайком  от  деда  и  бабки  носил и  подавал  хлеб.  Всё  больше  и  больше  росло  детское  любопытство  Сергея,  которое  влекло  в  этот  большой  дом.  Хотелось  знать  больше,  что  делается  в  нём.  Иногда  с  другими  сельскими  ребятишками  Сергей  лазил  на  чердак  Волостного  правления, и  там  набирали  бланков  старых  паспортов,  пакетов  с  сургучными  печатями,  бланков  векселей  на  вексельной  бумаге  и  разной  архивной  переписки.  Это  было  материалом  для  игры  в  «Правление»,  и  в  этой  игре  среди  ребят  Сергей  был  заводилой.   Он  ребятам  выдавал  паспорта,  из  бумаг  сшивал  книжки  и  тетради  и,  организовав  школу,  обучал  их  грамоте.  А  при  советской  власти  импровизировал  собрания,  митинги,  затевал  игру  в  подотряды  и  т. п.  Наводили  в  селе  телефоны,  используя  моты  пряжи,  которые  сельские  бабы  развешивали  на  просушку,  за  что  попадало  не  раз  Сергею  и  его  товарищам  по  игре.
    В  Волисполкоме  проходили  всевозможные  собрания,  митинги,  волостные  съезды  советов  и  сельские  сходы  крестьян  села  Мочулок.  На  них  всегда  тут  как  тут  появлялся  Сергей.  Забиваясь  куда – нибудь  в  угол,  прячась  среди  взрослых,  он  слушал  речи  о  Советской  власти,  её  декретах  о  Мире  и  Земле  и  разных  постановлениях  Советского  Правительства.   Там  он  многое  слышал  о  коммунистах – большевиках,  о  Ленине.  Кто-то  по  злому  умыслу  или  по  своей  неграмотности  выбрасывал  в  мусорную  яму  за  Волисполкомом  книги  из  собрания  сочинений  В.И.Ленина.  Это  были  книги  ещё  в  бедном  оформлении;  в  тонких  обложках  из  обёрточной  бумаги  синего  и  розового  цвета,  напечатанные  на  плохой  газетной  бумаге.  Сергей  их  подобрал  и  любовно  поставил  на  полку  заведенной  у  себя  дома  библиотеки.
    С  каждым  днём  возраставшее  любопытство   ко  всему  происходящему  в  Волисполкоме  привело  его  однажды  вечером,  в  ноябре   1920  года,  на  комсомольское  собрание,  на  котором  присутствовало  всего  пять  человек  мочулкинских  молодых  ребят – комсомольцев.  Их  лица  еле-еле  освещала  маленькая  пятилинейная  керосиновая  лампа.   Только  Сергей  открыл  дверь  и  просунул  в  неё  свою  голову,  чтобы  посмотреть,  что  там  происходит,  как  на  него  посыпались  голоса  комсомольцев: " Вот  ещё  пришёл  комсомолец!  Иди,  иди, не  бойся!"  Серёжа  сразу  не  мог  поверить  и  принял  это  за  насмешку.  В  самом  деле,  можно  было  подумать,  что  они  шутят  потому,  что  они  говорили  почти  все  разом  и  громко  смеялись.  А  дело  обернулось  всерьёз.  Сергею  предложили  вступить  к  ним  в  комсомольскую  ячейку.  Только  вот  их  смущал  его  маленький  рост  и  возраст.  Они  беспокоились, что  Уком  Комсомола  может  его  не  утвердить.  Кто-то  предложил  приписать  один  год  и  записать  в  протокол не  13 , а  14 лет.  Судили,  рядили  и  порешили так,  как  было  предложено. Собрание  обсуждало  вопрос  о  посылке  комсомольцев  на  уездные  политкружки  в  Уком  партии. Разнарядка  была  большая – посылай  хоть  всю  ячейку  целиком.  Вместе  со  всеми  комсомольцами  послан  был  на  политкурсы  и  Сергей  Михайлов. 
   Спустя  несколько  дней,  со  всеми  комсомольцами  Сергей  шёл  в  уездный  город.  День  был  морозный.  Восходящее  солнце  светило  ярко  и,  казалось,  оно  было  совсем  рядом и  низко – низко,  у  самого  горизонта,  выглядывало  из  сугроба,  но  его  лучи  были  так  слабы,  что  ничего  не  грели.  Дул  небольшой  северный  ветерок,  и  мороз  и  мороз  от него  ещё  больше  крепчал.  Он  жёг  щёки  и  нос,  а  в  плохоньких  кожаных  сапогах  у  Сергея  сильно  мёрзли  пальцы.  Мороз  скрипел  в  снегу  под  ногами,  гудел  протяжно  в  телефонных  проводах  и  блестел  на  дороге  в  снежных  колеях,  гладко  накатанных  полозьями  саней.  На  дороге  время  от  времени  встречались  вороны,  копавшиеся  в  конском  помёте,  но,  очевидно,  зерен  овса  в  нём  не  находили.
    Сергей  был  меньше  всех  и  едва  поспевал  за  своими  старшими  товарищами,  поэтому  чтобы  не  отморозить  пальцы  в  ногах,  он  всё  время  бежал  за  ними  вприпрыжку,  рысцой!   Всю  дорогу  Сергея  мучило  сомнение,  примут  ли  его  на  курсы.  Уж  больно  мал  ростом.
    Идя  на  политкурсы,  Сергей  уходил  из  своего  детства.  Впереди  новая  жизнь.
    В  Укоме  партии,  в  комнате,  где  проходила  регистрация  прибывших  на  курсы,  было  тепло,  и  теперь  можно  было  обогреться  с  дороги.  Здесь  толпились  не  только  комсомольцы,  но  и  пожилые  коммунисты – бородачи.  Они  подходили  по  очереди  к  столу  и  сообщали  свои  анкетные  данные,  отвечая  на  вопросы  регистратора.  Сергей  стоял  при  входе,  у  двери,  и  постукивал  сапог  об  сапог,  чтобы  скорей  отогреть  замёрзшие  пальцы  в  ногах. Сапоги  громко  стучали,  смёрзшись  на  морозе,  и  видимо  этим  он  привлёк  к  себе  внимание  товарища  регистрировавшего  курсантов.
  -  А  ты,  пацан,  зачем  пришёл?  Что  тебе  надо  тут? -  громко  сказал  регистратор.
  -  Какой  вам  пацан!  Это  наш  комсомолец,  курсант,  и  не  оскорбляйте  его, пожалуйста.  Он  улыбнулся  и  сказал:  "Простите!  Я  думал,  зашёл  какой-то  уличный  мальчишка".   Теперь  Сергея  ещё  больше  охватило  сомнение: примут  ли  на  курсы?  Он  стоял  и  всё  думал,  как  бы  ни  забыть  сказать,  что  ему  не  13,  а  14 лет.
    Всё  обошлось  хорошо.  Сергей  почувствовал  облегчение  и  про  себя,  с  чувством  гордости,  думал,  что  теперь  он  не  только  комсомолец,  но  курсант  политкурсов.  Как  потом  узнал  он,  курсы  были  уже  четвёртого  созыва.  Там  читались  лекции  по  естествознанию,  по  политграмоте  (учебнику  «Азбука  коммунизма»),  политэкономии  и  по  вопросам  текущей  политики.  Лекции  были  рассчитаны  на  малоподготовленных.    Учили  писать  не  конспекты,  а  рефераты,  которые  писать  было  сложнее,  и  мало  кто  мог  их  писать.  Сергея  особенно  удивляло,  что  такие  важные  курсы, а  проводились  в  очень  бедных  условиях.  Общежитие  курсантов  располагалось  в  большом  одноэтажном  деревянном  доме,  крытом  железом,  по-видимому,  национализированном  у  какого – то  купца.  Совершенно  не  снабжалось  дровами  и  кое -  как  отапливалось  самими курсантами,  которые  по  ночам  разбирали  заборы  и  досками  топили  печи.  Дома  Сергей  худо -  бедно,  но  спал,  хотя  и  на  примитивной  кровати, но  на  соломенном  матраце  и  укрывался  одеялом  из  лоскутьев  или  дерюжкой,  а  здесь  все  спали  в  покат  на  нарах,  без  матрацев,  на  сбитой  соломе,  видимо,  оставшейся  ещё  от  курсов  предыдущего  созыва. Поскольку  в  помещении  было  холодно,  спали,  не  раздеваясь  и  не  разуваясь. Умывались  снегом.  Питались  по  талонам  в  кооперативной  столовой,  где  неизменно  кормили  щами  из кислой   капусты  и  картофелем  пюре,  слабо  заправленными  конопляным  или  льняным  маслом,  да  давали  на  сутки  полфунта  ржаного  хлеба,  с  примесью  овсянки  и  картофеля.
    Из  всех  курсантов  Сергей  был  самый  младший  и  самый  маленьким  ростом,  поэтому  иногда  он   являлся  для  отдельных  курсантов -  зубоскалов  предметом  потехи.  В  то  время  пользовались  спичками  с  вонючей  серой.  Они зажигали  вонючую  спичку  и  подносили  под  нос  спящему  Сергею.  Ощущая  острое  раздражение  в  носу,  он  впросонках  вскрикивал:  "Мамке  скажу!"  Или  от  испуга  вскакивал  и  начинал  плакать.  А  они  ржали,  как  жеребцы,  насмехаясь  над  ним. 
    Сам  уездный  город, со  своими  двухэтажными  кирпичными  домами,  с  прямыми,  мощёными  булыжниками  улицами  не  производил  на  Сергея  особенного  впечатления  потому,  что  он  ещё  в  1916 году  жил  с  родителями  и  учился  в  Армавире,  городе  куда  больше,  где  были  гвоздильный  и  не  один  маслобойный  заводы  по  выработке  подсолнечного  масла.  Видел  до  этого  и  такие  крупные  города,  как  Харьков,  Орёл,  Курск,  в  своей  недавней  поездке  в  хлебный  край  Украину,  спасаясь  от  голода. Но  вот  большой  вековечный  сосновый  бор,  окружавший  со  всех  сторон,  да  проходящее  через  город  шоссе,  придавали  ему  привлекательный,  красивый  вид.  Это  был  поистине  тихий,  уютный  уголок.  Здесь  ничто  не  могло  раздражать  человека:  ни  гудки  заводов  или  паровозов,  ни  звон  трамвайных  звонков,  ни  шум  машин,  ни  суета  людей.  Это  был  типичный  старый,  ничем  не  примечательный,  маленький  уездный  городок,  с  множеством  торговых  лавок,  магазинов  и  трактиров.  Лишь  только  один  большой  собор  с  голубыми и золочеными  куполами,  возвышавшийся  на  широкой  площади  в  центре  города,  иногда   звоном  колоколов  нарушал  благодатную  тишину  этого  тихого, уютного  уголка.  За  красивым  сосновым  бором – сад,  за особенную,  глубокую,  ласковую  тишину  любил  потом  Сергей  свой  родной  уездный  город.  Во  время  пребывания  на  политкружке  внимание  Сергея  в  городе  привлекали  всевозможные  плакаты  и  приказы,  призывавшие  со  стен  заборов и  домов  на  полный  разгром  интервентов,  на  борьбу  с  контрреволюцией,  разрухой  и  голодом. Они,  как  живые,  кричали  во  весь  голос,  останавливали  прохожих  и  убедительно  говорили  с  ними,  требовали  и  приказывали.  Для  Сергея  это  было  конкретным  наглядным  пособием  к  лекциям,  читаемым  на  политкурсах.

                Х1.  Начало  трудовой  деятельности.

    Курсы  Сергей  окончил  успешно.  Считая  его  способным  пареньком,  в Укоме  партии  решили  направить  его  в  Губернский  город  Смоленск,  в  детдом,  чтобы  он  мог  получить  образование.  Но  мать  Сергея,  боясь  потерять  единственного  сына,  упрашивала  его  никуда  не  уезжать  и не  бросать  её: "Сынок,  хоть  побираться,  но  вместе  со  мной "!-  говорила  она  со  слезами.  Сергею  было  жаль мать,   послушал  её  и  остался.  Одним  из  преподавателей  политкурсов  был  заведующий  Уездполитпросветом  коммунист  Круглов. Он  взял  Сергея  на  службу  к  себе  в  Уездполитпросвет.  Как  известно,  ростом  Сергей  был  мал,  и  ему  приходилось  садиться  за  служебный  стол,  подложив  на  стул  старые  входящие  и  исходящие  журналы.  Служил  он  регистратором    входящие  и  исходящие  бумаги,  которых  в  то  время  было  в  изобилии,  и  готовил почту  к  отправке  в  свободное  от  своей  работы  время,  комплектовал  в  подвальном  помещении  библиотечки  для  рассылки  волостным  библиотекам. 
    Хотя  зарплата  исчислялась  в  миллионах   рублей,  но  жить  на  неё  было  невозможно.  На  эти  деньги ничего  нельзя было  купить,  кроме  нескольких  штук  мороженых  яблок -  антоновки,  продававшейся  постоянно  торговками  у  пролеткульта  по  пятьсот  тысяч  рублей  за  штуку. Паёк   в  15 –ть  футов  овсянки  Сергей  не  получал  уже  четыре  месяца,  а  карточек  на  хлеб  не  давали.  Тем  только  и  жил  Сергей,  что  мать  его,  работавшая  кухонной  рабочей  в  кооперативной  столовой,  отдавала  ему  свою  пайку  в  полфунта  хлеба  и  порцию  картошки  пюре,  а  сама  питалась  всякими  крохами  при  очистке  котлов  и  мойки  посуды  на  кухне.  Жил  Сергей  в  то  время  на  частной  квартире  у  женщины,   работавшей  вместе   с  матерью  Сергея  на   кухне  в  столовой,  которой  его  мать  платила  пять  метров  холста  в  месяц 
    Шла  ещё  Гражданская  война.  На  соборной  площади  в  городе  с  утра  до  ночи  обучали  военному  делу  новобранцев.  А  по  ночам  по  домам  часто  происходили  проверки  документов  работниками  милиции  и  красноармейцами,  то  Уездвоенкоматом.  Будучи  мал  по  возрасту  и  росту  Сергей  документов  не  имел.
  -  А  это  кто  у  вас  лежит  на  полу? -  спрашивали  хозяйку  проверяющие.
  -  Это  служащий  Уездполитпросвета, -  отвечала  хозяйка
   - Что  же  он  такой  маленький?
  -  Да  он  у  нас  складной.  Днём  выпрямляется.  А  на  ночь  складывается,  как  перочинный  ножик -  Понимаете? -  смеясь,  говорила  хозяйка. 
    Когда  мать  уволилась  из  столовой  и  ушла  в  деревню,  Сергей  сильно  голодал  и  не  мог  нести  начатую  службу,  пришлось  бросить  её  и  уйти  в  деревню  в  пастухи.   
     Как - то  раз  по  весне  в  1921-м  Сергей  сидел  у  своего  дома  и  плёл  кнут, готовясь  идти  в  пастухи.  Остановился  проходивший  председатель  Волисполкома  Петушков  и  сказал  Сергею:
  -  Ты  что  же  натворил,  что  тебя  телефонограммой  требуют  доставить  в  Уездтруддезерком?   Завтра  же  ступай  туда!  А  не  то  мы  тебя  арестуем.  На  другой  день  Сергей  был  уже  в  Уездтруддезеркоме.  Войдя, он  стоял  у  двери  и  молчал, несколько  растерявшись.  Не  знал,  кого  спросить,  зачем  его  вызывали. 
  -  А  ты  кто  такой  будешь  и  что  тебе  нужно?  -  спросил  молодой  человек  в  кожанке,  с  наганом  на  боку,  по - видимому,   дежурный.
  - Я  Михайлов  Сергей,  пришёл  по  вашему  вызову.
  -  А,  это  ты  тот  трудодезертир  из  Мочулок,  об  аресте  которого  я  вчера  передавал  телефонограмму.  Так.  Так.…  Сейчас  доложим  начальнику.
Через  несколько  минут  Сергей  стоял  в  кабинете  председателя  Уездтруддезертиркома  Рябцева.  Это  был  человек  высокого  роста,  плотного  телосложения,  с  чёрными,  зачёсанными  назад,  на  вид  строгий.  Одет  он  был  в  кожаную  куртку  коричневого  цвета,  тёмно – синее  галифе,  с  кожаными  лейками,  с  пистолетом  в  кобуре  (на  ремне).  Он,  окинув  взглядом  Сергея  с  ног  до  головы,  тихо  спросил:  "Сколько  же  тебе,  Сергей,  лет?  Четырнадцать?   Мало  ещё,  мало.… Да  и  расти  ещё  тебе  надо!  И  тут  же  начал  говорить  в  доверительном  тоне,  с  иронией:    "Что  же  ты,  дружище,  дезертировал  из  Уездполитпросвета?  А  тебе  Круглов  только  что  портфель  заказал.  Думали  тебя  комиссаром  назначить. … Зря, зря  ты, Сергей.  Сбежал!  На губах  его  всё  время  проскальзывала  улыбка.  При  этом  и  как – бы  срывался  смех.  Затем  он  взялся  за  ручку  своего  настольного  телефона  и  принялся  звонить  в  Уездполитпросвет.  Телефон  был  такой,  что  на  большом  расстоянии  хорошо  было  слышно,  что  отвечали  из  Уедполитпросвета.
  -  Круглова  нет?
  -  Говорит  Овсянников, -  его  заместитель, - отвечала  трубка.
  -  Что  же  вы  глупость  порите  и  пишете  нам  об  аресте  Михайлова,  мальчишке  четырнадцать  лет!  Разве  вы  не  знаете,  что  мы  можем  арестовывать  за   трудодезертирство  только  совершеннолетних,  старше  восемнадцати  лет!  Дайте  ему  расчёт,  и  пусть  он  идёт  на  все  четыре  стороны.  И  больше  такой  глупости  не  делайте  и  нас  не  вводите  в  заблуждение!  Повесив  трубку,  Рябцев  сказал  Михайлову:  "Можешь  идти  домой  Сергей.  А  когда  подрастёшь,  приходи,  мы  тебе  лучшую  должность  дадим – комиссаром  будешь…  Обязательно  приходи! "
                Х11.  В  пастухах.
    Весна  1921  года  была  ранней  и  сухой.  За  всю  весну  не  выпало  ни  одного  дождика.  И  это  ничего  хорошего  не  предвещало.  Голод  о  себе  давал  знать  ешё  острее.  Пока  Сергей  собирался  идти  в  пастухи,  в  с.  Мочулках  и  ближних  окружающих  деревнях  пастухов  уже  наняли,  и  для  него  места  не  было.  Пелагея,  мать  Сергея,  уже  загоревала,  потеряв  надежду  на  то,  что  удастся  определить  Сергея  в  пастухи.   Они  думали,  что  ничего  другого  не  остаётся  делать,  как  только  снова  идти  побираться,  чтобы  не  умереть  с  голода.  Но  к  их  счастью  вскоре  встретилась  Пелагея  с  невесткой  Ефросиньей,  проживавшей  в  деревне  Андреевке,  в  семи  вёрстах  от  Мочулок.  Она  обещала  помочь  устроить  Сергея  подпаском  в  их  деревне.  На  другой  день  Пелагея  с  Серёжкой  уже  были  там.  Был  собран  сход  крестьян,  на  котором,  кто  всерьёз,  кто  в  виде  шутки  Сергея  забрасывали  вопросами:
  -  Будешь  ли  ты  у  нас  хорошо  работать  и  не  сбежишь  ли?
  -  Говорят,  ты  уже  на  комиссара  учился  и  служил в  городе?    А  какой – то  старик  кричал,  стараясь  перекричать  галдевших  мужиков  и  баб:                -   Мужики,  бабы!  Стоит  ли  нам  его  нанимать?  Мальчонка – то  уже,  видно,  избалованный,  раз  в  городе  учился. Кто  его  теперь  заставит  коровам  хвосты  крутить!  Сергей  краснел,  робел,  боясь  того,  как  бы  и  в  самом  деле  не  отказали  в  найме.  Что  тогда  делать?  Он  старался  убедить  и  заверить,  что  будет  работать  хорошо.  Мать  Сергея  просила  крестьян  взять  его  и  всячески  уверяла,  божилась,  что  её  сын  не  избалован,  смирный,  честный  и  будет  служить  им  хорошо.  Несколько  пошумев,  сход  решил  нанять  Сергея  подпаском  к  пастуху  Матвею  пасти  крупный  рогатый  скот,  и  обещали  за  летний  сезон  уплатить  ему  6  пудов  муки  овсянки.  20  мер  картошки  и  грядку  капусты.  На  их  харчах  и  одежде,  а  лапти  свои.
    Здесь  в  пастухах  Сергей  Михайлов  прошёл  курс  политграмоты  на  практике.  Он  познал,  что  не  все  люди  одинаковые.  Есть  богатеи  кулаки,  крестьяне  середняки  и  бедняки.  Одни  добрые,  другие  злые.  Он  увидел:  чем  были  беднее  крестьяне,  тем  они  были  добрей,  и  принимали  пастухов  хорошо;  давали  лучшую  одежду  и  старались  накормить  лучше.  На  этот  случай  занимали  хлеб,  и,  может  быть,  последнюю  курицу  резали.  И  наоборот,  чем  люди  были  богаче,  в  особенности  кулаки,  тем  хуже  кормили  пастухов  и  стремились  всячески  дать  одежду  как  можно  хуже,  какую-нибудь  бросовую.  "Никогда  не  забуду, - говорит  Сергей, -  издевательств  богачей  над  батраками,  что  мне  довелось на  себе  испытать.  Да  разве  можно  забыть  такое!  В  деревне  Андреевке  был  зажиточный  крестьянин  Феоктистов,  когда  приходилось  бывать  у  него  на  очереди,  он,  чтобы  ты  меньше  съел,  практиковал сажать  на  стол  маленького  ребёнка,  который  с  грязными  руками,  с  грязной  ложкой  бултыхался  в  чашке,  а  иной  раз  этот  ребёнок  тут  же  на  столе  испражнялся.  Я  не  выдерживал,  бросал  кушать  и  уходил  голодным.   Или  вот  ещё:  была  такая  кулачка  Шершнёва,  у  которой  было  много  скота.  Большой  сад,  пасека,  с/м  машины  и  хорошие  каменные  постройки,  дом  крытый  железом.  Держала  двух  наёмных  батрачек.  А  когда  к  ней  приходили  на  очередь  пастухи,  она  к  ним относилась  с  явной  враждебностью  и  цинично  издевалась.  Давала  обязательно  несоразмерную  рваную,  всю  в  заплатах  одежду,  а  на  портянках  из  мешковины  было  столько  заплат,  что  они  терли  ноги.  Кормила  постными  кислыми  щами  и  картошкой  варёной,  в  «шубах»  На  завтрак  давала  молока  в  грязной  бутылке  и  кусок  чёрствого,  а  иногда  даже  заплесневелого  хлеба.  В  то  же  время,  на  буфете  открыто  стояла  стопа  сдобных  лепёшек,  намасленных  сметаной,  которых  она  никогда  не  подумала  дать  пастуху.  И  естественно  мы  её  ненавидели  и  об  этом  рассказывали  всем  в  деревне.   
    Сергей,  со  старшим  пастухом  Матвеем,  выражая  свою  ненависть.  Устраивали  свой  пастушеский  суд  над  кулачкой  Шершнёвой.  Они  публично,  в  присутствии  крестьян,  на  выгоне  ставили  на  кол  грязную  бутылку  с  молоком  и  расстреливали  её  камнями,  а  рваные,  все  в заплатках,  портянки  сжигали  на  костре  под  смех  крестьян  всей  деревни.  И  тогда  Шершнёва  целыми  днями  ходила  по  деревне  и  охала
  -  Разбойники,  мошенники,  портянки  пожгли!  Пусть  теперь  вот  босиком  ходят!  -  всячески  ругала  и  кляла  их,  на  чём  свет  стоит.  А  осенью,  при  расчёте,  За  рваные  портянки  пыталась  удержать  с  них  часть  картофеля.  Вот  тогда – то  Сергей  познал  науку  ненавидеть  всех  богачей – эксплуататоров,  своих  классовых  врагов.
    Но  вместе  с  этим,  в,  то  время,  находясь  постоянно  на  лоне  природы,  ощущая  всю  её  прелесть  и  красоту. Сергей  ещё  больше  сроднился  с  нею  и  глубоко  полюбил  её.  Он  каждый  раз  радовался  встрече  с  утренней  зарёй,  разливавшейся  алым  пламенем  на  востоке.  Радовался  ярким,  ласковым  лучам  восходящего  солнца,  которые  всегда  пробуждали  у  него  стремительные  порывы  к  жизни.  Сергей  всегда  любил  лес,  а  теперь,  когда  он  целыми  днями  пас  скот  в  лесу,  тянувшемуся  во  все  стороны  на  десятки  вёрст,  полюбил  ещё  больше.
    С  наслаждением   он  слушал  по  утрам  весёлые  песни  тысяч  всевозможных  птичек,  распевавших  на  все  лады  в  лесных  чащах  -  этот  замечательный  большой  сводный  хор,  с   великолепными  голосистыми  солистами -  соловьями – «разбойниками»,  которые  выделялись  тонким  и  искусным  исполнением  своих  чудесных  песен.  Да  и  звонкие  песни  жаворонков,  лившиеся  с  высоты  голубого  небосклона,  постоянно  веселили  его  душу.  С  восхищением  Сергей  наблюдал  кипучую  жизнь  на  лесных  полянах,  покрытых  разноцветными  цветами,  где  всегда  при  ясной  погоде  в  воздухе  насыщенном  благоуханным  ароматом  цветов  и  трав,  висел  какой – то  тонкий  шум  всевозможных  насекомых:  пчёл,  шмелей,  ос,  кузнечиков,  стрекоз,  разноцветных  бабочек.  Кого  только  не  встретишь  за  день  в  лесу!   Сергей   рассказывал:  "Часто  из - под  ног  неожиданно  выпрыгивали  зайцы,  или  наскочишь  на  небольшой  полянке,  на  целый  выводок  зайчат,  ещё  не  знающих  страха.  Или,  идя  по  тропинке,  в  чаше  леса,  наталкиваешься  на  молодой  выводок  тетеревят,  которые  молниеносно  выпархивают  и  разбегаются  в  разные  стороны.  Эти  маленькие  существа как никто  могут  искусно  маскироваться  в  траве  и  под  листочками.  В  сосняке  обязательно  встретишь  шалунью  белку,  бегающую  по  макушкам  деревьев,  как  по  хорошей  дороге.  Временами  пробежит  лиса,  таща  за  собой  свой  пушистый  хвост".
    Но  однажды  у  Сергея  состоялась  встреча  с  матёрым  волком,  который  пытался  похозяйничать  в  стаде.   Сначала  он  перепугался,  но  долг  службы  превозмог  страх,  и  Сергей  кинулся на  волка  с  криком,  хлопая  своим  длинным  кнутом.  Испугался  ли  этого,  или  просто  не  захотел  проявлять  своё  хищное  волчье  нахальство,  но  волк  убежал  в  лес
   "А  сколько  в  лесу  грибов  разных,  черники,  голубики,  земляники,  брусники!  -  прямо  глаза  разбегаются,  -  говорил  Сергей,  с  каким – то  особенным  восхищением".  Только  никак  не  мог  он  привыкнуть  к  лесной  затхлой  воде,  которую  приходилось  вынужденно  пить  из  болотных  луж  через  рубашку  или  платок.  В  этих  болотных  лужах    тысячи  лягушек,   головастиков  и  миллионы  всевозможных  козявок  и  червей.  Казалось,  что  не  они  там  кишат, а  кипит  вода,  как  в  большом  котле. 
    В  стаде,  который  пасли  Сергей  с  Матвеем,  был  племенной  бык  кулачки  Шершневой,  здоровенный,  красно – бурой  масти.  С  большими  отлогими  рогами  и  страшными  разбойничьими  серыми  глазами.  Бык  бодался  и  бросался на  людей  со  страшным  рёвом.  Боялся  только  длинного  пастушьего  нута,  который  сильно  хлопал,  издавая  звук,  подобный  ружейному  выстрелу.  Однажды  Сергей,  как  говорится,  опростоволосился  и  попал  в  переплёт.  Кнута  на  этот  раз  при  нём  не  оказалось.  В  руках  была  сухая  палка,  а  бык  на  него  всё  напирал  и  напирал. И  когда  он  бил  быка  по  голове   палкой,  она  обломалась,  и  бык  сбил  Сергея  с  ног  и  прижал  его  рогами  к  земле.  Был  бы  Сергею  конец,  так  как  бык,  поддавая  рогами,  мог  бы  распороть  ему  живот.  Но  спасла  его  сообразительность.  Сергей,  как  известно,  был  маленький,  тонкий  и  юркий,  свободно  вертелся  между  рог  быка,  упирающихся  в  землю.  Бык  страшно  ревел,  и  Сергей  всё  вертелся -  вертелся  и  сумел  вывернуться  из  свободной  верхней  одежды  и  убежать.  Бык  ещё  долго,  после  этого,  продолжал  шуровать  одежду  и  свирепо   реветь.  В  другой  раз  Сергей,  спасаясь  от  быка,  залез  на  дерево,  которое  было  не    толстое  и  гнулось.  Преследуя  Сергея,  бык  долго  с  рёвом  копал  копытами  землю  у  дерева,  гнул  дерево,  пытаясь  его  свалить,  но  этого  ему  не  удалось,  и  он  ушёл  восвояси.  С  этим  быком  был  ещё  такой  интересный  случай.  Один  крестьянин  бахвалился  тем,  что  он  не  боится  быка  и  смеялся  над теми,  кто  его  трусил.  В  одно  утро,  на  выгоне,  он  громогласно  заявил  присутствующим,  что  может  впрыгнуть  на  быка,  сесть   верхом  и  покататься  на  нём,  а  вы,  мол,  боитесь. -  Эх  вы  трусы!   Подошёл  к  быку  и  сказал: "Смотрите,  как  старый  унтер – офицер  обуздает  этого  забияку".   Но  как  только  он  схватил  быка  за  рога,  бык  его  поднял  на  рога,  хлопнул  об  землю,  а  затем  снова  поднял  и  забросил  его  к  себе  на  спину,  а  оттуда  снова  хлопнул  об  землю.   Поддавая  рогами,  со  страшным  зверским  рёвом,  покатил  нашего  бахвала  под  горку,  как  какой-нибудь  чурбан  и  закатил  его  в  речку.  Сколько  было  смеха  при  этом!  Но  старому  унтер – офицеру  было  не  до  смеха,  у  него  болели  бока,  и  он  еле  поднялся  и  вылез  из  воды.  После  этого  случая  быку  повесили  на  лоб  доску,  а  потом  совсем  запретили  Шершнёвой  выпускать  его  в  стадо.
    Своё  слово,  данное  на  сходке  крестьянам,  Сергей  сдержал.  Лето  проработал  пастухом  старательно,  сносив  25  пар  лаптей.  Не  зря  его  крестьяне  хвалили  и  приглашали  к  себе  в  пастухи  на  следующий  год.  За  это  одно  пастушечье  лето,  хотя  и  оставался  всё  ещё  ростом  мал,  Сергей  значительно  повзрослел,  и  пополнил  свой  жизненный  опыт.
                Х111.   Снова  на  Советской  службе.
    Лето,  как  и  весна  1921  года,  было  засушливоё.  Яровое  поле  в  Мочулках  в  тот  год  располагалось  по  возвышенным  местам.  Посаженный  картофель  долго  не  всходил  и  раскалённой  солнцем  земле  пёкся.  Посевы  были  низкорослые,  с тощим  колоском,  такие,  что  косить  косой  было  невозможно, - можно  сказать,  пропащие.  Трава  на  лугах  и  в  лесу  высохла.  Часто  горели  леса.  В  знойной  атмосфере  постоянно  стоял  дым,  он  своей  завесой  покрывал  все  леса,  поля  и  селенья.  Горело  в  то  лето  и  болото  «Маленькая  амшарка»   близ  села  Мочулки.  Жители  села  не  знали  покоя  ни  днём,  ни  ночью.  Только  и  знали,  что  тушили  пожары  да  несли  дежурства  по  охране  от  них  полей  и  сёл.  Пожар  на  болоте  был  опасным  ещё  и  тем,  что  там  всё  время  горел  высохший  торф.  Образовывались  обвалы,  приводившие  к  гибели  людей,  работавших  на  пожаре.  Неурожай  ещё  больше  усиливал  мучительную  голодовку. Сельчане  ели  мякину,  труху,  мох,  древесную  кору,  толкли  их  и  на  щавеле  пекли  лепёшки.  А  в  Поволжье  в  тот  год  был  такой  страшный  голод – мор!  Люди  поели  весь  скот,  собак,  кошек,    ели  трупы  умерших  людей.  Повсеместно  в  стране  шёл  сбор  средств  на  помощь  голодающим  Поволжья.  А  в  церквях  в  этих  целях  изымали  ценности – золото  и  серебро.  Какая  была  радость  в  семье  Михайловых,  когда  Сергей  осенью  того  года  привёз  домой  20  мер  картофеля,  шесть  пудов  овсянки  и  50  кочанов  капусты,  заработанные  в  пастухах!
    В  тот  голодный  год  Сергею  ещё  повезло  и  тем,  что  его  приняли  на  службу  в  Волисполком.  Председателем  Волисполкома  в  то  время,  продолжал  работать  сосед  Михайловых  Петушков  Андрей.  Он  вызвал  Сергея  к  себе  в  Волисполком  и,  улыбаясь, сказал:  «Ну,  дезертир,  пойдёшь  на  службу  в  Волисполком?  Или  будешь  командиром  над  коровами?  Я  думаю,  что  тебе  служить  у  нас  в  Волисполкоме  толку  будет  больше -  человеком  станешь.  Поработаешь,  подучишься,  и  из  тебя  не  плохой  писарь  получиться.  А  там,  глядишь,  чем  чёрт  не  шутит -  и  начальником  каким-нибудь  будешь!»   Петушков  говорил  об  этом  с  Сергеем  по - деловому, но,   как  бы  сказать,  с  простотой,  не  злобной  иронией.  Шутить  он  был  любитель!  Затем  дал  Сергею  лист  бумаги  и  предложил  написать  заявление  о  приёме  его  на  службу  в  Волисполком  в  качестве   делопроизводителя.  Сергей  не  только  был  согласен,  но  и  очень  рад  этому.  Когда  он  написал  заявление,  Петушков  посмотрел  и  высказал  «  А  почерк – то  у  тебя  красивый,  что  и  надо!»  И  тут  же  вывел  Сергея  из  своего  кабинета  в  канцелярию,  расположенную  на  подмостках  в  большом  зале,  отгороженную  барьером,  и  представил  сидевшим  в  ней  за  большим  столом  секретарю  и  делопроизводителям,  как  нового  их  работника. 
    Проработав  зиму  в  Уездполитпросвете,  Михайлов  уже  был  знаком  с  делопроизводством  в  канцелярской  работе  и  уже  не  стеснялся  своего  низкого  роста,  смело  приходил  на  работу,  как  заправский  писарь.  Только  стол,  на  котором  он  работал,  по-прежнему  для  него  был  высок,  и  когда  он  садился  за  него  на  сиденье  стула  подкладывал  какую-нибудь  толстую  книгу.  Если  в  Уездполитпросвете  он  только  регистрировал  входящие  и  исходящие  бумаги  и  готовил  почту  к  отправке,  то  в Волисполкоме  занимался  регистрацией  актов  гражданского  состояния,  рождения,  смерти,  браков,  разводов.  Выдавал  метрические  справки  и  паспорта.   А  частенько  приходилось,  и  производить  операции  по  военному  учёту  военнообязанных  и  лошадей  в  отсутствии  делопроизводителя  ВУС  Острякова  Андрея.  Но  самой  нелюбимой,  скучной  и  нудной  работой  для  Сергея  была  работа  по  переписке  приказов  и  распоряжений,  рассылаемых  по  сельским  советам,  а  их  было  в  волости  тридцать  пять.  Никакой  техники  для  размножения  их  в  то  время  не  было.  Эта  работа  временами  становилось  для  Сергея  настолько  противной,  что  он  готов  был  бросить  службу  и  бежать  обратно  в  пастухи.  Но  как  бы,  ни  была  неприятной  эта  работа,  приходилось  её  выполнять.  Обстановка  этого  требовала.  Работа  Волисполкома,  в  основном,  только  и  строилась  на  приказах  и  распоряжениях,  вот  и  строчили  их  каждый  день  с  утра  до  вечера  три  делопроизводителя.  В  работе  Михайлов  был  усидчив  и  исполнителен.  Часто  за  перепиской  срочных  приказов  он  засиживался  в  Волисполкоме  допоздна,  до  ночи.  Иногда,  сидя  в  Волисполкоме,  Сергей  услышит  под  окном  шорох,  глянет  в  окно,  и  видит:  стоит  мать  в  ожидании  его  домой.  Беспокоится  о  нём,  тоже  не  спит  ночами,  пока  он  не  придёт.
    Секретарь  Волисполкома  Борис  Лаврентьевич  был  доволен  работой  Сергея,  ценил  его,  как  способного  работника,  и  отзывался  о  нём  с  похвалой.  И  когда  его  спрашивали  любопытные  посетители  о  таком  маленьком,  необычном  служащем,  он  смеялся  и  говорил: «О,  это  у  нас  Крюгер!  Способный  парень»  Прозвище  «Крюгер»  затем  надолго  оставалось  за  Сергеем  как  уличная  кличка.
    Приказы,  распоряжения  и  циркуляры  писались,  в  основном,  о  сборе  продналога,  о  выполнении  трудгужповинности,  об  организации  работы  комитетов  бедноты,  по  военным  делам,  о  подвозке  дров  для  школ  и  по  многим  другим  вопросам.  Рассылались  они  с  нарочными  в  порядке  трудповинности,  так  как  почтовых  отделений  в  волости  не  было.  Почта  с  телефонной  станцией  была  только  в  Уездном  городе,  откуда  три  раза  в  неделю  привозилась  в  Волисполком  вся  корреспонденция  и  тоже  на  подводе,  назначенной  в  порядке  трудгужповинности.    А  чтобы  отправить  или  получить  письмо,  деньги,  посылку,  не  говоря  уже  о  газетах,  которые  были  редкостью,  жителям  деревень  приходилось  самим  идти  или  ехать  в  город,  либо  отвозили  и  привозили  кто-нибудь  из  граждан  попутчиков.  Все  командированные  из  уездных  организаций  передвигались  от  деревни  до  деревни  на  перекладных  лошадях.  Тоже  только  в  счёт   трудгужповинности,  которой  подвергалось  всё  трудоспособное  население,  конский  состав  в  порядке  мобилизации.
    Село  Мочулки,  без  преувеличения  можно  было  назвать  захолустьем,  удалённым  от  железной  дороги  и  промышленных  центров.  Дыхание  революции  здесь  ощущалось  слабо,  только  в  приказах  и  распоряжениях,  приходивших  в  Волисполком  из  уездных  организаций,  да  по  газетным  сообщениям  и  плакатам.  Живое  руководство  Укома  РКП (б)  почти  не  доходило.  Во  всей  Мочулкинской  волости  было  три  коммуниста,  из  числа  жителей  села  Мочулки.  Да  и  те  были  коммунистами  только  по  названию,  а  по  сути  дела  и  по    сознанию  их  нельзя  было  назвать  даже  попутчиками  революции.  Они  были  явными  прихлебателями  её.  Конкретно:  Карп  Козлюкин,  руководивший  Сельским  Советом,  старик  около  шестидесяти  лет,  бывший  сельский  староста,  монархист.  Андрей  Дронин – заведующий  Волземотрядом,  тоже    немолодой,  лет  пятидесяти.  Страстный  любитель  выпить.  Андрей  Петушков -  председатель  Волисполкома,  типичный  карьерист-взяточник,  о  котором  следует  рассказать  пошире.  Это  был  человек  молодой,  лет  35-37,  выше  среднего  роста,  красивый  сам  собой. Одевался  он  как    щёголь;  на  нём  всегда  была  хорошая  суконная  гимнастёрка  цвета  хаки,  темно-синие  брюки-галифе  с  кожаными  леями, коричневая  кожаная  куртка,  такая  же  фуражка  и  хромовые  сапоги. А  в  зимнее  время  он  одевал  бикуту  защитного  цвета  с  серым  каракулевым  воротником,  валенки – чесанки  с  галошами  и  серую  каракулевую  шапку  ушанку  с  кожаным  верхом.  По  своему  внешнему  виду  он  больше  походил  на  какого–нибудь  уездного  комиссара,  чем  на  сельского  работника  из  захолустья.  В  обращении  с  людьми  он  был  приветлив  и  разговорчив;  на  лице  его  всегда  весёлая  улыбка.  На  слово   остроумен  и  в  разговоре  с  людьми  умел  довольно  уместно  вклинить  шутку.  Своей  общительностью  и  весёлым  нравом  он  располагал  к  себе  людей,  а   подхалимством  и  угодничеством  быстро  входил  в  доверие  к  вышестоящему  начальству.  Брал  он  взятки  без  зазрения  совести,  на  глазах  у  всех,  как  будто  так  положено.  Ему  везли  на  дом  днём  и  ночью  хлеб,  картофель,  мясо  и  другие  продукты,  а  это  было  в  то  голодное  время  целое  богатство.  Жена  его,  Аграфена  Ивановна,  из  простой  долговязой  деревенской  бабы  скоро  превратилась  в  барыню,  разодетую  в  дорогие  наряды,  на  селе  все  бабы  стали  ей  завидовать  и  говорили  при  каждом  разговоре:    «Вот  какая  Груня  счастливая!  Видно  в  сорочке  родилась»  Семья  Петушкова  в  хозяйстве  не  стала  работать,  нанимались  уже  батрачки.  Петушков  слыл  за  опытного,  делового  и  довольно  грамотного,  по  тем  временам,  работником.  Ещё  Гражданская  война не  окончилась,  кадров  не  хватало,  и  его  скоро  выдвинули  на  руководящую  работу  в  Уездпродком.  Это  было  всё  равно,  что  козла  пустить  в  огород.  Там  он  ещё  больше  обнаглел  и  стал  ещё  шире  заниматься  взяточничеством  и  другими  преступными  делами,  злоупотребляя  своим  служебным  положением.  Но  это  было  недолго.  Вскоре  он  был  разоблачён  и,  вместе  с  другими,  как  он,  осуждён  на  три  года  тюрьмы. 
    В  Волисполкоме  после  Петушкова  к  лучшему  ничего  не  изменилось. Вместо  него  пришёл  к  руководству  беспартийный  пьяница – забулдыга  некто  Гулякин  Филипп.  Как,  какими  путями  удалось  этому  типу  пролезть  на  эту  должность  неизвестно,  но  не  без  участия  Петушкова,  по  протеже  которого,  неслучайно,  был  назначен  волостным  продинспектором  известный  в  селе  пьянчуга  и  хулиган,  нечистоплотный  пройдоха  Родионкин  Иван.  Секретарём  Волисполкома  работал  Борис  Лаврентьевич  Кондяков,  45- лет,  служивший  до  революции  долгое  время  писарем  волостного  правления.  Был  он  низенького  роста,  с  большим  горбом  с  детства,  с  утиной  походкой,  хорошо  грамотный  и, можно  сказать,  культурный,  начитанный  мужчина.  Выпить  он  тоже  любил,  но  пил,  как  говорят,  умерено,  не  спивался,  как  другие.  По  старой  привычке,  точно  подьячий,  любил  он  получать  от  граждан  всякие  благодарственные  подачки,  чаще  всего  приношения  в  виде  яичек,  масло,  сала,  тем  он  и  жил.  Атмосфера  в  Волисполкоме  была  нездоровая,  затхлая,  разлагающая.  Сторож  Волисполкома,  старичок,  кривой  на  один  глаз,  Иван  Антонович,  не  успевал  доставлять  самогонку  от  спекулянтов,  которые  отпускали  по  запискам  волисполкомовского  начальства  беспрекословно  днём  и  ночью,  поэтому  они  никого  не  стеснялись  и  самогонку  на  селе  продавали  свободно,  Чем  больше   их  в  Мочулках  разводилось,  тем  привольнее  и  веселее  жилось  волиспокомовским  пьяницам.  Напивались  каждый  день  до  чёртиков,   Много раз,  придя  утром  на  работу,  Сергей  заставал  своё  начальство  в  отвратительном  положении.  Лежали  на  диванах  и  столах  в  покатку  -  кого  как  свалил  хмель,  а  под  головами  у  них  были  у  кого  портфель,  у  кого  служебные  книги,  а  кто  лежал  просто  на венике,  которым  подметал  пол  сторож  Иван.  Тут  же  на  столе  и  на  полу  валялись  разбросанные  остатки  закуски,  порванные  газеты  и  стояла  грязная  посуда.  И  тогда  канцелярия  наполнялась  отвратительным,  удушливым  запахом  самогонки,  а  храп  мертвецки  спавших  гуляк,  казалось,  раздирал  её.  А  сколько  раз  приходилось  Сергею  убирать  и  сохранять  их  портфели,  наполненные  казёнными  деньгами,  подналоговыми  облигациями  и  всевозможными  документами.  Нечему  и  не  у  кого  было  учиться  в  Волисполкоме  Сергею.  Царившая там затхлая  атмосфера  действовала  на  него  отягощающе,  и  он  всё  время  мучился  тем,  что  приходилось  работать  среди  таких  нечистоплотных  людей,  хотя  и  знал,  что  это  было  вынужденным  и  временным.
             Х1V.   Первые  шаги  на  комсомольской  работе
      Созданная  в  1920  году  в  селе  Мочулках  комсомольская  ячейка  просуществовала  недолго  и  фактически  распалась.  Комсомольцы,  те, которые  постарше,  добровольно  ушли  на  фронт,  а  оставшиеся  подростки,  как  Сергей  Михайлов,  расползлись  из  села  кто - куда  от  голодухи;   большинство  ушли  в  пастухи  по  разным  деревням.  В  то  время  механически  выбыл  из  комсомола  и  Михайлов  Сергей,  так  как  в  деревне  Андреевке  ячейки  не  было.
