Писательские байки. Опус 4

ПИСАТЕЛЬСКИЕ БАЙКИ,
или
Как пишутся книги:)))

Опус 4

          «Нас всех подстерегает случай»

Слова Александра Блока, вынесенные в заголовок главки, как нельзя лучше соответствуют теме, к которой я обещал вернуться позже: как рождались у меня замыслы будущих книг. Возвращаюсь. И начать хочу с книжки о Крылове.

У меня две дочки-погодки. Обе учились в одной школе. Когда старшая была в 4 классе, шёл 1997 год, в соответствии с программой «проходили» басни Крылова. И вот, вернувшись с занятий домой, спрашивает она, что можно почитать о Крылове, потому что учительница задала на завтра найти самостоятельно интересный материал о великом баснописце и подготовить о нём устный рассказ. Собирается вызвать кого-нибудь к доске, чтобы ученик рассказал о дедушке Крылове. Я вынужден был сказать, что о Крылове, насколько я знаю, для её возраста ничего давно не издавалось. И даже книга для взрослых, некогда вышедшая в «ЖЗЛ», написанная жутким языком, морально устарела по фактам, которые в ней изложены. Короче, расписался в том, что помочь ей подготовиться к уроку не в силах. Будем надеяться, сказал я, что тебя не вызовут. Кто и что отвечал на уроке, не знаю, но в глазах дочери авторитет папы, оказавшегося не способным порекомендовать чтение про Крылова, нельзя сказать, что вырос.

Через год ситуация повторилась, как под копирку: младшая пришла из школы точно с таким же домашним заданием. И вновь я вынужден был сказать ей, что читать ничего присоветовать не могу. После чего, рассердившись на всех и вся, решил я, что нечего пенять на других. Если видишь, что Крылов в школьной программе присутствует, басни его в любой библиотеке есть, а о самом поэте ничего нет, так сядь и напиши вместо того, чтобы ворчать. И я сел писать… для внуков. В моём обращении к Крылову есть любопытный момент: прежде я о поэтах и о поэзии не писал.

Таким вот образом родился мой текст о Крылове, адресованный прежде всего школьникам, но читают его, как я знаю, с интересом и взрослые. Судьба его: он имеет три полных публикации и две журнальные большие статьи на его основе. В 2007 году за документальную повесть «Звери мои за меня говорят», или Загадки статского советника и кавалера Ивана Андреева сына Крылова» стал лауреатом литературной премии в конкурсе «Добрая лира» («Премия педагогического признания») — 1 место в номинации «Познавательная литература. Научно-популярные произведения. Детская литература».

Дочки, без преувеличения, имеют прямое отношение и к появлению книги о «Войне и мире». Ещё тогда я в преамбуле к основному корпусу текста «Радости и горести счастливой жизни в России. Новый взгляд на «Войну и мир». Триптих» писал:

«Этой книги не было бы, не доведись с дочками — обеим пришла пора готовиться к выпускным сочинениям — перечитывать «Войну и мир». Читал и видел, что восприятие толстовского произведения взрослеющими детьми ничуть не похоже на моё собственное в их возрасте.

Впрочем, куда больше удивило другое — при новом чтении книга вдруг предстала совсем не такой, какой в моём сознании она существовала раньше. Хотя для меня это было по меньшей мере четвёртое обращение к тексту и посвящённым ему литературоведческим работам.

Первое — когда учился в школе.
Второе — в студенческие годы на филфаке Саратовского университета имени Н.Г. Чернышевского, причём именно «Война и мир» входила в круг произведений, анализ которых составил дипломное сочинение на тему «Проблема жанровой типологии эпопеи в современном литературоведении».

Третье — когда после университета сам встал за учительский стол.
И вот в четвёртый раз — вместе с дочерьми — читал толстовскую книгу и листал школьные учебники, предлагающие новому поколению шестнадцатилетних истолкование произведения великого классика.

Разумеется, это были совсем иные учебники и их авторы, нежели те, по каким когда-то учились мои ровесники. Но и в изменившихся учебниках современных авторов я встретил знакомые ещё с давно минувших лет взгляды на героев, рассмотрение тех же, что и раньше, проблем и тем, ту же бессмертную когорту критиков, начиная с Виссариона Белинского, из своего далёка указывающих, как следует читать и как надлежит понимать героев и время, изображённые писателем.

Что ж, наверное, всё правильно?! На то она и классика. Что в ней может измениться?
Но почему-то на этот раз, вчитываясь в «Войну и мир», всё время ловил себя на том, что Лев Толстой вроде бы пишет про одно, а в школьных учебниках и созвучных с ними статьях и главах серьёзных литературоведческих книг толкуется совсем про другое».

