Плод Дьявола. Тель-Авивские Рассказы

(фрагмент из романа "Кратно Четырём")

На больничной койке, отвернувшись лицом к стене, лежит Ольга.
Тонкие, восковые в своей неподвижности пальцы застыли, смяв крахмал простыни.

Она почти не укрыта и взгляду Ника открыты заострившиеся лопатки, узловатые бугры позвоночника и решетка ребер, натянувшая бесцветную, в веснушках, кожу.
По слабым толчкам в синих прожилках вен можно догадаться, что в этом существе еще теплится жизнь…

Солнце скользит по тонкой шее, наполняет матовым свечением хрящики ушей, в тусклое золото окрашивает седину поредевших волос, кое-как перехваченных аптекарской резинкой.

Ник знает, что Ольга не повернется, не скажет ни слова. Он тоже будет молчать… Посидит немного и уйдет, бережно опустив на подушку, напротив ее глаз, принесенный цветок. Она не шелохнется, не вздохнет.
“Уже три месяца, — подумал Ник. — С того самого дня…”.

В тот майский день, один еврей-эфиоп зарезал другого еврея-русского.
Убитый оказался профессором физики, сокурсником Ольги по Университету.
Он работал на уборке улиц - этим поддерживал жену - безработного филолога и двоих детей - мальчика и девочку.
Увидев из окна кухни кровь на асфальте и безжизненное тело мужа,
филолог перерезала себе вены выше локтей - тем самым кухонным ножом, который был у нее в руках по поводу разделки «шабатней» курочки. Она скончалась до приезда «Моген Давид Адом».

В этот день, когда они вернулись с похорон… В тот черный майский день... они вернулись с похорон…

Они вернулись с похорон...
С незанавешенных окон
Струился тихий перезвон…
-Цикад?
- Но...
- Может быть, метели?

Они пришли и за стол сели.
Две пары детских глаз
На них глядели...
- Ну, как им объяснить:
“Осиротели”...

Не прикоснется
К детской колыбели
Отца иль матери рука,
- Что не сойти им никогда
С последней фотографии...
- На карусели?

А мы пришли. И за стол сели.
Как в жутком сне - осоловели.
И только Ольга ожила:
- Если б умела – прокляла!

Звякнуло о край стакана горлышко бутылки, выдаивая из себя горькую влагу.

- Евреи не справляют поминок, — сказал Эммануил.
- Замолчи, Эмик. Мы для них – не евреи...
- Это они для нас – «не евреи...»
- В каждом народе есть свои гении, свои дураки и свои убийцы. И мы один народ…
— Замолчите, замолчите! — вскричала Ольга. Румянец украсил ее просветлевшее лицо, спина выпрямилась.
— Кто-то же, создал это... когда от беспросветной жизни...Эх, и слово-то не подходит! Когда в жалком существовании один еврей поднимает нож на другого! Кому-то это выгодно!
— “Ведь если звезды зажигают - это кому-нибудь нужно!” — вставил Ромка.
— А ты заткнись со своими цитатами!
— Нет, в самом деле, ребята, — заговорила жена Генриха, — вы можете пройти с детской коляской по тротуарам в Иерусалиме? Только протиснувшись как-то сквозь стоящие на тротуаре машины! Или в Тель-Авиве?
— Да причем здесь это?
— А при том, — на ее глазах вновь выступили слезы, — каждая машина, стоящая на тротуаре, это психология личности!
— Ты что, философ?
— Едва ли найдется страна, конечно кроме любимой Эрец-Исраэль, где тротуары отданы машинам, а не людям! Здесь главное — не человек, а символ его богатства - машина!
— Да угомонись ты, в такой день... Тротуары, машины!
— Угомонись? Сам “угомонись”! Вчера меня с малышом чуть не сбила машина!
— На тротуаре, что ли?
— Дурак ты, Эммануил, хоть и числишься программистом!
— Шла я с шука, сами понимаете, в коляске - малый, все руки заняты кульками, а тут машин понаставили - не пройти! Ну, я и говорю одному такому, который весь в золоте...
— Сабре, что ли?
— Ага, сабре. Говорю так ласково: “Простите. Вы поставили машину на тротуаре. Чтобы вас обойти с коляской, мне надо выйти на проезжую часть. Нельзя ли как-то…”
— И все это ты говоришь ему на иврите?!
— Эммануил, Мара получила высший бал на экзамене по ивриту!
— И что, нашла работу?!
— Да, говорю ему на иврите, а ты думал?
— А он?
— А сабра ответил: “Мне так удобно! И моей машине!”
— А ты?
— Что “я”? Я, со своим тиночком в коляске, стала объезжать ЕГО и ЕГО машину. Естественно, мне пришлось сойти с тротуара на проезжую часть. Конечно, на меня тут же выскочила машина!

