Санчо наших ущелий

Было дивным событием рождение его, и первый крик, вонзившийся в лесную глушь. Случилось это до Великой войны. На лесной тропинке, ведущей в соседний посёлок, где была больница, и был родильный дом. Первыми яслями младенца стали осенние листва, сухие, шуршащие. И была вечерняя мгла, поглощающая всё земное. А клокочущая стая лебедей, перелетающих в дальние края вдохнула в него любовь да тоску.
Именовали младенца, Месропом. Он вырос, окончил школу и после гибели отца, стал опорой для семьи, для матери. В последний год войны Месропу исполнилось восемнадцать. Призвали его в армию. Не успел он побывать на фронте, так и закончилась война. Вернувшись из армии, с духом победителя стал налаживать послевоенную жизнь. Был Месроп крепким малым. Не только трудился на благо семьи, но и помогал нуждающимся односельчанам, то в кукурузных полях, то на табачных или чайных плантациях. Односельчане уважали, чтили его.
 Наступило время, влюбился Месроп в девушку Сатен, из соседнего села. Сыграли скромную свадьбу. Сбылась мечта его матери. Но вскоре после свадьбы, захворала она, умерла. Горевал Месроп, горевала с ним и любимая Сатен.
Миновали месяцы. Как-то осенью, в разгар жатвы, Месроп с женой взяли серпы да еду, сели в арбу соседа Мелика, собрались ехать в кукурузные поля, за ущельем. Ещё с утра, Сатен плохо себя чувствовала. Месроп настойчиво сказал ей:
- Останься, я один управлюсь, Сатен.
А она нет да нет. Как могла оставить мужа одного трудиться? Но арбовщик Мело, был старым и мудрым человеком. Взглянул в лицо Сатеник, остановил арбу.
- Месроп, парень. Жена твоя хворает. Везешь её на поля. А если что случится там?
В замешательстве, не обращая внимания на уговоры жены, Месроп решил денёк повременить с жатвой.
- Ты веди её к моей бабке, - посоветовал Мело, на прощанье, и поехал дальше.
Месроп последовал его совету, ведь жена Мелика славилась своим знахарством. Вот и теперь, едва взглянув на Сатеник, обернулась она к Месропу:
- Радуйся, парень, скоро станешь отцом!
 Мир, казалось, улыбнулся Месропу. Отныне он не допускал жену к полевым работам. Прошла зима, а в конце весны Месроп, на сельском автобусе, привёз домой жену да дочь, из районного роддома. С пяти месяцев дочь узнавала отца, искала взглядом, улыбалась притягивая к нему свои ручки. Возвращаясь домой после полевых работ, услышав голосок дочери, Месроп бросался к ней, невзирая на усталость, высвобождал из оков люльки, долго ходил с ней по комнатам, по двору, удивляя её то котёнком, то лающей собачкой… Даже когда Сатеник брала дочь для кормления, то часто младенец плакала, цепляясь за отца, или, когда, просыпаясь, не видела его рядом.
 В тот злосчастный день, в поле, непонятная тревога упала в душу Месропа. Бросил он работу, поспешил домой. Сатен сказала. - дочка недавно уснула, не буди её.
Он не послушав подошёл к люльке,  бережно взял дочурку на руки. В ответ на его объятия, младенец, как всегда, улыбнулась, но потом вдруг застонала, глазки её закатились.
- Сатеник, сюда, скорей!
От странного крика супруги у Сатеник ноги подкосились. Бросилась мигом к нему. Скоро на шум, соседи прибежали. Супруга Мелика сказала растерянному Месропу:
- Скорей, вези ребёнка в больницу!
Тут же Месроп с дочерью на руках побежал по дороге в сторону соседнего посёлка, где была больница.
- Совсем обезумел, парень, машина нужна!- Кричали вслед соседи.