Справедливости и точности ради придётся сказать, что подготовка к выпускным сочинениям оказалась не первопричиной желания написать книгу о «Войне и мире». Завершив девять классов во французской спецшколе, дочки далее разбежались каждая в свою избранную профессиональную епархию. Дашка поступила в гимназию при Финансовой академии, а Марья — в колледж дизайна. И если в гимназии общеобразовательные курсы повторяли программу средней школы в 10—11 классах, то у старшей был явный уклон в профподготовку, и всякие там математики, физики, лирики желательно было сдать экстерном. Что дочка и проделала, в том числе сдав таким образом курс по литературе. Но в экстернате есть одна особенность: можно было сдавать устный экзамен по литературе, а можно — написать развёрнутый реферат на согласованную с педагогом тему.

Дома на семейном совете было принято решение в пользу реферата. Тему его предложил Марье я. Так как совсем недавно, занимаясь написанием школьного курса «Этики и психологии семейной жизни» для старшеклассников, мы с женой перечитывали «Войну и мир» (вот и выясняется, что обращений к книге Л. Толстого было куда больше четырёх), я посоветовал Маше писать реферат на тему что-то вроде «Образ Наташи». Она согласилась. Я ей подобрал литературу, мы обговорили что? где? когда? куда? и как? Что-то я ей исправил, подсказал, направил, и дочка рефератом отчиталась за курс по литературе.

И вот у меня в руках многостраничный текст о героине Толстого, что-то в нём Машкино, что-то из моих уст. С какого вдруг «перепоя» возникла мысль написать статью о Наташе Ростовой. Куда и зачем, раздумий не возникло. Просто захотелось. Могу лишь сказать, что с такого необъяснимого желания обычно начинается почти любая моя книжка.

Сел, написал и только тогда задумался, что со статьёй делать. Было это время, когда у меня в журнале «Москва» в двух номерах печатали роман. И работала в редакции корректором женщина, которая подрабатывала опять же корректором в газете «Литература» издательского дома «1 сентября». Видимо под впечатлением от романа (ничего другого мне в голову не приходит) она говорит мне, что редактор «Литературы» ищет автора, во-первых, пишущего, во-вторых, погружённого в школьную тематику, для написания резко критического открытого письма министру образования по поводу «Комплектов тем сочинений для проведения письменного экзамена по литературе за курс средней (полной) школы в 2002/2003 учебном году».

Мол, не буду ли я против, если мне позвонят и пригласят переговорить на эту тему. Короче, свидание состоялось, я оперативно (срок был поставлен: надо было ещё вчера) такое письмо написал. Мне заказали лишь объём материала. Я, как обычно, не уложился, его сильно превысил. Но на двух газетных полосах (это не сегодняшний журнальный формат) без правки и сокращений он появился под моим заголовком «Страсти по выпускному сочинению» с эпиграфом «Что за комиссия, создатель, // Быть взрослой дочери отцом!»

Так вот, держа в руках папочку с вложенными страничками статьи «Портрет счастливой женщины. Наташа. Любимица Льва Толстого. Перечитывая “Войну и мир”», заявился я спустя месяца 2—3 после публикации открытого письма в редакцию с вопросом, не заинтересует ли их моё прочтение образа толстовской любимицы. Прочитали, звонят, что будут печатать.

Но вы же понимаете, что одна даже большая статья — это всего лишь одна статья. Ещё по критической практике знаю, что профессионалы пишут не отдельные статьи, а статьи, из которых можно сложить книжку. И вот тогда уже у меня возникает план написать статьи о других героях. Останавливаю свой выбор ещё на двух персонажах и пишу «Портрет счастливого мечтателя. Пьер. Мысли и забавы во спасение», а затем «Портрет счастливого эгоиста. Андрей Болконский. Честолюбивые взгляды на мир и на самого себя». Каждую часть, а они большие, печатает без сокращения «Литература».

По объёму три опуса дают возможность издать их книжкой. А я тем временем вхожу во вкус. Нет, не пишу об остальных толстовских героях. Рождается новый план. «Война и мир», она, в моём понимании, о дворянах преимущественно столичных и городских. Я же решаю написать книжку о российском дворянстве провинциальном. Сначала появляется текст о гоголевских «Мёртвых душах», следом — об «Обломове» Гончарова. Складывается вторая книжка «Мёртвые и живые души России». Это уже дворянство совсем не в своём расцвете. И эти части с удовольствием печатает «Литература».