Мрачно глядящая в стакан Ольга, неожиданно вскочила и закричала:
— Ты, сабра! Еврей, неудобно для всех стоящий на тротуаре с собственной машиной, со своим, ****ым богатством, говорить мне, еврею, что тебе наплевать на моего тиночка, которого может сбить машина, и что тебе, сука, на все и на всех плевать, конечно, кроме твоего собственного “Я”! Какого ж ты, ****ь, отношения ждешь от меня…
— От нас всех, которые приехали из Советского Союза…
— С любовью и состраданием к этой стране…
— Которые приехали из СССР сюда, хотя могли уехать в Штаты или Австралию…
— В цивилизованные страны и жить там припеваючи!
— Но приехали мы, к ТЕБЕ, — перекричала всех Ольга. — К вам, как ваша пропаганда заявляет на весь мир:«На свою историческую Р-родину!», а ты, падло, надев кипу и не веря ни во что, кроме денег, кроме этих проклятых долларов и бриллиантов, не чувствуя то Великое, о чем и вслух-то не говорят, но чем свята земля эта, ТЫ норовишь обмануть меня на каждом шагу!
— Всовывают, понимаешь, полубрак с гарантией, а когда через день приходишь и просишь заменить, потому что брак, и показываешь ими же выданную гарантию, - не только не меняют бракованное на хорошее, но оскорбляют меня, кричат: “Взял и уходи! Вызову полицию и надену наручники!”
— Успокойся, Генрих. Подонок может быть и в кипе и в чалме, и в буденовке!
— Да замолчите же вы, умники! Дайте Ольге сказать!
— Страшно… Приехали на “РОДИНУ”, к “БРАТЬЯМ”! И что же, что?! Талантливый ученый погибает от ножа “брата”-полудикаря… Другой выбрасывается из окна на асфальт... Кто-то режет себе вены… Господи, прости меня! Прости, не понимаю путей твоих, не понимаю братьев моих! Страшно… Нас ненавидели везде… Нас убивали… фараоны, сталины, гитлеры, арабы… Но здесь, Господи! На твоей земле! Нас убивают и ненавидят евреи!
Бросив обвинение в морду гипотетического сабры, Ольга замолчала, выдохлась. Они всю ночь проговорили, поминая погибших друзей, а на следующее утро...
А на следующее утро она пришла в больницу, чтобы сделать аборт. Дождавшись своей очереди, она вошла в кабинет, буквально с порога заявив о цели прихода.
— Да-да, конечно! Проходите, пожалуйста… — доктор усадил ее, предложил воды.
— Я хочу уничтожить это! Я хочу сделать аборт! — воскликнула она.
— Нет проблем, только не волнуйтесь.
— А я и не волнуюсь! Я хочу избавиться от... от ЭТОЙ ГАДОСТИ!
— У вас есть разрешение?
— Я уже взрослая! Мне не нужны ни чьи разрешения!
— У вас есть разрешение раввината? — доктор тихо раздражался, предчувствуя, что с этой… русской… будет трудно.
— Какое еще, к чертовой матери... — на этих словах женщина осеклась, словно подавилась ими.
Лицо ее вспыхнуло, зарделось. В ее истерике возникла секундная пауза, и доктор потянулся к телефону.
Ольга осеклась - страшная догадка пронзила ее сознание, и как бы со стороны она услышала свой изменившийся голос:
— Какое разрешение?! — телефон все еще был недосягаем, доктору становится душно. — А изнасиловали меня тоже - с чье-го-то разрешения??!! РА3РЕШЕНИЕ! Я самостоятельная женщина, которую… Дьявол изнасиловал без разрешения раввината!!!
— Тогда…— доктору все труднее дышать...— Тогда мне нужен... протокол…из полиции...И...хо...да…тайство… из союза… женщин...
— Я ТРЕБУЮ ИЗБАВИТЬ МЕНЯ ОТ… ЭТОГО ДЬЯВОЛЬСКОГО СЕМЕНИ НЕМЕДЛЕННО, ПОНЯЛ? — она вскочила, отчаянно жестикулируя.
Доктор испугался. Он так и не смог поднять телефонную трубку - тело его оказалось скованным, неподвижным в непроницаемом панцире липкого пота.
— Хорошо…— преодолевая удушливый страх, заговорил он, — но вы… знаете... в таком сроке бере... не делают аб…
— Это не аборт! Это убийство ДЬЯВОЛА!
— На таком сроке бере... не делают аб…
— Делай сечение! Я ТРЕБУЮ СЕЧЕНИЕ!
— Хорошо, хорошо... Только… надо... анализы…
— Так делай! — волосы ее взметнулись, глаза засверкали, изо рта брызнула пена.
Крик доктора застрял в его же сцепившихся челюстях... ее живот…

Ее живот почти мгновенно раздулся, мелко завибрировал и в следующую секунду из этого вздрагивающего живота ударил ослепляющий золотисто-желтый луч.
Заслышав истерические крики, к двери кабинета сбежались сотрудники.

Спустя несколько минут все были без сознания. Только несколько человек с верхнего этажа избежали отравления аммиаком, бело-голубые валы которого выползали сквозь щель дверного проема.
Район, в котором расположилась клиника, объявили закрытым.
Особое подразделение сил безопасности, оснащенное средствами химической защиты, взломав дверь проникло в кабинет гинеколога.
 
К большому удивлению врачей роженицу удалось вернуть из состояния клинической смерти, а вот плод... обнаружить не удалось...
Зато в крови каждого из свидетелей этого странного происшествия обнаруживались какие-то странные, золотисто-желтые кристаллы.
Ольгу оживили. Но с того дня она лежала неподвижно, отвернувшись к стене, не произнеся более ни одного слова.