Но Месроп их не слышал. Не замечал даже бежавшую следом жену. Слушал лишь дыхание дочери. Быстро разыскали соседи водителя полуторки, Вагаршака. Тот подобрал несчастную семью, и помчался в районную больницу. Не успел довезти. Глубоко-глубоко вздохнула малышка, в последний раз приоткрыла глазки, отцу улыбнулась, и не стало её на этом свете. Дрожащей рукой Месроп прикрыл глаза дочери. Проклиная весь свет и судьбу, повёл Вагаршак машину обратно. В селе, кто ведал горе, рыдали с Месропом и Сатеник, а кто ещё не ведал, не мог поверить, что такое возможно…
Настал день похорон: хмурый, пасмурный. В дорожных ухабах дождевой воды, прибавилось от слёз Сатеник, от слёз Месропа. Но безвозвратен был путь их дочери, из мира людей. Гробик несли соседи. Погасло солнце Месропа, вместе с улыбкой дочери. В могильную яму никак не хотел он опускать ангела своего, пока безжалостные люди не отвели его в сторону, он и не видел, как заколачивали крышку гробика, в землю закапывали…
Так смерть дочери, сломала волю Месропа. Придавила его вся эта мнимая относительность человеческого бытия, вся хрупкость и шаткость бремени людского.  Оградился, отстранился он в душе, от мира сего.
Как смогла, утешала горевавшую семью мать Сатеник. Даже сожгла одежды внучки, старалась стереть в быту, следы её. Но что-то не ладилось в судьбе семьи. Через пару месяцев, Сатеник рассталась с мужем. Хотя была она преданной, заботливой женой, но трудно стало ей жить с человеком, лишь внешне напоминающим былого Месропа. Перед расставанием, долго сидели у печки. Месроп, сырые поленья в духовке сушил, как будто ничего уже важнее этого, в его жизни и не было..
- Пора мне уходить, Месроп, - наконец, решилась напомнить о себе Сатеник.
- Трудно со мной, да?
- Если бы трудно! Невозможно, Месроп.
- Как это, Сатен?
- Твой уход в себя, погубит и меня, Месроп. Знаешь, как ныне в селе называют меня? Несчастной женой этого амбала, этого жалкого… А ведь я женщина…
- Бог им судья, Сатен! не уходи, ты на нашу доченьку похожа…
Так и расстались. Погрузили на ту же полуторку Вагаршака вещи Сатеник. Безутешно рыдая, она обняла Месропа, и не забыла напомнить на прощанье, где что лежит из оставшейся ему домашней утвари. Но душа Месропа  была глуха к состраданию. Грустно просидел ещё полдня у печи, а потом, то курей кормить, то дрова колоть, мало ли дел по хозяйству.
Месяцы спустя, Сатеник вышла замуж за безногого Егиша. Услышав об этом, Месроп  расстроился. Но зла не таил на Сатеник. Только не мог понять, как может быть человек столь забывчивым? Как могла она умертвить в себе память о дочери, уйдя в объятия другого, чтобы из той же утробы родить дитя иной крови?
-Да-а... Женщин не понять, - вздыхая, то и дело поговаривал он.
Так и катились изо дня в день, безликие дни и ночи Месропа. Он, что и прежде, по первой же просьбе односельчан, то копал им огороды, то ухаживал за пчелиными ульями, в иных их нуждах всегда откликался, и односельчане постепенно примирились к его странностям, словно пчеле, выживавшей среди осиного гнезда: сколько бы ни жалили, а всё же, привыкли. Словно он вкатился в свой одинокий мирок, не отрицающий и внешнюю.  Младенческим восприятием всё окружающее, даже собственные мысли и действия, подобие блаженной мелодии. Вневременной, звучащей в душе. Но в оковах тленной, телесной.
Месроп стал в селе и должным, и необходимым, как уже само собой разумеющимся.  Сельским сорванцам стали нравиться его странности, его уединённость от суеты, потребность в которых свойственна и часто беззащитным перед миром взрослых, детским душам.  Однажды его счастливый соперник одноногий Егиш, прикатился к двору Месропа на своей трехколесной коляске. Месроп в это время рассказывал истории о Божьем царстве как раз забежавшим к нему ребятишкам. Увидел Егиша, умолк и погрустнел. Тот поздоровался, спросил:
- Сказки рассказываешь?
- Рассказываю, да...
Промолчали. А дети с шумом и гамом бегали вокруг.