А далее на смену дворянам приходят разночинцы и революционеры. Третью книжку формируют Тургенев и Чернышевский, на периферии которого присутствует Достоевский. Получается, что три мои книжки — о самых крупных прозаических произведениях русской классической прозы. Но есть ведь ещё и мелкая проза. Ей я посвящаю четвёртую книжку, названную «Как нельзя и как надо жить в России. ПРОчтение классики». Когда она вышла, в «Литературной газете» в разделе «Шестикнижие» в рубрике «Золотой запас» появилась минирецензия:

«Книга писателя и литературного критика Александра Разумихина представляет собой, если угодно, первый учебник по литературоведению для школьников, если бы таковой предмет наличествовал в школьной программе. Автор находит неожиданные сближения, проводит убедительные параллели между различными произведениями классической русской литературы, созданными разными писателями и в разное время. Путём их сопоставления и сравнения, а также тематической выделенности (например, поставив в центре внимания тему маленького человека) Разумихин пытается выстроить в представлении школьников целостную картину развития русской литературы.

Автор пытается снять коросту привычности с таких тем, как тема Родины, тема семьи в произведениях русской классики. А главное – транслирует неожиданный подход к задачам литературы как таковой: «Русская литература потому и стала классикой, что видела своё предназначение в стремлении сделать человека и человечество счастливыми».

По сути, справедливо сказано, потому что, если взглянуть на все четыре книжки, то надо заметить, — это не методика, не научное исследование, не комментарий, а свободный разговор о героях русской классики и об их присутствии в нашей сегодняшней жизни, помогающий современному читателю открыть для себя новые грани хрестоматийных произведений.

Такая вот история превращения реферата дочки о Наташе Ростовой-Безуховой в 4-томник, тексты которого вместе представляют своеобразный курс истории классической русской прозы от «Слова о полку Игореве» до Чехова (включительно) под соусом теории литературы.

Книга о Крылове была, как я уже говорил, первой моей работой, имеющей отношение к поэзии и автору, пишущему поэтические произведения. Вторым поэтом, к которому я обратился, стал Пушкин. Ох, давно это было! Но помню даже зрительно.
2004 год. На ВДНХ проходит очередная ММКВЯ. В самом конце павильона проходит вручение премий конкурса на лучшую книгу для детей. Премию вручает Галя Щетинина, с которой мы несколько лет провели в одном кабинете, работая в Госкомиздате СССР. А тогда, на ярмарке, она представляет комитет по печати РФ.

После завершения мероприятия отходим с ней в сторонку поболтать. Вижу, что она чем-то расстроена. Интересуюсь причиной. Она говорит, что только что наградила украинскую книжку для детей дошкольного, младшего школьного возраста и семейного чтения «Пушкинский букварь. В саду моём…» И с долей возмущения вопрошает: мол, что, не нашлось российского автора и российского издательства, взявшихся сделать достойную книгу о Пушкине для малышей? «Взялся бы ты написать такую. Почему премия уезжает из России, поэт-то русский, и не просто поэт, а Пушкин?» После нашего разговора я отправился на стенд, где представлена книжка и из любопытства купил её. Автор — Виктор Кушниренко, он же главный редактор издательства «Vector», которое и выпустило «Пушкинский букварь». Правда, Галя слегка ошиблась: автор и издательство не украинские, а молдавские. Ну да не суть важно.

Дома «заценил» красочную книжку большого формата, в которой всего 72 страницы, из которых половину занимают стихи самого Пушкина. Что-то в ней мне глянулось, что что-то не понравилось, что-то показалось странным и притянутым за уши. Книжка, адресованная малышам, далеко не всегда показалась таковой. На мой так взгляд, книжка премии за лучшую книгу для детей не заслуживала. Идея была интересной, а исполнена более чем спорно. Я сказал бы: не на должном уровне.
Чтобы моя оценка не выглядела умозрительной, попробую привести пару примеров. В «Пушкинском букваре» на букву «Х» приводится маленький отрывок (два первых четверостишия) из пушкинского стихотворения «Храни меня, мой талисман…» Далее следует толкование слова «талисман» и предлагается:

«Запомни!
В Одессе Пушкин влюбился в Екатерину Воронцову. Но царь отправил Пушкина в новую ссылку — в Михайловское. Влюблённым пришлось расстаться на долгое время. Когда они прощались, Воронцова подарила Пушкину перстень — талисман против несчастной любви. Расставание было грустным, печальным. И эта печаль звучит в стихотворении «Храни меня, мой талисман…»

Пушкин был суеверным человеком, переживал дурные предсказания. Талисманом дорожил, верил в его волшебную силу».