       Зарядка,  полученная  на политкурсах  при  Укоме  РКПб,  не  прошла  даром.  Она  крепко  отложилась  в  сознании  Сергея.  Затхлая,  разлагающая  обстановка,  царившая  в  Волисполкоме,  на  него  не  подействовала.  Созревшая  в  сознании  мысль  о  необходимости  создании  в  селе  Мочулках  комсомольской  ячейки  не  покидала  Михайлова,  она  постоянно  будоражила  его  голову  и  не  давала  ему  покоя,  пробивая  себе  путь  к  свету,  в  жизнь,  как  молодой  крепкий  росток  брошенного  в  землю  зерна,  чтобы  превратиться  в  действительность.   И  вот  в  ноябре  1923-года   эта  мечта  осуществилась.  Михайлов, вместе  сослуживцем  Волисполкома  Андреем  Острюковым  вновь  организуют  в  своём  селе  ячейку  РКСМ,  секретарём  которой  избирается  Острюков,  а  он  заместителем  секретаря  и  становится  верным  его  помощником  во  всех  делах.  Тут  Сергею  хорошо  пригодились  знания,  полученные  на  политкурсах.  Он  стал  руководителем  политграмоты  и  редактором  стенгазеты.  Первый  номер  стенгазеты  носил  антирелигиозный  характер,  был  он  выпущен  ко  дню  религиозного  праздника  Пасхи.  В  ней,  кроме  заметок  и  раешника,  были  помещены  карикатуры  на  местного  попа – отца  Василия,  где  он  был  нарисован  собирающим  среди  верующих  яйца,  сало,  куличи  и  пироги.   Стенгазета  в  селе  Мочулках  была  новинкой,  вызвала  сенсацию  и  привлекла  к  себе  большое  внимание  граждан.  Старшая  сестра  Сергея,  Настя,  была  религиозной  и  состояла  в  церковном  хоре  певчей.  Узнав  о  выпущенной  стенгазете, как  рассказывал  Сергей,  придя  домой,  жаловалась  матери:   «Мам,  а  мам,  наш - то  дурак,  Серёга,  вывесил  газету  и  нарисовал  в  ней  нашего  батюшку,  чтобы  над  ним  насмехались  такие,  как  он,  безбожники»  Мать  немного  пожурила  Сергея  за  это,  но  не  ругалась.  Она  хотя  и  была  верующей,  но  к  работе сына  в  комсомольской  ячейке  относилась  доброжелательно.  Сергей  часто,  оставаясь  вдвоём,  беседовал  с  ней  на  антирелигиозные  темы  и  убеждал   в  том,  что  бога  нет,  и  что  его  выдумали  богачи  для  своей  пользы,  чтобы  держать  людей  в  повиновении.  Пелагея, немало  хлебнув  горя  в  своей  жизни,  работая  по  неделям  и  больше  у  кулаков  за  мешок  мякины  и  корзинку  картофельных  очисток,  прониклась  в  своём  сознании      до  того,  что  говорила: «А  может  и  правда,  сынок,  бога  нет»   
       В  начале  существования  ячейки  были  некоторые  трудности  и  первая  в  том,  что  некому  было  выступать  с  докладами  перед  населением,  а  обстановка  в  селе  требовала  этого.  Во-вторых,  сама  ячейка  была  малочисленной.  Вспоминая  о  своей  комсомольской  работе  в  двадцатые  годы,  Михайлов  рассказывал  как-то: 
-  В  седьмую  годовщину  Великой  Октябрьской  Социалистической  Революции  собрали  крестьян  села  на  торжественное  собрание.  Зал  нардома  был  переполнен,  Ждали  докладчика,  а  он  по  какой-то  причине  не  приехал;  может,  не  было  на  чём  поехать,  а  пешком  не  захотел  идти,  может,  заболел.  Заменить  его  у  нас  некому  было.  Что  делать?  И  тогда,  чтобы  не  сорвать  собрание,  пришлось  выступать  мне  самому,  неподготовленному,  и  выступающему  впервые  перед  такой  широкой  аудиторией.  Взял  губернскую  газету  «Коммуна»,  в  которой  была  статья,  посвящённая  седьмой  годовщине Великой  Октябрьской  Социалистической  Революции,  и  вместо  того,  чтобы  зачитать  эту  статью,  очень  хорошо  написанную,  стал  пересказывать  в  форме  доклада,  который  начал  громкой  фразой: «Великая  Октябрьская  Социалистическая  революция  открыла  новую  страницу  в  истории  человечества  …»,  но  затем, запнулся  и  стал  растерянно  шарить  глазами  по  газете.  Строчки  в  глазах  прыгали  одна  на  другую,  и  как  ни  силился,  я  ничего  не  мог  сразу  уловить,  чтобы  было  можно  продолжить  начатую  фразу.  А  в  голову,  как  назло,  ничего  нужного,  подходящего  для  доклада,  не  приходило;  всё,  как  нарочно,  из  памяти  выпало,  куда-то  провалилось.  Лицо  моё  залилось  краской,  прошиб  пот,  а  под  коленками  поджилки  тряслись.  Простояв  в  длительной  паузе,  всё  же  не  бросил,  а  начал  продолжать  доклад,  с  большим  трудом  подбирая  слова  и  фразы,  которые  как  бы  насильно  выдавливал  из  себя.  Часто  запинался  и  подкашливал.  В  публике  нашлись  такие  насмешники,  тем  более  в  то  время,  которые  стали  свистать  и  кричать:  «Кончай!  Завтра  доскажешь!»  А  мне  от  этого  ещё  трудней  стало.  Я  начал  ещё  больше  тушеваться,  расстраиваться  и  теряться.  Долго   тянул  свой  доклад  и  нудно  и  конечно,  никакого эффекта  не  дал.  Кончив  доклад,  я  готов  был  от  стыда  сквозь  землю  провалиться,  а  когда  пришёл  домой,  раздосадованный  и  усталый  от  излишних  моральных  переживаний,  сестра  Настя  матери  сказала:   «Наш  Серёга   как  дурак  на  посмешище  вышел  с  докладом  в  народном  доме,  аж  мне  за  него  стыдно  было»    Вот  так  товарищи,  теперь  это  смешно,  а  тогда  горе,  закончил  Сергей   
     Однако  после  этого неудачного  выступления, он духом  не  пал,  а  наоборот,  чтобы  показать,  на  что  он  способен,  к  Первому  Мая  готовился  и  уже  на  митинге  выступил  с  хорошей  речью. Все  аплодировали,  а  комсомольцы  и  школьники  кричали:  "Ура!  Ура!"  Сергей,  удовлетворённый  своим  выступлением,  от  радости  улыбался  и  тоже  аплодировал.  После  этого  он  уже  больше  не  боялся  выступать  на  собраниях  и  митингах.
        В  начале  двадцатых  годов  в  селе  Мочулки,  в  зимние  вечера  мужчины  сильно  увлекались  азартными  играми  в  карты - в  «Очко»,  в  «Темочку»  или  в  лото.  А  молодёжь  устраивала  деревенские  вечеринки,  откупая  у  кого-нибудь  для  этого  хату.  На  этих  вечеринках  были  распространены  игры  в  фанты  с  поцеловками,  пели  под  гармонь  песни,  а  чаще  всего  частушки  -  страдания.  Плясали  «русского»  и  «цыганочку».  Затем  постепенно  начали  прививаться  такие  танцы  как  «Краковяк»,  «Полька»,  «Подиспань»  и  вальсы.  Глядя  на  молодёжь,  подобные  вечеринки  отдельно  устраивали  и  подростки  13-16  лет.
        На  такие  вечеринки  часто  приходили,  напившись  самогонки,  пьяные  ребята  и  открыто  пели  под  гармонь  похабные  частушки,  безобразничали,  приставали  к  девушкам.  Эти  вечеринки  порождали  бытовую  распущенность.  В  селе  были    так  называемые  «общественные»  девки  Дашка  Ероха  и  Нюрка  хохлушка,  которые  доходили  до  такой  низости,  что  без  стыда  и  совести  устраивали  где-нибудь  на  задворках  у  себя  очереди  ребят,    они  были  схожи  с  собачьими  свадьбами.  И  что  странно  их  матери  гордились  ими,  и  когда  бабы   говорили  об  этом,  как  непристойном,  те  отвечали:  «Что,  вам  завидно,  что  у  моей  дочери  много  женихов,  от  которых  отбоя  нет, А  за  вашими  никто  не  ухаживает!»
        Комсомольская  ячейка  противопоставляла  этим  вечеринкам     массово-культурную  работу,  сосредоточив  её  в  Народном  Доме  и  избе-читальне,  которые  были  центром  культурного  развлечения,  отдыха  и  познания  всех  происходивших  событий  в  стране  и  в  мире  и  всего  нового,  что  порождала  революция.  Сюда  по  вечерам  сходились  не  только  молодёжь,  но  и  все  другие  крестьяне  села  Мочулки,  которые  тянулись  к  культуре,  к  новой  жизни.  Широко  практиковались  постановки  самодеятельных  спектаклей  и  концертов.  Организаторами  этой  самодеятельности  являлись  сам  избач  Андрей  Острюков  и  некто  Михаил  Афанаскин,  молодой  человек,  лет  23-х,  сын  бывшего  прасола,  хорошо  грамотный  и  развитой,  довольно  красивый,  представительный  парень,  с  артистическими  задатками.  Он-то  и  являлся  режиссёром - любителем и постановщиком  всех  спектаклей,  будучи  способным,  самобытным  актёром.  Сам  он  играл  на  сцене  главные,  более  ответственные  роли.  Что  примечательно, на  сельской  сцене  в  примитивных  условиях  ставились  не  только  простенькие  пьески,  но  и  такие  постановки,  как  "На  дне"  М. Горького,  "Ревизор"  Гоголя,  по  произведениям  Островского  и  другие,  подобные  им.  Был  и  свой  художник - декоратор  в  лице  секретаря  Волисполкома  Бориса  Кондикова.
         В  двадцатые  годы  в  комсомоле  запрещались  танцы,  которые  считались  классовочуждым  мероприятием  и  рассматривались  как  развлечение  буржуазно - мещанской  молодёжи.  Комсомольцы  за  танцы  подвергались  взысканиям  вплоть  до  исключения  из  комсомола.  Теперь  всё  это  нам  кажется  не  только  странным,  но  и  смешным.  Не  правда  ли?  А  тогда  это  было   как  должное.   Теперь  каждый  знает  со  школьной  скамьи,  что  танцы - самое  распространённое  массовое  и,  пожалуй,  основное  развлечение  нашей  молодёжи.   Они  вошли  в  наш  быт  не  только  как  культурное  развлечение,  но  и  как  спортивное  мероприятие,  как  искусство.
          Однако,  как  не  запрещались  в  комсомоле  танцы,  всё  же  тогда  у  нас  в  нардоме  допускались  и  вечера  танцев.  И  может  потому,  что  сам  секретарь  комсомольской  ячейки  -  избач  Андрей  Вострюков  увлекался  ими.  А  виной  всему  этому  была  дочка  попа  Лёлька Книптина,  уже  кончавшая  среднюю  школу  в  уездном  городе.  Это  была  красивая  девушка  18 - лет,  с  копной  каштановых  волос  на  голове  и  большими  карими  глазами,  которая  одевалась  по  городскому,  модно.  Она  научила  Андрея  танцевать  и  втягивала  его  во  всевозможные  танцы.  Но  комсомольцы  замечали,  что  секретарь  ячейки  увлекался  не  только  танцами,  но  и  самой  Лёлькой.  Он  часто  провожал  её  в  народный  дом  на  увеселительные  вечера  и  подолгу,  старательно  кружился  с  нею  в  вальсе.  Было  заметно,  что  и  она  тянулась  к  нему,  видя  в  нём  комсомольского  вожака  на  селе.  В один  из  дней  Андрей  пришёл  к  Сергею  Михайлову  и  повёл  разговор  о  приёме  Лёльки  в  Комсомол:   "Как  ты  смотришь,  если  мы  Лёльку  Кнытину  примем  кандидатом  в  члены  ВЛКСМ?  Нам  нужны  грамотные  комсомольцы, "   сказал  он. 
            Сергей  был  принципиальным  комсомольцем,  твёрдо стоявшем  на  классово - пролетарских  позициях,  категорически  возразил  и  твёрдо,    повышенным  тоном  заявил  Острюкову:   "Ты,  Андрей,  хотя  и  секретарь  ячейки,  и  главный  организатор  всех  наших  комсомольских  дел,  но  знай,  что  тебе  не  удастся  протащить  в  комсомол  поповскую  дочку  за  её  красивые  глазки!  Мы  не позволим  тебе  засорять  классово   чуждым  элементом  Комсомол!" Андрей  Остряков  был  самолюбивый  и  тщеславный.  Ему  эти  высказывания  Сергея  не  понравились,  и  он  не  ожидал  этого.  И,  как  всегда,  в  таких  случаях,  он  вздёрнул  свой  нос,  нахмурился  так,  что  на  лбу  образовались  сборки,  отвернулся  и  долго  молча,  стоял  и  смотрел  в  сторону,  а  затем,  видно,  обидевшись,  проговорил:   "Ну  ладно,  посмотрим!"  и  тут  же  с  тем  ушёл. Как  бы  ни  был  самолюбив  Андрей,  и  как  бы  ему  не  хотелось  протащить  Лёльку  в  комсомол,  он  даже  не  посмел  поставить  этот  вопрос  на  комсомольском  собрании,  Он  был  политически  развит  и  конечно,  понял,  что  классовые  интересы  комсомола  выше  личных.  Что  он  говорил  и  как  объяснял  Лельке  по  поводу  приёма  её  в  комсомол  неизвестно,  но  только  после  этого  Лёлька  перестала  ходить  в  Нардом,  а  по  окончании  школы  она  совсем  куда - то  исчезла  с  горизонта  села  Мочулки.
           Что  побуждало  Андрея  Острюкова  тащить  в  комсомол  дочку  попа  Лёльку?  Толи  то,  что  он,  живя  по - соседству  и  часто  встречаясь  с  ней,  был  увлечён  ею  и  имел  какие - то  на  сей  счёт  свои  планы?  Толи,  что  по  своему  социальному  положению  он  был  близок  к  ней?  Андрей  происходил  из  семьи  зажиточных  крестьян,  у  которых  был большой  каменный  дом,  крытый  железом,  в  хозяйстве   сельхозмашины,  большой  сад  и  применялся  сезонно  наёмный  труд.  Дом  Острюковых   был  по соседству  с  большим  красивым  деревянным  домом  с  резными  откидными  наличниками  и карнизами,  с  голубой  железной  крышей,  попа  Кнытина.  А  разросшиеся  их  сады  у  домов  сливались  в  один  большой  зелёный  массив,  где  часто  Андрей  с  Лёлькой  проводил  время  в  старой  липовой  аллее. 
              В  избе -  читальне  каждый   вечер  комсомольцы  поочерёдно несли  дежурство.  Там  проходили  игры  в  шашки,  шахматы,  домино,  читки  газет  и  журналов.  Популярными  в  то  время  были  такие  издания,  как  газеты  "Беднота",  "Крестьянская  газета",  "Комсомольская,  правда",  журналы:  "Безбожник",  "Крокодил",  "Сам  себе  агроном",  при  чтении  которых  развёртывались  непринуждённые  беседы,  возникали  споры  и  дискуссии  на  разные  злободневные  темы.  Как - то  раз  возник  спор  в виде  диспута  на  тему  "Есть  ли  бог  или  нет?"  В  этом  споре  принял  участие дьякон  местной  церкви  Юдкевич,  который  среди  сельских  мужиков  вёл  себя  просто  и  ходил  в  избу -  читальню  как  любитель  игры   в  шахматы.  Он  пытался  доказать,  что  бог  есть  и  всё  даётся  только  от  бога.
  -  По-  вашему,  отец  дьякон,  выходит,  что  и  коммунистов - безбожников  создал  бог  и  совершил  революцию? -  вмешался  в  спор  Сергей  Михайлов
  -  Всякая  власть  дана  от  господа  бога,  говорится  в  священном  писании, -  спокойно  ответил  дьякон.
  -  Значит  и  советскую  власть  он  установил? -  сказал  Сергей.
     Михайлов  не  обладал  знаниями  науки,  а  равно  не  обладал  и  познаниями  священного  писания,  но  в  бога  не  верил  с  девяти  лет.  Оставаться  в  стороне  от  этого  горячего  спора  на  злободневную  тему  в  этом  случае  он  считал  не  к  лицу  комсомольцу,  что  означало,    молча  соглашаться  с  доводами  дьякона.
  -  Я  плохо  изучал закон  божий  и  мало  разбираюсь  в  священном  писании,  но  знаю,  что  в  законе  божьем  есть  заповеди:  не  убей,  не  укради,  не  лги,  не  прелюбодействуй,  не  обижай  ближнего  своего.  Если  тебя  ударили  по  правой  щеке -  подставь  левую  и  т.  д.  и  т.п., - сказал  Сергей  и,  обращаясь  к  дьякону,  продолжил: 
  -  Я  хотел бы  спросить  отца  дьякона: верят  ли  в  бога  сами  попы  и  другие  священно - служители,  если  они,  проповедуя  закон  божий,  сами  его  не  соблюдают,  нарушают  в  повседневной  жизни  и  на  глазах  у  всех  верующих?  Будут  ли  убедительны  мои  факты,  но  я  хочу  их  высказать  здесь,  чтобы  вы  могли  учесть  при  ответе  на  поставленный  мною  вопрос.  А  факты  таковы: 
  -  Когда  я  учился  в  сельской  школе,  за  одной  партой  со  мной  сидел  сын  попа  Кнытина  Шурка.  Он  в  дни  великого  поста  приносил  в  школу  и  кушал  яйца,  курятину,  колбасу, в  тоже  время,  преподавая  нам  закон  божий,  отец  его  говорил,  что  в  дни  поста  грешно  есть  скоромное.  А  когда  я  задал  ему  вопрос:  А  почему  ваш  Шурка  постом  кушает  яйца  и  курочку?  Поп  злобно  покосился  на  меня  и  ударил  линейкой  по  лбу. Как - то  раз,  в  школьные  годы,  сын  попа  Шурик  попросил  меня,  чтобы  я  зашёл  за  ним,  идя  в  церковь.  Было  это  в  пятницу  на  страстной  неделе.  Домработница  их  не  пустила  меня  на  парадное  крыльцо,  и  я  зашёл  с  заднего  хода  на  кухню,  где  сидел  Шурка  и  кушал  мясное  жаркое  с  картошкой.  Я  сказал  ему:  А  ведь  мясо  кушать  грешно  постом.  Шурка  засмеялся  и  сказал  мне: "Папка  говорит,  что  это  только  грешно  вам,  а  мне  не  грешно,  и  мясо  кушать  можно  всегда"
    Мой  дед и  поп  Кнытин,  находясь  в  правлении  Кредитного  товарищества,  когда  все  люди  голодали,  воровали   мешками  муку.
    Всем  известно,  что  беднячка  Маркушева  Ирина  всю  свою  жизнь  служила  в  работницах  у  попа  и  работала  на  него  до  глубокой  старости.  Когда  она  умерла,  он  не  хотел  её  похоронить  бесплатно  и  взял  себе  за  похороны  почти  завалившуюся  гнилую  её  хату (избушку),  на  дрова,  а  дочь  её  пошла,  жить  "за  ради  Христа"  к  соседям.  Это  как  понимать  по  закону  божьему?
    Все  знают,  что  вы  с  попом  засеваете  лучшие  церковные  земли,  и  урожай  вам  убирают  крестьяне  всем  миром - это  что,  дано  вам  право  богом?
    Или  вот  ещё,  все  наши  сельчане  знают,  что  вы  прелюбодействуете.  Имея  жену,  семью,  сожительствуете  с  попадьёй  Марьей  Ивановной,  да  ещё,  как  воришка,  лезете  к  ней  в  окно.  А  ведь  по  закону  божьему  у  попа,  говорят,  попадья - последняя  жена.
    Тут  среди  присутствовавших  раздался  взрыв  смеха  и  залп  аплодисментов.  Отец  дьякон  при  этом  стушевался,  покраснел  и  потом,  как  бы   хотел  нарочно,  чтобы  все  его  слышали,  громко  высказал:  "А  чёрт  его  знает,  может  бога,  и  нет!"  В  зале  читальном  снова  посыпались  аплодисменты.  Кто - то  из  комсомольцев  в  шутку  выкрикнул:  "В  следующий  раз  позовём  самого  чёрта и  спросим,  есть  ли  бог?
            В  то  время  Сергей  Михайлов,  как   служащий  в  Волисполкоме,  являлся  в  избе  читальне  заведующим  столом  справок,  куда  часто  обращались  крестьяне  со  своими  насущными  вопросами  и,  в  частности,  за  тем,  чтобы  написать  им  какое - либо  заявление,  ЮХОВ,  Сельсовет  или  в  Нарсуд.  Несмотря  на  свою  молодость,  Сергей  стал  известным  не  только  в  Мочулках,  а  во  всей  волости,  как  человек,  к  которому  шли  каждый  день  крестьяне - бедняки,  батраки  за  советом,  за  помощью,  просили  защиты  от   кулаков.  Приходили  рано  утром  и  поздно  вечером.  Утром,  когда  он  ещё  спал, на  крыльце  дома  собиралось  по  несколько  человек  в  ожидании  приёма.  И  эти  же  люди  тогда  шутя,  говорили:  "  как  у  Михаила  Ивановича  в  приёмной"   А  на  сельской  сходке  в  селе  Мочулки  Сергей  принимал  участие  в  решении  всех  вопросов,  как  взрослый.  Крестьяне  часто  принимали  решения  по  его  советам  и  предложениям.   Народный  дом  и  изба - читальня  в  Мочалках  оборудовались,  отапливались,  освещались  и  убирались  на  средства,  получаемые  из  сборов  от  постановок  спектаклей  и  концертов,  а  ремонт  производили  комсомольцы,  устраивая  субботники  и  воскресники.      
                ХV.    На  службе  в  Уездмилиции
           С  упразднением  Мочулкинского  Волисполкома  в  связи  с  укрупнением  волостей,  весной  1924  года  Сергей  Михайлов  оказался  безработным.  Мысль  о  том,  что  когда - то  он  устроился  на  работу,  и  будет  снова  служить,  в  голову  не  приходила.   В  Мочулках  никакой  перспективы  не  было,  а  в  уездном  городе  и  без  него  безработных  много.  Разве  только  зав.  избой - читальней  удастся  устроиться ...  В  пастухи,  только  в  пастухи,  пока  ещё  весна, - размышлял  Сергей.  Оставаться  в  хозяйстве  матери,  в  котором  была  одна  коровёнка,  было  неразумно.  Существовать  было  не  на  что,  сестрёнке  Фросе  было  11  лет,  и  то  она  ушла  в  город  в  наем  служить  няней,  а  старшая  сестра  Настя  работала  у  кулаков  за  лошадь  -  нечем  было землю  обрабатывать,  ведь  своей  лошади,  да  и  сохи  с  бороной  не  было.
           Кто  позаботился,  местком  ли  профсоюза  или  администрация  укрупнённого  Волисполкома  Сергей  не  знал,  но  он  был  взят  на  учёт  безработных  на  бирже  труда,  и  ему  было  назначено  пособие  по  безработице  пять  рублей  в  месяц,  которые  он  получал  в  городе,  в  Соцстрахкассе.  Деньги  эти  были  маленькими,  на  них  много  не  просуществуешь,  но  мать  Сергея,  как  только  наступал  новый  месяц, говорила:
  -  Ты  бы,  Серёженька,  сходил  на  биржу,  может  пособие  уже  выдают.
  -  Да  много ль  там  денег,  что  ты,  мама,  так  беспокоишься. 
  -  Для  кого  это  маленькие  деньги,  а  для  нас,  сынок,  и  эти  деньги  большие  ... Соли,  сахарку,  керосину  со  спичками  купим  и то  дело.  А,  может,  у  Ивана  Пантелеевича  крупы  или  муки  купим  на  лапшу.
          Состоять  на  бирже  труда  Сергею  долго  не  пришлось.  В  сентябре  вызвали  на  биржу  и  дали  направление  в  Уездную  милицию.  В  то  время   там  стояла  молодая  женщина  и  со  слезами  упрашивала,  дать  ей  какую - нибудь  работу. 
  - Дети  голодают, -  говорила  она,  утирая  платком  слёзы.  Видя  это,  Серёжа  стал  отказываться  от  данного  ему  назначения  на  работу  и  просил  вместо  него  послать  на  работу  в  милицию  плачущую  женщину.
  -  Я  могу  подождать.  Дайте  направление  на  работу  женщине,  у  неё  есть  маленькие  дети, -  говорила  он,  проявляя  чувство  жалости.  Но  работник  биржи  сказал  убедительно:
  -  В  милицию  требуется  мужчина,  а  женщину  мы  пошлём  в  другое  место.
            Идя  в  уездмилицию,  Михайлов  не  представлял  себе,  какая  может  быть  для  него  работа  в  милиции  с  таким  маленьким  ростом,  как  его.  Оказалось,  что  там  нашлась  для  него,  такого  маленького  человека,  громкая  по  названию,  непростая,  штатная  должность  журналиста,  куда  входили простые  обязанности  регистратора  входящих  и  исходящих  бумаг,  получение  и  отправка  почты.  Но  начальник  канцелярии  Смолянинов  частенько  поручал  Сергею  и  другую,  какую - либо  канцелярскую  работу.
       По жизни  Сергей  знал,  что  есть  воры,  убийцы,  хулиганы,  самогонщики  и  другие  преступники,  но  только  здесь,  в  милиции,  он  впервые  увидел  этих  живых  людей  с  нечистой  совестью,  совершивших  всевозможные  проступки  и  преступления.  К  работе  в  милиции  его  не  влекло.   Форма  с  обширной  красной  окантовкой,  которую  тогда  носили  милицейские  работники,  внушала  ему  отвращение.  В  ней  они  были  похожи  на  кукольных  петрушек,  а  шапки  с  красным  верхом   придавали  милиционерам  вид  поганых  грибов - мухоморов.   Своё  пребывание  на  службе  в  милиции  Сергей  считал  временным,  по  нужде,  и  в  работу  её  не  вникал. С  такими  взглядами  на  работу  милиции,  какие  были  у  него,  Сергей  встречал  мало  людей.  Большинство  свою  службу  несли  мало  сказать  с  желанием, а с  каким - то  особенным  рвением,  как  будто  родились  для  этого.  Взять,  к  примеру,  начальника  уголрозыска  Сеньку  Кулакова -  это  был  милицейский  работник  с  прирождённым  талантом  сыщика,  что - то  вроде  Шерлока  Холмса.  Борьба  с  уголовным  элементом  была  его  стихией.  А  между  тем  он  был  очень  малограмотный,  с  грубой  неотёсанной  натурой.  Ему  ничего не  стоило рассказать  какой -  нибудь  пошлый  анекдот  в  присутствии  женщин  или  допустить  какие - либо  нецензурные  выражения.  На  язык  был  остёр и  довольно  находчив;  к  тому  же  смелый,  энергичный,  жизнерадостный,  разговорчивый,  всегда  с  улыбкой  на  лице. Этими  своими  качествами  он  располагал  к  себе  людей.  В  уезде  его  знали  как  хорошего  опытного  работника,  а  преступники  боялись.  Был  такой  случай.  На  почве  ревности  застрелился  ст.  инспектор  угрозыска,  неплохой  работник,  и  когда  об  этом  сообщили  ему,  не  задумываясь,  высказал:  "Туда  ему  и  дорога!  Не  люблю  малодушных  слюнтяев"
            Начальник  канцелярии  Смолянинов, в  непосредственном  подчинении  которого  работал  Михайлов,  был  человек  совершенно  противоположный  по  сравнению  с  Сенькой  Кулаковым:  тихий,  спокойный  и  очень  грамотный,  не  любивший  тех,  кто  по  делу  и  без  дела  много  болтал.  Свою  работу  он  также  любил  и  погружался  в  неё  с  головой.  На  вид  он  всегда  был  строг  и  деловито  озабочен.  Но  строгим  он  только  казался,  а  на  самом  деле  был  добродушным  и  внимательным  к  людям.  Озабоченность  его  вызывалась  не  только  складом  характера  и  добросовестным  отношением  к  делу, но  и  большой  загрузкой  делами,  которых  у  него  было  всегда  много.  Дня  ему  не  хватало,  постоянно  работал  допоздна  вечерами.  Это  не  мешало  ему  быть  офицером  с  хорошей  выправкой,  всегда  подтянутым  и  аккуратным.  Высокий  рост,  густые  чёрные  волосы,  зачёсанные  назад,  усики  щеточкой,  голубые  выразительные  глаза  делали  его  статным  и  красивым. Знание  дела,  высокая  требовательность  к  себе  и  подчинённым  вызывали  глубокое  к  нему  уважение.   Нравилась  ему  усидчивость  в  работе,  не  по  возрасту,  Серёжи  Михайлова,  он  к  нему  относился  с  отцовской  любовью.  Однажды,  к  его  удивлению,  получил   он  извещение  по  телефону  о  том,  чтобы  Сергей  Михайлов  явился  в  Уком  Комсомола   лично  к  секретарю  т.  Носову.
  -  Мы  все  думаем, -  говорил  Смолянинов,  что  ты  у  нас  маленький,  а  оказывается,  ты,  Сергей,  большой  человек.  Уком  Комсомола  что - то  тобой  интересуется... Уж  не  забрать  ли  тебя  хотят  от  нас?   А  спустя  несколько  дней  он  получил  решение  бюро  Укома  ВЛКСМ  об  отзыве  Сергея  с  работы  из  Уездмилиции  на  комсомольскую  работу.  Вскоре  Сергей  был  освобождён  от  работы  в  Уездмилиции,  получив  такое  удостоверение:
    "Выдано  сие  гр-ну  Михайлову  Сергею  Михайловичу  в  том,  что  он  действительно  состоял  на  службе  в  Уездмилиции  в  должности  журналиста  с  1  сентября  1924  года  по  12  июня  1925  года  и  уволен  согласно  отзыву  Укома  ВЛКСМ  от  11/У1 - с./г.  на  комсомольскую  работу.  Всю  возложенную  на  него  работу  выполнял  своевременно  и  аккуратно,  что  и  удостоверяется  подписями  с  приложениями  печати" 
   Беседуя  с  Михайловым,  секретарь  Укома  Носов  Роман  говорил:  "Живёшь  ты  Сергей,  в  селе,  работаешь  там  секретарём  ячейки  Комсомола  и  выполняешь  все  поручения  волкомов  Комсомола  и  Партии  по  деревне,  а,  следовательно,  тебе  надо  работать  в  своей  волости,  ты  там  больше  нужен,  чем  в  милиции.  Мы  договорились  с  председателем  Волисполкома,  Николаем  Ивановичем,  чтобы  тебе  они  предоставили  работу  в  ВИК-е,  и  ты  будешь  помогать  секретарю  Волкома  Комсомола  по  комсомольской  работе.
                ХV1.   В  Волисполкоме  укрупнённой  волости
        Будучи  членом  бюро  Волкома  Комсомола,  Сергей  Михайлов  часто  бывал  в  Волкоме:  то  ходил  на  заседания  бюро,  то  присутствовал  на  всевозможных  совещаниях,  или  по  другим  комсомольским  делам.  Волком  Партии  и  Волком  Комсомола  занимали  одну  небольшую  комнату  при  Волисполкоме,  окна  которой  выходили  во  двор.  А  чтобы  зайти  в  Волком,  надо  было  пройти  через  весь  большой  зал,  где  размещались  все  отделы  и  канцелярия  Волисполкома,  через  кабинет председателя  ВИК"а"  и  по  тёмному  коридорчику  мимо  кабинета  начальника  волостной  милиции.  А  за  стеной,  в  этом  же  здании,  помещался  Лесхоз.   В  общем,  в  одном,  сравнительно  небольшом  одноэтажном  здании,  размещались  все  советские  органы:  Партийная,  Комсомольская,  профсоюзная  и другие  организации,  кроме  Нарсуда,  призванные  руководить  и обслуживать  население  вновь  созданной  укрупнённой  волости,  в  которой  насчитывалось  свыше  ста  сёл  и  деревень.  Это  было  равно  довольно  приличному  современному  району.
       В  работе  отделов  Волисполкома  было  большое  неудобство.    Скученность  не  только  мешала  в  работе,  но  и  создавала  суматошную  толкотню  и неимоверный  шум.   Походило  больше  на  какой - то  трактир,  чем  на  служебное  заведение.   Вдоль  стен  кругом  стояли  большие,  широкие,  в  виде  биллиардных,  столы  и  такие  же  большие,  широкие   деревянные  диваны,  покрашенные  тёмно - жёлтой  краской.  На  диванах  с  одной  стороны,  у  стен  и  окон,  сидели  сотрудники  Волисполкома,  а  с  другой  стороны  толпились  посетители  по  разным  вопросам.  За  спинами  работников,  на  диванах  и  окнах,  а  также  на  столах  лежали  кучами  служебные  книги  и  папки  с  разными  бумагами,  которые,  по-видимому,  не  вмещали  стоявшие  три  стареньких  шкафчика. 
       Когда  Михайлов  стал  работать  делопроизводителем  ВУС,  для  него  в  этом  же  зале,  у  входной  двери,  был  поставлен  маленький  кухонный  столик  с  полочками,  который  закрывался  на  висячий  замок.  Очевидно,  учитывалась  важность  документов,  которые  были  в  военно-учетном  стиле.   Вместо      стула  дадена  была  небольшая  скамейка,  на  которой  сидел  за  работой  не  только  он,  но  и   обращавшиеся  к  нем  по  делу.   
       Среди  толпящихся  и  шумевших  посетителей  со  стороны  трудно  было  понять,  кто,  за  чем  пришёл.  Одни  обращались  в  Финотдел  с  ходатайством  о  снятии  с  них  единого  сельхозналога  и  страховки,  доказывая  с  криком  и  слезами  свою  несостоятельность.   Тут  же,  в  Земельном  Отделе,  шумели,  ругались  спорившие  и  судившиеся  за  землю,  среди  которых  чаще  всего  члены  делившихся  семей.  Другие  спокойно  и  деловито  вели  разговор  в  Отделе  Народного  образования  о  ремонте  школ  и  завозе  дров  для  них.  Это  были  учителя  и  ликвидаторы  неграмотности.  Беднота  шла  в  волостной  Комитет  Крестьянской  взаимопомощи  за  тем,  чтобы  помогли  в  выделении  семян  на  посев,  чтобы  дали  плуг  или  борону,  которых  выделялось  на  волость  очень  и  очень  мало,  а  на  деревню,  да  ещё  не  на  каждую,  приходилось  по  1-2  бороны  или  плуга.
        Такие  неблагоприятные  условия  в  работе  волостных  организаций  объяснялись  тем,  что  в  городе  не  хватало  зданий  для  размещения  государственных  и  общественных  учреждений  после  большого  пожара,  который  свирепствовал  более  недели,  и  никак  не  могли  его  потушить,  даже  при помощи  пожарных  команд  других  близлежащих  городов  и  посёлков.  Лучшие  сохранившиеся  дома  были  заняты  уездными  учреждениями.  А  Волисполкому  было  предоставлено  здание  бывшего  трактира,  ранее  принадлежащее  одному  из  торговцев  города.  Работники  Волисполкома  были  из  числа бывших  мелких  волисполкомовцев.  Лишь  один  председатель  волисполкома,  Николай  Иванович  Рукавичкин,  был  городской  житель,  из  учителей.    Представительный,  культурный  всеми  уважаемый  человек. 
         Из  бывшего  Мочулкинского  волисполкома  в  укрупнённом  ВИКе  работали  три  человека.  Заведующим  Волземотдела  Андрей  Дронин,  серенький  старичок,  который  когда  разговаривал,  всегда  подымал  очки  на  лоб.  В  своём  деле  он  был  довольно  компетентный.  В  обращениях  с  сотрудниками  волисполкома   прост  и  разговорчив.  Часто в спорах,  входил  в  азарт,  горячился,  и  тогда  употреблял  такие  ругательные  словечки: "Етить  твою  козий  рог",  "Забери  тебя  козий  рог",  "Ишь  ты,  козий  рог"  и  т.п.,  за  что  его  прозвали  "Козий  рог".   Другой,  Борис  Кондиков",  служил  секретарём  Волисполкома.  Это  был  старый  служака,  опытный  писарь,  но занимаемой  должности, можно  сказать, не  соответствовал.  Жители  бывшей  Мочулкинской  волости  его  знали   хорошо,  среди  них  он  пользовался  уважением  и  по  всем  вопросам  обращались  к  нему,  прежде  чем  обратиться  к  кому- либо  другому.    Третий  был  Сергей  Михайлов.
         Никто  из  сотрудников  ВИКа  в  городе  квартиры  не  имел  и  они  каждый  день  ходили  домой  в  сёла,  где  проживали.  Когда  по  служебным  делам  или  в  непогоду  приходилось  им  оставаться  в  городе,  спали  на  столах  и  диванах,  и  тогда  Волисполком  превращался  в  ночлежный  дом.  Воздух  в  помещении  становился  спёртый,  насыщенный  тошнотворным  запахом  сушившихся  портянок  и  носков.   У  Сергея  Михайлова  была  постельная  принадлежность -  матрац, набитый  соломой,  и  подушка,  которую  он  стлал  также  на  какой - нибудь  стол  или  прямо  на  полу  в  кабинете  председателя  ВИКа,  и  спал,  укрывшись  своим  холщовым  пиджаком.   А  на  день  он  её  убирал,  складывал  на  полу  за  разломанным  старым  шкафом,  стоявшим  в  тёмном  прохладном  коридоре.
         Питались  всухомятку  своими  домашними  харчами,  каждый,  кто  как  мог.  Но  иногда,  изредка,  ходили  обедать  в  кооперативную  чайную  или  трактир  Семеникина.  Заказывали  что - либо  из  меню,  больше  всего  брали  краковскую  колбасу  и  чай  с  баранками,  но  к  колбасе  обязательно  они  заказывали  по  шкалику  "рыковки"  -  так  называли  тогда  водку.  На  выпивку  соблазняли  и  Сергея,  но  он  был  дисциплинированным  комсомольцем  -  водки,  пива  в  рот  не  брал  и  считал  употребление  коммунистами  и  комсомольцами  алкогольных  напитков  большим  аморальным  поступком.   С  Анреем  Дрониным,  любившим выпить,  он  частенько  вступал  в  конфликт,  делая  ему  замечания.  Старик  тогда  сердился  и  кричал:  "Етить  твою  козий  рог... Живи,  живи  и  не  крехти!"  Выпивки  и  появление  в  нетрезвом   виде  в  общественных  местах  коммунистов  и  комсомольцев  строго  осуждались, и  в  каждом  отдельном  случае  такой  проступок подвергался  обсуждению  на  партийном  или  комсомольском  собрании  как  большой  проступок,  порочащий  Партию  и  Комсомол.  Дронин  смотрел  на  это  просто  и  в  этом  ничего  предрассудительного  не  видел - был  противником  всяких  обсуждений  коммунистов  за  пьянку.   А  когда  на  собрании  ставился  вопрос  о  его  выпивках  и  он  давал  объяснения  по  этому  поводу,  обязательно  заканчивал   повышенным  тоном  словами: "Етить  твою  козий  рог  ...  Живи,  живи  и  не  кряхти!" 
        В  подвальном  помещении  жила  уборщица  Дарья,  женщина  лет  пятидесяти,  жила  она  в  бедности,  ходила  всё  время  в  одном  и  том  же  потрёпанном  платье,  в  стареньких  латаных  ботинках.  У  неё  была  симпатичная  дочка Оля,  лет  пятнадцати,  с  шапкой  золотистых  курчавых  волос  и  мелкими  веснушками  на  лице.  Её  рыжие  с  золотистым  оттенком  волосы  и  редкие  крапинки  веснушек  не  уродовали  её,  а  наоборот,  делали  привлекательной.  Она  была  рослая  и  по  своему  виду  выглядела  взрослой  девушкой.  По  бедности  мать  её  содержать  не  могла,  старалась  определить  дочь  куда - нибуть  на  работу,  хотя  бы  уборщицей.  По  этой  причине  Оля  бросила  учиться.
       Вскоре  случилась  такая  оказия.  В  Уездвоенкомат,  здание,  которого  находилось  рядом  с  Волисполкомом,  приехал  из  243  стрелкового  полка  за  новобранцами  офицер  с  тремя  кубиками  на  петлицах  и  наганом  на  боку.  Говорили,  что  он  был  в  чине  комвзвода.  Такой  невзрачный,  низенького  роста  и  уже,  как  говорится,  в  годах - отслуживший  гражданскую  войну.  Оля - то  и  пригляделась  ему -  стал  он  ежедневно  заглядывать  в  подвал  к  Дарье  и  сватать  Олю  себе  в  жёны.  Но  той  очень  не  хотела  выходить  замуж  за  него,  и  когда  он  приходил,  убегала  из  квартиры  к  подружке  Мане,  а,  то  придёт  в  Волисполком  и  сидит  у  Серёжи  Михайлова.  Хотя  на  вид  Оля  была  взрослой  девушкой,  а  по  своим  разговорам  и  поведению она  была  ещё  ребёнком.  Однажды  вечером,  придя  к  Сергею,  Оля  жаловалась:   "Мать  рада  этому  случаю  отдать  меня  замуж,  а  я  не  хочу  и  боюсь  этого  дяденьки.  Я  бы  убежала  от  матери,  да  некуда  -  рассказывала  она  об  этом,  а  сама  плакала,  да  так  горько,  что  невольно  появлялась  какая - то  особенная  жалость  к  ней.  И  тут  же,  как  бы  одумываясь,  сквозь  слёзы  она  заулыбалась  и  говорила: 
   -  Вот  если  бы,  Серёжа,  идти  за  тебя  замуж,  я  бы  не  боялась.
   -  Куда  уж  нам  жениться!  Мы  с  тобой,  Оля,  ещё  пацаны.  Надо  ещё  жить  научиться,  да  квартиру  заиметь,  -  сказал  Сергей.  Вот  я  посоветую  твоей  матери,  чтобы  она  так  рано  не  выдавала  замуж,  а  попросила  бы  председателя  ВИКа  Николая  Ивановича  помочь  устроить  тебя  на  работу.  Да  я  и  сам  поговорю  с  ним  об  этом.  Я  думаю,  он  поможет.
      Мать  Оли  считала  большим  счастьем  выдать  её  замуж  за  офицера  Красной  Армии,  была  этому  страшно  рада,  никаких  разговоров  в  связи  с  этим  не  хотела  слушать.  Вскоре  офицер  Олю  увёз  в  Медынь  по месту   своей  службы.  Как  сложилась  дальше  её  судьба,  осталось  неизвестным.
      Недалеко  от  Волисполкома  была  пекарня   Зверева,  услугами  которого  постоянно  пользовались  работники  Волисполкома.  В  любое  время  у  него  можно  было  купить  свежих,  мягких,  а  то  и  прямо  горячих,  как  говорится,  с  пылу, с жару,  булок,  баранок,  калачей,  ватрушек  и  ситного  с  тонкой  румяной  корочкой,  который  в  руках  дышал,  как  живой,  и  сколько  бы  ты  его  не  мял,  он  подымался,  пружинил и  приобретал  свою  форму.  Сергей  и  до  сих  вспоминает  об  этом  чудесном  ситном.  Купить  у  Зверева  можно  было  и  тогда,  когда  у  тебя  не  было  денег - в  долг  до  зарплаты.   А  арифметика  у  него была  простая -  запишет  в  тетрадочку  и  всё.  Верил,  что  он  точно  и  сполна  получит  этот  долг.  Так  оно  и было.  Не было  ни  одного  случая,  когда  кто - либо  ему  не  заплатил.  Точно  так же  снабжал  служащих  ВИКа  всевозможными  продуктами  из  своей  бакалейной  лавки  и  нэпман  Иван  Павлович  Пантелеев.  Пользуясь  кредитными  услугами  лавочника,  Сергей  иногда  набирал  у  него  понемножку  каких - либо  круп  или  пшеничной  муки  на  лапшичку,  сахару,  соли  и  приносил  домой.  Мать  этому  была  бесконечно  рада,   даже  проступали  слёзы:    "Ах  ты,  мой  милый  сыночек,  радость  ты  моя!"  -  говорила  она,  утирая  концом  фартука  на  лице  слёзы. 
                ХV11.   Год  гражданского  возмужания
      Шёл  1925-й  год.  Сергей  каждый  день  хлебал  семь  вёрст  киселю  по  дороге  от  села  до  города  и  обратно. В  дождь и  слякоть,  в  морозные  дни,  с  метелями  и  пургой,  шёл  он  вприпрыжку  в  своём  холщовом  пиджачке,  покрашенном  ольховой  корой.  Не  нужда  заставляла  его  делать  это,  а  комсомольский  долг.  С  тех  пор,  как  Андрей  Острюков  был  взят  на  работу  секретарём  Волкома  ВЛКСМ,  Сергей  был  избран  секретарём  ячейки  Комсомола.   Забота  о  делах  ячейки  беспокоила  его,  и  теперь  она  стала  главной  заботой.  Во  всей  округе  комсомольских  ячеек  не  было.  Проводимые  собрания  несоюзной  молодёжи,  культмассовая  работа  и  привлечение  молодёжи  к  непосредственному  участию  в  самодеятельности  комсомольцев  порождало  тягу  в  Комсомол.  Мочулкинская  ячейка  выросла  до  100  человек  и  охватывала  десять  окружающих  деревень.  Собрать  членов  ячейки  нельзя  сказать  было  большой  проблемой,  но  требовало  всегда  большой  подготовки. 
       Среди  комсомольцев,  почти  каждой  деревни  были  гармонисты,  которые  на  собрания  шли  с  гармонями.  Часто  приходили и  беспартийные  парни. В  день  комсомольского   собрания,  вечером,  село  Мочулки  наполнялись  всевозможными  переливами  и  переборами  гармошек  и  песнями  девчат.  Распевающие  частушки -  "страдания"  сменялись  одни  другими.  Казалось,  на   улицах  шёл  большой,  стихийный,  самодеятельный  концерт,  многозвучный  и  разноголосый.  Да  и  в  Народном  доме  до  открытия  собрания  и  в  перерывах  под  гармошку  комсомольцы  распевали  песни  Демьяна  Бедного,  "Молодую  гвардию",  "Кузнецы"  и  другие.  Весело  и  активно  проходили  собрания.
        Но  бывали  случаи,  хотя  и  редко,  собрания  не  состоялись,  как  говорится,  срывались,  ввиду  того,  что  комсомольцы  не  получали  своевременно  извещение.  В  таких  случаях  Сергей  расстраивался  и  душевно  переживал.  Однажды,  при  таком  случае,  пришёл  он  домой  расстроенный,  взволнованный,  мать  заметила  это  и  стала  говорить:
   -  Что  же  ты,  сынок,  вздыхаешь,  аль  случилось  что?  Чего  же  ты  не  пошёл  на  село  с  ребятами  гулять?  Ах, как  хорошо  на  гармошке  играют!       
   -  Не  знаю,  мама,  что  тебе  сказать  на  это,  поймёшь  ли  ты?  По - твоему  ничего  не  случилось,  как  мне  думается,  а  для  меня  большая  неприятность - комсомольское  собрание  не  состоялось.  Вот  и  расстроился.  Да  и  как  не  волноваться!  Может,  дисциплина  в  ячейке  разладится.  Знаешь,  как  я  сегодня  спешил,  идя  из  города,  домой,  беспокоился,  чтобы  лучше  подготовиться  к  собранию,  а  оно  видишь,  что  получилось.   
         1925-й  год  для  Сергея  Михайлова  был  годом  необычным.  Годом  совершеннолетия,  гражданского  возмужания,  годом  перехода  из  Комсомола  в  Коммунистическую  Партию
                Выписка 
из  протокола  № 13  заседания  бюро  Мачулкинской  ячейки  ВЛКСМ  от  31  октября  1925 г.,   утверждённого  Волкомом  ВЛКСМ  -  пр. № 17
Слушали:  О  передаче  в  партию  комсомольцев.  Постановили: На  торжественном   собрании  передать  следующих  комсомольцев:  Острякова,  Михайлова  и  Потапова,  как
политически  подготовленных  товарищей  и  старых  комсомольцев,  работающих  в  ячейке  с  момента  организации  ячейки.
      А  23  декабря  1925  года,  на  своём  заседании  (протокол  № 19)  Волком  ВЛКСМ  постановил  дать  Михайлову  рекомендацию  в  партию.  В  ней  говорилось:
                Выписка
из  протокола  Заседания  бюро  Волкома  ВЛКСМ  от  23  декабря  1925  г.  за  № 19,  утверждённого  Укомом  ВЛКСМ  от  12/1 -  1926 года.
  3.  Слушали:  Заявление  Михайлова  Сергея  в  даче  отзыва  для  вступления  в  партию.  Постановили:  Дать  отзыв   (рекомендацию),  как  дисциплинированному,  активному  и  вполне  подготовленному  для  вступления  в  партию.
  Копия  с  подлинным  верна:  Отсек  Волкома  ВЛКСМ  (Мошкаров)
        С  совершеннолетием  пришли  новые  обязанности,  новые  поручения  и  новые  заботы.  Не  успев  ещё  почувствовать  всю  полноту  полноправного  советского  человека,  как  уже  Сергея  в  Мочулках  избрали  членом  сельсовета  и  Народным  заседателем  Нарсуда.  В  Волисполкоме  не  стало  покоя  от  частых  командировок  в  качестве  уполномоченного, с  всевозможными  поручениями,  заданиями  Волкома,  в  разных  политических  компаниях  и  мероприятий  в  деревнях  и  сёлах  волости.  Институт  уполномоченных  был  тогда широко  распространён.  В  этом  была  необходимость.  В  волости,  на  периферии,  было  пять  ячеек  ВЛКСМ,  да  и  те  были  очень  малочисленны.
   Волком  Комсомола,  кроме  командировок  и  отдельных  поручений,  ещё  практиковал  и  систему  постоянных  прикреплённых  к  ячейкам  для  оказания  помощи  в организационно -  комсомольской  работе.  Вменялось  в  обязанность  прикреплённых  бывать  в  них  не  менее  двух  раз  в  месяц  и о своей  работе  там  отчитываться  перед  Волкмом.  Михайлов  был  прикреплён  к  двум  ячейкам  ВЛКСМ.  Это  была  большая  нагрузка.