- С просьбой пришёл, Месроп, - словно через силу, отводя глаза, еле выдавил из себя Егиш.
- Чем  могу быть тебе полезным, Егиш?
- Огород бы вскопать. Сатен нельзя... - и запнулся Егиш, не смог прямо сказать, что Сатен беременна.
Но Месроп всё и так понял, не расспрашивал. Когда же пришёл он к Егишу, то  Сатеник явно ему обрадовалась, накрыла стол для него. А пока он вскапывал огород, тайком поглядывала и непрошеные слёзы смахивала.
Видно, всё это сразу – и сельские ребятишки, и будущий ребёнок Сатеник, и его собственная тоска о потерянной дочурке – и натолкнули Месропа на мысль, в низовьях реки, у брошенной водяной мельницы, создать тот мирок детства, царство грёз, воображаемое пристанище сказочных героев, которого и ему самому в малолетстве хотелось. И чуть поодаль от села, в самшитовой роще, на холмике он соорудил что-то подобие охотничьей, или рыбацкой хижины. Поставил внутри железную печь, вывел трубу над крышей, а у печки приспособил старый диван и стол, для ночного бдения под керосиновой лампой. Вокруг домика очистил полянку от зарослей, продлил тропинку до обветшалой водяной мельницы, подобие  сказочного замка.
И гонявшая  по утрам скот на пастбище детвора, стала с рвением помогать Месропу в его затее, так что, он разохотился ещё больше, и приобретенный пару лет назад ослик пригодился. Смастерил двухколесную коляску, чтобы могли ребятишки на ней кататься по царству своему. Старших научил ставить на реке ловушки для рыб. Летними вечерами вокруг костра можно было видеть, как, смешно подпрыгивая, танцевали дети танец орла…
Одобрили эту причуду и взрослые односельчане, при встрече стали здороваться опять почти так же добросердечно, что и в былые его счастливые времена. Вот только кладовщик Матос всё не переставал его высмеивать по каждому поводу. Но только за глаза, поскольку и он нередко пользовался услугами Месропа. А Месропу что? Работал и подрабатывал, на лица не взирая, благо теперь, если душе угодно, всегда можно было её отвести в покое собственноручно созданного им царства.
Вот и в эту осеннюю пору, нарушая покой веющего одиночеством пространства ущелья, детвора входила в царствие Месропа и собственных грёз. И шествовали они по низовьям реки, проверяя ловушки для рыб, у таинственного грота слушали странный гул, звучащий из глубин как глас заточенных в подземелье мифических существ.
А как-то была перемена в сельской школе. Ученики собрались над головой Месропа, по просьбе директора чинившего школьное ограждение, и присевшего передохнуть. При этом Месроп не упускал из виду и пасущегося невдалеке ослика, чтобы не терять времени на его поиски перед возвращением домой. Раздался звонок. Дети поспешили в класс, где должны были написать сочинение на свободную тему о положительном герое. А перед этим молодая учительница языка и литературы поинтересовалась, о чем ученики собираются писать, кого они видят в образе положительного героя?
- Дедушку Месропа, - выкрикнул парнишка с задней парты.
- Да, да, Месропа, - поддержали его многие в классе.
- Вы так думаете? Странно… - удивилась учительница Гаяне, и стала объяснять, что Месроп вовсе не герой. Во всяком случае, не героическое, не эпическое. Хотя, и не отрицательный. Он просто своими странностями, недалёкий обыватель. И тут дети стали с таким жаром возражать своей учительнице, что чуть не довели её до слёз. Наконец, терпение Гаяне лопнуло, она подошла к окошку, обратилась к самому Месропу:
- Здравствуйте, дедушка Месроп. Скажите, вы подходите к образу положительного героя?  У нас тема такая...
- Для воображения детей, наверно. А так, доченька, всякий отпадающий от стаи, вроде меня, указывает лишь на свою ущербность. Но и пути Господни неисповедимы. Что для Него наши определения?
 Месроп отошёл вместе с осликом, подальше от школы. Не хотелось ему огорчать молодую учительницу, что пока что не умеет выбрать верный путь к детям. Она, юная, уже позабыла и ещё не вспомнила свой собственный волшебный, загадочный мир детства, где тоже обитают души юные, а не только в классе, в их телесной оболочке.