На букву «Ч» приводится маленький отрывок из «Сказки о рыбаке и рыбке»:

«Чего тебе надобно, старче?»
Ей старик с поклоном отвечает:
«Смилуйся, государыня рыбка!
Что мне делать с проклятою бабой?»…

А далее опять предлагается:

«Запомни!
Чудо-няня
Арина Родионовна Яковлева была крепостной Пушкиных… Яковлева была настоящей русской няней; сказки говорила мастерски, знала народные поверья, в разговоре так и сыпала пословицами и поговорками. Пушкин записал семь сказок, несколько песен. Няня была чудом. Пушкин любил её как мать. Образ Арины Родионовны он запечатлел в стихотворениях, романах».

Принцип — первая буква цитируемых стихов непременно соответствует нужной букве «Азбуки» — выдерживался строго. Что касается авторского речитатива «про Пушкина», то кроме «неуда» у меня для него оценки не было тогда, в пору ещё непогруженности в пушкинский материал, ни тем более сейчас.

Но сказать, что книжка меня вдохновила на написание своего опуса для детей о поэте, не могу. Тем не менее, прошло не очень-то много времени, как в голове зашевелились мысли, что Галя была права, и дело совсем не в том, что премия уехала из России. Почему бы и впрямь не попытаться сделать достойную книгу о Пушкине для малышей?

Следовать уже проторенным путём «азбуки» — желания не возникало. Чтобы определиться с характером будущей книжки, стал набрасывать темы, какие могли бы составить её содержание. Скомпоновав десятка три тем, пришёл к выводу, что за основу можно принять принцип детской энциклопедии. Но очень быстро от такого замысла отказался. Почему? Пушкин и как личность, и как литератор — фигура сложная, противоречивая, проблемная. А о каких проблемах можно говорить с дошкольником?

Писать же текст, поливая слова подслащённым сиропом и разукрашивая их картинками, мне мой характер позволить не мог. Получалось, что читателю затеваемого мной опуса надлежало быть постарше. И я стал пристраивать на будущий титульный лист строку: «Книга для внеклассного чтения (4—6 кл.)».

Первая главка напрашивалась сама собой — это день и место рождения будущего великого поэта. Тут-то и начались заковыки. Оказалось, что тема имеет совсем не простую историю и массу подводных камней. В итоге её освещение потребовало около пяти компьютерных страниц текста. Передо мной встала проблема: или я одной строкой пишу без всякий заморочек, что мальчик родился там-то, тогда-то, был крещён и наречён Александром в таком-то храме. Добавляю пару строк, чтобы сообщить, кто были его родители. И на том успокаиваюсь.

Или, сознавая: столь скучный вариант не для меня, пишу то, что душа просит. Не для того, чтобы угодить ничего не сведущим малолеткам, а для того, чтобы получать удовольствие от работы. Если браться за Пушкина, то писать надо для взрослых и всерьёз. Имея в виду, что возможен вариант текста, позже адаптированного для школьного возраста.

Так как пушкиниана безразмерна, точек зрения на каждый чих Пушкина великое множество: и справедливых, и высосанных из пальца, и реальных, и надуманных, и научно обоснованных, и гипотетических, то исходный сгусток содержания виделся мне следующим. Читатель должен получить образ Пушкина, вобравший то, что видится мне верным или логически и психологически вероятным, с которого я, как реставратор, убрал патину всевозможных мифов и расчистил от нагромождений придуманных гипотетических построений.

Что было самым трудным при написании книги? Конечно, можно было бы счесть таковым огромный труд подготовительного чтения литературы: работ о Пушкине и мемуаров, относящихся к тому времени. Сколько перечитал — трудно даже посчитать. Но очень быстро признал, что самым трудным оказалось держать всё это время постоянно в голове содержание двух пластов: написанного текста и материала, который ещё нужно написать, чтобы не повториться, не забыть ещё нужное для использования. Когда время, которое потребовалось для написания, растянулось почти на полтора десятка лет, а общий объём книги составил 54 авторских листа (а это около 700 компьютерных страниц), держать все их в памяти — занятие не из простых.