      Как-то  раз  зимой  Михайлову  поручил  Волком  Комсомола  произвести  обследование  работы  Агибаловской  ячейки.  О  предстоящем  обследовании  секретарь  ячейки  Алёша  Каротичев  был  поставлен  в  известность.  Чтобы  ячейку  не опозорить,  он  каждый  день  настропаливал  своих  комсомольцев  на  то,  чтобы  к  этому  хорошо  подготовиться,  активизировать  работу  и  вести  себя  достойно  во  всём,  как  подобает  комсомольцам.  Тогда  они  представляли  себе,  что  к  ним   приедет  какой-нибудь  солидный  товарищ,  а  может,  и  сам  секретарь  Волкома.  И  вдруг,  к  их  удивлению,  в  их  ячейку  заявляется  невзрачный,  довольно  низкого  роста,  паренёк,  в  холщовом  пиджаке -  просто  мальчишка,    предъявляет  удостоверение,  что  он  является  представителем  Волкома  ВЛКСМ  и  ему  поручается  произвести  обследование  работы  их  ячейки,  которому  просьба  оказывать  всяческое  содействие.
       По  итогам  обследования  было  собрано  комсомольское  собрание.    Комсомольцы,  а  их  было  12-ть  человек,  окружили  Сергея  и  с  большим  любопытством  рассматривали  его. Спрашивали,  где  он  живёт,  где  и  кем  работает,  видя  в  нём  простого  деревенского  парнишку,  как  они.  Недоверия  Сергей  не  почувствовал,  а  заметил  при  этом  излишнее  любопытство  к  нему  комсомольцев.  Но  это  его  нисколько  не  смутило,  и  он  вёл  себя  уверенно.  " Да  и  чего  мне  смущаться  и  сомневаться  в  чём-то" -  думал  Сергей - ведь  он  член  бюро  Волкома  Комсомола,  да  ещё  заместитель  ответственного  секретаря.  Особенно  много  не  распространялся,  докладывая  о  результатах  проверки  работы  ячейки.
  -  Если  говорить  в  общем  и  целом,  работаете  вы,  товарищи,  неплохо,  - сказал  Михайлов, -  но  есть  у  вас  и  большие  недостатки  в  работе.  Вот  возьмём  вопрос  о  вовлечении  молодёжи  в  комсомол:  Собрание  несоюзной  молодёжи  проводите  мало,  ни  одной  девушки  нет  в  вашей  ячейке.  Не  вижу  я  у  вас  на  собрании  и  гармонистов,  а  без  них,  товарищи,  скучно  жить  и  работать  самим  комсомольцам.  А  кто  же  из  молодёжи,  а  тем  более  девушек,  подойдёт  к  вам  скуку  вашу  разделять.  Поменьше  ставьте  на  собраниях  вопросов  международного  масштаба,  а  побольше  о  делах  свое  ячейки,  о  жизни  своей  деревни.   
         Поделился  Михайлов  и  опытом  работы  Мочулкинской  ячейки  комсомола,  где  он  сам  секретарствовал.  Похвалил  ячейку  за  то,  что  хорошо  проводятся  политзанятия  в  комсомольском  политкружке  и  посоветовал:  "Рекомендую  вам  изучить  речь  В.И.  Ленина  на  третьем  съезде  Комсомола,  где  он  говорит,  как  надо  учиться  коммунизму.  Обязательно,  товарищи,  изучайте  её!"   А  в  заключение  всего  он  высказал:  "А  секретарю  вашему,  Алёше,  да  и  некоторым  другим,  более  подготовленным  комсомольцам  хочу  ещё  сказать:  пора  подумать  и  о  вступлении  в  Коммунистическую  Партию,  крепче  будет  у  вас  с  ней  связь,  больше  будете  помогать  ей,  и  вам  будет  легче  работать.  Запомните,  товарищи,  без  руководства  партии  мы  слепые  котята -  ни  больше,  ни  меньше.  Мы  её  помощники,  мы  её  смена".
          Много  говорили  в  своих  выступлениях  комсомольцы  о  своей  работе  в  ячейке  и  постановили  ещё  активнее  работать.  Закончилось  собрание,  а  расходиться  комсомольцы  не  хотели  и  снова  обступили  они  Сергея.  Задавали  много  разных  вопросов.  Кто-то  задал  вопрос:  много  ли  ячеек  вам  приходиться  проверять  и  сколько  вам  за  это  платят?  Проявляли  при  этом  и  беспокойство,  не  замёрзнет  ли  он  в  такой  одежонке,  идя  в  жгучий  мороз  и  пургу -  всё  же  идти  надо  двадцать  вёрст. "Выполняю  я  поручение  Волкома  Комсомола,  как  свой  комсомольский  долг  и  никто  мне  за  это  платит. А  работаю  я  делопроизводителем  в  Волисполкоме.  Ну  и  думаю,  что  я  не  замёрзну,  комсомольская  кровь  особенная,  горячо  греет", - ответил  Сергей,  улыбаясь.
          Об  этой  командировке  Волисполкома, спустя  несколько  лет,  когда  Алёша  Коротичев  уже  учился  в  Москве,  в  институте,  при  встрече  с  товарищами,  где  был  и  Михайлов,  вспоминал:  "Слышал  я  о  нём  в  Волкоме,  но  в  лицо  не  знал.  А  тут  гляжу  на  него  и  его  командировочное  удостоверение  и  верю:  это  и  есть  тот  самый  Михайлов,  которому  поручено  обследование  нашей  ячейки.  Вот,  думаю,  какой  он  есть!  Мазурик,  да  и  только!  Надо  же  приплыть  за  двадцать  вёрст  в  такую  непогоду.  И  не  замёрз,  мазурик!  А  потом  смотрю:  на  комсомольском  собрании  закатил  нам  такую  речугу,  что  мы  рты  разинули,  вот  тебе,  думаю,  и  мазурик!"
           Секретарём  Волкома  Комсомола  был  свой  товарищ,  мочулкинский,  Андрей  Остряков.  Но,  несмотря  на  это,  он,  когда  куда-нибудь  уезжал,  писал  Михайлову  письменные  указания,  как  бы  приказ,  например  такого  содержания:  "Члену  бюро  Волкома  т.  Михайлову  ввиду  моего  отъезда  в  г.  Калугу  на  Губернский  съезд,  на  тебя  возлагается  обязанность  Отсека  Волкома,  а  также  вменяется  в  обязанность  перепечатать  тезисы  к  приведению  беспартийных  конференций  в  количестве:  Текущий  политический  момент -  6  экз.,  Образование  крестьянской  молодёжи  - 6  экз.,  Молодёжь  и  новый  быт  -  6  экз.  Таковые  тезисы  раздать  товарищам,  выделенным  для  проведения  конференции   беспартийной  молодёжи,  согласно  протоколу  заседания  бюро  Волкома  от  23  декабря  1925  года.  А  также  организовать  проведение  этих  конференций".   
            Поручений  и  отдельных  заданий  Волкома  Комсомола,  Волкома  партии  и  Волисполкома  Сергею  Михайлову  было  предостаточно,  но  главным  и  основным  поручением  он  считал  поручение  по  руководству  мочулкинской  ячейкой  комсомола.  Секретарствование  в  ячейке,  которое  он  выполнял  с  большим  желанием  и  пристрастием,  было  для  него  не  только  обязанностью  и  большой  повседневной  заботой,  но  какой - то  потребностью.  Общественная  работа  иногда  так  захлёстывала,  что  не  хватало  времени,  но  усталости  Сергей  никогда  не  чувствовал.  Работа   для  него  была  источником,  в  котором  он  черпал  силы  и  вдохновение  на  всё  новые  и  новые  предстоящие  дела.  В  ней  он  укреплял  и  закалял  волю.
             Апрель  1926  года.  Весна  в  полном  своём  великолепии.  Луга  покрылись  зелёными  коврами,  лес  оделся  в  свой  изумрудный  наряд,  расцветали  сады,  а  в  полях  шёл  в  полном  разгаре  весенний  сев,  сопровождаемый  весёлыми  песнями  жаворонков  в  голубом  небосклоне.
              Вечером  15-го  апреля  Мочулкинская  партийная  ячейка,  насчитывающая  в  своих  рядах  пять  человек,  собралась  в  Нардоме  на  своё  открытое  собрание.  На  нём  присутствовали  комсомольцы  и  беспартийные  граждане  села  Мочулки.  Зал  был  полный  народа.  Очевидно,  крестьян  интересовали  стоявшие  на  повестке  дня  собрания  вопросы:  "О  текущем  моменте  и  задачах  коммунистов  в  деревне  и  о  ходе  весеннего  сева".  На  этом  открытом  многолюдном  партсобрании   принимали  кандидатом  в  члены  ВКП (б)  Михайлова  Сергея.  Когда  он  рассказывал  свою  автобиографию,  в  зале  кричали: "Можешь  не  рассказывать,  знаем!"   Секретарь  партячейки  Андрей  Егорович  Дронин  обратился  к  собранию:  "Кто  имеет  вопросы  и  желает  высказаться?  Может,  у  кого  есть  отводы  т.  Михайлову?"  Выступающих  против  не  нашлось.  Были  только  похвальные  высказывания.  Из  зала  слышались  крики: "Достоин  быть  в  Партии!"
          Будучи  скромным  молодым  человеком,  слушая  хвалебные  отзывы,  Сергей  чувствовал  себя  неудобно  и  несколько  тушевался.  Принят  он  был  в  партию  единогласно,  без  каких  либо  замечаний.  Но  вот  все  треволнения  прошли,  и  спала  напряжённость,  которую   ощущал  Сергей  при  обсуждении  вопроса  о  его  приёме.  Сердце  наполнилось  чувством  радости и  гордости  за  себя  и  за  Комсомол,  воспитавший  его.  Он  поднялся  и  попросил  слова,  а  затем,  обращаясь  к  коммунистам  и  всем  присутствовавшим,  высказал: "Спасибо,  товарищи,  за  оказанное  мне  доверие!   Буду  стараться  оправдать  его  своей  активной  работой  в  Коммунистической  Партии.  Можете  не  сомневаться,  товарищи!"
           Накануне  Первого  Мая,  на  комсомольском  собрании  ячейки  Михайлов  поставил  вопрос  о  партийном  ядре  в  комсомоле  и  его  роли  как  основном  условии  и  методе  руководства  Партии  Комсомолом.  Выступая  по  этому  вопросу,  Сергей  говорил:   "Партядро   в  Комсомоле  можно  сравнить  со  скелетными  сучьями  растущего  дерева,  которые  являются  главной  его  опорой  и  постоянно  обрастают  осевыми  побегами".   Собрание  единогласно  постановило:  рекомендовать  более  активных  комсомольцев  в  Партию  и  поручить  им  организацию  комсомольских  ячеек  в  других  окрестных  деревнях.  А  вскоре,  спустя  небольшое  время,  Мочулкинская  ячейка  Комсомола  передала,  как  тогда  было  принято  говорить,  в  Коммунистическую  партию  своих  активных  комсомольцев  помимо  Михайлова,  Острюкова,  Потапова,  ещё  10  человек,  а  вслед  за  этим  возникли  новые  комсомольские  ячейки  в  Рыляках,  Суковке,  Андреевке  впитавших  в  себя  десятки  новых  комсомольцев.  Это  и  были  скелетные  сучья  и  их  осевые  побеги.
                ХV111.  На  руководящей  работе  в  Волкоме  Комсомола
            После  отъезда  на  учёбу  в  рабфак  Андрея  Острюкова  Яша  Мошкаров  ответственным  секретарём  Волкома  Комсомола  был    недолго,  его  быстро  забрали  на  работу  инструктором  Уисполкома.  И  тогда  выбор  пал  на  Сергея  Михайлова  быть  Отсеком  Волкома.  Было  это  в  летнее  время,  когда  в  условиях  нечернозёмной  полосы,  где  широко  было  развито  отходничество,  молодёжь  разъезжалась  по  разным  городам  на  сезонные  заработки,  в  деревнях  оставались  парни  - подростки  и  девчата.  А, следовательно,  и  работа  в  комсомольских  ячейках  замирала.  Комсомольские  собрания  собирались  редко,  членские  взносы  уплачивались  несвоевременно,  и  дела  шли  плоховато.  И  все  потому,  что  не  было  актива,  он  разлетался  на  лето  по  разным  уголкам  страны  подобно  перелётным  птицам  после  зимовья.  Михайлову  эта  обстановка  была  знакома  и  раньше.  Однако,  приступив  к  работе  в  Волкоме.  на  первых  порах,  столкнувшись  с  трудностями,  он  не  знал,  что  ему  делать  и  чем  заняться  в  первую  очередь. Одно  дело  в  своей  Мочулкинской  ячейке,  а  другое  дело  в  волостном  масштабе.  Вот  тут- то  и  пригодился  ему  опыт,  приобретённый  в  работе,  будучи  членом  Волкома. Вскоре  его  командировали  на  областные  курсы  по  переподготовке  секретарей  ВК  ВЛКСМ.   Там  он  изучал  решения  седьмого  съезда  Комсомола,  узнал  об  очередных  задачах,  поставленных  Коммунистической  Партией  по  социалистическому  строительству,  приобрёл  ещё  больше  знаний  по  практической  комсомольской  работе  среди  рабочей  и  крестьянской  молодёжи,  и  батрачества.
          Получив,  хотя  и  небольшую,  зарядку,  Сергей  вернулся  с  курсов  более  уверенным  в  своих  силах  и  как  бы  повзрослел.
          Начало  руководящей  комсомольской  работы  в  Волкоме  Сергея  Михайлова  совпало  с  окончанием  восстановительного  периода,  но  был  ещё  НЭП,  и  о  себе  он  давал  крепко  знать,  особенно в  деревне,  которая  продолжала  расслаиваться  на  кулаков,  середняков  и  бедняков.   
           Наша  волость,  как  и  весь  уезд,  была  сельскохозяйственная,  но,  ни  одной  сельхозкоммунны  или  с/х  артели  ещё  не  было.  А  вся  промышленность  состояла  из  одной  небольшой  лесопилки,  да  двух  водяных  мельниц.  Построенный  льнообрабатывающий  завод  в  Тёмниках  был  гордостью  всего  уезда.  Здесь,  как  нигде,  после  голодных  лет  войны  и  разрухи  зримо  чувствовалось  дыхание  НЭПа.  Наш  уездный  город,  как  зеркало,  отражал  все  его  проявления.  Большая  соборная  площадь,  являвшаяся  центром  города,  была  заполнена  не  одним  десятком  торговых  палаток,  ларьков  и  всяких  лавочек  местных  нэпманов.  Магазины,  трактиры,  булочные,  колбасные  в  городе  принадлежало частным  торговцам,  кроме  двух - трёх  магазинов,  одной  чайной  и  пекарни  потребкооперации.
         Воскресные  базары  были  обширные,  многолюдные,  шумные.  В  них  также  отражался  во  всём  НЭП -  временная  мудрая  ленинская  политика  возрождения  упавшей  экономики  страны  за  годы  войны  и  разрухи.  На  базары  из  деревень  привозилось  возами  разное  зерно,  мука,  крупа,  картофель.  Здесь  же  были,  наряду  с  лаптями,  возы  с  юфтевыми  мужскими  сапогами  и  женскими  полусапожками,  с  валенками,  деревянными  ложками  и  чашками,  самопрялками   и  другими  кустарными  изделиями.  Продавались  телеги,  сани,  колёса,  хомуты  и  упряжь.  Играли  гармошки  и  тренькали  балалайки.  Каждый  продавец  старательно  зазывал  покупателей,  стараясь  заглушить   других,  громко  кричал:  "Кому  валенки,  кому  чёсанки?!"  "Кому  сапоги  юфтевые?!"  "Эй,  бабы,  дочки - не  забудьте  купить  горшочки!"  "А  вот  яблоки  вкусные,  сладкие,  душистые!"  "Кому  антоновки - антоновки?!"   Были  возы  с  баранками,  ситным  и  булками,  калачами.  Большой  выбор  мясо - молочных  продуктов  и  яиц.
           В  палатках  продавались  жареные  хрустящие  пирожки  и  сладости.  Продавцы  их  тоже  во  всё  горло  орали: "А  ну,  подходите  кушать  сластены  хрустящие -  для  всех  подходящие;  румяные,  горячие -  всего  слаще.  Покушаешь  - за  ухо  не  оттащишь!"  "Пирожки,  пирожки,  с  пылу -  с  жару,  пятачок  за  пару!"  Довольно  большая  базарная  площадь  заполнялась  продаваемым  скотом:  коровами,  лошадьми,  овцами,  свиньями.  Ржанием  лошадей,  мычанием  коров,  визгом  свиней  поросят,  блеянием  овец  наполнялся  воздух  на  улицах  города,  прилегающих  к  базарной  площади.  Торговые  ряды  базара  располагались  по  отраслям  торговли  и  образовывали  целые  улицы,  дополняя  город.
            Распродав  свои  товары,  многие  крестьяне  шли  в  трактиры  и  там,  сидя  со  связками  баранок  и  узлами  булок,  распивали  чай,  лакомились  краковской  колбасой,  а  некоторые  отведывали  бутылочку  "рыковки",  закусывая  колбаской  и  солёными  огурцами.  Они  громко  разговаривали,  весь  трактир  заполнялся  неимоверным  шумом  и  жужжал,  как  растревоженный  улей.  Время  от  времени  из  этого  многоголосого  шума  выделялась  пахабная  ругань  перепившихся  мужичков.
             Мать  Серёжи  Михайлова  иногда  тоже  приносила  на  базар  продавать  четверть  кипячёного  молока,  чашку  творога,  десятка  два - три  яиц,  а  кой- когда  и  кусочек  сливочного  масла.  Продавать  это  удавалось  с  трудом,  а  иногда  возвращалась  домой  со  своим  скудным  товаром. Однажды  летом  был  такой  случай,    она  полдня  просидела  на  базаре  со  своими  молоком  и  яйцами,  не  могла  продать.  Базар  почти  весь  разъехался,  а  она  всё  сидела.  Истомилась  на  солнцепёке,  устала  и,  огорчённая  своей  неудачей,  собралась  идти  домой.  Узнав  об  этом, Сергей  дал  своим  товарищам  по  работе  имевшиеся  у  него  последние  деньги  и  они  купили  у  неё  всё  непроданные яйца  и  молоко,  чтобы  она  больше  на  базаре  не  томилась.  Если  бы  вы  знали,  как  она  была  рада!  Придя  к  Сергею  на  квартиру,  довольная  своей  распродажей,  говорила:  "Сегодня  так  много  было  на  базаре  всяких  продуктов,  а  я  совсем  не  думала,  что  продам  своё  молоко и  яйца.  А  тут  гляжу,  подходят  два  парня,  да  таких  хороших,  приветливых,  и  забрали  у  меня  всё  сразу.  Дай  бог  им  здоровья!  Вот  теперь,  Серёжнька,  я  могу  купить  соли  и  керосина".   Слушая  это,  Сергею  стало  жаль  мать,   хотелось  ему  ей  помочь,  но  не  мог -  у  самого  денег  не  было.
             Город  разделяла  на  две  части  речка  Кунава,  на  ней  стояла  мельница,  плотина  которой  образовывала  относительно  широкий  водоём,  и  она  казалась  сравнительно  большой,  но  с  таким  тихим  течением,  что  представлялось,  будто  вода  в  ней  совершенно  неподвижна,  а  поверхность  её  была  без  малейших  морщинок,  гладкая,  как  зеркало.  У  берегов  росли  жёлтые  и  белые  кувшинки.  Через  Кунаву  был  перекинут  пешеходный  деревянный  мост,  покрашенный  красной  краской.  А  за мостом,  в  сосновом  бору,  над  берегом  простирался  обширный  парк,  где  по  вечерам  играл  духовой  оркестр,  на  танцплощадке  проводились  танцы  до  упада.  Один  за  другим  менялись  вальсы  вперемешку  с  полечкой  или  краковяком,  и  звуки  их  далеко  раздавались  по  бору  над  рекой.  Вальсировала в  основном,  нэпмановская  молодёжь,  сынки  и  расфуфыренные  дочки  местных  торговцев,  кустарей  и  деревенских  кулаков,  учившиеся  в  городской  школе  второй  ступени.  Кроме  танцев  и  кино  в  парке  не  было  никаких  культурных  развлечений.  В  летнем  кинотеатре  шли  картины  (конечно,  немые)  вроде" Знак  Зеро",  сопровождаемые  игрой  на  пианино.  По  соседству  с  кинотеатром  мирно  сосуществовал  ресторан  "Кавказ"  с  открытой  площадкой,  уставленный столиками.  Там,  в  буфете,  продавались  спиртные  напитки,  табачные  изделия,  всевозможное  закуски,  пиво,  ситро,  конфеты.   Носил  ресторан  такую  вывеску,  очевидно,  по  названию  части  города,  где  располагался  парк,  которая  почему - то  называлась  "Кавказом",  -  может  потому,  что  она  была  на  несколько  возвышенной  местности.  В  городе  был  "Пролеткульт",  но  в  нём  постановок  спектаклей  не  было,  да  и  вся  культурно _ массовая  работа  в  нём  заглохла  на  лето.
               Сергей  Михайлов  ходил  в  парк  редко,  главным  образом,  посмотреть  кино.  Танцевать  он  так  и  не  научился  с  тех  пор,  когда  танцы  запрещались  в  комсомоле  и  теперь  он  ими  не  интересовался.  Но  послушать  музыку  он  был  не  прочь.  Мелодичные  её  звуки  плавно,  как  волны,  перемемещались  по  бору  и  вливались  в  душу,  затрагивая  струны  сердца,  наполняя  то  радостью,  то  печалью.  Под  звуки  хорошо  мечталось.  Они  пробуждали  чувства  и  порождали   мысли  стремительные,  прекрасные,  толкающие  вперёд  к  новой,  более  активной  творческой  работе.  Но  бывало  и  такое  с  Михайловым,  когда  звуки  музыки  у  него  порождали  отрицательные  эмоции.  Одевался  он скудно,  не  имея  средств  купить  костюм.  Впервые  в  жизни  он  надел  штиблеты  и  простенькие  брючки  на  выпуск  при  отъезде  на  курсы  секретарей  волкомов. 
              Как - то  раз,  сидя  на  скамейке  в  парке,  Сергей  наблюдал,  как  веселится  нэпманская  молодёжь,  сравнивал  её  привольную  жизнь  с  жизнью  деревенской  бедноты  и  батрачества.  Вспоминал  свою  убогую  жизнь,  нищенство,  дни  пастушества  и  все  обиды,  связанные  с  этим.  Под  звуки  музыки,  навеявшие  в  этот  раз  тоску,  он  так  углубился  в  свои  мысли,   уйдя  в  себя,  что  не  замечал  гулявших  по  аллее  парочек,  не  слышал  их  весёлого  смеха  и  ничего  другого,  что  окружало  его.  А  звуки  музыки  затихали  и  всё  куда-то  удалялись,  унося  с  собой  на  воздушных  волнах  в  неведомую  даль  все  мечты,  раздумья,  саму  жизнь.  В  это  время  он  не  помнил,  как  ушёл  из  парка.  Только  по  дороге  домой, (на квартиру),  на  мосту  встретившись  с  одной  молодой  парой,  от  которой  изрядно   несло  винным  перегаром,  пудрой  и  духами,  опомнился  и  сразу  весь  загорелся  ненавистью  и  злобой  к  нэпманам  и  их  выродкам.   Придя  на  квартиру,  Сергей  размышлял:  "Мы  день  и  ночь  работаем  для  того,  чтобы  построить  коммунизм -  счастливое  будущее,  и  не  имеем  ничего,  чтобы  лучше  одеться,  не  имеем  возможности  учиться,  а  у  них  жизнь  в  полную  меру;  учатся,    веселятся - развлекаются,  как  им  хочется.  Стоит  ли  работать  на  эту  мразь?!  Стоит  ли  жить  для  того,  чтобы  они  беспечно  жили  и  развлекались,  как  и  раньше?  Он  старался  разобраться  в  бродивших  в  голове  своих  сомнительных  и  скользких  мыслях,  но  навязчиво  лезла  обида  и  не  давала  покоя.  На  столе  лежала  книга  "История  ВКП (б)".  Сергей  взял  её  в  руки  и  стал  листать,  чтобы  найти  ответы  на  вопросы,  которые  беспокоили  его  в  этот  раз.  Открыв  главу,  где  говорится  о  НЭПе  и  о  перспективах  строительства  коммунизма  в  нашей  стране,  он  читал:          
      "...  Должны  ли  и  можем  ли  мы  построить  социалистическое  хозяйство,  или  нам  суждено  унавозить  почву  для  другого,  капиталистического  хозяйства? Возможно,  ли  вообще  построить  социалистическое  хозяйство  в  СССР,  а  если  возможно,  то  возможно  ли  его  построить  при  затяжке  революции  в  капиталистических  странах  и  стабилизации  капитализма?  Возможно  ли  построение  социалистического хозяйства  на  путях  Новой  Экономической  политики,  которая  всемерно  укрепляя  и  расширяя  силы  социализма  в  стране,  вместе  с  тем  пока  - что  даёт  и  некоторый  рост  капитализма? Как нужно  строить  социалистическое  народное  хозяйство,  с  какого  конца  нужно  начать  это  строительство?  ... На  все  эти  вопросы  партия  дала  ясные  и  определённые  ответы.   ...  В  октябре  1917  года  рабочий  класс  победил  капитализм  политически,  установив  свою  политическую  диктатуру...   Теперь  главная  задача  состоит  в  том,  чтобы  развернуть  по  всей  стране  строительство  нового  социалистического  хозяйства  и  тем  добить  капитализм  также  и  экономически.  Социалистическая  индустриализация  страны -  таково  основное  звено,  с  которого  нужно  начинать  разворот  строительства  социалистического  народного  хозяйства. Ни  затяжка  революции  на  Западе,  ни  частичная  стабилизация  капитализма  в  несоветских  странах  не  могут  приостановить  нашего  продвижения  вперёд -  к  социализму.  Новая  Экономическая  Политика  может  только  облегчить  это  дело,  ибо  она  введена  Партией  именно  для  того,  чтобы  облегчить  строительство  социалистического  фундамента  нашего  Народного  хозяйства.  Таков  был  ответ  партии  на  вопрос  о  победе  социалистического  строительства  в  нашей  стране..."
           Прочитав  эти  строки,  Сергей  поразмыслил: "Понятно.  Эта  нэповская  лафа  будет  продолжаться  недолго.  Уже  теперь  на  нэпманов  и  кулаков  стало  больше  накладывается    налогов.  Стало быть,  отступление,  о  котором  говорил  В.И. Ленин  на  одиннадцатом  съезде  партии,  кончилось - началось  наступление  на  них.  Скоро -  скоро  их  выродки  дотанцуются!" 
           С  этим,  успокоившись,  Сергей  лёг  спать.  А  на  утро,  как  ничего  не  бывало,  он  пошёл  на  работу  в  Волком.  День  был  тёплый,  солнечный,  в  зелени  садов  весело  распевали  птички.  Михайлов  в  этот  день  собирался  идти  в  одну  из  ячеек.  И  вдруг  в  Волисполкоме  целый  переполох,   говорят:  "У  нас  "ЧП" -  Гаврик  Лукавчиков  застрелился!  Все  бросились  в  канцелярию,  чтобы  разузнать,  где  и  как  он  застрелился.  Прибежал  туда  и  Михайлов  Сергей.  Он  был  просто  ошеломлён  этим.  Да  и  как  не  встревожиться,  ведь  Гаврик  свой,  близкий  человек,  на  одной  квартире  жили,  из  одной  чашки  кушали,  в  активе  Волкома  комсомола  состоял,  собирался  вступить  в  партию. Узнав, что  он  застрелился  из  нагана,  на  квартире,  Сергей  и  я  побежали  туда,  где  уже  был  начальник  волостной  милиции,  врач и  понятые.  Хозяйка  дома  ходила  по  двору,  ахала  и  охала,  вытирая  слёзы  фартуком.  Старик - хозяин  стоял  и,  разводя  руками,  рассказывал  начальнику  милиции:  "Когда  услышал  выстрел,  мы  с  бабкой  испугались.  В  доме  никого  не  было,  кроме  Гаврика,  мы  заглянули  в  его  комнату - он  был  уже  мёртвым" 
           Гаврик  лежал  в  своей  комнате,  на  кровати,  на  груди  у  него  лежал  наган,  придержанный  расслабленной  рукой,  конец  ствола  которого  был  во  рту.  Ясно  было  видно,  что  он  стрелял  в  рот  и  умер  сразу  после  выстрела.  На  столе  нашли  записку,  написанную  его  рукой,  в  которой  он  писал: "В  смерти  моей  никого  не  винить"   Гаврик  Лукавчиков  работал  в  Волисполкоме  техническим  секретарём,  был  на хорошем  счету  и  пользовался  уважением  среди  сотрудников.
          Это  был  здоровенный  парень  двадцати  лет,  высокого  роста,  плечистый,  красивый,  всегда  весёлый.  И  никогда  не  подумал  бы,  что  он  может  сотворить  такое.  Сам  он  был  родом  из  зажиточной  крестьянской  семьи  деревни  Ровное,  которая  в  волости  тоже  считалась  зажиточной  деревней.  У  него  было  три  взрослых  брата,  один  из  них  был  подрядчиком  где - то  на  отхожих  промыслах.    В  сельском  хозяйстве  у  них  применялась  наёмная  сила - батрачка  Варя,  чернобровая,  довольно  красивая  девушка,  с  большими  карими  глазами,  как  выяснилось  при  установлении  причины  смерти,  Гаврик  её  очень  любил  и   собирался  на  ней  жениться,  но  мать,  отец  и  братья - все  были  против  этого;  всячески  этому  препятствовали.  Варю,  уволив,  выгнали  из  дома,  а  Гаврику  угрожали,  что  если  он  на  ней  женится,  они  его   с  ней  на  порог  дома  не  пустят,  и  не  будут  считать  своим.  А  причина  всему  этому  была  одна - бедность  Вари,  несовместимая  с  их  богатством.  Они  считали  позором  для  их  двора  иметь  такую  невестку,  из  гольтепы,  как  они  выражались.  Гаврик  не  мог  с  этим  смириться  и  не  нашёл  в  себе  силы  воли  и  выхода  из  этого  положения,  смалодушничал  и покончил  жизнь  самоубийством. 
           Труп  Лукачёва  родные  забрали  к  себе  домой,  в  деревню,  чтобы  похоронить  его  с  попом.  Сергей  Михайлов,  как  секретарь  Волкома  комсомола,  тогда  задумался,  как  совместить  поповскую  панихиду  с  гражданской,  ведь  комсомольцы  ячейки  должны  проводить  своего  товарища,  да  и  нужно  выступить  и  сказать  людям  правду  о  действительной  причине  смерти  Гаврика.  Идя  на  похороны  пятнадцать  вёрст  пешком,  Михайлов  много  думал,  как  поступить  в  данной  случае  и  решил  всё  же  выступить  на  могиле,  когда  все поповские  обряды  закончатся.  "А  может  поп  откажется  хоронить,  как  самоубийцу, - думал  Сергей, -  вот  тогда- то   мы  похороним  его  по-своему,  по-комсомольски."  Но  этого  не  случилось,  Лукавчиковы  хорошо  ему  заплатили. 
           Вспоминал  по  дороге  Михайлов  и  о  том,  как  в  1920  году  чоновцы  ездили  в  эту  деревню  Ровное  по  продразвёрстке,  где  зажиточные  крестьяне,  организованные  кулаками,  оказывали  сопротивление,  запрятав  хлеб  и  картофель  в  ямы.  Доходило  дело  до  вооружённых  столкновений,  а  всё  же  нужно  было  хлеб  взять -  в  городе  люди  голодали.   Ощущая  заткнутый  за  пояс  наган,  вспоминал  Сергей  и  сожалел,  что  его,  Михайлова,  тогда  не  принимали  в  ЧОН  из-за  малого  роста  и  возраста,  но  тут,  же  себя  радовал  тем,  что  он  теперь  состоит  в  ОБСК -  это  тоже,  что  и  ЧОН,  только  в  новых  условиях. 
            На  похороны  собралось  небывало  много  народу -  пришла  его  провожать  вся  деревня.  Комсомольцы  были  тут  же  все  в  сборе.  Они  помогали  родным  Гаврика,  несли  гроб,  крышку,  венки.  Когда  кончилась  поповская  панихида,  гроб  опустили  в  могилу  и  все  стали  бросать  по  кусочку,  по  горсточке,  землю,  поднялся  на  кучу,  земли  Михайлов  и  громко  сказал: "Товарищи,  просим  не  расходиться.  Мы  сейчас  расскажем  вам  о  работе  Гаврика  и  правду  о  его  смерти"   Все  затихли  в  ожидании.  Родственники  перестали  плакать  и  причитать.
            " Товарищи!  Ушёл  из  жизни   хороший  товарищ,  активный  наш  комсомолец,  всегда,  как  вы  знаете,  весёлый  и  жизнерадостный.  Он  был  нечета  своим  братьям  и  родителям  по  своим  взглядом  и  мировоззрению. Батраки  и  бедняки  знают,  как  он  им  помогал  в  чём  мог,  когда  надо,  несмотря  на  то,  что  он  сам  из  зажиточной  семьи.  Его  родные  всеми  своими  корнями  крепко  вросли  в  капитализм,  они  по  своей  психологии  кулаки  и   думают,  как  бы  ещё  больше  разбогатеть.  Они  думают,  что  Советская  власть  ввела  НЭП  навечно,  но   ошибаются.  Гаврик  любил  свою  батрачку  Варю,  а  она  тоже  любила  его.  Вы  знаете,  какая  она  красивая  и  трудолюбивая  девушка.  Они  с  Гавриком  были  бы  достойной  парой.  Но  родители  и  братья  Гаврика  всячески  препятствовали  ему  жениться  на  Варе.  Они  считали  зазорным  иметь  невестку  из  нищеты.  Видите  ли,  их  кулацкая  гордость  не  позволяла!  Мы,  комсомольцы,  осуждаем  самоубийство,  как  недостойный  поступок  Гаврика.  Осуждаем  его  за  то,  что  он  оказался  слабым  духом,  смалодушничал,  не  нашёл  в  себе  силы  воли  и  ушёл  из  жизни  сам,  вместо  борьбы  со  всеми  капиталистическими  пережитками.  Но  в  смерти  мы  его  не  виним,  как  он  винит  себя  в  предсмертной  записке.  Мы  виним  в  его  смерти  капитализм  со  всеми  его  последователями  и  пережитками,  который  у  нас  ещё  пока  даёт  о  себе  знать.  Капитализм  не  только  эксплуатирует,  порабощает  и  угнетает  трудящийся  народ,  но  при  капитализма  нет  и  свободной  любви.  Спи  спокойно,  дорогой  товарищ,  мы,  комсомольцы,  клянёмся  до  конца  добить  капитализм!" 
            Возвратясь  в  город  под  впечатлением  пережитого  за  последние  три  дня,  Сергей  написал  заметку  в  губернскую  газету  "Коммуна"  под  заголовком  "Поползли  к  мещанству".  Это  была  его  первая  заметка  в  печатной  газете,  и  с  тех  пор  он  стал  её  селькором.  Дни  текли  мирные,  тихие,  без  особой  романтики  и  героики -  дни  НЭПа.  Проходили  они  у  нас  в  повседневной  будничной  работе,  ничем  не  отличавшиеся  друг  от  друга.  Комсомольские  ячейки  в  работе  по  восстановлению  сельского  хозяйства  проводили  походы  за  урожай,  распространяли  заём  "Укрепления  крестьянского  хозяйства".  Комсомольцы - домохозяева,  вырастившие  хороший  урожай  или  породистый  скот,  ставились  в  пример.  Так  комсомолец  домохозяин  Пётр  Ильчик,  вырастивший  племенного  быка,  на  волостной  с/х  выставке  был  премирован.  В  комнате  секретаря  Волкома  Комсомола  Михайлова  висела  большая  фотография,    где  он  был  сфотографирован  со  своим  быком  "Мишкой"  О  нём  говорили  на  волостных  комсомольских  совещаниях,  пленумах  Волкома  и  отмечалось  в  отчётном  докладе  ВК  на  волконференции.
         Широко  проводилась  культмассовая  работа  в  деревне.  По  инициативе  комсомольцев  организовывались  избы-  читальни,  красные  уголки,  ликбезы  по  ликвидации  неграмотности  среди  взрослых  крестьян,  в  которых  работали  более  грамотные  комсомольцы.   Комсомольские  ячейки  вместе  с  учителями  сельских  школ  были  застрельщиками  и  участниками  самодеятельности,  которая  выражалась,  главным  образом,  в  постановках  спектаклей  и  концертов.  В  городе  не  проходило  ни  одного  концерта,  ни  одного  увеселительного  вечера  без  выступления  комсомольского коллектива  "Синей  блузы".  Она  своими  весёлыми,  задорными,  сатирическими  номерами  метко  высмеивала  и  разила  мещанство,   обывательщину  и  другие  мелкобуржуазные  пороки  общества,  процветавшие  в  нэпманские  времена.  Наносила  сногсшибательную  критику  недостатков  местных  советских  и  общественных  организаций.  Это  была  критика  образная,  острая,  злая,  но  довольно  весёлая,  забавная,  с  музыкой.  Волком  Комсомола  и  Волполитпросвет  проводили  волостные  конкурсы  гармонистов  и  плясунов.  Лучшим  из  них  выдавались  премии  в  виде  отрезов  на  платье,  брюки,  балалайки,  мандолины  или  другие  какие-либо  музыкальные  инструменты.   
           В  деревнях  ВК ВЛКСМ  проводил  собрания  батраков,  несоюзной  молодёжи,  такие  же  собрания  проходили  и  волостные,  с  самодеятельными  вечерами.  Комсомольские ячейки  собирали  среди  населения  средства  для  оказания  помощи  инвалидам  гражданской  войны.  Празднование  юбилейных  революционных  праздников  на  селе  без  участия  комсомольцев  было  немыслимо.  В  те  годы  отмечались  не  только  праздники  Великого  Октября.  Первого  Мая,  День  кооперации,  но  и  такие,  как  Кровавое  воскресенье -  день  (9-го  января),  низвержение  самодержавия  12  марта,  День  Парижской  Коммуны -18  марта.  К  ним  комсомольские  ячейки  готовились  заранее;  выдвигался  на  комсомольском  собрании  докладчик,  подготавливался  концерт  или  постановка  спектакля,  писались  лозунги,  выпускалась  стенгазета,  посвящённая  этому  дню. 
           В  дни  подготовки  к  революционным  праздникам  большая  забота  была  у  секретаря  Волкома  ВЛКСМ,  Не  только  дело  было  в  организации,  но  надо  было  подготовить  тезисы  для  докладчиков,  которые  всегда  в  обязательном  порядке  рассылались  в  ячейки.  Для  Сергея  Михайлива  не  было  трудней  работы,  как  размножение  этих  тезисов.  По  целым  дням  он  сидел  тогда  за  машинкой  и  отстукивал  их  одним  пальцем,  Иногда,  от  непривычки,  за  такой  работой  его  прошибал  изрядный  пот.               
         

           Индустриализация  страны  шла  успешно.  Строились:  Днепрогрес,  Сталинградский  тракторный  завод,  Автомобильный  завод  "ЗИС" (ныне  завод  им.  Лихачёва)  и  другие.  Вопрос "Кто  кого"  в  промышленности  уже  был  решен  в  пользу  социализма.   Готовясь  к  ХУ   съезду  ВКП (б)  партии  намечала  пути  коллективизации  раздробленного   мелкого  сельского  хозяйства.   В   укреплении  социалистического  хозяйства  СССР  капиталистические  страны  видели  угрозу  для  них  и  их  правительства  принимали  все  меры,  чтобы  сорвать  или  хотя  бы  затормозить  дело  индустриализации  СССР. 
            "В  мае  месяце  1927  года  английские  консерваторы, находившиеся  в  правительстве,  организовали  провокационный  налёт  "Аркос" (Советское  общество  по  торговле  с  Англией).  26  мая   1927  года английское  консервативное  правительство  объявило  в  разрыве  Англией  дипломатических  и  торговых  сношений  с  СССР.
            7  июня  1927  года  в  Варшаве  русским  белогвардейцем,  состоявшем  в  польском  ........,  был  убит  наш  посол  т.  Войков!
             Одновременно  на  территории  СССР  английскими  шпионами  и  диверсантами  были  брошены  бомбы  в  партийный  клуб  в  Ленинграде,  при  этом  было  ранено  30  человек,  в  том  числе  несколько  человек  тяжело".
              В  составе  английского  правительства  министром  иностранных  дел  был  Чемберлен - заклятый  враг  Советского  Союза.
               В  феврале  1927  года,  при  помощи  империалистических  держав,  в  Китае  Чан - Кай - Ши  сделал  контр - революционный  переворот   и  летом  того - же  года  одновременно  с  английскими  провокациями  проходили  налёты  на  советские  полпредства  и  торгпредства  в  Пекине,  Шанхае,  Тяньцзяне.  Такие  же  налёты  были  и  на  Советские  представительства  в  Берлине,  в  Германии. 
              Это  провокации  были  похожи  на  гром  в  ясном  небе. Относительно  мирные,  тихие  дни  периода  НЭП "а"  были  нарушены.  В  ответ  на  провокации  империалистов  Советский  народ  ответил  удвоенной  и  утроенной  работой  на  всех  фронтах  социалистического  строительства  и  мобилизации  средств  на  оборону  страны.  Тогда  в    волости,  проводилась  "Неделя  Обороны"  и  сбор  средств  в  фонд  "Наш  ответ  Чемберлену".  В  этой  всенародной  компании  принимал  активное  участие  и  комсомол.  Комсомольские  ячейки,  кроме  сбора  средств  среди  населения,  ставили  платные  спектакли,  устраивали  концерты,  и  все  сборы  шли  в  фонд  "Наш  ответ  Чемберлену"   На  своих  собраниях  комсомольцы  распевали  песню,  в  которой  был  припев:  "Чемберлену  по  салазкам,  по   его  стеклянным  глазкам  ударим  посильней"   Не  меньше  создавали  трудности,  и  причиняли  беспокойство  троцкисты  и  другие  оппозиции,  своей  подрывной  работой  внутри  страны,  используя  осложнения  в  международной  обстановке.  Создавая  нечто  вроде  единого  фронта  "От  Чемберлена  до  Троцкого". 
              Сергей  Михайлов  о  троцкистах  читал  в  Истории  ВКП (б),  политучебниках  и  газетах,  но  живых  троцкистов  не  видел,  с  ними  ещё  не  сталкивался.  И,  вдруг,  замечает,  что  секретарь  Волкома  ВКП (б),  Чекусов  И.Т.  что - то  стал  допоздна  засиживаться  в  Волкоме,  и  к  нему  так  поздно  в  ночное  время  заходят  какае то  люди.   Отдельных  Сергей  знал  как  коммунистов.  Причём,  все  эти  люди  приходили  к  нему  с  какой - то  таинственность,  приходили  поодиночке,  а  иногда  собирались  и  маленькими  группками  в  5,6  человек. Обложившись  кучами  газет,  журналами  и  книгами,  среди  которых  были  брошюра  Троцкого  "Уроки  Октября",  его  письмо  с  клеветой  на  коммунизм,  партию  и  её  ленинское  руководство.  Чекусов  горячо  с  запальчивостью  разъяснял  и  доказывал  им правоту  Троцкого  и  верность  его  концепций  по  вопросам  строительства  социализма  в  нашей  стране.    Слышу - говорит Сергей -  он  им  цитирует  из  выступления  Троцкого  на  запорожской  партийной  конференции  или  совещании  партактива  смысл,  которого  говорил,  что  колхозы  нельзя  построить,  как  нельзя  построить  большого  корабля  из  маленьких  лодочек. 
                А  потом,  говорит  Сергей,    на  пленуме  Укома  Партии  с  активом  Чекмусов  вылазит,  откуда - то  с  троцкиской  речью  "По  вопросу  Китайской  революции",  где  он  заявляет:  "Вы  хотите  строить  социализм  на  крови  китайского  рабочего!"  Надо,  мол,  не  разговорами  помогать  китайскому  рабочему  совершать  революцию,  а  делом,  силой  нашей  Красной  армии.  "Социализма  не  построишь  без  мировой  революции!"-  выкрикивал  он.  По  рядам  в  зале  прошёл  шум,  сыпались  реплики:    "Ишь, какой  революционер  нашелся!"  "это  из  оперы  Троцкого!"  "Это  нам  давно  знакомо  из  перманентной  революции  Троцкого!"  А  кто - то  рассерженно  крикнул:  "Ты  ещё  молокосос  учить  партию.   Поди, оботри  на  губах  материнское  молоко!"    Затем,  выступающие  дали  ему  такой  отпор,  что  он  не  знал  куда  деваться.  Только  один  человек  поддержал  его. 
                Докладчик  из  укома  ВКП (б)  в  своём  заключительном  слове  расценил  выступление Чекусова,  и  того,  кто  его  поддержал,  как  типичное  троцкиское  выступление.  Осудил  их  выступления  и  сказал:  "Что  это  значит,  если  нам  пойти  в  Китай  своей  силой  помогать  китайской  революции?    Это  значит  погубить  завоевание  нашей  Октябрьской  революции.  Наша  партия  на  это  пойти  не  может.  Теория  Троцкого  ничего  общего  не  имеет  с  теорией  перманентной  революции  В,И.  Ленина.  Советую  тов.  Чекосову  и  ему  подобным  больше  заглядывать  в  труды  В.И.Ленина,  а  не  читать  пасквили  Троцкого"   Бурные  аплодисменты  без  слов  дополняли  и  одобряли  слова,  сказанные  докладчиком.
                Используя  своё  положение,  Чекусов  однажды  попытался  выступить  на  волостном  комсомольском  собрании  с  восхвалением  Троцкого  и  его подручных.   Выставляя  Троцкого  вождём  и  другом  молодёжи,  говорил,  что  он  на  молодёжь  возлагает  большие  надежды  и,   называет  молодёжь  "барометром  революции"   Секретарь  Волкома  Комсомола,  Михайлов,  бросил  ему  реплику:  "Это  не  входит  повестку  дня  нашего  собрания,  т.  Чекусов!  Комсомол   ленинский  и  будет  работать  по  Ленински!  Да,  товарищи?"  Все  дружно  ответили:  "Правильно!"  Раздался  в  зале  дозунг:  "Ленину  слава!"  "Да  здравствует  Ленинский  Комсомол!"  Сходил  он  с  трибуны,  как  оплёванный.  Кто - то  раза  два  даже  свистнул.
                После  собрания  Михайлову  нетерпелось  пойти  в  Уком  Комсомола  и  рассказать о троцкиском  выступлении  Чемусова. На  другой  день,  утром,  не  заходя  в  Волком,  он  так  и сделал.  Надо  полагать,  что  секретарь  Укома  ВЛКСМ   об  этом  доложил  Укому  Парти.  Вскоре  после  этого  Чемусов  был  отозван  с  работы  секретаря  ВК  ВКП (б).  О  дальнейшей  его работе  и  судьбе   будет  рассказано  в  другой  раз.  Чемусов  был  молодой,  лет  двадцати,  среднего  роста  с  постоянно  бритой  головой,  обращался  с  людьми  просто,  всегда  весёлый остряк,  довольно развитый.  Но  в  характере  его  было  властолюбие  и  тщеславие,  и  представлял  он  из  себя  какого - то  выскочку,  карьериста,  который  поднявшись  немного  выше,  кричал:  "Я  выше  всех"   Хотя  сам  он  был  из  рабочих   чугунолитейного  завода.
              С  избранием  Михайлова  членом  бюро  Укома  Комсомола,  его  стали  посылать  в   командировки  в  другие  волостные  комсомольские  организации.  С  одной  стороны - это  было  для  него  лишней  нагрузкой,  а  с  другой  стороны,  знакомясь  с  работой  других  Волкомов  ВЛКСМ,  приобретал  большой  опыт  в  работе,   делился  с  ними    своим.  В  те  времена  ездили  только  на  лошадях, другого  межволостного  сообщения  в  уезде  не  было.  Но  больше  всего  приходилось  ходить  пешком.  Как-то  весенней  порой  Михайлов  направлялся  в  Клинов  на  завод  для  проведения  волостной  комсомольской конференции.  Достать  подводу  было  невозможно,  так  как  у  крестьян  лошади  были  заняты  на  полевых  работах - шёл  весенний  сев,  и,  пришлось  ему  пешочком  отматывать  30 -ть  вёрст.  Дорога  была  просёлочная,  тянулась  она  змейкой  от  деревни  до  деревни  то  берёзовым,  то  сосновым  лесом,  то  по  крестьянским  полям.  Лес  уже  покрылся  листвой,  а  на  лужайках  повсюду  на  солнце  лезла  травка.  Зелёным  ковром,  расписанным  разными  цветами  растелились  луга.  Весело  в  лесу  щебетали  и  распевали  на  разные  голоса  птички.  А  в  поле,  высоко,  высоко  в  небе  вились  жаворонки.  Временами  где - то    вдали  куковала  кукушка.  Любуясь  природой,  Сергей  не  замечал,  как  текло  время  и  не чувствовал  усталости.  Правда,  пройдя  какое - то  расстояние  он  присаживался  отдыхать.   Но  к  этому  склонялась  не  усталость,  а  влекла  красота  окружающей  природы.  Хотелось  полежать  на  зелёной  травке  и  послушать  чудесный  хор  птиц.   Вот  под  таким  впечатлением  тогда  написал  стихотворение,  рассказывал  он,  возвратившись  из  командировки.