Случилось, Месроп легко приболел, и остался в своём овраге, где благодаря тёплой печке, хорошо было и в осенние ненастные дни. Односельчане его посещали, приносили еду и лекарства. Пришёл кладовщик Матос, со своей слабоумной сестрой.
- День добрый царствующий в наших ущельях, уважаемый Месроп, - громогласно произнёс незваный гость.
- Коли уж вошли, то садитесь, - удивляясь таким визитерам, ответил Месроп.
- Да-а... Попал же ты в ситуацию. Разве это жизнь? Надобно бы тебе новой хозяйкой обзавестись, - завёл Матос свою речь.
- О чём это вы, уважаемый? Мне и так хорошо, ведь все мы, одинаково под людским и Божьим оком ходим. И про какую это хозяйку вы говорите?
- Э, законы для состоятельных людях написаны, Месроп. Законы нас ограничивают, чтобы не затоптать подобных тебе голодранцев.
- Угомонись, Матос. Бедны, богаты.  Всё останется в прошлом, и мечты наши. От земного бремени избавит нас Господь для жизни вечной. Но, видимо, в мире духа, рожице твоей пока не видать.
- Вот кстати, о душе... Если уж так горюешь о добродетели и милосердии, отзывчивый такой, то возьми мою сестру, этот груз от меня, и хозяйничай с ней в твоих ущельях, а я, видимо, по-твоему,  бесчеловечен, и грешен, но обеспечивал бы вас. Говорю же, согни свою шею, пойми, лишь жалкие да немощные вроде тебя философствуют, а всё равно питаются подачками состоятельных людей. Все эти философы, поэты, мечтатели, всего лишь забава для хозяев этой жизни. Так было, так и будет.
От этих слов, и самого присутствия подобных гостей Месроп почувствовал себя так скверно, что не сдержался и швырнул в лицо Матосу мокрое полотенце, которым облегчал свой болезненный жар. А потом и вовсе вытолкал за дверь обоих.
Как-то весной, когда Месроп с односельчанами сеяли кукурузные поля, после утомительной работы подогревал он свой нехитрый ужин, кто-то робко в дверь постучался.
- Открыто, заходите, - откликнулся он, думая, что это дети.
Но на пороге появилась Эрикназ, дочка его погибшего на войне друга.
- Это ты? Проходи, садись, доченька, - предложил он стул.
Одета была Эрикназ не в будничную, а праздничную одежду, но вошла так неуверенно и присела так робко, а лицо у неё было бледное и глаза страдальческие. Словом, с бедой пришла, не то, что Месроп,  её с детства знал,  но и то, как несладко ей с мужем пьяницей, за которого сосватала сироту ушлая свекровь, известная в селе своей сварливостью и склочным нравом. Теперь она ждала с нетерпением, когда невестка родит, чтобы навек связать её судьбу со своим непутёвым сыном. И вот, тайком, на медицинском обследовании, свекровь узнала, что сын её бесплоден. Надо было что-то придумывать. И она, греховодница, вспомнила о Месропе, и намекнула невестке.
- Что, девка, видимо, крепкий он мужичок?
- Хороший он человек, всегда нам помогал.
- Я не об этом, понимаешь?
- О чём же, мама?
- Говорю, у него нет детей?
- Была дочка. Умерла в младенчестве.
- О том и речь! Разве не замечаешь, что муж твой, недотепа, не хочет детей?
- Не знаю. Но если так, то вернусь в отцовский дом.
- Глупая ты... А потом? Мужчин на пальцах будешь считать? Об этом подумала?
Пойми, для счастья семьи ты можешь родить хоть от этого Месропа, всё же лучше, чем от собутыльников твоего мужа.
- Что вы говорите. Разве так можно? - Эрикназ расплакалась…
Видимо, убедила-таки склочница пойти на грех невинную душу. Вот и сидит теперь она, еле живая, у Месропа на кухне.
