Часть 1. Глава 2. Мой первый педсовет

Первое моё знакомство со школой в качестве учителя было совсем не таким, каким я себе его представляла, будучи ученицей и студенткой. В университете педагогику, психологию и философию преподавали в течение всего одного семестра. Что интересно: тогда, тридцать лет назад, мне и в голову не могло прийти, что все эти три науки имеют единое начало и не могут существовать одна без другой. И после окончания университета, возомнив себя готовым педагогом и математиком, я пришла в небольшую школу маленького, очень молодёжного городка в Литве. В этом городке была единственная русскоязычная школа, и я попала в неё не как учитель математики, а как учитель начальных классов.

Страшно не было — в двадцать три года мне на самом деле казалось, что я знаю и умею всё! В школу я пришла в конце ноября — освободилось место: учитель начальных классов ушла в декретный отпуск. Конец триместра тоже пришёлся на конец ноября и я, как с корабля на бал, попала на первый в своей жизни педсовет. Учась в школе, мы, ученики, знали, что педсоветы имеют место быть, но что это такое, никто точно никто не подозревал. В университете об этом тоже, почему-то, не говорили и, представляя себе педсоветы, я рисовала красивый кабинет, почти царские хоромы, где в определённом порядке, занимая своё место, восседают полубоги — учителя. Во главе честнОй учительской компании, у стола, покрытой красной скатертью, находится администрация школы. Почтенное собрание решает школьные дела и вершит судьбы учащихся, взвешивая их поступки на весах учительского правосудия.

Всё оказалось куда прозаичнее: небольшой кабинет, уставшие после трудового рабочего дня учителя, длинный доклад директора о чём-то важном, потом такой же длинный доклад завуча об итогах триместра и наконец «разное»… Именно это «разное» и потрясло меня до глубины души! Я до сих пор испытываю чувство неловкости, когда вспоминаю о том, что происходило на первом в моей учительской жизни педсовете под рубрикой «разное».

Разбирали поступок учительницы начальных классов с тридцатилетним стажем работы, которая указкой ударила ребёнка так, что указка сломалась о голову ученика третьего класса. Учительница стояла красная, плакала и говорила, что больше не будет бить указкой ребёнка. Потом выступила секретарь парторганизации школы и дала прекрасную характеристику этой учительнице. Слушая характеристику, я поняла, что такого ответственного учителя, такого прекрасного человека, такого принципиального члена партии в истории школы ещё не было. Все аплодировали пламенной речи секретаря, которая к тому же была завучем этой школы. Потом вставали коллеги и тоже говорили о том, какой она замечательный человек и как ей не повезло, потому, что в её классе оказалась эта «маленькая дрянь». И что этот «гадёныш» долгое время портил жизнь удивительному учителю с большим стажем, имеющей и кучу грамот от министерства, горсовета и директора школы.

Я, двадцатитрёхлетняя девчонка сидела и думала: вот же оно, «королевство кривых зеркал»! Искажённая действительность, когда всё твоё личное представление о педагогике переворачивается с головы на ноги. В моей голове всё уже тогда укладывалось в очень простую схему: не дети для нас, а мы, учителя, для них. А иначе, зачем нужна школа? Я помню, какой ужас испытала, когда всё перекинулось на личность этого «маленького упыря». Учителя брали слово и говорили о том, что таким детям, как этот, вообще не место в приличном обществе и в школе, где учатся нормальные дети.

И всё бы на этом закончилось, но встала женщина небольшого роста, и тихим, спокойным голосом сказала одно слово: «преступление». И воцарилась тишина.

«Объяснитесь, Татьяна Михайловна, что вы имеете в виду?» — спросила её строго завуч таким голосом, что страшно стало мне.

«Преступление вы совершаете, ибо судите ребёнка, а должны судить учителя», — тихо вымолвила учительница русского языка и литературы, Танечка Гельман, которая впоследствии стала моим другом, наставником и проводником в удивительный мир детства. Все сразу же переключились на Татьяну Михайловну, крича, что лучше бы она разобралась в своём девятом классе, который кроме неё вообще никого не принимает… Уже потом, посещая Танины уроки, я поняла, что означает фраза «ключ без права передачи». Попробую объяснить и вам, мои дороги, как этот феномен мне видится сейчас.

У каждого детского сердечка есть дверка. Когда человек рождается, сердечная дверь распахнута настежь, и нет в ней никакой замочной скважины. По мере того, как малыш растёт и сталкивается с различными жизненными ситуациями, дверь начинает потихоньку закрываться, но появляется маленькая дырочка, которая впоследствии становится замочной скважиной. И где-то там, в потайном карманчике сердечка, одновременно с возникшей замочной скважиной, рождается ключик от этой дверки. Иногда, очень редко, дверь остаётся распахнутой, и ключ покоится в стадии зародыша. Такие люди смотрят на мир открыто, излучая любовь и позитив до конца жизни. Их часто называют святыми дибо ненормальными. Но это, скорее, исключение из правила. Обычно дверь захлопывается наглухо, и найти ключик, чтобы её открыть, бывает чрезвычайно сложно.

Секрет прост: искать этот ключ не нужно. Ребёнок сам отдаёт его тому, кому он безоговорочно доверяет. Счастье, если это родители или близкие люди. Но так бывает, к сожалению, не всегда, и тогда душа ребёнка начинает искать человека, готового принять этот бесценный дар — ключ от сердечной дверки. Если ребёнок находит такого — он отдаёт ему этот ключ с любовью, но без права передачи другим людям.

Сколько таких ключей, вы меня спросите? Бесконечное множество дубликатов, отвечу я вам! Мы раздаём их в течение всей своей жизни, иногда в вечное пользование, иногда на время, если ожидания оказываются обманутыми. В последнем случае дверь захлопывается намертво, и тогда уже ничего невозможно сделать! Нет другого ключа, а этот не подходит: каждая боль, причинённая ребёнку теми, кому он открыл своё сердце, уменьшает эту замочную скважину, пока она не исчезает совсем. Вот тогда случается непоправимое: наглухо закрытое сердце не даёт кислорода Душе и Душа умирает…

Сколько таких детей мне, да и всем учителям, приходилось встречать на нашем учительском пути? Великое множество. Как быть? Неужели нет выхода? Есть. Существует наука, имеющая очень древнее название: любовь. Я не ошиблась: любовь — это наука! Не верьте тем, кто говорит, что нельзя дать определение любви. Мне больше пятидесяти лет, но я и сейчас пытаюсь постичь суть и глубину этой науки, которая занимает главенствующее положение среди всех других наук, известных миру. Она, как надстройка над всеми школьными дисциплинами и профессиями. Надстройка над всем, что происходит в нашей жизни! Как хочется приблизиться к пониманию её сути, чтобы помочь не столько этим «маленьким вампирам, упырям, паразитам…», сколько себе. Главное направление, на мой взгляд, над которым нужно работать — это учитель, потому что учитель, испытывающий дефицит любви, не может аккумулировать её в детях. А без этого вообще ничего быть не может: ни педагогики, ни философии, ни образования…

Продолжение: http://proza.ru/2021/08/13/586