            Прохожу  просёлочной  дорогой
            Через  крестьянские  леса,  луга,  поля.
             Каждый  куст  встречает  - даже  убогий!
             И  ласкают  нежно  тополя.

             Куда  не  глянь,  кругом  трава  пробилась
             И  деревья  опушились  листвой.
             Над  пахарем  жаворонки  вились,
             Веселя  небосклон  голубой.

             Мило   идти  по  такому  раздолью,
             Где  отрадой  сердце  полно!
             Полюбил  я  деревню  с  широким  привольем,
             Полюбил  я  давно
       В  другой  раз  Сергей  Михайлов  ездил  в  командировку  в  Темкинскую  волость,  где  секретарствовал  в  Комсомоле  старый  знакомый  его  Лёша  Короткий.  Это  тот  Короткий,  который  был  в  прошлом  секретарём  Агибаловской   ячейки  ВЛКСМ,  куда  Михайлов  когда - то  ходил  для  обследования  комсомольской  работы, и  тот  Короткий,  который  потом  работал  зав.  Волполитпросветом,  и  жил  вместе  с  Михайловым  на  одной  квартире.   Встретив   с  радостью  Сергея,  он  бросился  обнимать  и  целовать.  "Какими  судьбами  занесло  тебя,  дорогой,  к  нам?  Каким  путём  и  на  чём  добирался?"  -  расспрашивал  он.   "Добираться  к  вам  нелегко.  Ехал  на  лошадях,  а  больше  пешака  задавал.  Трудновато,  конечно.  Другой  раз не  захочешь  70  вёрст  киселя  хлебать.  А  сейчас,  тем  более, дни  осенние  дороги  грязные",  -  сказал   Сергей.   "Прибыл  я  к  вам  по  командировке  Укома  ВЛКСМ  для  подготовки  и  проведения  волконференции  комсомола.   Укрупнение  уезда  началось.  Делегатов  будем  выбирать  на  уездную    Конференцию  нового,  укрупнённого  Мятлевского  уезда.   Вот  тебе  Алёша  и  новости!"
    -  Ну,  а  как  ты  живёшь,  как  работа  идёт  у  тебя  в  Волкоме?  Рассказывай.  Да,  а  как  же  это  тебя  укомовцы  командировали  к  нам,  ведь,  тебе  самому  нужно  готовиться  и  проводить  волкомконференцию  в  своей  волости?"    "Сказали,  что  успеешь  провести  и  после.  Ну,  а  мне  это  был  хороший  случай  побывать  у  тебя.
Мне,  как  и  тебе,  хотелось  также  знать,  как  идут  дела  у  тебя.  Интересно - же,  правда?
             Рассказав  коротко  друг  другу  о  своей  работе  и  житье  бытье,  друзья  повели  разговор  об  устройстве  Сергея  на  время  командировки.  И  тут  Короткий  сказал: "Питаться будешь  в нашей  волкомовской  чайной,  а  спать - место  найдём  у  меня  на  квартире" 
    -  Как,  у  вас  есть  своя  волкомовская  чайная? -  удивившись,  спросил  Сергей.
    -  Да.  А  ты  как  думаешь! 
    -  Я  думаю  это  не  законно.  Не  положено  волкомам  Комсомола  заниматься  торговыми  делами. 
     -  Нам  разрешили  волком  партии  и  Волисполком,  что - бы  могли  иметь  свои  средства  на  комсомольскую  работу.  На  средства  из  оборота  чайной  мы  проводили  конференции,  пленумы  КВ,  совещания  и  собрания.  На  собранные  средства  приобретаем  литературу  и  в  частности  учебники  для  комсомольских  политкружков.  На  эти  денежки  мы  и  проводили  всю  культмассовую  работу  среди  молодёжи,  в  том числе  и  конкурсы  гармонистов  и  плясунов,   - Объяснил  Лёша  Короткий
     - Так,  так  Алёша,  значит,  ты стал  ещё  и  коммерсантом!  Хорошо - валяй,  валяй,  может  под  старость  пригодиться,  - высказал  Сергей,  засмеявшись.
     Чайная  представляла  небольшой  домик,  крытый железом.  В  нём  было  три  комнаты.  Одна  из них - зал  с  восьмью  столиками  на  тридцать  мест.  Придя  в  чайную,  Алексей  отрекомендовал  Сергею  своих  работников.  За  буфетом  стоял  в  белом  халате,  курчавый молодой  парень  лет  двадцати.   "Знакомитесь,   это  наш  заведующий чайной  Вася  Деревянкин,  комсомолец", -  сказал  Алексей.  Как  потом рассмотрел  Сергей,  Вася  был инвалид,  у  него  ампутирована  правая  нога до  колена, и  ходил  на  деревяшке. "А  вот  эта красивая  девушка,  Люся  Иванова, наша официантка, тоже  комсомолка. Родных  нет - сирота  она".  Потом  он  завёл  Сергея  в  кухню  и  познакомил  с  молодым  мужчиной  поваром  и  тремя  девушками -  кухонными  рабочими.  "Все  они  комсомольцы,  работают  слаженно по  комсомольски,  и главное,  хорошо  готовят  и  дёшево,  потому  к  нам  с  охотой  идут  посетители. Здесь  столуются  и  работники  Волисполкома." - рассказывал  Короткий. И  тут  же  распорядился  подать  яичницу  с  краковской  колбасой  и  по  стакану  какао  со  сдобными  булочками, так как  дело  было  к  вечеру,  и  других  блюд  уже  не  было.
      До  конференции  Михайлов  побывал  в  комсомольских  ячейках  льнообрабатывающего  завода,  железнодорожной  станции  и  одной  сельской.  Работа  в  проводимая  в  ячейках  ему  понравилась,  и  на  волконференции  похвалил  их.  По  окончании  конференции  в  комсомольской  столовой  для  делегатов  был  подан  обед  из  трёх  блюд, а  затем  в  клубе  был  дан  концерт  местной  комсомольской  самодеятельности. 
      Придя  на  квартиру  с  хорошим  настроением  и  под  впечатлением  проведённой  конференции,  Сергей  и  Алексей  долго  не  ложились  спать.  Обменивались  мнениями  по  проведённой   конференции.  Вспоминали  о  былых  днях  жизни  и  работе  в  Юхнове.  Вспомнили,  как  усидчиво  работал  над  собой  Алёша,  готовясь  к  сдаче  экзамена  экстерном  за  девятилетку,  имея только  семь  классов  образования.  Он  с  месяц  просиживал  за  учебниками,  не  отрываясь,  день  и  ночь.  Спал  не  более  трёх  часов  в  сутки,  порой  забывал  покушать. "Да  было  такое",  сказал Алексей  и  сообщил,  что  намерен  на  следующий  год  уехать  в  Москву.  Своё  намерение  он  выполнил,  но  учёба   не  пошла  впрок.  Встречался  Сергей  с  ним  во  время  учёбы  в  Москве, и  позже,  и  узнал,  что  Алексей  поступил  в   академию им. Крупской - не  понравилось.  Перешёл  в институт  Народов  Востока, и,  проучившись  там  два  года,  поступил  МАИ.  Окончил  его, и  уже  работал в  конструкторском  бюро  на  заводе.  Начал  выпивать,  а  когда  выпьет,    нехороший бывает -  идёт  по  Москве,  ко  всем  цепляется,  то  с  неуместными  шуточками,  то   с  руганью.  Дошло  дело  до  того,  что  он  при  задержании  плюнул  в  лицо  милиционеру,  и  его  осудили  за  хулиганство.  Потом  писал  и  просил  выручить  его.  Но,  как  и  кто  станет  выручать  такого? А  всё  это  получилось  потому,  что  поддался  слабости,  запил.  Стал  походить  на  забулдыгу, балагура  или  шута  горохового.  Что  с  ним  стало  потом - неизвестно
        День  14  апреля  1927  года  для  Сергея  Михайлова  особенный,  примечательный,  радостный,  незабываемый  на  всю  жизнь.  В  этот  день  Мачулкинская  ячейка  ВКП (б)  постановила  перевести  его  из  кандидатов  в  действительные  члены  ВКП(б),  как  вполне  подготовленного.  Затем,  это  решение  ячейки  было  утверждено  бюром  Волкома  и   Укома  ВКП(б).  Получив  партийный  билет,  Сергея  охватила особенная  радость, она  переполняла  сердце,  будоражила  кровь,  пронизывала  сознание  и  всю  душу.  Пробуждала в  нём  ещё больше  долг  перед  Родиной  и  ответственность  за  её  судьбу.  Порождала   прекрасные  мысли  и  чувства,  влекла  ещё  больше  к  активной творческой  работе  по  строительству коммунизма.   Уходил  он  тогда из  Укома  ВКП (б) жизнерадостный,  веселый, с  думой   о  приеме  в  партию,  как  об  оказании  большого доверия.  В  тот  день,  идя  с  работы  домой  в  село   Мочулки,  Сергей   летел  на  крыльях  радости. Не  раз  останавливался,  вынимал  партбилет  из  кармана  и  любовался  им. 
      Свою  радость,  в  связи  с  приёмом в  партию,  Михайлов  отразил  в  своём  стихотворении,  которое  продикламировал  на   вечере,  посвящённом  пятилетнему  юбилею  мочулкинской  ячейки комсомола.
             Как  не  играть,  не  веселиться!               
             Ведь,  я  сегодня  юбиляр!
             Ячейка  может  мной  гордиться, 
             Что  вышел   комунар.
             Да,  был  когда - то  я  таким,   
             Что  слова  вымолвить  боялся!   
             На  грудь    привинчивал "КИМ"- 
             Я  над  собой  сегодня  рассмеялся.
             Пять  лет! Вот  уж  пять  лет
             По  комсомольски  сердце  бьётся!   
             В  кармане  ношенный  билет   
             Мной  никогда  не  изотрётся.    
             Седой  мой  волос  выпадает
             От  дум  общественного  дела.
             Но  комсомольца  бодрость  не  спадает,
             Ещё  сильней  отныне  закипела.
             Проходят  дни,  пройдут  года,
             И  тело  молодое  уж  обвянет.
             Но  дело наше  будет  жить  всегда.
             В  мир  вновь  пришедшие  вспомянут.
             Пять  лет!  Вот  уж  пять  лет
             По  комсомольски  сердце  бьётся!
             В  кармане  ношенный  билет
             Мной  никогда  не  изотрётся. 
    Под  шум  аплодисментов  Сергей  сошёл  со  сцены и  сел  на  скамейку,  где  сидела  группа  комсомольцев.  К  нему  подошла  местная  учительница - комсомолка  Нина  Ивановна  и  стала  высказывать  свои  комплименты:  "Хорошо!  Право  хорошо!  Молодец!  Да  вы  Сергей  как  настоящий  поэт!  Вот  уж  не  думала,  что  вы  можете  стихи  писать! Теперь  я  догадываюсь,  кто  в  нашей  стенгазете  рашники пишет".
  -  Вы  уж  очень  преувеличиваете,  Нина  Ивановна.  Никакой  я  ни  поэт,  это  просто  кратковременное  вдохновение  и  только.  До  поэта  ещё  далеко! - Сказал  Сергей  и  добавил: "Поэтом  можешь  ты  не  быть,  но  гражданином  быть  обязан".
     После,  спустя  много  лет,  не  раз,  на  партийных  собраниях,  когда  заходила  речь  о  вовлечнии  кого - либо  в  партию  или  приёме,  Михайлов  выступал и  говорил:  "Нас  раньше  никто  в  партию  не  звал  и  не  тащил.  Сами  шли,  почувствовав, что  созрели  для  этого.  Настоящий,  преданный  коммунист  тот,  приходит  в  партию  сам,  осознав  необходимость  и  потребность в  этом.  Тот,  кто  подготовил  себя  на  активной  общественной  работе, закалил  себя  в  борьбе  с  врагами  и  трудностями.  Что  это  за  коммунист, которого  в  партию на  канате  тащат?  Он  не  хочет,  а  его  тащат.  Он  пьянствует,  в  общественной  работе  не  учавствует,  а  его  уговаривают   вступить  в  партию.
      Почти  весь  1927 год  проходил  в  выборах.  Весной  прошла  отчётно - выборные  собрания  в  ячейках,  и  волостное  партсобрание.  Собрания  в  ячейках  ВЛКСМ  и  конференции  волостные  и  уездные.  Выборы  в  Советы,  выборы  профорганов  и  ККОВ.  Не  успели  ещё,  как  следует,  развернуть  работу  вновь  избранные  органы,  как  уже  в  сентябре  развернулась  компания  по  внеочередным  выборам,  в  связи  с  укрупнением  уездов.  Снова  отчёты,  выборы  делегатов  на  волостные  и  уездные  партийные,  комсомольские  конференции,   делегатов  на  съезды  Советов  и  профсоюзов.  На  конференциях  и  съездах  выбирались  новые   партийные,  комсомольские  профсоюзные,  советские  органы организаций  нового  укрупнённого уезда.
      Сергей  Михайлов  не  только  был  переизбран  как  секретарь  ВК  ВЛКСМ,  но  на  этот  раз  его  избрали  в  состав  пленума  нового  укома,  членом  бюро  ВК  ВКП (б)  и  членом  губкома  комсомола.  С  упразднением  Юхновского  уезда,  волостным  организациям  стало  свободнее  размещаться и  развёртывать  свою  работу,  но  работы  прибавилось,  в  связи  с  обслуживанием  населения  города. Волорганизация  комсомола  пополнилась:  вошли  ячейки  лесозавода,  связи,  городской  десятилетки,  детдома,  горпо.  Теперь  уже  Михайлову  пришлось  вести  работу  и  среди  городской  молодёжи. 
       Декабрь  1927  года. В  Москве  проходит  15-й  съезд  ВКП (б),  он  вынес  решения  о  всемирном  развертывании  коллективизации  сельского  хозяйства. "Съезд  наметил  план  расширения  и  укрепления  сети  колхозов  и  совхозов и  дал  чёткие  указания  о  способах  борьбы  за  коллективизацию  сельского  хозяйства"  Вместе  с  этим  он  дал  директиву  развивать  дальше  наступление  на  кулачество  и  принять  ряд  новых  мер,  ограничивающих  развитие  капитализма  в  деревне.  Эти  исторические  решения  съезда  партии  явились  основой  всей  работы  в  деревне,  а  так  же  Съезд  дал  указание  о составлении  первого  пятилетнего плана  развития  народного  хозяйства  страны.
        Для  Сергея  Михайлова  начало  1928 года  ознаменовался  событием  в  его   жизни.  Зима  неистовствовала,  февраль  злился  и  о  себе  давал  знать,  посылая  крепкие  морозы  и  метели.  В  один  из  тех  дней  Михайлова  вызвал  к  себе  секретарь  Волкома  партии,  т.  Карпухин  вручил  ему  вот   такое  удостоверение: "Дано  сие  от  Юхновского  Волкома  ВКП (б)  т.  Михайлову  Сергею  Михайловичу  в  том,  что  командируется  на  губсовещание  деревенского  партактива  при  Губкоме  ВКП (б),  что  и  удостоверяется.  Отсек  Волкома  ВКП (б)    ....   Карпухин".  "Спасибо,  Василий  Иванович,  за  доверие,  но  в  чём  я  поеду -  в  пиджачишке  своём  задрыпаном?", -  сказал  Сергей.  " Ничего,  не  замёрзнешь,  ты  парень  молодой  и  горячий! Ты  видишь,  я  немного   приболел,  поехать  не  могу,  а  надо  там  быть  кому-то  из  нас-  важное  совещание"  "Василий  Иванович,  да  у  меня  и  костюма  нет.  Что же  на  дворе  лютая  зима,  а  я  в  рубашке  буду  прозябать?  Да  это  и  неприлично  будет".  "  Ну,  на  счёт  этого  ты  не  говори, -  сказал  секретарь, -  там  среда  деревенского  актива  будет  ни  мало  такой  бедноты,  как  мы  с  тобой".
       На  губсовещании  с  докладом  о  решениях  15  съезда  ВКП (б)  и  задачах  сельских  парторганизаций  выступал  секретарь  губкома  ВКП (б)  Ракитов.  Это  был  представительный  мужчина  средних  лет  с  чёрными  волнистыми  волосами  на  голове,  зачёсанными  назад.  С  небольшой  бородкой  и  яркими  карими  глазами.  Слушали  его  с  большим  интересом.  В  зале  была  такая  тишина,  что  муха  пролетит - услышишь.  И  только  временами  она  взрывалась  залпом  аплодисментов.  Мысли,  слова,  бросавшие  им  в  залу, жадно  поглощались  присутствующими.  Они  были  четким,  меткими  и,  видимо,  попадали  в  цель.  Чувствовалось,  как  они  попорядочку  укладывались  в  голове,  точно  разложенные  по  полочкам. Речь произносил  с  большим  воодушевлением,  и  она  доходила  до  каждого.  Он  говорил  так  страстно,  что  всем  своим  существом  сливался  с  аудиторией.
        Среди  выступавших  в  прениях  был  и  Сергей  Михайлов,  самый  молодой  участник  совещания.  Он  рассказал  о  работе  сельских комсомольских  ячеек,  о  работе  среди  бедноты  и  женщин. В  начале  своей  речи  заметно  он  несколько  волновался,  но  потом  разошёлся,  что  даже  не  уложился  в  регламент.  А  когда  сошёл  с  трибуны,  к  как  к  нему  подошёл  секретарь  губкома  Ракитов,  похлопал  по  плечу  и  сказал:  "Молодец!"  Он  поинтересовался,  где  и  в  качестве  кого  работает.
         На  этом  совещании  Михайлов  был  избран  в  состав   пленума  постоянного  совещания  деревенского  партактива  при  губкоме  ВКП (б).  Бывая  на  пленумах,  Михайлов  знал  о  ходе  коллективизации  сельского  хозяйства,  укрупнении  колхозов  и  совхозов  в  губерни,  о  происходящих  процессах в  деревне,  проводимой  в  ней  классовой  политике,  о  практических  задачах  стоящих  перед  сельскими  ячейками  партии,  комсомола  и  Советами  по  социалистическому  строительству,  по  работе  среди  бедноты,  женщин  и  молодёжи.  Короче  говоря,  был  в  курсе  всей  политики  партии  в  деревне.  Это  было  для  него   вроде  семинаров   или  политкурсов,  школой  воспитания  и  практической  работы.
         По  чьей  инициативе  неизвестно,  весной  1928  года  Михайлов  был  выдвинут  на  работу  в  оком  комсомола,  в качестве  председателя  уездного  бюро.  Но  это  выдвижение  Сергея  не  радовало  и  он  считал  это  ошибкой  и,  прежде  всего,  ошибкой  его самого.  Работа  эта  была  важной,  но  он  приступил  к  ней  и  работал  без  всякого  желания.  Она  его не  интересовала  и  шла  у  него  с  большими  потугами.  Знаний  и  навыков  педагогической  работы  он  не  имел, а то  короткое  пребывание  пионервожатым  в  Мочулкинской  ячейке  комсомола  не  пробудило  у  него  интереса  к  работе  с  детьми  и  не  дало  необходимого  опыта.
        К  тому  же  ещё  Сергей  столкнулся  в  работе  снова  с  троцкистом  Чекусовым,  который  оказался  в  руководстве  укома  ВЛКСМ,  в  качестве  его  первого  секретаря.  Помощи  от  него  Михайлов  не  ждал.  Да  и  какую  помощь  можно  было  ожидать  т  этого  властолюбивого  выскочки.  Он  уже  успел  морально  разложиться  и  частенько  устраивал  коллективные  попойки  с  работниками  укома.  Михайлов,  не  пьющий  и  не  курящий,   не  учавствовал  и  был  ярым  противником  их,  выступал  против  Чекусова  и  его  антипартийных  аморальных  поступков,  что  тому  не  нравилось.  Неугодным  сотрудником  Михайлов  был  для  Чекусова,  и  он  от  него  избавился.  От  работы  в  укоме  ничего  не  осталось  в  памяти  Сергея,  кроме  плохой  окружавшей  обстановки,  в  которой  ему  приходилось  находиться.
       Сам  центр  уезда  представлял  железнодорожный  посёлок,  который  тянулся  с    полкилометра  одной  улицей  вдоль  железной  дороги, утопающей  в  грязи.  Во  всём  посёлке  было  два  двухэтажных  кирпичных  здания, в  которых  размещались   оком  ВКП (б),  оком  комсомола,  да  уисполком  со  своими  отделами.  Никаких  культурных  учреждений  не  было  в  посёлке,  кроме  маленькой  библиотеки  и  кинотеатра,  в  виде  сарая  сырого  и холодного,  где  проходили  все  съезды,  конференции  и  собрания. Всё  развлечения  молодёжи  были  в  прогулках  по  перрону  вокзала  железно - дорожной  станции,  во  встречах  и  проводах  поездов, куда  она  собиралась  по  вечерам,  бессмысленно,  бесконечно  шмыгала  парами  взад и  взад.   Что  же  касается  более  пожилых  жителей  посёлка -  они  находили  развлечение  в  распитии  водки  или  чаепитии  в  единственной  чайной  рабкопа.  Напившись,  наговорившись,  разошлись по  домам  весёлые  и  довольные.   
         Туда  ходил  столоваться  Михайлов.  Там  он  познакомился  с  молодым  парнем,  лет  19-ти,  Данилой  Пунковым,  который  в  чайной  работал  кухонным  рабочим:  колол  дрова,  топил  печи  и  иногда  мыл  посуду. Там  же  он  и  ночевал.  Всё  его  имущество  было  в  поношенной  паре  белья  и  того, что  было  на  нем.  Одет  он  был  в  засаленной  гимнастёрке,  в  чёрных  залатанных  брюках,  изрядно поношенном  пиджаке на  вате,  обут  в  старые,  тоже латаные  кожаные  сапоги,  которые  он  намазал  дёгтем.  Был  он  круглая  сирота,  и  с  самых  малых  лет  воспитывался  у  разных  людей,  кто  приютит,   затем  батрачил.  Горькая,  подневольная,  безрадостная  жизнь  заметно  отложила  на  него  свой  отпечаток.  Это  чувствовалось  в  его  тусклом  взгляде,  с  оттенком  печали,  в  его тихом,  покорном  характере.  Михайлова  не  влекло  хождение  по  перрону.
         Когда  не  бывал  в  кино,  или  после,  Сергей  заходил  к  Даниле  и  засиживался  подолгу.  Обменивались  своей  бедной,  безрадостной  жизнью  в  прошлом  и  что  приходилось  встречать  в  ней.  Это  их  объединяло.  Частенько  Михайлов  приносил  книжки  или  газеты - чаще  всего  "Комсомольскую  правду"  Он  рассказывал ему  о  коммунизме -  светлой  жизни  будущего.  Эти  проведённые  в  чайной  поздние  вечера  не  прошли  даром.  Данила  Пунков  вступил  в  комсомол,  стал  учиться  грамоте  в  вечерней  школе  и,  как  потом  стало  известно  Михайлову,  его  послали  на  учёбу  в  рабфак.
         Сергей  жил  на  частной  квартире  в  маленьком  домике,  крытом  соломой,  у  сапожника,  за  железной  дорогой.  Днём  он  на квартире  почти  не   бывал,  приходил  только  ночевать,  и  то  поздно. Спал  на  постели,  которую  стелила  хозяйка,  на  большом  деревянном  сундуке.  Самыми  светлыми  и  плодотворными  за  время  работы  в  укоме  комсомола  у  Михайлова  были  дни,  когда  он  выезжал  в  командировки  в  ту  или  иную  волость  по  комсомольской  работе.  Уходил  из  укома  и  покидал  Матлев  Сергей,  без  какого  либо  сожаления.
         Возвращению  Сергея  с  село  Мочулки была  очень  рада  его  мать.  Она  желала,  чтобы  он  жил  вместе   с  нею,  чтобы  могла  постоянно  видеть   его. "Хоть  в  бедности,  но  вместе", - так  говорила  не  раз  она  Сергею.  Не  успел  как  следует  опомниться  от  всего  того  неприятного,  что  пришлось пережить в  Москве,  как  его  снова  захлестнула  партийная  и  комсомольская  работа  на  селе.  Снова  посыпались  поручения  и  задания  волкома  партии,  волисполкома,  комсомола  и  даже  продолжал  давать  поручения  оком  ВЛКСМ.   Хотя уже  прошло  несколько  месяцев  как  он  после  выдвижения  на  работу  в  уком, был,  как  говориться,  задвинут,  в  укоме  партии  продолжал  числится  выдвиженцем  и  его  приглашали  на  совещание  последних.  Будучи  членом  губкома  ВЛКСМ,  Михайлов  ездил  на  пленумы  и его  снова  влекло  на  руководящую  комсомольскую  работу
          Весной,  когда  вся  молодёжь  села  поразъехалась  на  отхожие  промыслы  в  разные  города,  Сергей  тоже почувствовал  необходимость  идти  в  город  устраиваться  на  работу.  В  маленьком  хозяйстве матери  делать  ему  было  нечего.  Мать  и  сестра  управлялись  сами.  Вот  тогда,  он  решил написать  письмо  секретарю  губкома  комсомола  товарищу  Щ- ву  о своём  желании  возвратиться  на  руководящую  комсомольскую  работу.  В  своём  письме  он  описывал,  как  будучи  секретарём  ВК  ВЛКСМ  ему  приходилось  разоблачать  троцкиста  Чекунова  и  как  снова  пришлось  столкнуться  с  ним  по  работе  в  укоме,  что  он  пришёлся  ему  не  по  его  троцкистской  душе,  в связи  с  чем  он  не  мог  с  ним  работать.  Ответа  долго  не  пришлось  ждать  Сергею.  Секретарь  Губкома  приглашал  его  приехать  в  губком,  где  и  будет  решено  о  назначении  на  комсомольскую  работу.
         Проезжая  М-во.  следуя  в Калугу,  Сергей  Михайлов    с  грустью  и  досадой  вспоминал  свою,  хотя  и  недолгую,  жизнь  в  этом  грязном  посёлке  и  ту  затхлую  атмосферу,  в  которой  пришлось  работать в  укоме  под  руководством  Чекунова. Вспомнил,  как  ему  довелось  приветствовать  от  УК  ВЛКСМ,  проходивший  через     М-во  на  учение,  243-й  стрелковый  полк,  в  учениях  которого  принимал  сводный  комсомольский батальон.  Комиссаром  его был  назначен  Михайлов.  Вспоминая  эту  двухдневную  политработу  в  армии,  Сергей  радовался  успехам  комсомольцев  батальона,  и,  следовательно,  своим  успехом,  похвально  отмеченным  при  разборе  результатов  проходившего  военного  учения.  Вспоминал  комсомольские  собрания  в  ячейке  маслобойного  завода,  проходившие  постоянно  с  задорными  комсомольскими  песнями.  Сергей  там  состоял  на  комсомольском  учёте.  Ему  нравилась  рабочая  среда    и  те  ребята- комсомольцы,  всегда  жизнерадостные  и  оптимистически  настроенные, а  главное,  тесно  спаянные  заводской  дружбой.
          Приехал  в  Калугу  Сергей  рано утром,  когда  ещё  никого  в  Гукоме  не  было. Оставив  там  свой  чемоданчик,  он  пошёл  навестить  городской  парк,  раскинутый  на  возвышенном  месте,  над  Окой,  куда  он  часто  когда - то  на курсах секретарей  ВК ходил  любоваться  пейзажем,  открывавшемся  с   возвышенности  над  рекой. Вот  и  в  этот  раз  он  стоял у  чугунной  ограды  горсада  и  смотрел  на  реку,  на  копошившихся  в  лодках  рыбаков, на  домики, приютившиеся  у  самого  берега,  которые  казались  маленькими,  маленькими.  Вспоминая  рассказ  из  бываловщиныо  том,  как  однажды  в  половодье  большой сом  заплыл во  двор такого же  домика и  попал в  выгребную  яму  уборной.  После  воды  сошли,  а  он  остался  жить  в  яме  полной  воды.  А  однажды  так  заворачивался,  что  вся  уборная  заходила.  Присутствующий  в  этот  момент хозяин перепугался  и  подумал,  что  в  доме завёлся  домовой  или  сам  водяной  пожаловал.  Рассказывал  он  об  этом  соседям,  но  они  смеялись  над  этим  и  не  верили.  Тогда  попросили  пожарников  откачать  из  ямы  воду  и обнаружили  небывалого  подозрительного  квартиранта.  Весил  он  больше  центнера.
          Утро  было  ясное,  тихое,  ласковое.  Яркий  голубой  купол  неба,  простирался  в  вышине.  Солнце  только всходило  и  своими  бликами играло  в  верхушках  деревьев  парка,  пробуждая  букашек.  Пташки  уже  распивали,  порхая  по  веткам  деревьев. Заливался  соловей  песней  звонкой  и  его  мелодичные  трели  разносятся  далеко  -  далеко.               
           Возвращаясь  из  города  в  губком,  Михайлов  размышлял о  предстоящей  новый  своей  работе.  Мысли  о  том,  что  придётся  работать  в  самом  губернском  городе,  в  голове  не  возникала.  Секретарь  губкома  Саша  Шеков  принял  его  хорошо.  Поинтересовался,  как  доехал,  какое  самочувствие.  Сразу  повёл  разговор  о  работе и  высказал:  "Мы  на  бюро  решили  тебя,  Сергей,  использовать инструктором  губкома.   Я  думаю,  ты  сумеешь  в  этой  должности  работать.  Опыт  в  комсомольской  работе у  тебя  есть,  Организатор  из  тебя  неплохой,  как  я  знаю".  Щеков  до  этого  работал  секретарём  Митлевского  Укома  ВЛКСМ,  знал  Сергея  хорошо  по  работе  секретарём  Волкома.
          Михайлов  никогда  не  думал,  что  ему  придётся  работать  в  губкоме.  Это  назначение   с  одной  стороны  его  радовало  и  льстило,  а  с  другой вкрадывалось  сомнение,  оправдает  ли  он  это  большое  доверие. Приступив  к  работе, ему  не  пришлось  знакомиться   и  присматриваться  к зав.  отделов  и  других  работников  губкома. Он  их  знал  до  этого,  бывая  на  пленумах  губкома  комсомола. Поэтому,  в  обращениях  с  ними  он  вёл  себя  свободно,  по  товарищески,  как  им  равный.  Это  облегчало,  и  он  быстро  вошёл  в  курс  дела.  Живая  организаторская  работа в  комсомольских  ячейках,  которую  Сергей  любил,  засасывала  в  свою  колею  и  целиком  поглощала  его  волю,  энергию  и  время.
         Сергей  получил  от  партактива  ЦК  ВЛКСМ  поручение  сделать  доклад  по  итогам  решения  губпартконференции  на партсобрании  отдельного  дивизиона  школы  ВЦИК.  С  таким  ответственным  докладом  Сергей  никогда  не  выступал, и  несколько  струсил,  но  отказаться  не  мог,  не  посмел,  чтобы  не  подорвать  свой  престиж.  Готовился  тщательно  и  доклад  был  сделан  не  плохо,  без  каких  либо  замечаний.  Сергей  радовался  своим  успехам.
          Часто  приходилось  принимать  участие  на  заседаниях  конфликтной  комиссии  при  ГК,  на  которых  разбирались  персональные дела  комсомольцев.  Он  ненавидел пошляков,  которые  скверно  думали  о  девушках  и  обращались  с  ними,  как  с  вещами,  которые  можно  использовать  и  выбросить,  меняли  их  как  перчатки.  Обманывали  их  ради  своих  пошлых  прихотей,  и,  тем  самым,  уродовали  их  души  и  саму  жизнь. Сергей  не  только  осуждал  их, но  требовал  беспощадно  исключать  из  комсомола.  Разбирая  конфликтные дела,  возникавшие  между  комсомольцами  состоявших  в  браке,  чаще  всего  на  почве  ревности,  Михайлов,  будучи  сам  еще  неискушенным  в  этих  вопросах  жизни,  не  представлял  себе,  что  такое  ревность  и  осуждал  комсомольцев в  антикомсомольских  поступках,  высказывал: "Что  такое  ревность?  Это  пережитки  капиталистического  прошлого.  С  проявлением  ревности  надо  также  бороться,  как  и  совсеми  проявлениями  буржуазной  идеологии.  Человек,  проявляющий  ревность,  рассматривает  человека,  которого  ревнует,  как  свою  собственность.  Разве  это  не  капиталистические  пережитки?"  Михайлов  осуждал  и  не  уважал  и  девушек  лёгкого  поведения.
           На  комсомольском  и  партийном  учёте  Сергей  стоял  в  ячейке  губстроя. Там  был  рабочий  клуб,  куда  после  работы,  по  вечерам  собирались  для  культурного  отдыха молодёжь.  В  клубе  хорошо  была  поставлена  самодеятельность, в  которой  частенько  выступали  синеблузники  с  критикой  недостатков  в  работе  предприятий  и   в   стройтресте.  Михайлову  очень  нравилась  рабочая  среда.  О  чём  не  раз  вспоминал  в  своей  жизни.
           Жил  Михайлов  на  частной  квартире  на  театральной  улице,  в  двухэтажном  деревянном  доме,  недалеко  от  городского  театра,  вместе  с  Ваней  Ешкиным,  который  работал  Секретарём  калужского  сельского  райкома  комсомола.  Это  был  парень  из  рабочих,  простой,  общительный,  весельчак,  любящий  острить  и  подшучивать.  У  квартирной  хозяйке  была  дочь  лет  28  Вера,  бывшая  уже  замужем  и  довольно  потрёпанная  жизнью  женщина.  Она  была  такая  беспечная,  беззаботная,  целыми  днями  ничего  не  делала,  сидела  и  играла  на  гитаре  и  распевала  романсы.  Ваня  всегда  с  ней  заигрывал,  и  она  была  к  нему  расположена.  Чувствовалось, что  они находились  в  каких - то  близких  отношениях.  Она  имела  на  него  виды,  в  расчёте  на  то,  что  он  на  ней  женится.  Мать  Веры тоже  относилась  к  Ване,  как  к  своему  близкому  человеку,  чуть  ли  не  считала  его  своим  зятем.  Но  Ешкин  и  не  помышлял  об  этом.  С  Сергеем о  Вере  говорил   всегда с  насмешкой,  с  иронией.   
         Михайлов  не  порвал  связь  со  своей  Мочулкинской  ячейкой  и  переписывался  с  её  секретарём  Васей  Минковым,   делился  о  впечатлениях,  о городе  Калуга,  о  достопримечательностях,  о  своей  комсомольской  работе  и  давал  ему советы  по  работе.  Как - то  раз  Сергей  задержался  с  ответом  на  письмо  Минкова  и  последний  напомнил  ему  об  этом  с  товарищеским  упрёком,  что,  мол,  не  слал  ли  ты  уже  зазнаваться  и  нас,  деревню  забывать.  Сергей  ему  ответил  в  стихотворной  форме:
                Я  такой  же,  как  вы  джентльмен
                И  всё  таже  рубашка  в  горошек.
                Вылитый  пролетарский  студент,               
                Обученный  за  мерку  картошки.
           На  чистку  партии  Михайлов  Сергей  приезжал в  Юхнов,  где,  ранее,  до  отъезда  в  Калугу, состоял  на  партучёте.  Таков  был  установлен  порядок.  Да  это  и  правильно;  там  больше  работал,  там  его  больше  знали.  Михайлов  пришёл  на  чистку  прямо  с  дороги, с  автобуса,  не  успев  взглянуть  на  родной  город.  Заседание  комиссии  по  чистке  проходило  в  большом  зрительном  зале  городского  клуба.  Войдя  в  зал,  Сергей  почувствовал  себя  как  дома.  Обстановка  была старая,  давно  знакомая  ему.  Всё  здесь  так  же  на  тех  же  местах,  на  стене  висели портреты  В.И.Ленина,  И.В.Сталина,  М.И.  Калинина  и  других  руководителей  партии  и  правительства.  Та  же  трибуна  на  сцене,  обтянутая  красным  полотном,  с  которой он  не  раз  делал  доклады  на  общегородском  комсомольском  собрании  и  волконференции.  Тот  же  длинный  стол,  покрытый красным  полотном,  за  которым  не  раз  заседал  Сергей  в  президиуме  собраний,  совещаний  и  конференций. 
           Теперь  за  этим  столом     проводила  свою  работу  комиссия  по  чистке  партии,  в  общем,  всё  было  для  него не  только знакомым,  но  близкое, родное  и  дорогое.  Зал  был  переполнен  народом.  Среди  присутствовавших,  кроме  коммунистов  и  комсомольцев,  много  было  знакомых  лиц,  которых  приходилось  ранее  знать  по  работе.  Может  по  всему  этому,  партчистка  Сергея  не  волновала.  Но большинство  было  беспартийные.  Среди  них  немало  было  городских  обывателей  и  злопыхателей  из  среды  враждебной  коммунистической  партии  и  советской  власти,  так  называемых  бывших  людей.  Коммунист,  проходивший  чистку,  поднимался  на  трибуну,  рассказывал  свою  автобиографию.  Присутствовавшие  в  зале  задавали   вопросы  и,  затем,  желающие выступали  со  своими  отзывами  о  нём.  Мало,  но  были  и  такие, которые  выступали  с  клеветническими  заявлениями, но  им  давались  резкие  отпоры  коммунистами  и  честными  беспартийными  гражданами.
            Когда  назвали  фамилию  Сергея  для  прохождения  чистки, он  зашёл  на  трибуну  смело,  с  весёлой  улыбкой.  Рассказываемая  им  автобиография  не  была  утомительной.  Она  была коротка  и  ясна.  Не  было  ничего  в  ней  героического,  но  и  не  было  родимых  пятен  прошлого  и  ничего  порочащего  в  настоящем.  Рассказал  Сергей,  что  он  пришел  в  коммунистическую  партию  через  годы  нищенства  и  пастушества,  разрухи  и  голода.  Через  развалены  старого  капиталистического  мира,  через  строительство  площадки  нового  социалистического  общества.  Путём  указанным  коммунистической  партии  и  её  вождем  В.И. Ленина,  дорогой  комсомольской  дисциплины.  В  зале  раздавались  аплодисменты.
    -  Начал  я  этот  путь  13  лет,  когда  в  морозные  ноябрьские дни  1920 года  вступил  в  комсомол,  шёл  в  коммунистическую  партию  через  политкурсы.  в  холщёвом  пиджачке,  пошитом  матерью,  а  в  кармане  был  кусок  лепёшки испечённой  из  картофельных  очистков  и  мякины,  заработанной матерью  у  кулаков, -  сказал  Сергей
    -  Работал  я,  товарищи,  у  вас  всех  на  виду в  волисполеоме и  на  руководящей  комсомольской  работе,  как   и  сейчас.  В  оппозициях не  учавствовал  и  не  судился.
       На  этом и  закончил  Михайлов  рассказ  о  себе.  Председатель,  обращаясь  к  присутствующим,  спросил,  кто  желает  задать  вопрос  Михайлову,  в  ответ  на  это  в  зале  послышались   выкрики:  "Знаем,  знаем  его!  Достоин  быть  в  партии!"    Сойдя  со  сцены,  он  сел  на  передний  ряд,  где  сидели  знакомые   коммунисты  и  комсомольцы.  Они  пожали  ему  руку.
       Чистка  помогала  партии  в  разоблачении  и  очищении  от  бюрократов,  пьяниц,  Пробравшихся  в  партию  обманным  путём,  один  пожилой  член  партии  в  красноармейской  гимнастёрке  проходил  чистку.  Сидевший  на  передней  лавочке  седенький  старичок  стал  задавать  ему  один  за  другим  вопросы: 
   -  Вы  говорите,  что  служили  в  Красной  армии,  скажите,  учавствовали  ли  вы  в  боях  за  .... железнодорожную  станцию?
   -  Да  учавствовал.
   -  Скажите,  были  ли  Вы  в  тот  раз  в  селе  ... ?
   -  Да,  был? 
   -  На  какой  стороне  Вы  учавствовали?
Пожилой  коммунист  заметно  заволновался,  немного  помолчал,  видимо,  обдумывал,  что  ответить.  В  объяснениях  стал  запинаться  и  напряжённо  ответил:
    -  В  Красной  армии  я  служил.  Я  уже  об  этом  рассказывал.
    -  А  в  каком  полку  вы  служили?
На  этот  вопрос  он  сразу  не  смог  ответить,  а  потом  тихо  прмямлил:
    -  Не  помню  сейчас. 
Все  засмеялись.
    -  Может  Вы  нам  расскажите, как  нашим  красноармейцам  на  спине  вырезали  звёзды  и  как  трупы  их  бросали  в  колодец?
    -  Этого  я  не  знаю.  Не  видел.
После  этого  старичок  попросил  слово  и  рассказал,  что  он  служил  в  Первой  Армии  Буденного  и  был  свидетелем  жестокого  издевательства  деникинцев  над  красноармейцами.  "Среди  белогвардейских  палачей  был  и  этот  тип,  которому я  сейчас  задавал  вопросы.  Товарищи,  это  волк  в  овечьей  шкуре,  затесавшийся  в  партию.  Не  место  ему  в  нашей  коммунистической  партии!"  -  Говорил  он  возбуждённо,  с  большой  ненавистью.   В  зале  раздались  громкие  аплодисменты.  Член  партии  подвергшийся  разоблачению,  не  стал  отвечать.  Он  был  бледный, растерянный  хотел  сойти со  сцены,  но  видимо,  ему  было  плохо,  и  продолжал  стоять,  опершись  на  трибуну.  Но  председатель  предложил  ему  стул и  попросил  сесть.  Вскоре  явился  сотрудник  ОГПУ   и   председатель  комиссии  по  чистке  сказал:  "Этого  гражданина  возьмите  к  себе.  Пусть  он  пройдёт  чистку  у  вас".
           Шёл  1929 год.  Проходит  новое  административное  деление.  Вместо  губерний  создаются  области,  причем,  крупного  масштаба,  с  делением  на  округа, а  последние  на  районы.  Упраздняются  административные  единицы  губерний,  уездов  и  волостей.
Вновь  образованная  Московская  область  поглотила   губернии:  Московскую,  Тверскую,  Калужскую  и  Тульскую.  Калуга  становится  центром  Калужского  округа.  Снова  отчетно-выборные  конференции  и съезды  советов -  районные,  окружные  и  областные.  Это  был  "год  великого  перелома"  не  только  в  смысле  административно - территориального  деления,  но  главным  образом  развёртыванием  массового  движения  за  коллективизацию  сельского  хозяйства,  когда  в  колхозы  пошёл  и  середняк,  когда  в  них  стали  вступать  не  только  группами,  но  и  целыми  селениями  и  районами.  Обострялась  классовая  борьба  в  деревне.  Наступление  на  кулака  шло  развёрнутым  фронтом. 
            С  упразднением  губкома  Сергей  Михайлов  оказался  временно   на  работе  в  райкоме  ВЛКСМ  Калужского  сельского  района,  в  должности  зав  АПО (отдела  агит -  пропаганды).  В  райкоме  сидеть  не  пришлось.  Михайлов,  будучи  "мобильным  и  призванным"  на  хлебозаготовки,  находился  почти  безвыездно  в  деревне.  В  селе  Кожухове  Михайлову  впервые  пришлось  столкнуться  с  работой  эсеров.  Там  жил  и  работал  в  потребкооперации,  как  говорили  местные  жители,  член  ЦК  эсеров  Паршин.  Он  являлся  адвокатом  у  местных  кулаков,  которых  яростно  защищал  выступая  на  собраниях  крестьян.  Организовывал  вокруг  себя  и  зажиточных  середняков.  Там  Михайлов  впервые  встретил  такого  кулака,  у  которого  в  хозяйства  был  трактор  "Фредзон",  конная  молотилка,  сеялка,  веялка,  сортировка  и  несколько  человек  батраков.  Это  был  кулак  Твёрдохлебов,  который  саботировал  в  выполнении  хлебозаготовок.  Фронт  сопротивления  в  выполнении  плана  хлебозаготовок,  возглавляемый  Паршиным  был  крепкий.  Хлеб,  запрятанный  в  ямы  и  по  чердакам, приходилось  брать  с  боем.  В  этом  активно  помогали  организованная  беднота  и    комсомольцы.  С  помощью  их,  кулацко-эсеровский  фронт  был  прорван,  и  хлеб  потёк  в  государственные  амбары.  Один  только кулак  Твердохлёбов  по  заданию  сдал  1250  пудов.  Выполнили  и  другие  кулаки  и  середняки  доведённый  им  план  до  двора.  Вместе  с  этим  создавали  обозы  с  зерном  остальными  крестьянами  села. 
           О  том,  как  было  организовано  выполнение  плана  хлебозаготовок,  о  кулацком  саботаже  и  прохождении  классовой  борьбы  за  хлеб,  а  газете  "Коммуна"  была  написана  статья  Михайлова  "В  классовых  боях  за  хлеб".  Мальчики,  продававшие  газеты,  бегали  по  городу  и  выкрикивали:  "  Свежая  газета  "Коммуна!"  " В  классовых  боях  за  хлеб"  -  от  нашего  специального  корреспондента  из  с.  Кожухово!"  Слушая  это,  Михайлов  радовался  своим  успехам  и  размышлял  о  том,  как  он  сам  себе   помогал  на  хлебозаговках,  посылая  заметки  и  статейки  в  газету  "Коммуна"
            В  тоже  время  в  селе  Комельчино  кулаки  убили  активного - комсомольца.  Комельчино  большое  село.  Многие  жители  его  занимались  кустарным  промыслом - делали  прялки.  Среди  них  было  немало  кулаков,  которые  имели  столярные  мастерские  с  токарными  станками  и  по  несколько  человек  батраков  и  учеников.  Прялки  отправляли  вагонами  на  продажу  в  Сибирь  и  другие  края.  Комсомолец  ...  вёл  работу  среди  батраков,  защищал  их,  а  последнее  время  повёл  активную  работу  по  созданию  в  селе  промартели. 
           Об  убийстве   быстро  разнеслось  по  всему  району.  Толпами  шли  крестьяне  окрестных  деревень  в  Комельчино  узнать  о  происшедшем  убийства,  посмотреть  своими  глазами  убитого  комсомольца.  Этим  событием  было  встревожено  всё  село.  Где  бы  ни  собирались  люди,  только  и  говорили  об  убийстве.  В  день  похорон  траурная  прецессия  превратилась  в  мощную  демонстрацию.  Комсомольца  ...  провожало  в  последний  путь  всё  село,  где  были  комсомольцы  и  несоюзная  молодёжь  соседних  деревень.  Состоявшийся  открытый  суд  над  группой  арестованных  кулаков  превратился  в  массовый  суд  ненависти  всех  честных  людей.  В  этот  день  ни  кто  из  жителей  села  Комельчино  не  работал.  Беспрерывным  потоком  шли  люди  из  округи  послушать  на  суд.  Здание  клуба.  где  проходил  суд,  не  могло  вместить  всех  собравшихся  граждан.  Они  большой  толпой  стояли  у  открытых  окон  и  дверей  клуба,  и  вокруг  всего  здания,  и  не  расходились  до  тех  пор,  пока  не  был  вынесен  и  объявлен  приговор  суда,  пока  конвой  вооружённых  солдат  не  увёз  в  "Вороном"  убийц. 