Однако идея столь большой книги родилась не сразу. Она медленно вызревала по мере написания текста о юном Пушкине. Своё желание не ограничиться временем окончания им Лицея и продолжить повествование могу сравнить с желанием читателя, который хочет знать, как сложились в дальнейшем история и судьба полюбившегося героя. Дописывая страницы о том, где родился, кто занимался его воспитанием дома, где и как учился, с кем и почему дружил (что связывало его именно с Пущиным, Малиновским, Дельвигом, Кюхельбекером), я уже подумывал о том, что написанное, скорее всего, станет началом большой книги о жизни Пушкина.

Причём, уже тогда я сознавал, что задуманное мной повествование (от рождения до смерти) пишется не по канонам, принятым популярной серией «ЖЗЛ». Что-что, в вопросах жанра я собаку съел, поэтому понимал, мой текст — больше, чем биография поэта. А постоянные в нём «перебивки» в хронологии и исторические вставки при склонности автора к проблемному подходу, нежели к традиционному биографическому изложению череды событий, тем более делали характер будущей книги необычным.
Но…

«…каждый пишет, как он слышит.
Каждый слышит, как он дышит.
Как он дышит, так и пишет,
не стараясь угодить…
Так природа захотела.
Почему?
Не наше дело.
Для чего?
Не нам судить».

В авторском сознании текст «Александръ Нкшп.», вобравший в себя события от рождения Пушкина до окончания им Царскосельского Императорского Лицея, из небольшой самостоятельной книжки постепенно трансформировался в часть первую будущего фолианта. Сохранились главки, самые незатейливые: «Семья», «Родословная», «Детство», «Лицейские наставники», «Друзья-сокурсники». Многое из того, что написано о семье и родословной, не могло бы вписаться в книгу, останься она адресованной детям. Точно так же история отношений между друзьями и недругами из числа сокурсников, растянувшаяся на всю жизнь, была бы куцей и явила полуправду, если я ограничился бы лицейским периодом.

Достаточно сказать, что судьба дописывала эту историю, что с Модестом Корфом, что с Вильгельмом Кюхельбекером, что с Александром Горчаковым, что с Иваном Малиновским, что с Иваном Пущиным, что с Константином Данзасом, что с Фёдором Матюшкиным, до последних дней Пушкина и даже после них. И в моей большой книге буквально на последних её страницах она присутствует отнюдь не мимоходом.
Часть вторая «Свободно, под надзором» сосредоточилась на пребывании Пушкина на Юге и в Михайловском.

Первоначальная задумка трёхчастной книги рассыпалась, как только я приступил к написанию третьей части. Я избрал самое простое решение: книга стала 4-частной.
Часть третья получила название «Проклятая штука счастье!», а четвёртая — «Я числюсь по России!..» В целом эти две части в моём подсознании воспринимаются как путь Пушкина к смерти.

В окончательном виде получилась прелюбопытная конструкция.
Могут иметь самостоятельную жизнь помимо полного варианта: «Александръ Нкшп.» и «Свободно, под надзором», соединённые 3-я и 4-я части и вычлененные четыре главы из части третьей о Пушкине и женщинах («Как наше сердце своенравно!», Ярмарка невест, Ангел из Полотняного Завода, Тень царя) под своим заголовком «Пушкин: «Проклятая штука счастье!» Роман века». Правда, вынужден констатировать: для иных особо грамотных издателей требуется разъяснение, что слово «роман» имеет в русском языке не только значение литературного жанра.

Должен вновь сослаться на дочек, которые подтолкнули меня и к написанию моего «Мюнхаузена» («Удивительные истории и весёлые приключения барона Мюнхаузена на Земле и на Луне, рассказанные им самим. Для детей пересказал Ал. Разумихин»). Когда девчата мои подросли, т. е., в моём понимании, доросли до осознания и восприятия Мюнхаузена, я достал с полки книжку, сохранившуюся ещё со времён собственного детства. Это было издание ленинградского «Детгиза» 1958 года: Э. Распэ «Приключения барона Мюнхаузена» с иллюстрациями Густава Дорэ. Для детей пересказал К. Чуковский.

Девицы мои красавицы читать принялись, но обе быстро отложили книжку в сторону. Я к ним с вопросом: в чём дело? Врать не стану, как именно звучал ответ, но смысл был такой, что, мол, плохо читается, плохо написано. Как в таких случаях поступают другие отцы, не знаю. Я взялся перечитывать книжку, написанную как-никак самим Чуковским, причём. Корнеем, а не его сыном Николаем, чья одна книжка у меня тоже стоит на полке. Читаю, и что? В детстве мне книжка нравилась. Тому свидетельство, что она сохранилась у меня в прекрасном состоянии, хотя минуло с той поры полвека.