- А ты всё больше становишься похожа на своего папу, - заметил Месроп.- Он был смелым, справедливым парнем. Часто вспоминал о тебе. Говорил, ты красавицей будешь, принцессой...
- Правда, дядя Месроп?
- И говорил, никогда не уронишь честь вашей семьи.
- А как можно защищать честь, дядя?
- Так это чем придётся, хоть тем,  прутом орешника.
- А можно я заберу его?
- Коли надобно, конечно, бери.
- Надобно, дядя Месроп, надобно.
- Доченька, так я же, старый и не спросил, зачем ты пришла-то так поздно? Что-то срочное?
- Хотела сказать... Да, хотела сказать, я возвращаюсь в отцовский дом. Поможете мне дядя Месроп, наладить хозяйство? А потом я тётю к себе возьму, с ней мы и проживём.
- Конечно, помогу. И коровник, и курятник ваш восстановлю.
Чердак тоже надо подремонтировать, видел недавно, когда мимо проходил. Я понимаю тебя. С пьяницей, не будет у тебя будущего, доченька, а без него ты, такая молодая и красивая, обязательно достойного человека встретишь!
- Спасибо тебе, дядя Месроп. Ну, я пойду.
Эрикназ взяла прут и ушла. И скоро Месроп услышал крики, вышел на порог и увидел с какой яростью робкая Эрикназ, лупит ореховым прутом свою свекруху, но вмешиваться не стал...
Так годы и протекали подобно сновидениям. Часто бывало  грустно Месропу, и тяжело. В ночных бдениях иногда казалось ему, что не собственную жизнь он проживает, и вот-вот проснётся с утренней зарей от материнского зова, и всё наладится. А в очередную предвесеннюю пору, в день рождения дочери, когда ей исполнилось бы восемнадцать, он по местному обычаю купил для неё свадебное платье и сладости, взял вино и с соседом своим Еновком пошли на кладбище.
Платье Месроп аккуратно повесил во весь рост на могильный камень, присели рядом, зажгли свечи и выпили за спокойствие души дочери. Изо всех сил старался Еновк облегчить неугасимое горе Месропа, и говорил, говорил:
- Да-а... Грустно в этом мире умерших, но пока мы их помним, они с нами. Словом, давай выпьем, сосед, за упокой души безгрешной!
- Выпьем, да… Смотри-ка, сюда какие-то люди идут. Со своим сыном и младшей дочерью ни кто иной как Сатеник проходила около, кладбищенской тропою. Увидела веющее над могилой дочери свадебное платье, побледнела и застыла.
- Что с тобой, мама? - Обеспокоились дети.
А Сатеник и слова сказать не смогла, только взглядом указывала в сторону могилы дочери. Дети всё поняли, ведь родители от них не скрывали, что там похоронена их старшая сестра, что отец её Месроп. Только в трауре их мама ходила не по сестре, а по их родному отцу Егишу, который скончался пару лет назад. И просили они.
- Мама, пойдём к сестре!
Придерживая за ручки детей, Сатеник подошла, постояли у могилы. Мужчины в знак уважения привстали. Потом мать взяла свечку у Месропа, зажгла у подголовья дочери, крестом осенила, поблагодарила Месропа за его память и понимание, они с детьми ещё немного постояли и ушли. Вскоре ушёл и опьяневший Еновк, а Месроп ещё долго, до самых сумерек сидел у могилы дочери, потом поцеловал драгоценный лик её, высеченный на могильном камне, и снова ушёл не домой, а в своё рукотворное царство в ущелье.
Более двух недель он не появлялся в людях. Обеспокоились односельчане, Еновк навестил, и нашёл его вновь захворавшим. Слух дошёл и до Сатеник, которая отправила в ущелье сына и дочку.
Месроп забылся в жару и не услышал, как дети вошли. Когда приоткрыл глаза, то привиделось ему самое дорогое для него личико:
- Доченька... - прошептал, протягивая руки.
Худенькая дочурка Сатеник заулыбалась, подошла к нему поближе. А брат грустно глядел. Так они и сидели в этой царской хижине ущелья, пока не прибежала за ними обеспокоенная  Сатеник.  Они забрали Месропа к себе, и больше не расставались…