         Классовая  ненависть  к  кулакам  была  накалена  до  крайности.  По  всему  району проходили  комсомольские  собрания  и  сельские  сходы  крестьян,  которые  просили  и  требовали  суд  вынести  самый  суровый  приговор  убийцам.   Газета  "Коммуна"  опубликовала  решение  трудящихся  разных  коллективов  и  печатала  статьи  и  письма  с  осуждением  кулацкой  вылазки  и  требовали  применения  меры  высшего  наказания - расстрела   к  врагам,  посягнувшись  на  жизнь  активного  комсомольца.  Когда  суд  приговорил  убийц  к  расстрелу,  взволнованные,  и  проникнутые  ненавистью,  люди  в  зале  и  стоявшие  на  улице   громко  аплодировали  и  кричали  "Правильно!  Правильно!  Так  им  и  надо!"  Решением  райисполкома  село  Комельчино  было  переименовано  в  село  Комсомольское.
          Накануне  1-ой  комсомольской  конференции  была  опубликована  статья  Михайлова  "Ухабы  на  калужской  комсомольской  дороге",  вскрывавшая  недостатки  в  работе  старого  губкома  комсомола.  Вскоре  после  этого,  работники  редакции  были  намерены  взять  его  на  работу  в  редакцию  газеты  "Коммуна",  но  товарищи  из  окружкома  ВЛКСМ  возражали  и  уговаривали  Сергея  остаться  на  комсомольской  работе,  мотивируя  тем,  что  он  ещё  молод  и  может  с  успехом  поработать  в  комсомоле.
          Начало  1930  года  было  время  массового  движения  за  коллективизацию.   В  Московской  области,  в  том  числе,  и  в  Калуге   проходила  мощная  комсомольская  демонстрация.  В  ней  приняли  участие   все  коллективы  рабочих  и  служащих  предприятий  и  учреждений,  учащаяся  молодёжь  г.  Калуга  и  колхозники  вновь  созданных  колхозов,  окружающих  деревень,  и  знаменовала  собой  момент  назревшего  вопроса  необходимости  объединения  мелких   крестьянских  хозяйств  в  колхозы.  Это  был  один  из  результатов  выполнения  решений  15-го  съезда  ВЛКСМ  и 1-ой  калужской  окружной  партийной  конференции.  Сергей  Михайлов,  работавший  уже  в  окружкоме  комсомола  в  качестве  заведующего  массовым  отделом,  принимал  активное  участие  в  организации  и  проведение  её.  Вместе  с  другими  товарищами  окрушкомовцами  во  время  демонстрации  он  переходил  с  балкона  на  балкон,  бросал  лозунги,  которые  ещё  больше  подымали  дух  и  призывали  к  активной  работе  по  коллективизации.  По  улицам  города  разносилось  громкое  "Ура!" 
         Эти  успехи  радовали  Сергея  и  его  товарищей.  Окружком  целиком  был  поглощён  работой  по  коллективизации.  Трудно  было  застать  того  или  иного  работника  в окружкоме.  Если  не  висели  на  дверях  таблицы,  как  в  гражданскую  войну -  "Все  ушли  на  фронт",  то  теперь - "Все  уехали  на  коллективизацию".  Михайлову  Сергею  пришлось  быть  длительной  командировке  по  организации  колхозов  в  Черепитском  районе. В  семи  верстах  от  райцентра  находилось  село  Косолапово.  Оно  гордо  возвышалось  на  горочке,  над  рекой  Черепеть. Туда  райкомом  партии  был  послан  Михайлов  вместе  с  зав.  райженотделом Верой  Ефимовной.  Первое  собрание  носила  просто  информационный  характер  с  докладом  о  решении  партии  по  коллективизации  сельского  хозяйства.  Никаких  конкретных  предложений  не  давалось.  Но  вопросов  по  докладу  было  много.  Видно  было,  что  присутствовавших крестьян  это  интересовало.
          В  числе  вопросов  были  ехидные,  язвительные,  с  насмешкой:  "Правда  ли,  говорят,  в  колхозах  будут  спать  под  общими  одеялами?  Не  перепутаем  ли  мы  баб  и  не  подерёмся  ли  за  них?"   В  зале  появлялся  общий  смех,  и  становилось  шумно.  Потом,  с  новым  вопросом,  всё  затихало.  Собрание  кончилось,  но  многие  крестьяне  не  расходились,   говорили   и  спорили  между  собой,   и,  продолжая  собрание,  они  снова  и  снова  обращались  с  вопросами  к  председателю  райкома.  Им  хотелось  знать,   как  идут  дела  в  других  деревнях,  где  уже  в  районе  организованы  колхозы, много  ли  крестьян  в  них  записалось.  "Говорят,  что  в  селе  Мишино  одна  голтепа  записалась  в  колхоз!  Им  нечего  терять,  у  неё  лошади  нет,  а  раз  нет  лошадёнки - нет  и  инвентаря!  Много  ли  они  наработают  такие  колхозники?" - высказал  один  старичок  с  окладистой  бородкой,  видно,  из  зажиточных.  Кой  кто  поддержал  его.  Но  другие  рассуждали  здраво  и  им  отвечали: "Ты  за  них  работать  не  будешь...  В  колхозе  каждый  на  себя  работать  будет,  а  на  чьей  лошади - тебе,  не  всё  равно  ли?  Государство  поможет -  тракторами  будем  пахать!" - сказал  молодой  парень,  видимо,  комсомолец.
           Когда  шли  с  собрания,  позади  Михайлова и  Варя  шла  группа  мальчишек,  которые   в  них  бросали  камни  и  палки,  по-видимому,  наученные  кулаками  или  зажиточными  мужиками.  Но  их  вылазкам  воли  не  давали  шедшие  с  Верой  Ефимовной  и  Михайловым.  Они  ругали  и  разгоняли  мальчишек.  Так  начиналась  борьба  за  создание  колхоза  в  селе  Косолапово.  Вера  Ефимовна  проводила  работу  среди  женщин,  а  Сергей  среди  бедноты  и  молодёжи.  Почти  каждый  день  вечером  проходили  собрания  в  избе - читальне  и  школе.  Сколачивался  актив  застрельщиков  организации  колхоза,  из  которого  потом  образовалась  инициативная  группа. 
         С  этим  активом  и,  в  первую  очередь,  с  комсомольцами  и  беднотой  Михайлов  и  Вера  Ефимовна  вышли  на  общее  собрание  крестьян  села,  где  уже,  после  доклада  Михайлова,  было  вынесено  предложение  организовать  колхоз. Голосование  проходило недружно,  робко  и  с  оглядкой друг  на  друга.  За  колхоз  голосовали  крестьяне - бедняки,  комсомольцы,  как  они  решили  на  собрании,  и  некоторые  крестьяне - середняки.  Были  выкрики с  руганью  по  адресу  комсомольцев  со  стороны  их  родителей.  Какая- то  женщина  кричала:  "Падешь  домой-  я  тебе  покажу  колхоз!  Жрать  не  дам - посмотрю,  как  тебе  колхоз  накормит!"  Из  другого  угла  орал  мужчина  на  своего  сына" Я  тебе  штаны  спущу  и  таких  чертей  задам,  что  другой  раз  не  захочешь  думать  о  колхозе!  Не  посмотрю  на  то,  что ты  комсомолец  и  уже  за  девками  бегаешь!" Поднимался  смех,  особенно  хохотали  девчата,  стоявшие  стайкой  у  печки.
         Судили,  рядили  и,  как  не  шумели,  всё  же  часть  крестьяне  на  том  собрании  подали  заявление  о  вступлении  в  колхоз.  На  другой  день  было  собрание,  где  избрали  пленум  колхоза  и  ревкомиссию,   руководство   колхоза.  Председателем колхоза  был  избран  Васильев  К.И.,  человек  грамотный,  хозяйственный,  культурный. Колхоз  назвали  "Красный  Пахарь".  Правление  колхоза  стало  быстро  действовать.  Оно  энергично развернуло  работу  по  засыпке  зерфонда. и  подготовке  к  весеннему  севу.  Комсомольцы  с  песнями  сортировали  семена у  колхозного  амбара. В  колхозной  кузнице  целыми  днями  раздавались  различные  стуки  молота.  Звенела  наковальня.  Это  кузнец,  дядя  Вася,  вступивший  в  колхоз  со  своей  кузницей,  готовил  брожки,  сеялку,  плуг,  бороны  и  другой  сельхозинвентарь к  севу.  Крестьяне,  не  вступившие  в  колхоз,  смотрели  с  недоверием,  присматривались,  что из  этого  получится.  Но  получилось  неплохо.  Каждый день  приходили  крестьяне  в  правление    с  заявлениями  о  приёме  в  колхоз.  Колхоз  по  количеству  дворов  рос  с  каждым  днём.  Вскоре  почти  всё  село  вступило  в  колхоз,  и  оставались  единоличниками  только  несколько  дворов  зажиточных  крестьяне,  кулаки,  да  подкулачники.
            Кулаки,  как  видно  было  потом,  не  спали  и  делали  свою  подлую  работу.  Они  ходили  по  соседям,  знакомым  и  родственникам  и  шушукали,  хихикали,  распускали  всевозможные  антиколхозные  слухи.  Запугивали колхозников  тем,  что,  мол,  государство  из  колхоза  весь  хлеб  заберет, и  будете  голодать. В  это  время  Михайлов  и  Вера  Ефимовна  были  спокойны за  колхоз  "Красный  Пахарь",  и  по  указанию  райкома  выехали  в  соседнее  село  Мишино,  где  ещё  колхоз  не  был  организован. 
           Это  было  большое  зажиточное  село,  где  на  одном  из  собраний кулаками  в  открытую  была  организована  вылазка  против  работников  проводивших  создание  колхозов.  Среди  последних  был  представитель  губкома  ВКП (б)  П...,  который  резко  выступил  с  разоблачением  кулаков,  пытающихся  срывать  собрания  и   другую  работу  по  коллективизации.  В  поднявшемся  шуме  и  гаме,  в  зале,  один  из  подкулачников  встал  на  скамейку  и  закричал:  "Что  вы  разинули  рты,  слушаете  этого  золотозубого!  Давайте,  братцы,  дружно  возьмём  его  и  выбросим  отсюда  ко  всем  чертям,  чтоб  он  нам  не   морочил  головы!   Ишь,  сколько  наставил  себе  золотых  зубов  и  расстилается  тут!"  Вдруг  все  поднялись,  схватили  П...,  подняли  его  и  по  рукам  над  головами  передали  к  двери,  а  там  другие  вынесли  на  улицу  и  бросили  в  сугроб.  Кто- то  из  мужиков  толкнул  его  ногой  и  он  покатился  по  катку  под  гору.  Здание  школы,  где  проходило  собрание,  стояло  на  голе,  прямо  над  кручей.  Спуск  с  горы  весь  был  покрыт,  как  панцирем,  заледеневшим  снегом.  П...  с  трудом  вскарабкался  из  под  кручи.  Фетровые  сапоги  его  на  коженной  подошве   скользили  и  он  падал.  Стоявшая   толпа  мужиков  и  баб,  звонко  хохотали  над  ним.
            Ещё  не  включившись  в  работу,  из  села  Мишина  Сергей  Михайлов,  Вера  Ефимовна  и  представитель  райкома  партии  выехали  в  райцентр  на  бюро  райкома  партии.  Там  на  заседании  обсуждался  вопрос  о  ходе  работы  по  коллективизации  в  районе.  Вдруг  раздался  телефонный  звонок.  Секретарь  райкома  партии  поднял  трубку  и  тревожно  слушал,  пристально  окидывал  взглядом  сидящих  в  кабинете.  Все  притихли.  "Что?  Что?  В  Косолапове  бунт?  Семфонд  хотят  разграбить?" -  переспрашивал  секретарь  председателя  сельсовета,  сообщившего  о  случившемся  по  телефону. "Сейчас  к  вам  приедут  товарищи.  Не   беспокойтесь,  всё  уладится"  сказал  секретарь  и  повесил  трубку.  "Видите,  что  получается!  Это  нам,  товарищи,  урок.  Это  говорит  о  чём?  О  том,  что  не  закрепишь  как  следует,  колхоз  бросать  не  следует  на  произвол  кулаков.  Враг  не  дремлет  и,  там  где  нас  нет,  ведёт  свою  подрывную  работу.
           Не  задерживаясь  ни  на  минуту,  Михайлов  и  Вера  Ефимовна  выехали  на  райкомовской  лошади  в  Косолапово.  Вслед  за  ними,  на  всякий  случай,  приказал  секретарь  райкома  выехать  уполномоченному  ОГПУ.   День  был  ясный,  солнечный,  но  морозный. Несмотря  на  это  людям  дома  не  сиделось,  толпились  у  колхозного  амбара  с  семфондом:  кто  с  определёнными  намерениями,  а  кто  ради  любопытства.  Громко  кричали,  кто  что  хотел,  и  этот  шум  разносился  далеко  по  селу,  так  что  слышно  было  при  въезде  в  село.  Видно  было,  что  люди  сильно  растревожены.  Сергей  Михайлов  и  Вера  Ефимовна,  оставив  лошадь  у  сельсовета,  подошли  к  толпе  колхозников  и  рассмеялись,  увидев,  как  большая  группа  тянула  за  толстый  канат  из  верёвки,  привязанной  к  ручке  двери  амбара,  затем,  чтобы сорвать  дверь  амбара.  Как  потом,  смеявшись  над  собой,  рассказывали  колхозники,  делали  они  это  для  того,  чтобы  власти  не  винили  кого - то  одного,  а  отвечали  так  все   вместе.
           Смело  войдя  в  круг  толпившихся  колхозников  Михайлов, поздоровался  и  спокойно  и  тихо спросил,  как  бы  непонимая,  в  чём  дело: "Что  случилось,  товарищи?"  Все  сразу  притихли.  Минут  несколько  стояли  молча.  Видно  ни  кто  не  решался  говорить  и  объяснять  цель  своих  поступков.  Но  потом  один  из  мужиков,  с  рыжей  бородой,  по-видимому,  из  числа  бедняков,  сказал:  "Да,  что  говорить,  сами  видите, хотим  семена  свои забрать",  "Так  зачем  же  двери  ломать,  когда  семена  можно  взять  кому  надо  без  шума,  спокойно,  по  порядку.  Ведь  вы  сами  хозяева  своим  семенам.  Вот  вечером   придёте  в  клуб  на  собрание  и  разберётесь,  кто  не  хочет  быть  в  колхозе,  а  кто  останется.  Ведь,  не  все  хотят   уходить  из  колхоза?  А  сейчас  идите  домой,  и  хорошенько  подумайте  до  вечера -  стоит  ли  вам  уходить  из  колхоза  и  разбирать  семена! ",  - сказал  Михайлов.  Никто  ни  стал  кричать,  и  все  молча,  разошлись  по  домам.
             Днём,  до  собрания  в  избе - читальне  было  созвано  совещание  бедноты,  комсомольцев,  членов  сельсовета,  на  которое  были  приглашены  все  члены  правления  и  ревкомиссии  колхоза,  кладовщик,  кузнец  дядя  Вася  и  все кто  попервости  состоял  в  инициативной  группе.  На  этом  совещании  стало  ясно,  что  кулаки  и  подкулачники  поработали  крепко.  Все  порешили  остаться  в  колхозе  и  на  собрании  разоблачить  проделки  кулаков.  Тех,  кто  не  пожелает  остаться  в  колхозе,  с  треском  исключить  из  колхоза  и  отдать  им  семена.  Вечером  на  собрание  собрались  все  без  особого  оповещения.  Собрание  носило  деловой  характер.  Всё  было  по  порядочку.  Был  избран  президиум.  Председательствовал  сам  председатель  колхоза.  Многие  думали,  что  в  повестке  дня  будет  стоять  один  вопрос  о  раздаче  семян.  А  тут  вопреки  ожиданию  председательствующий  огласил  повестку  дня  другую: 
    1).  О  готовности  колхоза  к  весеннему  севу. 
     2).  Разбор  заявлений  о  выходе  из  колхоза,  если  такие  будут.   
 Кто-то  из  стоящих  сзади  крикнул:  "А  о  раздаче  семян  забыли?"  председатель  колхоза  ответил:  "Если  будут  заявления  о  выходе  из  колхоза,  решим  и  о  возврате  семян  тем,  кого  исключим".  Как  бы  ничего  и  не  происходило  в  колхозе,  председатель  доложил  собранию  сколько  и  каких  семян  собрано,  сколько  требуется  на  посев.  Сколько  имеется  в  наличии  и  сколько  уже  отсортировано,  Сколько  отремонтировано  сеялок,  плугов  и  борон  и  что  правлением  уже  скомплектованы  бригады.  "Цыплят  по  осени  будешь  считать!"  Кто-то  из  присутствующих  дал  реплику.  "Чего ж  по  осени.  Сегодня  здесь  посчитаем!", - сказал  председатель.  Брошенная  реплика,  очевидно,  его  взволновала,  и  он  резко  выступил  с  разоблачением  кулаков  и  подкулачников,  указывая  конкретно,  кто  ходил  по  домам,  шушукая  и  паясничая,  подбивая  колхозников  к  выходу  из  колхоза.   Подкулачники  пытались  было  поднять  шум и  сорвать  собрание,  но  им  много  шуметь  не  дали.  Из  разных  углов  зала  подымались  один  за  другим  бедняки,  комсомольцы  и  другие  товарищи  из  колхозного  актива  и  выступали  с  разоблачением  всех  кулацких  проделок.
         В  заключение  всего,  чувствуя  поддержку выступающих,  председатель  колхоза  громогласно  заявил:  "Как  бы  ни  хотело  кулачьё  наше  развалить  колхоз  -  не  удасца.  Колхоз  есть  и  будет  у  нас, товарищи!  Мы  всё  сделаем  для  того,  чтобы  он  у  нас  был  крепким  и  богатым!"  Раздались  аплодисменты,  а  какой-то  хулиган  громко  свистнул   "Кто  там  свистит?  Я  вам  свистну  так,  что  вовек  не  забудете!" - крикнул  в  зал  председательствующий.  По  первому  вопросу  было  вынесено  решение:  информацию  председателя  колхоза  принять  к  сведению  и  дела  правления  колхоза  одобрить.
          По  второму  вопросу  ничего  решать  не  пришлось,  так  как  не  нашлось  желающих  подать  заявление  о  выходе  из  колхоза.  Представителям  райкома  ВКП (б)  ничего  не  оставалось  делать,  как  только  выступить  и  пожелать  колхозникам  здоровья,  счастья  и  успехов  в  их  коллективном  труд.  Колхоз  в  селе  Косолапово  закрепился  успешно  и  навсегда.  Сергей  Михайлов  возвратился  из  этой  поездки  с  благодарностью  от  райкома  партии  и  райисполкома.
           Не успел  отчитаться  по  прошлой  командировке,  как  Сергея  снова  откомандировали  на  работу  по  коллективизации  в  селе  Кутеши.  В  Кутешах  пришлось  встретить  такое,  чего  ещё  нигде не  видел.  Кутежи  по  той  местности,  было  очень  большое,  богатое  село.  В  нём  насчитывалось  свыше 1250  дворов,  с  населением  более  пяти  тысяч  человек.  Мужчины  в  своём  большинстве  являлись отходниками,  которые  сезонно  выезжали  на  заработок  в  город.  В  селе  было:  начальная  школа,  изба-читальня,  библиотека,  сельский  клуб,  почта,  сельпо  и  два  его  магазина  с  чайной.  В  селе  существовали ячейки  ВКП (б),  комсомола,  которая  была  очень  малочисленной.  Но  работы  их  на  селе не  было  видно, кроме  самодеятельности, постановок  спектаклей  в  клубе. 
           Зато,  как  рассказывали  местные  жители,  в  селе  нелегально  находилась  большая  организация  эсеров  в  150  человек.  Это  чувствовалось  по  всему.  В  Кутешах,  как  нигде,  протекала  ожесточённая  классовая  борьба,  скрытая  и  явная.  Как  в  форме  нелегальной  антисоветской  агитацией,  так  и  в  открытых  кулацких  вылазках.  Хулиганствующие  молодчики  из  числа  кулацкой  молодёжи,  пьяные  врывались  в  клуб,  затевали  мордобой,  устраивали  погромы  и  таким  образом  срывали  проходившее  там  собрания  и  мероприятия.
           Сергей  Михайлов  приехал  в  Кутежи  тогда,  когда  там  уже  работали  по  коллективизации  свыше  ста  уполномоченных,  среди  которых  было  много  студентов  сельхозинститута  и  других  учебных  заведений.  Возглавлял  и  руководил  работой  уполномоченный  ВКП (б).  Всё село  было  разбито  на  пятидесятидворки  для  удобства  работы.  К ним  прикреплялись  1-2   уполномоченных. Рассказывали,  что  когда            
приехали  первые  уполномоченные,  они  не  знали,  как  подступится  к  такому  большому  селу.  В  нём  не  находилось  такого  помещения,  которое  могло  бы  вместить  собрание  крестьян  всего  села. Да  и  на  них  они  не  ходили,  к  этому  были  непривычны,  так  как  их  никто  и  никогда  не  звал  на  собрания  или  сходы. Узнав,  что  приехали  уполномоченные  по  коллективизации,  они  сознательно  уклонялись  от них.         
           В  каждой  пятидесятидворке,  как  в  любой  деревне были  дворы  бедняков,  середняков  и  зажиточных  крестьян. Поводилась  почти  каждый  день  работа.  Читали  лекции  на  разные  темы,  проводились  собрания  бедноты,  женщин,  молодёжи,  создавались  инициативные  группы  по  организации  колхоза.  Входившие  в  них  крестьяне  и  являлись  застрельщиками,  ядром  колхоза.  В  составе  их  были  бедняки,  передовые  середняки,  среди  них  были  коммунисты,  комсомольцы,  члены сельского  совета  и  другие  из  числа  сельского актива.    Сергей  Михайлов  возглавлял  всю  работу  среди  молодёжи  села,  руководил  делами  комсомольцев  и  студентов  на  пятидесятидворках,  организовывал  и  проводил  в  клубе  общие  собрания несоюзной  молодёжи  и  другую  культурно  массовую  работу  на  селе.   
           Накануне  масленицы  было  получены  данные,  что  кулаки  под  руководством  эсеров  подготавливают  в  селе  заваруху,  в  которой  намерены  перебить  уполномоченных  по  коллективизации.  Чтобы  не  допустить  этого  и  сорвать  все  замыслы  кулацко-эсеровские  окружком  ВКП (б)  дал  указание:  в  дни  масленицы  ни  каких  собраний,  совещаний,  заседаний  и  лекций  не  проводить.  Дни  масленицы  задались  на  редкость  погожие.  Солнышко  находилось  в  преддверии  весны, светило  ярко  и  уже  своими  лучами  кой - где  слизывало  верхушки  снежного  покрова,  сосульки  с  крыш  падали  со  звоном.  Село  Кутежи в  те  дни  с  утра  до  вечера  было  наполнено  весёлым  шумом.  Во  всех  концах  села  заливались  гармоники  и  звенели  песни.  Особенно  звучно  разносились  частушки  русское  страдание
            Центральная  площадь,  где  были  расположены  магазины,  чайная,  почта,  сельсовет  и  клуб  с  избой - читальней  превращалась  в  сплошное  стихийное  пьяное  гульбище.  В  селе  было  много  самогонщиков   и  широко  процветало  пьянство.  На  площади  кучами  толпились,  одетые  в  новые  поддевки  и  бекеши,  пьяные  мужики,  весело  меж  собой  разговаривая  и  споря,  тут  же,  почти  рядом,  сгруппировались  празднично  разодетые бабы.  На  головах  у  них  были  повязаны  цветастые  платки  и  полушалки;  казалось,  что  они  цветут,  образуя  большой букет.  Они  тоже  весело  судачили,  обсуждая  чуть  не  каждого,  кто  им  попадался  на  глаза,  рассказывали  друг  другу  сплетни  всевозможные  и  заливались  громким  смехом.  Мимо  этих  беспорядочных  толп  мужиков  и  баб проходили  группами,  с  песнями  нарядные  девушки  с  парнями.  Среди  них  немало  гармонистов  и  балалаечников,  которые  беспрерывно  играли  и  трынкали.  Много  разгуливало  молодых  парочек,  которые  беспрерывно  лускали  семечки  и  плевались шелухой. 
            В  тоже  время  по  улицам  села  проходило  массовое  катанье  на   лошадях,  запряжённых  в  сани.  Зажиточные  крестьяне  и  кулаки  проезжали  на  парах  и  тройках с  бубенцами  проносились  по  площади  с  вихрем  и  шумом,  с  гиканьем  и выкриками,  стараясь  обогнать  друг  друга,  тем  самым  показать  свою  состоятельность.  Не  обошлось,  конечно,  и  без  кулацких  антисоветских  вылазок.  Они  массовое  гулянье  использовали  для  своей  наглядной  агитации  против  коллективизации.  Вот едет  мужичок  с длинной  бородой  в  рваном  зипунишке,  в  лаптях  на  худой  кляче,  запряженной  в  маленькие  детские  санки  с  надписью  на  дуге:  "Помогите  пострадавшему! "   Площадь  оглашается  громким  смехом  и  аплодисментами.  Вслед  за  этим  на  площади  появляется  такая  же  упряжка  с  надписью:  "Так  будем  жить  при  колхозе"   Снова  смех,  шум,  аплодисменты.  Замыкает  этот  антисоветский  картеж -  сани  с  развалившимися  пьяными  молодчиками  в  масках  и  поющих  под  гармонь  всевозможные  похабные  песни,  в  том  числе  и  антисоветские.  К  саням  прикреплен  написанный  на  красном  полотне  лозунг: "Да  здравствует  Советская  власть  1925 года!"   Раздается  тот  же  смех,  смелые  крики: "Ура!"
             Враждебная  деятельность  кулаков  и  эсеров  настолько  оказывала  своё  воздействие  на  крестьян,  что  они даже  отказывали  уполномоченным  по коллективизации в  продаже  молока  и  пускали  и  на  квартиры.  Приходилось проживать  во  временных  общежитиях,   устраиваемых  сельсоветом  в  пустых  домах  выехавших  граждан.  Дома  не  отапливались,  спали  на  полу,  на  соломе.  В  селе  Кутежи  делов  хватало  в  то  время  и  органам  ОГПУ,  милиции  и  прокуратуре.  Проходили  судебные  процессы  по  хулиганам,  самогонщикам,  кулакам,  саботировавшими  выполнение  налогов  и  других  государственных  заданий,  над  другими  преступными  элементами. 
             С  городом  Калуга  была  временно  установлена  прямая  телефонная  связь.  В  этих  целях  использовали  военно-полевой  провод.  Складывалось  такое  впечатление,  что  село  Кутеши  находилось  на  осадном  положении.  Как  бы  ни  было  ожесточённо  кулацко-эсеровское  сопротивление,  оно  было  сломлено  при  активном  содействии  местного  актива  из  числа  коммунистов,  комсомольцев  бедноты  и  передовой  части  середняков.  К  весне  в  селе  Кутежах  был  создано  три  колхоза,  которые  организованно  провели  первый  коллективный  весенний  сев.    Возвратившись  из  командировки,  Михайлов  выехал в  Москву,  во  главе  делегации  от  округа,  на областной  слёт  колхозной  молодёжи. 
             Недолго  пришлось  Сергею  Михайлову  работать  в  окружкоме  комсомола.  Накануне  16-го  всесоюзного  партсъезда,  весной  1930 года,  в  связи  с  развитием  работ  по  коллективизации  сельского  хозяйства,  окружком   по  решению  ЦК  ВКП (б)  посылает  на  работу  в  деревню  рабочих  двадцатитысячников  и  направляет  ряд  окружных  работников. В  том  числе  Михайлов  откомандировывается  на  работу    секретарём  РК  ВЛКСМ   в  Бабынинский  район,  один  из  крупных  зерновых  районов  округа,  в  котором  уже  существовало  семь  сельхозкомун  и  несколько  небольших  вновь  организованных  колхозов.
            На  работу  в  деревню  Сергей  ехал  с  желанием.  В  то  же  время  высказывал  сожаление  о  том,  что  приходилось  бросать  учёбу  в  вечерней  средней  школе  и  расставаться  с  товарищами  по  работе, с  которыми  уже  успел  крепко  сродниться.  Особенно    нелегко  было  расставаться  с  Василием  Рождайкиным - секретарём  окружкома  комсомола.  Он  уважал  его  больше  всех.  Это  был  человек  на  вид  невзрачный,  среднего  роста,  сероглазый,  блондин  лет  25-ти,  с  маленькими  седыми  усиками с  рыжеватым  оттенком  и  такими  же  бровями.  Но  вместе  с  тем  всегда  жизнерадостный,  с  улыбкой  на  лице.  Уважение  к  себе  Рождайкин  снискал  своим  добрым,  внимательным,  чутким  товарищеским  отношением.  Сергей  всегда  чувствовал  поддержку,  заботу и  помощь  в  работе  товарищескими  советами.  Заметно  было,  что  он  беспокоился  о  его  росте  по  работе,  видя  в  этом  перспективность.
             День  отъезда  Михайлова  был  пасмурным,  дождливым,  наводящим  тоску.  Собирался  к  отъезду   недолго.  Всё  его  имущество -  койка  с  постельными  принадлежностями,  да  небольшой  чемодан  с  бельём  и  книгами.  Собрав  вещи,  Сергей   сходил  в  город  и  нанял  извозчика.  Отъезжая  на  вокзал,  сел  и  написал  записку  Ване  Ёшкину:  "Сожалею,  что  уезжаю  в  твоё  отсутствие,  не  попрощавшись  с  тобой.  Жаль  расставаться  с  товарищами,  к  которым  уже  привык.  Отъезжаю  в  дождик -  спешу  к  поезду.  Видно  сам  Илья  пророк  оплакивает  нашу  с  тобой  разлуку,  проливая  мелкие,  но  обильные  слёзы.  До  встречи  на  очередном  пленуме  окружкома.  Твой  Сергей".
             В  Бабынино  поезд  пришёл  на  рассвете,  когда  день ещё  робко  проглядывал  сквозь  серые  утренние  сумерки.  Небесный  купол  был  чист,  не  было  ни  одного  облачка.  Было  тепло.  Убедившись,  что  багаж  пришёл  с  этим  поездом,  Михайлов  с  чемоданом  в  руках  двинулся  в  посёлок  разыскивать  райком.  Посёлок  и  железнодорожную  станцию  разделяла  большая  пристанционная  площадь  с  множеством  луж  и  выглядела  непроходимым  болотом.  Вчерашний  дождь,  очевидно,  был  и  здесь  и,  как  видно,  изрядно  пополнил  лужи.  Перебравшись  с  трудом  через  площадь,  Сергей  оказался на  изрядно  избитой  дороге  с  множеством  луж  и  колдобин,  покрытой  грязью  чуть  ли  до  колена.  Эта  дорога  привела  Михайлова  к  большому  одноэтажному  деревянному  дому  с  большим  крыльцом,  на  котором  висела  вывеска,  обозначая,  что  здесь  помещается  исполком  райсовета.  Напротив,  через  дорогу,  в  небольшом  деревянном  домике,  без  вывески,  как  потом  узнал  Михайлов,  размещался    РК  ВКП (б)  и  РК  ВЛКСМ.  Последний  занимал  одну  маленькую  комнатку,  где  работали секретарь  РК  и  председатель  райбюро  ю/п.
              Солнце  ещё  находилось  где-то  за  горизонтом  и  пока  освещало  только  вверху  облака,  которые  светились  сперва  кремовым,  а  затем  оранжевым  цветом,  когда   Михайлов,  сидя  на  райисполкомовском  крыльце,  дремал  на  своём  чемодане.  Движение  людей  по  посёлку ещё  было  слабое  и  тихое.  Но  вскоре  улицы  стали  оглашаться  рёвом  коров  и  блеянием  овец,  выгоняемых  на  пастбище.  Совсем  недалеко  играл  на  трубе  пастух.  С  этим  просыпались  люди, выглядывали  из  открытых  окон.  Потом  солнце  выглянуло  и  стало  постепенно  подниматься  всё  выше  и  выше.  Своими  яркими  лучами  оно  сперва  освещало  верхушки  деревьев  и  крыши  домов,  а,  затем,  как  сильные  прожектора,  засветились  окна  домов,  заблестели  серебром  лужи  на  дороге.  С  каждым  часом  движение  людей  в  посёлке  увеличивалось,  они  проходили  не  спеша,  осторожно,  выбирая  как  пройти  лучше  по  грязной,  раскисшей  дороге.
               Пришла  уборщица  райисполкома  и  сразу  задала  вопрос: " К нам  на  работу  приехали?"  "Нет,  в  райком  я  приехал  работать", - ответил  Михайлов.  "Так  чего  же  вы  здесь  у  нас  сидите?  Идите  туда.  Вот  и  секретарь  райкома  партии  Кошелев  уже  пошёл  в  райком!  Он  у  нас  всегда  рано  приходит  на  работу.  Человек  он  работной,  беспокойный.  Делов - то  теперь  много,  всегда  хватает  с  этими  колхозами  и  нашим  и  райкомовцам.  Тут  же  Михайлов  поднялся,  взял  чемодан  и  пошёл  в  райком.  Войдя  в  кабинет  секретаря  райкома  партии,  поздоровался  и  спросил:  "К  Вам  можно?"  "Можно,  можно.  Проходите,  садитесь! "  -  подавая  руку,  он  отрекомендовался:  "Кошелев -  секретарь  райкома  партии"  "А  моя  фамилия  Михайлов,  зовут  меня  Сергеем.  Прислали  из  окружкома  к  вам  на  работу  секретарём  райкома  комсомола".
                Кошелев  отложил  в  сторону  лежащие  перед  ним  на  столе бумаги  и  начал  интересоваться,  где  и  в  качестве  кого  Сергей  работал  до  этого.  Знакомил  с  работой.  Как  идёт  коллективизация  в  районе.  Тут  же,  как  бы,  между  прочим,  спросил:  "Не  пугает  ли  вас  наша  грязь?" -  и  добавил: "Создадим  колхозы  и  до  неё  доберемся".  "Я  парень  деревенский,  грязи  не  боюсь,  привычный  к  ней",  улыбнувшись,  сказал  Сергей.  "У  нас  и  насчёт  жилья  плоховато.  На  первый  раз  устраивайтесь  в  общежитии  работников  райисполкома.  Там  живут   и  заведующие  отделами -  зав.  райфо,  зав. райзо,  и  другие.   А большинство  живут  на  частных  квартирах  - кто  как  сумеет,  устроится", -  высказал  Кошелев.  "Спасибо!  Как - нибудь  устроюсь,  товарищ  Кошелев"
                К  вечеру  Сергей  перетащил  свои  вещи  в  общежитие,  установил  в  углу  около  двери  свою  походную,  холостятскую  койку  и  лёг  отдыхать.  Пришли  работники райисполкома  и,  увидав,  что  у  них  появился  новый  квартирант, завели  по  этому  поводу  разговор:
    -  Это  что - новый  работник  прибыл? -  задал  вопрос  зав  райфо  Волков.   
    -  И  кто  бы  ни приехал  всех  пихают  в  наш  терем - теремок!  И  так  уже  повернуться  нельзя! -  выказал  своё  недовольство  зав  райзо  Семенихин
Услышав,  что  разговор  идёт  о  нём,  Михайлов  приподнялся,  поздоровался  и  заговорил:
     -  В  тесноте  ничего -  лишь  бы  не  в  обиде!
     -  Холостой? -  спросил  Сергея  Волков,  и  продолжал:  Если  женатый  жена  сразу  от  вас  откажется.
     -  А  вы  что  все  неженатые  здесь  живёте?
     -  Да  что  о  нас  говорить,  мы  уже  старики,  можно  сказать,  Наши  жёны  скандалили,  скандалили   и  уже  смирились  с  этим. 
      -  Я  ещё  холостой,  товарищи,  Жену  себе  не  подыскал.  Жениться  буду,  когда  квартира  будет, -  ответил  Михайлов.
       -  А  работать  где  будете?
       -  В  райкоме  комсомола,  секретарём.
На  другой  день  Михайлов прибыл прямо  в  райком  комсомола  и  с  секретарём  т.  Каревым  обговорили  всё,  что  было  связано  с  созывом  пленума  райкомсомола.  Затем  зашли  к  секретарю  райкома  партии   согласовать.  Кошелев  принял  их, не  задерживая.  Выслушал  и  сказал:  "Договорились,  вот  и  добро!  Первым  вопросом  поставите,  как  договорились,  т.  Карев, о  ходе  коллективизации  сельского  хозяйства,  а  районе  и  задачах  комсомольской  организации.  Ну,  а  как  вы  устроились?"   Спросил  он  Михайлова.  "Спасибо!  Хорошо устроился  на  первый  раз.  Товарищи,  живущие  в  общежитии,  немного  поворчали,  что  тесновато  живётся,  но  потом  успокоились".  Сказал  Сергей.
               Общежитие  располагалось  в  большом  деревянном  доме,  по-видимому,  национализированном  у  какого - то  торговца.  В  одной  большой  части   ходом  с  улицы  была  чайная - столовая  сельпо,  а  в  другой  стороне,  со  двора,  небольшая  комната  была  занята  под  общежитие.  Прямо  под  окнами,  у  крыльца  чайной,  была  установлена  коновязь,  где  постоянно  привязывались  запряженные  лошади.  Вокруг  дома  непролазная  грязь.  Бабыненеская  грязь  надолго  врезалась  в  память  не  только  Михайлову.  О  ней,  спустя  26  лет,  писал  Михайлову  в  своём  письме,  товарищ  по  совместной  работе  в  Бабынено:  "...Когда  недавно  я  был  в  Бабынино  шли  сплошные  дожди  и  вспомнил,  как  вы,  Сергей  Михайлович,  декламировали  про "слюнявую  бабыненскую  грязь ..." четверостишье  В.П.  Петрова:  "По  дороге  много  грязи,  много  грязи  на  пути,  вытирайте  чище  ноги,  перед  тем  как  в  дом  войти!"   С  таким  интересом  походил  по  Бабынено,  но  дома,  в  котором  мы  жили  вместе  - не  нашёл".                В  чайной  постоянно  царил  неимоверный  шум,  громко  слышаемый  через  стенку.  А  на улице,  у  чайной,  со  столба орало  целый  день  с  утра  до  позднего  вечера  радио,  где  был  установлен  громкоговоритель.  Передачи  одна  за  другой,  а  между  ними  беспрерывно  гремела  и  звучала  музыка.  В  самом  общежитии  было  тоже  грязно  и  неуютно.  Плохо  было  отдыхать  товарищам,  живущим  в  общежитии.  Но  они  знали,  что  это  временно  и  с  этим   мирились.
                С  избранием  Сергея  Михайлова  секретарём  райкома  комсомола  стал  обрастать  комсомольским  активом.  Сергей  подбирал  более  развитых  комсомольцев  и  их,  по  договорённости  с  РК  ВКП (б)  и  райисполкомом   устраивал  на  работу  в  районные  организации:  райпотребсоюз,  райколхозсоюз,  райисполком  и  его  отделы,  а  также  в  культурно -  просветительские  учреждения,  в  качества  инструкторов,  инспекторов  и  т.п.  Они  являлись  нештатными  инструкторами  РК  ВЛЕСМ,  докладчиками  и  уполномоченными.  Их  райком  посылал  в  ячейки  для  оказания  помощи,  когда  и  куда  надо.  Они  были  всегда  под  рукой,  на  подхвате,  когда  нужно  было  провести  какую - либо  организаторскую  работу  в районной  организации  комсомола  по  всевозможным  мероприятиям. 
               Вскоре  после  пленума  райкома  комсомола  состоялось  1У-я  районная  партийная  конференция,  на  которой  Михайлов  был  избран  членом  РК  ВКП (б),  а  затем  на  пленуме  райкома  членом  его  бюро.  В  тоже  время  он  был  избран  и  делегатом  на  2-ю  окружную  партконференцию.  На  окружной  партконференции  по  всем  докладам  одним  из  основных  стоял  центральный  вопрос  о  развёртывании  работы  по  коллективизации, устранении  при  этом  уже  допущенные  ошибки  и  пережитки.
               В  числе  делегатов  находились  почти  все  секретари  райкома  комсомола  округа.  Они - то  и  явились  на  конференции  инициаторами  стенгазеты,  посвящённой  работе  партактивов.  Активное  участие  в  работе  редколлегии  принимал  секретарь  Бабыненского  ВК  ВЛКСМ  Сергей  Михайлов.  Стенгазета  была  красочно  оформлена,  вся  в  иллюстрациях,  чем  привлекала  внимание  делегатов.  Во  всю  газету  была  дана  панорамная   иллюстрация,  изображавшая  темпы  коллективизации  сельского  хозяйства  по  районам   и  критиковавшая  парторганизации  за  допущенные  ошибки,  Смотрящий  на  неё  и  перед  тобой  воочию  ярко  представляется  вся  картина  хода  коллективизации  в  округе.  Вот  летят  на  самолёте,  едут  на  поезде,  на  автомашине  -  это  передовые  районы,  торопившиеся  с  коллективизацией.  Вслед  за  ними  едут  на  велосипеде,  на  лошадях,  на  ослах  -  эти  районы  умеренные,  которые не  очень торопились,  так  сказать  середнячки.  Позади  их, еле  передвигаясь,  плетутся  в  хвосте  идущие  пешком и  едущие на  черепахе,  на  улитке -  это  отстающие  районы.  Запоминается  картина  ползущего  пешком,  растерявши  портянки,  секретарь  калужского  РК  ВКП(.б)  т.  Бони.
                Уезжал  с  партконференции  Сергей  Михайлов  радостным  и  окрылённым,  будучи  избранным  членом  окружной  КК-РКИ.  Радовался  за  свой  рост.  Окрыляло  и  призывало  к  ещё  большей  активной  деятельности  доверие,  которое  было  оказано.  В  комсомольскую  работу  в  районе  Сергей  окунулся  с  головой,  но   она  была  неотделима  от  партийной  работы,  вполне  понятно - комсомол  помощник  партии.  Уборка  урожая,  осенне-посевная  компания,  хлебозаготовки -  эти  основные  неотложные  задачи  выполнялись  не  без  участия  комсомольских  ячеек.  Один  за  другим  комсомольцами  организовывались  воскресники  и  повседневные  ночные  работы  в  колхозах,  организовывались  обозы  по  задаче  зерна  государству,  которые  двигались  по  дорогам  района  со  знамёнами,  лозунгами  и  с  песнями  под  гармонь.
                В  окружкоме  для  Сергея  было  всё  знакомо,  и  он  ехал  туда  как  в  родной  дом.  А  Обком  для  него  представлялся  каким-то высоким  недосягаемым  органом.
В  октябре  1930  года, после  ликвидации  округов,  он  впервые  ехал  в  обком  комсомола  на  совещание  с  беспокойным  чувством  тревоги. Волновался  как  перед  экзаменом  и  сам  не  понимал  почему.  Ехал  и  думал,  где-то  теперь  товарищи   окружкомовцы,  где  товарищ  Рождайкин?  Надеялся  кого - нибудь  из  них  встретить  в  обкоме.  Но  эти  думки  остались  думками.  Никого,  кроме  секретарей  райкома,  которых  знал  по  округу  из  бывших  работников  окружкома  Сергей,  не  встретил.          Прибыв  на  совещание,  он  даже  не  успел  осмотреться  в  обкоме  и  как  следует,  не  видел  служебного  распоряжения  его  отделов  и  кабинетов.  Секретарей,  не  говоря  уже  знакомства  с  сами  работниками  обкома,  ни  кого  их  не  видел,  кроме  тех, которые  проводили  совещание,  Зато  в  этот  раз  Михайлову  удалось  побывать  на  заседании  бюро  МК  ВПК (б).  Это  был  единственный  раз  в  жизни,  и  он запомнился  навсегда  неизгладимо.  И  не  потому,  что  он  был  один  единственный  случай,  а  потому,  что  довелось  на  нём  услышать.
                Выступал  сам  секретарь  обкома  т.  Коганович  по  вопросу  хлебозаготовок.  Но  это  была  обстоятельная,  двухчасовая  речь не  только  о  хлебозаготовках,  но  и  вообще  о  работе  в  деревне.  Он  говорил  о  ходе  коллективизации  сельского  хозяйства  в  области,  о  проходившей  классовой  борьбе  в  деревне  и  о  задачах  райкомов  партии  и  в  целом  парторганизации области.  Приводил  конкретные  яркие  факты  из  недостатков  и  ошибок,  глубоко  анализируя  положение  дел  в  области.  Он  говорил  страстно,  внушительно  и  доходчиво  так,  что  легко  воспринималось  каждым.   Михайлов,  побывал  на  этом  бюро  ОК  партии,  всё  равно,  как  на  месячных  курсах  переподготовки  и  получил  хорошую  зарядку  по  работе.  Он  ехал  из  Москвы  в  район  со  знанием,  что  и  как  нужно  делать.  Делать  смело  и  решительно. 
                Что  ещё  запомнилось  Сергею  о  пребывании  на  этом  заседании  бюро  МК  ВКП (б),  так  это  чёткий  распорядок,  начиная  с  бюро  пропусков  и  кончая  самим  заседанием  бюро.  Только  стоило  ему  подняться  с  пропуском  на  4-й  этаж,  как  его  уже  там  встречали,  назвав  его  фамилию.  Стоило  только  войти  в  прихожую  зала  заседаний,  как  уже  знали  его  фамилию  и  предложили  раздеться,  прежде  чем  пригласить  в  зал  заседаний.   Заседание  закончилось  в  два  часа  ночи, столовая  МК  была  ещё  открыта  и  всех  накормили  ужином.   Сам  Коганович,  после  заседания,  выехал  на  машине  на  строительство  метро -  нужно  было  решать  на  месте  со  специалистами  какой-то  технический  вопрос,  связанный  с  прокладкой  подземной  трассы  метрополитена.
                На  бюро  МК  ВКП(б)  находился  с  докладом  секретарь  РК  партии  т.  Кошелев,  с  которым  они  совместно  собирались  ехать  из  Москвы  в  свой  район.   Возвращаясь  из  Москвы,  в  поезде  Кошелев  и  Михайлов  обменивались  мнениями  по  поводу  заседания  бюро  МК.  Сергей  восхищался  чётким  порядком  в  обкоме простотой  и  внимательным  отношением  работников  обкома  партии и  высказывал  своё  удовлетворение прослушанной  речью  первого  секретаря  обкома. "Умный  мужик - ничего  другого  не  скажешь.  Не  случайно  же  он  не  только  секретарь  обкома,  но  и  секретарь  ЦК  партии", - сказал  Кошелев.  У  Кошелева  настроение  было  хорошее,  приподнятое.  Он  рассказывал  всякую  всячину  и  весело  шутил. 
                В  шутках,  как  бы  мимоходом,  он  спросил;  "Сергей,  не  думаешь  жениться?"  "Да,  что  вы,  т.  Кошелев,  разве  можно  думать  о  женитьбе,  когда  квартиры  нет".  "Хорошо,  мы  что-нибудь  подумаем  и  какую-нибудь  небольшую  комнатку  найдём  для  тебя.  Ищи  невесту.  Только не  женись  на  мещанке,  да  ещё    ревнивой.  И  ещё  скажу  тебе,  не  гонись  за  красотой.  Где-то  я  читал: "Молодость,.  красота - всё  проходит,  вечны  любовь  и  ненависть".  И  это  истинная,  правда.  Ищи  себе,  Сергей,  не  красавицу,  а  хорошего,  задушевного,  верного  друга,  которого  бы  тебя  ни  в  какой  беде  не  бросит  и  не  поведёт.  Ещё  есть  такая  пословица:  "Красота  приглядится,  а  щи  не  прихлебаются" 
                И  как  бы  в  подтверждении  сказанного  им,  он  рассказал  о  случае проявления  ревности  его  женой:  "Позавчера,  в  выходной  день, собрались  у  нас  на  квартире  работники  райкома  Володя  Петров,  Соболева  и  мы  с  женой  и  поиграли  в  карты  в  "подкидного  дурака",  и,  что  ты  думаешь!  Как  только  они  ушли,  жена  мне  закатила  такую  сцену  ревности!  Приревновала  меня  к  Соболевой.  Расшумелась  так,  что  бросала   в  меня  тарелки,  порвала  карты,  и,  я  думал,  клочки  от  карт  она  бросила  в  печку,  а  она  взяла  и  положила  в  карманы  моего  пальто,  чтобы  я  мог  их  выпотрошить  где-нибудь в  общественном  месте  и  тем  самым  опозорить  себя  на  народе.   Причём,  она  знала,  что  утром  я  еду  в   обком  партии.  Так  и  получилось.  Ничего  не  подозревая,  когда  я  стал  в  обкоме  раздеваться  и  брать  из  кармана  пальто  носовой  платок,  на  пол  полетели  клочки  карт.  Если  бы  ты  знал,  как  мне  было  неприятно  и  стыдно!  Вот  дура.  что  устроила  мне!  Она  у  меня  такая  ревнивая  - не дай  бог!"  Закончил  Кошелев  и  сам  засмеялся.