Но, читая после отказа девчонок, я вдруг понимаю, что писал её Корней Иванович, как говорится, левой задней ногой. Нет, я понимаю, что левая задняя у Корней Чуковского — это ещё та нога. Но хотелось бы лучшего исполнения.
Или дело вовсе не в исполнении? Изменились с тех пор дети, понимание и восприятие того, что почитается ими за юмор, изменился язык, на котором они общаются.

Доводилось слышать, что Чуковский как-то читал больным ребятишкам в детском санатории свой перевод «Мюнхаузена»: «Слушая их блаженное ржание, я впервые по-настоящему понял, какое аппетитное лакомство для девятилетних детей эта веселая книга и насколько тусклее была бы детская жизнь, если б этой книги не существовало на свете». Можно ли сегодня ожидать блаженное ржание, читая Мюнхаузена в исполнении Чуковского? Такое ли уж аппетитное лакомство для нынешних детей книжка с пересказом Чуковского?

И к какому выводу прихожу я? Я решаю написать своего Мюнхаузена. Пишу: использую сюжеты как Распэ, так и Бюргера, а ещё, если учесть, что в книге кроме пересказа есть несколько историй моих, авторских, и они, судя по откликам, ничуть не режут ухо (раз не заметили), то писательское честолюбие более чем удовлетворено. Короче, как написал в аннотации к книжке, взял на себя смелость посоревноваться с Корнеем Ивановичем. Судя по реальным откликам (допускаю, что кто-то поморщится и скажет: «Самопиар!»), моя затея дать новый ремейк весёлого произведения удалась. Читатели-слушатели — начиная с четырёх лет.

В процессе написания Мюнхаузена поймал себя на мысли, что воспринимаю «Удивительные истории и весёлые приключения барона Мюнхаузена на Земле и на Луне, рассказанные им самим» как большую волшебную сказку, в которой наш Иван-царевич выступает в роли немецкого Аники (Ганса)-воина.

Написание книжки о Мюнхаузене побудило однажды обратиться к материалу совсем из другого сказочного пласта. Исходил при этом, позволительно сказать, не из прямой, а, скорее, опосредованной логики. К тому времени мной уже были написаны пересказы-переложения русских народных сказок. Я как бы вошёл во вкус языковой стилистики сказок, и что-то внутри меня подталкивало к продолжению. Одновременно хотелось чего-то новенького. Я подумал: несколько десятков русских сказок я пересказал, большую немецкую сказку (имел в виду Мюнхаузена) пересказал, а не попробовать ли себя на восточном материале. Новая задумка строилась на желании обратить свой взгляд на Индию и Японию (японскую сказку «Дочь Ветра и Луны», основанную на старинном классическом романе хэйанской эпохи (IX—XII вв.) «Повесть о старике Такэтори», автор которой остаётся неизвестным, я позже напишу).

Почему и как вдруг возник у меня интерес к Индии, куда я, в отличие от Европы, никогда не ездил? Две мои книжки индийских сказок, в основу которых положен прозаический подстрочник поэтической пятитомной книги Сомадевы «Океан сказаний», имеют длинную предысторию.

«Океан сказаний»— (буквально «океан рек повестей») — составленное в XI веке писавшим на санскрите кашмирским поэтом Сомадевой стихотворное собрание сказок, новелл и легенд, классический свод индийской повествовательной поэзии. Впервые в Европе о нём стало известно в 1824 году. В России его перевод впервые увидел свет в издательстве «Наука» в 60—70-е годы минувшего века маленьким тиражом (чисто научное издание в виде очень скверного подстрочника, но с большим аппаратом комментариев). В 2008 году ЭКСМО выпустило однотомное Избранное «Океана сказаний» Сомадевы на основе всё того же перевода-подстрочника.

«Океан сказаний» трудно отнести к какому-либо определённому жанру. Прежде всего потому, что в берега этого «Океана» влито всё богатство жанров повествовательной литературы и лирической поэзии (от самого незамысловатого анекдота до эпопеи или романа) и всё разнообразие жизненных ситуаций (от забавного случая с глупцом до самых напряженно-трагических событий, затрагивающих целые народы и страны).

Мировая литература знает ряд произведений, в которых такая форма применена, — «Тысяча и одна ночь», «Декамерон» и др. Но в «Океане сказаний», как, пожалуй, нигде больше, мы встречаемся с героями, легко переселяющимися из рассказа обрамления во вставные рассказы или проходящими через серию вставных рассказов и образующих таким образом относительно самостоятельные циклы.