                Осень  была  уже  в  полной  своей  силе.  Хотя  снега  ещё  не  было,  но  лёгкие  морозцы  о  себе  давали  знать.  Они  сковали  крепко  бабынинскую  грязь  и  люди  ходили  по  ней  как  по  булыжной  мостовой.  Замёрзли  лужи  на предстанционной  площади  и  ребятишки  целыми  днями  катались  на  тонком,  светящемся,  как стекло,  льду.  Хлебозаготовки  в  районе  заканчивались.    В  один  из  октябрьских  дней  секретарь  ОРК  партии  Кошелев  вызвал  к  себе  Михайлова  и  сказал: 
     -  Приглядевшись  к  тебе,  я  вижу,  ты  Сергей,  несмотря  на  свои  годы  давно  уже  перерос  комсомольский  возраст  и  тебе  пора  переходить  на  партийную  работу".  Михайлов,  проявляя  скромность,  немножко  стал  отнекиваться  и  высказал:
     -  А  не  рано  ли будет,  Ефим  Дмитриевич?
      - Чего  рано!  Вот  я  всего  на  два  года  старше  тебя,  а  уже  на  один  год  работаю секретарём  райкома  партии.  У  тебя  уже  есть  немалый  опыт  руководящей  работы,  и  бояться  нечего.  В  работе  с  кадрами  есть  свои  мудрости.  Говорят,  одинаково  вредно,  как  несвоевременное  выдвижение  работника,  так  и  задержка  в  его  выдвижении.  Это  всё  равно,  что  колос  на  ниве.  Созрел - убирай,  а  то  осыпится  и  всё  пропало.   С  работником  тоже  самое -  вырос,  созрел  выдвигай,  а  не  то  он  скоро  потеряет  интерес  к  работе  и  завянет,  как  цветок  в  банке,  когда  ему  не  сменишь  воду.  А  выдвинешь  несвоевременно - с  работой  не  справится  или  зазнается,  забюрократится  и  тоже  пропал.  Тебя  Сергей  я  думаю послать  в  Савинскую  коммуну  "Серп,  и  Молот"  на  работу  секретаря  ячейки  ВКП (б)   Тимофеев  работает  с  нежеланием,  плоховато.  Не  столько  работает,  сколько  думает  о  том  как - бы  ему  удрать  обратно  в  Москву.   А  волка,  сколько  не  корми,  он  всё  в  лес  глядит.  Так  и  москвича,  как  не  устраивай,  а  он  всё  думает,  как  бы  ему  уехать  обратно  в  Москву.  Ты  же  наверно  застал  двадцатипятитысячника  Сидорова,  который  в  Пятницкой  коммуне  был,  так  он о  работе  в  коммуне  не  думал,  а  всё  добивался,  чтобы  мы  его  отпустили  обратно  на  работу  в  Москву  под  видом  того,  что  он,  мол, не  знает  сельского  хозяйства.  Для  этого  он  стал  из  себя  дурака  валять.  Стоит  среди  колхозников  на  траве,  на  лугу  и  говорит:  "Какая  у  вас  рожь  густая!"  Колхозники  как  захохочут  над  ним  и  говорят:  "Что  же  вы  перепутали  рожь  с  травой,    разве  до  этого  вы  не  видели  рожь?  Может  у  вас  в  Москве  и  булки  растут  на  деревьях,  мягкие,  румяные?"  на  бюро  райкома  тоже  заверял,  что  он  действительно  не  может  отличить  рожь  от  травы.  Зададим  ему  вопрос: 
    -  Кем  вы  работали  в  Москве? 
    -  Заведующим  продовольственным  складом
    -  Что  у  вас  на  складе  никогда  ржи  не  бывало? 
    -  На  складе  рожь  была,  но  я   не  знал,  где  она  растёт  на  лугу  с  травой  или  ещё  где.    Пришлось  этого  хитрого  "дурака"  отпустить.  Всё  равно  от  него  толку  не  было.
      Своим  характером  Сергей  был  недоволен  потому,  что  он  был  у  него  чрезмерно  беспокойный.  Вот  теперь,  как  не  радовало  выдвижение  на  руководящую  партийную  работу,  а  всё  же  Сергей  был  обеспокоен  предстоящей  новой  работой.  Вроде  бы  и  не  большая  должность  секретаря  партячейки  с/х  коммуны  и  работа  не  сложная,  причём   несколько  знакомая, -  ведь  он  уже  в  прошлом  работал  секретарём  сельской  ячейки  ВКП (б)   -  однако  в  голову  вкрадывались  беспокойные  мысли.  Но  они  побуждали  не  боязнь,  а  нужное  чувство  ответственности  за  порученное  ему  новое  дело  и  порождала  стремление  к  тому,  чтобы  оправдать  это  доверие  партии.  Он  мысленно  себе  представлял  всю  полноту  стоявших  перед  ним  задач  по  руководству  парторганизацией,  которая  была  малочисленна,  но  призвана  руководить  всей  хозяйственной,  политической,  культурной  работой  и  жизнью  коллектива  Коммуны  ещё  вести  большую  нелегкую работу  по  вовлечению  в  колхозы  крестьян  окружающих  деревень.  Ведь  Бабынинский  район  был  на  подъёме  сплошной  коллективизации.  Михайлов  хотя  чётко  представлял  себе  с  чего  начинать  свою  новую  работу,  но  перед  отъездом  в  Савинское (Сабуровшино?) счёл  нужным  зайти  к  секретарю  райкома  партии  Кошелеву  и  получить  у  него  указания.  Будучи  членом  бюро  райкома,  заходить  к  секретарю,  он  не  стеснялся,  и  в  этот  раз    вошёл  в  его   кабинет,  чувствуя  себя  свободно,  как  свой  человек.  Подавая  руку,  здороваясь, спросил:
  -  Не  помещаю  вам,  Ефим Дмитриевич? 
   -  Нет,  нет,  не  помешаете.  Ваш  приход  кстати.  Я  собирался  сегодня  вызывать  вас  за  тем,  чтобы  поговорить  о  положении  дел  в  Савинской  с/х.  Коммуне  и  предстоящей  вашей  работе.
    - А  я  вот  и  зашёл  к  вам  специально,  чтобы  вы  сказали  мне  своё  напутственное  слово,  -  сказал  Сергей,  присаживаясь  к  приставленному  столику.
   -  Ты,  Сергей,  знаешь,  что  Тимошкин  работал  не  с  душой -  лишь  бы  день  прошёл,  -  начал  Кошелев.  -  Все  его  помысли,  были,  как  бы  поскорей  освободиться  от  этого  груза   и  удрать  обратно  в  Москву.  Партийно-массовую  работу  запустили.  Из  коммуны  никуда  не  вылезал,  да  и  жизнь  коммуны  не  вникал.  В общем, тебе  предстоит  много  дел,  только  успевай  разворачиваться.  Что  делать  и  как  работать  ты  сам  знаешь,  и  об  этом  говорить  сейчас  не  будем.  Опыт  организационной  работы  у  тебя,  Сергей,  есть.  Но  вот  тебе  придётся  повседневно  сталкиваться  с  председателем  коммуны  товарищем  Макаричевым.  Вот  о  нём - то  и о  взаимоотношениях с  ним  в  работе  я  хотел  бы  с  тобой  потолковать  и  дать  тебе,  Сергей,  некоторые  советы.   Кузьма  Иванович  старый  большевик,  член  Партии  с  1917   года,  безусловно,  он  преданный  коммунист,  а  в  коммуну  влюблён  до  фанатизма,  но  он  страдает  гигантоманией,  и  в  нём  ещё  живучи  методы  военного  коммунизма  -  иногда  так  зашибает,  что  приходится  его  поправлять.  Чрезмерно  честолюбив  и  до  некоторой  степени  упрям.  На  молодых  смотрит  свысока,  с  недоверием,  присущим  его  высокомерию.  Советую  тебе,  Сергей,  не  обострять  с  ним  взаимоотношений,  но  и  не  плестись  у  него  в  хвосте.  Будь  принципиален,  как  подобает  партийному  работнику,  и  пусть  он  знает,  что  ты  молодой,  но  из  ранних.

            Сергей  дал  своё  согласие  пойти  на  работу  секретарём партячейки.    25-го  октября  состоялась  районная  комсомольская  конференция,  на  которой  Михайлов,  делая  отчёт  райкома  комсомола  в  последний  раз,  отчитывался  за  свою  комсомольскую  работу.  В  заключительном  слове,  обращаясь  к  делегатам  конференции,  он  сказал: 
     -  Как  вы  знаете,  я  ухожу  на  партийную  работу,  но  в  душе  я  остаюсь  комсомольцем.  И  я  не  сожалею,  что  лучший  десяток  годов  отдал  благородному  делу  воспитания  молодёжи.  Вспоминаются  когда - то  писанные  мной  слова: 
        Мне  нечего  тужить  и  горевать
        О  потерявших  молодых  годах.
        Я  знаю,  что  десять  лет  смог  комсомольцем  прошагать
         Которым  останусь  навсегда
Что  мне  пожелать  вам  на  память,  дорогие  товарищи?  Во- первых:  ещё  активней  работать  в комсомоле  и  быть  верными  помощниками  коммунистической  партии.  Не  жалейте  на  это  время.  Оно  окупится  с  лихвой.  Во  вторых:  Работайте  и  не  забывайте  учиться.  И  прежде  всего,  учиться  коммунизму,  как  завещал  В.И.Ленин! 
По  рядам  прокатились  громкие  аплодисменты.
      -  Ещё  я  вам  скажу  по  Маяковскому:
          Шагайте,  да  так,  комсомольцы.
          Чтоб  у  неба  звенело  в  ухе!
И  снова  загремели  аплодисменты
               Секретарём  РК  ВЛКСМ   вместо  Михайлова  был  избран  Володя  Курилович,  работавший  пропагандистом  райкома  партии,  и  по  совместительству  зав.  АПО  райкома  комсомола,  имеющий  уже  опыт  руководящей  комсомольской  работы,  приобретенный  им,  будучи  секретарём  волкома  комсомола.  Смена  была  достойная  и  верная. 
               Выступая  на  трибуне,  Сергей  никогда  не  читал  по  написанному  свою  речь,  но  используя  небольшой  листок  с  изложением  плана  и  нужных  цифр.   Окидывая  взглядом  весь  зал,  стараясь  слиться  со  слушателями -   речь  его  была  доходчива  для  каждого.  И  в  этот  раз,  делая  отчётный  доклад,  он  его  не  читал,  а  излагал    устно,  и  казалось,  вёл  весёлый  рассказ  о  делах  комсомольских  ячеек  района  и  их  активных  комсомольцах,  принизанный интересными,  живыми,  конкретными  фактами. 
                Вот  тогда,  в  тот  момент  среди  делегатов  он  впервые  встретил  её,  молоденькую  кучерявую  девчонку    в  простом  чёрном  полушубке.  Увидев  её,  в  нем  как-то  внезапно,  мгновенно  пробудился  особенный  интерес  к  ней.  Окидывая  взглядом  зал,  он  всё  чаще  и  чаще  стал  смотреть  в  тот  угол,  где  сидела  она.  Ему  хотелось  встречи  его  глаз  с  её  глазами,  которые,  как  казалось  ему,  светились  огоньками.  Этот  огонь  и  её  чёрные  кудряшки  покрывавшие  голову  пышной  волнистой  шапкой,  пробудили  в  нём,    невиданное,  чувство,  зажгли  в  гуще  пламя  небывалой  страсти. 
               "Неужели   ко  мне  пришла   она - любовь?" -  Спрашивал  себя  Сергей.   С  той  минуты  ему  хотелось,  не  спуская  глаз  беспрерывно  смотреть  на  неё,  видеть  все  её  движения  и взгляды.  Его  неимоверно  влекло  к  ней.  "Вот  она,  какая  большая  любовь  с  первого  взгляда!"  подумал  про  себя  Сергей.  И  продолжая  свою  мысль,  он  задавался  вопросом:  интересно,  очень  интересно,  почему  так  получается  в  жизни  человека?  До  этого  он  не  мало  видел  хороших,  красивых  интересных  девчат,  но  они  не  пробуждали  в  нём  такого  чувства,  как  эта  курчавая,  с  карими  глазами,  простая  деревенская  девчонка.   Что  бы  это  значило?  Что  это  за  элемент  в  человеке,  который  пробуждает  чувство  любви?  Размышляя  об  этом,  он  не  сомневался,  что  к  нему  пришла  настоящая  любовь  и  не  на  шутку,  навсегда  полюбил  эту  девчонку.
                После  конференции,  вечером  в  чайной -  Сергей,  когда  делегаты  ужинали  с  весёлыми   шуточками  и  песнями,  Михайлов  подошёл  к  столу,  где  вместе  со  своими  товарищами  сидела  она.  Тогда  Сергей  и  узнал,  что  её  звали  Нюрой.  Ему  непременно  хотелось  заговорить  с  нею,  что-то  сказать  такое,  чтобы  вызвать  на  разговор,  но  у  него  это  не  получилось.  Он  стоял  и  вместе  с  ними  шутил  и  смеялся.  Потом  в  порядке  шутки,  спросил:  "Можно у  вас  законтрактовать  вот  эту  курчавую  барашку?" -  указав  на  неё.  "Что - ж,  можно!"  - ответил  секретарь  ячейки  Ваня  Карпухин,  сидевший  за  столом.  "Ну,  вот  и хорошо! А  снимать  с  контрактации  будет  через  год  следующей  осенью.  Так,  договорились?"  -  сказал  Сергей.  Нюра,  как  бы  стесняясь,  сидела  молчала,  только  улыбалась  и  бросала  взгляд  то  на  Карпухина,  то  на  Михайлова.
                Придя  в  общежитие,  где  квартировал,  Сергей  взял  блокнот  и  в  нем  записал  свои  стихотворные  мысли,  пришедшие  экспромтом.          
         "Её  волосы  чёрные,  курчавые,
          Да  пара  огневых  карих  глаз
          Точно  винною  чарою
          Опьянили  меня  в  этот  раз"
                С  таким  возвышенным  радостным  чувством  на  третий  день  после этого  Михайлов  отъезжал  в  Савинскую  коммуну  "Серп  и  Молот"  на  работу  секретарём  ячейки  ВКП (б),  забрав  из  общежития РИК "а"    свою  походную  холостяцкую  койку  с  постелью  и  чемодан  с  бельишком.  Впереди  предстояла  новая,  более  сложная  и  ответственная  работа,  как  себе  представлял  Михайлов.  Савинская  ячейка  ВКП (б)  была  хотя  и  малочисленная,  но  в  её  сферу  обслуживания  входила  не  только  сельское  хозяйство  коммуны  "Серп  и  Молот",  но  и  коммуна  "Восход"  и  "Кумовская",  да  свыше  двадцати  деревень,  пяти  сельсоветов,  где  ещё  нужно  было  проводить  работу  по  коллективизации. 
               
                В  курс  своих  дел  Михайлов  вошёл  быстро  и   с  головой  окунулся  в  работу.  И  вдруг,  в  первых  числах  декабря,  поступает  из  обкома  комсомола  в  ВК  ВЛКСМ  телеграмма: "  Бабынино.  Райкому.  Немедленно вышлите  Обком  Сергея  Михайлова.      Шаширин."  Михайлов  сразу  подумал: "Это  т.  Рождаткин  вспомнил  о  нём  и,  по-видимому,  хотят  его  забрать  опять  на  комсомольскую  работу. Райком  комсомола  решать  этот  вопрос  уже  не  мог. разговаривал  с  Михайловым  секретарь  РК  партии  т  Кошелев.  Он  начал  с  уговора,  а  кончил  категорическим  отказом: "Я  полагаю,  что  тебе  Сергей  уже  надоело  на  комсомольской  работе.  Ты  уже  вырос  из  этого, и    надо  распрощаться  с  комсомолом  и  со  своей  юностью.  А  впрочем,  ты  теперь  на  партийной  работе  и  решать  будет  райком  партии -  отпустить  или  не  отпускать  тебя.  В  Обком  можешь  не  ехать,  хотя  я  и  подписал  командировочные,  Я  сам  договорюсь  с  ними  о  тебе.  Из  нашего  района  они  не  заберут  тебя,  ведь  ты  включен  в  список  окружных  работников  откомандированных  на  работу  в  деревню  в  счёт  90% по  решению  ЦК  партии". 
                Так  и  было  решено.  Михайлов  мог  бы  упросить  Кошелева  отпустить  из  района,  мог  бы  настоять  на  том,  чтобы  ему  снова  возвратиться  в  комсомол,  тем  более,  в  этом  была  инициатива  обкома  комсомола,  но  он  сам  не  пожелал  уезжать  из  района.  Чувства  любви  к  Нюре  не  покидали  его,  и  ему  не  хотелось  ещё  дальше  уезжать  от  неё.  Он  хотел  быть  с  нею  всегда  и  лелеял  надежды  жениться  на  ней,  как  только  устроится  с  квартирой.  Осуществится  эта  мечта или  нет,  но  теперь  для  него  ясно  было - он  не  хотел  уезжать  из  района  в  основном  по  этой  причине.   

                В  ГОДЫ  КЛАССОВОЙ  БОРЬБЫ
                Часть  первая
          
      Самый  удобный,  самый  короткий  и  быстрый  путь  в  Савинское - это  ехать  почтовым  поездом  по  железной  дороге  до  Дяглевского  разъезда,  к  которому  ежедневно  утром  и  вечером  из  коммуны  "Серп  и  молот"  подвозят  на  подводе  молоко.  "Вот  с  молочниками  и  будет  можно  подъехать  от  разъезда  до  с/х  Коммуна.  чтобы  пешком  не  месить  3  км  грязь,"  -  размышлял  Михайлов,  собираясь  ехать  на  работу  в  Савинское.  Так  он  и  поступил.   В  тот  день  под  серым,  мрачным  колпаком  неба  ноябрьское  утро  было  пасмурным,  тоскливым.  Деревья  уже  сбросившие  листья,  убранные  поля,  избы  в  селе  Ленском,  через  которое  пролегала  дорога  в  коммуну,  выглядели  уныло.  Старая  деревянная,  почерневшая  от  времени  церквушка  с  наклонившимся  на  бок  крестом,  стояла  средь  села  как  сгорбившаяся,  дряхлая  старушка,  которая,  казалось,  вот-вот  упадёт.  И  только  посевы  пшеницы  на  озимом  поле,  расстилавшиеся  зелёным  ковром,  радовали  глаз  проезжего.
        Сельхоз  коммуна  "Серп  и  Молот"  располагалась  в  низине  среди  небольших  отлогих  холмов,  где  протекала  маленькая  мелкая  речушка  Савинка,  наполнившаяся  светлой  холодной  ключевой  водой.   Эта  речушка  разделяла  усадьбу  коммуны  с  деревней  Савинское.  Сама  усадьба  сельхоз  коммуны  выглядела веселее, по  сравнению  с  окружающими  деревнями.  Здесь  были,  хотя  одноэтажные,  но  большие  дома,  образовывавшие  обширный  двор,  в  котором  жили  коммунары,  они  имели  приличный  вид.  Над  крышами  домов  кругом  нависала  густая  крона  больших  многолетних  деревьев,  защищавших  усадьбу  от  ветров.  Их  ветви  деревья  были  увешаны  гнездами  грачей,   на  зиму улетевших  в  теплые  края.  Теперь  на  них  властно  усаживались  вороны -  постоянные  пернатые  жители - и  громко  распевали  своим  хриплым  голосом:   "Кра!  Кра!  Кра!"   
       Сразу  за  околицей усадьбы,  по-над  дорогой,  идущей  в  д.  Поповку,  располагался  в  долине  на  45-ти  гектарах  плодоносящий  яблоневый  сад.  Весной,  когда  он  цвёл,  стоял  весь  в  белых  цветах  и  красовался,  как  подвенечная  девица.  И  тогда  вся  долина  казалась,  укрыта  белым  пушистым  покрывалом.  Она  наполнялась  ароматом  цветов  и  тихим  жужжанием  пчёл.  А  осенью,  когда  созревали  его  плоды,  густо  облеплявшие  ветки  деревьев,  которые  под  их  тяжестью  обвисали  чуть  не  до  самой  земли,  но  упорно  держались  на  подставках,  сад  наполнялся  приятным  запахом  душистой  антоновки,  которую,  в  момент  приезда  Михайлова,   в  саду  под  большим  навесом,  коммунарки  аккуратно  обертывали  в  бумагу  и  упаковывали  в  ящики  с  этикеткой  с/х  коммуны  "Серп  и  Молот".
       Председателя  коммуны  Макаричева  Сергей  знал  в  лицо  по  пленумам  райкома  партии  и  районным  совещаниям,  но  близко  с  ним  не  был  знаком.  Говорили  о  нём,  что  он  беспокойный  хозяин,  весь  день мотается  по  хозяйству,  и  редко  можно  его  видеть  сидящим  в  правлении  коммуны.  На  этот  раз  его  Сергей  застал  в  правлении.  Он  сидел  за  столом  и  что-то  писал.  Встретил  Михайлова  равнодушно.  Здороваясь,  подал  руку  и  тихо,  почти  сквозь  зубы,  проговорил:
     -  Партийное  собрание  назначено  сегодня  на  вечер.  Тимошкин  торопиться  уехать  в  Москву,  к  жене. -  И  добавил:  -  Сюда  привозить  он  её  не  собирался.  Разве  городскую  "барыню"  заставишь  в  деревне,  в  колхозе  работать,  где  навозом  пахнет.
     -  У  вас  в  коммуне,  Кузьма  Иванович,  пахнет  не  только  навозом,  и  душистыми  яблоками,  -  улыбнувшись,  сказал  Сергей.
     -  Это   да,  но их  надо  вырастить,  чтобы  они  были  и  хорошо  пахли.
       Долго  засиживаться  в  правлении  Макаричев  не  стал  и  куда - то  ушёл  по  своим  делам.  Вскоре  Михайлов  встретился  с  секретарём  партячейки  Тимошкиным,  -  он  пришёл  в  правление  коммуны  звонить  по  телефону  в  коммуну  "Новая  жизнь"  и  в  "Восход"  о  явке  коммунистов  на  партсобрание.  Ведя  разговор  о  подготовке  к  партсобранию,  Тимошкин,  как  бы  вводя  в  курс  дел  коммуны,  говорил  Михайлову:
    -  Коммуна  сидит  на   просрочке,  Все  кредиты  съедены.  Дохода  от  сдаваемой  продукции  не  хватает  на  покрытие  долгов,  которые  висят  на  счетах  у  коммуны.  Среди  коммунаров  очень  развиты  потребительские  настроения.  Сама  система  хозяйствования  и  бытовой  уклад  коммуны  приводят  к  этому.  Учёт  труда  и  заработка  коммунаров  индивидуально  не  ведётся.  Плохо ли  ты  работаешь,  хорошо  ли,  одинаково,  коммуна  тебя  кормит,  обувает,  одевает,  предоставляет  все  коммунальные  услуги,  содержит  детские  ясли  и   культурно  -  бытовые  учреждения,  производит  все  производственные  затраты,  а  ведь  хозяйство  не  только  требует  амортизацию,  но  и  расширения.  В  общем,  жизнь  у  коммунаров  как  при  коммунизме,  только  сознание  у  них  ещё  низкое,  и  отдача  неодинаковая  -  всё  потребности  не  покрываются.   
       -  Ясно,  что  при  такой  системе  нет  заинтересованности  у  коммунаров,  нет,  как  говорится,  движущего  стимула  в  работе,  а,  следовательно,  и  нужной  производительности  труда,  -  выслушав  Тимошкина,  заключил  Михайлов.
       Коммунары  не  все  жили  на  центральной  усадьбе  коммуны,  так  как  не  хватало  жилья.  И  те,  кто  недавно  вступил  в  коммуну,  жили  в  прежних  своих  домах  в  деревне  Савинское  и  на  соседнем  хуторе.   Михайлову  пришлось  на  первое  время  устроиться  в  общежитии  на  хуторе,  переправив  из  райцентра  свою  холостяцкую  койку.  Общежитие  располагалось  в  небольшом  крестьянском  доме,  через  сенцы  жила  со  своей  семьёй  бывшая  хозяйка  дома  Курганова.  Оно  занимало  одну  комнату,  вернее  вторую  половину  дома,  и  в  нём  жили  коммунары  - одиночки:  два  молодых   парня  и  полоумная  девка,  к  которой  парни  приставали  по  ночам.  Создавалось  беспокойство.  Мириться  с  таким  безобразием  Михайлов  не  мог,  он  не  раз  призывал  к  порядку  и  вразумлял  парней.  А  затем,  не  откладывая  в  долгий  ящик,  он  поставил  вопрос  перед  председателем  коммуны  о  предоставлении  этой  девушке  другого  жилья,  а  сам  ушёл  на  частную  квартиру  в  деревню  Савинское. 
       Начал  свою  работу  Михайлов  с  выявления  сельского  актива  и  бедноты  и  организации  работы  среди  них,  зная,  что  без  их  участия,  без  их  помощи  парторганизации  не  справиться  при  выполнении  стоявшей  перед  ней  большой  задачи  по  вовлечению  крестьянских  окружающих  деревень  в  колхозы.  Его  интересовало:  почему  не  все  крестьяне  деревни  Савинское  вступают  в  члены  коммуны?  Почему   в  деревне  Поповке  крестьяне - бедняки,  несмотря  на  то,  что  живут  в  крайней  нужде,  не  идут  с/х.  коммуну?  И  почему  крестьяне  села  Рождественского  организовали  свою  с/х  артель,  а  не  вошли  в  коммуну?  Где  коллективное  хозяйство  уже  организованное,  имеются  с/х  машины,  хороший  сад  и  неплохие  другие  с/х  угодья,  да  и  расстояние  до  неё  небольшое -  всего  одна  верста!   Сергей  видел  бедность,  сам  жил  в  нищете  и  бедности,  но  такой  ещё  не  видел,  какую  довелось  ему  встретить  в  деревне  Поповке. 
       Он  много  видел,  как  крестьяне - бедняки  живут  в  полуразвалившихся,  покосившихся  и  вросших  в  землю  избах.  Слышал,  что  живут  бедняки  в  избах,  которые  топятся  по-черному,  но  лично  никогда  не  видел  этого.        Подходя  к  хате  вдовы  Марьи  Плаксиной,  муж  которой  умер  недавно,  Михайлов  увидел,  как  из  двери  избы  сильно  валит  дым.  Он  думал,  что  это  пожар  и  поторопился.  Но  председатель  Сельсовета  Сашка  Антонов  спокойно  сказал:  " Какой  пожар,  это  по-черному  печку  топят".  А  когда  они  вошли  в  хату,  Сергей  ужаснулся:  через  чело  языками  вырывалось  из  печи  пламя  горевшей  соломы,  и  дым  стлался  по  всей  хате,  а  затем  густыми  клубами  валил  в  дверь,  так  как  другого  выхода  ему  не  было -  печь  была  без  трубы.  Дым  больше  концентрировался  вверху,  под  потолком  и,  видно,  он  так  рано  выкурил  ребятишек  с  полатей,  и  теперь  они  бегали  босиком  по  земляному  полу. 
       Их  было  четверо - один  другого  меньше.  Среди  них двое  полураздетых,  в  одних  грязных,  заплатанных  рубашках,  без  штанов,  а  один  совсем  голопузый.  И  только  девочка  лет  6-ти  была  в  длинненьком  красном  сарафанчике,  которым  радостно  нам  хвалилась.  Изба  была  вся  закопченная,  чёрная,  везде  копоть  и  грязь.  Тут  же,  у  печи  на  соломе  стоял  привязанный  телёнок.  В  хате,  несмотря  на  то,  что  дверь  была  открыта,  стояла  ужасная  вонь,  и  воздух  был  тяжёлый -  тяжёлый,  к  тому  же  пропитанный  дымом.  Дети  хотели  кушать,  от  голода   скулили,  приставая  к  матери,  которая  варила  в  большом  чугуне  картошку  в  тулупах.  В  хате  долго  находиться  было  невозможно,  дым  лез  в  рот,  нос  и  глаза  и  мы  все,  откашливаясь,  вышли  на  улицу,  попросив  хозяйку  тоже  выйти  из  хаты,  чтобы  с  нею  поговорить. 
    -  Как  же  вы  тут  живёте?  -  удивлённо  спросил  Марью  Михайлов.
    -  Да  так  вот  и  живём.  А  куда  денешься?
    -  А  почему  бы  вам ,  тов. Плаксина,  не  вступить  в  с/х  коммуну?  Ведь  так  жить  невозможно!  Там  бы  вы  с  детьми  жили  в  хорошей  квартире,  в  тепле.  Были  бы  все  сыты,  обуты,  одеты,  и  дети  учились  бы.  Да  и  работать  вам  легче  бы  было  в  коммуне, -  предложил  Михайлов.
      -  В коммуне  живёт  скотина  лучше  вас,  -  грубо  и  нетактично  подключился  разговор  Сашка  Антонов.  И  что  вы  думаете,  на  это  Плаксина  обиделась  и  злобным,  гордым  тоном  высказалась:  "Хоть  в  холоде  и  голоде  живём,  да  не  в  обиде!  В  вашей  коммуне  всё надо  из  чужих  рук  смотреть.  Вон  Семен  Курочкин  вступил  в  коммуну,  а  теперь  своей  же  картошки  не  может  взять  и  сварить.  Посмотрите,  какой  большой  замок  на  его  погреб  повесил  Кузьма  Макаричев.  Теперь  Семён  к  нему  за  версту  ходит  выпрашивать  картошки  и  капусты.   Походит,  походит  вокруг  своего  погреба,  матом  ругнётся,  плюнет  и  пойдёт  скандалить  к  Макаричеву.  А  жена  его,  Ксения,  уже  прокляла  его  с  коммуной.  Вы  бы  посмотрели,  как  она  каждый  день  по  утрам  ругается  со  своим  Семёном,  кричит  на  всю  деревню.  Макаричев  не  только  на  его  погреб  замок  повесил,  но  и  весь  скот  и  кур  у  него  забрал  в  коммуну,  а  теперь  детям  не  может  яйца  сварить  и  дать  молока.  Кто  же  после  этого  захочет  пойти    в  коммуну - посудите  сами.  Да,  что  говорить  об  этом - там  на  каждом  шагу  и  во  всём  зависишь  от  начальства!  А  я  со  своей  обузой  там  ещё  большей  помехой  буду -  все  на  тебя  будут  косо  смотреть",  -  заключила  Марья, тяжело  вздохнув.
       Таких  изб,  топившихся  по-черному,  в  Поповке  оказалось  пять.  А  были  ещё  бедняки  и  такие,  у  которых  хотя  и  были  в  избах  нормальные  русские  печи,  но  они  были  безлошадные,  жили  отработками  и  постоянно  находились  в  зависимости  у  кулака  Постромкина  Сергея.  В  деревне  он  был  один,  и  вся  беднота  шли  к  нему  с  поклоном  просить  хлеба,  которого  у  неё  никогда  не  хватало  до  нового  урожая,  лошадки  вспахать  ниву  или  семян  на  посев.  У  него  всего  было  полно -  конной  молотилкой  зарабатывал  много  зерна,  производя  молотьбу  у  крестьян  своей  деревни  и  окрестных  селений.  Хлеб  свободно  и  охотно  раздавал   под  проценты  и  отработки.  Хозяйство  у  него  было  не  так  уж  большое,  но  исправное -  две  работницы  постоянно  держал.  С  беднотой  жил  владу,  и  они  на  него  не  обижались.  Был  и  главный  советчиком  во  всём.  Неслучайно  крестьяне  деревни  Поповки  упорно  не  желали  идти  в  колхоз,  а  женщины,  даже  из  бедноты,  были  самые  отъявленные,  заядлые  крикухи  против  колхоза.   
       Такая  же  картина  была  и  в  деревне  Ширяево,  где  жил  кулак  Ширяев  Яков  Лукич  -  "почтённый"  старик.  Если  посмотришь  на  его  небольшой,  низенький,  старенький  дом,  крытый  соломой,  никогда  не  подумаешь,  что  тут  живёт  кулак.  Зато  двор  у  него  был  обширный -  много  скота  держал  и,  конечно,  имел  постоянно  двух  работниц.  А  одевался  он,  если  бы  вы  посмотрели,  как  самый  последний  бедняк:  в  зипуне  с  заплатами,  в  посконных  рубахе  и  штанах,  обут  всегда  был  в  лапти.    На  голове  несменно  носил  зимой  замызганную  овчинную  шапку  толкачом,  а  летом  старый - престарый  картуз.
        Кулаки  облагались  индивидуальным  сельхозналогом,  а  хлебозаготовки  выполняли  по  твёрдому  заданию.  Что   удивляло,  сколько  не  накладывали  на  Ширяева  налога - пять  тысяч  рублей  или  больше  -  он  выполнял  его  беспрекословно  и  обязательно  приносил  новенькие  пачки  денег.  Председатель  сельсовета  Сашка  Антонов  всегда,  смеясь,  говорил  ему: "Ты,  Яков  Лукич,  случаем  не  сам  печатаешь  деньги?  Может  у  тебя  свой  станок  есть?"  А  он  посмотрит  злобно  и  ни  слова  не  скажет,  только  что-нибудь  себе  под  нос  буркнет.  В  сельсовет  зайдёт -  поклониться,  а   уходил,   всегда  молча, - видно  был  крайне  сердит.   Хлебозаготовки  выполнял  также  аккуратно.   Когда  по  сельсовету  сколько-нибудь  не  хватало  до  полного  выполнения  плана  заготовок,  Ширяеву  доводили  до  двора  дополнительный  план,  и  он  из  кожи  лез,  а  выполнял.  Говорили,  что  он  очень  боялся  суда  и  тюрьмы.
       Как только  узнали  о  приезде  нового  секретаря  партячейки,  крестьяне  деревни  Савинское,  вступившие  в  с/х  коммуну  недавно,  шли  к  Сергею  Михайлову  на  квартиру  с  жалобами  на  перегибы  Макаричева.  Обращались  к  нему  с  этим  и  прямо  на  ходу,  где  только  встречали.    Некоторые  сразу  приходили  в  правление  с  заявлениями  о  выходе  из  коммуны  и  говорили:  "Мне  такой  порядок  не  подходит.  Что  я,  всей  семьёй  за  версту  буду  ходить  в  столовую  коммуны  завтракать,  обедать  и  ужинать?"  Когда  вступали,  конечно,  не  думали,  что  на  их  погреба  Макарычев  повесит  замки,  и  им  придётся  ходить  за  ним  и  выпрашивать  своей  же  картошки.  Они  не  знали  и  не  представляли  себе,  что  у  них  сразу  Макаричев  обобществит  и  заберёт  в  коммуну  не  только  весь  скот,  но  и кур,  уток  и  гусей.
       Не  реагировать  на  это  было  нельзя.  Кулаки  и  подкулачники,  используя  перегибы  Макаричева,  подняли  головы  и  активней повели  антиколхозную  агитацию.  Они  распускали  среди  крестьян  всевозможные  слухи,  сплетни  и  небылицы  про  Коммуну  и  коммунаров.  Нашептывали    им  это  в  уши  и  громко  смеялись  при  каждом  удобном  случае.  Плели,  перебирая,  что  было,  приплетали  чего  и  не  было,   трепали  всё,  что  на  язык  попадало,  лишь бы  очернить,  опорочить.
       Отдельной  комнаты,  где  бы  можно  было  поговорить, побеседовать  с  тем  или  иным  человеком,  у  председателя  коммуны  не  было  так  же,  как  и  у  секретаря  партийной  ячейки.   В  этот  раз  Михайлов  договорился  с  Макаричевым  встретиться  в  избе -  читальне  утром,  как  раз  в  такое  время,  когда  там  никого  не  бывает,  и  после  того,  как  он  проведёт  разнарядку  на  работы,  чтобы  поговорить  с  ним  по  вопросам,  связанным  с  его  перегибами.   Сергей  предчувствовал,  что  у  него  с  Макаричевым  произойдёт  стычка.  Вспоминая  советы  секретаря  райкома,  мысленно  готовился  к  этому  разговору  с  ним,  чтобы  быть  при  этом  сдержанным  и  высказать  всё,  что  следует  так,  чтобы  он  не  обиделся  на  то,  что  его  поправляют,  и  понял  свои  ошибки.
      Макарычев  болел  туберкулёзом  лёгких  и  в  то  же  время  нюхал  табак,   потому  часто  чихал  и  кашлял,  отплёвываясь  в  свой  неизменно  красный,  грязный  платок.  А  ходил  он  в  зимнее  время  постоянно  в  своей  старой  чёрной  овчинной  шубе  с  подтёртыми  до  лоска  карманами  и  воротником.
      Зайдя  в  избу - читальню,  он  присел  у  стола,  за  которым  сидел  Михайлов  и  начал  набивать  свои  ноздри  табаком.  Вид  у  него  был  усталый,  болезненный.  Худое,  бледное  лицо  с  выступавшими  красными  прожилками  на  щеках  было  страдальческое  и  вызывало  сожаление.
   -  Может,  вам,  Кузьма  Иванович,  будет  неприятно  слушать  мои  замечания,  но  я  как  секретарь  ячейки  и  член  бюро  РК  ВКПб  обязан  вам  сказать  по - партийному,  что  ваши  действия  по  обобществлению  кур,  уток,  вешание  замков  на  погреба  с  овощами  у  крестьян,  только  что  вступивших  в  Коммуну,  неправильные.  Они  противоречат  уставным  правилам  Коммуны  и  решениям  нашей  партии.  Это  не  что  иное,  как  грубые  перегибы,  от  которых  предупреждал  нас,  как  вы  знаете,  т  Сталин  и  ЦК  партии  требует,  где  они  допущены,  немедленного  их  исправления, -  высказал  Михайлов.  На  это  Макаричев  болезненно,  как  и  ожидал  Михайлов,  и  ответил  большой  нервозностью.  Он  запальчиво,  дрожащим   голосом  кричал:
     -  Это  тебе,  батенька  мой,  не  товарищество  по  совместной  обработке  земли  и  не  сельхозартель,  а  коммуна!  В  коммуне,  батенька  мой,  всё  идёт  в  общий  котёл!
     -  Кузьма  Иванович,  тут  горячиться  и  нервничать  вам  не  надо.  Вы  лучше  хорошенько  подумайте  и  взвесьте  свои  поступки -  кому  они  выгодны,  на  чью  мельницу  вы  льёте  воду?  Вы  дали  пищу  кулакам  и  подкулачникам.  Так  увлеклись,  что  сами  не  замечаете  того,  что  своими  левацкими  загибами  вы  стали  подрывать  коллективизацию.  Вы  послушайте,  что  в  народе  говорят  о  вас,  о  коммуне.  Ведь  вы  из  хорошего  председателя   превратились  в  Ваньку - ключника  и  ходите  со  связкой  ключей,  как  старая, брюзгливая  экономка  у  помещика.  Ваши  действия  по  обобществлению  кур  и  вешание  замков  на  погреба  стали  уже  притчей  во  языцех.  Дело  дошло  до  анекдотов.   
     Что  говорил  Михайлов.  Макаричев  спокойно  слушать  не  мог;  он  был  крайне  раздражён  этим,  на  месте  сидеть  не  мог,  всё  время  ходил  по  комнате  и  почти  беспрерывно  совал  в  ноздри  табак,  чихал,  кашлял,  сморкался  в  платок  и  снова  набивал  нос  табаком.  Видно  было,  что  его  бесило  до  крайности:   с  одной  стороны,  самолюбие,  которое  не  могло  мириться  с  только  что  сделанными  замечаниями  Михайлова,  и  вера  в  свою  непогрешимость  -  с  другой.   Потеряв  всякий  контроль  над  собой,  он  безумно  кричал:
     -  Ты,  батенька  мой,  ещё  молокосос  меня  учить!  Ты  мальчишка,  которого  ещё  самого  надо  учить!  Твои  указания  мне  вот  куда  ...  и,  повернувшись  задом  к  Михайлову,  пошлёпал  себе  по  заднице,  -  а  в  голову  они  мне  не  подходят! 
      -  Кузьма  Иванович,  одумайтесь,  -  это  уж  слишком, -  тихо  возразил  Михайлов.   Но  тот  не  унимался  и  в  своей  ярости  дошёл  до  ругани,  до  оскорблений.
       - Ты   гнида,  которую  я  бил  в  окопе  гражданской,  а  теперь  меня  учишь -  кричал  он  на  Сергея  как  сумасшедший.
        -  А  все-таки  придётся  Вам,  Кузьма  Иванович,  признать  свои  ошибки  и  замки  с  погребов  снять.  Не  сделаете  этого - я  буду  вынужден  поставить вопрос  на  партсобрании  о  привлечении  вас  к  партийной  ответственности,  -  закончил  Михайлов. 
       Состоявшийся  разговор, а  Макаричева  не  возымел  никакого  влияния.  Он  продолжал  упрямиться  и  выказывать  своё  самолюбие.  По - прежнему  на  погребах  крестьян,  только  что  вступивших  в  коммуну,  продолжали  висеть  замки,  обобществлённые  у  них  куры  кудахтали   на  шестах  коммуны,   а  крестьяне  продолжали  подавать  заявления  о  выходе  из  коммуны  и  ходить  к  Макаричеву  скандалить  и  выпрашивать   картошки,  капусты  и  других  овощей.  Он  был  неумолим.   Ходил,  понюхивал  свой  табак  и  чихал  на  всех.  На  собраниях  по  коллективизации,  проводимых  коммунистами  в  деревнях,  этими  фактами  противники  колхозов  били  по  глазам.  Они  не  называли  их  перегибами,  а  видали  в  них  как  должное   пороки  колхозов.  Макаричев  был  приглашён  на   бюро  партячейки,  где  ставился  вопрос  о  его  перегибах  и  исправлении  их.  Будучи  членом  бюро  ячейки,  он  демонстративно  ушёл  с  бюро. 
       Решение  поставить  вопрос  об  этом  на  партсобрании  для  коммунистов  ячейки  не  было  неожиданным,  все  знали  о  перегибах  Макаричева.  О  нём  и  его  действиях  ещё  до  собрания   было  много  разговоров  и  суждений.  Михайлов  подробно  доложил  о  всех  фактах  его  перегибов  и  их  последствиях,  о  беседе  с  ним  по  этому  вопросу  и  его  поведении  при  этом.  Для  убедительности,  зачитал  статью  т.  Сталина    "Головокружение  от  успехов"  и  рассказал  ещё  раз  о  постановлении  ЦК  ВКП (б)  об  исправлении  всех  ошибок  в  коллективизации.  Коммунисты  не  остались  равнодушными,  и  приняли  активное  участие  в  развернувшихся  прениях.  Не  было  ни  одного  кто  бы,  ни  выступил.  Они  резко  осуждали  левацкие  перегибы  Макаричева  и  требовали  от  него  признания  своих  ошибок  и  их  исправления.  В  каждой  мысли,  в  каждом  слове,  высказываемых  ими,  выражались  преданностью  делу  партии,  и  чувствовалась  большая,  какая - то особенная  забота  обо  всём,  что  было  связано  с  выполнением  решений  партии,  как  о  своём  родном,  близком.
       Каким  жалким  выглядел  Макаричев  на  этом  фоне  со  своими  антипартийными  репликами,  брошенными  во  время  выступлений  коммунистов,  которые  у  него  выливались  в  какое - то  злопыхательство.  В  порыве  чрезмерной  нервозности  проявлял  недопустимые  грубости  вплоть  до  ругани,  часто  пихал  в  ноздри  табак  и  беспрерывно  шмыгал  носом.  Он  как  фанатик,  уверовавший  в  свою  псевдореволюционность,  упрямо  стоял  на  своём,  не  признавал  никаких  своих  ошибок  и  договорился  в  своём  выступлении  до  того,  что  статья  "Головокружение  от  успехов"  написана  не  т.  Сталиным,  а  врагами  народа,  вредителями  и  опубликована  от  его  имени.  Всех  присутствовавших  на  партсобрании  коммунистов  обзывал  оппортунистами  и  врагами  народа.
       С  тяжёлым  чувством  сожаления  собрание  вынуждено  было  решить:  "За  допущенные  грубые  перегибы  в  коллективизации  сельского  хозяйства,  выразившиеся  в  обобществлении  птицы  и  закрытии  на  замки  погребов  крестьян,  только  что  вступивших  в  коммуну,  приведшие  к  плохим  последствиям,  за  непризнание  своих  ошибок  и  отказ  от  исправления  их  -  Макаричева  Кузьму  Ивановича,  члена  ВКП (б)  с  1917  года,  исключить  из  партии  и  освободить  от  работы  председателя   коммуны  "Серп  и  Молот"
       Не  лучше  он  себя  вёл  и  на  бюро  райкома  партии.  Также  не  признавал  своих  ошибок, уверял  в  своей  "правоте"  и  никого  не  хотел  слушать.  Также  обзывал  членов  бюро  райкома  оппортунистами  и  врагами  народа.   Видно  было,  как  секретарь  райкома  товарищ  Кошелев  своими  вопросами  и  в  выступлении  хотел  помочь  ему  осознать  свои  ошибки,  но  тот  из - за  своего  самолюбия  не  хотел  понимать  этого.
      -  Все  мы  знаем  хорошо  Кузьму  Ивановича  и  уважаем  его,  как  старого  коммуниста.  Учитываем  его  болезненность  и  все  его  заслуги  в  прошлом.  Но  мы  не  можем, -  говорил  Кошелев, -  мириться  с  тем,  что  он  допускает  сейчас  в  своей  практике.  Он  делает  такие  грубые  загибы  в  колхозном  строительстве,  которые  приводят  к  тяжёлым  последствиям,  а  этим  самым  наносит  большой  вред  делу  нашей  партии.  Свои  грубые  ошибки  он  не  признает,  не  желает  осознавать  это  и,  как-бы  мы  ни  поправляли  его,  отказывается  исправлять  их.  Спрашивается:  что  делать  после  этого?  Я  до  заседания  бюро  райкома  беседовал  с  т.  Макаричевым  и  говорил  ему,  что  коллективизация  сельского хозяйства является  глубочайшим  переворотом  в  жизни  страны,  равнозначным  перевороту  в  1917  году.  И  вот  если  бы  ты,  участник  революции,  в  1917  году  сделал  бы  такие  ошибки,  которые  были  бы  не  на  пользу  ей,  а  во  вред,  кому  бы  ты  оказал  помощь - врагу.  Так  вот  и  теперь,  в  коллективизацию,  ЦК  партии  указывало  в  своем  постановлении  "О  борьбе  с  искривлениями  партийной  линии  в  колхозном  движении",  что  практика  "левых"  перегибов  является  прямой  помощью  классовому  врагу  и  требовал  от  всех  коммунистов  немедленного  их  исправления.  Но  Кузьма  Иванович  категорически  отказывается  выполнять  это  решение  ЦК  партии.  Скрепя  сердцем  я  вынужден,  товарищи,  согласиться  с  решением  ячейки  ВКП (б)  и  внести  предложение  исключить  его  из  рядов  нашей  партии,    снять  с  работы  председателя  коммуны.  Подавая  партбилет,  секретарю  Райкома,  Макарычев  окинул  злобным   взглядом  всех  присутствовавших  и  громко  заявил:  "Это  ещё  посмотрим,  батенька  мой,  кого  исключат  из  партии!"   Как  Макаричев  вёл  себя  на  бюро  Обкома - неизвестно,  но  решение  партячейки  и  бюро  райкома  было  утверждено.
       Прошло  больше  полугода.  Председателем  коммуны  "Серп  и  Молот"  работал  уже  другой  товарищ -  Смирнов  Степан  Иванович,  присланный  из  Пятницкой  с/х  коммуны  "Красный  Пахарь",  а  Сергей  Михайлов  уже  работал  в  райцентре  председателем  Райколхозсоюза.  И  вдруг  Сергей  получает  открытку  со  штампом:  ЦКК  ВКП (б)  -  НК  РКИ  СССР (Москва,  центр,  Ильинка,  21)  следующего  содержания:  "  Ст.  Бабынино,  Западной  ж.д. Районный  Комитет  ВКП (б)   т.  Михайлову  Прошу  явиться  в  ЦКК  ВКП (б)  21 / Х11  к  4  часам,  третий  этаж,  комн.  319.  по  делу  Макаричева.  Явка  Ваша  обязательна  согласно  постановлению  ЦК  ВКП (б)  от  2/Х11  -  31 г.       Партследователь  ЦКК  ВКП(б)   М.  Бондаренко"
      Значит,  Кузьма  Иванович  апеллировал  в  ЦКК ВКП (б). "Может,  одумался  и  понял  свои  ошибки,  подумал  про  себя  Сергей,  Да  и  как  можно  так  зайти  далеко -  до  исключения  из  партии.  Подумать  только  надо ...  И  всё  благодаря  самолюбию  и  упрямству,  а  ведь,  наверное,  после  сожалел.  Всё  же,  как  ни  говорите,  старый  коммунист -  с  1917   года.  Да  и  перегибы - то  он  делал  не  потому,  что  он  был  враг  и  хотел  нанести  вред  делу  партии.  Был  в  своём  деле  фанатик,  убеждён   в  своей  "правоте"  и  думал,  что  он  поступает  по - партийному  и  делает  большое  революционное  дело,  Но  партийная  организация, как  бы  он  там,  ни  думал,  все,  же  поступила  правильно,  исключив  его  из  партии.  Без  этого  нельзя  было  дальше  вести  работы  по  коллективизации  в  окружающих  деревнях.  После  крестьяне  поняли, что  наша  партия  борется  с  головотяпством  подобных  Макарычеву  "левых"  загибщиков  и  исправляет  допущенные  ими   искривления  линии  партии  в  колхозном  движении.  _  Ну,  что ж,  расскажем  в  ЦКК  ВКП (б)  как  оно  есть  в  действительности", -  размышлял  Михайлов,  собираясь в  Москву  по  вызову.
      Заседание  ЦКК  вёл  в  тот  раз  Сольц,  известный  старый  революционер,  на  вид  седенький  старичок  низкого  роста,  довольно  полный,  с  несколько  обросшим  лицом.  Приветливый,  вежливый  и  внимательный  человек.  Дело  Макарычева  он  разбирал,  как  понял  Михайлов,  с  большой  скрупулезностью,  он  старался  разбирать  очень  тщательно  не  только  сами  факты  антипартийных  поступков  Макарычева,  но  и  все  его  мысли,  чувства,  эмоции.  Решение  было  принято:  Макарычева  оставить  в  партии,  объявив  выговор  с  занесением  в  личное  дело  и  перебросить  его  на  работу  в  другой,  кажется  Волоколамский,  район  на  работу  в  качестве  инструктора  Райколхозсоюза.  Михайлов  при  этом  погорячился  и,  проявив  невыдержанность,  дав  реплику  "А  всё  же  неправильно!"
       Услышав  это,  товарищ  Сольца  сказал  Михайлову: "Я  вас  попрошу  завтра  в  12-00  зайти  ко  мне  в  кабинет.  Мне  будет  нужно  с  вами  поговорить.  Уйдя  из  ЦКК,  Сергей  думал,  о  чём  это  ещё  хочет   говорить  с  ним  т.  Сольц  и  мысленно  строил  догадки  по  поводу  своей  горячности  и  невоздержанности  на  заседании  ЦКК.  Явился  к  Сольцу  Сергей  вовремя.  Он  удивлялся,  как  всё  там  делается  с  точностью.  Только  он  успел  подняться  на  3-й  этаж  и  войти  в  приёмную,  как  уже  секретарша  встречала  его. "Вы  товарищ  Михайлов?  Заходите,  вас  Арон  Александрович  уже  ждёт",  -  сказала  она  и  отварила  дверь  кабинета.  Не  успел  он  войти  в  кабинет,  как  Сольц  пригласил  к  себе  и,  приветствуя,  подал  Сергею  руку  и  предложил  сесть  в  кресло,  стоявшее  у  стола.  Разговор  Сольц  начал,  как  и  ожидал  Сергей,  со  вчерашней  его  реплики.
      -  Я  вас  пригласил  за  тем,  чтобы  вы  правильно  поняли  наше  решение  по  делу  Макаричева  и  правильно  разъяснили  его  своим  коммунистам.  Вынося  такое  решение,  мы  учитывали,  что  Макаричев  член  партии  с  1917 года,  участник  Гражданской  войны,  партвзысканий  не  имеет  и  что  он  болен  туберкулёзом  лёгких  и  ему  осталось  жить,  может  быть,  каких-нибудь  три  года.  -  Сольц  полагал,  что  Михайлов  ещё  работает  секретарём  ячейки  коммуны  и  может  неправильно  доложить  коммунистам,  коль  он  бросил  такую  реплику.      
     Затем  Сольц  поинтересовался  положением  в  деревне,  какие  настроения  крестьян  в  связи  с  проводимой  коллективизацией,  как  протекает  классовая  борьба  в  деревне,  как  работают  коммунисты,  как  идёт  рост  партии  и  другими  вопросами  жизни  деревни.  Беседа  была  свободной  и  вполне  понятной  для  Сергея.  Уходя  из  ЦКК  ВКП (б)  он  был  доволен  таким  внимательным  приёмом  и,  выразив свою  благодарность,  обещал  товарищу  Сольцу  рассказать  коммунистам  как  следует  о  решении  ЦКК  по  делу  Макаричева.
      Созданные в районе в разное время, ещё до  массовой  коллективизации  семь  с/х.  коммун,  в  том  числе  Савинская  "Серп  и  Молот",  Кумовская  "Новая  Жизнь"  и  "Восход",  входившие  в  обслуживание  Савинской  ячейки  ВКП (б),  являлись  наглядной  агитацией  преимущества  коллективного  труда  перед  индивидуальным  сельским  хозяйством.  Хотя  в  них  организация  и  оплата  труда  и  некоторые  другие  стороны  жизни  не  были  усовершенствованы,  но  они  уже  имели  с/х  машины,  налаженное  коллективное  производство,  неплохие  скотные  дворы  и  культурно-бытовые  учреждения,  как-то:  детские  ясли,  детплощадки  и  клубы.   
       Обычно  принято  собирать  и  проводить  собрания  и  совещания  передовиков. Но  Сергей  Михайлов,  вместе  с  сельсоветом,  вопреки  этому  обычаю,  решили  собрать женщин - крестьянок,  которые  были  настроены  против  колхозов  и  выступали  в  деревнях  как  самые  заядлые  антиколхозницы.  На  это  собрание  были  приглашены  и  женщины  из  числа  сельского  актива -  члены  сельсовета,  избачи,  передовые  коммунарки,  члены  правлений  уже  организованных  сельхозартелей  и  все  девушки  комсомолки.  Проводилось  оно  в  клубе  коммуны  "Серп  и  Молот".  Накануне  этого  было  проведено  общее  собрание  членов  с/х  коммуны,  на  котором  было  решено  провести  подготовку  к  этому  небывалому  собранию  женщин. 
     День  удался  погожий.  Слегка  прихватил  небольшой  морозец,  и  снег  поскрипывал  под  ногами.  Приветливо  светило  январское  солнце,  висевшие  над  землёй  совсем  низко - низко.  Оно  хотя  было  яркое,  но  ещё  грело  слабовато.  В  этот  день  коммуна  выглядела  по- праздничному.  Особенно  были  убраны  клуб,  столовая  и  детские  ясли.  В  них  было  тепло  и  уютно.  Над  входом  в  клуб  висел  большой  лозунг,  написанный  на  красном  полотне  крупными  буквами:  "Добро  пожаловать!"   Вывешен  был  лозунг  и  в  зале  над  сценой,  призывающий  словами  В.И.Ленина  к  вступлению  в  колхоз: "Если  мы  будем  сидеть  по - старому  в  мелких  хозяйствах,  хотя  и  вольными  гражданами  на  вольной  земле,  нам  всё  равно  грозит  неминуемая  гибель (Ленин)".  А  на  правой  стене  зала,  как  всегда,  висели  большие  портреты  Ленина  и  руководителей  партии  и  Советского  правительства.  Столы  в  столовой  были  накрыты  новыми  клеенками,  на  некоторых  стояли  цветы  в  банках,  везде  было  чистенько.  Коммунары  в  своих  квартирах  помыли  полы  и  произвели  приличную  уборку.  Явка,  как  следовало  ожидать,  была  стопроцентная.  т.к.  приглашения  женщинам  были  разосланы  сельсоветом  персональные.
       Оказавшись  неожиданно  на  собрании  среди  активисток,   женщины,  всегда  кричавшие  против  колхозов,   сперва  удивлялись, недоумевали,  выказывали сомнение  и  настороженность.  Собрание  открыл  председатель  сельсовета  Сашка  Антонов  со  смешком  и  улыбками.  Он  был  в  хорошем,  весёлом  настроении  и  ещё  до  собрания  в  кругу  женщин  отпускал  всевозможные  шутки  и  комплименты.  Доклад  свой  Михайлов  начал  словами:  "Товарищи!  Мы  собрали  вас  как  самых  крикливых,  самых  заядлых  антиколхозниц.  И  пусть  вас  это  не  обижает.  Правду,  какая  бы  она  не  была  горькая,  выслушать  всегда  приятней,  чем  прикрытую  лестью  лживую  кривду.  Сюда  мы  пригласили,; как  вы  видите; и  товарищей  женщин  из  нашего  сельского  актива  помочь  разобраться  в  насущных  наших  делах,  а  дела  у  нас  с  вами  предстоят  большие,  интересные  по  организации  колхозов  и  устроительству  новой  жизни  деревни".   В  зале  при  этом  послышался  скрип  стульев  и  шум. 
       На  конкретных  фактах,  конкретных  лицах  из  числа  местных  крестьян- бедняков  Михайлов  показал  беспросветную,  тяжёлую  жизнь  крестьян - единоличников.  Он  рассказал,  в какой  бедности  и  грязи  живёт  Марья  Плаксина  со  своими  малолетними  детьми  в  деревне  Поповке,  хата  которой  топится  по-черному.  Рассказал  о  нищенской,  безрадостной  жизни   Геклы  Завалюкиной  из  деревни  Ширяево,  о  безлошадном  Кузьме  Егорушкине  из  села  Ленское  и  многих  других,  живущих  в  бедности  и  в  зависимости  от  кулаков.  Почему, живя  в  крайней  бедности,  крестьяне - бедняки  не  идут  в  колхоз  и  выступают  против  них?"  -  задавал  вопрос  Сергей  Михайлов  и  сам  на  него  отвечал:   "А  потому они  не  идут  в  колхоз  и  кричат  первые  против  него,  что    находятся  под  влиянием  кулаков  и  их  родственников,  будучи  у  них  в  зависимости.  Они  думают,  что  если  кулак  им  даёт  взаймы  с  процентами  пуд  муки  или  пуд  семян  на  посев  или  лошадь  вспахивать  ниву,  под  отработки,  он  добренький  и    желает  им  хорошего,  а  того  не  понимают,  что  этим  он  ещё  больше  затягивает  их  к  себе  в  кабалу  и  надевает  нищенскую  суму  не  только  на  них  самих,  но  и  на  их  детей.   Товарищи!  Да  неужели  мы  будем  жить  так  всю  жизнь  в  этой  кулацкой  кабале,  на  их  нищенских  подаяниях,  полуголодными,  холодными  в  беспросветной,  безнравственной  жизни,  и  задыхаться  в  дыму  и  гари!  Коммунистическая  партия  призывает  вас  на  путь  коллективного  хозяйства -  путь  светлый  к  счастливой  зажиточной  жизни,  при  которой  не  будет  кулаков  и  эксплуатации.  Партия  коммунистов  никогда  вас  не  обманывала  и  не  обманет.  У  нас,  у  коммунистов,  нет  других  задач,  нет  другой  заботы,  кроме  интересов  народа  и  блага  народа! 
      Зал  покрылся  громким  взрывом  аплодисментов.    Затронутые  слабые  струнки  некоторых  женщин  не   выдержали,  и  в  зале  послышались то  в  одном,  то  в  другом  ряду  всхлипывания.   Видно  было,  что,  слушая  речь  Михайлова,  прослезилась  не  одна  женщина - беднячка.   А  Марья  Плаксина,  когда  о  ней  говорилось,  просто  разрыдалась,  её  унимали  сидевшие  рядом  женщины.  После  этого  крестьянки,  иные  даже  со  слезами  на  глазах,  подымались  с  мест  и  делились  своими  горем  и  нуждой,  раскрывали  кулацкие  проделки,  разоблачали  их  подлую  антиколхозную  работу  и  заявляли  громко  о  своём  желании  вступить  в  колхоз.
      Зал  превратился  в  сплошную  трибуну,  агитировавшую  за  колхозы.  В  перерывах  собрания  участницы  его  ходили  по  квартирам  коммунаров  знакомиться  с  их  житьём - бытьём,  осматривали  детские ясли.  А  по  окончании  собрания  всех  участников   председатель  коммуны  Степан  Иванович  Смирнов  пригласил  в  столовую  на  обед,  который  был  изготовлен  на  славу.  Проходил  он весело,  с  песнями.  А  затем  желающие  оставались  на  спектакль,  который  был  дан  местными  комсомольцами.  Собрание  оправдало  своё  назначение.  Из  числа  женщин,  ранее  выступавших   против  колхозов,  были  созданы  инициативные группы  по  организации  колхозов  во  всех  деревнях  Савинского  подрайона.   Они,  как  потом  стало  известно,  явились  активными  агитаторами  за  колхозы  и  их  организаторами.
      Председатель  Сельсовета  Сашка  Антонов  квартировал  в  селе  Рождественнском,  где  находился  и  сельсовет.   Однажды  поздней  ночью,  в  начале  марта  месяца,  когда  ещё  зима  сопротивлялась  весне  и  выказывала  свою  силу  ночными  морозами,  он  прибежал  на  квартиру  без  шапки,  весь  обледенелый -  одежда  на  нём  стояла  колом,  а  волосы  на  голове,  тоже  застывшие,  торчали  дыбом.  Он  так  замёрз,  что  зуб  на  зуб  не  попадал,  неимоверно  дрожа,  -  аж  большая,  отвисшая  его  верхняя  губа  заметно  подпрыгивала.  Случилась  с  ним  оказия,  как  рассказывал  он  сам.  Возвращался  он  с  колхозного  собрания  из  деревни  Поповки,  шёл  по  плотине  мельницы  кулака  Булыгина  Егора  и  видит:  в  его  мельничном  домике  ярко  горит  свет.  Подошёл  к  окну  посмотреть,  а  оно  оказалось  замёрзшим,  слышит  голоса  присутствовавших  там  мужиков,  которые  громко  вели  антисоветские  разговоры    против   колхозов.  Решил  зайти  и  узнать,  кто  там  находится.   Его  как  мастную  власть  впустили  в  дом  и  на  первый  раз,  как  бы  приветствуя  его  приход,  стали  угощать  самогонкой.  Особенно  старался  сам  хозяин.  Сашка  проявил  слабость,   а  выпить  он  был  охоч,  маленько  подвыпил  и  начал  им  открыто  высказывать,  что  ведут  они  себя  развязно  и  занимаются  враждебными  Советской  власти  разговорами. "Что,  крамольными  по - вашему?" - сказал  мельник  Булыгин.  Другие  насторожились,  притихли.  Антонов,  якобы,  предупредительно  предложил  им  не  заниматься  больше  антисоветскими  разговорами,  а  то,  мол,  за  это  можно  попасть  в  тюрьму.   " Что,  донесёшь?  Ну,  доноси,  чёрт  с  тобой!  Тебе  одному  не  поверят",  -  заявил   Булыгин.  Один  из  присутствовавших,  кажется  кулак  Перепёлкин,  поддакнул  ему  и  трое  другие,  в  числе  которых  был  работник  мельника  Иван,  здоровенный  по  росту  и  силе  мужик,  закричал:  "Попробуй,  донеси,  донеси!"   И  только  поп  Рождественнской  церкви -  отец  Василий - сидел,  молча,  и  клевал  носом,  перепив  сильно.
       Будучи  все  пьяными,  они  стали  кричать,  что  попало  и  проявлять  угрозы  и  ругань.  В  своём  поведении  горячился  и  Сашка  Антонов.  Дошло  дело  до  скандала.   Егор,  мельник  взял  Антонова  за  шиворот  и  толкнул  в  дверь,  тогда  Булыгин  крикнул:  "Иван,  что  на  него  смотришь,  выбрось  его  вон!" Иван  схватил  Антонова  своими  здоровенными  лапищами  и  выбросил  на  улицу,  сугроб.    Затем  все  кучкой  взяли  и  потащили  на  пруд  к  проруби,  топить  его.  Когда  впихнули  в  прорубь  и,  окунув  в  воду,  опомнились  и  вытащили  на  лёд,  мельник  Булыгин  сказал:  "Бросьте  его  к  чёрту,  не  марайте  от  такую  сволочь  руки!"  Кто- то  из  них  предложил  отнести  его  на  проходившую  по - близости,  у  деревни  Поповки,  железную  дорогу  и  привязать  к  рельсам,  там,  мол,  его  поезд  дорежет  или  он  до  этого  сам  закочурится  на  морозе.  Но  потом  бросили,  ничего  не  стали  делать  и  ушли.
       Опомнившись,  Антонов  позвонил  по  телефону  в  райотдел  ОГПУ,  а  к  утру  приехал  уполномоченный  ОГПУ  и  всю  эту  кулацкую  компанию  забрал.   Арестовали  и  попа,  отца  Василия,  поскольку  он  находился  вместе  с  ними.  В  КПЗ,  где  сидел  поп,  Василий  находились  и  уголовники,  среди  них  был  известный  в  районе  вор -  рецидивист  Колька  Гнус. 
        Как  только  оказался  в  КПЗ  отец  Василий,  Колька  Гнус  устроил  ему  по  всем  "правилам"  прописку.  Накрыв  его  своим  рваным  пиджаком,  который  он  называл  лахманиной,  и  в  этой  "тёмной"  надавал  ему  таких  чертей,  что  изрядно  помял  бока,  а  в  это  время  исчезло  всё  съестное  из  его  узелка,  что  наложила  ему  дома  попадья.  Затем  Колька  Гнус  стал  заставлять его  петь  "За  упокой".  Отец  Василий  мялся,  не  желал  петь.    "Тебе  что  говорят,  слышишь!  А  ну,  пой,  "За  упокой",  поповская  образина!"  -  тогда  поп  нехотя  запевал,  гнусавя  слова.  Но  тут  Колька  Гнус  разворачивается  и  ударяет его  рукой  по  щеке,  с  матом  и  криком:    "Батя,  что  поёшь  "За  упокой" -  пой  "За  здравие!"   Мы  ещё  умирать  не  собираемся. "Батя,  поглядывая  на  Кольку,  как бы  ни  дал  вторую  оплеуху,  поёт  "За  здравие".  В  это  время  вся  камера  заливается  смехом  -  "Вот  так  бы  давно! А  то  поёт,  хрен  знает  что,  аж  скучно  стало.   Правда,  братва?"  После  этого,  как  ничего  не  было,  Колька  Гнус  принимается  раздавать  поповские  пирожки,  которые  оказались  с  мясом,  очень  вкусные.  Дал  пирожок  и  отцу  Василию. 
        Так  началась  жизнь  отца  Василия  в  КПЗ.  На  другой  день  начиналось  то  же  самое,  только  без  прописки  и  пирожков.  И  так  изо  дня  в  день,  почти  одно  и  то  же.  То  заставляли  его  петь  "За  здравие",  то  "За  упокой",  а  то  служить  и  всю  обедню.  А  когда  он  отказывался,  получал  от  Кольки  Гнуса  порцию  пощечин.   Раз  он  пожаловался  начальству -  ещё  больше  попало.  Но  самым  страшным  было  не  эти  издевательства  и  насмешки,  а,  то  изнурительное  состояние,  которое  приходилось  ему  претерпевать  в  связи  с  болезнью  алкоголизмом.  Страшно  хотелось  выпить,  а  выпить  было  нечего,  и  он  очень  тяжко  страдал.
      Весна  всё  чаще  и  чаще  заглядывала  в  окошко  КПЗ,  приветливо  светило  весеннее  солнце  в  окно  и  слышно  было,  как  со  звоном  с  крыши  падали  ледяные  сосульки.  Время  приближалось  к  Пасхе.
        Сергей  Михайлов,  приехав  в  райцентр  на  съезд  потребительской  кооперации,  встретил  начальника  райотдела  ОГПУ  Баранкевича,  поинтересовался,  как  обстоит  дело  с  арестованной  кулацкой  группой  мельника.  Его  главным  образом  интересовало,  будет  ли  отпущен  поп  рождественской  церкви.  Михайлову хотелось,    чтобы  его  не  было  в  селе  в  день  Пасхи.
     -  Мельника  и  его  компанию  будут  судить,  а  вот  батька  придётся  отпустить  Он  случайно  по  пьянке  к  ним  забрёл.  Он  же  неисправимый  алкоголик.  Я  бы  его  хоть  сегодня  выпустил,  да  вот  беда -  ему  в  КПЗ  уголовники  синяков  наставили.  Они  не  любят  политических.  А  у  нас  нет  для  них  отдельных  камер.  Выпустить  его  с  синяками -  будут  болтать,  что  в  ОГПУ  арестованных  избивают,  -  сказал  Баранкевич.
    -  Вы  бы,  товарищ  Баранкевич,  хотя  бы  продержали  его  до  Пасхи.
    -  Посмотрим,  как  он  будет  выглядеть.  Держать - то  мы  его  больше  не  можем.
       Сергей  потом  рассказывал.  Подошла  Пасха,  и  он  слышит  звон  колоколов  рождественской  церкви,  к  пасхальной  службе  зовут.  Пошёл  посмотреть,  он  ли  явился  или  какого - либо  другого  попа  нашли  церковники.  Только  подошёл  к  церкви,  и  тут  как  тут  на  паперть  заявляется  отец  Василий  с  большой  корзиной  на  руке  и  как  запоёт:    "Во  Имя   Господи  ..."  и  все  в  церкви  сразу  обернулись  назад  к  входу.  Он,    видимо,  немножко  подвыпил  и  был  бодр  и  весел.  Синяки  на  лице  его    уже  мало  заметны -  будучи,  очевидно,  слегка  запудрены.
      На  съезд  потребительской  кооперации  Сергей  Михайлов  ехал  не  столько  потому,  что  требовалось  по  делу,  сколько  тянуло  его  желание  встретить  её,  Нюру  курчавую,  девчонку  в  чёрном  полушубке,  которую  прошлый  год,  шутя  "контрактовал",  впервые  встретив  на  районном  комсомольском  собрании.  Ведь  теперь  она  работала  заведующей  магазином.  Сельпо  в  Сабуровщине  и  возможно  будет  делегатом  съезда,  так  мечтал  Сергей,  давая  своё  согласие  на  избрание  его  делегатом  этого  съезда.
      Так  оно  и  оказалось.  Увидев  её,  среди  сидевших  женщин,  как  и  тогда,  при  первой  встрече,  он  не  спускал  глаз,  смотрел  на  неё.  Какая - то  сила  его  влекла  к  ней,    ему  хотелось  с  ней  говорить  и  говорить  без  конца.  Одета  она  была  в  этот  раз  по  весеннему,  в  костюме  и  плаще -  пальто  и  выглядела  взрослее,  чем  тогда.  Её  чёрные  неизменно  кучерявые  волосы  и  огневые  карие  глаза,  пронизывающие  всё  насквозь  своим  острым  взглядом,  теперь  делали  её  ещё  более  красивой  и  привлекательной.  Сергей  думал:  написать  ей  записку  и  попросить  разрешение  познакомиться  с  ней,  но  может она  на  неё, по  какой-либо  причине  не  ответит  и  тогда  будет  неизвестно,  согласна  она  или  нет.  Больше  всего  его  пугало  предположение,  что  вдруг  не  пожелает  с  ним  знакомиться  и  откажет,  и  тогда  прощай  все  мечты  и  любовь...  "Пусть  лучше  останется  всё  это  в  неизвестности,  лучше  жить  надеждами  до  более  удобного  случая", -  размышлял  Сергей.   
       Съезд  был  рассчитан  на  один  день,  и  работа  его  затянулась  далеко  за  полночь.  А  после  съезда  для  делегатов  был  дан  в  чайной  Сельпо  ужин  с  пивом,  который  протянулся  до  рассвета.  Сергей  увязался  провожать  Нюру.   Утро  было  ясное  и  довольно  теплое,  Снег  уже  подтаивал  и  месился  под  ногами,  кой - где  на  дороге  появлялись  лужи,  затянутые  тонким  ледком.  Как  Сергей  мечтал  о  близкой  встречи  с  Нюрой!  И  как  хотелось  ему  много  говорить  с  нею!  А  теперь  он  шёл  с  ней  рядом  и  не  находил  слов,  о  чём  и  как  заговорить.  Мысли  на  этот  раз  как  будто  вылетели  из  головы,  и  он  их  ловил  и  тяжело  выдавливал  по  слову,  а  язык,  казалось,  во  рту  прилип  и  слабо  ворочался.  Говорить  о  погоде  или  что - либо  в  этом  роде,  как  иногда  говорят  в  таких  случаях  некоторые  молодые  люди,  Сергей  считал  глупым.
        Как  ни  силился  говорить  о  чём - то  интересном,  приятном,  разговор  у  него  не  клеился,  не  получался  и  шёл  в  разнобой  с  пятого  на  десятое,  так  кое  о  чём.  Он  в  этом  случае  потерялся,  был  таким  несмелым,  стеснительным  и  оказался  неразговорчивым  -  почему  сам  не  понимал.  Только  осознавал,  что  он  боялся  обронить  какое-нибудь  неуместное,  лишнее  слово,  чтобы  не  сказать  что-нибудь  такого,  которое  бы  могло  ей  не  понравиться  и  обидеть.  Так  он  шёл  версты  три,  до  Голубок,  и  даже  не  осмелился  взять  её  под  руку.  Ну  и,  конечно,  не  смог  объягниться  с  нею  в  любви,  А  расставаясь,  не  посмел  попросить  разрешения  встречаться  в  дальнейшем  и  предложить  дружбу,  как  думал  и  мечтал  до  этого.  Возвращаясь, он  сетовал  на  себя,  размышляя:  "Смело  выступал  на  собраниях,  вёл  всевозможные  деловые  разговоры  с  разными  людьми -  с  женщинами  и  мужчинами,  со  стариками  и  молодыми, - а  тут  на  тебе - куда  всё  девалось  -  он  был  с  нею  как  телёнок. 
        В  Савинское  сразу  Михайлов  не  поехал,  нужно  было  побывать  в  райкоме  партии.  А  чтобы  отдохнуть  и соснуть  немножко,  он  зашёл  в  общежитие  райисполкома,  где  раньше  жил.
   -  Ну,  проводил,  Сергей,  свою  хорошую?  Видели,  видели,  за  кем  ты  ухаживаешь,  -  сказал  зав  Райфо  Волков.  Но  Сергей,  будучи  не  в    настроении,  после  такой  неудавшейся  встречи,  заметил  это,  не  стал  больше  подтрунивать  над  ним,  а  серьёзно  сказал:  "Что же,  Сергей,  стесняться,  -  дело  житейское.  А  девушку  ты  нашёл,  я  бы  сказал,  хорошую,  красивую -  что  надо! " 
         Весна  1931 года  в  Савинском  подрайоне  была  сплошь  колхозной.  Хорошо  поработали  коммунисты  в  прошедшую  зиму  и  организовали  на  базе  существовавших  с/х  коммун  двадцать  новых  колхозов.  Выросла  и  сама  парторганизация.  Были  организованы  самостоятельные  ячейки  ВКП (б)  при  с/х  коммунах  "Новая  Жизнь"  и  "Восход",  кандидатские  группы  в  Бражникове,  в  Рождественском   и  в  других  колхозах.  Теперь  при  Савинской  коммуне  "Серп  и  Молот"  был  создан  Сельпартком.   
          На  колхозных полях  громко  и  весело  трещали  работавшие  трактора  созданной  в  районе  МТС.  они  своим  небывалым  шумом  извещали  о  том,  что  настала  эпоха  зажиточной  и  радостной  жизни  деревни  с  облегчённым  коллективным  трудом.  Они  взламывали  межи,  существовавшие  десятилетиями  на  индивидуальных  крестьянских  полях,  как  лёд  на  реке  в  половодье  и  узкие  их  полоски  поминутно  превращались  на  веки  вечные  в  широкие  привольные  поля,  на  которых  потом,  как  море,  расстелились  и  тихо  шумели  посевы  хлебов.   Теперь  беднякам  незачем  было  идти  с  поклоном  к  кулакам  и  просить  семян  на  посев  или  лошадь  вспахивать  ниву.    Не  видно  было  в  полях  сеятеля  с  севалкой  на  шее,  сеявшего  вручную.  Широкой  рядовой  сеялкой,  -  хотя  на  первых  порах  конной,  -  теперь  колхозники  с  песнями  сеяли  в  первый  колхозный  сев.   Причём  сортированными  и  протравленными  формалином  семенами.  И,  казалось,  в  эту  весну  жаворонки  вились  резвее  и  громче  пели  свои  бывалые  песни,  будто  они  тоже  радовались  этому коллективному  труду  крестьян.
          Деревенская  новь  рождалась  в  жёсткой  схватке  со  старым  укладом,  в  классовой  борьбе  с  кулаком.  Она  и  теперь  в  эту  весну  сплошной  коллективизации  ещё  больше  давала  о  себе  знать;  проявлялась  в  виде  какого-нибудь  вредительства,  то  в  виде  диверсии -  поджога  колхозных  построек,  отравления  лошадей  или  порчи  тракторов.
           В  одних  из  дней,  в  разгар  весеннего  сева,  неожиданно  Михайлов  получает из  Бражникова  от  председателя  колхоза  Григория  Мозгова  записку,  в  которой  он  пишет  с  большой  тревогой:   "В  нашем  колхозе  сев  прекратился.  Некоторые  крестьяне  подали  заявления  о  выходе  из  колхоза  и  требуют  раздачи  семян.  Видно,  наши  кулаки  поработали  крепко.  Приезжайте  немедленно.  Вечером  будет  общее  собрание  в  школе"      Это  сообщение  несколько  огорчило  Сергея  и  обеспокоило.  Он  начал  думать,  как  лучше  поступить  в  этом  случае,  чтобы  сохранить  колхоз  и  дать  отпор  кулацкой  вылазке.  В  д.  Ьражниково  он  пришёл  заранее  до  собрания  и  начал  знакомиться  с  обстановкой.  Провёл  собрание  партгруппы  с  колхозным  активом  и  комсомольцами.
           День  был  тёплый,  ясный,  солнечный.  Всё  зеленело  вокруг,  только,  что  распустившиеся  деревья,  травка  на  лужайках,  озимые  всходы  ржи  и  пшеницы  и  уже  всходившие  овощи  на  огородах  у  каждого  дома.  В  деревне  в  этот  день  была,  какая - то  особенная  тишина,  предвещавшая  бурю.  И  только  временами  то  тут,  то  там  распевали  петухи,  стоявшие  на  страже,  среди  кур,  копавшихся  у  домов.  Ближе  к  вечеру  крестьяне  потянулись  один  за  другим  к  школе.  Шли  не  только   поодиночке,  но  и небольшими  группами,  шли  молодые  и  старые,  даже  с  детьми.  Шли  все,  и  представлялось,  что  в  этот  раз    дома  в  деревне  оставались  опустевшими.  Всех  пришедших  помещение  школы  не  вмещало,  люди  стояли  на  улице  у  раскрытых  окон  и  в  коридоре  при  раскрытых  дверях.
            Собрание  начал  председатель  колхоза.  Как  полагается,  был  избран  президиум.  Чтобы  лучше  видеть,  как  будут  на  собрании  орудовать  антиколхозные  элементы,  коммунисты,  комсомольцы  и  колхозный  актив,  как  решили  на  партгруппе,   на  общем  колхозном  собрании  разместились  по  разным  углам  и  местам,  так  как  было  известно,  что  по  наставлению  кулаков  подкулачники  и  зажиточные  крестьяне,  подавшие  заявление  о  выходе  из  колхоза,  собирались  разбиться  по  разным  местам  по  всему  залу,  чтобы  оказывать  своё  влияние  на  колхозников  при  решении  вопросов.  Подавшие  заявления  о  выходе  из  колхоза  ожидали,  что  на  собрании  будет  решаться  вопрос  о  роспуске  колхоза  и  раздаче  семян,  потому  они  и  пришли  всеми  семьями,  чтобы  добиться  своего,  так  как  они  замышляли  сорвать  весенний  сев  в  колхозе  и  развалить  колхоз.
          Правление  колхоза  на  повестку  дня  собрания  поставила  вопросы:  1.  Об  исключении  подавших  заявления  о  выходе  из  колхоза.  2  Об  организации  работ  по  весеннему  севу  в  колхозе.  (докладчик  пред.  колхоза  Мозгов)
            После  оглашения   повестки  дня  в  зале  поднялся  шум.  Трудно  было  понять,  кто  и  что  кричал,  только  было  слышно  одно:   "Никакой  организации  в  колхозе   -  семена  раздавайте,  без  вас  посеем!  Семена,  семена  давайте  обратно!  Чего  нас  исключать,  Мы  сами  уходим!"  -  кричали  выходцы.  А  когда  председатель  собрания  объявил:  Слово  представляется  секретарю  сельпарткома  Михайлову,  в  зале  водворилась  тишина.  Все  насторожились,  настроились  слушать,  что  он  скажет. 
             Подавшее  заявления  о  выходе  думали,  что  он  станет  уговаривать  их  взять  обратно  свои  заявления  и  остаться  в  колхозе.   А  тут   наоборот,  слышали  другое  они.                -   Товарищи,     шуметь  и  мешать  работе  собранию  не  следует.  Криком  ничего  не  возьмешь,  -  начал  спокойно  своё  выступление  Михайлов.  -  Здесь  кто - то  кричал:  какая,  мол,  организация  сева  в  колхозе - раздавай  семена  и  баста.  Чего  тут,  мол,  ещё  решать!  Нет,  товарищи,    так  не  будет.  В  колхозе  свыше  ста  хозяйств,  а  подали  заявления  о  выходе  из  колхоза  только  восемь.  Вы  думаете,  за  вами  все  другие  пойдут  из  колхоза  и  колхоз  развалится!  Не  думайте,  что  они  глупее  вас.  Разве  они  не  слышат  и  не  видят,  как  на  полях  других  колхозов  работают  трактора,  разве  они  не  видят,  что  уже  все  окружающие  колхозники  сеют  не  вручную,  а  рядовыми  сеялками,  да  ещё  с  песнями.  Неужели  крестьяне - бедняки  не  понимают,  что  им  лучше  работать  в  колхозе  и  не  идут  к  кулаку  на  поклон   просить  семян  или  лошадку  вспахать  ниву?  Теперь  и  середняк  уже,  -  когда  у  нас  в  стране  в  колхозах  работает  десятки  тысяч  тракторов,  -  говорит:  "Я  за  коммунию",  как  об  этом  когда - то  мечтал  В.И. Ленин.     Товарищи,  лёд  тронулся.  Коллективизация  сельского  хозяйства  идёт  в  нашей  стране  сейчас  сплошным  потоком.  Она  с каждым  днём  охватывает  всё  больше  и  больше  море  мелких  индивидуальным  крестьянских  хозяйств.  И  скоро  настанет  день,  когда  их  совсем  не  будет.  Подача  заявлений  о  выходе  из  вашего  колхоза  небольшой  группой  крестьян  является  очередной  кулацкой  провокацией.  Это  видно  по  всему.  Даже  заявления - то  написаны  почти  все  одной  рукой  и  одного  содержания.  Ну  что - ж,  если  они  пошли  за  кулаками -  скатертью  дорога  им.  Уговаривать  и  упрашивать  их  не  будем!  -  так  товарищи? 
      - Так,  так, - послышались  со  скамеек  голоса,  -  Их  надо  будет  из  колхоза  исключить  с  позором.  А  разбирать  их  заявления  надо  будет  персонально,  обсудить  и  выяснить,  что   побудило  уходить  их  колхоза.  Семена  тем,  кого  вы  исключите,  надо  выдать  без  задержки,  а  насчёт  земли -  они   уже  не  будут  пользоваться  своими  надельными   участками,  а  получат  в  другом  отведённом  им  месте  и, конечно,  на  заднем  плане,  за  полями  колхоза.  Не  торчать  же  их  узким  полоскам  маленькими  островками среди  моря  колхозных  посевов.  Вот  так  и  только  так,  товарищи,  вы  должны  решить  этот  вопрос,  -  заключил  своё  выступление  Михайлов. 
          Среди  колхозников  в  зале  послышались  голоса: "Правильно,  правильно!"   При  разборе  заявлений  об  исключений  из  колхоза  в  зале  снова  поднялся  шум  и  гам.  Как  можно  громче  стали  кричать  подкулачники.  Вдруг  в  это  время  у  стола  президиума  собрания  падаёт  на  пол  женщина,  лет  сорока,  с  распущенными  волосами.  Лежит  на  полу - распласталась,  бьётся  и  ногами  дрыгает.  В  этот  момент  в  правом  углу,  позади,  из  кучки  стоявших  мужиков  кто - то  закричал:
           - Вот  до  чего  вы  доводите  людей  со  своими  колхозами!  А  из  другого  угла,  став  на  парту,  громко  заорала  женщина:
           - Нечего  сказать ...  довели  до  того  -  аж  люди  стали  падать! -  Кой -  кто  кричал,  поддерживая  это. 
             Другие  поднимались  на  парты  и  призывали  прекратить  крик  и  всякий  шум:      
           -  Тише,  тише,  товарищи"  Да  тише  вы,  бабы,  раскудахтались! 
          Чтобы  призвать  к  порядку  бестолково  шумевших,  Михайлов  тоже  поднялся  на  лавку  и  тут  увидел,  как  лежавшая,  распластавшись  на  полу  женщина,  открыла  глаза  и  спокойно  стала  прислушиваться:  что  же  он  будет  говорить.  Заметив  это,  Михайлов  громко  сообщил  собранию:  "Товарищи,  будьте  спокойны,  не  волнуйтесь,  женщина  эта  притворяется.  Она  уже  ногами  не  дрыгает  и  улыбается",  И  тут  эта  женщина  вскакивает  с  пола  и  орёт:
            - Ах  ты,  лихой  тебя  задери,   увидел! 
            Все  присутствовавшие   при  этом  в  помещении  и  стоявшие  на  улице  у  окон  разразились  громким  долгим  смехом.  Маска  с  провокаторов  кулацкой  вылазки  была  сорвана  публично.  После  этого  уже  никто  ничего  не  кричал.  На  собрании  стало  тихо  и  спокойно.  Большинство  заявлений  о  выходе  из  колхоза  разбирать  не  пришлось -  они  были  забраны  подателями  обратно,  некоторые  просили  со  слезами  оставить  их  в  колхозе.  И  только  двух  подкулачников,  родственников  кулаков  Бражниковых,  собрание  решило  исключить  из  колхоза  как  главных  защитников  этой  кулацкой  провокации. 
             Когда  кончилось  собрание,  время  было  уже  позднее,  а  деревня  Бражниково  все  ещё  щумела,  продолжая  свой  колхозный   разговор.  Среди  ночи  голоса  колхозников  расходившихся  по  домам,  были  слышны   далеко  во  всех  концах  деревни.  Они  растревожили  петухов,  которые  громко  перекликались  между  собой,  активно  включившись  в  свою  полуночную  перекличку.   Подняли  лай  и  собаки.  Ночь  была  лунная.  Месяц  висел  высоко  в  небе  справа, и  кругом  было  светло-  светло.  Обрадованный  успехами  прошедшего  собрания,  Михайлов  возвращался  домой  в  хорошем,  приподнятом  настроении.  Шёл  он  и  думал  о  своей  любимой  девушке.  Мечтал  о  встрече  с  ней.  Шел  быстро,  как бы  спешил  на  свидание. 
              Погрузившись  в  свои  мечты,  он  не  заметил,  как  прошёл  бражниковские  поля,  лес  и  буераки  с  перелесками,  по  которым  проходила  дорога;  как  очутился  на  полях  Савинской  коммуны,  и  уже  впереди  ярко  была  видна  деревня  Савинское,  освещённая  лунным  светом.  Придя  домой,  Сергей  не  хотел  идти  в  дом,  он  сел  на  крыльце,  которое  так  освещалось  луной,  что  можно  было  читать  газету  или  книгу.  Ему  хотелось,  вот  в  такую  лунную  ночь,  на  этом  крыльце  сидеть  с  нею - любимой  Нюрой,  вдвоём,  крепко - крепко  обнявшись,  и  получить  от  неё  первый  поцелуй.   
               И  вдруг  в  это  время  в  его  голову  закрадывается  предательская  мысль:  "А  может  в  эту  самую,  красивую,  лунную  ночь  её  обнимает  и  целует  кто - то  другой"  И  он  мысленно  видит  её  курчавую  головку  с  парой  огненных  карих  глаз,  в  момент,  когда  она  отдаётся  другому.  "Нет- нет,  этого  не  может  быть!" - успокаивает  себя  Сергей  и  гонит  от  себя  эту  предательскую  мысль.  - " Это,  очевидно,  пробуждается  злодейка - ревность  в  моей  светлой  ещё  ни  кем  не  обманутой  душе  и  провоцирует  моё  сердце  на  душевные  скандалы,  чтобы  разбить  мою,  ещё  никем  не  поруганную  любовь",  -  думал  про  себя  Сергей  и  уходил  спать.  Засыпал  он  в  грёзах,  обнимая  свою  холостяцкую  подушку.  А  утром,  проснувшись  рано,  как  бы  продолжая  вчерашние  мысли,  написал  четырёхстишие:
                Ложился  спать  под  песни  соловьиные 
                И  видел  в  грёзах  свою  любимую  девчушку.
                А  утром  видит:  руки  его  невинные
                Вместо  любимой  обнимают  холостяцкую  подушку.
             В  этот  день  с  раннего  утра  у  Сергея  в  душе  было  какое - то  беспокойство,  очевидно  навеянное  ночными  думками  о  ней,  Нюре.  Он  решил  поговорить  с  ней  по  телефону.  С  нетерпением  ждал  обеденного  перерыва,  когда  в  сельсовете  никого  не  будет.  Как  ни  старался  Сергей  в  этот  раз  дозвониться  до  Сабуровщино,  ему  не  удалось.  Так  он  ходил  в  сельсовет  звонить  три  дня  подряд    вызвать  её  к  телефону,  всё  не  удавалось;  то  Сабуровщинский  сельсовет  занят,  то  он  не  отвечает,  то  её  нет  в  магазине,  то  некого  за  нею  послать  позвать.  А  в  магазине  у  неё  телефона  не  было.  Шёл  из  сельсовета  в  последний  раз,  раздосадованный  на  такую  захудалую  телефонную  связь,  и  думал:  "Может,  послать  ей  письмо  и  подробно  изложить  в  нём  всё,  что  его  тревожит  и  договориться  о  встрече  с  нею?  Но  в  этом  было  сомнение:  вдруг  кто-нибудь  письмо  распечатают  и  прочтёт,  и  тогда  будут  над  нею  подтрунивать,  как   над  ним  в  райисполкомовском  общежитии,  когда  он  её  провожал  со  съезда  кооперации.
                Проходя  мимо  Рождественской  церкви,  Михайлов  увидел  священника  Ивана.  Он  производил  уборку  у  входа  в  церковь,  двери  были  открыты.  Поздоровавшись  как  хороший  знакомый,  он  начал  каламбурить:
      -  Что  же  проходишь  мимо?  Заходи,  посмотри  на  моё  предприятие!  Ведь  мы  с  тобой  коллеги -  ты  советский  поп,  а  я  церковный.   Когда  Михайлов  подошёл  к  нему,  пригласил  зайти  в  церковь.  Там  он  стал  жаловаться  на  то,  что  верующих  становиться  всё  меньше  и  меньше,  что  они  не  очень - то  проявляют  усердие  к  церкви.  Показывал  обвалившуюся  штукатурку  с  потолка  и  стен,  облупившиеся  стены,  требующие  покраски,  разбитые  окна.  И  тут  же,  как  бы  демонстрируя  своё  халатное,  безразличное  отношение  ко  всему  этому  и  показывая  то,  что  он,  мол,  и  сам  не  очень - то  усердно  служит  богу,  а  так,  ради  лёгкого  заработка,  вынес  из  алтаря  какой - то  серебряный  сосуд  и  большую  толстую  книгу  с  позолоченными  обложками  и  с  улыбкой  сказал:
        - Вот  всё,  что  ещё  не  успел  пропить.   А  потом  вернулся  в  алтарь  и  вынес  небольшой  крест,  который  блестел,  как  золотой,  и,  показывая  его,  добавил:    "Да  вот,  ещё  осталось  пропить  Иисуса  Христа"  -  и  сам  над  собой  громко  рассмеялся. 
        -  Чего,  чего,  а  уж  выпить  вы,  батюшка,  великий  запивоха -  пьёте  не  как-нибудь,  а  запоем!  Видел  я  вас  пьяненьким  на  Рождество,  когда  в  деревне  Поповке  с  молебном  по  домам  ходили  -  на  ногах  еле  стояли;  а  ребятишки  вас  за  полу  ризы  таскали  себе  на  потеху  -  вот  вы  уж  тогда,   я  думаю,  вдоволь   накатались  на  заднице  с  горки,  -  сказал,  усмехаясь,  Михайлов.
        -  Выгодный  для  вас  поп -  правда? С  таким  попом,  как  я,  агитировать  вам  много  не  придётся  за  закрытие  церкви.
                Своим  пьянством  поп  Иван  скомпрометировал  себя  и  церковь  основательно.   Большинство  верующих  отвернулись  от  церкви  и  перестали  ходить  туда.  Шли  к  попу  по  необходимости,  когда  требовалось  крестить  новорожденного  или  похоронить  покойника,  да  кой - какие  старухи  ещё  по  старой  привычке  хаживали  в  церковь  к  обедне  по  воскресеньям  и,  главным  образом,  из  числа  церковной  двадцатки.  Но  такое  церковное  существование  тянулось  недолго;  вскоре  всякая  служба  в  церкви  прекратилась,  и  она  стояла  на  горке  одинокой,  всеми  покинутой,  как  ничем  не  примечательное  изваяние.  Колокола  на  её  колокольне  замолкли  навечно.  Сказывали,  что  попа Ивана  перевели  в  другой  церковный  приход,  ну  а  церковь  Рождественский  колхоз  приспособил  под  склад  зерна. 
                Придя  на  квартиру,  Михайлов  встретил  беременную  женщину,  сидевшую  на  крыльце  в  ожидании  его.  На  вид  ей  было  не  больше  сорока  лет,  брюнетка,  с  косами,  свёрнутыми  каблуком  на  голове.  На  ней  была  кофта  в  клетку  и  коричневого  цвета  широченная  длинная  юбка  старинного  покроя;  по  плечам  у  неё  расстилался  чёрный  платок  с  красными  цветами,  который  предавал  вид  цыганки.   Возможно,  по  возрасту,  она  была  и  моложе,  но  обряд  её,  да  чрезмерно  выпиравший  бугром  живот  уродовал,   и  она  выглядела  пожилой.  Это  была,  как  потом  присмотрелся  Сергей,  Груня  Белкина,  жительница  Савинское,  член  коммуны    "Серп  и  Молот"
        - Я  до  вас  пришла, -  сказала  она  Сергею.  -  Может  вы  поможете  моему  горю, - а  сама  маленько  прослезилась. -  Знаем  мы  вас  как  человека  скромного,  степенного  и  справедливого,  вот  и  пришла  к  вам  со  своим  горем...  Думаю:  если,  может,  и  не  поможет,  так  посоветует,  что  мне  делать.
     Михайлов  спросил,  в  чём  дело  и  предложил  ей  рассказать  не  стесняясь
      -  Дело - то,  товарищ  Михайлов,  уж  больно  неприятное  -  не  вам  слушать, ни  мне  говорить  вам,  молодому  человеку.  Муж  мой,  Иван,  совсем  сдурился -  он  нахал  и  подлец  вот  уже  два  года  живёт  со  своей  же  родной  дочкой  Леной -  ей  всего  только  16  лет, в  14  лет  он  её  изнасиловал  и   понудил  с  ней  жить.  А  теперь  везде  её  преследует,  ревнует,  дурак,  и  не  даёт  ей  возможности  гулять  с  парнями.  Пойдёт  она  на  гулянье  молодёжи  в  клуб,  а  он  её  оттуда  гонит  домой  или  стоит  где-нибудь  за  углом,  приглядывает,  с  кем  она  пойдёт.  Стану  ругать  его  за  это,  а  он,  не  только  не  хочет  слушать,  а  лезет  драться.  Уж  нераз  за  эти  годы  колотил  меня.