Основная композиционная схема такова: некто рассказывает собеседнику для поучения или развлечения некую историю, герои которой в свою очередь в ответ могут поделиться подобными же поучительными и развлекательными историями.

Первый полный перевод «Океана сказаний» на русский язык был осуществлён П.А. Гринцером, И.Д. Серебряковым и др. Основным переводчиком был Серебряков, с которым я был лично знаком (дружили домами). В 1991—1992 годах, будучи главным редактором изд-ва «Дружба народов», я планировал выпуск 5-томника Сомадевы. Начали работу над литературным переводом «Океана сказаний», для чего Серебряков сделал чисто свой, авторский, перевод всего текста. Для него я выделил редактора. А сам стал редактировать после редактора. Но развал страны, развал издательства, я из него ушёл чуть раньше. Игорь Дмитриевич какое-то время спустя умер. Такие вот дела.

В начале 2000-х я попробовал самостоятельно продолжить редактуру, но без консультаций Серебрякова, понял, что не справлюсь: чуть ли не каждое слово требовало понимания, каким я не владел. И лишь ещё спустя несколько лет появилась мысль вычленить из произведения для взрослых несколько сюжетов, возможных для детского восприятия и сделать ряд сказок для детей, адаптировав текст. Причин для адаптации несколько. Прежде всего её «требовали» те тараканы, какими кишат головы нынешних «продвинутых» родителей-покупателей книг для своих детей. Так как «Океан сказаний» — это произведение с естественными для Индии многобожием, многожёнством, мистикой и т.д.

Первую книжку я назвал «У подножия Гималаев». В традиционной индийской манере подзаголовок: «Правдивые и увлекательные, одновременно забавные и поучительные истории о великих царях и всемогущих богах, о хитрых купцах и почитаемых мудрецах, об отважных юношах и прелестных царевнах, о волшебных богатырях и злых разбойниках, о колдунах и ведьмах, а ещё о правде и лжи, о справедливости, любви и добродетели, изложенные Сомадевой в книге «Океан сказаний». Для детей пересказал Ал. Разумихин.

Этот сборник (152 с. большого формата) включает в себя шесть больших по объёму волшебных сказок. Ещё раз уточню: это пересказ прозаического подстрочника поэтического текста. Сказки помогут детям начального и среднего школьного возраста открыть чудесный мир, в котором всегда торжествует справедливость и сбываются мечты о счастье, где добрые и мужественные герои побеждают зло. В любом случае они привлекают тем, что автор, Сомадева, сознательно ставил перед собой задачу прославления человеческого разума.

Специально оговариваю возраст читательской аудитории. Потому что сказки именно для тех, кто любит в этом возрасте сказки. А их любят сегодня далеко не все — дети стали прагматичнее и больше подвержены моде, которая диктует свои в том числе детские жанры. Говорю это по многолетнему опыту общения с родителями на книжных ярмарках. В пересказе, как мне представляется, удалось совместить стилистику индийских сказок и привычных нашим детям произведений отечественного фольклора.

Сведения о личности создателя «Океана сказаний» крайне скудны. Как он говорит в заключительных строках своего произведения, написано оно было для развлечения матери царя Кашмира и бабушки царя. Из чего можно сделать вывод, что он был из круга приближённых царя. (Если грубо говорить, кто-то вроде наших Жуковского и Карамзина «в одном флаконе».)

Произведение XI века. Для сравнения: у нас в эту пору Киевская Русь: князь Владимир в Киеве и Ярослав Мудрый, князь Новгородский. В литературе — «Слово о законе и благодати».

Красочная, богато иллюстрированная известным художником Борисом Косульниковым книга, на мой взгляд, делает благое дело, расширяя круг сказок, которые находятся в сфере детского чтения. И это при том, что в целом многотомное произведение — увлекательнейшее чтиво о хитрых и честолюбивых богах, отпетых мошенниках, изворотливых куртизанках, везучих простаках и т.д.

Содержание сборника «У подножия Гималаев» куда скромнее во всех смыслах:

Сказка о волшебнике-царе, умном министре и их верных жёнах
Сказка о мужественном человеке, переплывшем скорбный океан испытаний и добившемся успеха
Сказка о царе Вирате и его возлюбленной Суо
Сказка о маге Шактивеге и дочери царя добрых духов
Сказка о доблестном Видушаке
Сказка о добродетельном министре и коварной царице

Вторую книжку я назвал «Полночная повесть». Её подзаголовок: «Необычайно правдивые и увлекательные, к тому же забавные и поучительные истории о человеческой мудрости и глупости, хитрости и простоте, а ещё о правде и лжи, о справедливости и добродетели, изложенные Сомадевой в книге «Океан сказаний». Для детей пересказал Ал. Разумихин.