     -  Первый  раз  в  жизни  слышу,  чтобы  отец  родную  дочь  изнасиловал  и  принуждал  сожительствовать  с  ним,  да  ещё  несовершеннолетнюю.  Вот  уж  не  знаю,  что  вам  сказать  и  что  вам,  товарищ  Белкина,  посоветовать  по  этому  вопросу,  -  сказал  Михайлов.  А  потом,  немного  помолчав,  с  возмущением  высказал:  -  Ведь  это  же  преступление  - судить  надо  такого  отца - подлеца!
        -  В  тюрьму  сажать  его  мне  не  хотелось  бы.  Ведь  у  нас  есть  маленькие  дети,  да  вот  ещё  на  сносях  хожу.  А  сраму - то  сколько  будет!  Стыд  и  позор, - то  какой  -  подумать  только!   Поговорите  с  ним,  может  он  вас  послушает,  бросит  свою  дурь  и  прекратит  с  нею  сожительствовать, - сказала  Белкина.
            Сергей   обещал  так   сделать,  а  сам  задумал,  что  скрывать  таких  подлецов  не  следует,  за  это  нужно  наказывать,  чтобы  другим  неповадно  было.  Подумать  только  ...  до  чего  дошёл,  подлюка!  - Возмущался  Сергей  и  никак  не  мог  успокоиться  после  этого.  -  Судить  надо  гада  и  судить  показательным  судом!
              Белкина  ушла,  а  Михайлов  Сергей,  под  впечатлением  рассказанного  ею,  продолжал  возмущаться  и  размышлять:  Какая  подлая  и  грубая  натура,  и  какая  чёрствая  душа  у  этого  подлеца!  Это  не  отец,  а  зверь  какой - то,  скотина,  да  ещё  безмозглая,   -  не  больше,  не  меньше!   Развратив  свою  малолетнюю  дочь,  он,  скотина,  не  думал,  что  может  этим  испортить  всю  её  жизнь.  Этот  случай  исключительно  возмутительный,  редкостный,  а  сколько  в  жизни  случаев  бывает,  когда  всевозможные  охотники  за  девственностью,  всякие обольстители,  донжуаны,  пошляки - охальники,  просто  "кобели"  человеческого  рода  и  прочее  отребье  капиталистического  прошлого  насилуют,  обманывают  и  используют  девушек,  на  которых  смотрят  как  на  вещи.  А  ведь  все  они  уродуют,  калечат  их  души  нравственно  и  разрушают  всю  их  жизнь,  да  и  не  только  их,  а  жизнь  тех  мужчин,  которые  когда - либо  полюбят  и  свяжут  свою  судьбу  с  их  судьбою.  Разве  это  не  преступление?  А  результат:-  мучительные  ревностные  переживания,  душевные  страдания,  семейные  скандалы  и  разлад,  доходящие  до  полного  разрушения  семейной  жизни,  а  иногда  даже  до  самоубийства.  Тут  тебе  и  безотцовщина,  беспризорность  и  преступность  детей,  брошенных  родителями.
              Как  уже  известно,  Михайлов  аскетом  не  был,  но  был  так  воспитан,  что  всеми  фибрами  своей  души  ненавидел  мужчин,  проявлявших  подлость  по  отношению  к  женщинам.  В  равной  степени  он  осуждал  и  не  только  не  уважал,  а  презирал  и  женщин  лёгкого  поведения,  которые,  теряя  девичью  честь,  теряют  и  свою  совесть.  Он  видел  в  них  людей,  дошедших  до  низости,  с  падшей  душой,  лишённых благородных,  светлых  и  радостных  чувств  любви - высокого  дара  природы  и  семейного  счастья.   И,  видно,  неслучайно  в  одной  из  его  записных  книжек  по  этому  поводу  есть  такая  стихотворная  запись: 
               Если  она  уже  отдавалась  кому-то,
                Была  проститутка  или  просто  б... ть,
                Жила  с  другим  и  разошлась  почему - то
                Ей  ваших  чувств  никогда  не  понять
 Вот  и теперь,  углубляясь  в  размышления,  он  мыслил:  "Бытовое  разложение,   всякий  половой  разврат  и  ещё  пьянство  являются  источником  почти  всех  семейных  драм  и  трагедий,  и  с  ними  надо  бороться всеми  средствами.  В  этом  главный  корень  причин  распада  семей  и  многочисленных  разводов".   С  этой  мыслью  он  решил  незамедлительно  сообщить  Райпрокурору  о  преступном  факте  Белкина  Ивана  и  заняться  в  какой-то  степени  политико-просветительской  работой  в  коммунах,  сельхозартелях  на  бытовые  темы,  а  главное  - усилить  политико - воспитательную  работу  среди  комсомольцев  и молодёжи  вообще. Его  беспокоило,  что  в  с/х  коммунах  "Серп  и  Молот"  и  "Новая  Жизнь"  имеются  факты  лёгкого,  непристойного  поведения  отдельных  девушек.  В  Рождественской сельхозартели  ходит  слух  о  том,  что  родные  брат  и  сестра  Чудиковы  сожительствуют  и  поэтому  он  не  женится,  а  она  не  выходит  замуж.  Правда  это  или  нет -  трудно  судить,  но  такие  слухи  компрометировали  бытовой  уклад  колхозов  и  подрывали  коллективизацию.    

      
                *   *   *

                Шли  годы,  бурные,  шумные,  быстротекущие.  И  мы,  устремлённые  вперёд  и  только  вперёд,  не  замечали  за  работой  на  великом  отрезке  социализма,  как  проносились  их  дни,  боевые,  весёлые  и  порой  грустные.  Разразившееся  небывалая  Великая   Отечественная  война  ещё  больше  захлестнула  нас.  И  мы  все  бурным  людским  потоком  устремились  на  разгром  врага,  всё  для  победы!  В  этот  тяжёлый  упорной  борьбе  с  ненавистным  врагом  мы  забывали  себя.  Михайлов  Сергей,  где  бы  не  находился,  имел  привычку  закапываться  в  работу  по  уши.  Тогда  он  про  всё  личное  забывал.  С  товарищами  по  прежней службе  переписку  не  вёл  и  теперь  не  знал,  живы  ли  они?   
                И     вдруг  он  получает  письмо  со  штампом:  Трускавец,  Львовской  области  30/Х  1967 года. На  конверте  незнакомый,  хорошо  грамотный,  но  плохо  разборчивый  почерк.  Открыл  письмо  и  обрадовался.  Пишет  товарищ  комсомольских  лет  Володя  Курилович,  который  37  лет  назад  сменял  его  на  посту  секретаря  райкома  комсомола.    
                "Дорогой  Сергей!
Этим  летом  отдыхал  в  Бабынено.  Встретились  с  Федором  Романовичем (брат  жены  Тарасова С.М.).  Неимоверно  был  рад,  когда  узнал  твой  адрес.  Вот  и  пишу,  пишу  из  санатория  Министерства  Обороны,  в  котором  с  23 Х  по  17/Х1  с.г.  прохожу  курс  лечения.  Жаль,  что  не  знал  твой  адрес,  и   в  прошлом  году  обязательно  побывал  бы -  ведь  находился  сравнительно  недалеко  -  в  Саках, а  на  экскурсии  бывал  в  Ялте  и  др.  городах  Крыма.
До  войны  работал  в  Восточной  Сибире,  куда  был  направлен  после  окончания  института.  С  1941 года  по  1961-й  год  служил  в  Советской  Армии,  учавствовал  на  фронтах  Великой  Отечественной  войны.  Сейчас - в  запасе,  на  военной  пенсии.  Одновременно  работаю  преподавателем  Истории  КПСС  на  Урале,  в  Свердловске,  в  институте.   
Вот  так  случилось,  что  праздник  буду  проводить  в  Трускавце, в  санатории.  Буду  рад  сюда  получить  весточку.  Пиши.  С  уважением  и  приветом  В.  Курилович"
                Тут  же.  незамедлительно,  Сергей  написал  ему  ответ: 
          "Здравствуй,  дорогой  Володя!
Твоё  письмо  читал  и  перечитывал  с  чувством  большой  радости.  Оно  мне  напомнило  нашу  бурную,  озабоченную  молодость,  наполненную  большими  делами  первых  пятилеток.  Современные  молодые  люди,  прочитав  эти  строки,  сказали  бы: "Фу!  Разве  это  молодость!  Сплошная  скука,  от  которой  несёт казёнщиной.  А  для  нас  с  Вами  это  была  боевая  красивая  молодость  и  большая  жизнь,  помноженная  на  энтузиазм  миллионов  строителей  социализма,  результатом  которой  есть  пятидесятилетние  успехи  советской  власти.  Об  этом  можно  вспомнить  и  говорить  бесконечно.
Бурная,  стремительная  жизнь  разбросала  нас  по  разным  краям.  Вот  так  мы  и  растерялись  по  дорогам  пятилеток  и  грозных  дней  войны.  Не  находишь  слов  выразить  чувства  желания  встретиться  и  поговорить  обо  всех  пережитых  днях,  поделиться  радостями,  высказать  наболевшее.
Володя,  дружище!  Будешь  в  нашем  благодатном  крае,  а  ты  обязательно  будешь!  Заезжай  ко  мне, буду  бесконечен  рад.
Несколько  слов  о  себе. После  работы  в  Бабынино,  с  1932 года,  по  воле  партии,  отчасти  по  своей  глупости,  как  я  теперь  расценил,  я  попал  на  службу  в  органы ОГПУ,   к  чему  у  меня, как  ты  знаешь,  не  было  помыслов  и  призвания.  И  вот  свыше  25 лет  проработал  в  органах  ОГПУ-НКВД -МГБ - МВД.  Эти  годы  для  меня  были  годами  тяжёлого  труда  и  борьбы.  Как  говорится,  был  всё  время  на  войне,  правда  не  всеми  видимой. За  этой, я  бы  сказал,  кошмарной  работой  забывал  себя,  свою  семью  и  для  себя  никогда  не  жил. В  Отечественную  войну  участвовал  на  Крымском  фронте  и  по  обороне  Кавказа.  В  Крыму  живу  с  1940  года - уже  оклематизировался  на  юге.   С  1958 года  работал  на  гражданке  в  разных  организациях,  а  сейчас,  во  уже  три  недели,  не  работаю -  нахожусь  на  отдыхе  по  старости.  Живу  середняком,  получаю  небольшую  пенсию.  Имею,  я  бы  сказал,  неплохую  квартиру  (домик -  особях)  в  курортном  поселке.  Около  него  сад,  виноград,  посаженный  нами.  Занимаюсь помаленьку  в  саду,  дышу  хорошим  морским  воздухом.  В  общем,  живём  неплохо.  Жил  бы  еще  лучше,  если  бы  не  омрачил  мою  старость  Никита.  Здоровье  моё  уже  неважное -  мне  бы  нужно  тоже  полечиться  в  Трускаце  желудок,  но  не  имею  возможности.
1967 год  для  меня  трижды  юбилейный:  50  лет  советской  власти,  40 лет  моей  работы  в  партии  и  60  лет  со  дня  рождения.  Есть  за  что  поднять  тост  в  Великий  Праздник  Октября!    Желаю  вам  от  души  радостно,  в  хорошем  настроении  встретить  и  провести  праздник!  Привет  от  моей  супруги  Анны  Романовны.  С  глубоким  уважением  и  приветом  Сергей".
                Больше  месяца  не  было  письма  от  Владимира  Тимофеевича.  Сергей  ждал  каждый  день  ответа.  Хотелось  больше,  подробней  знать  о  его  жизни  и  работе  за  те  37  лет,  которые  прошли  после  разлуки.  Чем  он,  комсомолец  двадцатых  годов,  теперь  живёт,  что  его  больше  всего  волнует -  интересовало  Сергея.  И  вот  долгожданное  письмо:
         "Добрый  день,  дорогой  Сергей  Михайлович!
День  за  днём,  месяц  за  месяцем  не  идут,  а  бегут  годы.  Тебе, говоришь,  уже  минуло  60,  а  мне  через  6  месяцев  и  8  дней  будет  столько  же  лет.  Ну,  чтож,  надо  считать,  что  половина  жизни  прожита,  если  судить  по  прогнозам  прогрессивной  медицины.  Впрочем,  время  покажет.  А  ведь  время  работает  на  нас,  на  людей,  их  благополучие  и  счастье.  Мы  можем  гордиться,  что  это  время  прожили  не  зря.  Мы  можем  гордиться  тем,  что  лучшие  годы  и  силы  отдали  пионерам,  комсомолу,  партии,  своей  Родине,  народу.  И  не  нам,  несмотря  на  все  невзгоды,  какие  были  и  какие  могут  ещё  быть,  впадать  в  уныние. Будем,  как  прежде  молоды,  если  не  физически,  так  духовно.  Верю,  что  идейный  закал,  полученный  в  двадцатые - тридцатые,  да  и  сороковые  годы,  останутся  до  конца  нашей  быстротекущей  жизни.  Ни  Никита,  никто - либо  другой -  ничто  не   должно  омрачать  нас.    Мы,  ведь,  были,  есть  и  всегда  будем  большевиками,  ленинцами,  хотя  и  масштаба  низшего  звена.  Дело,  в  конечном  счёте,  не  в  масштабах,  а  в  деле,  а  дело  мы  делали  нужное,  благородное,  партийное,  и  Родина  в  своё  время  оценит  это.  А  сейчас  нужно  в  меру  своих  сил  и  способностей  по -  прежнему  трудиться,  показывая  пример  вдохновения  и  патриотизма.   Такой  пример  нужен  прежде  современной  молодёжи.  Согласен,  что  нынче  пошла  не  та  молодежь.  Если  говорить  вообще,  то  эта  современная  молодёжь  -  в  основе  своей -  умная,  более  образованная  и  способная.  Но  ей  не  хватает  закалки.  Помехой  в  её  воспитании  были  многие  отрицательные  явления,  так  называемого  выдуманного  подхалимами  "великого  хрущёвского  ненастья".  Но  это  теперь  -  прошлое.  А  нам  надо  смотреть  в  будущее,  а  будущее -  лучше  и  лучше.  В  этом           нас  убеждает  каждый  день  жития -  бытия.  Ну,  кажется,  хватит  о  политике.  Отрадно,  что  эта  политика  идёт  по Марксу  -  по  Ленину,  и,  несомненно,  весь  последующий  период   ХХ   века  пройдёт  под  знаменем  и  с  победами  марксиско - лениских  идей.
       Твоё  письмо  я  получил  перед  самым  выездом  из  Трускавца.  Ждал  и,  откровенно  говоря,  потерял  надежду.  И  вдруг  передают  конверт,  на  котором  сразу  узнал  знакомый,  по - прежнему  художественно - красивый  почерк.  Читал  с  увлечением  и  величайшим  удовлетворением,  идя  по  коридору,  не  замечая  навстречу  идущих.  Ещё  бы!  Ведь письмо  от  боевого  товарища -  коммуниста,  комсомольца  энтузиаста  трудных  лет  борьбы  с  кулачеством,  за  колхозы  со  всякого  рода  оппортунистическими  извращениями  на  селе,  от  товарища,  о  котором  у  меня,  если  говорить,  не  кривя  душой,  остались  самые  наилучшие  воспоминания,  от  человека,  с  которым  расстался  36  лет  тому  назад.  По  стилю,  по  логике  содержания  письма  увидел  прежнего  задорного,  прямого,  кипучего  в  работе  комсомольца.  60  твоих  лет,  мне  кажется,  мало  что  изменили  в  характере.  Самое  главное  в  нём,  как  думаешь,  осталось  и  теперь -  это  энтузиазм,  молодость  духа,  оптимизм.  От  души  рад  этому.  Но,  вот,  подлечиться  тебе  нужно.  Обязательно  нужно  побывать  в  Трускавце,  если  по  этому  профилю  рекомендуется  лечение.  Я  получил  путёвку  по  линии  военного  ведомства,  как  офицер  запаса.  У  тебя  не  меньше,  а  ещё  больше  прав   на  курортно-  санаторное  лечение.  40  лет  активной  работы  в  партии,  да  ещё  плюс  несколько  лет  в  комсомоле,  да  ещё  много  других  плюсов (самые  трудные  годы  войны) -  всё  это  говорит  в  твою  пользу.  Надо  не  скромничать,  а  просить  путёвку.  Если  не  военвед,  так  профсоюз  или  райком  партии  обязательно  поддержат.  Я  подлечился,  думается,  капитально.  Во  всяком  случае,  чувствую  себя  значительно  лучше.  По  приезду  в  Свердловск  на  второй  день  вышел  на  работу.  Работа  со  студентами.  И  мне,  кажется,  союз  с  ними  неплохой.  Они  во  время  занятий,  с  затаённым  дыханием  слушают  эпизоды  из  работы  Бабынинской  волости,  а  потом  в  этом  районе,  в  калужском  укоме  комсомола,  о  том,  как  практически  проводилась  коллективизация,  ликвидация  кулачества  как  класса  на  базе  сплошной  коллективизации,  а  затем  эпизоды  из  подвига  Великой  отечественной  войны,  да  и  многие  другие.  Нынешние  парни  и  девушки  не  видели  ни  капиталистов,  ни  жандармов,  ни  кулаков,  ни  других  классовых  врагов.  Они  не  знали  тех  трудностей,  какие  переживали  мы.    Поэтому  многое  для  них  кажется  чем - то очень  далёким,  а  иногда  воспринимается  с  такой  лёгкостью,  что  приходится  удивляться.  Но  удивляться  много  не  приходится:  ведь  бытие  нынешней  молодёжи  не  то,  что  было  в  наше  время.  Когда  потребуется  в  грозный  час  Родины,  если  этот  грозный  час  повторится  когда - либо (лучше бы  был  мир),  наша  молодёжь,  несомненно,  окажется  на  высоте,  не  ударит  в  грязь  лицом.  Извини,  что  задержал  ответ...  После  приезда  из  Трускавца  сразу  начал  работу,  а  её  много.  К  тому  же  она  общественная.  Готовимся  к отчетно-выборному  партсобранию.  Много  надо  было  делать.  Партопрос  у  нас - 3  семинара  теоретических,  отчетно-выборное   комсомольское  собрание  (600  чл.  ВЛКСМ),  Стенгазета  и  др.  заботы.  Да  и  подготовки  к  занятиям.  Пока  тяну.  Нам  не  привыкать.  Закалка  осталась  ещё  с  давних  пор.  Ходим  же  мы  пешком  в  Мещёвск  на  пленумы  укома  комсомола?   Ходили  ведь  из  Бабынино  туда  40  км.  Это  тебе  хорошо  известно.  Самые  добрые,  самые  наилучшие  пожелания,  Сергей  Михайлович  и  Анна  Романовна!  Будьте  здоровы  и  счастливы!  Заканчиваю  письмо - пора  отдыхать.  Отдых  сегодня  закону - Конституции:  сегодня  5 -го  декабря -  день  славной  Конституции  СССР.  Буду  рад  твоим,  дорогой  Сергей,  письмам.  Привет  семье.  В.  Курилович"
              "Одного  поле  ягода...  Вот  он,  какой  комсомолец  двадцатых- тридцатых  годов!  Типичный".  -  Проговорил  про  себя  Сергей,  прочитав  письмо  друга.   Потом,  погрузившись  в  раздумье,  он  размышлял:  "Да,  только  такие  люди,  как  комсомольцы  тех  годов,  подобно  революционерам  и  прошедшим  сквозь  бурные и  грозные  годы  Гражданской  войны,  идейно  закалённые  в  борьбе  со  всякого  рода  врагами  советской  власти  и  трудностями,  сильные  духом  патриотизма,  в неимоверно  тяжёлых  условиях,  при  капиталистическим  окружении,  смогли  восстановить  разрушенное  народного  хозяйство,  индустриализовать  и  коллективизировать  сельское  хозяйство  страны  и  одержать  победу  над  коварным  врагом - германским  фашизмом  и  японским  милитаризмом  в  Великой  Отечественной  войне.  Люди  до  мозга  костей  преданные  делу  революции,  верные  своей  Родине, надежные,  скромные,  настоящие  большевики - ленинцы.  Это  они,  прошедшие  ускоренную  подготовку,  составляли  армию  специалистов  и  руководящих  работников  промышленности  и  сельского  хозяйства.  Эти  они  являлись  основным  твёрдым  ядром  кадров  партийных,  советских  комсомольских  и  профсоюзных  работников  и  командного состава  Советской  Армии  и  Флота.  Когортой  крепко  сплочённой  вокруг  ленинского  ЦК  КПСС. 
                Таким  был  и  Сергей  Михайлов.  Выступая  на  партийных  и  общих  собраниях  рабочих  и  служащих  коллективов  он  говорил:  "Я  не  умоляю значений  лекций  и  докладов,  но  самым  лучшим методом   воспитания  молодёжи,  да  и  не  только  молодёжи,  является  комсомольская,  пртфсоюзная,  советская  и  другая  общественная  работа.  Это  настоящая,  верная  школа  политического  воспитания  масс.  В  этом  деле  ни  какие  лекции  не  помогут  так,  как  общественная  работа.  До  чего  у  нас  дошло,  товарищи,  что  все  собрания,  заседания,  занятия,  выпуск  стенгазеты  проводятся  только  в  рабочее  время,  а  если  собираем  вне  рабочего  времени  никто  не  приходит.  Почему  на  собраниях  молчат,  как  вы  думаете?  А  потому,  что  они  в  общественной работе  не  участвуют,  и  им  нечего  говорить -  они  стали  равнодушны  ко  всему  и  ничего  не  хотят  делать  бесплатно". 
                Однажды  один  молодой  коммунист,  работник  культуркома,  сказал:
   -  Теперь,  Сергей  Михайлович,  дураков  нет,  чтобы  лекции  и  доклады  бесплатно  читать!      
   -   А  как  же  мы  раньше  лекции  и  доклады,  и  всю  общественную  работу  делали  бесплатно,  да  ещё  ходили  пешком  десятки  километров, - сказал   Сергей  ему,  а  он    заявил: 
    -  Прошли  те  времена!  Сергей  Михайлович!
    -  Это,  товарищи,  плохо, очень  плохо.  Нас,  коммунистов,  это  должно  беспокоить.  Вот   выдержка  из  статьи  корреспондента  из  "Известий"  Миндубаева,  который  очень  метко  выразил  мысль  по  этому  поводу: "...Мир  станет  много  беднее,  если  вдруг  исчезнет  в  нас  потребность  делать  добро, за  которое  не  платят рублём ..."   
Сергей  возмущался,  когда  на  партсобрании  докладывали,  что  комсомольцы  не  ходят  на  политзанятия,  что  комсомольские  собрания  проходят  очень  редко  и  с  большим  трудом,  членские  взносы  не  платят  по  полгода.
    -  Что  вы  возмущаетесь,  Сергей  Михайлович?  Вы  думаете  это  только  у  нас,  теперь  везде  так,  -  бросил  реплику  начальник  связи -  коммунист  Поспелов.      
    -  Я  знаю,  что  это  не  только  в  нашей  организации.  Такую  пассивность  комсомольцев  я  встречал  и  в  автопарке,  в  доме  отдыха,  быткомбинате,  где  также  комсомольцев  чуть - ли  не  на  канате  притягивали  на  собрания.  Я  не  знаю  ни  одной  комсомольской  организации  в  нашем  районе,  чтобы  активно,  хорошо  работала.  Не  слышал  ни  об  одном  комсомольце,  которого  бы  знали  в  районе,  как  активного,  примерного  комсомольца,  организатора  молодёжи  или  передовика  в  общественном  деле.   Что  это  за  комсомольцы,  которых  чуть - ли  не   насильно  собирают  и  свозят  на  районную  комсомольскую  конференцию,  пленум  РК  или  на  какое-нибудь  районное  совещание,  председатели  колхозов  и  директора  совхозов   по  звонкам  райкома  партии?  Как  же  не  возмущаться!  Это  не  только  удивляет,  но  глубины  души  беспокоит  и  волнует.
    -  Сергей  Михайлович  возмущается  тем,  что  нынешние  комсомольцы  пассивные,  аполитичны  и  плохо,  не  так  как  работали  комсомольцы  раньше.  Мы,  товарищи,  говоря  об  этом,  не  учитываем,  что  раньше - это  было  время  близкое  к  революции  и  тогда  всё  было  ново,  интересно,  романтично.  Молодёжь  на  всё  откликалась  быстро,  шла  с  большим  желанием  и  принимала  активное  участие  во  всех  общественных  делах.  А  сейчас  она  расплылась  в  повседневной  будничной  работе,  ей  всё  это  давно  не  ново. Нынешняя  молодёжь  грамотная,  она  прошла  политграмоту  ещё  в  школе  и  поэтому  она  не  ходит  на  комсомольские  политзанятия  и  нам  не  стоит  этим  возмущаться,  -  высказал  с  исключительным  спокойствием  и  равнодушием  коммунист  Поспелов.
                Поднятый  вопрос  о  работе  комсомольской  организации  вызвал  горячие  суждения.
    -  Что  вы  не  говорите,  товарищи,  а  молодёжь  нынче  не  та!  Нет  у  неё  того  энтузиазма  и  патриотизма,  что  были  у  нас   старых  комсомольцев,  -  высказала  член  партии  Марочкина. -  Мне  было  17-лет,  а  я  в  1930  году  за  30  верст  ходила  из  г.  Керчи  в  д.  Тышлыяр  и  по  поручению  комсомольской  организации  вела  там  работу  по  коллективизации.  Была  только  одна  девушка  среди  ребят  той  комсомольской  ячейки.  Да  ещё  тогда  кулачьё  нас  преследовало  на  каждом  шагу.  А  сейчас,  здесь  на  месте,  не  дозовусь  комсомольцев  на  политзанятия.  Приду  проводить  занятия,  а  их  нет  никого;  посижу,  посижу  одна,  как  дурочка,  иду  по  цехам  собирать  их.  Спрашиваю:  вы,  почему  не  идёте  на  занятия?  А  они - одна  говорит  "Некогда,  надо  после  работы  поскорей  домой  бежать -  дела  есть".  Другая; - "А  что  там,  хорошего - то? - о выполнение  плана.   На  работе о  выполнении  плана,  на  собраниях  о  выполнении  плана  и  на  политзанятиях  тоже  самое".  А  третья - "Не  желаю - говорит- быть  в  комсомоле - зря  членские  взносы  платить.  Я  об  этом  говорила ещё  тогда,  когда  меня  записывали  в  комсомол".
           Вы  же  аккуратно  бываете  на  занятиях  по  техминимуму!  Так почему - бы  вам   не  посещать  и  политзанятия? -  говорю  я  им,  а  они  отвечают:  "По  техминимому  занятия  бывают  в  рабочее  время,  и  это  обязательно  по  приказу  начальника -  за  это  мы  зарплату  получаем. Попробуй  не  посещать  занятия   -  нас  лишают  премии!  А  политзанятия  не  обязательны  для  нас."  Этого  они  хорошо  усвоили.  Я,  товарищи,  должна  сказать,  что  в  нашей  комсомольской  организации  нет  никакой  дисциплины.  Они  в  комсомоле  только  числятся  и  ничего  их  не  обязывает...  У  наших  комсомолок  только  одно  на  уме - наряды,  танцульки  и  ребята,  а  парни  комсомольцы  частенько  заглядывают  в  бутылку  и  никто  их  не  осуждает.
    -  Теперь  везде  так! - кто-то  крикнул  с  места.
    -  По-видимому  так.  Я  частенько  дежурю  в  парткабинете,  когда  приходят - руководители  комсомольских  политкружков,  и  они  тоже  на  это  жалуются, - продолжила  коммунистка  Марочкина -  и  заметьте,  товарищи,  такое  положение  в  комсомоле  стало,  а  последнее  время,  с  хрущёвских  времён.  А  ведь  совсем  недавно,  в  Великую  Отечественную  войну,  какой  был  патриотизм  в  комсомоле!  Разве  можно  забыть  боевых  подвигов  героев  комсомольцев:  Матросова,  Гастелло,  Зою  Космодемьянскую,  Лизы  Чайкиной,  краснодонцев,  панфиловцев  и  многих,  многих  других,  отдавших  свою  жизнь  за  Родину,  за  счастье  советского  народа! 
    -  Сколько  нас,  девушек  участвовало  в  Великой  Отечественной  войне  и  большинство  из  нас  шли  в  советскую  армию  добровольно!  Это  были  комсомольцы  сороковых  годов, -  высказала  коммунистка  Новичкова -  а  теперь  смотришь  на  наших  комсомольцев  и  думаешь  с  тоской:  разве  это  комсомольцы,  когда  их  чуть-ли  не  насильно  затаскиваешь  на  комсомольское  собрание?  В  народной  дружине  состоят  только  по  приказу  начальника,  а  дежурить - то  приходится  им  всего  1-2 раза  в  году,  да  и  то  они  стараются  не  надевать  нарукавные  повязки -  видите  ли  им  стыдно  с  ними  ходить  по  городу!  Я,  как  вы  знаете,  работаю  в  союзпечати,  заходят  иногда  к  нам  комсомолки  наши  и  что  их  интересует?  - Нет  ли  книжки  про  шпионаж,  дедетективчика  или  чего - нибудь  про  любовь.  Других  книжек  они  не  читают.  На  "Комсомольскую  правду"  подписываться  не  хотят.  А  если  кого  и  подпишешь,  то  со  скандалом.  В  то  время  как  старички -  пенсионеры  просят  подписать  их  на  "Комсомолку",  и  с  удовольствием  читают.  Не  странно  ли  это!  Как  вы  думаете,  товарищи,  продолжала  говорить  Новичкова  с возмущением. - Мы  вот  сейчас  здесь  на  собрании говорим,  возмущаемся,  критикуем   комсомольцев - это,  товарищи,  критикуем  сами  себя  за  то,  что  плохо  руководим  комсомолом,  плохо  работаем  с  комсомольцами.  Нам  надо,  товарищи,  не  только  возмущаться,  а  больше  заниматься  комсомолом,  сказала  она   и закончила  своё  выступление.
    -  С  вашего  разрешения,  товарищи,  я  хотел  бы  выступить  вторично  и  высказать  некоторые  недосказанные  мною  мысли,  -  сказал  Михайлов,  в  чём  ему  отказано  не  было,  Никто  не  отрицает,  что  современная  молодёжь,  мало  сказать,  грамотная,  образованная.  Теперь  редко  встретишь  молодого  человека  или  девушку,  которые  бы  не  имела  среднего  образования.  Но  образование  и  сознание  две  вещи  разные.  Казалось  бы,  чем  больше  образование,  тем  выше  должно  быть  сознание  у  человека,  но  это  не  всегда  так  бывает.  Можно  окончить  два  института,  быть,  как  говорят,  образованным  человеком,  но  в,  то,  же  время  оставаться  невеждой,  хамом,  стяжателем,  хапугой,  пошляком,  карьеристом,  бюрократом,  пьяницей,  вообще  человеком,  не  обладающим  коммунистическим  сознанием,  человеком  безнравственным,  а  подчас  просто  морально  разложившимся. 
        Говорят,  что  наша  современная  молодёжь  умная,  но  ей  не  хватает  идеологической  закалки.  Это - да!   Но  где  ей  закаляться!  Трудностей  она  не  переживали,  нужды  не  знала,  Никаких  врагов  не  видела,  живёт  в  достатке,  питается  сладко.  Папы  и  мамы  ни  в  чём   ей  не  отказывают,  за  всё  по  головке  гладят,  во  всём  ублажают.   В  школу  идёт -  не  в  школьной  форме - туфли  на  высокой  платформе,  платье  кримпленовое  мини,  с  распущенными  волосами,  как  у  пуделя,  брови  подведённые,  накрашенная,  напудренная,   серёжки  блестящие,  что  кольца   висят  в  ушах,  обязательно  часы  у  всех  на  руках.  А  парни  идут  все  косматые,  с  длинными  нечесаными  волосами,  как  у  попов, туфли  джимми  и  в  штанах  дудочках -  узких,  тоже  мини.  Идут  и  папиросы  раскуривают,  что  парни,  что  девушки  и  обязательно  у  каждого  министерский  портфель  в  руках.
           В  школе  с  ними  поступают  не  строго.  Хочешь  хорошо  учись,  а  хочешь  плохо -  всё  равно  в  следующий  класс  переведут.  А  пройдёшь  все  десять -  не  оставят  в  школе - выпустят.  За  поведением  их  на  улицах  учителя  не  следят,  видят,  что  курят  или  хулиганят  - не  одёргивают.  А  вечером  они  допоздна  на  танцах  вертятся,  вместе  фуги - муги  вытанцовывают  и  задницами  трясут.  Где  она  может  получить  воспитание?  На  этих  танцах!  На  собраниях,  где  на  повестке  дня  ставятся  вопросы  о  танцах  и  моде!  Или  на  политзанятиях,  где  только  экономику  изучают -  как  план  выполнят,  да  премии  получать,  а  о  марксизме - ленинизме  или  истории  партии  ни  слова - чистейший  экономизм! 
             Будучи  секретарём  парторганизации,  как - то  раз,  прихожу  я  на  комсомольское  собрание,  смотрю,  почти  все  комсомольцев  сборе,  оказывается,  присутствует  секретарь  райкома  ВЛКСМ  (дивчина - фамилию  забыл)   и  ставит  вопрос  на  повестку  дня  "О  новой  моде  в  современных  танцах".  Я  думал  с  точки  зрения  осуждения  извращения  в  этом,  а  оказывается  разговор  шёл  об  умении  танцевать  "Свифт"  и  подобное  им,  об удобстве  ношения  летней  лёгкой  одежды - шортах,  юбках  и  платьях  мини  и  тому  подобном.  Я  стал  возражать  и  говорю:  "Вы  бы  лучше  поставили  вопрос,  как  наши  комсомольцы  участвуют  в  соцсоревновании,  как  танцевать  они  и  без  этого  знают.  Секретарь  райкома  вскрысилась  на  меня  и  заявляет:  "Вы  от  жизни  отстали!  У  вас  нет  чувства  нового -  догматик  вы!"
              Откуда  такие  веяния,  как  вы  думаете,  товарищи?  С  Запада  проникают,  хочешь,  не  хочешь,  а  они  лезут  во  все  щели.  Буржуазные  социологи,  идеологи,  всевозможные  бумагомаратели  и  дельцы  от  дипломатии  всеми  путями  и  средствами  пытаются  затаскивать  к  нам  и  насаждать  у  нас  буржуазную  идеологию.  А  это  не  что  иное,  как  диверсия,  и,  я  бы  сказал,  опасная,  товарищи.  Тем  более  у  нас  сейчас  широко  ворота  открыты,  через  которые  легко  проносить  и  провозить  эту  буржуазную  идеологию;  миллионы  туристов,  сотни  журналистов,  тысячи  учащихся  вузов,  всевозможные  делегации,  представители  деловых  кругов  и прочих,  прочих,  всяких  тузов  каждый  день  нашу  страну  наводняют  и  по  нашим  просторам  свободно  гуляют.  А  сколько  наших  людей  за  границей  бывает,  где  они  мелкобуржуазных  примеров  набираются! 
              Вот  откуда  наша  молодёжь  заражается  и  откуда  перерождение  её  начинается.  Говоря  об  этом,  невольно  мне  такие  факты  вспоминаются:  когда  я  работал  в  киоске  "Союзпечати"  часто наблюдал,  как  пацаны  лет  по  15-16  часами  слонялись  у  киосков  и  клянчили,  чтобы  им  оставили  чехословацкий  журнал  фото-журнал (стоил  он  2  рубля),  только  потому,  что  в  нём  были  снимки  голых  женщин.  Журнал  ГДР  на  русском  языке  расхватывали  из-за  того,  что  в  нём  печатались  снимки  мужчин  и  женщин,  сидящих  вместе  на  пляже,  среди  них  и  дети.  А  шорты  сперва  к  нам  завезли  откуда?  Из  ГДР.  А  наши-то  учёные  и  журналисты  пишут  статьи  на  сексуальные  темы,  о  половом  развращении.  Не  случайно  возмущаются  наши  советские  люди,  когда  разгуливают  по  городу  в  одних  трусах или  шортах отдыхающие.
             Мне  пришлось  быть  свидетелем  проходившей  сцене  на  улице  в  Уютном,  когда  женщина  забрасывали  грязью  бессовестно  разгуливающих,  раздевших  догола  молодых  женщин,  и  приговаривали:  "Вот  вам  бесстыдницы,  нахалки  бессовестные!  Ишь  до  чего  набрались  нахальства,  ходят  голыми,  наших  детей  развращают".
Недавно  я  находился  на  лечении  в  больнице  и  к  моему  удивлению,  я  там  видел  и  слышал  такое,  что  трудно  поверить.  Девчонки - школьницы  стоят  в  очереди  на  аборты.  Одну  из  них  на  приёме  спрашивают:
    -  Сколько  вам  лет?
    -  Пятнадцать.   Говорят  ей:
    -  Пусть  ваша  мама с  тобой  придёт.   А  она  как  закричит  на  медработника  как  разгульная  девка
    -  А  причём  тут  мать!  Вы  же  не  матери  будете  делать  аборт,  а  мне.
Другой  случай:  девчонку  15  лет  пришли  наведать  группа  школьниц  13-15  лет  и  они  её  уговаривают: "Ты  не  бойся,  ничего  страшного  нет,  девочки  наши  уже  делали  аборты".  Или  вот  ещё  дочка  нашей  знакомой  Г.  Наташа  12 - лет  приходит  из  школы  и  у  своей  мамы  спрашивает:
    -  Мам,  а  что  такое  обороты  или  аборты? 
    -  А  где  ты  об  этом  слышала?
    -  Я  слышала  в  школе  девочки  об  этом  разговаривали,  и  что  кто - то  из  них  уже  делал  аборты,-  ответила  Наташа.
Значит  это,  товарищи,  не  единичные  случаи.  Да,  что  говорить  об  этом!  Дочка  же  судьи,  Марии  Лазаревны  родила  в  8 -классе.  Вот  вам  и  результаты  безнравственности.  Разве  это  не  распущенность.  А  всё  начинается  на  первый  взгляд  с  безобидных  шортов  и  платьев  мини.  Таковы  контрасты  нашей  действительности  в  настоящее  время.  Некоторые  товарищи  говорят,  что  наши  комсомольцы,  наша  молодёжь  сейчас  пассивна  к  общественной  комсомольской  работе  потому,  что  им  всё  это  давно  известно,  знакомо и  неинтересно,  а  раньше  молодёжь   была  активна  потому,  что  она  была  ближе  к  революции,  её  всё  интересовало,  её  захватывали сами  события  тех  лет.  Такое  понятие  неверно.  Строительство  коммунизма  разве  не  продолжение  революции?  Строительство  БАМ  разве  не  тот  же  Комсомольск  на  Амуре?
            Если  в  1929  году  на  фабриках  и  заводах  комсомольцы  были  застрельщиками  социалистического  соревнования,  то  и  теперь  в  неменьшей  степени  они  могут  быть  организаторами  и  передовиками  этого  важного  мероприятия.  А  борьба  за  качество  продуктов  разве  нельзя  организовать  в  нашем  курортном  посёлке,  на  хорошее  культурное  обслуживание  отдыхающих  в  системе  торговли,  общественного  питания,  медицинского  и  бытового  обслуживания.  Или  поход  за  образцовый,  культурный  порядок  в  посёлке  по  примеру  других  посёлков  и  городов,  по  примеру  начатого  движения,  школьной  молодёжи  костромской   области за  поход  на  работу  в  колхозы  и  совхозы.  Разве  нельзя  организовать,  чтобы  комсомольские  собрания,  слёты  передовиков,  собрания  несоюзной  молодёжи проводились  интересно  и  весело,  с  песнями,  гармошкой,  баянами? 
             Всё  можно  организовать  и  сделать,  товарищи.  Дело  только  за  организаторами,  вожаками,  застрельщиками  из  комсомольского  актива,  а  они  будут  тогда  и  везде,  когда  в  комсомол  будет  приниматься  действительно  передовая  молодёжь,  желающая  работать  в  комсомоле,  а  не  как  по  вербовке  на  работу  и  тогда,  когда  будут  хорошее  партийное  руководство,  товарищи,  мы  не  должны  зазывать.  Что  главное  в  работе  комсомольской  организации - это  партийное  руководство. О  том,  чтобы  наша  комсомольская  организация  работала,  прежде  всего,  должны  позаботиться  секретарь  партийные  организации,  руководители  цехов, начальники  цехов. Не  обосабливаться,  не отгораживаться  от  комсомольцев,  а  вместе  с  ними  общаться  и  проводить  работу  на  производстве  и  в  общественных  местах,  чтобы  они,  выделив  лицо  настоящих  старших  товарищей.   
               Выварившись  в  котле  комсомола  и  прошедший  большую  школу  партийной  и  общественной  работы,  у  Сергея  Михайлова  сформировался  устойчивый  характер  человека  высокого  коммунистического  сознания,  в  основе  которого  заложены  преданность  делу  коммунистической  партии  и  Родине,  честность,  правдивость,  моральная  выдержка,  добросовестное  отношение  к  труду  и  выполнению  служебного  партийного  долга.   Ни  какие  жизненные  невзгоды,  ни  болезнь  последних  лет,  ни  преклонный  возраст,  ни  проявленная  к  нему  несправедливость  и  ничто  другое  не  изменили  в  его  характере,  не  поколебало  его  коммунистического  мировоззрения  и  принципиальности.  Он  был  оптимистически  настроен,  всегда  интересовался,  что  где  строится,  создаётся,  радовался  всему  положительному,  хорошему,  что  происходило    в  общественной  жизни  страны.
               Вместе  с  этим  он  был  полон  ненависти  к  врагам,  всевозможным  жуликам,  хапугам,  стяжателям,  тунеядцам,  хамам  и  пр.  пр.  земной  гадости  и  всякое  проявление  их,  его  постоянно  возмущало  и  нервировало.  Вот  и  сегодня  идя  с  партийного  собрания,  он  был  взволнован,  ругал  сам  себя  в  том,  что  не  сдержался  и  активно  выступал  на  собрании.  Мог  оставаться  равнодушным   ко  всему  тому,  что  он  услышал  на  партсобрании  о  пассивном  отношении  к  общественной  работе  комсомольцев.  В  своём  мышлении  и  раздумье  он   возвращался  на  50  лет  назад,  заглядывая  в  будущее коммунизма.  Удивлялся  тому,  что  он  руководил  комсомолом  и  не  был  молодым  и  не  заметил,  как  прошла  юность,  которую  ему  не  довелось  видеть  за  большой  кропотливой  работой  на  стройке  социализма.  Не  случайно,  как  то  по  приезду  в  Крым,  вспоминая,  как  сегодня,  о  своём  прошлом,  он  писал:
             "Стою  я  у  моря  глубокого,
              У  ног  моих  бьётся  волна.
              Я  вспомнил  о  прошлом  далёком -
              О жизни,  что  горем  полна.
              Я  вспомнил  кошмарное  детство,
              В  дырявых  лаптях  с  сумой  за  плечами.
              Я  испытал  с  малолетства
              Голод  и  холод  морозной  ночи.
              Море привольное,  море  шумливое
              Разве  оно  может  понять,
              Что  было  детство  моё  не  красивое,
              А  юность  я  не  смог  увидать!
Перебрав  в  памяти  известные  ему  мероприятия  партии  и  советского  правительства,  принятые  за  последнее  время,  по  работе  среди  молодежи  и  проводимые  в  комсомоле,  такие  как  образование  подготовительных  курсов  при  ВУЗ-ах  и  приёме  на  них  по  путёвкам  предприятий,  совхозов  и  колхозов.  По  физкультуре  и  спорту,  создание  студенческих  строительных отрядов,  по  производственному  обучению  учащихся  средних  школ,  организации  походов  по  местам  боевой  и  революционной  славы.  Распространяли  среди  школьной  молодёжи  в  деревне   поход  на  работу  в  сельское  хозяйство,  после  окончания  средней  школы  и  др.  Михайлов  душевно  успокоится,  как  бы  сбросив  с  себя  все  треволнения  навеянные  обсуждением  на  только  что  прошедшем  партийном  собрании  вопроса  об  отрицательных  явлениях  в  комсомольской  организации,  придя  домой,  спокойно  уснул.  На  другой  день, утром  жена  сказала:
    -  Вчера  на  собрании  ты всё  же  поактивничал,  как  я  заметила.
    -  Было  малость,  признался  Сергей - А  знаешь  ли  ты,  что  мне  легче  стало,  после  того  как  я  высказал  всё  то,  что  давно  собирался  высказать.  Не  мог - же  я  сидеть  и  равнодушно  молчать  при  обсуждении  такого  злободневного  вопроса,  как  имеющихся  в  настоящее  время недостатках  в  работе  комсомола  и  о  коммунистическом  воспитании  нашей  молодёжи.  Мне  ведь  это  близкое,  родное,  нужное.  Оно  впиталось  в  нашу  кровь  и  прочно  засело  в  вашем  мозгу.  Мы  комсомольцы  двадцатых,  тридцатых,  да  и  сороковых  годов  со  своим  житейским  опытом  являемся  живой,  ходячей  книгой  "О  том,  как  формируется  и  закаляется  человек"  и  что  в  ней  написано  должны  прочесть  и  знать  современные  комсомольцы  и  вся  молодёжь -  наша  смена.  Говоря  об  этом,  на  лице  его  было  заметно  довольство,  и  оно  расплывалось  в  радостной  улыбке.      
                *      *       *
       Тарасов  Степан  Михайлович  не  закончил  свои  воспоминания,  но  оставил  план  продолжения  своего  повествования  до  1934  года.
    1.  Женитьба 
    2.  Выходы  из  колхозов  весной  1932 года
     3. Снятие  151 персон  в  ОГПУ,  с работы  председателя  РИКа  Костяева,  секретаря  РК   Кошелева  и  председателя  РКС  Михайлова.
     4.  Издевательства  нового  секретаря  РК  ВКП (б)  Болоткова.
     5.  Отъезд  Кошелева, Костяева  и  Михайлова  на  другую  работу.
      6.  Самоубийство  Кошелева
                Часть  2- я
      1.  На  приёме  в  ОК  ОГПУ впервый  раз.  Назначение.
      2.  Приезд  в  Воскресенск (первые  впечатления).
       3. Приезд в Бабынино  за  Анной  Романовной (женой)  и  разговор  с  Болотниковым.
       4.  Клоповник  в Неверове.
       5.   Обстановка  в  которой  начинал  работать ( смена  начальников  и  сотрудников).
       6.   Жаркое  лето  и  лесные  пожары   1932  года.
       7.  Первые  шаги  в  работе:
а)  Забастовка  на  цемстрое  и  разоблачение  молодёжной  кулацкой  группы.
б)  Пожар  на  азбоцементном  заводе
в)  Закон  от  7. 08.  1932  года  и  разоблачение  расхитителей  хлеба  на  хлебозаводе  химкомбината.
г)  Разорение  "Вороньего  гнезда"  среди  грабарей  на  химкомбинате  (конный  двор).
д)  Нелегальное  кулацкое  сборище  в  гофманской  печи  на  кирпичном  заводе.  Забастовка  рабочих.  Приём  в  партию  кулаков  за  взятки  (д-р  Астахов  и  секретарь  парторганизации - перерожденцы)  Горбульский  показывает  своё  лицо.  Январский  пленум  ЦК  ВКП (б)  1933  г.
      8.  Награждение  Михайлова  часами  в  15-ю  годовщину  ОГПУ  (20/ Х11  1932 г).
      9.  Чистка  партии в  1933 году.  Секретарствование.  Поручение  РК  ВКП(б).  Выступление на  Воскресенском  руднике,  в связи с  возвращением челюскинцев(1934 г.)
      10.  Портрет  одного  из  руководителей  партии  и  правительства  в  уборной  с  ругательной  надписью.
       11.  Вредительство  и  диверсии  на  химкомбинате:
а)   Обвал  крыши  на  фосфорном  заводе.
б)   Поломка  шнеков  на  суперфосфатном  заводе