Есть принципиальное отличие второй книжки от первой. Под обложкой «У подножия Гималаев» собраны сказки, действующими лицами которых являются люди. А второй томик вобрал в себя сказки, где действуют люди и животные. К сожалению, именно это стало причиной, по которой «Полночная повесть» пока не увидела света: несколько лет не могу найти художника, готового взяться за индийскую тему, и способного рисовать и людей, и животных. Но надеюсь, когда-нибудь и эти сказки придут к читателям.

В чём уникальность моих книжек? Если отдельные тексты арабских сказок из «Тысячи и одной ночи» в переложении для детей давно вошли в круг чтения российских юных читателей, то аналогичного издания индийских сказок, извлечённых из великого памятника культуры Индии раннего средневековья «Океан сказаний», созданного Сомадевой, поэтом 2-й пол. 11 в., до настоящего времени, к сожалению, не существует. Предлагаемый сборник индийских сказок — это первое знакомство детей с памятником классической индийской литературы.

Если вы спросите меня о разнице между русскими народными, древними японскими (авторскими), древними индийскими (авторскими), приключениями Мюнхаузена (авторскими), с которыми мне довелось работать, то о принципиальной разнице я никогда не задумывался. Я имею в виду, что все они волшебные, все в той или иной мере нравоучительные, занимательные. В индийской сказке, и в Мюнхаузене огромная рыба может проглотить корабль. И в японской, и в русской герой отправляется на поиск-спасение любимой. В индийских сказках больше божественного, а у персонажа русских больше от супергероя: одним махом семерых побивахом. И т.д. и т.п. Во многом отличен антураж.

Очень часто слышу вопрос: «Почему арабские сказки более распространены чем индийские?» Полагаю, связано это с наличием квалифицированных переводчиков: индологов и арабистов. Последних больше, и они оказались лучше. Почему такое сложилось положение? Думаю, что связано это с тем, что арабисты работали одновременно на разведку и армию. Институт Востока дал много людей и в дипломатическую службу, и в разведку, и в журналистику, и литературу. Такого не было с носителями индийских наречий. Индия ведь как возможный военный плацдарм нами никогда не рассматривалась. Так что индийской литературе и сказкам в этом смысле не повезло.

На этом позволю себе завершить своё, можно сказать, путешествие к истокам. И так вышло больше, чем полагал, начиная свои байки о том, что обычно остаётся для читателя как бы за страницами, которые ему доводится держать в руках. Что при всём желании не прочитаешь даже между строк.

Могу предположить, что желающие получить ответ на заявленное в заголовке: «Как пишутся книги:)))» хотели бы большей конкретики на эту тему. И прежде всего, как сделать так, чтобы написанное и его автор стали популярными. Хочу поделиться наблюдением: популярность — коварная штука. Лидию Чарскую, любимую писательницу гимназисток, сегодня называют «первой после Пушкина». Возможно, так думающие правы. Вон Захар Прилепин уверяет: когда был Гоголь, его не знало 99 процентов населения. А нынче как? Дарья Донцова — первая после Бориса Акунина?

Скажу откровенно, мне никогда не хотелось быть ни первым после Акунина, ни на месте самого Акунина. Я всегда писал о том, что лично мне было интересно. Как-то в один из дней работы над повествование о графине Самойловой меня спросили, чем я занят, что именно о ней пишу в данный момент.

Я тогда чистосердечно ответил: «Второй день штудирую биографию королевы Луизы Прусской. Вникаю, чтобы разобраться, по какому такому случаю Зинаида Белосельская (в замужестве Волконская) вдруг становится её фрейлиной? Есть ли и какая тут связь с Александром I? Написанного за это время — ни слова. Есть лишь некоторое прояснение в мозгах. И понимание, что форма повествования становится всё более очевидной чередой (галереей) портретов самой героини книги и фигур, так или иначе связанных с ней. Почему? Пристально всматриваясь в окружение, видишь, какие особенности поступков и манеры поведения человека принадлежат времени, какие присущи конкретно ему самому. И это меня занимает (во всех смыслах) куда больше, нежели простой в написании повествования. Я, конечно, люблю писать, но читать, узнавать новое для себя люблю сильнее».

И вовсе не для красного словца хочу в завершение сказать: «Чего и вам желаю!»